Я жду на скамейке в коридоре здания суда в Йорке. За пятнадцать лет тут ничего не изменилось. Мимо меня проходят охранники, адвокаты, ответчики и свидетели. Никто не спрашивает, зачем я здесь. Открытая система правосудия, хоть девиз и на французском, и судьи все сплошь из Оксбриджа. Бог и мое право. Я знаю, в чем тут смысл, только потому, что посмотрела в энциклопедии.

– Ли Бартон, – объявляет судебный пристав, и я усаживаюсь в галерее для публики. Единственный человек, который кроме меня слушает заседание, – женщина средних лет. Открывается дверь, входят присяжные уже с заранее отстраненными и неприступными лицами, словно уверяющими нас, что они осознают свою ответственность.

Пристав вводит подсудимого. Я подаюсь вперед, горло у меня перехватывает. Он вполне может быть тем, кто напал на нее в Снейте. Карие глаза, узкое лицо. Отсюда я не могу прикинуть его рост. Он обводит взглядом присутствующих, не задерживаясь на мне. Женщина в галерее для публики и подсудимый улыбаются друг другу. Похоже, это его мать.

И прокурор, и защитник – женщины. Им обеим чуть за сорок, они строгие и деловитые. Обе говорят быстро, но так, чтобы их поняли присяжные, и с какой-то настойчивостью. Я испытываю к ним симпатию, и мне становится интересно, что они делают после всех этих судов: возвращаются в конторы или встречаются с коллегами за рюмкой?

Мне хочется смотреть на них, но я заставляю себя перевести взгляд на Ли. Его обвиняют в избиении женщины баллонным ключом. Рэйчел, наверное, об этом прочитала и нанесла ему визит. До суда его выпустили под залог, и в день ее убийства он находился на свободе.

Защитница допрашивает свидетеля, армейского капрала, который обучал Ли. Вопросы касаются темперамента Ли, его характера и службы рядовым в армии и в пограничниках.

– Каков его послужной список? – спрашивает защитница.

– Он служил в Йоркширском егерском полку с 1996-го по 1999 год и в пограничных войсках в Тортоле на Британских Виргинских островах с 1998-го по 2000 год.

Ли был за границей, когда напали на Рэйчел. Я оседаю на скамейке и тру рукой глаза.

Во время перерыва я ищу сидевшую в галерее для публики женщину. Она курит на улице. Я прошу огоньку и представляюсь:

– Я – Кейтлин, девушка Алекса. У него работа, так что он попросил меня сходить и рассказать ему, что здесь было.

Меня всегда удивляет то, как же быстро ко мне возвращается старый говор, словно он где-то выжидает, таится и крепнет. Женщина рассеянно кивает. Не могу сказать, попала ли я в точку с именем, но если ее сын и не знает никакого Алекса, она слишком занята своими мыслями и не станет меня подлавливать.

– А я не знала, что Ли посылали на Виргинские острова, – говорю я. Женщина задумчиво смотрит поверх мокрых крыш машин. Над нами нависают колонны. – Он часто домой приезжал?

– Нет, – отвечает она. – Всего-то раз на Рождество.

После того как она возвращается в зал суда, я гашу сигарету и выхожу между грязных колонн под моросящий дождь. На фронтоне здания суда стоит статуя женщины с завязанными глазами с мечом в одной руке и весами в другой. Повязка на глазах делает ее похожей на приговоренную к казни.