1938
Прибытие
Итак, можно с уверенностью сказать, что жизнь в России начала 1930-х годов была далеко не простой.
В результате голода в провинциях в 1932 году часть крестьян в конечном итоге переехала в города, население которых еще больше увеличилось, отчего возникли перебои с продуктами, стал ощущаться недостаток жилплощади и увеличилась преступность. Рабочие устали выполнять и перевыполнять план, усиливалось давление на творческую интеллигенцию, которая уже и не знала, что ей разрешено делать, а что – нет. Церкви грабили, взрывали или превращали в свинарники, а когда убили Сергея Кирова, то в стране начались чистки – преследование политически неблагонадежных элементов.
Семнадцатого ноября 1935 года во время выступления на Первом всесоюзном совещании стахановцев генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин сказал: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее…»
Очень часто на то, что говорят политики, не стоит обращать слишком много внимания. Но когда такие слова прозвучали из уст Сосо, люди прислушались. Дело в том, что именно в таких фразах, произнесенных по не самым важным поводам, можно было проследить поворот в политике Центрального Комитета партии.
За несколько дней до своего выступления на первом совещании стахановцев Сталин увидел в газете «Геральд Трибьюн» фотографию. На ней были изображены три молодые русские женщины, стоящие у заводских ворот. Одеты они были в косынки и юбки, то есть по моде, одобренной партией. В обычной ситуации фотография бы согрела сердце любого, однако Сосо подумал, что, увидев эту фотографию и простую одежду девушек, западные читатели сочтут, что и через восемнадцать лет после революции русские женщины по-прежнему живут как крестьянки. И поэтому на совещании стахановцев он произнес эти слова, которые в определенном смысле изменили ход развития всей страны.
Партийные аппаратчики внимательно читали «Правду». Увидев утверждение о том, что жизнь стала лучше, они поняли, что настал поворотный момент. Все шло настолько успешно, что партия и народ могли себе позволить чуть больше, чем раньше, – чуть больше роскоши, чуть больше смеха и чуть больше удовольствия. Очень быстро вернулись цыганские песни и новогодние елки (и те и другие были в своего рода опале). Жену министра иностранных дел Полину Молотову назначили ответственной за создание новых советских духов. На заводе по производству шампанских вин «Новый Свет» на иностранном оборудовании стали производить шампанское. Члены Политбюро начали носить не военные френчи, а сшитые на заказ костюмы, да и девушки-работницы, закончив свой трудовой день, уже хотели выглядеть не как крестьянки, а как изысканные парижанки.
Таким образом, слова Сосо «жить стало лучше, жить стало веселее» в чем-то схожи со словами известного персонажа Книги Бытия, говорившего: «Да будет это», и «Да будет то». В общем, после этих слов Сосо жить в России действительно стало лучше!
И вот доказательство: две девушки идут по Кузнецкому Мосту. На них яркие приталенные платья. На голове одной широкополая желтая шляпа, под полями которой – длинные накрашенные ресницы. Девушки ощущают под ногами звуки проходящего под ними поезда метро. Незадолго до этого в Москве были открыты первые станции метрополитена. Они останавливаются около витрины ЦУМа и рассматривают выставленные в ней пирамиды туфель на высоких каблуках, шляп и часов.
Эти девушки живут в коммунальных квартирах и стирают свои вещи в общей ванной. Вы думаете, что им неприятно смотреть на выставленные в витрине богатства? Совсем нет! Они могут этим вещам удивляться и завидовать тем, у кого эти вещи есть. Дело в том, что и эти девушки могут купить все, что стоит на витрине. До недавнего времени в ЦУМ ходили только иностранцы и партийная элита, но эти времена уже прошли. Начиная с 1936 года магазин открыт для всех граждан, которые готовы платить валютой, серебром или золотом. На цокольном этаже ЦУМа расположен отдел скупки драгоценностей, где можно за полцены продать фамильные бриллианты.
Вот видите, жить действительно стало веселее.
Две хорошо одетые девушки осмотрели экспозицию на витрине, представили себе, что смогут купить все это, а также и большие квартиры со шкафами и кладовками, в которых можно будет хранить все эти шляпы, обувь и часы, и пошли на обед с двумя молодыми людьми с хорошими связями.
Девушки ждут зеленого сигнала светофора, чтобы перейти Театральный проезд. Они пересекают улицу, входят в отель «Метрополь» и по пути в ресторан «Пьяцца» минуют стойку, за которой стоит представительного вида седовласый консьерж…
– О, наконец-то, конец весны! – сказал граф Василию, который просматривал список заказов столиков на сегодняшний вечер. – Если судить по длине юбок вон тех дам, то на улице все еще плюс пятнадцать, несмотря на то, что сейчас уже семь часов. Через несколько дней парни начнут воровать цветы из Александровского сада, а Эмиль будет раскладывать горох по тарелкам…
– Вне всякого сомнения, – ответил Василий тоном библиотекаря, соглашающегося с ученым.
Днем на кухню «Боярского» прислали первую в этом году партию местной клубники, и Эмиль дал графу горсточку ягод, чтобы тот съел их на завтрак следующим утром.
– Скоро лето, дни будут длинными, ночи короткими, а жизнь станет беззаботной, – заметил граф.
– Александр Ильич!
Граф не ожидал, что к нему обратятся по имени и отчеству. Он обернулся и увидел перед собой молодую женщину в брюках. Она была невысокого роста, у нее были прямые светлые волосы, синие глаза, и производила она впечатление человека, уверенного в себе и своих силах.
– Нина! – воскликнул граф. – Как я рад тебя видеть! Сколько лет, сколько зим… Ты давно в Москве?
– Можно переговорить с вами наедине?
– Конечно…
Граф почувствовал, что цель визита Нины – глубоко личная, и отошел на несколько шагов от стойки консьержа.
– Мой муж… – начала Нина.
– Ты замужем! – воскликнул граф.
– Да, мы со Львом поженились шесть лет назад. Мы вместе работали в Иванове…
– Я его помню!
Нина покачала головой, вероятно, раздосадованная тем, что Ростов ее постоянно прерывает.
– Вы вряд ли встречались.
– Ты права. Мы не были представлены, но он заходил вместе с тобой в отель перед вашим отъездом.
Граф улыбнулся, вспомнив красивого комсомольского вожака, который отправил товарищей и остался ждать Нину.
Нина попыталась вспомнить, когда они с мужем были в «Метрополе», но потом махнула рукой, потому что в конечном счете не имело никакого значения, были они в отеле или нет.
– Умоляю, Александр Ильич. У меня очень мало времени. Две недели назад нас вызвали из Иванова для того, чтобы мы приняли участие в конференции о будущем планирования в сельском хозяйстве. В первый день конференции Лев был арестован. Мне удалось узнать, что его держат на Лубянке. Но к нему меня не пустили. А вчера мне стало известно, что ему вынесли приговор и осудили на пять лет исправительных работ в Сибири, куда сегодня его отправят поездом. Я должна следовать за ним. И пока я найду там работу и устроюсь, кто-то должен заботиться о Софье.
– О Софье?
Граф последовал за Ниной, которая подошла к сидевшей в кресле девочке на противоположной стороне фойе. Это была девочка с черными как смоль волосами и белой кожей. Девочке было пять или шесть лет, и, сидя на высоком кресле, она болтала в воздухе ногами.
– Я сейчас не могу взять ее с собой. Мне придется отсутствовать месяц, может быть, два. Как только я найду работу и квартиру, сразу вернусь за ней.
Нина объяснила свою ситуацию как ученый – вот факты, а вот их последствия. В ее описании не было места лишним чувствам и, главное, страху, словно она описывала физические законы, определявшие притяжение Луны к Земле. Но графа эта новая информация слегка шокировала – муж, арест, дочь, Лубянка, лагеря…
Граф колебался и не мог принять решения, и тут Нина – самый независимый и полагающийся только на свои силы человек – схватила его за руку.
– Александр, мне больше некого попросить, – сказала она и добавила: – Умоляю…
Нина и Ростов подошли к сидевшей в кресле девочке. Как уже было сказано, Софье было пять или шесть лет, у нее были черные волосы, светлая кожа и темно-синие глаза. Если бы графа познакомили с ней при других, не столь драматичных обстоятельствах, он бы наверняка отметил, что ребенок являл собой идеальный пример Нининой философии практичности. Волосы Софьи были почти такими же короткими, как у мальчика, девочка была очень просто одета, и на лоскутной кукле, которую она держала в руках, не было платья.
Нина присела на корточки напротив дочери и, положив руку на ее колено, заговорила нежным голоском, которого граф прежде никогда у нее не слышал:
– Соня, это дядя Саша, о котором я тебе много рассказывала.
– Тот, который подарил тебе красивый бинокль?
– Да, тот самый, – ответила Нина с улыбкой.
– Здравствуй, Софья, – сказал граф.
Нина объяснила дочери, что, пока она будет искать новую квартиру, Софья поселится в красивом отеле. И пока мамы не будет рядом, Софья должна уважать и во всем слушаться дядю.
– А потом мы с тобой сядем на поезд и поедем к папе, – сказала девочка.
– Да, милая моя, так все и будет. Сядем на поезд и поедем к папе.
Софья старалась держаться, но она еще не умела, как ее мама, контролировать свои чувства. Она не просила, не умоляла, не расстраивалась, но, когда она кивнула, по ее щекам текли слезы.
Нина утерла слезы дочери с одной щеки большим пальцем, а с другой – тыльной стороной ладони. Потом Нина внимательно посмотрела в глаза Софьи, чтобы убедиться, что та больше не плачет. Она кивнула, поцеловала дочь в лоб и отвела ее к стоявшему чуть в стороне графу.
– Вот, – произнесла Нина, протягивая Ростову матерчатый, похожий на солдатский, рюкзак. – Здесь Сонины вещи. И, мне кажется, это вы тоже можете взять. Возможно, даже лучше ей не показывать. В общем, не знаю, – добавила она и передала Ростову фотографию без рамки.
