Глава 8
21 июня 1996 года
– Это тебе, – объявил Кэйд, стоя на пороге моей квартиры.
– Они прекрасны, – выдохнула я, принимая огромный букет с рынка на Пайк-плейс. Тюльпаны, гортензии и левкои были завернуты в белую бумагу. Я уткнулась носом в цветок оттенка лаванды, напомнивший мне о доме. Левкои всегда были любимыми бабушкиными цветами, в ее саду всегда росли белые и розовые сорта. Теплым летним утром их нежный аромат вплывал в окно моей спальни.
– Красивая квартира, – оценил Кэйд, оглядываясь по сторонам.
– Она слишком маленькая, – ответила я. – Но отсюда великолепный вид, и Трэйси отличная соседка. У нас обеих сверхъестественное чутье, и мы сразу понимаем, когда другому необходимо личное пространство. Сегодня она у своего бойфренда.
Я улыбнулась.
– Есть хочешь?
– Просто умираю с голоду, – признался Кэйд.
– Это хорошо. – Я бросила взгляд на настенные часы. – Ужин будет готов примерно в пять минут восьмого. Надеюсь, ты продержишься до этого времени.
Кэйд весело улыбнулся.
– В чем дело?
– Мне нравится то, как ты говоришь.
– То, как я говорю?
Его улыбка стала еще шире.
– Пять минут восьмого. Никто никогда так не говорит.
– О! – Я тоже улыбнулась. – Когда тебя воспитывают бабушка и дедушка, то именно так ты и говоришь. Мы обязательно ужинали по расписанию, и у нас в комнате стоял диван-кровать. – Я рассмеялась. – Я могу продолжать бесконечно.
– Забавно, – заметил Кэйд.
– Ну, – я заглянула в духовку, – это не так забавно, когда в шестом классе на игровой площадке ты произносишь: «Какой вздор!» – и потом вся школа до конца учебного года над тобой потешается.
У Кэйда на лице появилось удивленное выражение:
– «Какой вздор!», значит?
– Ага.
Он снял куртку, повесил ее на крючок возле двери и уселся на стул. Я взяла несколько листочков базилика из холодильника и вдруг почувствовала, что совершенно не готова к приходу гостя. Что, если я пересолила мясо? И не слишком ли вялым был салат?
Я сообразила, что забыла налить нам вина, и взяла бутылку бордо.
– Не знаю наверняка, насколько оно качественное. Мне его подарили.
Кэйд внимательно изучил этикетку:
– Думаю, мы сейчас это выясним.
Я нашла штопор и постаралась как можно аккуратнее ввернуть его в пробку. Но стоило мне потянуть штопор вверх, как пробка треснула и сломалась.
– Проклятье! – зашипела я, делая шаг назад. – По-моему, я все испортила.
– Сейчас мы это исправим, – успокоил меня Кэйд. – Зубочистка у тебя найдется?
– Зубочистка?
– Да. Моя тетя научила меня одному фокусу, который помогает при любых неудачах с винными пробками.
Я улыбнулась, порылась в ящике со столовыми приборами и нашла баночку с зубочистками, оставшимися после провалившейся попытки Трэйси приготовить мясные мини-шарики на шпажках для вечеринки в прошлом месяце. Я протянула зубочистки Кэйду.
– Отлично, – одобрил он, принимаясь за работу. – Вот смотри, как это делается: пока пробка еще в бутылке, втыкаешь в нее зубочистку под углом сорок пять градусов. – Руки Кэйда двигались ловко и уверенно. – Очень осторожно вытаскиваешь пробку и… – он вытащил абсолютно не раскрошившуюся пробку из бутылки, – вуаля!
– Потрясающе. – Я улыбнулась, налила два бокала и передала один ему.
Кэйд поднес бокал к уху.
– Это хорошее вино.
– Ты его слушаешь? – уточнила я, несколько сконфуженная.
– Точно, – ответил он. – Я ничего не знаю о вине. Но один из моих друзей, который работает в этой отрасли, объяснил мне, что хорошее вино, особенно французское красное, будет немного потрескивать после того, как его налили в бокал.
