Я отправляюсь завтракать в «Руки мельника». С Рэйчел я лишь делала вид, что мне больше нравится «Дак энд Кавер». Заказываю кофе и крекеры со вкусом пармезана, а сама мысленно пререкаюсь с Рэйчел. Не хочу булочку с сосиской и растворимый кофе, говорю я ей. Ты скряга, возразила бы она, вот что едят все скряги.

– Карьеристка, – заявила она, когда мне исполнилось восемнадцать и я начала избавляться от своего йоркширского говора. В то лето наш отец лишился участка, а когда я поступила в университет, я совершенно разъярилась и изменила свой выговор так, как откусила бы себе ногу, чтобы выбраться из капкана. Каждый раз, когда я слышала свой спокойный и ровный говор, я думала – я уехала, меня здесь нет.

Это было нетрудно. Большинство людей, с кем я училась в университете, говорили с почти нивелированным нормативным произношением. Рэйчел же сохранила свой говор даже после того, как переехала на юг, но голос у нее был очень красивый, низкий и чуть-чуть картавый.

Я стараюсь не думать о своем разговоре с журналисткой, но жалею обо всем, что я ей рассказала. Если бы я взвешивала свои прошлые поступки, переживания бы просто убили меня.

Я сказала Рэйчел, что приеду ранним поездом. После работы я вроде бы успевала на поезд в час пятьдесят с Паддингтонского вокзала. Но выехала я из Лондона в два пятьдесят. За этот час я пообедала в «Сюрпризе». Съела порцию запеченного в тесте лосося и выпила бокал белого вина. Сама мысль о еде и питье вызывает у меня отвращение. В то время мне казалось, что это нечто нездоровое.

Вчера вечером мне следовало бы сказать, что собаку забрал кто-то из друзей Рэйчел. Надо было бы просмотреть ее блокнот, когда Сара отправилась в туалет, и совсем не стоило спрашивать ее о Ките Дентоне. У Рэйчел бы все это получилось гораздо лучше. Она оказалась бы терпеливее и хитрее.

Хозяин приносит мне гренки, повидло, крекер и кофе во френч-прессе.

Я оглядываю столик и зал вокруг. Вот почему мне больше нравится в «Руках мельника». Крекер хрустящий и острый. На стойке лежат ярко-розовые стебли ревеня. Каждое лето на Боар-лейн зацветает розово-белый дикий ревень. Я открываю сборник сказок братьев Гримм.

В «Шести лебедях» братья девушки на шесть лет превращаются в лебедей. Если сестра заговорит или рассмеется, они так и останутся лебедями. Девушка шьет им рубашки и не разговаривает, даже когда ее обвиняют в убийстве собственных детей. В последний день шестого года к ней прилетают шесть лебедей. Она набрасывает на них рубашки, и птицы снова становятся людьми. На рисунке шестой брат. Девушка не успела довязать ему рукав, так что у него вместо руки торчит лебединое крыло.

Звонит Марта, и я говорю с ней на улице, стоя под желтым навесом.

– Чем занимаешься? Какой у тебя распорядок? – интересуется она. С похорон прошло пять дней.

– Нет у меня никакого распорядка.

– Но что же ты там каждый день делаешь? Как время проводишь?

Я разглядываю полупрозрачный навес, весь светящийся от солнца. Мне пока не хочется рассказывать ей о Ките.

– Занимаюсь расследованием. Рэйчел продолжала разыскивать человека, который на нее напал, и я взялась продолжать ее дело там, где она остановилась.

– И получается?

– Пока сказать не могу.

– А что полиция думает о твоем там пребывании?

– Они хотят, чтобы я пока не уезжала. Мы часто разговариваем.

– По телефону? – спрашивает Марта и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Сколько раз тебя допрашивали?

– Три или четыре раза в участке. Мы еще несколько раз говорили по телефону, но это не допрос.

– И о чем вы говорите?

– О расследовании.

– Ты ведь знаешь, что это ненормально, так? Тебе нужен адвокат или кто-то в этом духе.

– У меня он есть. – Она оставила мне сообщение на следующий день после случившегося, на которое я так и не ответила.

– Ведущие следователи обычно не держат семью в курсе дела.

– А ты откуда знаешь?

– Да это все знают. Тебя под присягой допрашивали?

– Нет.

– Нора, неужели ты думаешь, что они тратят на тебя время только потому, что ты им нравишься? Ты или под подозрением, или же детективы считают, что ты что-то знаешь, но им не говоришь.

– Я не под подозрением. Им нужна информация о Рэйчел для составления портрета жертвы. – Я гляжу через дорогу на черные ставни на окнах гостиницы. – А мне хочется знать, не сделает ли кто из жителей городка чего-нибудь странного. Мое присутствие здесь может заставить убийцу разнервничаться.

– Если он еще там, – возражает Марта. – А скорее всего – уже нет.

– С чего это ты так говоришь?

– Ты же не уверена, что он ее знал.

– Он убил ее собаку. Зачем ему расправляться с собакой, если только он не хотел покарать Рэйчел?

– Не знаю, – отвечает она, и я чувствую, что она плачет, но делает вид, что это не так. – Он вроде как псих. Похоже, что это дело рук человека не в своем уме.

На часах всего лишь десять тридцать, когда я возвращаюсь к себе в номер. Мне так много нужно сделать. Надо бы прибраться в доме Рэйчел. Разобраться с ее ипотекой и счетами. Написать короткие ответы людям, приславшим на ее похороны цветы и венки. Надо бы денег заработать. Открыть новую кредитную линию, прежде чем исчерпается лимит по карте. Поговорить с психоаналитиком или кем-то из агентства помощи жертвам преступлений. Марта выслала мне список групп для семей жертв убийств. Одна из них есть в Оксфорде, стоит узнать, когда они собираются.

Вместо этого я решаю отправиться на прогулку по каналу. Надевая сапоги, замечаю рядом с комодом кучку белого порошка. В ней лежат два больших предмета, и я узнаю ручку и часть дна кувшина, стоявшего на комоде. Наверное, я ночью его разбила. Этого я не помню. В свое время я ходила во сне, год спустя после того, как Рэйчел уехала из дома, а я еще жила в Снейте вместе с папой. Интересно, что же еще изменилось, чего я не заметила?