Потом Нина пожала графу руку и быстро пошла в сторону двери. Так быстро, чтобы не передумать.
Граф долго следил за ней глазами после того, как она вышла на улицу. Нина пересекла Театральную площадь точно так же, как и восемь лет назад. Когда она исчезла из виду, Ростов посмотрел на фотографию. На фото были изображены Нина с мужем. По лицу Нины граф определил, что фото было сделано несколько лет назад. И тут граф понял, что Нина не вышла замуж за комсомольского красавца вожака, который ждал ее в фойе гостиницы. Она вышла замуж за того увальня в матросской фуражке, который принес ей из гардероба пальто.
Разговор графа с Ниной от начала до конца занял меньше пятнадцати минут. Граф даже не успел обдумать обязательства, которые теперь на него свалились.
«Хорошо, что ее оставляют всего на месяц или два, – подумал он. – Я не должен буду заниматься ее образованием и воспитанием, в том числе и религиозным. Впрочем, я являюсь ответственным за здоровье ребенка и за то, чтобы ей было хорошо и удобно, даже если бы она осталась у меня всего на один день».
Что она будет есть? Где она будет спать? В тот вечер у графа был выходной, но что делать с девочкой на следующий день, когда ему предстоит надеть белую куртку и спуститься в ресторан «Боярский»?
Но давайте представим, что, прежде чем дать Нине согласие и взять на себя заботу о ребенке, граф имел бы возможность подумать. Приняв во внимание все сложности, связанные с заботой о маленьких детях, и отсутствие личного опыта, пришел бы граф к выводу, что он – самый неподготовленный и неподходящий человек во всей Москве, чтобы позаботиться о ребенке? У графа не было ни времени, ни склонности к воспитанию детей, но если бы ему даже дали время подумать, ответил бы он отказом на Нинину просьбу?
Нет, граф бы не отказал Нине.
Да и как бы у него язык повернулся? Ведь она много лет назад, еще ребенок, подошла к нему в ресторане «Пьяцца» и стала его другом. Именно Нина показала Ростову потайные места в отеле и подарила ключ, открывавший все двери. И когда друг просит о помощи (особенно тот друг, которому вообще тяжело просить других об одолжении), граф не в силах ему отказать.
Он положил фотографию в карман, собрался с мыслями и повернулся к девочке, которая на него смотрела.
– Ну что, Софья, есть хочешь? Не проголодалась?
Девочка покачала головой.
– Ну, тогда пойдем наверх, и я тебе покажу, где мы живем.
Ростов помог Софье слезть с кресла, и они пересекли фойе отеля. Когда они подошли к лестнице, граф заметил, что девочка во все глаза смотрела на открывавшуюся дверь лифта, из которой вышли двое гостей.
– Ты когда-нибудь ездила в лифте? – спросил он ее.
Она отрицательно покачала головой.
– Ну, в таком случае…
Граф придержал двери лифта и показал Софье рукой, чтобы она входила. Девочка вошла в лифт, отодвинувшись к стене, чтобы дать место графу. Двери закрылись.
Граф нажал кнопку пятого этажа. Кабина дернулась и поехала вверх. Софья взялась рукой за стенку лифта и слегка наклонилась вправо, чтобы сквозь решетку видеть, как они проезжают один этаж за другим.
– Voila! – проговорил граф, когда лифт остановился.
Он довел Софью до служебной лестницы и начал уже подниматься, но тут обернулся и увидел, что Софья подняла вверх руки, показывая, что хочет, чтобы ее взяли на руки.
– Хм… – произнес граф, наклонился и взял ее на руки.
Она зевнула.
Ростов посадил девочку на кровать, ее рюкзак поставил на стол великого князя и сказал, что сейчас вернется. Он достал из чемодана одеяло и подумал, что из этого одеяла и одной из своих подушек ему нужно соорудить ей небольшую кровать на полу. И ночью надо будет ходить очень аккуратно, чтобы на нее не наступить.
Впрочем, графу не стоило волноваться о том, что ночью он может наступить на Софью. Когда он вернулся в комнату, то обнаружил, что девочка забралась под его одеяло и крепко спала.
Некоторые изменения
Никогда в жизни звон колокольчика не казался таким желанным. Ни в Москве. Ни в Европе. Ни во всем мире. Даже француз Жорж Карпантье после третьего раунда схватки с американцем Джеком Демпси не был так рад слышать звук гонга, как граф в тот день, когда часы в его комнате пробили двенадцать. Даже жители Праги не были так рады слышать звон колоколов, возвещавших конец осады города Фридрихом Великим.
Так почему же граф с таким нетерпением ждал боя часов? Что сделал маленький ребенок для того, чтобы он отсчитывал минуты до обеда? Может быть, девочка постоянно болтала? Или ерзала на стуле и хихикала? Или, может, она громко расплакалась, начала плохо себя вести или дуться?
Совсем нет. Напротив, она вела себя очень тихо.
Даже слишком тихо.
Софья проснулась, оделась и, не говоря ни слова, заправила кровать. Когда граф предложил ей завтрак, она вела себя скромно и клевала еду, словно монах-траппист. Она съела все, что было у нее на тарелке, забралась на стоявший перед письменным столом стул графа, села на свои ладони и молча направила на него свой взор. И что это был за взор! Эти темно-синие глаза, которые не давали графу покоя. В этом взгляде не было нетерпения или застенчивости. Казалось, он говорил: «Дядя Александр, что будем делать дальше?»
Действительно, что будем делать? Они заправили свои кровати, съели бисквиты, и впереди их ждал целый день. Шестнадцать часов. Девятьсот шестьдесят минут. Пятьдесят семь тысяч шестьсот секунд.
Графа угнетала мысль о том, чем он будет занимать девочку.
Впрочем, граф Александр Ростов был известным мастером беседы. Во время свадеб и именин в Москве и Петербурге его всегда сажали рядом с самыми молчаливыми гостями. С самыми чопорными троюродными дядьями и троюродными тетушками. Рядом с неразговорчивыми и застенчивыми. Все знали, что граф способен увлечь разговором любого человека.
Представим, что граф сидел бы рядом с Софьей во время званого ужина или в купе поезда, как бы граф повел себя в этом случае? Он бы задал девочке самые простые и естественные вопросы: «Откуда ты, друг мой? А-а-а, из Иванова. Никогда не был в Иванове, но с удовольствием бы туда съездил… А в какое время года лучше всего посетить Иваново? И что ты рекомендовала бы там посмотреть?»
– Скажи мне… – произнес граф, и тут Соня широко открыла глаза.
Граф начал было говорить, но потом остановился. Он вдруг осознал, что не сидит с ней на званом ужине и не едет в комфортабельном купе. Софья была ребенком, у которого сейчас не было своего дома. Если граф поднимет разговор об Иванове и о том, как девочка там жила вместе с родителями, ей станет грустно, она почувствует, что потеряла дом и родители ее временно покинули.
– Послушай, расскажи мне… – снова заговорил граф, чувствуя, что у него начинает кружиться голова. Глаза девочки открылись еще шире.
Тут графа осенило.
– Как зовут твою куклу? – спросил он.
– У нее нет имени.
– Ну как же так? У куклы обязательно должно быть имя.
Софья посмотрела на графа и потом наклонила голову, как это делают вороны.
– А зачем?
– Как зачем? – удивился граф. – Чтобы к ней по имени обращаться. Чтобы можно было позвать куклу пить чай, обратиться к ней из другого угла комнаты, обсуждать ее, когда она не рядом, и даже о ней молиться. Кукле нужно имя точно так же, как имя нужно тебе.
Софья обдумывала полученную информацию. Граф наклонился к ней, готовый при необходимости предоставить более подробные объяснения. Но девочка кивнула и сказала: «Ну, тогда я назову ее Куклой».
Она посмотрела на графа огромными синими глазами, в которых Ростов прочитал вопрос: «Хорошо, с этим мы разобрались. Что дальше?»
Ростов откинулся на спинку стула и мысленно «прокрутил» ряд светских вопросов, которые мог бы задать девочке, и решил, что ни один из них для данной ситуации не подходит. Потом он обратил внимание на то, что Софья смотрит на что-то, расположенное за его спиной.
Граф повернулся.
«О, – подумал он и улыбнулся, – она смотрит на фигурку из слоновой кости. Выросший в провинции ребенок никогда не видел слона и, вполне возможно, не представляет, что такие животные существуют. Наверное, она сейчас думает о том, что это за зверь. Млекопитающее или рептилия? Настоящее или мифическое животное?»
– А ты раньше видела что-то подобное? – спросил он, показав большим пальцем на стоявшего за его спиной слоника.
– Слона или лампу? – уточнила девочка.
Он откашлялся.
– Слона.
– В книжках видела, – грустно призналась девочка.
– Это совершенно замечательное животное. Просто чудо.
Ростов понял, что нашел интересующую девочку тему и, активно жестикулируя, принялся описывать слонов:
– Они живут в Африке, и взрослые особи могут достигать веса в семь тонн. Ноги слонов толстые, как стволы деревьев, и купаются они, набрав хоботом воду и обрызгивая себя…
– А где ты видел слона? – перебила его девочка. – В Африке?
– Ну, не в Африке…
– А где?
– В книжках…
– Ясно, – произнесла Софья, и на этом обсуждение слонов закончилось, словно отрезанное гильотиной.
…
…
Граф задумался, что такого интересного он видел сам, что могло бы заинтересовать девочку.
– Рассказать тебе историю про принцессу? – спросил граф.
– Век аристократии закончился, и началась эпоха простых людей, – с гордостью сообщила ему Софья, словно по памяти отбарабанила таблицу умножения.
– Да, – согласился граф. – Где-то я это уже слышал.
…
…
– А ты любишь картинки рассматривать? – спросил он девочку и показал ей иллюстрированный путеводитель по Лувру, который взял из своих хранившихся в подвале книг. – Вот, посмотри, пока я умоюсь.
Софья чуть придвинулась к столу и отложила Куклу в сторону, чтобы взять в руки книгу.