Я поднесла бокал к уху и улыбнулась.
– А знаешь, я действительно слышу треск, – сказала я. – Никогда в жизни ни о чем подобном не слышала.
– Хруст, треск, щелканье… «Гренаш-блан».
– Ты забавный.
Кэйд подмигнул:
– Держись меня, детка, и будешь хохотать так, что живот надорвешь.
Я усмехнулась, достала из шкафчика две обеденные тарелки. Одна моя часть думала: «Кто этот парень или, если говорить точнее, за кого он себя принимает?» А другая часть гадала: где он был всю мою жизнь?
Кэйд сделал глоток вина и подошел к окну.
– Мне никогда не надоедает смотреть на паромы, – призналась я. – Знаешь, у каждого из них свой характер.
Он повернулся ко мне:
– В самом деле?
– Да. – Я указала на посудину, плывшую со скоростью улитки. – Это «Берта». Она любит командовать.
Кэйд фыркнул.
– Неужели?
– «Мэйв» – лапочка, – продолжала я, прищуриваясь, чтобы рассмотреть еще один паром вдалеке. – А вот «Элинор» просто нахалка.
Кэйд посмотрел на меня так, как будто я сказала что-то странное или очень смешное или то и другое одновременно.
Мне захотелось признаться ему в своих пристрастиях.
– Я люблю Пьюджет-Саунд, соленую воду, чаек, острова.
– Я тоже, – ответил Кэйд. – Не знаю, смог ли я быть счастлив без моря.
– И я тоже.
– Давай как-нибудь съездим на остров.
– А ты хочешь?
– Конечно, – сказал Кэйд. – Давай устроим путешествие. Паром, пляж, ужин, все такое.
– Ладно. – Я улыбнулась и снова наполнила наши бокалы. Потом включила радио. Играла какая-то неизвестная мне группа.
Кэйд округлил глаза.
– Soulstreet Underground, – сказал он. – Мы подписали с ними контракт два года назад. Они оказались самыми трудными для работы среди всех, с кем мы имели дело.
Он потер лоб.
– Почему?
– Автобус для тура оказался недостаточно вместительным. Их альбом пришлось ставить в ротацию одиннадцать тысяч раз, чтобы все получилось. Фронтмен отказывался петь, если перед концертом в гримерку ему не ставили особую бутилированную воду из Франции. Ну и все в таком роде.
Я покачала головой:
– Ты серьезно?
Он пожал плечами:
– Это плохо. Но потом мы выяснили, что кое-кто из «Субботнего вечера в прямом эфире» фанат этой группы. И мы уже были близки к тому, чтобы группу выпустили в эфир на одном из шоу весной. Но тут фронтмен заявил, что ненавидит это шоу, поэтому ничего не получилось.
Я всплеснула руками:
– Кто может ненавидеть «Субботний вечер в прямом эфире»?
– Вот именно. В любом случае в музыкальном бизнесе полно таких личностей, – продолжал Кэйд. – Такое я не люблю. Меня привлекает музыка, а не скандалы.
Он отпил большой глоток вина.
– Как правило, всей этой суетой занимается Джеймс. Он более спокоен.
– То есть ты ищешь таланты, а он ими занимается?
– Полагаю, можно сказать и так, – согласился Кэйд. – Когда-нибудь я тебя с ним познакомлю.
– Я была бы рада, – улыбнулась я, и в ту же секунду запищал сигнал – датчик дыма на потолке. Я метнулась к духовке, из дверцы которой вырывался дымок. – О нет!
Кэйд подпрыгнул и попытался отключить датчик, но ему это не удалось, датчик продолжал громко пищать.
– Проклятье, эта штука не отключается.
– Можешь ее заткнуть? – попросила я, взяла рукавицу и вытащила превратившийся в угли ужин.
– Ты серьезно? – со смехом спросил Кэйд.
– Сделай хоть что-нибудь, чтобы этот писк прекратился. – Я открыла окно, чтобы хоть немного разогнать дым.
– Ладно, как скажешь. – Одним движением Кэйд вырвал датчик дыма из потолка, так что остались только свисающие оттуда провода. Мы переглянулись и захохотали.
