День третий
Засыпала я под «Мурку». Это был не мой личный выбор — уличные музыканты, регулярно промышляющие на большой дороге под нашими окнами живым вокалом, до поздней ночи ублажали слух гостей из окрестностей солнечного Магадана уголовно-лирическими песнями.
Снилось мне что-то из той же оперы — детективно-дефективное, поэтому я не слишком удивилась, когда оживший в ночи мобильник придушенно прохрипел мне в ухо:
— Мусор…
— Опачки… Мусор-мусорок, — пробормотала я строго в тему.
— Не поняла?
— Пасть порву, моргалы выколю, дайте спать, редиски, — сонной скороговоркой объяснила я.
— Какие еще редиски?! Ты сначала дыню выброси! — подружкиным голосом выкатила претензию телефонная трубка.
— Не поняла? — неоригинально отреагировала я.
— Кончай базарить, редиска! Сегодня же твоя очередь мусорное ведро выносить!
— Ах, ведро…
Я окончательно проснулась.
В нашей густонаселенной курортной местности мусорные баки отсутствуют как данность. Городские власти объясняют этот факт нежеланием увеличивать популяцию крыс, хотя мне кажется, они просто беспощадно экономят на дворниках. Зато раз в сутки по улице медленно и торжественно, как дорогой катафалк, проезжает мусоровоз, безропотно принимающий в недра свои содержимое помойных ведер.
Проблема в том, что на ближайший к нам перекресток эта полезная машина прибывает в 6:30 и убывает оттуда спустя пять минут. Кто не успел — тот опоздал и продолжает хранить и, как следствие, обонять накопленный за сутки мусор в своем жилище.
Мы с Иркой договорились, что объединяем наши отходы в одном объемистом ведре, храним его у Максимовых в ванной комнате — там темно и прохладно — и выносим по очереди.
Сегодня утренняя романтическая прогулка на свиданье с мусоровозом предстояла мне.
Вздохнув, я натянула длинную майку, на сонный взгляд с прижмуром вполне способную сойти за короткое трикотажное платье, сунула ноги в шлепанцы, вышла в коридор и приняла у подружки мусорное ведро.
Вчерашние дынные корки в верхнем слое его содержимого пахли мощно, но не аппетитно.
— Фу! — сказала я.
И, брезгливо отвернув физиономию в сторону, сомнамбулой побрела вниз по лестнице.
— Под ноги смотри, лунатичка, навернешься же со ступенек, — предостерегла меня заботливая подруга. — Собирай потом дынные корки и твои кости по всей лестнице с шестого этажа по первый!
— Не каркай, — попросила я тихо и глухо, потому что старалась дышать неглубоко и редко.
Хозяйственным магазинам имело бы смысл продавать мусорные ведра в комплекте с противогазами…
Зато загодя выполненный поворот головы вправо — в сторону от ведра — позволил мне с ходу прострелить нужную улицу пытливым взором.
Явление мусорки народу еще не состоялось, перекресток был пуст.
Я поставила ароматическое ведро на пол, зевнула, потянулась, оперлась на перила невысокого крыльца и от нечего делать лениво просканировала действительность, данную мне в разнообразных ощущениях, за исключением разве что слуховых: в шесть с копейками утра в эпицентре курорта было тихо, как в оке урагана.
Зловещая тишина воцарилась не зря.
Сначала я заметила бурую лужицу чуть левее крыльца и покраснела ей в тон, сообразив, что это компрометирующее пятно оставила наша с подружкой разбившаяся бутылка. Россыпь мелких темных пятнышек, окружающая центральную лужицу как звезды — более крупное небесное тело, тянулась влево а-ля Млечный Путь.
— Не, это не Млечный — это Винный Путь, — услужливо подсказал подходящее название данного художественного безобразия мой внутренний голос. — Так сказать, Vino Way!
Я прошлась по скоплению капель пристыженным взглядом и совершенно неожиданно для себя обнаружила на дальней оконечности не особо протяженного Винного Пути реальное тело — ничуть не небесное!
Оно лежало, распластавшись на асфальте, как морская звезда, вниз лицом, из-под которого к винной луже протянулся более темный ручеек.
— Опачки, — тихо и опасливо вякнул мой обычно интеллигентный внутренний голос, мгновенно меняя стиль речи в соответствии с ситуацией. — Шухер, делаем ноги!
— А пульс пощупать? — послушно отступая, пробормотала я неуверенно. — Вдруг он еще жив?
— Кто жив, кто мертв? — бодрым голосом откликнулась дама, в чей упругий фасад я влепилась своим поджарым тылом.
— Да вот. — Я посторонилась, открывая новому зрителю вид на распластанное тело.
— О-о-о, нет, о пульсе речи быть не может, это полный натюрморт! — присвистнула гражданка, как сестра-близнец похожая на Фрёкен Бок из мультфильма про Карлсона.
И еще немного на гигантского цыпленка — спасибо гребню залакированного начеса на макушке и желтому махровому халату.
Фрёкен Бок поставила на ступеньку принесенное с собой мусорное ведро, проворно охлопала карманы своего банного халата, извлекла на свет мобильник и, быстро найдя в памяти аппарата нужный номер, на удивление жизнерадостно возвестила в трубочку:
— Соня, подъем! Представь, у нас во дворе в луже крови лежит неопознанный субъект, по виду — мертвый, как полено, по-моему, не из наших, но ты лучше выйди и посмотри сама!
— А кто у нас Соня? — осторожно поинтересовалась я.
Раз уж нельзя так же просто выяснить, кто у нас мертвый, как полено, субъект…
— Управдома своего не знаете, девушка? — укорила меня Фрёкен Бок, которой больше подошло бы зваться Фрёкен Фас или Фрёкен Тыл — рельеф у нее был уж очень выразительный.
— Ах, эта Соня!
«Эту Соню» я знала как Софью Викторовну и старательно обходила за семь верст.
Управдом, конечно, существо социально полезное, но в личном общении удивительно неприятное: то вымогает деньги на ремонт какой-нибудь ненужности, то в неурочный час рвется в санузел на свидание со счетчиком-водомером, то без разбору костерит всех подряд за нарушения санитарии, гигиены, морали и нравственности.
Тяжелый характер у нашего управдома Софьи Викторовны.
Тяжелее, чем характер, у Софьи Викторовны только кулаки — каждый со среднюю дыньку.
Ой, наша дыня!
Я вспомнила, зачем вообще вылезла на улицу ни свет ни заря, искательно поглядела на перекресток — и вовремя: мусорный катафалк как раз прибыл на временную стоянку.
Пользуясь случаем, я подхватила свое пахучее ведерко и ретировалась по-английски.
Когда я вернулась, внеся свой посильный вклад в борьбу за экологическую чистоту окружающей действительности, рельефных фрёкен у подъезда было уже две.
Второй была та самая Софья Викторовна — пожилая валькирия с головой, бронированной стальными бигудями. Она пришла морально и материально подготовленной — нервы в кулаке, простынка на плече, палец на нужной кнопке мобильника.
Тряпочкой дамы сноровисто накрыли тело на асфальте, после чего сели на лавочку дожидаться полицию. Запасливая Софья Викторовна извлекла из кармана халата пакет семечек.
У меня не было никакого желания составлять им компанию. Я семечки не люблю.
Покосившись на укрытое простынкой тело (из-под тряпочки виднелись только ноги), я проскользнула в подъезд.
Сопя, я совершила альпинистское восхождение на шестой этаж и таинственно поскреблась в дверь Максимовых, но не была услышана, и отправилась к себе досыпать.
А что еще было делать?
Разбудил меня дверной звонок.
— Чтоб тебя разорвало, — пробормотала я.
А звонок таки да, конкретно разрывался.
— Кто там?! — не дождавшись тишины, рявкнула я голосом крайне негостеприимной Бабы-яги.
Такой, знаете, объевшейся плохо прожаренных Иванушек и мучимой несварением.
Два голоса ответили мне решительно, но не в лад:
— Полиция.
— Управдом.
Секунду подумав, я решила, что это не та компания, которую можно проигнорировать.
Я встала, одернула перекрутившуюся майку-платье, пригладила ладонями растрепанные волосы и пошлепала к двери.
— Вот! — наставив на меня толстый палец пистолетом, сказала Софья Викторовна. — Это она нашла труп.
Мне это заявление не понравилось. Было в нем что-то от обвинения, а я не люблю, когда мне приписывают чужие грехи.
Своих хватает.
— Находят грибы и клады, — огрызнулась я. — То есть находка — это результат сознательной деятельности, направленной на поиск. А я ваш труп просто раньше других увидела.
— Почему это он мой?! — возмутилась управдомша.
— Каких других? Других трупов? — заинтересовался служивый и пытливо заглянул в комнату поверх моего плеча, очевидно, предполагая увидеть предмет беседы — другие трупы, складированные в глубине квартиры аккуратным штабелем.
— Типун вам на язык! — дружно сказали мы с управдомшей.
И посмотрели на служивого укоризненно.
— Ладно, заходите, не будем про трупы в коридоре разговаривать, рядом дети спят. — Я вздохнула и неохотно посторонилась, пропуская незваных гостей в квартиру.
Они устроились за столиком у окна, а я встала у холодильника, подпирая его спиной с таким видом, что о завтраке и даже о приветственном напитке никто не заикнулся.
— Итак, какие ко мне вопросы?
— Расскажите, как вы обнаружили тело, — попросил служивый.
— Обыкновенно. — Я пожала плечами.
— Для вас это обыкновенное дело?
Вредный какой…
Я хмыкнула и ответила уклончиво:
— Знаете, я все-таки детективы пишу… Так вот, по существу дела: примерно в половине седьмого утра я вышла из дома, чтобы выбросить мусор. Увидела левее крыльца распластанное на асфальте тело, шокировалась, попятилась и столкнулась с приятельницей нашего уважаемого управдома. Она тут же позвонила Софье Викторовне, и та вышла во двор с простынкой. Я сходила на перекресток, выбросила мусор, вернулась, увидела, что тело уже накрыто, а Софья Викторовна с подругой сидят неподалеку на лавочке, и вернулась домой. Вот, собственно, все, что я могу вам сообщить.
— Вам известна личность погибшего?
— Нет, — сказала я честно. — И не удержалась от вопроса: — А вам?
Служивый поджал губы.
— Может быть, вы его раньше встречали?
— Без понятия. — Я пожала плечами. — Я же не знаю, кто это! Я даже лица его не видела, он им в асфальт уткнулся, а я к телу близко не подходила в отличие от Софьи Викторовны, кстати говоря, так что вы лучше ее расспросите.
— Нет, лучше это я спрошу! — ожила управдомша. — Не вы ли в последнее время все с веревками баловались, тягали вверх-вниз из окна и в окно чего-то или кого-то?
