Книга: Карельский блицкриг
Назад: Глава I. Вальс тридцать девятого года
Дальше: Глава III. Бойтесь данайцев дары приносящих

Глава II. Если завтра война, если завтра поход

Скверно, очень скверно обстояло дело у Советского государства в лице товарища Сталина с Рабоче-Крестьянской Красной Армией к началу 1939 года.
И дело тут было не в тех репрессиях, которые обрушились на неё стараниями наркома Ежова, что по прошествию многих лет, были квалифицированы прогрессивными историками как «уничтожение цвета армии, избиение лучших кадров и боевого костяка».
В действительности цвет армии был уничтожен несколько раньше, в начале 30-х годов, во время проведения чекистами операции «Весна». Именно тогда, органы вычистили из армии всех царских «военспецов», руками и опытом которых и была одержана победа большевиками в Гражданской войне. И далеко не последнюю роль в этом деле сыграла плеяда «красных Бонапартов», поднявшихся до командных высот на гребне братоубийственной войны.
С их молчаливого согласия были уничтожены талантливые люди, чье присутствие было неудобным напоминанием для красных командиров о допущенных ими промахах и ошибках при походе на Вислу, разгроме Врангеля и Деникина.
Впрочем, вскоре настал и их черед шагнуть в небытие из высоких кабинетов и просторных квартир. Дав дорогу своим же сверстникам, что вместе с ними сражались на фронтах гражданской, но только младшими командирами. Проходившие свои курсы и академии не в штабах за картами и телефонами и со смазливыми секретаршами, а в чистом поле, с шашкой наголо выполняя полученный приказ — разгромить и уничтожить врага.
Всего, в результате репрессий 37–38 года, армия недосчиталась около двух тысяч человек высшего и среднего командного состава. В сочетании с потерями от «Весны» ущерб был чувствителен, но по большому счету не смертельный. Любого человека можно научить, с любого человека можно спросить — как учил товарищ Маркс и завещал великий Ленин. Беда таилась в другом.
Столкнувшись с делом Тухачевского и вникнув в реальное положение дел в армии, Сталин ужаснулся. Не все было гладко в «датском королевстве», очень многое не соответствовало тем бравурным заверениям военных о силе РККА и их докладам об успешно проведенных военных учениях. Очень многое не совсем соответствовало действительности. Соединения плохо ориентировались на местности, запаздывали с выполнением маневра, связь осуществлялась по телефону или через делегатов связи.
По своей боевой подготовке Красная армия мало чем отличалась от рейхсвера начала тридцатых годов, находившегося под всевозможными санкциями Версальской системы. Последнее боевое крещение её соединения приняли в 1929 году в боях на КВЖД с белокитайцами, противником не очень сильным и имевшим на своем вооружении устаревшие образцы оружия и техники.
Первое боевое столкновение с японцами на озере Хасан, а также бои в Испании с итальянцами и немцами, показали, что Красная армия не умеет воевать в современных условиях и её вооружение уступает оружию её потенциального врага.
Смелость, храбрость и злость к врагам Советского государства у бойцов Красной армии имелось в избытке, но не было знания и опыта как бить врага не числом, а умением. Молодежь рвалась на танки, самолеты, корабли, за пулеметы и винтовки, но в стране не было всеобщей воинской повинности. Армия была, но она была малочисленна по сравнению с армиями своих потенциальных противников. Но если с опытом и численностью ещё можно что-то было сделать, то с вооружением дело обстояло очень плохо.
Технический прогресс в области вооружения за несколько лет превратил все вооружение Красной армии из передового в морально устаревшее.
Так огромные бомбардировщики, краса и гордость Страны Советов ТБ-3, которым завидовали чехи и поляки, итальянцы и французы, превратились в неповоротливых тихоходов, легкую добычу вражеских истребителей.
Все советские самолеты в основном имели фанерную обшивку, тогда как противник перешел на создание цельнометаллического моноплана. Боевое столкновение советских «чаек» и «ишаков» в небе Испании показали преимущество над ними немецкого «мессершмитта». Достойным ответом противнику мог бы быть поликарповский И-180, но конструктору никак не удавалось запустить его в серию.
Также бои в Испании показали уязвимость от огня немецких противотанковых орудий, любимого детища маршала Тухачевского легких танков Т-26 и БТ-5. Именно их легендарный маршал хотел видеть на вооружении у РККА, числом не меньше тридцати тысяч машин. На них он делал ставку в будущей войне и при этом оставил армию без средних и тяжелых танков. Товарищ Сталин дал задание конструкторам, но быстро создать хорошую машину также невозможно, как и родить ребенка за три месяца.
Прогрессивное стремление Тухачевского вооружить Красную армию безоткатными орудиями и попытки создать универсальную пушку, сочетавшую в себе функции зенитки и полевого орудия, привели к тому, что к концу тридцатых годов она оказалась без дивизионной и корпусной артиллерии. В опале и забвении находились минометы громко сказавшие свое слово на полях Первой мировой войны, автоматическое оружие наработки по которому у русских оружейников имелись давно, а также радиосвязь.
