Двадцать первого июня в пять часов вечера граф стоял перед висевшими в кладовке, ставшей гардеробом, пиджаками и выбирал тот, который сегодня наденет. После некоторого колебания он решил выбрать простой серый пиджак. Через несколько минут он спустится в фойе, чтобы, как водится, раз в неделю, побриться и подстричься в парикмахерской, а потом зайдет в бар «Шаляпин», чтобы встретиться с Мишкой, который наверняка придет в коричневом пиджаке, который не снимал с 1913 года. Если Мишка появится в своей рванине, то скоромный серый пиджак графа не будет на его фоне сильно выделяться.

Но тут граф вспомнил, что именно в этот день он мог отмечать своего рода юбилей – прошел ровно год с тех пор, как он не выходил из отеля.

Как отметить этот странный юбилей? И вообще стоит ли его отмечать? Домашний арест – это не только ущемление прав человека, но и большое унижение. Гордость и здравый смысл подсказывали ему, что отмечать подобный юбилей не стоило.

Вот только…

Даже люди, оказавшиеся в самых тяжелых обстоятельствах, – выброшенные на необитаемый остров моряки или сидевшие в тюрьме, находят способ следить за ходом времени и отмечают про себя то, что прошел год с начала их заточения. Несмотря на то, что выразительные моменты смены сезонов и все яркие события повседневной жизни сменились тиранией неотличимых друг от друга дней, люди и в таких ситуациях продолжают делать на куске дерева или стене камеры триста шестьдесят пять зарубок.

И почему они это делают? Зачем им следить за ходом времени? Вот одна из причин – это дает им повод подумать о том, что происходит в мире, который они покинули. «Саша, наверное, уже научился забираться на дерево перед домом… Ваня пошел в школу… А Надя, милая Надя, уже в том возрасте, когда пора выходить замуж…»

Скрупулезный подсчет дней и понимание того, что прошел год, дает возможность людям осознать то, что они выжили и выдержали. Не важно, что помогло им выжить, – ничем не обоснованный оптимизм или выдержка и дисциплина, но триста шестьдесят пять зарубок или царапин являются зримым доказательством их непреклонности. Ели внимание мы измеряем минутами, дисциплину – часами, то непреклонность следует измерять годами. Или, если философские размышления не для вас, можете сказать себе, что настоящий мудрец празднует все то, что можно праздновать.

И с этими размышлениями граф надел свой лучший пиджак (смокинг, пошитый в Париже из красного вельвета) и направился вниз по лестнице.

Когда граф дошел до фойе первого этажа, то увидел, как в дверь с улицы входит высокая и худая женщина, собравшая взгляды всех присутствующих. Двадцати пяти лет, с тонкими выщипанными бровями дугой и каштановыми волосами, она была удивительно красивой. Женщина направилась к стойке регистрации, не обращая внимания ни на коридорных, тащивших за ней чемоданы, ни на колыхание перьев, торчавших из ее шляпки. И все смотрели на нее не только потому, что она была удивительно красивой, но и потому, что на поводу она вела двух борзых собак.

Графу было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что это прекрасные животные. Собаки были серого цвета, худые и длинноногие. Этих собак дрессировали для того, чтобы холодным октябрьским днем гнать зверя во время охоты. А по вечерам собаки должны были лежать у ног сидевшего возле камина хозяина и владельца поместья – а не служить украшением при красавице, проживающей в отеле в центре города.

Судя по всему, собаки сами понимали несправедливость этой ситуации. Пока их хозяйка говорила со стоящим за стойкой Аркадием, собаки обнюхивали пол и тянули в разные стороны.

– А ну перестаньте! – прикрикнула на них худощавая хозяйка неожиданно низким и хриплым голосом и с силой дернула поводки собак, отчего граф понял, что опыта обращения с борзыми у нее не больше, чем с птицами, чьи перья украшали ее шляпу.

Граф покачал головой. Он отвернулся от худощавой красотки и собирался двинуться в сторону парикмахерского салона, как заметил, что из-за стоявшего возле кадки с пальмой кресла промелькнула серая тень. Это был не кто иной, как одноглазый фельдмаршал кошачьих войск Кутузов, проводивший рекогносцировку сил противника. Борзые учуяли кота и разом подняли уши и повернули головы в его сторону. Кот спрятался за кадкой. Убедившись в том, что борзые на поводке, он вышел из-за кадки, поднял лапу и угрожающе зашипел.

Собаки с громким лаем бросились к нему, натянули поводки, что отдернуло их хозяйку от стойки так, что перьевая ручка вылетела у нее из рук и упала на пол.

– Тпру! – закричала собакам их худощавая хозяйка. – Стоять!

Собаки были совершенно незнакомы с жаргоном, который кучер использует при управлении тройкой лошадей, снова бросились к котяре и на этот раз вырвали поводки из ее руки.

Кутузов начал стремительное отступление. Под стоявшими вдоль западной стены креслами он кинулся в сторону входной двери. Собаки бросились за ним. Около кадок с пальмами они разделились, чтобы зажать кота с двух сторон в тиски и отрезать от входной двери. На пути одной из собак оказалась разбита напольная ваза. Через мгновение на полу оказалась и пепельница на высокой ножке, вызвав облако пыли.