— Провиант от Артура Хачатуровича мы тягали, — кивнула я, ибо глупо было бы запираться и отрицать то, что происходило у всех на виду. — Шашлык и вино поднимали, но никак не мужиков!
Тут до меня дошло, что это может означать:
— А, так, значит, этот мужик, который уже мертвое тело, стал таковым потому, что упал с высоты?
Служивый посмотрел на управдомшу и строго кашлянул.
— Да ладно вам, коллега, не тушуйтесь, все понятно: если он разбился насмерть, то падение из окна — это первое, что приходит в голову! — успокоила писательница-детективщица товарища следователя.
— А второе что приходит? — невольно заинтересовался «коллега».
— Мне? — уточнила я, ибо это было важно. — Мне-то много чего в голову приходит. Загибайте пальцы: окно — это раз, дерево — это два…
— Какое дерево?
— Как — какое дерево? — Я даже удивилась такой невнимательности. — Ну, вы даете! Вон, напротив окна, здоровенное дерево, это же не клен ты мой опавший, это самый настоящий орех пекан — вкуснятина и деликатес, на рынке приличных денег стоит!
— Да-а-а?
Управдомша так перевесилась за подоконник, рассматривая халявный деликатесный орех, что я на мгновение испугалась, что мужское тело на асфальте обзаведется женским обществом.
— Правда, орехи еще не созрели, так что версию с трагедией во время сбора урожая я бы всерьез не рассматривала, — доверительно сообщила я внимательно слушающему служивому. — А вот самолеты — это да, загибайте третий палец. Прямо над нами глиссада аэропорта, самолеты проходят в каких-то пятидесяти метрах над зданием!
— Вы думаете, он выпал из самолета?!
В ранее тусклых глазах служивого уже посверкивало что-то вроде восхищения.
Я пожала плечами:
— Я думаю, что даже это более вероятно, чем нелепое предположение, будто он рухнул из моего окна!
— Или из соседнего, — подсказала язва-управдомша.
Вот противная тетка, знает же, что в соседней квартире моя подруга проживает!
— Если вы, уважаемая Софья Викторовна, еще раз выглянете в окно и на сей раз обратите внимание не на плодовое дерево, а на пятно, оставшееся от тела, то даже вам станет очевидно, что приземлиться на этом конкретном месте, выпав из моего окна или из соседнего, вышеупомянутое тело могло только в том случае, если оно обладало способностью планировать, так как отклонение от вертикали, соединяющей окно и точку падения, составляет не менее десяти метров! — завелась я. — Однако аэродинамика тела в обтягивающем трико, в которое, судя по увиденным мною щиколоткам, был облачен погибший, близка к нулевой, а штормового ветра, способного сдуть взрослого дядю, этой ночью не наблюдалось! Таким образом, из наших окон он выпасть не мог, так что прошу вас прекратить эти гнусные инсинуации!
— Ин… че? — багровея, икнула управдомша.
— А то, что лучше бы вы за состоянием сантехники внимательно следили! — с напором выдала я претензию, перейдя от обороны к нападению. — У меня душевая кабинка трясется, как рябинка на ветру! Не ровен час, грохнется вместе со мной, будет вам тут еще один хладный труп!
— Так, спасибо, что уделили нам время, — встал, обрывая назревающий скандал, сметливый служивый.
Уже с порога он оглянулся, посмотрел на меня внимательно, пробормотал: «Так, говорите, самолет?» — и ушел с задумчивым лицом.
В сердцах я с грохотом и лязгом закрыла дверь за незваными гостями на все замки и запоры, а потом позвонила дружественному полицейскому полковнику Сергею Лазарчуку.
— Ле-е-енка! — простонал он. — Ты на часы смотрела?!
— На что я только сегодня уже не смотрела, — ответила безжалостная я. — На управдомшу, глаза б мои ее не видели, смотрела, на участкового смотрела, а главное — на незнакомый труп во дворе, из-за которого тебе и звоню…
— Только не говори, что имеешь отношение к этому трупу!
— Не имею, в том-то и дело! Говорю же — он незнакомый!
— А ты никого не убиваешь, пока не обменяешься визитками? — Судя по резко повысившемуся уровню ехидства, Серега полностью проснулся. — Конкретно этот твой жизненный принцип мне нравится!
— То есть я могу надеяться, что ты защитишь меня от нападок некоторых тупых служителей и прислужников закона?
— А уже надо защищать?
— Пока нет, но мало ли, как пойдет…
— То есть я могу надеяться, что это подождет хотя бы до завтрака?
— Язва.
— От язвы слышу.
— Ладно, приятного тебе аппетита.
Насчет визитки — это Лазарчук не в бровь попал, а в глаз. Опер-провидец, честное слово! Сварив себе крепкий кофе и присев за столик с чашкой, я обнаружила на подоконнике визитку следователя.
Интересно, зачем он мне ее оставил? В надежде, что я придумаю еще пару-тройку версий и бескорыстно поделюсь ими с ним?
Ха! Еще чего!
Издательство мне за мои фантазии денежки платит!
Я открыла ноутбук и забила в записную книжку с заготовками для будущих бессмертных произведений три строки:
1. Выпал из окна.
2. Свалился с дерева.
3. Упал с самолета.
Подумала и добавила развернутую версию:
4. Катался на парашюте над морем, парашют занесло в сторону, и мужик сорвался.
А что? Парасейлинг, то есть катание на парашюте, соединенном тросом с катером, занятие небезопасное!
Я еще немного подумала и дописала:
5. Был подхвачен и обронен смерчем, вышедшим из моря.
А почему нет? Элли с Тотошкой так летали? Летали! А смерчи в Адлере в августе вовсе не редки.
Я допила кофе, еще немного подумала и добавила:
6. Стал жертвой экспериментов злых инопланетян и после серии фатальных опытов был выброшен из НЛО за ненадобностью, упал на землю и разбился.
7. Оказался оборотнем, но слабым и крайне неудачно и невовремя обратился из летучей мышки или птички в нелетучего человека, упал и разбился.
8. Был могучим колдуном, но утратил магические силы и внезапно, уже в полете, полностью потерял способность к левитации, отчего опять же упал и разбился.
Тут мне закономерно захотелось продолжить работу над романом в стиле фэнтези, и я переключилась на новую рукопись.
Маг торопился.
Заледеневшая живая вода — артефакт, которому не место в техномире, а международная мудрость «Что упало, то пропало» прозрачно намекала, что возврату утраченного кто-нибудь непременно попытается воспрепятствовать.
К счастью, заклинание еще не полностью растворилось в воде и продолжало связывать купель «здесь» и ледышку «там» тоненькой ниточкой магии.
Волшебник усилил ее и осторожно потянул.
Рина почувствовала, что ее сумка завибрировала, и открыла ее, привычно нашаривая внутри телефон.
Вспомнила, что ее аппарат разбился, чертыхнулась и сразу же ахнула, увидев что опаловый кирпич в коробке для обеда разгорается светом, одновременно мигая, как неисправная лампочка.
— А теперь — дискотека! — провозгласила бесстрашная девушка с веселым изумлением.
Она энергично потрясла коробку с сияющим камнем, процитировав с придыханием:
— А хочешь, я его стукну, и он станет фиолетовым в крапинку?!
Камень вспыхнул, коробка дернулась, как живая.
— Э! Куда?!
Рина вцепилась в сияющий параллелепипед двумя руками, и ее медленно, но неотвратимо утянуло в портал…
Тему порталов по-своему продолжила входная дверь, сделав решительное «бум».
— Кто там? — недовольно спросила я, про себя решив, что полицию в расширенной комплектации с управдомом больше не пущу.
Не понравилось мне с ними общаться. Ну их.
— Кто там? Двести пятьдесят грамм! — бодрым голосом зарифмовала Ирка из-за двери.
— Двести пятьдесят — это не многовато ли для утра?
Я прошлепала к двери, погремела запорами-засовами и отворила свою светлицу.
— Двести пятьдесят — это приблизительный вес твоей порции горячих вафель со сгущенкой, а ты что подумала?
Подружка протиснулась в комнату и грациозно проплыла к столу, балансируя тарелками.
— С добрым утром и приятного аппетита, садись завтракать!
— Завтракать — это хорошо!
Я не заставила себя упрашивать, налила нам чаю, подсела к столу и сразу же огорошила подружку сенсационным сообщением:
— А вот насчет доброго утра ты, к сожалению, ошибаешься. Я, когда мусор выносила, труп нашла!
— Где?!
Ирка выпучила глаза.
— Мне казалось, что первый вопрос должен быть — какой? — Я укусила вафлю. — Ммм!
— Какой труп и где? — послушно переспросила подружка.
— Подожди, не порть мне аппетит…
Я со вкусом почавкала, вымазала вафельным краешком сгущенку, поборола порыв некультурно облизать пальцы и, вытирая руки салфеткой, обстоятельно доложила:
— Труп был мужской. Он лежал на асфальте перед нашим домом немного левее крыльца, примерно под окном твоих соседей.
— Намекаешь, что они имеют к этому какое-то отношение?
— Необязательно. Как говорится, «после того» не значит «вследствие того», а «под окном» не значит «из окна». — Я блеснула специфической эрудицией. — Хотя полиция и управдомша, магнит ей в бигуди, пытались предъявить подобное обвинение не кому-нибудь, а нам с тобой. Мол, мы же баловались с грузами на веревке.
— Надеюсь, ты объяснила им нелепость данного предположения? — нахмурилась подружка.
— Я сделала лучше: подарила им пару очень интересных альтернативных версий.
— Каких же, Холмс?
Ирка удобно откинулась на стуле и пригубила чай ситуативно подходящего сорта «Английский завтрак».
— Элементарных, Ватсон: падение с дерева и с самолета.
— Я бы выбрала дерево, — подумав, сказала подружка.
— Не сомневаюсь, — кивнула я. — Я знаю, ты любишь орех пекан.
На самом деле Ирка, как яркий представитель семейства Максимовых, любит всю еду без исключения. Так что, если бы у нас за окнами кокосовая пальма росла, она бы выбрала пальму. А вот самолеты моя подружка откровенно недолюбливает, потому что в кресле лайнера ей неудобно — откидной столик упирается в живот и дискомфортно неустойчив.
— А как он выглядел? — спросила Ирка-Ватсон, деликатно звякнув опустевшей чашкой о блюдце.
— Труп? — Я поморщилась. — Как дохлый ниндзя в ботах.
— В смысле?! — Вмиг утратив английскую невозмутимость, подружка поперхнулась.
— В смысле, он был в черном трико.