Много проблем оставил товарищ Тухачевский с компанией в наследство сменившим его людям. Все они, конечно, были разрешимы, но для этого требовалось время, которого у товарища Сталина было в обрез. События в Испании, Чехословакии и Маньчжурии в один голос твердили, что большая война уже не за горами.
Необходимо было увеличивать численный состав Красной армии. Создавать новые полки, дивизии, бригады и корпуса, вдыхать жизнь в виде людей, техники и командиров. Чтобы пока ещё существующие исключительно на бумаге формирования, как можно скорее обретали черты полнокровных соединений.
Для решения этой задачи с 1939 года была введена всеобщая воинская обязанность, под которую попадали не только лица, достигшие 18-го возраста, но и старшего возраста, согласившиеся служить в рядах РККА.
Вот под этот призыв и попал уроженец города Покровска, а ныне Энгельса, волжанин Любавин Василий Алексеевич. Двадцати пяти лет отроду, русский, холостой, член ВЛКСМ, не состоявший, не привлекавшийся, закончивший Саратовский пединститут и трудившийся в одной из школ родного города.
С большим увлечением преподавал географию и историю, пользовался любовью у своих учеников, но когда в апреле 1939 года пришла бумага из военкомата и дирекции, пришлось выбирать между математиком, физиком и трудовиком, в ряды Красной армии был отправлен именно он. Все они были давними членами педагогического коллектива, добились определенных заслуг и имели семьи, в противовес молодому и неженатому человеку, трудившегося учителем всего третий год. Какие тут могут быть разговоры? Пусть сходит, послужит три года и вернется в трудовой коллектив.
Решение директора застало Любавина врасплох, спутав все его жизненные планы и намерения, но по большому счету не сильно огорчило. Как настоящий комсомолец, воспитанный на героическом примере предыдущего поколения, он с готовностью направился в военкомат отдавать долг Родине.
Быстро пройдя докторов и получив справку о годности, он оказался у военкома, вместе со своим тощим личным делом. Готовясь к разговору с военкомом, он уже подготовил речь с просьбой направить его на флот. Из-за роста в метр восемьдесят шесть, Любавину была закрыта дорога в авиацию и танковые войска, артиллерию он терпеть не мог и из всех остальных, престижных видов армии оставалась лишь кавалерия и флот, в пользу которого Василий и сделал свой выбор.
Он уже расправил плечи и, набрав в грудь воздуха, приготовился излагать военкому свою просьбу, но тот неожиданно предложил ему сесть. А когда Любавин сел, попросил рассказать о себе.
— Так чего говорить, в деле все написано — удивился про себя Василий, но чтобы завязать дружественные контакты с военкомом и получить его согласие на зачисление во флот, стал неторопливо излагать свою короткую биографию.
Его собеседник внимательно слушал, а когда Любавин заговорил о своей профессии, то неожиданно спросил.
— А какую историю вы преподаете? Да, разную историю, товарищ военком. Сначала преподавал историю средних веков, а с прошлого года поручили вести историю древнего мира.
— Интересный предмет?
— Очень. Так много интересных вещей есть в этом предмете, которые считают напрасной тратой времени.
— Правда? — удивился военком.
— Конечно. Вот, например история восстания рабов под руководством Спартака, про которого великий итальянский писатель Джованьоли написал роман. Два года он воевал с римлянами, гоняя он их непобедимые легионы по всей Италии, пока не погиб в неравном сражении с Крассом и Помпеем. И знаете, что самое интересное, он ведь мог победить. Плутарх об этом прямо пишет — увлеченно говорил педагог.
— Так вы читали Плутарха?
— А как же. Как можно говорить о Спартаке, Ганнибале, Александре Македонском, Юлии Цезаря только по одному учебнику. Там всего пара строчек, а детям нужно рассказа полнее и развернуто, интересно. Учебник они и без меня прочитают.
— Что-то у вас история с уклоном в военную сторону. Юлий Цезаря, Македонский — упрекнул учителя военком, но тот с ним не согласился.
— Почему военный уклон? Цезаря был писателем, написал свои «Записки» и выпустил первую в Риме газету. Македонский создал лимонад и мороженое, отправил в плавание вокруг Индии Неарха.
— А ещё великий Архимед, кроме открытия физических законов изобретал метальные машины типа баллист и катапульт. Так? — военком хитро подмигнул Любавину.
— Да верно, только вы ещё забыли упомянуть зеркала, которым он сжег римский флот — обрадовался Василий появившейся возможности перевести разговор в нужное русло, но военком опередил его.
— Древняя история это дело хорошее, но у нас Василий Алексеевич своя история. В мире не спокойно. Немцы под себя Чехословакию с Австрией подмяли, Муссолини захватил Эфиопию, японцы на границе Монголии безобразничают. Непростое положение, сложное. Для того чтобы можно было дать всей этой нечисти отпор, нужна крепкая, хорошо образованная армия, иначе они полезут к нам, на наши родные просторы. Одним словом, мы решили направить тебя на учебу в Могилевское пехотное училище, на трехмесячные командирские курсы. Командиры нам сейчас вот как нужны — военком приставил ребро ладони к горлу, — особенно такие грамотные и умные как ты.
