22 февраля
Шестьдесят один день после исчезновения

Он сидел в кресле перед зеркалом, окруженным лампочками с ярким белым светом. За воротник рубашки были засунуты бумажные салфетки, чтобы не испачкать ее гримом. Гримерша мягкой кисточкой наносила ему тон на щеки, и Фогель, прикрыв глаза, наслаждался ласковыми прикосновениями. В нескольких метрах сзади костюмерша гладила его пиджак. Для интервью он выбрал синий шерстяной костюм, бледно-голубой галстук с мелким цветочным орнаментом и для рубашки – простые овальные запонки розового золота. Из кармашка пиджака высовывался желтый шелковый платок.

Стелла Хонер вошла в гримерку, не стучась, а за ней появился солидный человек лет пятидесяти с дипломатом в руке.

– Мы готовы начинать, – объявила она.

На ней уже был темный костюм, в котором она выйдет в эфир. Она протянула руку:

– Где дневник?

Фогель слегка повернулся, не открывая глаз:

– Всему свое время, моя дорогая.

– Я твое условие выполнила. Теперь твой ход.

– Я его сделаю, не волнуйся.

– Нет, я не могу не волноваться, – возразила она. – Почем мне знать, а может, ты собираешься меня надуть?

– Твоя редакция получила одну из страниц, и вы убедились, что она подлинная.

– Это была всего лишь фотокопия, а теперь мне нужно все остальное.

Фогель лениво приоткрыл веки и посмотрел на отражение Стеллы в зеркале. Она была возбуждена, и ее можно было понять.

– Но ведь почерк совпал с почерком Анны Лу.

– Скажи хотя бы, что там, в этом треклятом дневнике?

– Тайны, которые не доверяют никому, – намеренно торжественно произнес Фогель.

– У Анны Лу были отношения с мужчиной много старше ее? – допытывалась Стелла, надеясь уловить по малейшим изменениям мимики Фогеля подтверждение такой странной гипотезы.

– Всякий раз, когда мы видимся или разговариваем, ты пытаешься заставить меня что-то тебе открыть. Но ты из меня слова не вытянешь, пока я не увижу красного огонька телекамеры.

– Я должна знать. Я не могу позволить тебе играть по твоим правилам. Это моя программа, а я, получается, единственная, кто ничего не знает о предмете разговора. Зачем тебе понадобилось, чтобы присутствовал Мартини? Какое отношение он имеет к дневнику Анны Лу?

Никакого не имеет, но у Фогеля не было ни малейшего намерения это открывать. Тетрадка Анны Лу было всего лишь поводом встретиться с Мартини лицом к лицу. Он уже знал, что сделает, когда будет в эфире. Он извинится перед Мартини от лица полиции, признает собственную ошибку и тем самым вызовет замешательство у своих боссов, у тех самых ублюдков, которые его бросили. Хорошо бы, если бы после этого Мартини его публично простил. Преследователь и преследуемый смогут обнять друг друга в слезах – публика всегда обожала такие сцены примирения. Дневник Анны Лу станет главным лакомством вечера. А Фогель прочтет то место, где Анна Лу пишет об Оливере и о букве «о», которую в знак любви начертила у себя на запястье. Кто знает, может быть, редакция Стеллы умудрится напасть на след таинственного юноши. Его свидетельство по телефону в прямом эфире станет кульминацией вечера.

Но Хонер, ничего не знавшая о его планах, явно била копытом.

– Я в любой момент могу все отменить, – пригрозила она. – Никакой прямой трансляции, никакого учителя. И всю вину свалю на тебя.

Фогель рассмеялся.

– Он сразу согласился, – сказал он, намекая на Мартини. – Я удивлен.

– Думаю, он согласился потому, что спит и видит, как бы устроить тебе козью морду в прямом эфире, – улыбнулась Стелла, довольная собой.

– Он выдвинул какие-то условия?

– Не твое собачье дело.

Фогель поднял руки в знак капитуляции:

– Считай, что я ничего не говорил, извини.

Стелла повернулась к человеку с дипломатом и сделала ему знак подойти.

– Знакомься – это адвокат, представляющий интересы сети телевещания.

– Прямо-таки, – иронически вставил спецагент.

Адвокат вытащил из дипломата какие-то бланки и положил их перед Фогелем на столик:

– А теперь мы обяжем вас подписать акт, которым вы гарантируете, что дневник подлинный, и тем самым мы освобождаемся от любой ответственности перед законом.

– Сколько пышных слов, чтобы высказать простейшую вещь!

– Я свое обещание выполнила, – сквозь зубы процедила Стелла. – Не так-то легко было уговорить Мартини, уверяю тебя.

Фогелю это понравилось, значит учитель все еще его боится.

– Я слышал, он пишет книгу о своей истории. А ты уже знаешь, какая роль тебе там уготована? Ты напористая корреспондентка или бессовестная журналистка?

Стелла крутанула кресло, чтобы оказаться напротив Фогеля и смотреть ему прямо в глаза.

– Слушай меня внимательно. Я не желаю, чтобы со мной шутили.