— Нетипичный наряд для этого места и времени года…
— Да, а обувь у него была еще более нетипичная: войлочные боты! — Я вспомнила ноги, торчавшие из-под простынки. — Причем совершенно новые войлочные боты — пушистый светлый войлок на подошвах еще не успел испачкаться и не примяться.
— Значит, это был не местный тип, — сделала вывод подружка. — Все эти войлочные боты, вязаные кофты и майки с надписями про Сочи только приезжие покупают.
— Резонно, — согласилась я.
В глубокомысленной тишине мы чинно и благородно допили свой английский чай.
За окном многозначительно громыхнуло.
В приоткрывшуюся дверь просунулась чумазая мордашка.
— Глоза! — тараща глазенки, сообщил Масяня.
— Ривень! — напророчил за его спиной Манюня.
— Моля не будет?
— Какая еще моль? Что она не будет? Есть? — не поняла я.
— Море! — поправила меня Ирка. — Нет, детки, в грозу мы с вами на море не пойдем.
— И правильно, — согласилась я. — В грозу на море случаются смерчи, оно нам надо?
— Смелсь?
— Ага, смерть с косой! — кивнула я. — Хвать, вжик, шмяк — и все. Был дядя в ботах — и нету дяди в ботах!
— Не морочь голову детям, — попросила подружка и хлопнула в ладоши. — Так, малышня! Объявляю программу дня: сейчас мы обуваем боты, тьфу, сапоги! Надеваем дождевики, берем зонты и идем в цирк!
— Цилк, цилк!
— Кроуны!
— Тиглы!
— Сроны!
Малышня умчалась к себе.
— Слонов они как-то некрасиво обозвали, — посетовала я. — Хотя…
Ирка хихикнула и снова хлопнула в ладоши:
— Так, не заговаривай мне зубы, ты тоже идешь с нами в цилк на сронов, тьфу, в цикл, тьфу, в цирк! Говорят, он тут не плох.
— Да нет в хваленом местном цирке никаких слонов и тигров.
— А кто есть?
Я вспомнила афишу на подъезде.
— Сейчас заезжий фокусник есть. Какой-то Питер Бург.
— Звучное имя, — оценила подружка.
— Оригинальное, — поддакнула я.
Ирка выбралась из-за стола и объявила:
— Все, хорош разговоры разговаривать, я сказала, собирайся. Хоть фокусник там, хоть мокусник, мне без разницы, если мы не пойдем в цирк, то цирк придет к нам!
Я представила, какое шоу нам организуют малявки Максимовы, запертые до окончания дождя в тесном пространстве съемной квартирки, и осмотрительно не стала спорить.
В хваленом цирке было душновато и ощутимо попахивало то ли мокрой шерстью, то ли несвежими носками, то ли и тем и другим плюс еще жареным в масле попкорном.
Младшее поколение семейства Максимовых чутко зашевелило носами, безошибочно выделило в букете ароматов мажорную ноту карамельного попкорна, определило местоположение кормушки и потащило к ней родительницу, на ходу канюча:
— Кукулуза…
— Срадкая…
«Срадкая» — это прозвучало дурным пророчеством.
— В самом деле, Ирка, может, ты не будешь кормить пацанов этими подозрительными срадостями? То есть едой сомнительного качества? — покричала я в спину подруге.
— Тогда пацаны сожрут нас с тобой, — невозмутимо отозвалась она, перебрасывая на живот сумку с кошельком. — И наверняка не досидят до антракта, оно нам надо?
Я пожала плечами и отстала от мудрой женщины.
Попкорн, конечно, не самая полезная еда, но подружка права — голодные короеды сбегут из цирка досрочно, и придется придумывать им еще какое-нибудь развлечение.
Придумывать ничего не хотелось. И так уже в ходе усердной работы над романом в стиле фэнтези мое воображение сплошь покрылось болезненными мозолями.
Началось представление, и я вынуждена была признать, что Ирка понимает, что делает. Если бы руки ее потомков не были заняты картонными ведрами, а рты — извлеченным из этих ведер попкорном, то первое отделение представления не прошло бы так спокойно. Короеды наверняка орали бы и подпрыгивали, пытаясь ухватить за ноги клоуна, свисавшего с трапеции, как пестрый флаг. Поскольку сидели мы в первом ряду, изображавший неумелого воздушного гимнаста рыжий болтался прямо над нашими головами. Я сама с трудом удерживалась, чтобы не сдернуть его с жердочки за длинномерный, как лыжа, башмак.
— А велосипедики будут? — спросила меня Ирка, не удосужившаяся изучить программку.
— Велоси — кто?!
Я поперхнулась попкорном.
— Акробаты на таких, знаешь, дегенеративных великах, состоящих из одного колеса и неуютной сидушки, — объяснила подружка. — Мне страшно нравится на них смотреть! Всегда очень интересно, грохнутся они со своей жердочки или не грохнутся.
— Глохнутся, глохнутся! — заранее кровожадно обрадовался ребенок.
— Я первая глохнусь, как Бетховен, если вы будете так орать, — посетовала я и спешно вручила горластому дитяте стакан с газировкой.
— Это который Бетховен? Который сенбернар? — включаясь в светскую беседу, добродушно поинтересовалась Ирка, явно испытывающая искреннее удовольствие от всего происходящего.
Еще бы! Шум, гам, кувырки, всякие там смертельные трюки — и все это не в исполнении собственных деток! Просто праздник какой-то!
— Не который собака из кино, а который композитор, — ответила я, поддерживая культурный разговор.
— Который написал «Мону Лизу», — кивнула подружка.
— «К Элизе», — терпеливо поправила я. — «Мону Лизу» написал Леонардо да Винчи.
— Молодец какой, — похвалила художника Ирка. — Грамотно отстроился от Бетховена.
— В смысле? — заинтересовалась я.
Легкий салонный треп начал приобретать неожиданную культурологическую глубину.
— Ну, у Бетховена была просто Лиза, а у Да Винчи Мона Лиза — не перепутаешь, — объяснила Ирка-искусствовед.
— Искусствоведьма! — хихикнул мой внутренний голос.
Я вспомнила, с чего мы начали беседу, и ехидно хрюкнула.
— О, кстати, а дрессированные животные сегодня будут? — услышав сей звук, оживилась подружка.
— Почему это кстати? — напряглась я.
Мне обидеться, что ли? Или, наоборот, порадоваться, что я так убедительно хрюкаю?
— Ну, просто я люблю разных дрессированных животных, — дипломатично ответила Ирка.
— Ну, спасибо…
Тут детский бас справа от меня безапелляционно молвил:
— Туарет!
И Ирка подхватилась, повела ребенка в уборную.
Мы со вторым ребенком (заграбаставшим оставленное братцем ведро с попкорном) без происшествий и осложнений досмотрели первое отделение и воссоединились с компанией в антракте.
В холле было многолюдно. Мой мелкий спутник встал на цыпочки и завертел головой:
— Мама! Блат!
— Что там у нее по блату?
Я высмотрела подружкину рыжую гриву возле тетеньки, похожей на битую молью Клеопатру.
Пышные формы тетеньки местами были закованы в золотую парчу, а местами овеяны воздушными шелками. Шелка немножко полиняли, парча чуток потрескалась, но украшения, способные составить золотой запас небольшой африканской страны, солнечно сияли.
Клеопатристая тетя сноровисто орудовала кисточкой, успешно используя вместо холста Иркино просторное плечико.
Подружке давно хотелось разрисовать себя узорами из хны, но все как-то некогда было, а тут вдруг представилась такая возможность.
Я решила, что не буду ей мешать, и даже попыталась нейтрализовать малявок, последовательно увлекая их в зооуголок потискать кроликов, попрыгать на батуте и поиграть в аэрохоккей. Но детки все равно убегали к мамуле, и сеанс художественной росписи прошел в обстановке привычного бедлама. Привычного нам с Иркой, конечно, свежего человека шоу братьев Максимовых легко могло шокировать, хотя клеопатристая тетя, надо отдать ей должное, не только не роптала, но даже вежливо изображала интерес к интимным подробностям Иркиной жизни.
Звонок к началу второго отделения я встретила с радостью.
Жаль, что ни в одной из многочисленных торговых точек в фойе не продавались промышленные степплеры или хотя бы большие булавки — нашу парочку детишек с шилами в задницах очень хотелось надежно прикрепить к обивке кресел за штанишки.
Иллюзионист Питер Бург по паспорту звался созвучно, но не пафосно: Петр Буров.
Не то чтобы это имя было уж вовсе лишено претензий — возможно, с ним можно было сделать карьеру в нефтегазодобывающей отрасли, — но для иллюзиониста оно не подходило.
— Очень уж это имя основательное, весомое, практично-приземленное, — объяснял Петя матушке, старательно избегая откровенно негативных оценочных категорий.
Матушка внушительную фамилию получила не от мужа — существа легковесного и мифического вроде эльфа, а от предков по отцовской линии, крепким штопором уходившей во глубину сибирских руд.
За неуважение к славному роду Буровых матушка с легкостью могла отвесить такую затрещину, от которой те, кто помельче, запросто превращались из двуногих прямоходящих в бескрылых перелетных. А Петр Буров, несмотря на всю солидность родового имени, крупными габаритами не отличался.
Поначалу от Петиного псевдонима, излишне живо напоминающего о Северной столице России, матушка была не в восторге, но хотя бы драться не лезла. А когда иллюзионист Питер Бург стал пользоваться некоторой популярностью, она и вовсе смирилась. Выбранная сыном оригинальная профессия матушке нравилась, хотя сибирские предки в целом наверняка предпочли бы более надежную нефтегазодобычу.
У матушки Пети Бурова тоже была явно выраженная артистическая жилка. Видели бы пращуры Варвару Бурову в шелках и парче фантазийного наряда «Шехерезада постбальзаковского возраста» — нипочем не признали бы родную кровиночку!
Цветастое платье с шароварами и кудрявый смоляной парик Варваре Буровой смастерили в цирковой костюмерной, а вот шоколадный загар и многочисленные украшения у нее были свои, собственные. Когда Варвара, звеня браслетами, как стадо галопирующих на водопой коров колокольцами, поднимала руку, чтобы поманить к себе очередную жертву, у граждан с нормальным слухом закладывало уши.
Выглянув из неприметной дверцы, Петя, без смокинга и цилиндра вовсе не похожий на таинственного франта Питера Бурга, внимательно посмотрел, кого на этот раз отловила маман, и слегка поморщился.
Он бы, конечно, предпочел гламурную загорелую блондинку в микромайке на голое тело — сидела одна такая аппетитная красоточка у прохода на втором ряду, но матушка Варвара, истово оберегая сыновью нравственность, опять выбрала деревенскую коровушку средних лет.