— Да, я на флот хотел — заикнулся, было, Любавин, но военком в ответ только решительно покачал головой.
— Флот — это конечно дело хорошо. Адмиралу Ушаковы и Нахимовы, Лазаревы и Беллинсгаузены, но сейчас главным театром военных действий для нас является суша. Здесь мы будем стоять насмерть, чтобы сдержать вражескую силу на границе, чтобы ни одна сволочь не посмела зариться на нашу землю. Все ясно? — военком требовательно посмотрел на наголо стриженую голову Любавина, которой тот, молча, покачал ему в ответ.
— Ну, раз вопросов нет. То через два дня, в девять часов утра жду вас с вещами, товарищ курсант — усмехнулся собеседник и пожал руку теперь уже бывшему педагогу.
Ускоренные командирские курсы, пролетели как одно мгновение. Большинство его товарищей по казарме были заметно младше его, и это, давало ему малое, но все же превосходство. Неторопливый и рассудительный, с математическим складом ума, Любавин заметно отличался от тех, кто, различными путями попал на командные курсы.
Будучи высоким ростом, он всегда находился на правом фланге построения и о его голову, с легким прищуром глаз постоянно цеплялся взгляд начальника курсов при принятии решения кого послать с тем или иным «ответственным» заданием.
В отличие от других курсантов, Любавин не стремился с блеском в глазах лихо козырять начальству и очертя голову бежать исполнять порученное ему задание. Перед тем как приступить к их выполнению, он сначала определял, что и как будет делать и только потом, приступал к исполнению приказа.
Спокойный и исполнительный волжанин, сразу обратил на себя внимание начальника курсов. Имея всегда отличные показатели по учебе, он хорошо руководил порученным ему отделением и был аттестован командованием с самой лучшей стороны.
В конце августа они приняли присягу и вместе с ней получили малиновые командирские петлицы с двумя маленькими кубарями. У всех было приподнятое настроение, сообщения Дальнего Востока вселяли уверенность, что очень скоро там все закончиться нашей победой. Некоторые горячие головы сожалели, что не успеют сразиться с японцами, как вдруг полыхнуло совсем рядом с Могилевом, по ту сторону границы.
В полк, в который прибыл Любавин для прохождения службы, все только и говорили о событиях в Польше. Что там творилось, никто точно не знал. Все как один твердили о сложной обстановке, о боях с переменным успехом и ничего конкретного, больше чем сообщал ТАСС.
По общему мнению, немцам предстояла трудная кампания, а особо продвинутые знатоки предрекали второе «Чудо на Висле».
— Уж больно драчливы они эти поляки. Любят саблями помахать, да и не оставят их англичане и французы один на один с «германом», как не оставили во время нашего похода на Варшаву. Уже войну Гитлеру объявили, значит, со дня на день начнут свое наступление на границе, и немцы завязнут в войне на два фронта. Как это немецкие генералы не учли такой элементарной вещи? — искренне удивлялись предсказатели.
Так прошли первые дни, но затем настроение в полку изменилось. Сначала в полголоса, осторожно, стали говорить, что немцы бьют поляков и бьют крепко. Никто не знал, что на севере Польши, так называемый «польский коридор» уже прорван совместными ударами из Померании и Восточной Пруссии, и вольный город Данциг уже взят.
Что под Ченстоховом немцы совершили глубокий прорыв и их танковые соединения вышли в тыл польским армиям «Познань» и «Лодзь» и рвутся к Варшаве. Что славные польские жолнежи гибнут, не успев занять рубежи обороны, а если успевали это сделать, то оставались без поддержки и прикрытия со стороны соседей.
Польская авиация, хотя и успела рассосредоточится по полевым аэродромам и успела избегнуть уничтожения от бомб немецких самолетов, но серьезно уступала по своей силе противнику.
Ничего этого не было известно, но пришедший 8 сентября приказ о приведении полка в полную боевую готовность говорил о многом.
Теперь уже завзятые знатоки в полголоса говорили о скором наступлении французских войск к Рейну.
— Зря они позволили Гитлеру вернуть себе Рейнскую область. Ведь как было удобно, чуть что и прямой удар по Берлину, Гамбургу и Мюнхену. А теперь им столько лишних километров идти придется — говорили они, совершенно не подозревая, что французский главнокомандующий генерал Гамелен совершенно не собирается начинать войну с немцами, бессовестно кормя поляков очередными «завтраками».
Не отставали от своих французских коллег и британские военные. Начальник имперского генерального штаба генерал Айронсайд выражал главе польской военной миссии в Лондоне самые искреннее сочувствия «мужественному польскому народу», но дальше слов дело не шло. На просьбу поляков оказать незамедлительную военную помощь истекающей кровью стране, генерал честно признался, что британская армия не может распылять свои силы необходимые для решительных действий и посоветовал полякам как можно быстрее начать закупку оружие у нейтральных стран.