Однако кот Кутузов, точно так же, как в свое время известный фельдмаршал, знал территорию лучше, чем его противники. Он резко изменил направление движения и вдоль восточной стены бросился назад в сторону лестницы.

Борзые лишь через несколько секунд поняли тактику кота. Если внимание измеряется минутами, дисциплина – часами, а непреклонность – годами, то на поле боя даже мгновение имеет огромное значение. Борзые сообразили, что кот уходит в другую сторону, но тут, как назло, ковер, по которому они бежали, закончился и начался ровный мраморный пол, так что собаки заскользили по нему, как по льду, и врезались в гостя, входившего в дверь с чемоданами.

Кот оторвался от преследователей метров на тридцать, преодолел несколько лестничных ступенек, обернулся, чтобы полюбоваться тем, что произошло с собаками, и исчез за углом.

Можно обвинить собак в том, что они неряшливо и некрасиво едят, или в том, что они слишком любят приносить палочку, но собак точно нельзя обвинить в том, что они теряют надежду. Несмотря на то, что кот скрылся из виду и знал каждый уголок отеля, собаки понеслись по фойе в сторону лестницы с такой скоростью, будто собирались взлететь на небо.

Однако фойе «Метрополя» не было местом для охоты. Это был дорогой отель, в котором проживали сильные мира сего и влиятельные люди. Поэтому граф, слегка изогнув язык, издал длинный свист на ноте соль мажор. Услышав этот свист, собаки мгновенно прекратили погоню и начали кругами бегать у выхода на лестницу, вынюхивая след. Граф еще два раза коротко свистнул, собаки послушно подошли к нему и легли у его ног.

– Молодцы, – похвалил их граф и почесал каждую из них за ухом. – Откуда вы?

– Гав, – ответили собаки.

– Ну и прекрасно, – сказал граф.

Худощавая красотка поправила шляпку и грациозно подошла к графу, стоя перед которым на своих высоких каблуках, она оказалась одного с ним роста. С близкого расстояния граф отметил, что девушка оказалась не только еще более красивой, чем он предполагал, но и очень высокомерной. В данном случае граф испытывал больше симпатии к собакам, чем к этой красотке.

– Спасибо, – холодно произнесла она. – К сожалению, собаки не очень воспитанные.

– Напротив, – ответил граф, – собаки очень хорошо воспитаны.

Красотка вымученно улыбнулась.

– Я имела в виду то, что они плохо себя ведут.

– Вели они себя не очень хорошо, – согласился граф, – но это зависит от тренировок, а не от породистости.

Граф всмотрелся в ее лицо и обратил внимание на то, что высокие дуги ее бровей очень напоминали музыкальные штрихи маркато. Судя по всему, этими штрихами маркато, показывающими, что ноту надо играть чуть громче, и объяснялось то, что красотке нравилось отдавать команды, и то, что она говорила хриплым голосом. Пока граф делал о красотке свои выводы, она сделала о нем свои собственные и холодно добавила без намека на желание его очаровать:

– Видимо, обращение с собаками важнее, чем их родословная и воспитание, – язвительно заметила она. – Именно поэтому я предпочитаю держать даже самых породистых собак на коротком поводке.

Через час гладко выбритый и подстриженный граф вошел в бар «Шаляпин» и в ожидании Мишки, приехавшего в город для участия в Первом съезде пролетарских писателей, сел за небольшой столик в углу.

Как только граф уселся, он обнаружил, что на банкетке напротив него сидит худощавая красавица, одетая на этот раз в длинное синее платье. Она не привела в бар борзых, а сопровождал ее круглолицый лысеющий господин, смотревший на свою спутницу с собачьей преданностью. Граф случайно встретился с дамой взглядом, и они повели себя так, словно недавнего разговора не было вовсе: он перевел взгляд на дверь бара, а она – на своего преданного двуногого обожателя. В этот момент появился Мишка, одетый в новый пиджак и с аккуратно подстриженной бородой.

Граф встал из-за стола и обнял друга. Потом он не сел на свое прежнее место на банкетке, а предложил его Михаилу. Этот, казалось бы, жест вежливости позволил графу сесть, повернувшись спиной к красотке в синем платье.

– Ну, что будем пить, мой друг? – потирая руки, спросил граф. – Шампанское? «Château d’Yquem»? Не откажешься от белуги на закуску?

Но Мишка отрицательно покачал головой, сказав, что хочет пива, и сообщил, что не сможет остаться на ужин.

Графа немного расстроило это известие. Он думал заказать на ужин фирменную запеченную утку в ресторане «Боярский». Граф даже попросил Андрея оставить ему бутылочку того первоклассного французского вина, которое идеально подошло бы к утке и дало ему повод вспомнить и рассказать историю о том, как он однажды оказался запертым в винном погребе Ротшильдов вместе с молодой баронессой…

Графа, разумеется, расстроило известие о том, что его друг не останется ужинать, но по поведению и внешнему виду Михаила он видел, что у него в жизни произошли определенные изменения, о которых тот, возможно, ему расскажет. Пока они ждали заказанного пива, граф спросил друга о том, что происходит на съезде писателей. Принесли пиво, Мишка взял бокал и заметил, что об этом съезде скоро заговорит не только вся Россия, но и, возможно, весь мир.