Граф зашел в ванную, снял рубашку, помылся до пояса, потом намазал пеной щеки.
«Что же это такое, – думал он. – Девочка весит от силы тринадцать килограммов, ростом – метр с кепкой, все ее вещи уместятся в тумбочном ящике, она редко говорит, если, конечно, с ней не заговорить первым, и ее сердце бьется не громче сердца птицы. Интересно, почему она занимает так много места?»
За все годы жизни на чердаке отеля «Метрополь» граф привык считать, что размер его комнаты вполне достаточен для нормальной жизни. По утрам ему хватало места для того, чтобы делать приседания и отжимания, позавтракать и спокойно почитать, сидя на стуле. По вечерам размера комнаты было достаточно, чтобы сидеть, вспоминать, мечтать и хорошо выспаться. Но появление маленькой девочки с куклой словно изменило размер комнаты. Было такое ощущение, что из-за нее потолок стал ниже, пол выше, а стены как бы сдвинулись внутрь. Графу казалось, что, куда бы он ни ступил, там уже находилась Софья. Когда граф проснулся после неудобной ночи, проведенной на полу, и собирался делать гимнастику, выяснилось, что девочка стоит посреди комнаты прямо в том месте, где он обычно занимался. За завтраком она съела большую часть клубники, которую дал ему Эмиль, а когда граф собирался макнуть свой второй бисквит в кофе, она с таким вожделением посмотрела на лакомство, что у графа не осталось выбора. Он вздохнул, спросил, хочет ли она бисквит, и отдал его ей. А когда граф решил сесть на стул, чтобы почитать книгу, то оказалось, что на нем уже сидит Софья.
Граф понял, что все еще стоит перед зеркалом в ванной, смотрит на свое отражение и размахивает кисточкой для бритья.
«Боже ты мой, – подумал он. – Что же со мной происходит?
Уже?
Мне всего сорок восемь лет.
Александр Ростов, неужели ты уже закостенел в своих привычках?»
В молодые годы графу никогда никто не мешал. Как только он просыпался, он всегда был рад компании.
Когда он читал, сидя на своем стуле, никто не мог ему помешать и ничто не могло его отвлечь. Ему даже нравилось читать, когда в комнате было шумно. Ему не мешали крики торговцев на улице, доносившиеся из соседней квартиры звуки пианино, шаги на лестнице. Граф совершенно не возражал против того, чтобы кто-нибудь из друзей постучался к нему и сообщил, что его ждут в стоящем у подъезда дилижансе, чтобы вместе отправиться навстречу приключениям. (Скажите пожалуйста, для чего нумеруют страницы в книгах? Только для того, чтобы было легче найти место, на котором тебя отвлекли от чтения!)
Что до вещей, Ростов никогда не придавал им большого значения. Он всегда был готов отдать знакомому свой зонтик или дать почитать свою книгу (его совершенно не смущало то, что ни зонтик, ни книги ему никогда не возвращали).
А его привычки? Он гордился их отсутствием. Он мог позавтракать и в десять утра, и в два дня. В ресторане он никогда не заказывал одно и то же блюдо в течение целого сезона. Он путешествовал по меню, как Ливингстон по Африке или Магеллан по морю.
В двадцать два для графа не существовало ничего в мире, что могло бы причинить ему неудобство или прервать его занятие. Любой неожиданный комментарий, поворот событий или появление человека он воспринимал как подарок или салют в летнем небе, то есть как что-то, приносящее лишь радость и удовольствие.
Но теперь, судя по всему, эти времена прошли…
Появление в его жизни маленькой девочки помогло ему понять, как все обстоит на самом деле. Он увидел, что у него появилось множество привычек, которые он не хотел менять. Оказалось, что граф привык завтракать в определенное время, ему нравилось пить кофе и есть бисквиты в обстановке, когда его никто не отвлекает. Он любил читать, сидя на стуле, стоящем на двух ножках, в тишине, которую нарушала голубиная поступь по карнизу. Он привык брить сначала правую щеку, затем левую, и только потом брить щетину под подбородком.
Граф взял бритву, повернул голову, посмотрел в зеркало и увидел там отражение двух синих глаз.
– Ой!
– Я посмотрела все картинки, – сказала девочка.
– Неужели?
– Да, все посмотрела.
– Ничего себе! – ответил граф и от изумления широко раскрыл глаза. – Ты просто молодец!
– Мне кажется, это тебе… – произнесла девочка и показала на небольшой конверт.
– Где ты его нашла?
– Его под дверь подсунули…
Ростов взял конверт и почувствовал, что он пустой. Там, где пишут адрес, витиеватым почерком было выведено: «В три часа?»
– Ах да, есть небольшое дело, которое я должен сделать, – сказал он и засунул конверт в карман. Потом граф поблагодарил Софью тоном, показывающим, что она свободна.
– Пожалуйста, – ответила девочка, но никуда не ушла, а осталась в ванной.
Вот поэтому граф был несказанно рад, когда часы пробили двенадцать. Он вскочил с кровати и хлопнул в ладоши.
– Полдень, – сказал он. – Ты не проголодалась? Пойдем в ресторан «Пьяцца». Это великолепное заведение, которое является своего рода продолжением города, – его садов, площадей и дорог.
Граф продолжал описывать прелести ресторана на первом этаже отеля и увидел, что Софья с удивлением смотрит на часы, принадлежавшие в свое время отцу графа. Когда они выходили из комнаты, девочка снова посмотрела на часы. Ростову показалось, что она хотела спросить, как это часы могут издавать такой приятный звук.
«Что ж, – подумал граф. – Если ей интересно узнать, как работают часы, которые бьют два раза в сутки, я готов ей это объяснить. Я прекрасно знаю устройство часов, и в особенности этих».
– Дядя Александр, – произнесла Софья тоном, которым сообщают плохие новости. – Мне кажется, твои часы сломались.
Графа так удивило это заявление, что он даже отпустил ручку двери.
– Сломались? Нет, дорогая моя, они не сломались. И ходят очень точно. Эти часы сделали, пожалуй, лучшие в мире часовых дел мастера.
– Я не о том, правильно ли они ходят. Я о том, как они бьют.
– Мелодия очень красивая.
– Да. Но они били в полдень. В десять и одиннадцать они не били.
– Ах, вот ты о чем! – сказал граф с улыбкой. – Да, многие часы бьют каждый час. Но, понимаешь ли, дорогая, эти часы бьют только два раза в сутки. Их сделали много лет назад, и мой папа попросил сделать так, чтобы часы били дважды.
– А зачем?
– Я с удовольствием тебе расскажу. Давай спустимся в ресторан, сделаем заказ, устроимся поудобнее, и я тебе все расскажу. Это прекрасная тема для беседы, а ничто так не делает обед приятным, как хорошая беседа.
* * *
К десяти минутам первого в ресторане было еще совсем немного народу. Графа с Софьей усадили за столик. Новый и очень способный официант Мартин вежливо отодвинул для девочки стул.
– Это моя племянница, – объяснил граф Мартину. Софья с изумлением рассматривала обстановку ресторана.
– У меня тоже есть племянница, – ответил Мартин. – Ей шесть лет. Не буду вас торопить с заказом.
Софья не была настолько не от мира сего, чтобы не знать, кто такие слоны, но она никогда прежде не видела такого роскошного зала, как в «Пьяцца». Ее поразили не только элегантная обстановка зала и его размеры, но и стеклянный потолок, зимний сад и фонтан в самом его центре!
Девочка внимательно изучила обстановку и инстинктивно поняла, что здесь нужно вести себя соответствующим образом. Она сняла куклу со стола и посадила ее на стоявший справа пустой стул. Когда граф вынул из серебряного кольца салфетку и положил себе на колени, девочка последовала его примеру. При этом она делала все очень аккуратно, чтобы не греметь столовыми приборами. Когда граф ответил Мартину: «Спасибо, милейший!», Софья, словно эхо, повторила те же слова.
– Итак? – спросила девочка.
– Что значит «итак», дорогая?
– Ты обещал рассказать мне про часы, которые бьют всего два раза в сутки.
– О да! Конечно.
Граф задумался, не зная, с чего начать свой рассказ.
Ну, конечно же, с начала.
Ростов объяснил, что бьющие дважды в день часы были сделаны по заказу его отца фирмой «Breguet». Фирма существовала с 1775 года, и хронометры ее производства были известны во всем мире не только благодаря исключительной точности, но и неожиданному бою, которым они отмечали ход времени. Некоторые хронометры отбивали не только каждый час, но и полчаса, и пятнадцать минут. Некоторые часы играли несколько нот из Моцарта, другие отмечали фазы луны, времена года и даже приливы и отливы. В 1882 году отец графа заказал этой компании часы, которые должны были бить дважды в сутки.
– Почему он попросил сделать именно такие часы? – спросил граф, предвкушая вопрос своей спутницы.
Все было очень просто. Отец графа считал, что человек должен быть привязан к жизни, но не должен быть сильно привязан к часам. Поклонник Монтеня и стоиков, он полагал, что Создатель дал нам утренние часы для работы. Если человек вставал в шесть часов утра, ел легкий завтрак, а потом занимался делами, то к полудню он должен был закончить все, что планировал сделать за весь день.
Поэтому для отца графа полуденный бой часов имел такое большое значение. Сразу после полудня посвятивший утро работе джентльмен мог с чистой совестью садиться за обед. Для бездельника, того, кто долго спит, валяется в постели с газетой или много болтает, полуденный бой часов должен был означать, что нужно просить у бога прощения за потраченное впустую время.
После обеда, как считал отец графа, человеку нужно быть осторожным, чтобы не попасть во власть часов на цепочке, отсчитывая минуты, как если бы жизненные события были станциями на железной дороге. Джентльмен должен работать утром, а вторую половину дня проводить так, как ему заблагорассудится. Джентльмен может после работы гулять в парке под ивами, читать бессмертные тексты, общаться с друзьями на веранде и размышлять у горящего камина. В общем, заниматься делами, не требующими строго установленного часа.