На фоне недавних заверений Чемберлена о том, что Запад не оставит Польшу в случаи начала войны с Германией цинизм был ужасающий, но несмотря на это, поляки продолжали упрямо твердить, что Англия и Франция им помогут. Ведь точно известно, что рейнский заслон вермахта состоит только из тридцати одной дивизии.
Все главные силы немцев находятся на востоке и достаточно только одного удара, чтобы натиск немцев ослаб, и они начали в спешке перебрасывать свои дивизии на запад. Всего только один удар и Польша спасена.
Так говорили поляки, несмотря на то, что танковые клинья вермахта уже выкатились к Модлину, Варшаве, Демблину, Кракову и Тарнуву. Только тогда, для соблюдения приличия и чистоты мундира 9 сентября французы силами десяти дивизий перешли границу в районе Саара и заняли предполье линии Зигфрида на глубину от трех до восьми километров. После этого, посчитав свой долг перед мнением общества исполненным, 12 сентября объявили о прекращении своего наступления.
Действия французов никак не сказались на темпе наступления вермахта, на востоке. Наткнувшись на очаг сопротивление польских войск, немецкие моторизованные соединения либо обходили его с фланга, либо, создав численное превосходство, его уничтожали. Отчаянно сопротивляющиеся поляки пытались наносить противнику контрудары, но у них ничего не получалось. Танковые ролики Гитлера уверенно катили на восток, через Лодзь и Белосток охватывая своим клещами Варшаву.
К 16 сентября они вышли на линию Белосток, Брест, Львов и, повернувшись на запад, стали добивать остатки польской армии в Варшаве и на юге Польше. До 26 сентября шли бои в районе Томашув-Любельски. Только 28 сентября немцы смогли добиться капитуляции столицы Польши, на два дня дольше продержался Модлин. Самым последним сложил оружие гарнизон полуострова Хель. Это произошло 2 октября, а уже шестнадцатого сентября правительство Польши бежало из страны в Румынию, приказав гарнизону Варшавы держаться и ждать прихода помощи от союзников.
Эти события застали Василия Любавина в украинском городке Жмеринка, в район которой был в спешном порядке переброшен его полк. В ночь с 16 на 17 сентября в полку был зачитан приказ о переходе границы с целью недопущения порабощения немцами братских народов Западной Украины и Западной Белоруссии.
— Вот уже почти двадцать лет страдают эти братские нам народы под пятой польских помещиков и капиталистов! Не сумев решить свои внешние проблемы, правительство панской Польши не смогло защитить свои границы и трусливо бежало из страны. Оно полностью обанкротилось и тем самым предало руководимые им народы. Советское правительство не может остаться в стороне и спокойно наблюдать за всем тем, что твориться на восточных землях своего соседа. Поэтому сегодня мы отправляемся в Освободительный поход, чтобы защитить наших братьев украинцев и белорусов, открыть им дорогу в светлое сегодня — надрывались на митингах комиссары, разъясняя простому народу политику партии и правительства.
Больших и серьезных столкновений с польскими прикордонными войсками не было. Лишь в некоторых местах по перешедшим границу советским войскам открывали огонь польские пограничники, жандармы и осадники, вооруженные польские колонисты получившие землю от правительства для скорейшей «полонизации» восточных земель.
Именно они встречали огнем непрошеных гостей, но пулеметы бронемашин и орудия легких танков быстро приводили их в чувство. Случаи огневого контакта на границе были единичными, разрозненными, поляки просто не ожидали от своих соседей таких действий.
Куда больше желающих пострелять оказалось в Тернополе, оказавшемся на пути следования Восточной группы войск, куда влился полк Любавина. Здесь стреляли много и от души, но организованного сопротивления «большевистским хамам» не было. На все запросы прикордонников «что делать?», высокое начальство сначала молчало, так как до него было невозможно дозвониться или связаться по радио, а затем отдало приказ войскам огня не открывать и отводить войска в Румынию.
Для зачистки Тернополя от «бандитского элемента» были брошены подразделения 5-й дивизии, с приказом комкора Голикова как можно быстрее навести в городе порядок. Все остальные силы были брошены к Львову, к этому времени находившемуся под угрозой окружения двумя немецкими дивизиями.
Львов — был главным призом освободительного похода группировки войск Украинского фронта. Дубно, Ровно, Луцк и Галич были не так важны для Сталина, Ворошилова и Тимошенко как Львов. Город до которого двадцать лет назад почти дошли войска Первой конной армии и были вынуждены отступить из-за неудач Тухачевского под Варшавой. Для них он был чем-то сродни первой любви, которая отказала, но про неё не забыли и при удобном моменте были не прочь восстановить «статус-кво».
Для его скорейшего захвата под носом у немцев из частей 2-го кавкорпуса были созданы подвижные сводные группы. Они состояли из легких танков и посаженных на них спешившихся кавалеристов. Своих пехотинцев корпус не имел, а ждать подхода стрелковых соединений имея на руках грозный приказ наркома, взять Львов как можно скорее, Голиков решил сымпровизировать.