С другой стороны, возрастная селянка наверняка доверчивее и покладистее модной кисы, да и загогулины матушкиных рисунков на белой коже видны гораздо лучше, чем на загорелой. И вообще Варвара Бурова уже доказала, что она знатный физиономист и хороший психолог, безошибочно выбирающий в толпе идеально подходящих особ.
Поверх растрепанной рыжей головы простушки, которую предприимчивая матушка уже усадила на жертвенный стул, Петя встретился взглядом с родительницей и глубоко кивнул, показывая, что запомнил гражданку, приговоренную к большому сюрпризу.
— А? Как тебе?
Едва мы заняли свои места в козырном первом ряду и малышня присосалась к трубочкам кока-кольных стаканов, Ирка оттопырила локоть, демонстрируя мне украсивший ее руку рисунок.
— Шикарно, — понимая, что от меня ждут безумных восторгов, похвалила я. — А чего это тебе вздумалось-то?
— А того, что это была халява! — радостно поведала подружка. — У художницы, оказывается, есть похвальная традиция — каждого десятого клиента она разукрашивает бесплатно. Реклама такая.
— Промоакция, — кивнула я со знанием дела.
— Надо же, как мне повезло! Я только посмотрела на эту самую рисовальщицу, а она вдруг возьми и помани меня пальчиком, — продолжала радоваться подруга. — Конечно, это не совсем по-честному, ведь я вообще-то не собиралась пользоваться данной услугой, но так приятно: такая красота — и бесплатно!
— А что тут написано?
Я присмотрелась к узорам.
Они были крупные, четкие, даже такая слепая курица, как я, каждый завиток разглядит.
Но не поймет.
Чтобы я поняла, надо писать кириллицей, латиницей или по-гречески, иных письмен я, увы, не разумею.
— Все бы тебе что-то было написано, — фыркнула Ирка. — Писатель! Просто красивых узоров тебе недостаточно?
— Очень красивые узоры, просто замечательные, — вежливо повторила я, надеясь закрыть этим тему росписи по телу.
На сцену как раз вывели замечательного бегемота, хотелось и на него посмотреть, не только на подружку.
Бегемотов я вижу гораздо реже, чем Ирку, а они тоже очень даже ничего. Хотя и не разрисованы узорами.
Тут мое буйное воображение ловко нарисовало мне бегемота, талантливо расписанного под хохлому.
Я тряхнула головой, прогоняя дивное видение, и воображаемый бегемот сменил раскраску на гжель.
Пришлось несколько раз энергично зажмуриться, чтобы развеять это дивное диво.
— Что у тебя с глазами? — заметив мои гримасы, встревожилась чуткая и заботливая подружка.
— Ослеплены неземной красой.
Я не уточнила, что речь идет о красе бегемота. Подружка наверняка приревновала бы.
Я уставилась на арену, демонстративно не обращая внимания на Иркины сопение и ерзанье, и вскоре она не выдержала — пожаловалась цветному прожектору под куполом цирка:
— Вот на мне узор из хны, а кому-то хоть бы хны!
— Отличная рифма, — похвалила я, благосклонно разглядывая шествующего по доске гиппопотама.
Отличный оказался гиппопотам!
Ирка немного попыхтела и выдала новый экспромт:
— Я восточная красавица, мне мехенди очень нравится!
— Это заметно хуже, «красавица — нравится» — затерто, как «любовь и кровь», — покритиковала я.
Поэтесса затихла, сосредоточенно сопя. Как сопровождение к зрелищу танцующего бегемота этот звук был идеален.
Я расслабленно улыбнулась.
Люблю все идеальное.
Перфекционизм — это неизлечимо.
— Помоги мне с рифмой, — ворчливо попросила поэтесса.
Меня не пришлось упрашивать:
— Бегемот — ужасный жмот.
— Бегемот сожрал комод! — огрызнулась подружка. — Это не то! У меня восточная тема!
— Так и бегемот не западный.
— В Нил бегемота! Помоги зарифмовать Шехерезаду!
Я покосилась на то, что с ходу идеально рифмовалось с Шехерезадой, и честно предупредила:
— Ты не хочешь это слышать.
— А пооригинальнее ничего не придумаешь? — Ирка легко догадалась о моих банальных ассоциациях. — С задом-то я и сама ее зарифмовала бы, но это некрасиво.
— Смотря какой зад, — тонко польстила я.
Морщинки на Иркином лбу частично разгладились.
И тут распорядитель объявил о выходе иллюзиониста.
Плотный столб слепящего света рухнул из-под купола, как дюжая сосуля с питерской крыши, и интригующе медленно растаял, явив публике одноименного фокусника.
Питер Бург, оказавшийся долговязым юношей в смокинге из серебряной парчи, приподнял над блестящим от геля теменем фетровую каскетку и изящно поклонился.
— Так, я не поняла! А где цилиндр? — заволновалась Ирка.
— Какой цилиндр? — не поняла я, почему-то подумав, что речь о каком-то механизме.
— Тот, из которого фокусник будет кролика доставать! — взволнованно объяснила подруга. — Только не говори мне, что кролика вовсе не будет, я жутко разочаруюсь!
Мальцы поддержали мамашу, скандируя:
— Клолик! Клолик!
— Крорик! Крорик!
— Обойдетесь и без клорика, тьфу, кролика, — строго прикрикнула я на горлопанов. — Посмотрите лучше, какая тетя красивая! Ой, а какая у дяди пила блестящая…
— О, он сейчас блестящей пилой красивую тетю распиливать будет! — обрадовалась Ирка, устраиваясь поудобнее.
— Как блевно? — уточнил Манюня, проявляя похвальный интерес к технологическому процессу.
— Да она и есть бревно бревном, запомни, сынок, у таких красивых куколок голова всегда цельнодеревянная, — явно с прицелом на будущее просветила мамаша потомка.
— Ирка, из тебя получится жуткая свекровь, — пробормотала я.
— На заре ты ее не пили! — замурлыкала эта страшная женщина на мотив старинного романса. — На заре она сладко так спит…
Иллюзионист тем временем засунул безропотную деву в изящный лакированный гробик и зажигательно располовинил его бензопилой — только искры полетели.
Публика восторженно взвыла.
Очевидно, в зале собралось немало потенциальных и действующих жутких свекровей, а также мужиков, которых регулярно пилили их дамы, за что они втайне жаждали симметрично отомстить.
Потом фокусник поймал клоуна, который успел всех утомить своими ужимками, и в четыре руки с ассистенткой, на состоянии здоровья которой распиливание никак не сказалось, затолкал рыжего в зеркальный куб. Распорядитель любезно принес охапку шпаг, и Питер Бург эффектно, с лязгом, загнал их в куб с бедным клоуном.
— Ничего нового! — перекрикивая апплодисменты, прокомментировала Ирка. — Все эти трюки стары как античный мир и лично меня совершенно не удивляют, а жаль!
Право, не стоило ей этого говорить.
«Бойтесь своих желаний, ибо они могут сбыться», — говаривали древние китайцы, намекая на ситуации вроде нашей.
— А теперь, дорогие друзья, я продемонстрирую вам чудо чтения мыслей, и поможет мне в этом кто-то из почтенной публики! — провозгласил Питер Бург и вновь снял каскетку.
Фокусник повертел свой головной убор в руках, показывая почтенной публике, что он пуст, и запустил руку в черные фетровые глубины, утонув в них неожиданно глубоко — по плечо. Пару раз дернулся, как будто сопротивляясь тому, что рывками тянуло его в бездонную шляпу, и наконец с победным «Вуаля!» извлек на свет извивающегося белого зверька.
— Это же не кролик! — недоверчиво щурясь, возмутилась моя подружка. — Это же… Ой!
— Это клы-ы-ы-ыса! — восторженно взвыл ребенок рядом со мной.
В отличие от самой Ирки ее детки грызунов не боялись. Бояться надо было их самих — неугомонных юных монстров.
— Спокойствие, только спокойствие, это всего лишь маленький зверек, который не будет контактировать со зрителями! — встревоженно глядя на бледнеющую подругу, зачастила я.
Ага, как же!
— Дабы никто не обвинил меня в предвзятости, участника следующего номера выберет Лариска! — объявил Питер Бург, гад такой, и разжал пальцы, выпуская свою крысу Ларису на волю.
И это подлое и мерзкое голохвостое существо, как будто почувствовав, кто ему тут будет особенно бурно не рад, зловеще пошевелив усами, устремилось прямо к Ирке!
Ну, что сказать?
Представители разных видов искусств во все времена активно разрабатывали тему встречи. Но ни «Прибытие поезда» братьев Люмьер, ни «Ходоки у Ленина» Владимира Серова, ни даже «Торжественная встреча фельдмаршала А. В. Суворова в Милане в апреле 1799 года» Адольфа Иосифовича Шарлеманя и рядом не стояли с перформансом Ирины Максимовой и бесфамильной крысы Ларисы!
— Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень! — ошеломленно прокомментировал мой внутренний голос.
Но и бессмертные пушкинские строки были бессильны передать экспрессию этой встречи.
Неотрывно глядя на приближающуюся крысу, Ирка вскочила и замерла столбом.
Лариска, напротив, ускорилась, разбежалась и прыгнула.
— Стоять! — заорала я.
Не крысе — Ирке.
Мне было ясно: если подружка отомрет и побежит, будет сеанс массового травматизма. Проход узкий, сплошь заставленный ногами, а в Ирке больше ста кило живого веса, и помчит она, как раненый слон, не разбирая дороги и не видя преград.
— Не двигайся! — рявкнула я, сцапав подружку за подол.
Но кто бы меня услышал! И кто бы послушался!
Крыса с разгону влипла в Иркин фасад и распласталась на нем, как меховая наклейка.
Ирка набрала полную грудь воздуха (то есть много) и исторгла из себя поразительно долгий и мощный визг.
Не знаю, как это сработало — то ли крысу снесло звуковой волной, то ли она сама отцепилась, чтобы зажать ушки лапками, — но Лариска сорвалась с крутого бюста, как с обрыва. Не упала, нет — детские руки подхватили зверька и заныкали за пазуху так ловко, что куда там опытному иллюзионисту.
— Не смей!
Я ловко вытянула трепыхающуюся крыску из-под футболки юного фокусника Манюни и отбросила ее подальше от нас на арену.
Нимало не сконфуженная Лариска благополучно приземлилась на все четыре лапки, развернулась и села на попу, глядя четко на Ирку и откровенно угрожающе шевеля усами.
Зрители дружно выдохнули и разразились нервным смехом.
— Уберите ее! — гневно потребовала Ирка от владельца животинки. — Как вас там? Саратов, Воронеж… А, Петербург!
— Не сердитесь, уважаемая, идите к нам! — солнечно улыбнулся необидчивый фокусник. — На арену, прошу, прошу! Все видели — моя помощница выбрала именно вас!