Ну а бой часов в полночь?
Отец графа считал, что джентльмен редко будет слышать бой часов в полночь. После трудового дня, посвященного работе, Господу и изучению наук, просыпающийся в шесть часов джентльмен к полуночи уже должен спать здоровым сном. Если он и услышит бой часов в полночь, то он будет звучать ему укором. «Почему ты не спишь? Почему плохо используешь светлое время суток, что вынужден чем-то заниматься ночью?» – скажет ему бой часов.
– Ваша телятина.
– Спасибо, Мартин.
Как и полагается по этикету, Мартин сначала поставил тарелку перед Софьей и только потом перед графом.
Официант задержался у столика чуть дольше, чем это было необходимо.
– Спасибо, – еще раз повторил граф, вежливо давая этим понять, что Мартин может быть свободен.
Граф взял вилку и начал рассказывать девочке о том, как они с сестрой ждали боя часов перед Новым годом, но Мартин не ушел, а приблизился к графу.
– Да? – спросил граф не без некоторого раздражения.
Мартин замешкался с ответом.
– Может быть, мне нарезать мясо для вашей спутницы?
Ростов перевел взгляд на Софью, которая сидела с вилкой в руке и внимательно рассматривала содержимое своей тарелки.
«Mon Dieu», – подумал Ростов.
– Спасибо, друг мой. Не надо, я сам этим займусь.
Мартин с поклоном удалился, а граф обошел стол и быстро разделил кусок телятины на восемь частей. Затем, немного подумав, разрезал мясо на шестнадцать кусочков. К тому моменту, когда он дошел до своего стула, девочка съела четыре кусочка.
Софья насытилась, в ней проснулось неумное любопытство, и она начала забрасывать графа вопросами. Почему лучше работать утром? Почему лучше гулять под ивами, а не под какими-либо другими деревьями? Это вывело их на разговор об имении графа Тихий Час, о бабушке графа и его сестре.
Граф всегда без особой радости относился к тому, что ему задают массу личных вопросов. На словах «кто», «когда», «зачем» и «где» разговора не построишь. Но когда граф стал отвечать на вопросы девочки, начал при помощи вилки показывать на скатерти план дома, поведал ей о родственниках и семейных традициях, то увидел, что Софья с огромной радостью слушает его рассказ. Ее не заинтересовали слоны и принцессы, а вот жизнь в Тихом Часе полностью завладела ее воображением.
Они съели мясо, Мартин унес тарелки и спросил, хотят ли они десерт. Граф посмотрел с улыбкой на девочку, ожидая, что идея съесть что-нибудь сладкое ей очень понравится. Но та лишь прикусила нижнюю губу и покачала головой.
– Ты уверена, что не хочешь? – уточнил граф. – Может, мороженого? Печенья или кусочек пирога?
Софья поерзала на стуле и снова отрицательно покачала головой.
Граф вернул меню Мартину со словами: «Кажется, у нас все».
Мартин взял меню, но не торопился уходить. Официант наклонился, чтобы что-то прошептать графу на ухо.
«Боже, что на этот раз?» – подумал Ростов.
– Граф, мне кажется, вашей племяннице… нужно отойти.
– Куда?
Мартин замешкался.
– В туалет.
Ростов посмотрел на официанта, потом на Софью.
– Мартин, ни слова больше!
Официант снова сделал поклон и удалился.
– Софья, – спросил граф, – не пора ли тебе посетить дамскую комнату?
Софья кивнула, продолжая покусывать нижнюю губу.
– Мне с тобой внутрь войти или… – спросил он по пути к туалету.
Девочка отрицательно покачала головой и исчезла за дверью дамской комнаты.
Граф укорял себя за невнимательность. Он забыл нарезать ей мясо, а потом забыл отвести в туалет. Кроме того, он не помог ей распаковать вещи, и девочка была одета в то же, во что была одета вчера.
«И я еще считаю себя хорошим официантом…» – подумал Ростов.
Несмотря на то, что Софья любила задавать вопросы, ей было сложно просить о чем-нибудь.
– Что такое, дорогая? Ты о чем-то хочешь попросить?
Софья подумала, набралась храбрости и сказала:
– Дядя Александр, а можно десерт?
Граф вздохнул с облегчением.
– Конечно, дорогая. Не можно, а нужно.
Вверх и вниз по лестнице
Когда в два часа дня Марина открыла дверь своего ателье, то увидела на пороге графа и маленькую девочку, крепко державшую за шею куклу. Марина так удивилась, что ее глаза на время перестали косить.
– Марина, ты же помнишь Нину Куликову? – спросил граф и многозначительно повел бровями. – Это ее дочка – Софья. Она некоторое время поживет у нас в отеле.
Марина была матерью двоих детей и без подсказок графа поняла, что в жизни ребенка Нины произошло что-то серьезное. Марина также обратила внимание на то, что ребенка заинтересовал жужжащий звук, доносившийся с другого конца ателье.
– Рада с тобой познакомиться, Софья, – сказала Марина. – Я очень хорошо знала твою маму, когда ей было чуть больше лет, чем тебе сейчас. Скажи, ты когда-нибудь видела швейную машинку?
Софья отрицательно покачала головой.
– Тогда пойдем. Я тебе покажу.
Она протянула Софье руку и повела ее в другой конец ателье, где раздавалось жужжание швейной машинки и где помощница Марины подшивала темно-синие гардины. Присев рядом с девочкой, Марина показала Софье разные детали швейной машинки и объяснила их назначение. Потом она попросила помощницу показать девочке коллекцию тканей и пуговиц, а сама вернулась к графу.
Ростов шепотом поведал Марине о том, как Софья оказалась в отеле.
– Вот в какую серьезную ситуацию я попал, – закончил граф свой рассказ.
– Это скорее Софья попала в серьезную ситуацию, – поправила его Марина.
– Да, ты права, – согласился граф и попросил: – Марина, ты можешь посмотреть за ребенком в течение часа, пока у меня не закончится планерка в «Боярском»?
– Конечно, – согласилась Марина.
– Я вот что подумал, – продолжил граф. – Как ты правильно заметила, девочка нуждается в уходе и заботе. Я посмотрел на вас с Софьей, увидел, с какой теплотой и нежностью ты к ней относишься, и понял, что с тобой она чувствует себя спокойно и уверено, ей нужна материнская ласка…
– Александр Ильич, я это все знаю. Вы лучше подумайте о том, как вам самому к ней так относиться, – перебила его Марина.
«У меня все получится», – думал граф, поднимаясь по лестнице в ресторан «Боярский».
Надо было кое-что изменить – переставить мебель в комнате и заодно изменить собственные привычки. Софья слишком мала, чтобы оставаться одной, поэтому ему придется найти кого-нибудь, кто мог бы с ней сидеть, пока он на работе. Он попросит на этот вечер отгул и предложит, чтобы его столики сегодня обслуживали Денис и Дмитрий.
– Мы с Эмилем подумали и решили, что сегодня вечером твои столики будут обслуживать Денис и Дмитрий, – сказал ему Андрей, когда граф пришел на ежедневную планерку триумвирата.
Граф сел на стул и облегченно вздохнул.
– Прекрасно, – ответил Ростов. – К завтрашнему дню я что-нибудь придумаю.
Андрей и шеф-повар посмотрели на него с недоумением.
– Ты о чем? Что ты придумаешь?
– Вы ведь обсуждали, кто будет обслуживать мои столики, чтобы я на сегодняшний вечер мог быть свободен?
– Ты хочешь взять отгул на сегодняшний вечер? – удивился Андрей.
Эмиль сделал большие глаза.
– Александр, друг мой, сегодня третья суббота месяца. У тебя в десять вечера ужин в Желтом зале…
«Mein Gott, – подумал граф, – я совершенно об этом забыл…»
– И это еще не все. В Красном зале в половине восьмого состоится ужин руководства ГАЗа.
Директор Горьковского автомобильного завода устраивал ужин по случаю пятилетия этого крупнейшего предприятия страны. На ужине должны были присутствовать директор завода с ближайшим окружением, комиссар тяжелой промышленности, а также три представителя «Ford Motor Company», не говорившие по-русски.
– Хорошо, это я беру на себя, – ответил граф.
– Отлично, – обрадовался метрдотель. – Дмитрий уже накрыл столы в зале.
Потом Андрей передал графу два конверта.
В Красном зале были поставлены столы в виде буквы «П» со стульями по внешней стороне. При таком расположении никому не приходилось выворачивать шею, чтобы увидеть людей, сидящих за «главным» столом. Граф убедился, что столы сервированы правильно, и открыл конверты, переданные ему Андреем. В конверте поменьше находился план рассадки гостей, утвержденный в Кремле. В конверте большего размера оказались карточки с именами гостей. Граф разложил карточки с именами на столах, еще раз обошел их, дабы убедиться, что все сделано хорошо, после чего засунул конверты в карман, вдруг обнаружив там еще один конверт.
Ростов вынул конверт и, нахмурившись, увидел написанный размашистым почерком адрес.
– Бог ты мой!
Часы на стене показывали 3:15.
Граф бегом бросился из Красного зала и взбежал по лестнице. Он подошел к двери номера 311, которая была чуть приоткрыта, вошел в номер, закрыл за собой дверь и пересек гостиную. Ростов вошел в спальню и увидел стоявшую возле окна женщину. Та обернулась, и ее платье соскользнуло на пол.
Граф слегка откашлялся.
– Анна, любовь моя…
Актриса увидела выражение лица графа и подняла с пола платье.
– Ради бога, прости меня, но возникли чрезвычайные обстоятельства. У меня совершенно нет времени, и нашу встречу придется перенести. И я должен попросить тебя об одолжении…
За пятнадцать лет знакомства граф лишь однажды просил Анну об одолжении: чтобы она помогла ему достать шафран.
– Хорошо, Александр, – ответила она. – Чем я могу помочь?
– Сколько у тебя с собой чемоданов?