Переправившись через реку Серет, группа комбрига Шарабурко устремились по направлению к Львову, беря в плен, отставших от своих соединений поляков и пугая мирных обывателей.
Ударная подвижная группа хорошая для первого, внезапного удара. Чтобы как гром среди ясного неба упасть на голову противнику, ошеломить, напугать его, но чтобы закрепить достигнутый успех или подавить оказавшего сопротивление врага, нужна пехота. Её усердно гнали вслед комбригу рядами и колоннами, где на машинах, а большей частью «на своих двоих», по дорогам Западной Украины, что заметно отличались от остальных дорог Польши. По этой причине они оказались полностью забитыми и солдатам, приходилось двигаться на Львов по второстепенным дорогам.
По одной из таких дорог двигался батальон капитана Гусыгина, в состав которого входил взвод лейтенанта Любавина. Едва расцвело батальон начал движение в стороне от основной дороги на Львов. Кухня как всегда отставала, и весь завтрак солдат составлял отваренные початки кукурузы, конфискованной воинами освободителями с панских полей.
Прискакавшие на лошадях делегаты связи привезли капитану новый приказ комполка подполковника Бородавко, мало чем отличавшийся от вчерашнего. Командование требовало скорейшего выхода к новому рубежу и при этом ставило нереальные сроки.
Причиной этой нервозности был тот факт, что за ночь группа комбрига Шарабурко сумела достичь Львова, но получила от поляков по зубам. Стоявшая в городе польская артиллерия открыла огонь по попытавшимся ворваться в город советским танкам. В ходе боевого столкновения две машины были подбиты и комбриг, вынужден был отойти.
С рассветом, комбриг стал склонять поляков к капитуляции, но те упорно «тянули резину» не говоря, ни да, ни нет. Комендант города согласился сложить оружие, но только после консультации с командованием. На это ему было дано четыре часа, после которого комбриг пригрозил начать штурм Львова.
Назначенное время ещё не истекло, как в дело вмешались немцы, что полукругом охватывали Львов. Силами двух батальонов при поддержке роты танков, они попытались захватить восточный пригород Львова и замкнуть кольцо. Между советскими и немецкими войсками произошло боевое столкновение, после которого немцы отошли на занимаемые позиции, но советская сторона потеряла две бронемашины и один танк.
Все эти события значительно повысили градус накала. Начались переговоры теперь с немцами, которые тоже не говорили, ни да, ни нет, обещая связаться с командованием.
В этих условиях как никогда требовалось присутствие пехоты, которое если не сняло бы вопросы, то помогло их быстрому разрешению. Киев немедленно разродился грозными приказами корпусам и дивизиям, а те в свою очередь полкам ускорить переброску пехоты.
При этом стоило указать на одну очень важную деталь. Несмотря на торжественные доклады и заверения наркому о полной боевой готовности войск округа к походу, полного укомплектования соединений согласно штату военного времени не было и в помине. В течение всего похода войска получали пополнение, но так и не достигли нужной численности.
Для скорейшего выполнения приказа штаба округа, в пехотные подразделения были направлены наблюдатели, быстро получившие называние «толкачи».
Одним из таких наблюдателей был комдив Рокоссовский. Проведя два с половиной месяца на отдыхе в санатории, он вновь оказался на действительной военной службе. Первоначально предполагалось направить его к прежнему месту службы, но события на Украине резко изменили эти планы.
Дать ему сразу под командование дивизию или корпус было невозможно в связи с отсутствием таковых. Пока они числились только на бумаге и едва начали обретать свои контуры. Кроме того продолжал играть свою отрицательную роль «польский литер». Сам Ежов, придумавшего и пустивший его в дело уже был арестован и давал признательные показания по поводу своей вредительской деятельности, но литера никто не отменял.
О нем не говорили, но он незримо присутствовал при принятии кадровых решений. Да, реабилитирован, да восстановлен в звании, но кто его знает, вдруг вспомнят о неотмененном приказе и тогда спросят по всей строгости.
Так назначение комдива повисло в воздухе, и он был временно прикомандирован в штаб Киевского Особого Военного округа в распоряжение командарма Тимошенко. Тот хлопотал за Рокоссовского, когда он был в гостях у Николая Ивановича и с радостью взял его к себе, не взирая, на осторожный шепоток кадровиков. Один толковый и грамотный командир в сто раз нужнее и полезнее на поле боя десятка исполнительных исполнителей, приказов командования.
С одним из таких исполнителей, комдив столкнулся, занимаясь «проталкиванием» пехоты к Львову. Отказавшись от положенной ему как наблюдателю машины, отличный кавалерист предпочел ей коня, которого не надо было заправлять бензином, и он мог пройти по любой дороге. Будь это шоссе или залитая водой грунтовка.
Узнав от командарма 2 ранга Городовикова о положении под Львовом, он немедленно выехал в войска и ближе к обеду натолкнулся на одну из пробок на дорогах войны.