– Сегодня, Саша, не было перешептываний. Никто не засыпал и не играл карандашами. Все работали, говорили и писали.

Граф усадил Михаила в угол банкетки, закрыв таким образом столом и собой ему выход, иначе тот обязательно бы вскочил и начал расхаживать по залу. «И чем же все были так заняты?» – поинтересовался граф. Мишка ответил, что писали черновой текст «Декларации о намерениях», «Прокламации о поддержке» и «Заявления солидарности». Судя по всему, пролетарские писатели поддерживали не только других писателей, издателей и редакторов, но и всех рабочих и крестьян, сварщиков, токарей и даже дворников.

В первый день съезда программа была такой насыщенной, что ужин подали только к одиннадцати часам вечера. Стол был накрыт на шестьдесят персон, и во главе стола сидел сам Маяковский. Никто никому лекций не читал. Когда все расселись и подали еду, Маяковский встал и ударил кулаком по столу, чтобы привлечь внимание присутствующих.

Желая продемонстрировать, как встал великий пролетарский поэт, Мишка сам попытался вскочить, чуть не сбив бокалы с пивом. Смирившись, он решил прочитать стихотворение Маяковского сидя, но размахивая в воздухе руками.

Стихотворение Маяковского произвело фурор, все захлопали и начали бить стаканы. Но когда все затихли и были уже готовы приняться за курицу, со стула встал некто Зелинский.

– Конечно, нам просто необходимо услышать, что думает Зелинский, – бормотал Мишка. – Словно он что-то значит по сравнению с Маяковским! А сам он значит не больше, чем бутылка молока.

Он отпил из бокала.

– Ну, ты же помнишь Зелинского? Разве нет? Он был на несколько курсов младше нас в университете. Тот, который ровно год ходил с моноклем, а в 1916-м носил уже матросскую фуражку? Ты знаешь этот тип людей, Саша. Те, кто хочет постоянно руку на руле держать, понимаешь? Те, которые после обеда задерживаются и продолжают обсуждать то, о чем только что говорили. Потом Зелинский заявляет, что он знает прекрасное место, где можно пообщаться. Он приводит несколько человек в какое-то подвальное кафе. Когда ты только собираешься сесть, он подходит, кладет тебе руку на плечо и пересаживает в другое место. Когда кто-нибудь предложит заказать хлеба, он скажет, что у него есть идея получше. Никто и глазом не успеет моргнуть, как он щелкнет пальцами и закажет какие-то магические «завитушки», потому что они – лучшие в Москве.

Мишка так громко три раза щелкнул пальцами, что графу пришлось замахать руками на Аудриуса, который был уже на полпути к их столику.

– И эти его идеи! – продолжил Мишка с отвращением. – Он все что-то декларирует, словно он в таком положении, что может кого-то просветить о стихотворных делах! Так и чем же он «разводит» впечатлительных молодых студентов? Тем, что вся поэзия в конце концов преклонится перед хайку. Преклоняться перед хайку. Ты только подумай!

– Ну что я могу сказать? – заметил граф. – Я рад, что Гомер не был рожден в Японии.

Мишка мгновение непонимающим взглядом смотрел на графа, после чего громко рассмеялся.

– Это точно! – Он сел, хлопнул по столу и вытер слезу. – Я тоже рад тому, что Гомер не родился в Японии. Надо будет запомнить эту мысль, чтобы рассказать Катерине.

Михаил улыбнулся, предвкушая вопрос о том, а кто же такая эта Катерина?

– Да, кто она, эта Катерина? – поинтересовался граф.

Расслабленным движением Мишка взял бокал с пивом.

– Катерина Литвинова. Я разве о ней не рассказывал? Это талантливая молодая поэтесса из Киева. Учится на втором курсе университета. Мы с ней вместе в комиссии заседаем.

Он откинулся на спинку и сделал глоток пива. Граф тоже откинулся на спинку своего стула и улыбнулся. Он заметил произошедшие с его собеседником изменения.

Новый пиджак и подстриженная борода…

Может быть, дискуссия шла не только после обеда, но и продолжалась всю ночь…

И некто Зелинский, который привел всех в свое любимое место и растащил молодую поэтессу в один угол, а Мишку – в другой?..

Михаил продолжал живописать детали своей бурной жизни, и граф подумал о том, что судьба интересно повернулась. Мишка много лет сидел вечерами дома, в то время как граф, вернувшись поздно ночью, рассказывал ему о разных tête-а-têtes, незапланированных романических встречах с вином и зажженными свечами.

Было ли графу приятно слушать Мишкины рассказы? Конечно, ему было радостно за своего друга. Графу очень понравилась следующая рассказанная Михаилом история. В конце вечера все пытались разместиться в трех дрожках-такси, и Мишка сказал Зелинскому, что тот забыл в ресторане свою шляпу. Зелинский бросился в подвал за шляпой, и Катерина из Киева сказала: «Михаил Федорович, не хотите ли и вы с нами поехать?»