– Прости, – извинилась я.
– И при этом ты называешь себя кулинаром, – пошутил он.
– Должно было получиться вкусно, – попыталась оправдаться я. – Это были баклажаны.
Кэйд закрыл глаза и с серьезным видом прижал руку к груди:
– Не мучай меня рассказами о том, что это должно было быть.
Датчик дыма, лежавший на кухонном столе, вдруг пискнул.
– Я думал, мы его доконали, – удивился Кэйд.
Мы оба склонились над датчиком, который вел себя так, будто у него был мозг.
– В нем даже батарейки нет, – заметила я.
Кэйд кивнул:
– Должно быть, это пришелец.
Датчик пискнул снова, и мы оба засмеялись.
– Может быть, это из той серии, когда кто-то теряет конечность, но продолжает чувствовать боль.
– Фантомные боли, – вспомнил Кэйд.
– Фантомный писк, – кивнула я.
Он фыркнул:
– Ты смешная.
– Как бы нам от него избавиться?
Кэйд огляделся по сторонам.
– Мы можем засунуть его под диванные подушки.
– Или вынести в коридор, – предложила я.
Мы снова рассмеялись. Я помолчала, сожалея о неудавшемся ужине, потом покачала головой.
– Поверь, я действительно умею готовить.
Он оглядел сгоревшие баклажаны на противне.
– Конечно же, умеешь, – насмешливо сказал Кэйд и взял меня за руку. – А сейчас давай просто пойдем в тайский ресторан.
– Согласна, – со смехом ответила я.
Пока я надевала свитер и искала сумочку, Кэйд накинул куртку и взял попискивающий датчик дыма.
– Мы найдем для тебя отличный дом, дружок, – приговаривал он. – И этот дом называется мусорным баком.
Двадцать минут спустя мы уже сидели за угловым столиком в тайском ресторане в двух кварталах от моего дома и усердно работали вилками.
– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что сказали бы твои родители о тебе сейчас, когда ты стала взрослой? – спросил Кэйд.
– Да, – ответила я, в третий раз пытаясь накрутить на вилку непокорную лапшу. – Я думала о том, гордились бы они мной или нет.
– Я тоже об этом думал, – признался он. – Мне же почти тридцать, но в каком-то смысле я все еще чувствую себя ребенком, который ждет одобрения родителей.
Я кивнула:
– Я тоже все еще чувствую себя ребенком.
– Думаешь, так будет всегда?
– Не знаю. Возможно. Может быть, некоторые люди всю жизнь остаются в душе детьми.
– Надеюсь, я из их числа.
– По-моему, так и есть, – сказала я, наблюдая за парочкой тинейджеров, проходящих мимо по тротуару. Девушка остановилась, чтобы ее парень зажег ей сигарету. Она глубоко затянулась, перебросила волосы через плечо так, как это делает каждая девушка, когда ей шестнадцать.
– Ты когда-нибудь курил? – спросила я.
– Не-а, – ответил он. – Но я пробовал. Разве мы все этого не делали?
Я усмехнулась:
– Первый раз я выкурила…
Кэйд удержал меня за руку.
– Подожди, дай я угадаю…
– Гвоздичную сигарету, – выпалили мы хором и расхохотались.
Он потянулся еще за одним спринг-роллом, и вдруг его глаза стали серьезными.
– Забавно думать, что наши родители делали все то же самое. Курили гвоздичные сигареты. Попадали в неприятности. Чувствовали себя потерянными.
– Ага, – согласилась я. – Разве не это великое открытие взросления?
Кэйд кивнул:
– Вот именно. Наши родители об этом не думали, и мы не думаем. Может быть, никто об этом не думает.
– Согласна. Я до сих пор не могу поверить, что мои статьи появляются в газете.
Он усмехнулся:
– И кто бы мог подумать, что мальчишка, отказавшийся учиться играть на фортепиано и с трудом подбирающий несколько нот на бас-гитаре, окажется во главе продюсерской компании?
– Родители гордились бы тобой, – уверенно сказала я, – очень бы гордились.