Через две минуты граф спускался по служебной лестнице с двумя чемоданами в руках, вспоминая о Грише, Жене и других коридорных отеля. Хотя чемоданы Анны были кожаные и очень красивые, графу показалось, что предназначены они были совершенно не для того, чтобы их носили в руках. У чемоданов оказались такие узкие и маленькие ручки, что под них можно было засунуть только два пальца, сами же они были такие объемистые, что бились о ноги и стены при каждом повороте. Как вообще коридорные умудрялись их носить? Причем не только один чемодан, а сразу два и еще коробку со шляпами в придачу.
Граф вошел в кладовую, где хранилось постельное белье. В один чемодан он сложил две простыни, покрывало для кровати и полотенце. Во второй затолкал две подушки и отправился вверх по лестнице. При каждом повороте лестницы чемоданы нещадно били его по ногам. Дойдя до своей комнаты, граф вынул постельное белье и подушки, и прошел в соседнюю комнату, чтобы забрать из нее матрас.
Граф был очень доволен тем, что додумался перетащить один из матрасов соседней комнаты в свою. Однако сделать это было не так просто, как он предполагал. Когда граф с трудом поднял матрас с каркаса кровати, тот моментально сложился вдвое и чуть не сбил его с ног. Когда граф наконец дотащил матрас до своей комнаты, тот занял практически все пространство на полу.
«Нет, – подумал граф, подбоченившись. – Так дело не пойдет».
С матрасом на полу ходить по комнате стало совершенно невозможно. Графу не улыбалась перспектива каждый день затаскивать матрас в комнату, а потом вытаскивать его. Тут у него появилась одна идея. Ростов вспомнил, что шестнадцать лет назад он утешал себя мыслями о том, что жизнь в этой комнате напоминает жизнь в купе поезда.
Так и есть, подумал он.
Граф прислонил матрас к стене, убедительно попросив его не падать. Потом он схватил чемоданы Анны и спустился на четыре этажа в кладовку ресторана «Боярский», где погрузил в них консервные банки с томатами. Высота банок составляла приблизительно двадцать пять сантиметров и ширина – пятнадцать. Он с большим трудом поднял чемоданы на свой этаж, расставил банки и подготовил комнату. После этого он вернулся в номер Анны и отдал ей чемоданы.
В ателье Марины граф пришел с опозданием на целый час. Когда он вошел, то увидел, что помощница Марины сидит вместе с Софьей на полу и о чем-то с ней разговаривает. Софья с гордостью показала графу куклу, на которой теперь было темно-синее платье с рядом маленьких пуговиц на груди.
– Посмотри, какое платье мы сшили для Куклы, дядя Александр!
– Очень милое.
– Она у нас прямо настоящая портниха, – сказала Марина.
Софья обняла Марину и вышла в коридор. Граф тоже собирался выйти за дверь, но женщина его остановила:
– Александр, а что будет делать Софья, когда ты вечером уйдешь на работу?
Ростов прикусил губу.
– Ладно, – сказала Марина. – Сегодня вечером я с ней посижу. Но на завтрашний вечер ты должен найти кого-то другого. Я советую тебе поговорить с горничными. Например, с Наташей. Она молодая, и детей у нее нет. Но тебе придется ей заплатить.
– Наташа, – повторил граф. – Спасибо, Марина, я с ней завтра поговорю. И обязательно заплачу ей. Около семи вечера я пришлю вам с Софьей ужин из «Боярского» и надеюсь, что в девять часов девочка уже будет спать.
Граф повернулся к двери и остановился.
– Прости меня за беспокойство…
– Все в порядке, Александр. Ты просто растерялся, потому что раньше мало времени проводил с детьми. Главное – всегда помнить, что дети точно так же, как и взрослые, хотят быть счастливыми. И дети могут получать огромное удовольствие от самых простых вещей.
Марина положила в ладонь графа небольшой предмет и произнесла несколько слов о том, как он может его использовать.
После того как граф с Софьей поднялись наверх и когда девочка уставилась на него с вопросительным взглядом, благодаря совету Марины граф знал, что ему делать.
– Хочешь сыграть в одну игру? – спросил Ростов.
– Хочу, – ответила Софья.
– Тогда пойдем.
Он провел девочку сквозь висящие в кладовки пиджаки в свой кабинет.
– О-о-о! – удивилась девочка. – Это твоя секретная комната?
– Это наша секретная комната, – поправил граф.
Софья кивнула.
Дети понимают значение секретных комнат гораздо лучше, чем значение конференц-залов, банков и приемных.
– А это твоя сестра? – спросила девочка, показывая пальцем на картину.
– Да, это портрет Елены.
– Мне тоже очень нравятся персики, – произнесла Софья и провела рукой по поверхности кофейного столика. – А за этим столиком твоя бабушка пила чай?
– Совершенно верно.
Софья снова кивнула с серьезным выражением лица.
– Я готова играть.
– Отлично. Вот правила игры. Ты уходишь в спальню и считаешь до двухсот. Я остаюсь в этой комнате и прячу в ней вот эту вещь, – Ростов, словно из воздуха, извлек наперсток, который дала ему Марина. – Софья, ты умеешь считать до двухсот?
– Нет, – призналась девочка. – Но я могу посчитать два раза до ста.
– Отлично.
Софья вышла через кладовку и закрыла за собой дверь.
Ростов осмотрелся, чтобы найти место, где он мог бы спрятать наперсток. Спрятать наперсток надо было так, чтобы девочке было не слишком сложно его найти. После некоторого размышления граф подошел к книжной полке, поставил наперсток на том «Анны Карениной» и сел на стул.
Софья закончила считать и вошла в комнату.
– Спрятал? – спросила она.
– Да.
Граф ожидал, что девочка начнет беспорядочно перемещаться по комнате в поисках наперстка. Но Софья осталась стоять на пороге и методично и планомерно осматривала комнату, видимо, мысленно поделив ее на квадраты. Внутри каждого квадрата ее глаза бегали тоже очень планомерно: верхняя левая часть квадрата, нижняя левая часть, верхняя правая часть, нижняя правая часть. Потом, не говоря ни слова, она подошла к книжной полке и сняла наперсток с книги Толстого. В общей сложности, чтобы найти наперсток, ей понадобилось около минуты.
– Прекрасно, – сказал граф, хотя совершенно не считал то, что Софья так быстро нашла наперсток, чем-то прекрасным. – Давай еще сыграем.
Девочка отдала графу наперсток и вышла из комнаты. Граф тут же упрекнул себя в том, что не успел обдумать, куда спрячет наперсток, и слишком быстро объявил начало второго раунда. Теперь у графа было двести секунд для того, чтобы найти новое место. Софья громко считала: «Двадцать один, двадцать два, двадцать три…»
Граф засуетился в поисках места, куда бы спрятать наперсток. То ему казалось, что выбранное место слишком доступное, то наоборот – слишком недоступное. В конце концов, он засунул наперсток под ручку «посла», стоявшего в противоположном углу от книжной полки.
Когда Софья вернулась в комнату, она стала так же, как и раньше, методично ее осматривать. Словно угадав уловку графа, она начала исследовать комнату с противоположного угла от того, в котором стоял книжный шкаф, и нашла наперсток за двадцать секунд.
Видимо, граф сильно недооценил Софью. Оба раза он прятал наперсток низко, чтобы девочке было легко его найти. В следующий раз он спрячет его повыше, на высоте полутора метров.
– Еще раз? – спросил он с коварной улыбкой.
– Теперь твоя очередь.
– Моя очередь?
– Теперь я прячу, а ты ищешь.
– Нет, игра заключается в том, что я прячу, а ты ищешь.
Софья посмотрела на него так, как мать смотрит на ребенка.
– Если ты все время будешь прятать, а я все время искать, то это будет уже не игра.
Ростов понял, что ему будет сложно оспорить это утверждение. Девочка протянула ему ладонь, и он положил в нее наперсток. Граф уже собирался открыть дверь, но Софья потянула его за рукав.
– Дядя Александр, ты же не будешь подсматривать?
Граф хотел было сказать, что представители рода Ростовых славятся своей честностью, но передумал.
– Нет, Софья, не буду.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Он удалился в соседнюю комнату, бормоча про себя, что никогда не нарушал своего слова, никогда не обманывал в карты и всегда платил по карточным долгам, а потом начал считать. Дойдя до ста пятидесяти, он услышал, как Софья мечется в соседней комнате. Когда он досчитал до ста семидесяти пяти, из соседней комнаты послышался звук передвигаемого стула. Граф досчитал до двухсот двадцати двух и со словами «Я иду!» вошел в комнату.
Софья сидела на одном из стульев с высокой спинкой.
Граф заложил руки за спину и медленно прошелся по комнате, задумчиво произнося «Хмм…». Он два раза обошел комнату, но наперстка нигде не увидел. Тогда Ростов начал искать тщательно и методично. Он воспользовался опытом Софьи, разбил комнату на квадраты и начал их изучать. Но даже после тщательного осмотра наперстка он не нашел.
Ростов вспомнил о том, что слышал, как Софья двигала стул, и решил, что если бы она встала на стул, то смогла бы положить наперсток куда-нибудь на высоте чуть более полутора метров. Он посмотрел за портретом сестры, на подоконнике и даже над дверным косяком.
Наперсток словно исчез.
Иногда он бросал взгляд на Софью, надеясь, что она ненароком выражением лица или взглядом подскажет ему, где может быть спрятан наперсток, но та сидела с безучастным видом и только болтала ногами.
Граф попытался решить вопрос при помощи знаний в области психологии и представил себе, где бы могла спрятать наперсток девочка маленького роста. Вдруг она решила спрятать вещицу где-то внизу, куда ей легко его положить? Возможно, звук передвигаемого стула вовсе не означал того, что она на него залезала. Вполне вероятно, что она отодвигала стул, чтобы спрятать наперсток под него. Граф упал на пол и по-пластунски прополз от книжной полки до «посла» и обратно.
Она сидела на стуле и продолжала болтать ногами.