– Похоже, свобода приносит немалый доход знаменитым бывшим узникам. Любопытно было бы узнать, сколько с вас вытянул Леви.

– Этот вопрос не включен в интервью, и не дай тебе бог его коснуться.

Тут снова вмешался адвокат:

– Чтобы удостовериться, что все идет согласно договоренности, трансляция пойдет в эфир с пятисекундной задержкой, чтобы иметь возможность вырезать вас из сценария.

Фогель притворился, что очень напуган. Он посмотрел на Стеллу и с сарказмом в голосе спросил:

– Ты больше мне не доверяешь?

– Я никогда тебе не доверяла, – отрезала та и вышла из гримерки.

Минут через десять пришла ассистентка режиссера, чтобы забрать Фогеля и проводить его в студию. Спецагент надел пиджак и бросил последний взгляд на свое отражение в зеркале. «Вперед, старик, – сказал он себе. – Покажи им всем, кто ты есть».

Ассистентка в наушниках и с папкой в руках повела спецагента по коридору, потом распахнула створки противопожарной двери, и они вошли в большое темное помещение. Для программы Стеллы забронировали огромную студию. Фогель и ассистентка пробирались за декорациями, она шла впереди и время от времени что-то говорила в микрофон, спрятанный в наушниках.

– Гость на подходе, – предупредила она режиссера.

Пока они шли, Фогель уже начал различать шум человеческих голосов в студии. Стелла заверила его, что зрителей тщательно отбирали и четко разделили на тех, кто был уверен в виновности учителя, и тех, кто считал его невиновным. Это поможет избежать предвзятости или перевеса в чью-либо пользу. Фогель отнесся к ее заверениям спокойно, потому что на самом деле ему это было не важно: пройдет немного времени, и они с Мартини окажутся по одну сторону баррикад.

Они вошли в комнату для гостей, и ассистентка передала его технику, который приколол ему к галстуку радиомикрофон. Пропуская провод под пиджаком, он предупредил:

– Даже если мы не в эфире, в режиссерской слышат каждое ваше слово.

Фогель кивнул, давая понять, что ему все ясно. Это была дежурная фраза, чтобы заставить его сосредоточиться, ибо часто случалось, что гости пускались в рассуждения о совершенно посторонних вещах. Но спецагент был человеком бывалым, и это ему не грозило.

– Итак, дамы и господа, скоро мы начинаем, – произнес аниматор, разогревавший публику.

Эту фразу он произнес подчеркнуто торжественно, и в студии раздались аплодисменты и шум.

Хотя темой вечера был дневник погибшей девочки, люди пребывали в возбуждении. Мысль о том, что они появятся на экранах телевизоров, сразу их меняет, подумал Фогель. Они не станут ни знаменитыми, ни богатыми, но их жизнь все-таки изменится. Теперь у них появится возможность при случае ввернуть, что они принимали участие в шоу, даже пусть их роль и была незначительной. И все из-за того, что они мелькнули на этом треклятом экране.

– Напоминаем вам, что не нужно комментировать вслух все, что происходит в студии, и просим вас аплодировать только по знаку наших ассистентов, – сказал в заключение аниматор.

Снова послышались аплодисменты.

Пока гримерша поправляла ему тон на лице, Фогель рассеянно обернулся к проходу между декорациями, по которому должны были выходить в студию гости. За кулисами был полумрак, а потом сразу, без перехода, начинался яркий свет.

И на этой границе света и тени стоял Мартини.

Фогеля он не заметил и с детским любопытством разглядывал все, что происходило вокруг. Даже на расстоянии нескольких метров Фогель увидел, что тот почти полностью восстановился. Синяки на лице исчезли, а может, это гримерша так ловко справилась со своей работой. Гипса на правой руке не было, но он все еще опирался на трость. Он заметно поправился и уже не выглядел как живой скелет.

Однако в сравнении с прошлым его внешний вид сильно изменился.

Переменилась одежда. Никаких вельветовых курток и бумазейных штанов. Со старыми, ношеными ботинками он тоже распрощался. Теперь на нем был темно-серый костюм, сшитый явно на заказ, и элегантный красный галстук. Фогель нашел, что все это ему очень идет, и даже испытал некоторую гордость, что теперь учитель походил на него. «Я вывел тебя на темную сторону света. Потому что даже свет имеет свою темную сторону. Просто не всем удается ее увидеть». На этом таланте видеть темную сторону света Фогель построил свое счастье. Он заметил и дорогие часы, которые Мартини носил теперь на левой руке. «А ведь твоя жизнь переменилась, дружок, и ты должен быть мне благодарен за то, что я охотился на тебя».

И именно в этот момент учитель сделал маленькое, ничего не значащее движение. Он поправил обшлаг рубашки, наверное, потому, что не привык носить запонки. И от этого движения рукав поднялся и стала видна часть запястья.

Фогель заметил деталь, которую поначалу затруднился истолковать. Тайный знак, известный только ему и Анне Лу, только они двое могли о нем знать, потому что девочка написала о нем в дневнике, а Фогель этот дневник прочел.

Но что же делал этот кружок на руке учителя Мартини?

Маленькое «о», Оливер, нарисованное шариковой ручкой.