— В гробу я видала вашу помощницу! — грубо огрызнулась Ирка.
— Я уберу ее, если вы выйдете! — не смутился хитроумный шантажист Питер Бург.
Я огляделась: публика наблюдала за происходящим с живым интересом и искренним удовольствием.
— Ох, иди уже, а то сама тут как клоун, — со вздохом посоветовала я сердитой подружке.
Манюня и Масяня запыхтели, предательски подталкивая маменьку в пышный зад.
— Да иду я уже, иду! — досадливо отмахнулась от помощников крысиная избранница.
Брезгливо отряхнув майку от воображаемой крысиной шерсти, она шагнула на арену.
Питер Бург щелкнул пальцами, и его дрессированная крыса взлетела в воздух в прыжке, угодив точно в подставленную шляпу, как самонаводящийся баскетбольный мяч в кольцо.
Зрители ударили в ладоши.
— Отличный прыжок, — ворчливо похвалила Ирка, настороженно косясь на каскетку, которую фокусник нахлобучил на свою набриолиненную голову. — Только не выпускайте ее оттуда!
— Ага, пусть она вам там плешь проест, — тихо хихикнула я.
Было очень похоже, что Питер Бург совсем безмозглый, даже не с пулей, а с целым грызуном в голове. Это же надо такое придумать — вытаскивать ни в чем не повинных зрительниц на арену с помощью крысы! Представляю, сколько женских обмороков сопровождало этот номер!
С другой стороны, очевидно, что жертва настоящая, а не подставная: крыса сама выбирает, никто ее не науськивает.
— Хорошо, что Ирка не упала без сознания! — запоздало обрадовался мой внутренний голос.
Я представила, что было бы, если бы моя, скажем прямо, не субтильная подружка плашмя рухнула в беспамятстве, и поежилась. Немало кресел и костей поломалось бы…
Питер Бург тем временем извлек из воздуха колоду карт, шуршащей лентой запустил их из одной руки в другую, ловко поймал, развернул пестрым веером и игриво обмахнул им суровую Ирку:
— Выберите карту, пожалуйста!
Насупленная Ирка копалась в колоде так долго, словно искала там платиновую карту VISA со своим именем, но в конце концов удовлетворилась банальной пиковой дамой.
Питер Бург, кто бы сомневался, загаданную карту угадал и перешел к обещанному чтению мыслей.
Выглядело это занятно.
Сначала тощий долговязый иллюзионист ужом вился вокруг Иришки, которая стояла посреди сцены, как каменная скифская баба, и мимически изображал напряженную работу сверхчеловеческого разума.
Потом Ирке вынесли небольшую школьную доску, и на ней она крупно, чтобы это видели зрители в зале, писала мелом ответы на вопросы фокусника. Сам Питер Бург при этом демонстративно отвернулся и еще завязал себе глаза черным шелковым шарфиком, чтобы у публики и мысли не возникло, будто он подглядывает.
И ведь угадывал как-то, стервец!
— Ваше имя?
Ирка заскрипела мелом, зловредно заходя издалека: «Мое имя простое, распространенное…
— Секунду… Я читаю… — сообщил Питер Бург.
— А я еще пишу! — съехидничала подружка.
В зале послышались смешки.
— Кажется, Мира! — провозгласил иллюзионист. — Правильно?
— Неправильно! — Ирка дописала: «Ирина» и поставила три восклицательных знака.
Зал хохотнул.
— Вы не отчетливо думаете, — попенял недобровольной ассистентке Питер Бург. — У кого-то в голове сумбур.
— Ха! У кого-то там вообще целая крыса! — огрызнулась подружка.
Зал заржал.
Номер магического шоу медленно, но верно превращался в комическую сцену.
— Что ж, я попробую еще раз, — не сдался фокусник. — Вы… Сейчас-сейчас… Вы — Мира! Нет, вы — Ира!
Зал ахнул.
— Это вам кто-то из публики сообщил, по рации, — предположила технически грамотная подружка. — Небось у вас приемник в ухе!
— Вы можете проверить и убедиться, что ничего такого у меня в ухе нет, — предложил неловкий чтец сумбурных мыслей.
— Зачем мне это надо — в уши вам смотреть, чего я там не видела! — отказалась Ирка.
— Да, вдруг оттуда крыса выглянет? — весело предположили из публики.
Народ захохотал.
— По-моему, симпатии граждан на стороне вашей маменьки, — сообщила я Манюне.
— Клыса тоже холосая! — ответил он грустно.
Явно понял, что разжиться длиннохвостым четвероногим другом не получится.
— Что ж, вы не Мира, а Ира, но буква «эм» мне почудилась не случайно! — повысил голос задетый фокусник. — Именно на эту букву начинаются имена ваших детей и супруга!
Зал замер в ожидании ответа.
Ирка положила мел и демонстративно скрутила пальцы освободившейся руки в вульгарную фигу:
— А вот и нетушки! Моих детей зовут Станислав и Владимир!
В зале свистнули, и тут в спину маменьки предательски ударили родные кровиночки:
— Я Масяня!
— Я Манюня!
— Масяня и Манюня! — подхватил Питер Бург. — Именно так вы обычно называете своих сыновей! А мужа…
— Моржик, тоже на букву «М», — сдаваясь, вздохнула Ирка. — Хотя вообще-то он Сергей.
Зал разразился аплодисментами.
Фокусник сдернул повязку, обернулся к публике и картинно поклонился, приложив руку к сердцу.
Ирка заозиралась, не зная, что ей делать дальше, но тут со скользкой от геля головы иллюзиониста свалилась каскетка, из которой тут же высунулась острая усатая мордочка, и подружка, подобрав юбки, сиганула за барьер арены, плюхнулась на место и вжалась в кресло.
Народ опять ударился в смех.
Питер Бург в земном поклоне сгреб Лариску с ковра и наконец удалился, держа в одной руке черную шляпу, а в другой белую крысу.
— Отличное выступление, — совершенно искренне похвалила я сердито сопящую подружку. — Не удивлюсь, если на выходе из цирка у тебя будут просить автографы.
— Ехидна ты, — упрекнула меня Ирка.
— Ехидна — это такой австралийский ежик, — просветила я темноту деревенскую. — А про меня нужно говорить «ехидина», это злой, язвительный человек. Хотя я-то добрая.
— Можно даже сказать, белая и пушистая, — съязвила Ирка.
— Как клыса Лалиса, — печально подсказал внимательно слушающий нас ребенок.
— Купила бы ты деткам котика, что ли, пока они сами себе четвероногого питомца не подобрали, — вполголоса посоветовала я крупно вздрогнувшей подружке.
Домой мы вернулись уже во второй половине дня, и утомленные детишки с маменькой, отобедав, завалились поспать.
Я тихонько ретировалась к себе, и там обнаружила, что за время моего не столь продолжительного отсутствия в интерьере квартиры произошли некоторые изменения.
Управдомша Софья Викторовна неожиданно приняла мою жалобу близко к сердцу.
Шаткая душевая кабина исчезла, оставив в качестве печального воспоминания о себе дырку в кафельном полу, зато появился карниз с блестящей пластиковой шторой.
Замена не показалась мне слабой, так как штора была украшена интересными рисунками на морскую тему.
«Половецкие пляски беременных морских коньков для сладострастных дельфинов» — назвала бы я это смелое живописное произведение. Пузатые морские коньки на полотне кувыркались не хуже цирковых акробатов, а дельфины с низкими и выпуклыми, как у неандертальцев, надбровьями тупо таращились на них, разинув пасти и пошло подмигивая. Хотя, возможно, это у них был нервный тик.
Я тоже прилегла было, но уснуть не смогла, потому что чувствовала себя несколько взбудораженной — все-таки в чем-то прав был В. И. Ленин, утверждавший, что для нас важнейшими из искусств являются кино и цирк. Весь этот шум, гам… Трюки, фокусы… Крысы, бегемоты… Хотя все же жаль, что тигров не привезли.
А вот интересно, почему в романах фэнтези никогда не бывает оборотней-бегемотов? Волки бывают, лисы, медведи, все виды кошачьих, приматы, а вот метаморфозы с бегемотьей испостасью мне как-то не попадались. И слоны-оборотни тоже не попадались. Может, потому что они очень большие? Вряд ли, ведь люди, превращающиеся в драконов, в фэнтезийных историях попадаются на каждом шагу, а драконы, мягко говоря, вовсе не мелюзга.
— Наверное, дело в том, что слоны и бегемоты голые, в смысле, у них нет ни чешуи, ни шерсти, — предположил мой внутренний голос. — Лысый оборотень — это как-то негероично.
Я немного поворочалась, не уснула и встала с дивана, чтобы сесть за компьютер.
С оборотнями Рина познакомилась тоже неожиданно, но чуть позже, чем с магом.
С магом-то все было ясно с самого начала: кем еще мог оказаться долговязый бородатый типчик в мантии и остром колпаке? Притом что в руке у него была палочка с огоньком на конце?
Рина разглядела, что это не длинномерная сигарета, и даже не стала спрашивать, с кем она имеет дело.
Понятно же — с магом.
А вот маг не удержался, спросил изумленно:
— Кто вы?!
— Неправильный вопрос, — сказала Рина, стряхивая с пальцев переливчатые капли.
Роскошный опаловый кирпич превратился в воду, что окончательно утвердило Рину в уверенности: без магии тут не обошлось.
— Правильный вопрос — где я?
Она заинтересованно огляделась и одобрительно хмыкнула при виде идеальной зеленой лужайки с идеальным водоемом в центре. Лужайку окружали идеального вида елочки.
— Ты не Дед Мороз, нет? — спросила Рина мага в колпаке.
— Какой дед? Мне всего триста восемь! — возмутился маг.
— Совсем пацан, — согласилась Рина и, потянувшись, вытерла руки о плюшевую мантию (а чего церемониться со всякой мелочью пузатой?). — Повторяю для юношески-тугоухих: я где?
— В Средиземии, разумеется!
— Ну конечно! Как я сразу не поняла — в Средиземии! — саркастически хмыкнула попаданка и приподняла тяжелую юбку ближайшей елки. — А хоббиты где? Уже ушли к Саурону?
— Послушайте, прекрасная дама, — начал маг, спешно соображая, как бы выпутаться из неприятной ситуации. — Не трогайтесь с места, закройте глаза, и я постараюсь вернуть вас обратно…
— В кусты, к маньяку и следственной группе?! — Рина торопливо отскочила подальше от места, с которого ее просили не трогаться. — Ну нет, я лучше тут побуду! В Средиземии вашей!
Маг вздохнул.
— И что теперь мне с вами делать?
— Кормить, поить и никуда не бросать! — с чувством ответила Рина, слегка переиначив широко известную в другом мире фразу кота Гарфилда.