В отличие от других вызванных непродуманными действиями командиров и ужасным состоянием дорог, эта пробка возникла в результате вооруженного сопротивления польских военных.
Засев в одном из местных фольварков, они огнем из пулеметов и ружей не позволяли продвинуться по проходящей вблизи его дороге целому батальону. Главные очаги сопротивления были каменные сараи и бетонная силосная башня, что в сочетании с открытой местности делали невозможным их быстрое подавление.
Первыми на фольварк натолкнулась группа солдат выполнявших роль головного дозора. Попав под единичный огонь засевших за каменными стенами сарая поляков, они доложили комбату Гусыгину о малочисленности солдат противника.
Привыкший к подобным одиночным очагам сопротивления, тот приказал командиру первой роты Зорькину выбить «польскую сволочь» из сараев и обеспечить батальону скорейший проход мимо фольварка.
В том, что эта «сволочь» умеет кусаться и кусаться очень больно выяснилось очень скоро, когда наступающие цепи роты попали под огонь сразу двух пулеметов и целого взвода стрелков. Попав под шквальный огонь противника, солдаты дружно попадали на землю или разбегаться в поисках укрытия.
Видя, как солдаты роты проявляют неподобающую советскому воину освободителю трусость, политрук Заворохин попытался поднять их в штыковую атаку, чтобы быстрым и смелым ударом выбить окопавшуюся в фольварке панскую контрреволюцию.
Перебегая от одного лежавшего солдата к другому, он яростно размахивал револьвером и указывал им, куда следует бежать в атаку. В порыве чувств он схватил одного солдата за ворот гимнастерки и приподнял упирающегося парня. Неизвестно чем все закончилось бы дальше, но пулеметная очередь, прозвучавшая со стороны фольварка, прошила несчастного солдата насквозь и ранила неистового политрука в левое бедро. Оба тела рухнули на землю и словно по неведомой команде солдаты стали поспешно покидать поле боя.
Итогом встречи освободителей с хозяевами местных земель стало семь человек убитых и восемнадцать раненых, среди которых был сам Зорькин. Когда Гусыгину доложили об этом, капитан помертвел лицом, а затем разразился отборными проклятьями в адрес проклятых белополяков.
Ругал он их искренне, но его крики не отменяли приказ командования идти на Львов. Обходить ощетинившийся огнем фольварк означало потерять несколько часов, а это значит не успеть выйти вовремя к назначенному командованию рубежу.
Необходимо было любой ценой подавить сопротивления противника и капитану предстояло определить эту цену.
Определенную помощь батальону помогли две бронемашины, нагнавшие его по пути следования. Огонь их пулеметов несколько сократил численность защитников фольварка и даже привел к молчанию один из пулеметов. Но когда по приказу комбата солдаты вновь поднялись в атаку оба пулемета, дружно встретили их огнем.
Если бы бронемашины двигались вместе с пехотными цепями, они возможно бы заставили противника умолкнуть, но этого не случилось. О совместных действиях пехоты и бронемашин двадцатидевятилетний капитан слышал только краем уха, но вот как проводить их это он представлял слабо. К тому же у бронемашин вот-вот должно было кончиться горючее, и экипажи машин боялись застрять посреди дороги.
От новой неудачи и новых потерь Гусыгин окончательно скис. Настоящая война разительно отличалась от тех маневров, в которых он участвовал прежде. За два года пройдя путь от командира роты до командира батальона, он так и остался хорошим исполнителем чужих приказов и не более того.
С хорошей анкетой и показателями строевой и политической подготовки, он прекрасно подходил на должность комбата в мирное время, но совершенно не годился в военное. Оглушенный и испуганный неудачей, он никак не мог принять самостоятельного решения относительно судьбы вверенных ему триста с лишним людских жизней.
Отправив в полк нарочного с докладом о боевом столкновении с поляками, он с ужасом ждал решение комполка и ничего хорошего в нем для себя не видел. Единственным выходом до того, как начальство примет свое грозное и скорее всего карающее решение, капитану виделся штурм фольварка всеми силами батальона. На это его настраивал неутомимый политрук Заворохин, дожидавшийся отправки в медсанбат.
— Только смелые и решительные действия смогут смыть ту постыдную трусость, которой покрыли себя солдаты из роты старшего лейтенанта Зорькина! Под прикрытием огня бронемашин смело атаковать позиции врага и выбить их из укрепления — вещал недостреленый политрук и комбат был в принципе с ним согласен. Но при этом, он хорошо понимал, что батальон понесет ощутимые потери и за них в первую очередь спросят с него, а не с Заворохина. Поэтому, для прикрытия своей спины, он приказал собрать совещание командиров батальона, чтобы принять нужное решение коллегиально.
Капитан был полностью уверен, что с помощью Заворохина сумеет получить согласие на штурм, но неожиданно для себя встретил энергичное сопротивление со стороны Любавина.
— Бросать батальон на неподавленные огневые точки врага — это неоправданный шаг, товарищ капитан. Батальон будет вынужден атаковать в лоб, и понесет большие потери. И не факт, что сможет выбить врага из укрепления, слишком много необстрелянных бойцов.