Да, граф был рад за друга и за его успехи в романтических делах. Не будем утверждать, что он немного не позавидовал.

Через полчаса Мишка простился с графом, потому что ему надо было бежать на обсуждение будущего меры стиха как его структурной единицы. Граф был уверен в том, что Катерина из Киева будет присутствовать «в кадре». Граф подумал и решил перейти в «Боярский», где ему, по-видимому, было суждено в гордом одиночестве поесть утятины. Он был уже «на выходе», как его жестом позвал к себе Аудриус.

Аудриус подтолкнул по барной стойке в его сторону сложенный листок бумаги.

– Меня просили вам передать, – тихо сказал он.

– Мне? От кого?

– От госпожи Урбановой.

– От госпожи Урбановой?

– От Анны Урбановой, кинозвезды.

В глазах графа было полное недоумение, поэтому бармену пришлось объяснить: «Женщина, которая сидела через стол от вас».

– А, да. Спасибо.

Аудриус отошел, а граф развернул записку и увидел следующий тест:

После того как граф постучался в дверь номера 208, ему открыла женщина лет шестидесяти, которая посмотрела на него взглядом человека, у которого нет времени выслушивать всякий вздор.

– Да? – спросила она.

– Я Александр Ростов…

– Вас ожидают. Проходите. Госпожа Урбанова скоро выйдет.

Граф вошел, и только он собрался что-то сказать женщине про погоду, как та вышла в коридор и закрыла за собой дверь. Граф оказался в коридоре по другую сторону двери.

Номер 208 был выполнен в стиле венецианского палаццо. Это был один из лучших номеров отеля. Пребывание большевиков с печатными машинками, которые наконец уехали в Кремль, не оставило на номере никаких следов. Потолок был расписан аллегорическими фигурами, смотрящими вниз с небес. Спальня и гостиная были гигантских размеров. На столе в гостиной стояли два огромных букета: один из лилий, а другой из роз с длинными стеблями. Букеты совершенно не соответствовали друг другу, если не считать размера. Из этого граф сделал вывод, что букеты подарили разные поклонники. Какие цветы пришлет третий поклонник, пока было неясно…

– Уже иду, – раздался голос из спальни.

– Не торопитесь, – успокоил ее граф.

Послышалось клацанье когтей по паркету, и из соседней комнаты вышли две борзые.

– О! Привет, ребята! – сказал он и почесал у каждой собаки за ухом.

Собаки поприветствовали его и отошли к окну, выходившему на Театральную площадь. Они встали на задние лапы и сквозь стекло начали смотреть на проезжавшие по улице машины и экипажи.

– Граф Ростов!

Он обернулся и увидел актрису в уже третьем за вечер наряде – в черных брюках и шелковой блузке цвета слоновой кости. Она приближалась к нему с улыбкой человека, который тебе давно знаком, и протянула ему руку.

– Очень рада, что вы смогли прийти.

– И я очень рад, госпожа Урбанова.

– Посмотрим. Пожалуйста, зовите меня Анной.

Граф не успел ответить, как раздался стук в дверь.

– А, – сказала она, – вот и ужин.

Она распахнула дверь, и в номер вошел официант Олег с тележкой. Олег тут же чуть не въехал в стоявшие на полу два конфликтовавших между собой букета.

– Пожалуй, вот сюда, к окну, – сказала актриса официанту.

– Хорошо, госпожа Урбанова, – ответил Олег, быстро накрыл стол на двоих, зажег свечи и вышел за дверь.

– Вы ужинали? – спросила актриса. – Представьте, сегодня я была в двух ресторанах и в одном баре, но ничего не ела. Я очень голодна. Вы ко мне присоединитесь?

– С удовольствием.

Граф отодвинул даме стул и сел напротив. На столе горело несколько свечей. Борзые отвернулись от окна и посмотрели на них. Казалось, собаки совсем не ожидали увидеть в окне то, что увидели. Они потеряли интерес к делам человеческим и отправились в соседнюю комнату, даже не обернувшись на графа и актрису.

Она грустно посмотрела им вслед.

– Я должна признаться, что никогда не была любительницей собак.

– Так почему же у вас собаки?

– Это… подарок.

– А, подарок от обожателя…

Она сдержанно улыбнулась.

– Я бы предпочла ожерелье.

Граф улыбнулся ей в ответ.

– Посмотрим, что нам принесли? – спросила она.

Анна сняла серебристый сервировочный колпак, и они увидели одно из фирменных блюд Эмиля: большеротого окуня, запеченного с маслинами, укропом и лимоном.

– Замечательно, – сказала она.

Граф должен был полностью с ней согласиться. Рыба казалась мягкой и не пересушенной, укроп ароматным, а кусочки лимона потемневшими и хрустящими.

– Интересно, зайти в два ресторана и не поесть… – начал граф, рассчитывая на то, что актриса начнет рассказывать ему, как прошел ее день, пока он переложит еду в ее тарелку.