Кэйд отвел глаза, и я подумала, что мои слова коснулись его сердца. Он на мгновение поджал губы, потом снова посмотрел на меня:
– Как познакомились твои родители?
– Они встретились в Биг-Суре, – сказала я.
– В Биг-Суре?
– Ну да, они же были хиппи. Мама и ее лучшая подруга ехали по автостраде номер один в автобусе «Фольксваген», а отец с приятелем голосовали на дороге.
– Не может быть! – воскликнул Кэйд.
– Они сразу же влюбились друг в друга и провели уик-энд в Биг-Суре в каком-то палаточном лагере с видом на океан. Для меня эта история всегда казалась волшебной, во всяком случае, в том варианте, в каком я слышала ее от бабушки.
– Я там никогда не бывал, – сказал Кэйд.
– А мне всегда хотелось туда поехать, – призналась я, – чтобы пройти по следам любовной истории моих родителей.
Я на мгновение замолчала, вспоминая то, что рассказывала мне бабушка о чудесном времени в жизни моих родителей. Мама была красавицей с золотыми волосами, оливковой кожей и глазами цвета моря. Папа всегда был хорош собой, и особенно в 1971 году: сильные руки, теплая улыбка и темные волосы, завязанные сзади в конский хвост. Он поразил маму своей страстью к жизни, мечтами о будущем и игрой на гитаре. Судя по всему, он сыграл по просьбе мамы ее любимую песню Джоан Баэз и при этом знал все слова.
– Они были родственными душами, – продолжала я с легкой завистью. – Если ты веришь в подобные вещи.
Кэйд пожал плечами.
– Не знаю, верю ли я, – сказал он. – То есть я хочу верить, что в жизни каждого человека обязательно бывает одна настоящая любовь, когда он встречает того, кто его дополняет. – Он покачал головой. – Но так ли это на самом деле?
– Тебе когда-нибудь разбивали сердце? – спросила я, не отвечая на его вопрос.
– Да, – просто ответил он.
Я не стала расспрашивать его, но мне стало интересно, какая девушка бросила его. Была ли она красива? Была ли она из мира музыки? Или она до сих пор присутствует в его жизни? И хотя я сама оплакивала потерянную любовь в колледже куда дольше, чем в этом признавалась, едва ли я могла бы сказать, что мне разбили сердце в общепринятом смысле этого выражения. Да, мне было больно. Но сердце мое не разбилось по-настоящему.
– Что ты носишь в этом медальоне? – спросил Кэйд, пока официантка доливала воду в наши стаканы.
Я мгновенно поднесла руку к шее и посмотрела на крошечное украшение, которое носила все эти годы. Я так редко его открывала, что, честно говоря, не могла вспомнить, когда же я это делала в последний раз. Но мне показалось совершенно естественным сделать это перед Кэйдом, поэтому я нажала на замочек. Медальон раскрылся, и крошечный кусочек раковины оттенка молочного нефрита упал мне на ладонь. Я протянула его Кэйду.
– Дедушка нашел эту раковину на пляже в Нормандии во время войны, – объяснила я. – Раковина разбилась, но я всегда ношу с собой ее маленький осколок на счастье.
– Мне нравится. – Глаза Кэйда сверкнули. – Я был в Нормандии.
– Правда?
Он кивнул:
– Моя мама всегда хотела увидеть север Франции. Ей так и не удалось там побывать, поэтому моя тетя повезла туда меня. И хотя ей это было не по карману, она взяла кредит, и мы полетели в Париж.
Кэйд надолго замолчал.
– А потом я увидел, как она плачет на берегу. – Он вздохнул.
– Ты возвращался туда?
– Нет. С тех пор я там не бывал. Но мне бы хотелось поехать. – Кэйд улыбнулся. – Может быть, мы сможем съездить туда вместе и найти для тебя еще одну раковину.
От этих слов мне стало тепло на душе.
– Как ты посмотришь на то, чтобы мы заключили с тобой соглашение? – продолжал Кэйд. – Мы поедем туда вместе ради воспоминаний. – Он легко коснулся моей руки. – Что скажешь?
– Я скажу «да».