Кормиться-поиться ушли порталом в таверну, и в итоге вечер неожиданно удался.
Какой-то зеленоглазый красавец с длинными пепельными волосами весь вечер посматривал на Рину с откровенным интересом, и после третьей кружки медовухи она решила одарить его своим вниманием.
Парочка переместилась на веранду — там было тихо и безлюдно — и замурлыкала о том о сем, постепенно сближаясь душевно и физически.
Он заправил ей за ухо выбившуюся из прически прядку, она потянулась снять с его мускулистого плеча, заманчиво обтянутого черным эластичным свитером, светлую пушинку.
А пушинка не захотела сниматься по-хорошему, и тогда Рина рассердилась и резко выдернула ее, слишком поздно сообразив, что это был собственный белесый волосок красавца, неразумно пробившийся сквозь трикотажное полотно.
— О-о, простите! — пролепетала девушка, продолжая двумя пальчиками, как пинцетом, сжимать злополучный волосок.
Рина бы его даже обратно воткнула, если бы имелась хоть какая-то надежда, что он снова прирастет.
Это был крайне неловкий момент, и девушка, наверное, умерла бы от смущения, не предоставься ей альтернативная возможность скончаться от страха.
Зеленоглазый дико взвыл, сверкнул очами, тряхнул серебряной гривой и превратился в злого волка.
Судя по вскипевшей на острых клыках слюне, его интерес к Рине сделался исключительно гастрономическим.
Девушка поняла, что сейчас ее будут тупо жрать, но не смирилась с этой нерадостной перспективой, ибо по складу характера не годилась на роль кроткой жертвы.
— А чего это у вас глаза совсем зеленые? Это неправильно! — заявила она, перехватывая инициативу. — У волков зеленых глаз не бывает, у них голубые. Или вы помесь?
— Кто-о-о?!
— Помесь. Наполовину волк, наполовину кошка, например. Или вообще лемур, как раз у лемуров глаза зеленые-презеленые!
— Я спр-р-рашиваю, ты кто-о-о?!
Ох, как же трудно ей было удержаться от вызывающего ответа «Я красная пролетарская шапочка»!
Тогда…
— А он высокий и мускулистый?
— А? — Я вернулась из вымышленного мира в реальный. — Кто?
— Ну, наш оборотень!
Я строго посмотрела на сверкающую глазами подружку.
Подкралась, понимаете ли, напугала творческую личность, от работы отвлекла и еще параметры «нашего» оборотня заказывает, нахалка!
— Нет, — ответила я зловредно. — Он вовсе не высокий и мускулистый. Он карликовый, хилый и траченый молью. В звериной ипостаси похож на плешивого чихуа-хуа.
— Фу! — скривилась подружка. — Брось каку, выключай компьютер! Я пришла позвать тебя на полдник и на прогулку.
— А что у нас на полдник?
Я не заставила себя уговаривать, послушно закрыла ноутбук и пошла на вкусный запах.
— Сырники с молоком.
— Сылники с молоком! Сырники с мороком! — дефективным эхом повторно анонсировали меню Масяня с Манюней.
— С мороком — это волшебно, это вполне в духе фэнтези, — хихикнула я, без промедления присоединяясь к трапезе.
— Мяу! — донеслось из разворошенной постели.
Я обернулась, всматриваясь в волны скомканных пледов:
— О, вы таки завели себе домашнего питомца?
— Это терефон! — радостно объявил Масяня.
И они с братцем принялись разноголосо мяукать.
— Я установила на СМС-оповещение оригинальный сигнал, — похвасталась Ирка. — Был выбор между мычанием, кукареканьем и мяуканьем, я предпочла последнее.
— Очень убедительно мяукает твой телефонный котик, — оценила я. — Рука сама тянется налить в блюдечко молочка.
Иркина рука тем временем нырнула в складки пледа и извлекла из них сумку, а из сумки телефон.
Я сунула в рот сырник, запила молоком и чуть не подавилась, услышав пугающий звук, который могла бы издать осипшая ворона.
— Фто это?
Я с трудом проглотила творожную жвачку и обернулась.
Сипела не ворона, сипела Ирка.
Смотрела она при этом на экран своего телефона, округлив глаза и рот, как персонаж известной картины Эдварда Мунка «Крик».
Ох, похоже добрый котик принес дурные вести!
— Что случилось?! — Я испугалась.
Не ответив мне, Ирка отшвырнула мобильник и двумя руками полезла в сумку. Шумно переворошила там все, как миксером, не удовлетворилась содеянным и вытряхнула содержимое сумки на кровать.
— Что ты ищешь?
— Кошелек.
Ирка разгребла руками кучу сумочного барахла и подняла на меня несчастные глаза:
— Его нет…
— В карманах посмотри, ты же в куртке сегодня ходила, — посоветовала я, проникаясь серьезностью ситуации.
Подружка метнулась к вешалке и последовательно проверила карманы всех выгулянных сегодня курток — и своей, и пацаньих.
Я тем временем дотянулась до ее выпотрошенной сумки, распялила ее на пальцах и обнаружила то, что ожидала, но вовсе не хотела найти — аккуратный бритвенный разрез у бокового шва.
— Не ищи, — со вздохом оповестила я подружку. — Сумка разрезана, кошелек у тебя вытащили. Что там было-то? Много денег?
— Наличных всего пара тысяч, но банковская карточка…
— Ну, с карточки без пин-кода деньги не снимут, — начала я. — Разве что за покупки в магазине или в Интернете расплатятся…
Ирка горестно всхлипнула.
До меня дошло:
— Что, эсэмэска как раз из банка была?!
— Ага, это она мяукнула, — подружка заморгала, тщетно удерживая слезы. — Банк любезно уведомил меня, что с моей карточки списаны все деньги, кроме неснимаемого остатка в пятьдесят рубле-е-е-ей…
Она заревела.
Масяня с Манюней, подумав немного, скорбно скривили губешки и завыли, образовав гармоничный бэк-вокал для солирующей маменьки.
— А ну, тихо! — гаркнула я. — Всем молчать, слезы и сопли утереть, слушать меня!
Стало тихо.
Три пары омытых слезами ясных бирюзовых глаз уставились на меня с надеждой и в ожидании чуда.
— Ты! — Я ткнула в Масяню. — Доедай сырники! Ты! — Это Манюне. — Допивай молоко! А ты! — Это уже Ирке. — Живо звони в банк и сообщай, что твои карточки украдены!
— А что толку-то, деньги ведь уже сняты, — прохныкала подружка, но все же застучала по кнопкам сенсорного экрана с набором скорости, как оголодавший дятел.
— У тебя есть свидетель того, что сама ты ничего не снимала, — подбодрила ее я.
И по ассоциации с юридическим термином «свидетель» вспомнила о нашем с подружкой бессменном ангеле-хранителе под погонами — полковнике Сереге Лазарчуке.
— Сидите здесь, я сейчас вернусь, — пообещала я и убежала к себе за мобильником.
— Сереж, привет, у нас беда, — напористо сказала я в трубку.
Та недовольно булькнула.
— Обед? — догадалась я. — Первое, второе и компот с булочкой? Сворачивай бивуак, труба зовет!
— Что, опять ты со своим трупом?! — простонал в трубке наш добрый полицейский друг.
— Во-первых, труп не мой, типун тебе на язык! — возмутилась я. — Во-вторых, тот труп еще утром был, и из-за такой мелочи я даже не стала бы тебя повторно беспокоить…
— Что, он был карликом?
— Почему это? — перебитая на полуслове, я потеряла мысль.
— Ну, если труп мелочь, то, значит, он карлик? — логично рассудил дотошный сыщик.
— Нет, он мелочь просто потому, что не имеет к нашей реальной проблеме никакого отношения, — торопливо объяснила я. — Так, мимо пролетел, по касательной…
— То есть на этот раз у вас там никого не убили? — заметно взбодрился приятель.
— На этот раз не убили, — подтвердила я. — На этот раз — ограбили! У Ирки сегодня сумку разрезали, вытянули кошелек с наличкой и карточкой и сняли с нее все деньги!
— И это во второй половине дня в субботу, когда банки не работают. — Серега обреченно вздохнул, понимая, что роптать не имеет смысла. Судьба такая! — М-да, умеете вы, девочки, вляпаться! Дай трубку этой раззяве!
Я рысью вернулась к Максимовым и сунула мобильник в дрожащую лапку подружки:
— Лазарчук у аппарата!
— Сережа? — жалобно прохныкала раззява.
Сережа на нее, видимо, рявкнул, потому что нюня подобралась, развернула плечи и отчеканила:
— Да! Слушаю! Сделаю! Уже бегу!
И она заметалась по комнате так резво и хаотично, что я опасливо поджала ноги.
— Ты куда снаряжаешься?
— Туда! — Подружка неопределенно махнула рукой.
— А мы?
— А вы не туда! — Ирка сгребла вещички в другую — не порезанную и не скомпрометированную — сумку. — Ты остаешься за старшего! Дети, слушаемся тетю Лену!
Дробный топот, хлопок двери.
Холодок по спине.
Я с запозданием осознала, что меня безжалостно бросили на растерзание короедам.
— Тетя Рена, идем гурять? — засверкал глазами Масяня.
— В палк, на карусери! — подхватил Манюня.
— Никаких карусерей, в такой дождь парк закрыт! — отбилась я, судорожно соображая, чем бы занять предприимчивых хлопцев до возвращения их порывистой мамашки.
— Лисовать! — предложил Манюня, вытащив на свет божий заныканный под кроватью мелок.
— Где тут рисовать?
Я опасливо покосилась на стену, с типично адлерским шиком украшенную роскошными фотообоями с изображением густого соснового бора в летний полдень.
Будь это мое собственное жилище, я бы запросто разрешила мальцам превратить летний лес в зимний, густо замазав зеленые ветки мелом.
Да пусть хоть белых медведей там нарисуют в продолжение и развитие шишкинской темы!
Но квартира была чужая, и я вполне резонно опасалась, что детский вклад в искусство мелочные хозяева оценят избыточно высоко, выставив Ирке полновесный штраф за порчу имущества.
О, придумала!
— Дай сюда.
Я отняла у ребенка мелок и вышла с ним в коридор, куда вели двери всех квартир.
Что тут у нас на полу? Ага, скромная коричневая плитка — самое то, что надо!
Опустившись на корточки, я по затейливой кривой проползла по коридору из края в край, по пути украшая пол затейливой двойной загогулиной без начала и конца.
— Тащите сюда свои машинки! — скомандовала я заинтригованным хлопцам. — Я вам гоночную трассу нарисовала, будете соревноваться в водительском мастерстве!
— Фолмула один, фолмула один! — возликовал Манюня.