Но не успел он и пошевельнуть пальцем, как она сама взяла в руки нож и большую сервировочную вилку. Анна начала перечислять то, чем занималась днем на работе, и одновременно отрезала рыбине хвост и голову, после чего профессионально разделила ее на две половинки, отделив от хребта. Взяв один кусок филе, она положила сверху кусочки лимона, добавила маслин и укропа. Иными словами, актриса передала графу идеально сервированную тарелку, после чего занялась подготовкой своей. На всю операцию ушло не более минуты. Потом Анна отложила в сторону приборы и обратилась к вину.

«Бог ты мой!» – пронеслось в голове у графа. Он был настолько заворожен тем, как она их обоих обслужила, что совершенно забыл о своих обязанностях. Поспешно вскочив со стула, он взял бутылку вина за горлышко.

– Позвольте вам налить?

– Пожалуйста.

Граф разлил по бокалам сухое «Montrachet», которое как нельзя лучше подходило к блюду, приготовленному Эмилем. После этого он поднял бокал за хозяйку.

– Я поражен вашим умением обращаться с рыбой.

Она рассмеялась.

– Это комплимент?

– Конечно, комплимент! По крайней мере, это задумывалось как комплимент…

– В таком случае спасибо. Но мне подобным умением нет никакого смысла гордиться. Я выросла в рыбацкой деревне на побережье Черного моря и за свою жизнь успела завязать много узлов и разделать массу рыбы.

– То есть вы каждый вечер ели на ужин рыбу?

– Это точно. В доме рыбака едят обычно то, что не могут продать. Поэтому мы в основном питались камбалой и бычками.

– Деликатесы моря.

– Деликатесы со дна моря.

Она стала описывать, как девочкой вечерами спускалась из дома к морю, чтобы помочь отцу чинить сети. Она рассказывала, а граф думал о том, что иногда имеет смысл промолчать и не торопиться высказывать свое мнение.

Если разобраться, каким может быть первое впечатление о человеке, с которым ты общался менее минуты в фойе отеля? Да и что такое «первое впечатление», которое у нас складывается о любом человеке? Что может сказать один-единственный аккорд о всей музыке Бетховена, а один росчерк кисти о всех картинах Боттичелли? Люди по своей природе настолько прихотливы, сложны, настолько противоречивы, что они заслуживают того, чтобы их не оценивали с первого взгляда, а дали им по крайней мере второй шанс произвести хорошее впечатление. Поэтому стоит воздерживаться от строгих суждений до тех пор, пока мы не узнаем человека с разных сторон.

Возьмем, например, голос Анны Урбановой. В фойе отеля, где актриса пыталась справиться со своими собаками, и хрипота в ее голосе наводила на мысль, что она женщина властная, склонная устраивать не самые приятные сцены. Однако в обстановке роскоши и неги в 208-м номере отеля, с французским вином, прекрасной едой и воспоминаниями о море, ее голос раскрывал ее как женщину, чья профессия редко позволяет ей дожидаться ответа, не говоря уж о спокойной трапезе.

Граф снова наполнил бокалы и начал вспоминать собственное детство.

– А я много времени в детстве проводил под Нижним Новгородом, – сказал он. – Говорят, что Нижний Новгород – яблочная столица России. Под Нижним яблони не отдельными деревцами, а лесами – это самые настоящие леса, древние и дикие, как сама Россия, – где растут яблоки самых разных цветов и размеров – от грецкого ореха до небольшого пушечного ядра.

– Я так понимаю, что вам в свое время довелось съесть предостаточно яблок.

– О да! Яблоки добавляли в утренний омлет, в суп на обед, яблоками набивали фазанов, которых запекали на ужин. Мы ели самые разные сорта яблок.

Граф был уже готов поднять тост за самые лучшие яблоки России, как вспомнил одну деталь.

– Впрочем, был один сорт яблок, который мы не ели…

Актриса вопросительно подняла по моде выщипанную бровь.

– Какой?

– В наших местах говорили, что в чаще леса растут черные яблоки, и если ты найдешь дерево с черными яблоками и съешь одно, то сможешь начать новую жизнь.

Граф сделал глоток. Он был очень доволен тем, что вспомнил такую странную историю.

– А если бы вы нашли такое яблоко, вы бы его съели? – спросила актриса.

Граф поставил бокал на стол.

– Начать новую жизнь – это, конечно, заманчивое предложение. Но как я могу начать новую жизнь без воспоминаний о родном доме, сестре и школьных годах? – Граф показал рукой на накрытый стол. – Как я смогу забыть, да и зачем мне все это забывать?

Анна Урбанова положила салфетку на стол, встала, подошла к графу, обняла его рукой за шею и поцеловала в губы.

Начиная с их встречи в баре «Шаляпин», граф чувствовал, что отстает от госпожи Урбановой на один шаг. Он не ожидал того, что она захочет принять его у себя в номере, устроит ему ужин на двоих при зажженных свечах и будет делиться с ним воспоминаниями о своем детстве. Она всегда опережала его на один шаг. И этот поцелуй тоже явился для него полной неожиданностью. И вот сейчас актриса шла по направлению к спальне, расстегивая пуговицы блузки. Вот и блузка соскользнула на пол с легким шорохом.

Когда граф был молодым человеком, он гордился тем, что всегда идет на шаг впереди. Он одевался по последней моде, у него всегда было соответствующее выражение лица, заранее предвидел желания и действия окружающих – все это были признаки благовоспитанного человека. Но тут он понял, что в новой ситуации, когда он отстает на шаг, есть свои неоспоримые преимущества.