Ростов поднялся с пола и встал в полный рост, больно ударившись головой о покатый потолок. Колени болели, а пиджак был в пыли. Он диковатым взглядом обвел комнату и понял, что его ждет. К нему медленно, как кошка по лужайке, подкрадывалось понимание того, что он проиграл.
Неужели он сдастся?
Да, именно это он и сделает.
Другого выхода не было. Он пытался найти, но ничего не получилось. Придется признать свою несостоятельность. Про себя граф сказал несколько нелестных слов по поводу Марины и ее совета играть в простые игры. Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Ему предстояло сдаться девочке, как сдался Наполеону Мак, позволяя русской армии вырваться из его захвата.
– Софья, ты просто молодец, – сказал он.
Она впервые за все время пребывания его в комнате посмотрела графу в глаза.
– Ты сдаешься?
– Я уступаю, – поправил граф.
– Это то же самое, что сдаешься?
…
– Да, то же самое, что сдаюсь.
– Значит, ты должен это сказать.
Понятное дело, она должна была унизить его по всей форме.
– Я сдаюсь, – выговорил Ростов.
Софья не стала ликовать, и выражение ее лица не изменилось. Она спрыгнула со стула и пошла к графу. Он подумал, что она спрятала наперсток на полке, и сделал шаг в сторону. Но Софья не направилась к книжной полке. Вместо этого она остановилась напротив него, залезла рукой ему в карман пиджака и вынула оттуда наперсток.
Графа это настолько возмутило, что он даже начал заикаться.
– Это, это… не… нечестно, Софья.
Она с любопытством на него посмотрела.
– А почему нечестно?
Все эти дурацкие вопросы «почему»!
– Это просто нечестно, – ответил Ростов.
– Ты сказал, что можно прятать где угодно в комнате.
– Да, Софья. Но моего кармана не было в комнате.
– Он был тогда, когда я спрятала наперсток, и тогда, когда ты его искал.
Ростов внимательно посмотрел на ее невинное лицо и понял, что его – мастера нюанса и человека ловких рук – обвели как мальчишку. Перед тем как он вышел из комнаты, она его подозвала и взяла за рукав. На самом деле она еще и положила ему в карман наперсток. А то, что она двигала мебель по комнате? Просто уловка для отвода глаз. Театр. И пока он искал, она спокойно сидела со своей куклой, смотрела на него синими глазами и ничем себя не выдала.
Граф отошел на шаг и поклонился ей.
* * *
В шесть часов Ростов спустился с девочкой, чтобы оставить ее у Марины, потом снова поднялся на шестой этаж, потому что Софья забыла свою куклу, принес ее и пошел в «Боярский».
Он извинился перед Андреем за опоздание, быстро осмотрел команду своих официантов и столики, чуть подвинул стаканы, положил параллельно приборы, взглянул на то, в каком настроении Эмиль, и кивнул метрдотелю в знак того, что можно открывать двери. В половине восьмого граф отправился в Красный зал на ужин руководства ГАЗа, а в десять перешел в Желтый, перед дверью которого стоял голиаф.
Начиная с 1930 года граф и Осип вместе ужинали каждую третью субботу месяца, чтобы бывший полковник Красной армии мог с наибольшей полнотой уяснить особенности западного менталитета.
Первые несколько лет Осип изучал французский (а также идиомы, правильные формы обращения, биографии таких исторических личностей, как Наполеон, Ришелье, Талейран, сущность эпохи Просвещения, гениев импрессионизма с их способностью выражать «неизъяснимое», передаваемое французской фразой Je ne sais quoi); затем граф с Осипом принялись за англичан (чайная традиция, правила крикета, этикет охоты на лис, обоснованная гордость за Шекспира, важность пабов для общественной жизни). И вот недавно они перешли к Соединенным Штатам.
В целях изучения США на столе лежало два экземпляра «Демократии в Америке», который принадлежал перу Токвиля. Сначала Осипа смутил объем этого произведения, но граф заявил, что ничего лучшего про Америку и ее культуру до сих пор не написано. Поэтому бывший полковник не спал ночами, но через месяц осилил книгу и пришел на обед, как ученик, готовый к экзамену.
Осип заметил, что разделяет любовь графа к летним ночам, согласился с ним в том, что sauce au poivre удался на славу, а вино превосходно. Но Осипу не терпелось перейти к делу.
– Летняя ночь прекрасна, вино чудесное, и бифштекс очень мягкий, – сказал он. – Однако не пора ли нам перейти к обсуждению книги?
– Да, конечно, – согласился граф и поставил бокал. – Поговорим о книге. Начинай ты.
– Для начала могу сказать, что это точно не «Зов предков».
– Вот уж точно, не «Зов предков», – согласился с улыбкой Ростов.
– Должен сказать, что мне понравились наблюдательность автора и его умение подмечать и анализировать детали, но в целом первый том, если смотреть на него только с точки зрения получения знаний о политической системе Америки, не очень информативен.
– Это точно, – согласился граф и кивнул, как мудрец. – В первом томе упор сделан на детали…
– Но вот второй том, в котором автор пишет об американском обществе, просто удивительный!
– Полностью согласен.
– Прямо с начала второго тома… где это… ах, вот: «Во всем цивилизованном мире нет страны, где бы философии уделяли меньше внимания, чем в Соединенных Штатах». Прекрасно сказано! И очень информативно!
– О да, – усмехнулся граф.
– И через пару глав он пишет о том, что американцам свойственна тяга к материальному благополучию. Он утверждает, будто американцы «в большинстве своем заняты решением задачи удовлетворения желаний своего тела, а также тем, чтобы обеспечить ему максимальный комфорт». И это было в 1840 году! Я представляю, чтобы он сказал, если бы побывал в Америке 1920-х.
– Очень хорошо сказано, друг мой.
– Но объясни мне, Александр, вот что: почему он убежден в том, что демократия способствует развитию промышленности?
Граф откинулся на спину стула и переложил свои столовые приборы с места на место.
– Вопрос о промышленности. Это очень любопытный вопрос, Осип. Я бы сказал, что это просто важнейший вопрос. Ты сам-то что по этому поводу думаешь?
– Нет, Александр, подожди. Я же спрашиваю, каково твое мнение.
– И я это мнение тебе обязательно сообщу. Но мне, как твоему наставнику, не хочется его тебе навязывать. Лучше прежде дать возможность высказаться тебе. Свежий взгляд – это очень важно.
Осип внимательно посмотрел на графа, который потянулся к своему бокалу.
– Александр, а ты вообще читал эту книгу?
– Конечно, читал, – подтвердил граф и поставил бокал на стол.
– Я хотел сказать, прочитал ли ты оба тома до самого конца?
– Друг мой, главный принцип обучения сводится к тому, что важнее не прочитать каждое слово в книге, а получить достаточную осведомленность о материале.
– Скажи, до какой страницы ты дочитал именно эту книгу?
– Сейчас скажу, – ответил граф и открыл страницу с оглавлением. – Сейчас… до восемьдесят седьмой.
Осип внимательно посмотрел на Ростова. Потом он схватил увесистый том Токвиля и с силой швырнул его об стену. Том угодил в фотографию, на которой был изображен Ленин, выступающий во время митинга на Театральной площади. Стекло фотографии разбилось, а сама фотография с рамкой и осколками с грохотом упала на пол. Дверь открылась, и вбежал голиаф с пистолетом в руке.
– Черт побери! – воскликнул граф и поднял вверх руки.
Осипу, вероятно, хотелось приказать телохранителю пристрелить графа, но он сделал глубокий вдох и потом покачал головой.
– Все в порядке, Владимир.
Владимир кивнул и вышел за дверь.
Бывший полковник сложил на груди руки и уставился на Ростова в ожидании объяснений.
– Осип, прости меня… – проговорил смущенно граф. – Я хотел ее дочитать. Более того, я специально расчистил свой график, чтобы дочитать книгу вчера вечером. Но возникли разные обстоятельства…
– Какие обстоятельства?
– Неожиданные.
– Какие именно?
– В виде молодой особы.
– Молодой особы?
– Это дочь старой подруги. Она свалилась на мою шею совершенно неожиданно и проживет у меня некоторое время.
Сначала Осип непонимающе смотрел на Ростова, а потом громко рассмеялся:
– Ну и ну, Александр Ильич! У тебя остановилась молодая особа. Ну, чего же ты мне раньше не сказал? Я понимаю, что ни на что другое у тебя нет времени. Хорошо, мы еще обсудим Токвиля, ты об этом не забывай. А сейчас не стану тебя больше задерживать. Ты еще успеешь с ней выпить и закусить икрой в «Шаляпине». А потом можете перейти в ресторан на первом этаже и потанцевать.
– Я должен тебе сказать, что это очень молодая особа.
…
– Насколько молодая?
– Ей пять или шесть лет.
– Пять или шесть!
– Я думаю, скорее всего, шесть.
– Так у тебя живет шестилетний ребенок?
– Да.
– В твоей комнате?
– Да…
– И как долго она будет у тебя жить?
– Несколько недель. Может, месяц. Но не дольше двух…
– Понятно, – сказал Осип и улыбнулся.
– Если честно, – произнес Ростов. – Пока я и сам испытываю большие сложности и неудобства. Впрочем, ничего другого и нельзя было ожидать. Как только она акклиматизируется, мы сделаем кое-какие изменения, и все снова придет в норму.
– Я уверен, что именно так оно и будет, – сказал Осип. – Не смею тебя дольше задерживать.
Граф пообещал, что к их следующей встрече он дочитает Токвиля, и вышел за дверь. Осип поднял бутылку, но в ней уже не было вина, поэтому он взял бокал графа и перелил остатки его вина в свой.
Он подумал, помнит ли он сам, когда его детям было шесть лет? Помнит ли он о том, как они могли проснуться еще до рассвета? Свежи ли в его памяти те времена, когда все мелкие предметы вечно валялись под ногами? Те времена, когда он не успевал отвечать на письма, читать книги и часто даже не был в состоянии довести мысль до конца. Да, он помнил это время. Помнил его, словно все это было вчера.