— Один, но на двоих, — уточнила я. — Играйте дружно, если нужно будет подновить трассу — обращайтесь. На старт, внимание, марш!
Восторженно зарычали моторы (один заметно картавил).
Я рысью пробежалась по коридору, во избежание ДТП отодвигая подальше от трассы придверные коврики, немного полюбовалась азартными гонщиками и пошла к себе.
Под рев игрушечных болидов неожиданно хорошо работалось.
— Эй, маг! Давай спасай меня! — позвала Рина, оценив остроту и блеск волколакских зубов.
Как многое в этом дивном Средиземии, улыбка у оборотня была просто идеальная.
— Спасение попадающих — дело рук самих попадающих, — меланхолично ответил маг и припал к очередному кубку.
— Вот сволочь, уже бросил меня, — выругалась Рина и в отсутствие иной внимательной публики пожаловалась волку:
— Все мужики — козлы!
Волк моргнул.
— Ну, кроме тебя, — сделала поправочку обиженная, но справедливая девушка. — То есть, возможно, по внутренней своей сути ты тоже козел, но с виду все же волк. Эй, а это прикольно: волк и козел — единство и борьба противоположностей!
Волк неуверенно рыкнул.
— Да ну тебя, — отмахнулась наглая попаданка. — Конфету хочешь?
Она полезла в карман за конфетой, а вытянула комок испачканных бурым салфеток.
Волк дернул носом.
— Ну да, это кровь, — призналась Рина. — Но не моя.
— Какая кровь, чья? — выронив кубок, как укушенный, подпрыгнул маг. — Ты кого еще сюда притащи…
Притяжение крови — великая сила.
Чмок!
Ткань мироздания вспучилась пузырем, прорвалась, и на дощатый пол таверны вывалился потрепанный мужичок в спущенных штанах.
— И все ягодицы! — пробормотал ошарашенный маг.
К вечеру погода улучшилась, и мы с малявками пошли прогуляться по набережной.
В Адлере набережная — это эпицентр курортной жизни. Все наиболее значимые действа и события — как культурные, так и бескультурные — происходят именно на набережной. Тут тебе и нехитрые аттракционы, и детская площадка, и фотографы с разнообразной живностью, и промоутеры с рекламной полиграфией, и всяческие лоточники…
Сегодня традиционный ажиотаж дополнительно подогрело явление народу известного артиста-юмориста.
У концертного зала толпились фанаты Михаила Галустяна, жаждущие автографов и селфи со звездой. Артист, сам сочинец, честно старался не испортить репутацию курорта как всемирного центра гостеприимства и покорно фотографировался со всеми желающими. Желающих было много. Проход по набережной на подступах к фотозоне был сильно затруднен.
— Уфф! — сквозь толпу фанатов отбуксировав пацанят на детскую площадку, я тяжело выдохнула и огляделась.
Пляжный отдых в классической отечественной традиции — дело трудное, требующее напряжения душевных и физических сил.
Прием солнечных ванн под палящим полуденным солнцем, пиво-рыба-кукуруза-пончики, не отходя от линии прибоя, чача с утреца натощак и шашлыки с аджикой на сон грядущий — в таких условиях от отдыхающего до подыхающего, как от любви до ненависти — рукой подать. Редкий истовый курортник доживет в полном здравии до середины отпуска!
Впрочем, вышесказанное применимо исключительно к взрослым гостям курорта. Поскольку дети традиционными блюдами и напитками не злоупотребляют, они резвы и бодры в любое время суток, что только усугубляет суровую участь родителей или лиц, их заменяющих.
Я, например, даже будучи в хорошей физической форме, с трудом успевала за Масяней и Манюней. И постепенно укреплялась в подозрении, что ушлые детки для мгновенных перемещений в пространстве используют пресловутую портальную магию.
Вот только что ребенок с пыхтением карабкался на детскую горку — и вот он уже с неясной, но явно злокозненной целью яростно скрипит молочными зубами о башенку надувного замка!
Или это уже другой ребенок?
А тот, который был на горке, тянет перо из хвоста попугая, игнорируя негодующие вопли птицы и ее хозяева-фотографа?
— Чей ребенок? Граждане, это чей ребенок?!
Я молча подскочила, дернула упомянутого ребенка за шаловливую ручку и утянула его за ближайший куст, не забыв пригнуться, чтобы потеряться из виду по возможности бесследно.
— Мальчик, ты чей? Где твоя мама?! — тут же гневно возопили по ту сторону клумбы.
— Стой здесь!
Я с трудом поборола порыв соединить мальца и куст по проверенному методу Карабаса-Барабаса, который в паузах между действиями вешал кукол на гвоздь в стене.
У меня просто не было ни стены, ни гвоздя.
Да у меня и пауз не было!
— Чей мальчик? Мальчик чей?
Продавщица сладкой ваты нервно размахивала голой палочкой, словно пытаясь расколдовать Масяню, самопроизвольно превратившегося в человека-паука. Судя по его виду, ребенок в высоком прыжке прицельно влип лицом в большой ком сладкой ваты.
— Мася!
Я промчалась по клумбе, как ветер, но человечек-паучок был быстрее, маневреннее и, главное, мельче: спасаясь от поимки, он нырнул в миниатюрную бревенчатую избушку, не предназначенную для взрослых, а я вынужденно осталась за порогом.
— Женщина, это ваш ребенок?
— Да! — не оглядываясь, гаркнула я.
Оглядываться, предположительно, на Манюню не стоило, чтобы не упустить засевшего в домике Масяню.
— А это не ваш?
— Тоже мой!
Я решила ни от кого не отказываться.
Авось добрые возмущенные люди помогут мне собрать разбежавшихся гавриков в плотный пучок.
— Давайте всех сюда!
— Мальчик, иди к маме, — какой-то джентльмен в классическом курортном прикиде — бермудах и майке с надписью «Сочи» — подтащил ко мне сопротивляющегося Манюню.
— А это не моя мама! — зловредно тормозя ногами, громогласно объявил мелкий паршивец.
Продавщица сладкой ваты и пара мамашек посмотрели на меня с подозрением.
— Прекрасно, сейчас тебя заклеймят как похитительницу детей, — спрогнозировал мой внутренний голос.
— Ах, так я тебе, значит, совсем чужая, Масянечка? — возмутилась я, упреждая нежелательное развитие событий. — Ладно, но тогда ужином тебя пусть кормит кто-нибудь другой!
— Узын?! — обнадеженно пробасили в тылу бревенчатой избушки.
Тут малышня на площадке дружно захныкала.
— Ой, кто это?! — ахнула продавщица сладкой ваты, тыча своей не волшебной палочкой в интересующем ее направлении.
Я проследила его, обежала избушку и тоже чуть не разрыдалась, увидев выглядывающее из окошка чудище.
До Бабы-яги оно немного не дотягивало — курносый нос и короткие вихры классическому образу не соответствовали, но в целом чудище выглядело эффектно и стопроцентно являлось нечистью.
Чистого там вовсе ничего не осталось.
Еще бы!
Влипнуть потной мордахой сначала в ком сахарной ваты, а потом в клочковатую пыль, мелкий мусор и развесистую паутину — это очень быстрый, незатратный и результативный способ незабываемо украсить себя для шабаша на Лысой горе.
— Ты не поверишь, но у нас в тематическом парке штатную артистку для роли Бабушки Яги гримируют целых четыре часа, — сообщила я эффектно декорированному ребенку, осторожно потрогав самую крупную бурую бородавку на его сером бархатном лбу.
Слава богу, это была всего лишь сухая горошина. Она благополучно отвалилась, а ребенок отодвинулся от меня — и заодно от окошка. Закрепляя успех, я еще немного потыкала перстом в пыльный детский фасад, потом молнией метнулась назад — от окошка к двери — и ловко сцапала чумазого баб-яжонка за щиколотку.
После этого выволочь его из избушки не составило большого труда.
Я всего-то минут пять на это потратила и частично оглохла.
Добрые люди на меня очень нехорошо косились, зато родной братик нечистика прибежал мне помогать, и мы все трое наконец счастливо воссоединились.
Нежные детские ладошки в красивых грязевых разводах я ни в коем случае не собиралась выпускать из рук до самой двери квартиры, и любое препятствие на пути к ней смела бы корпусом, как неукрощенный могучий мустанг. Поэтому невзрачный мужичок, дерзко заступивший мне дорогу, серьезно рисковал быть затоптанным.
На его счастье, вопрос у человека был простой, не предполагающий затяжной беседы.
— Где Мишка?! — в высшей степени нервозно спросил он, бешено сверкая очами.
— Да вон же он!
Я резко дернула головой, указывая правильное направление чокнутому фанату Михаила Галустяна.
Мужичок отвернулся, я дернула пацанов за лапки, мы мгновенно обошли препятствие и ушли в скоростной слалом между кипарисами — так было быстрее, чем чинно топать по аллее, запруженной праздным народом.
Чтоб я еще хоть раз дерзнула выгуливать этих демонят без их чертовой мамы?!
Да ни за что!
Загнать троглодитиков в постель удалось только пряником, точнее, шоколадкой:
— Кто первый уснет, тот получит шоколадный батончик! — коварно пообещала я.
Нырять в объятия Морфея в соревновательном режиме Иркиным парням до сих пор не доводилось (большое упущение со стороны их мамаши), но за сладкий приз от кондитерской фабрики имени Бабаева Масяня с Манюней готовы были на многое.
Не прошло и десяти минут, как рухнувшие в кровати детки размеренно засопели.
Я сунула по батончику под каждую из двух подушек, заныкав третью шоколадку для себя.
Шоколад — удивительное вещество! Самый лучший домашний кондиционер для растрепанных нервов!
Оставив малышню мирно спать при свете ночника, я побрела к себе, ощущая себя добросовестным портовым грузчиком на исходе многотрудного ночного дежурства.
Виновато покосилась на своего домашнего любимца — ноутбук, не дождавшийся нынче вечерней порции вкусной рукописи, но заставить себя сесть за работу не смогла.
Оказывается, я уже забыла, какое это трудное и беспокойное, на грани опасного экстрима, занятие — присматривать за энергичными малогабаритными пацанами!
И то сказать, раньше в зоне моей персональной ответственности фонтанировал энергией всего один неукротимый ребенок, а сегодня я опекала сразу двоих таких.
Воистину Ирка — настоящая мать-героиня!
Существуй где-то в мире пункт обмена демонят на послушных детей, за каждого из подружкиных отпрысков дали бы по целому классу монастырского пансиона!
Я влезла под душ и минут пять с нескрываемым наслаждением отмокала в горячей воде, распариваясь, как ломкий сухой прут, постепенно превращающийся в превосходную гибкую розгу.