В первую очередь такая ситуация была очень удобной. Когда человек стремится быть на шаг впереди в романтических вопросах, он должен быть очень внимательным, чтобы предугадать развитие событий. Он должен правильно понимать и оценивать каждый жест, взгляд и каждое произнесенное слово. Идти на шаг впереди в любовных вопросах – дело очень утомительное. Но отставать на один шаг? Быть соблазняемым? Это совсем другое дело! Надо расслабиться, потягивая хорошее вино, и отвечать на вопросы словами, которые первыми приходят в голову.

При этом граф обратил внимание на то, что отставать на один шаг не только проще, но и более волнительно. Он рассчитывал на то, что этот вечер будет мало отличаться от всех остальных. Он выпьет вина, поболтает, а потом и вежливо распрощается с новой знакомой. Но во время ужина произошли приятные и непредсказуемые вещи – как бы случайное прикосновение пальцев, признания, искренний смех и вот – совершенно неожиданный поцелуй.

Сюрпризы росли в силе и размахе. Вот блузка упала на пол, обнажив спину, покрытую веснушками, как ночное небо звездами. Они легли на кровать, и он вдруг понял, что его грудь ласкают женские руки, а ее губы шепчут просьбы. И хотя каждое из этих событий вызывало все больше удивления, ничего не может сравниться с необычайным трепетом, которое испытываешь, когда в час ночи женщина поворачивается на бок и шепчет: «Закрой шторы, когда будешь уходить».

Нужно ли говорить, что, когда одежда графа была собрана, шторы были прилежно задернуты. Кроме того, когда, полуодетый, граф на цыпочках шел к двери, он на миг остановился, чтобы поднять шелковую блузку цвета слоновой кости и аккуратно повесить ее на вешалку. Он же сам всего несколько часов назад говорил ей, что надо уметь управляться с хорошо дрессированными собаками.

Звук закрывающейся за тобой двери…

Граф не был уверен, что он слышал этот звук прежде. Звук был негромким, но отчетливым и как бы ставил точку в коротких, но бурных отношениях – если подходить к этому философски.

Если даже человек обычно хмурится, столкнувшись с грубым и резким поведением, в текущей ситуации он не мог не признать, что его настигла жестокая справедливость – он в коридоре отеля, с туфлями в руках и незаправленной рубашкой, а женщина, которую он только что оставил, спокойно спит. И если мужчину выбрала из толпы красавица, должен ли он ожидать, что его отправят восвояси без лишних церемоний?

Может, и так. Стоя в пустом коридоре, граф смотрел на тележку с тарелкой с недоеденным борщом и чувствовал себя скорее привидением, чем философом.

«Действительно, сейчас я похож на привидение, – подумал он, направляясь в сторону лестницы. – Я как Гамлет, слоняющийся по укреплениям Эльсинора в темную полночь… Или как Акакий Акакиевич, который бродит в поисках украденной шинели в повести Гоголя…»

Так почему же так много привидений бродит темными ночами? Спросите живых, и они ответят, что привидениям не дает покоя или нереализованное желание, или тоска и ошибки, которые они совершили при жизни. Возможно, поэтому они вырваны из сна и плутают по миру в поисках утешения.

Но все живые – эгоисты и думают только о себе.

Живые считают, что привидениям и духам не дают покоя земные воспоминания. Когда бы, или даже так, если бы эти беспокойные души хотели бродить среди бела дня, нет ничего, что бы помешало им это сделать.

Нет. Если они и бродят только ночами, то не из-за скорби или зависти к живым. Скорее потому, что они не хотят совсем видеть живых. В этом привидения мало отличаются от змей, которые совершенно не хотят видеть садовников, и лис, которые не желают сталкиваться с охотниками и их собаками. Наверное, после многих лет жизни, проведенной в борьбе, страданиях, разговорах, ожиданиях и наведении внешнего лоска, привидения просто ищут тишины и покоя. Так размышлял граф, бредя по коридору.

Он никогда не ездил на лифте, а поднимался наверх пешком. Но в ту ночь после пролета на втором этаже он остановился и вызвал лифт. Граф думал, что в такое время лифт точно придет пустым, но, когда двери открылись, он увидел, что в кабине сидел одноглазый кот.

– Кутузов! – удивленно воскликнул граф.

Кот внимательно осмотрел графа с ног до головы и поступил точно так же, как поступил много лет назад в подобной ситуации великий князь: встретил его холодным и осуждающим молчанием.

– Кхм, – пробормотал граф, вошел в лифт и начал заправлять рубашку в брюки, стараясь при этом не уронить туфли.

Граф расстался с Кутузовым на пятом этаже и, горько вздохнув, поплелся наверх в свою каморку с мыслями о том, что празднование годовщины пребывания в отеле закончилось полным фиаско. Он собирался оставить очередную зарубку на стене, но вместо этого стена оставила зарубку на нем самом. Жизненный опыт подсказывал ему, что в данной ситуации остается только почистить зубы, умыться, забраться в кровать и забыться сном.