– Конечно, – сказал он вслух, – «мы сделаем кое-какие изменения, и все снова придет в норму».
* * *
Граф твердо придерживался мнения, что взрослым мужчинам негоже бегать по коридорам. Он вышел из зала после ужина с Осипом около одиннадцати вечера и понимал, что заставил Марину слишком долго сидеть с Софьей. Поэтому он решил сделать исключение из своего правила и бегом помчался по коридору. Он повернул за угол и столкнулся с бородатым человеком, который вышагивал на лестничной площадке.
– Мишка!
– Вот ты где, Саша!
Первой мыслью графа при виде друга было, что он не сможет сейчас уделить ему время. Надо просто сказать Мишке, что сейчас у него нет ни секунды.
Однако, взглянув на лицо друга, Ростов понял, что не отправит Мишку, не выслушав, что с ним случилось. У Мишки точно произошли какие-то неприятности. Граф прошел с ним к себе в кабинет и сел на стул. Мишка стоял и крутил в руках шляпу.
– Ты же должен был приехать в Москву только завтра, – сказал граф.
– Да, но по просьбе Шаламова я приехал на день раньше, – ответил Михаил.
Их общий знакомый по университету Виктор Шаламов был теперь главным редактором Гослитиздата. Именно он предложил Мишке редактировать сборники писем Антона Чехова. Над этим проектом Михаил и трудился с 1934 года.
– Ну, прекрасно, – сказал граф. – Значит, ты практически все закончил.
– Практически закончил, – усмехнулся Мишка. – Ты совершенно прав, Саша. Осталось совсем чуть-чуть. Надо кое-что вычеркнуть, и все готово.
Вот что произошло.
Рано утром в тот день Мишка приехал на поезде из Ленинграда в Москву. Ему сообщили, что гранки для печати были уже готовы, их отправили в типографию, и Шаламов пригласил Мишку в Центральный дом литераторов на торжественный обед. Когда Михаил около часу дня прибыл в издательство, его попросили зайти в кабинет Шаламова.
Шаламов поздравил Михаила с окончанием проекта, а потом показал ему на лежавшие на столе гранки книги. Оказалось, что их еще не отправили в печать.
Шаламов сказал, что есть небольшой вопрос, который надо решить до отправки гранок в типографию. Очень незначительный вопрос. Дело касалось письма Антона Павловича Чехова от шестого июня 1904 года.
Мишка прекрасно знал, о каком именно письме шла речь. Это было письмо писателя его сестре Марии, в котором он сообщал о своем скором выздоровлении. Видимо, во время набора гранок «утеряли» одно или два слова. Такое уже бывало. Можно много раз проверять гранки и все равно что-то пропустить.
– Давай глянем, – сказал Михаил.
– Вот, – Шаламов нашел нужное место, чтобы Мишка мог перечитать письмо.
«Берлин, 6 июня 1904 г.
Дорогая Маша!
Пишу тебе из Берлина. Я здесь уже целый день. После того как ты уехала из Москвы, у нас сильно похолодало и даже шел снег. Из-за этой несносной погоды я простудился. Начали болеть руки и ноги, я потерял сон и сильно похудел. Мне кололи морфий, и я принимал еще массу разных лекарств. Лучше всего мне помогал героин. В общем, ко времени отъезда мне стало лучше, и силы вернулись. Я снова начал нормально питаться и в четверг уехал из страны. Поездка прошла очень комфортно. В Берлине я остановился в хорошем отеле. Я наслаждаюсь жизнью и ем с аппетитом, как никогда раньше. Здесь очень вкусный хлеб, которым я в буквальном смысле объедаюсь. Кофе тоже отличный, и вообще все на редкость вкусно. Мои соотечественники, не бывавшие за границей, не в состоянии представить, каким вкусным может быть хлеб. Чай здесь, правда, скверный, и русских закусок нет, но в целом все гораздо дешевле, чем у нас. Я набрал вес и даже доехал до Тиргартена. Можешь сообщить матушке и всем, кого это интересует, что я пошел на поправку, если уже не поправился… И т. д., и т. п.
Твой А. Чехов».
Мишка перечитал письмо, вспоминая оригинальное письмо. После четырех лет работы он помнил содержание многих писем почти дословно. Но он не смог определить, что было упущено или написано не так.
– А чего не хватает? – наконец сказал он.
– Суть проблемы в другом, – ответил Шаламов тоном человека, указывающего другу на его ошибку, которую тот просмотрел. – Дело не в том, что чего-то не хватает. Дело в том, что кое-что нужно вырезать. Вот здесь.
Шаламов показал на предложения, в которых Чехов хвалил берлинский хлеб и писал о русских, не выезжавших за границу.
– Ты хочешь все это вырезать?
– Да, хочу.
– То есть просто удалить?
– Можно и так сказать.
– А из каких соображений?
– Из соображений краткости.
– Чтобы сэкономить бумагу! И что прикажешь мне с этими предложениями сделать? Куда их деть? В банк положить? В комод? Или в Мавзолей Ленина?
Пока Мишка рассказывал эту историю графу, его голос становился все громче от негодования. Потом он замолчал.
– И Шаламов, представляешь, Шаламов, которого мы знаем по университету, сказал, что ему совершенно наплевать, что я собираюсь сделать с этими предложениями. Я могу хоть в пушку их забить и выстрелить. Но пару предложений необходимо убрать. И знаешь, что я сделал, Саша? Ты можешь себе представить?
Можно было бы подумать, что люди, склонные к тому, чтобы ходить из угла в угол, будут вести себя обдуманно и трезво. Они ходят, следовательно, думают и в состоянии оценить причины, а также последствия своих поступков. Однако по собственному жизненному опыту граф знал, что те, кто любит ходить из угла в угол по комнате, чаще всего действуют импульсивно. Разгуливая по комнате, они обдумывают общие логические аргументы, которые, увы, не помогают им понять предмет или прийти к какому-либо мнению по поводу той или иной проблемы. Такие люди в высшей степени склонны поступать опрометчиво, так, как им подсказывает настроение, словно они и секунды не потратили на то, чтобы заранее обдумать свои действия.
– Нет, Мишка, – грустно ответил Ростов, предчувствуя плохой конец этой истории. – Я не представляю, что ты мог сделать.
Мишка провел рукой по лбу.
– Ну что может сделать разумный человек, когда ему говорят такую чушь? Я взял и вычеркнул эти предложения. Потом встал и ушел, не попрощавшись.
Услышав это, граф облегченно вздохнул. Он бы даже улыбнулся, если бы Мишка не выглядел таким подавленным. Ростов должен был признать, что в самой ситуации было что-то комичное. В этой почти гоголевской истории Шаламов мог вполне сыграть роль самодовольного тайного советника, упивающегося собственной властью. Что до крамольного отрывка письма, то он, следуя своей печальной судьбе, предпочел скрыться, спустился по водосточной трубе на улицу и исчез, чтобы вновь появиться лишь через десяток лет с красоткой француженкой под ручку, в пенсне и с орденом Почетного легиона в петлице.
Но граф выдержал серьезную мину.
– Ты совершенно правильно поступил, – утешил он друга. – Всего-то убрал пару предложений, у Чехова их сотни тысяч. Ничего страшного.
Граф заметил, что Мишка в конечном счете мог быть собой доволен. Уже давно пора выпустить переписку Чехова, которая могла бы вдохновить новое поколение писателей, студентов и читателей. А Шаламов всегда был пройдохой, и поэтому не стоило обращать на него внимание. Главное – Мишка сделал свое дело, и это нужно было отметить.
– Послушай, друг мой, – сказал граф. – Ты ехал в поезде, у тебя был длинный день, ты устал. Возвращайся-ка в отель. Прими ванну. Поешь и выпей вина. Хорошенько выспись. А завтра вечером мы встретимся в «Шаляпине», как договаривались, выпьем за Чехова и посмеемся над Шаламовым.
Граф постарался утешить друга, подбодрить его и побыстрее выпроводить.
В одиннадцать сорок граф постучался в ателье Марины.
– Ради бога, прости меня за то, что я так долго, – прошептал он, когда швея открыла дверь. – Где Софья? Нужно отнести ее наверх.
– Можно не шептать, Александр. Она не спит.
– Ты не уложила ее спать?
– Она сказала, что хочет тебя дождаться, – ответила Марина.
Они вошли в комнату, в которой с выпрямленной спиной на стуле сидела Софья. Увидев графа, девочка вскочила, подбежала к нему и взяла его за руку.
Марина приподняла одну бровь, как бы говоря: «Вот видишь!»
Граф тоже приподнял бровь, как бы говоря: «Подумать только!»
– Спасибо за ужин, тетя Марина, – поблагодарила Софья и, посмотрев на графа, спросила: – Мы можем идти?
– Конечно, дорогая.
Граф понимал, что Софья очень хочет спать. Не выпуская его руки, девочка довела его до лифта и сама нажала кнопку пятого этажа. Она уже не просилась на руки, а сама практически тащила его за собой. Софья никак не прокомментировала его конструкцию двухъярусной, сделанной с помощью банок с консервированными помидорами кровати, а быстро почистила зубы и переоделась в ночную рубашку.
Однако после всего этого она не легла в кровать, а уселась на стуле.
– Ты разве не собираешься ложиться спать? – удивился граф.
– Подожди, – ответила она.
Потом она наклонилась, глядя куда-то за спину графа. Тот отошел и увидел, что большая стрелка приблизилась к цифре «двенадцать». Часовая и минутная стрелки соединились, механизм заработал, колесики закрутились, и послышались удары колокольчика, возвещавшие наступление полночи. Софья замерла, вся обратившись в слух. Когда часы пробили двенадцать раз, она слезла со стула и забралась на кровать.
– Спокойной ночи, дядя Александр, – сказала она и заснула еще до того, как граф успел тщательно накрыть ее одеялом.