— Вы трус, Любавин! — взвился Заворохин, — только после вашего самовольного взятия на себя командования ротой, вместо того чтобы продолжить наступление бойцы стали отступать! Ваши действия недостойны звания советского командира.
От столь грозного обвинения, все командиры взводов мгновенно притихли, а некоторые стали отодвигаться в сторону от лейтенанта. Момент был не из приятных, но Любавин и думал пугаться.
— Если бы я не дал команду на отход, противник фланговым огнем все роту бы выкосил. А команду над ротой я принял согласно Уставу в связи с выбытием из строя командира роты.
— Ваше действие по Уставу не оправдывает вашей трусости. Надо было быстрее атаковать, а не рассуждать!
Политрук попытался развить свою любимую тему, но его помешало появление врача. По настоянию медика Заворохин покинул военный совет.
С его удалением обстановка моментально разрядилась и у командиров рот и взводов прорезался голос. Многие согласились с мнением Любавина, что атака приведет к большим потерям.
— Может, стоит под прикрытием пулеметов бронемашин послать несколько солдат с гранатами, чтобы они подавили пулеметные гнезда врага — предложил комвзвода Нефедов и Гусыгин моментально загорелся этой идеей.
— Верно, пустим несколько солдат, кто-то из них доберется и уничтожить пулеметы поляков — он обвел взором офицеров, как бы спрашивая их согласия, но Любавин вновь был иного мнения.
— Неизвестно, сколько боезапаса осталось у пулеметчиков бронемашин. Очень может быть, что в самый нужный момент, люди останутся без прикрытия.
— Это война, лейтенант. Здесь приходится рисковать жизнью ради выполнения боевого приказа.
— Если это приказ, то прошу об этом объявить официально. А если это обсуждение задачи, то это предложение сильно рискованное. Я считаю, что следует подождать подхода танков. Со слов командира бронемашины они шли следом за ними и скоро должны подойти. Их орудия подавят пулеметы поляков, и мы сможем продолжить движение.
— Но танков нет, и неизвестно когда они будут!
— Значит надо послать на их поиск разведчиков и привести их сюда — настаивал Любавин, но командный голос из-за спины, разбил все его надежды.
— Танков долго ещё не будет. У одного кончилось горючее, а у второго поломка двигателя. Я встретил их на дороге в десяти километрах от вас и могу честно сказать, что на их орудия рассчитывать не стоит — произнес рослый комдив, неизвестно как очутившийся в этом месте.
— Товарищ комдив! — Гусыгина как пружиной подбросило при виде высокого начальства, — во время выполнения приказа командования батальон встретил серьезное сопротивления со стороны поляков засевших в фольварке и огнем своих пулеметов мешающих нашему продвижению на Львов. В настоящий момент производится постановка задачи командирам подразделений о штурме силами батальона вражеских укреплений.
Все это было произнесено испуганным комбатом, страстно пожиравшим глазами Рокоссовского.
— Сколько пулеметов у противника?
— Два, товарищ комдив. Оба расположены по флангам, но мы нейтрализовать их во время атаки огнем двух бронемашин.
— И сколько человек после этого штурма вы намерены привести к Львову. Сто? Сто пятьдесят? Пятьдесят? Сколько — в лоб спросил комдив Гусыгина.
— Мы рассчитываем послать впереди цепей бойцов с гранатами, которые подавят огневые точки противника, и мы возьмем фольварк — попытался выкрутиться капитан, но комдив не согласился и с этим вариантом.
— И как много времени вам понадобиться для этого. Час, два, три?
От столь конкретных вопросов комбат увял и тут в разговор вмешался Любавин.
— Разрешите обратиться, товарищ комдив — попросил он Рокоссовского.
— Лейтенант Любавин. Согласно карте здесь в стороне есть овраг, по которому можно попытаться обойти фольварк и ударить в тыл противнику.
— Какая карта!? Вы, что, белены, объелись, Любавин!? У нас нет карт этой местности! Только в штабе полка или дивизии! — взорвался в праведном негодовании Гусыгин, но комдив взмахом руки прервал его гневную тираду.
— Что за карта, лейтенант? Откуда?
— Это польская карта, товарищ комдив. Она изъята мною у офицера, которого мы вчера пленили вместе с группой солдат за рекой Серет — Любавин достал карту из планшета и протянул её комдиву.
— Вы знаете польский? Без знания языка в карте трудно разобраться, особенно с второстепенным направлением.
— Нет, товарищ комдив, польский не знаю, но у меня были хорошие учителя по географии. Трудно было, но разобрался — честно признался лейтенант.
— Так быстро? — усомнился комдив.
— Так ведь я над ней весь вечер корпел, было время расколдовать.
— Молодец. Как зовут?
— Любавин Василий Алексеевич.