Но уже готовясь открыть дверь в свои комнаты, граф затылком почувствовал свежее дуновение летнего воздуха. Он обернулся и замер на месте. Вот опять из дальнего конца коридора подул свежий ветерок…

Он прошелся по коридору и попробовал ручки всех дверей. Все двери были закрыты. Коридор заканчивался нагромождением водопроводных и вентиляционных труб. Граф подошел к ним и заметил, что к трубам примыкает небольшая лестница, а над ней – открытый люк, через который можно выйти на крышу. Граф надел туфли и поднялся наверх по этой лестнице.

Оказавшись на крыше, граф словно попал в свежие объятия ласковой летней московской ночи. Он вспомнил летние ночи, которые проводил, будучи ребенком, в Тихом Часе и уже взрослым в Петербурге, Москве и других европейских городах. Сладкие воспоминания накрыли его, как волна, и он понял, что должен ненадолго остановиться, чтобы собраться с мыслями перед тем, как двинуться к западному скату крыши.

Он смотрел на древнюю Москву, которая снова после двухсотлетнего перерыва стала столицей России. Несмотря на поздний час, во всех окнах зданий, что находились на территории Кремля, ярко горел свет, словно новые обитатели были настолько опьянены доставшийся им властью, что потеряли сон. Звезды Кремля и окна в зданиях за его стеной ярко горели, но еще ярче горели звезды на черно-бархатном ночном небе столицы.

Граф поднял голову и попытался найти знакомые ему с детства созвездия: Большую Медведицу, созвездия Ориона и Персея. Бесконечно далекие и вечные галактики холодных как лед звезд. «Наверное, звезды были созданы для того, чтобы вдохновлять человека и одновременно давать ему понять, что он всего лишь песчинка», – с грустью подумал граф.

Опустив взгляд к линии горизонта, он увидел Утреннюю звезду, горевшую ярче всех звезд на небосклоне.

– Доброе утро, ваше сиятельство.

Граф резко повернулся.

В нескольких метрах от него стоял мужчина чуть старше шестидесяти в легкой парусиновой фуражке на голове. Мужчина сделал шаг по направлению к графу, и тут он узнал в нем мастера, который чинил в отеле протекавшие трубы и сломанные замки.

– Вот она, Шуховская.

– Шуховская?

– Да, Шуховская радиобашня. – Мужчина показал пальцем в сторону, где горела самая яркая звезда.

«А-а-а, – подумал граф, – вот она, та башня, о которой рассказывал Мишка. Та, что передает по радио последние новости…»

Они некоторое время стояли в молчании, наблюдая, как мигает сигнальный огонь на башне.

– Ну что ж, – сказал мужчина. – Кофе уже готов. Не откажетесь?

Мастер на все руки повел графа к северо-западной части крыши, где между труб из деревянных ящиков было сооружено что-то вроде походного лагеря. Там стоял табурет на трех ножках и горела жаровня, на которой кипел небольшой жестяной чайник. Мужчина выбрал отличное место для своего лагеря – трубы закрывали от ветра, но не перегораживали вид на Большой театр.

– Гостей у меня не много, – сказал мужчина, – поэтому всего один стул. Вы уж извините.

– Ничего страшного, – заверил его граф и сел на один из деревянных ящиков.

– Будете кофе?

– С удовольствием.

Пока мужчина наливал кофе, граф размышлял о том, начинается у того рабочий день или заканчивается. Как бы там ни было, немного кофе графу точно не помешает. Кофе помогает проснуться с рассветом, придает сил в полдень и не дает уснуть ночью тем, у кого силы уже на исходе.

– Прекрасный кофе, – похвалил граф, сделав глоток.

– Надо молоть кофе, а потом сразу заваривать. Вот и весь секрет, – ответил мужчина, показывая ему на ручную кофемолку. – Помолол, и тут же заваривай.

Граф удивленно поднял брови с благодарностью непосвященного.

На свежем воздухе в летнюю ночь кофе был идеальным. Тут граф обратил внимание на то, что откуда-то доносится гудящий звук, словно кто-то включил радиоприемник, но не настроил его на определенную волну.

– Это звук Шуховской башни? – спросил граф.

– Какой звук?

– Гудение.

Мужчина тихо рассмеялся.

– Нет, это ребята проснулись и вылетают на работу.

– Какие ребята?

Мастер на все руки молча показал пальцем на стоявший чуть в стороне ящик. В предрассветных сумерках граф увидел, что над ним роится небольшое облако.

– Неужели пчелы?

– Да, они самые.

– И что они здесь делают?

– А что могут делать пчелы? Конечно, мед!

– Мед?!

Мужчина снова тихо засмеялся.

– Вот, попробуйте, – сказал он и протянул ему кусок черепицы, на котором лежали два куска черного хлеба, щедро намазанные медом. Граф взял в руки кусок и откусил.

Прежде всего его удивил вкус черного хлеба. Он даже и не помнил, когда в последний раз его ел. Это был кусок свежего сладковатого черного хлеба, пахнувшего ржаной мукой. Ржаной вкус прекрасно гармонировал с кофе. Хлеб был темным и словно пах свежей землей, а мед – солнечным, тягучим, душистым и будто веселым. У меда был знакомый привкус, определить который граф сразу не смог. В нем присутствовала неуловимо знакомая цветочная нотка…

– А что это за мед? – тихо спросил граф, словно размышляя вслух.