— Судя по образному ряду, абстрагироваться от проблем педагогики получается с трудом, — поддел меня внутренний голос.
— Педагогика затягивает, — согласилась я и ассоциативно отступила от воронки сливного отверстия под ногами, куда водоворотом уходила пенная жижа.
Зря я это сделала.
— Боишься просочиться на пару сотен лье в канализацию? — хихикнул внутренний голос, уместно процитировав Стругацких.
Я помотала головой.
Ох, не того я боялась!
Новенькая душевая штора с изображением сексульных игр обитателей моря не выдержала искушения близостью, потянулась и сладострастно обняла меня сверху донизу.
Гладкий мокрый пластик слился в экстазе с моей влажной кожей, и это оказалось невыразимо противно!
Как если бы я была невинной виноградной улиткой, а штора — порочной сластолюбивой коровой, поцеловавшей бедную улиточку взасос.
Я взвизгнула и задергалась, вырываясь из сексуального рабства.
Карниз не выдержал этих энергичных игрищ, и все мы рухнули на пол: я, штора и державшая ее железная палка — к сожалению, именно в таком порядке, а не наоборот.
Наоборот было бы мягче.
— Вот это, я понимаю, бурная половая жизнь! — издевательски восхитился мой внутренний голос.
Я попыталась встать — замотанная в штору, с карнизом на манер коромысла на плечах, — и, разумеется, не преуспела. Наоборот, сбила со стены мыльницу на присосках, наступила на мыло, снова грохнулась и горестно взвыла, ощутив резкую боль в ноге.
Черт, черт, черт! Да я на лыжах зимой не катаюсь, боясь травмировать конечности, которые нравятся мне целыми и невредимыми, а тут, похоже, позорно сломала ногу в санузле!
В гневе я с чувством шарахнула злополучным карнизом по стене и усладила свой слух глубоким музыкальным звуком, которым отозвался на удар стальной полотенцесушитель.
— Бум-бум-бум! — усложнил ритмический узор торопливый стук в наружную дверь. — Ленка, открой!
— Явилась, не запылилась! — злобно прошипела я в адрес припозднившейся подруженьки.
— Вернулась, не завернулась! — подхватил мой внутренний голос.
Явно намекнул, скотина, на меня, уже успевшую и завернуться, и навернуться.
И в кого он у меня такой ехидный?
— Ленка, ты там живая? — неожиданно громко и ожидаемо встревоженно поинтересовалась Ирка.
Наверняка прицельно кричит в замочную скважину, опасаясь разбудить короедов в соседней квартире.
— А если нет, то что? — ворчливо поинтересовалась я, с трудом отлипая от кафельного пола.
— А если мертвая, то тебе же хуже будет, потому что я выбью дверь! — пригрозила подружка.
Эта выбьет, можно не сомневаться.
— Сейчас открою, жди, — пообещала я, мучительно воздвигаясь и начиная трудный путь в прихожую. — Нет, не сейчас, но скоро… Еще сегодня, наверное, хотя как пойдет…
Моя проблемная нога идти вообще никак не хотела, она болела и явно начала опухать.
Тяжко подпрыгивая на второй, относительно невредимой (ссадина на коленке не в счет) нижней конечности, я кое-как добралась до двери и впустила в квартиру Ирку.
— Стриптиз с шестом? — неуверенно предположила она, пытаясь логично увязать меня, всю такую голую и мокрую, с трубой карниза, которую я использовала как костыль. — Для кого, интересно?
Она искательно оглядела комнату.
— Для собственного извращенного удовольствия, — буркнула я, аккуратно роняя себя на кровать. — Такая маленькая садо-мазо-игра, не обращай внимания, подай-ка мне халат!
— Слушаюсь, моя госпожа и повелительница!
— Давай, давай издевайся над бедной раненой мной, — не поддержала я назревающую ролевую игру. — Я, может, сейчас самый больной в мире человек, а ты не хочешь стать мне родной матерью!
— Душевнобольной? — уточнила неродная мать.
— Физически!
Я демонстративно побаюкала руками травмированную ногу и неподдельно захныкала.
— О-о-о, я вижу, дело плохо! — Подружка сменила тон. — Тут не халат нужен, а трусы!
— Какие, на хрен, трусы?! — плаксиво рыкнула я, подозревая, что душевнобольные среди нас все-таки имеются, и это не я.
— Если на хрен, то мужские, но ты, я думаю, семейники не носишь?
Ирка переместилась к шкафу, открыла дверцу и зашуршала тряпками, оживленно воркуя:
— Хотя, возможно, я не все знаю о тебе, о затейливая любительница членовредительского стриптиза… Сейчас оденем тебя, если получится — обуем и в травмпункт повезем, а там и доктор Айболит, он под деревом сидит…
— Ты, что, мне зубы заговариваешь? — догадалась я.
— А то!
Подружка нашла, что искала, и бросила мне чопорные бесшовные плавки и просторный сарафан.
Правильно, про джинсы с травмированной ногой придется забыть, и в откровенных стрингах к доктору идти не стоит… Если, конечно, мы не планируем ролевые игры…
Тьфу, о чем я?!
Я кое-как оделась, влезла в не обременяющие ноги шлепки, и мы отправились в травмпункт.
Идти было трудно. Я скрипела зубами, а Ирка без умолку болтала, старательно отвлекая меня от роли страдалицы:
— Вот зараза управдомша, в каком состоянии хозяйство содержит, это же просто ужас: душевые кабины шаткие, карнизы со шторами и вовсе падучие, во дворе труп, в двери вечно кто-то скребется, и какому идиоту, интересно, пришло в голову измалевать весь коридор мелком от тараканов?!
Я виновато ойкнула.
А, так это был мелок от тараканов, а не для детей…
— Ну, потерпи, потерпи! — Ирка неправильно трактовала мой возглас. — Есть и хорошая новость: лифт заработал! Тебе не придется скакать на одной ножке с шестого этажа на первый.
— Это действительно радует, — согласилась я, честно пытаясь найти в сложившейся ситуации позитив.
Помог мне в этом доктор: осмотрев мою лапку и сделав рентген, он диагностировал не перелом, а всего лишь растяжение, порекомендовав сегодня приложить к травмированной области лед, а уже с завтрашнего дня использовать согревающую мазь. А потом туго замотал мою ножку эластичным бинтом, использовав его огорчительно экономно.
— А можно еще немножко бинтиком обмотать? — спросила я. — Ну, так, для пущей красоты и чисто символически…
— А голову ты не ушибла? — прищурилась Ирка, не оценив мое оригинальное представление о символических красотах.
— Ну, пожалуйста, что вам, три метра бинтика жалко? — заныла я. — Я же не протез прошу, не деревянную ногу, даже не гипс…
И добрый доктор меня пожалел, а бинтика для меня не пожалел, так что в итоге нога моя стала похожа на белый кокон.
Выйдя на крыльцо травмпункта, я вручила Ирке свой мобильник, велела:
— Сфотографируй меня!
И я встала в эффектную позу на фоне вывески лечебного учреждения.
— Это для семейного архива? — поинтересовалась подружка, послушно сделав несколько снимков.
— Нет, это для моего начальства, — объяснила я, прикрепив наиболее удачное фото к моментально родившейся поэтичной эсэмэске «Ушла на больничный, клянусь, что вернусь!»
Хотя слово «ушла» как-то диссонировало с одноногостью…
А, ладно, какая разница! Главное — теперь никто не будет ждать, что я в ближайшие дни появлюсь на работе.
Я почувствовала, что мое настроение уже не падает, как пикирующий бомбардировщик.
Ирка же, хотя и уяснила, что я не скончаюсь в страшных муках прямо здесь и сейчас, на обратном пути продолжала посильно отвлекать меня от печальной — в свете моей временной одноногости — действительности.
Темы для болтовни подружка находила по ходу жизни и по пути следования автомобиля одновременно.
— Какие в Адлере названия улиц однотипные, ты заметила? — трещала она. — Улица Тюльпанов, улица Акаций, Цветочная улица, Сиреневая… Как будто мы в коттеджный поселок к Незнайке закатились! Нет, чтобы честно назвать: улица Тьмы Египетской, улица Бродячих Собачек, улица Колдобин и Рытвин, имени семидесятилетия бомбардировки Хиросимы…
Я захихикала и, разумеется, рачительно вспомнила о своих писательских нуждах:
— Ирка, а давай для населенных пунктов в моем романе-фэнтези названия придумывать?
— А давай!
Подружке только дай поучаствовать в увлекательном процессе литературного творчества.
— Улица Охромевшего Дракона, а? Как тебе?
— То есть она не очень-то ровная, эта улица, да? — резонно предположила я.
— Ну а откуда во мгле средневековья ровные улицы? — пожала плечами подружка. — Но если про дракона тебе не нравится, то вот еще варианты: Нижнеэльфийская, Верхнегоблинская, Староорочья и Новогномская! И трактир «Вертелятор»!
— Ммм?
— От слова «вертел», потому что это в том трактире самый востребованный предмет кухонной утвари.
Дома заботливая подружка уложила меня в постель и подпихнула под травмированную ногу подушку.
— Неудобно, — пожаловалась я. — Слишком мягко, нога проваливается.
Ирка молча заменила обычную подушку диванной.
— А теперь слишком твердо! Ноге жестко!
— На тебя не угодишь! — не выдержала сестра милосердия.
Сердито посопев, она ушла, и я было подумала, что капризный пациент в моем лице (и, главное, ноге) остался без материнской заботы, но минут через пять Ирка вернулась.
— Вот. От души отрываю!
Она продемонстрировала мне подушку-думку с искусно вышитыми лупоглазыми котятками.
— Та самая, винтажная?
Я оценила Иркину щедрость.
Этих котяток на плотной бязевой наволочке в свое время вышила еще подружкина бабушка. За полвека нитки заметно выцвели, а местами полиняли, и котятки приобрели довольно потрепанный вид, но Иркины детские воспоминания о безмятежной дреме на деревенской печке нисколько не потускнели. Поэтому всякий раз, когда она куда-либо уезжает, подружка берет с собой бабулину подушечку — благо та невелика и не занимает много места в багаже.
Выражаясь в стилистике фэнтези, для Ирки эта вещица — артефакт домашнего уюта.
— А вот теперь в самый раз! — обрадовалась я, протестировав подушку с котятками. — Не слишком твердо, не слишком мягко, ноге удивительно удобно… Что там внутри?
— Чечевица. От прежних жильцов в шкафу большая банка ее осталась, а у нас чечевицу никто не ест, — объяснила подруга. — Вот, кстати, о еде: подсласти-ка себе жизнь!
Она вручила мне шоколадную плитку, пожелала спокойной ночи и удалилась к себе.
Жаль, я успела съесть только пару долек — уснула мертвым сном.