— Так вот, что товарищ Любавин. Вы эту карту нашли, вам и проверять ваше предложение. Пошлите бойцов в разведку и пусть они узнают, насколько карта соответствует истине. На все у вас час, — комдив посмотрел на циферблат часов, давая лейтенанту возможность сверить свое время со временем командира. — Через час жду вас с докладом. Все ясно?
— Так точно, товарищ комдив — Любавин козырнул и, взяв карту, отправился исполнять приказ.
— Но, товарищ комдив, мы и так много времени потеряли, теперь ещё час — заныл Гусыгин, но его опасения были напрасными
— Не беспокойтесь, по поводу этой задержки я дам разъяснения товарищу командарму — успокоил его комдив. Весь отпущенный им час, Гусыгин провел как на иголках. Он волчком крутился вокруг комдива, который вместо того, чтобы сидеть в тени и ждать донесения, стал знакомиться с батальоном капитана. Неторопливо прохаживаясь от одной группы бойцов к другой, он спрашивал, какие потери, как давно они идут, кормили ли их сегодня, каково у них настроение и многое другое, что, по мнению капитана, ему было знать необязательно.
При этом было видно, что комдива действительно интересуют солдатские ответы и спрашивает он не для проформы.
Рокоссовский пробыл в батальоне до самого конца. Дождался, пока не вернутся разведчики, сделал замечание Любавину, что тот не имел права, исполняя обязанности комроты лично идти в разведку.
— Такая оплошность мало простительна сейчас и совершенно непростительна во время большой войны. Запомните это крепко, лейтенант — наказал комдив к тайной радости Гусятина. Затем приказал Любавину взять свой взвод, и скрытно обойдя фольварк атаковать противника с тыла.
Комбат ожидал, что лейтенант попросит заменить его, но к его удивлению Любавин согласился и ещё поблагодарил за оказанное ему доверие.
Когда в небо взвились две белые ракеты, обозначающие начала атаку, комдив приказал броневикам вести непрерывный огонь по фольварку, а затем, выждав несколько минут, бросил в атаку роту старшего лейтенанта Хлебовского.
Двойной удар сломил сопротивление противника, и дорога на Львов стала свободна.
Храбрецам часто везет. Не стал исключением и случай с лейтенантом Любавиным. При осмотре захваченного фольварка, солдаты обнаружили две заправленные грузовые машины. С разрешения комдива они были конфискованы и, посадив на них солдат, лейтенант не только с лихвой наверстал отставание выдвижения батальона, но уже к вечеру прибыв к пригороду Львова, где шла интенсивная перестрелка.
Стреляли, правда, между собой немцы и поляки. Первые попытались вступить в город, а вторые, получив подкрепление в виде войск, полковник Соснковского, пытались прорвать окружение и уйти в Румынию.
Ни те, ни другие к вечеру 20 сентября особо не преуспели в своих намерениях, к огромной радости командования Украинским фронтом, успевшего подтянуть и нарастить свою ударную силу под Львовом.
Для переговоров с немцами прибыл комбриг Яковлев, потребовавший полного отвода немецких войск от Львова. Для считавших Львов своей законной добычей немецкого генерала Бейера это требование было неприемлемым, но звонок из ставки ОКХ, заставил их подчиниться.
В ночь с 20 на 21 сентября немцы покинули свои позиции, которые немедленно были заняты советскими войсками, маскировавшие свои действия артобстрелом Львова. Утром, к генералу Сикорскому прибыли советские парламентеры с предложением о сдаче города, в связи с его полным окружением советскими войсками.
Весь день прошел в интенсивных переговорах с Варшавой, которая разрешила генералу Лянгнеру действовать по собственному усмотрению. И к вечеру господин генерал решил, подписав «Протокол сдачи города Львова». Согласно ему польские войска 22 сентября оставляли город. При этом офицеры получали гарантии личной свободы и личной неприкосновенности, а также возможность выехать в Румынию или Венгрию по своему выбору.
Решение генерала было воспринято в войсках и жителями города неоднозначно. Многие были против передачи Львова большевикам, и их несогласие проявилось в вооруженном противостоянии с «освободителями».
После того как поляки стали складывать оружие и сдаваться в плен, советское командование решило провести парад победителей по улицам Львова, но с торжеством пришлось несколько повременить. При вступлении в центральную часть города, советские подразделения были остановлены огнем со стороны баррикад с засевшими за ними поляками, отказавшихся признать сдачу города.
Около часа, они оказывали упорное сопротивление не жалея патронов, пока подошедшие танки Т-28, не разнесли баррикады и их защитников огнем своих орудий. Также при помощи пушек, но только танков БТ-5 были уничтожены стрелки, засевшие на крышах некоторых львовских домов и на колокольнях костелов.
В отместку за пролитую кровь своих товарищей, солдаты схватили группу сдавшихся в плен жандармов и расстреляли их у одной из рогаток города. Поляки пытались протестовать, но все было бесполезно. До самой ночи польский город Львов стрелял и сопротивлялся, прежде чем заснуть и проснуться советским городом.
Назад: Глава I. Вальс тридцать девятого года
Дальше: Глава III. Бойтесь данайцев дары приносящих