– Сиреневый, – ответил мужчина и, не оборачиваясь, ткнул большим пальцем в сторону Александровского сада.

«Ну, конечно, – подумал граф. – Все правильно! Как же я сам не догадался?»

В Александровском саду было много сирени, которая как раз цвела в июне. Граф знал все уголки Александровского сада, возможно, лучше, чем любой другой житель столицы. Раньше в эти июньские дни он проводил много времени на скамейках Александровского сада.

– Как здорово! – воскликнул граф.

– Пока цветет сирень, пчелы собирают нектар в Александровском саду, а вот уже через неделю-другую переместятся в район Садового кольца, когда там зацветут вишни.

– Садового кольца! Интересно, как далеко может улететь пчела в поисках меда? – спросил граф.

– Говорят, что пчела может перелететь через океан, чтобы добраться до цветка, – ответил мужчина. – Но лично сам я таких пчел никогда не видел.

Граф покачал головой и протянул чашку, чтобы ему подлили кофе.

– Когда я был ребенком, то много времени проводил под Нижним Новгородом, – вспомнил он уже во второй раз за этот день или, скорее, ночь.

– Где лепестки яблонь падают на землю, как снег, – подхватил мужчина с улыбкой. – Я сам в тех местах вырос. Мой отец работал садовником в имении Черниковых.

– Я прекрасно знаю это имение! – воскликнул граф. – Чудесные места…

Вставало солнце, затухал огонь в жаровне, пчелы поднялись в воздух и кружили у них над головой, а они сидели и вспоминали детство: как гремели колеса повозок, как стрекозы садились на осоку у ручья, а вокруг, насколько видит глаз, цвели и божественно пахли яблони.

В тот момент, когда граф услышал, как за ним захлопнулась дверь номера 208, Анна Урбанова засыпала, но в ту ночь ей плохо спалось.

Она отправила графа восвояси, с блаженным вздохом перевернулась на бок и сквозь полуопущенные ресницы наблюдала за тем, как он одевался и задергивал шторы. Потом она увидела, что перед тем как выйти из комнаты, он поднял с пола и повесил ее блузку на вешалку.

Той ночью образ графа, поднимающего ее блузку, беспокоил сон актрисы. На следующий день в поезде до Петербурга она уже наяву вспоминала эту сцену и не могла выбросить из головы. К моменту, когда она добралась до своей петербургской квартиры, мысль о графе, поднимавшем блузку, стала навязчивой. На протяжении нескольких недель, каждый раз, когда у нее был перерыв между съемками, она вспоминала графа и очень злилась на себя, что никак не может выбросить эти мысли из головы.

«Да что же это за напасть! – думала она. – Кто он такой, этот граф Ростов?! Что он о себе возомнил! Он всего лишь человек, который свистит собакам и пододвигает мне стул! Как он смеет поднимать мою блузку без разрешения?! Если я бросила на пол блузку, значит, мне так нравится! Это моя одежда, и я могу делать с ней все, что пожелаю!»

Примерно так это она объясняла сама себе.

Однажды вечером, возвращаясь с какой-то вечеринки, она в очередной раз вспомнила графа, разозлилась, сняла с себя красное шелковое платье, бросила на пол и приказала служанке его не поднимать. Потом на протяжении нескольких дней она продолжала сбрасывать на пол свои наряды. Бросала тут, в ванной, и там, возле мусорной корзины, там, где ей хотелось.

Через две недели ее будуар стал напоминать аравийский шатер, застланный тканями разных цветов.

Ольга, 60-летняя грузинка, которая открыла графу дверь номера 208, работала личной портнихой у актрисы с 1920 года. Сначала она не обращала внимания на поведение своей работодательницы, потому что давно привыкла к капризам. Но когда Анна бросила на пол синее платье с вырезом на спине поверх другого шелкового платья, Ольга не выдержала:

– Мадам, перестаньте вести себя как ребенок. Если вы будете продолжать бросать вещи на пол, мне придется вас отшлепать.

Лицо Урбановой стало свекольного цвета.

– Ты хочешь, чтобы я не разбрасывала мою одежду?! – закричала она. – Ты хочешь, чтобы я ее собрала? Хорошо, я ее соберу!

Она собрала с пола в охапку двадцать платьев, открыла окно и выбросила их на улицу. Потом она высунулась в окно и посмотрела, как легкие платья, словно цветочные лепестки, падают на землю. Выходка актрисы не произвела на домработницу большого впечатления. Та лишь заметила, что все соседи посмеются над вздорным поведением звезды, и вышла из комнаты.

Анна легла на кровать, но продолжала кипятиться, как чайник, который забыли выключить.

– Да наплевать мне на то, что подумают соседи! Наплевать мне на то, что обо мне думают не только соседи, но и вообще все жители Петербурга и всей России!

Но, проворочавшись без сна до двух часов ночи, Анна Урбанова встала, оделась, спустилась вниз, на улицу, и собрала свою одежду.