* * *
Это был, пожалуй, один из самых длинных дней в его жизни. Ростов был совершенно обессилен. Он почистил зубы и быстро переоделся в пижаму. Потом он вернулся в спальню, выключил свет и лег в кровать. На их новой двухъярусной кровати, сделанной из консервных банок с помидорами, Софья располагалась над графом. Высота между их матрасами была минимальной и достаточной только для того, чтобы граф мог перевернуться с боку на бок. Матрас графа был не самым мягким, но все равно спать на нем было гораздо удобнее, чем на полу. Слушая размеренное дыхание ребенка, граф в изнеможении закрыл глаза, но сон почему-то не приходил.
Из головы никак не уходили дневные заботы. Так что же волновало графа?
Его волновала судьба Михаила. Он был рад услышать, что все проблемы Мишки сводились всего лишь к паре вычеркнутых предложений из трехсот страниц третьего тома сборника писем Чехова. Однако что-то подсказывало графу, что проблемы его друга еще далеко не закончились.
Он также переживал за Нину, уехавшую в Севвостлаг. Граф плохо представлял, что такое этот Севвостлаг, но не питал никаких иллюзий по поводу этого места.
Волновала Ростова и судьба Софьи. Тут проблемы были гораздо более серьезными и не ограничивались разрезанием мяса на тарелке и необходимостью менять девочке одежду. Появление ребенка в гостинице «Метрополь» не могло остаться незамеченным. Даже если Софья пробудет у графа несколько недель, в любой момент ее может заметить какой-нибудь бюрократ, который имеет достаточно власти и полномочий, чтобы запретить девочке жить в отеле.
По поводу Софьи граф волновался еще и потому, что на следующее утро после того, как девочка съест его бисквиты и клубнику, она сядет на стул и будет смотреть на него темно-синими огромными глазами в ожидании предложений о том, чем они будут заниматься.
Предчувствия графа по поводу Мишки оказались полностью обоснованными.
Вечером двадцать первого июня Михаил Миндих поступил так, как ему советовал граф. Он поехал в свой отель, принял ванну, поел и лег спать. На следующее утро он проснулся и по-новому оценил произошедшие накануне события.
Михаил признал правоту графа, утверждавшего, что все дело сводилось лишь к нескольким десяткам слов. Шаламов не просил Мишку выбросить фразы из известных произведений Чехова, таких как «Вишневый сад» или «Чайка». В своем письме Чехов написал пару предложений, которые мог написать любой другой русский путешественник. Он написал их и совершенно о них забыл.
Михаил оделся и позавтракал. После этого он направился в Центральный дом литераторов. По пути в ЦДЛ на Арбатской площади он увидел памятник Горькому, который поставили на том месте, где раньше стоял памятник Гоголю. Помимо Маяковского, Максим Горький был для Мишки главным современным писателем.
«Вот этот человек, – подумал Михаил, стоя на тротуаре напротив памятника и мешая движению прохожих, – писал так искренне и прямолинейно, что его воспоминания стали нашими воспоминаниями о нашем собственном детстве».
Горький переехал жить в Италию, но в 1934 году Сталин заманил его в Россию и подарил писателю бывший особняк Рябушинского, чтобы тот мог стать во главе приверженцев соцреализма и сделать этот художественный стиль единственным литературным стилем, существующим в стране…
«И чем же все это закончилось?» – мысленно спросил Михаил памятник Горькому.
Ничего хорошего из этого не получилось. Булгаков за последние годы не написал ни строчки. Умолкла и Ахматова. Мандельштам уже отсидел один срок, и его снова арестовали. А Маяковский? Ох, Маяковский…
Мишка дернул себя за бороду.
В 1922 году он говорил графу, что эти четыре русских литератора объединят свои усилия и создадут новую русскую поэзию. В конечном счете так оно и получилось. Они создали новую поэзию, только это была поэзия молчания.
– Да, – сказал Мишка памятнику. – Молчание тоже может быть выражением личного мнения. Молчание может быть формой протеста. Молчание может иметь свои литературные стили, поэтический размер и правила. Для такой поэзии не нужны карандаши, такая поэзия пишется в душе, когда человек приставляет пистолет к своей груди.
Мишка повернулся спиной к памятнику Горького и передумал идти в Центральный дом литераторов. Он двинулся в сторону Гослитиздата. Войдя в здание, он открыл и потом закрыл массу дверей и наконец добрался до комнаты, в которой происходила встреча членов редколлегии под председательством Шаламова. На столе, расположенном в центре комнаты, стояли тарелки с нарезанным сыром и селедкой, при виде которых Мишка почему-то пришел в бешенство. Он посмотрел на членов редколлегии – молодых парней и девушек, занимавших позиции младших редакторов. Вид этих искренних и чистых молодых людей еще сильнее разозлил Мишку.
– Я вижу, что вы уже ножи достали! – выкрикнул Мишка. – Отлично! Что сегодня будем резать? Что-нибудь из «Братьев Карамазовых»?
– Михаил Федорович, что ты говоришь? – произнес Шаламов.
– А это еще что такое? – закричал Михаил, увидев в руках одной из девушек бутерброд с селедкой. – Это хлеб из Берлина? Осторожнее с ним, товарищ! Откусишь кусок, и Шаламов тебя из пушки выстрелит!
По выражению лица девушки Мишка понял, что она считает, что он сошел с ума. Тем не менее девушка положила бутерброд на стол.
Шаламов встал.
– Михаил, – сказал он, – ты чем-то явно расстроен. Давай потом спокойно поговорим в моем кабинете, и ты расскажешь, в чем дело. А сейчас у нас важное совещание, которое займет пару часов. У нас сейчас много дел…
– У вас много дел? Я в этом не сомневаюсь!
Мишка стал хватать со стола бумаги и снова бросать их на стол.
– Я знаю, какие у вас дела! Надо переставить памятник с одного места на другое! Кое-что вычеркнуть из рукописи! И тебе надо к пяти часам успеть в баню с товарищем Сталиным, ведь кто-то же должен тереть ему спину!
– У этого человека бред, – произнес молодой мужчина в очках.
– Михаил, перестань! – умоляющим тоном произнес Шаламов.
– Будущее русской поэзии – это хайку! – закричал напоследок Мишка, вышел и громко хлопнул дверью. Потом, выходя на улицу, он так же громко захлопнул за собой все двери.
И какие же последствия имело его поведение?
Очень скоро те, кому это предписывалось по долгу службы, узнали, что Мишка в сердцах наговорил на собрании редакции. В августе Михаила вызывали на допрос в ленинградский НКВД, а в ноябре его судила «тройка». В марте 1939 года Мишку отправили в Сибирь.
Граф отнюдь не напрасно волновался за Нину. Она не вернулась в «Метрополь» ни через месяц, ни через два, ни даже через год. В октябре граф пытался навести справки, где она могла находиться, но ничего конкретного не узнал. Можно было предположить, что Нина сама пыталась связаться с графом и отправить ему весточку, но из этого тоже ничего не вышло. В общем, Нина бесследно исчезла, словно растворившись на необъятных просторах матушки-России.
Вполне обоснованно переживал граф и по поводу пребывания Софьи в отеле. Через две недели после того, как девочка поселилась в «Метрополе», в органы госбезопасности пришло письмо с сообщением, что у «бывшего», проживавшего на шестом этаже, появилась пятилетняя девочка, о происхождении и родителях которой ничего не известно.
Это письмо прочитали те, кто обязан был это сделать по долгу службы, после чего послание отправили на два этажа выше, а потом еще выше. В конце концов письмо оказалось на столе чиновника, который одним росчерком пера мог бы отправить Софью в приют.
Однако этот чиновник прочитал дело графа и выяснил, что Ростов общался с одной известной актрисой, которая уже много лет была любовницей круглолицего человека, не так давно ставшего членом Политбюро. Находясь в четырех стенах небольшого серого кабинета в самой бюрократизированной ячейке госаппарата, тяжело себе представить внешний мир. Но совсем не тяжело представить, что может случиться с тем, кто рискнет отправить в приют внебрачную дочь члена Политбюро. Такая инициатива была бы поощрена последней сигаретой и повязкой на глаза.
Учитывая это, справки наводились очень осторожно. Выяснили, что актриса находилась в любовной связи с членом Политбюро уже более шести лет. Кроме того, один из сотрудников «Метрополя» подтвердил, что в день появления девочки в отеле актриса проживала в одном из его номеров. После этого все материалы, касавшиеся девочки, заперли в большой шкаф (держа в уме, что материалы когда-то могут и пригодиться). А донос, в котором сообщалось о появлении девочки, просто сожгли.
Как видите, граф совершенно обоснованно волновался по поводу Михаила, Нины и Софьи. Однако что именно произошло на следующее утро, когда они с Софьей проснулись?
Они проснулись, заправили кровати и позавтракали. После этого Софья начала забрасывать графа вопросами о его родственниках и жизни в имении Тихий Час, словно всю ночь их придумывала.
И очень скоро граф, который так гордился своей способностью в сжатой форме рассказать любую историю, превратился в многословного рассказчика, мастера сноски и примечания, способного предугадать любой вопрос Софьи еще до того, как она успеет его задать.
* * *
Многие полагают, что, когда человеку трудно заснуть, он может представлять себе пасущихся на лугу овец и считать их. Если бы граф воспользовался этим способом, то он предпочел бы считать куски запеченной с розмарином баранины на тарелке, но у него был совершенно другой метод. В ту ночь он слушал размеренное дыхание Софьи, вспоминал прошедшее утро и потом представил себе, сколько ступенек он прошел за прошедший день. Он побывал в ресторане на первом этаже, в «Боярском», в номере Анны, в ателье у Марины и в подвале. Граф точно высчитал количество ступенек, которые прошел за день вверх и вниз по лестнице, и пришел к выводу, что в общей сложности он за день пятьдесят девять раз поднялся из подвала до шестого этажа и обратно. И установив это точное число, граф спокойно заснул.
Дополнение
– Дядя Александр…
…
– Что такое, Софья?
…
– Ты не спишь?
…
– Уже нет, дорогая. В чем дело?
…
…
– Я забыла Куклу в ателье у Марины.
…
…
– Понял…
