31 января
Тридцать девять дней после исчезновения
Содержание под стражей не отменили.
После сенсационного сообщения Стеллы Хонер Мартини еще десять дней должен был провести в тюрьме. Это время требовалось властям, чтобы собрать доказательства, что виновным в предполагаемом убийстве Анны Лу Кастнер был серийный маньяк, имевший страсть к рыжим девочкам, который снова взялся за старое после необъяснимого перерыва в тридцать лет.
«Человек тумана».
Имя, данное ему Беатрис Леман, сразу понравилось СМИ, которые снова ревностно занялись этим делом. Перелом в расследовании получил шумную огласку, и публика еще не насытилась.
Мартини эти десять дней провел в состоянии почти полного безразличия, на койке тюремной больницы. Официальной причиной того, что его до сих пор не освободили, объявили состояние здоровья. На самом же деле – и он это прекрасно знал – власти надеялись, что следы побоев исчезнут раньше, чем учитель появится на публике. Их можно было понять: Леви уже пригрозил, что разоблачит начальника тюрьмы и доведет это дело до сведения министра.
Когда Мартини сказали, чтобы он собрал вещи, потому что за ним пришли родственники, он не поверил. Он с трудом встал и принялся укладывать вещи в большую сумку, поставив ее на кровать. Правая рука у него была в гипсе, и переломанные ребра тоже все еще болели. От давящей повязки то и дело перехватывало дыхание, и приходилось останавливаться. Вокруг левого глаза и до самой щеки растеклась лиловая гематома, которая снизу начала отсвечивать желтым. Все тело покрывали синяки, но бо́льшая часть из них уже почти рассосалась. Верхняя губа была рассечена и явно требовала нескольких стежков. Зато рана на левой руке, полученная еще в день исчезновения Анны Лу, зажила полностью.
Около одиннадцати явился охранник и объявил, что начальник тюрьмы подписал приказ об освобождении, присланный ему прокурором Майер, а потому учитель может идти. Мартини передвигался с костылем, охранник взял у него сумку и проводил по коридорам до зала, где происходили свидания заключенных с родственниками. Путь показался ему бесконечным.
Когда дверь открылась, Мартини увидел жену и дочку, которые ожидали его с трепетом. Однако взволнованные улыбки на их лицах быстро сменились выражением смятения и ужаса. Адвокат Леви пытался подготовить их к тому, что они увидят, но, когда они увидели, вся подготовка пошла насмарку. Да и вряд ли кому удалось бы сохранить спокойствие. И дело было не в костыле и не в сизом от синяков лице. Они вдруг поняли, что перед ними совсем другой человек, не тот, кого они знали раньше. Он похудел на двадцать кило, щеки ввалились, кожа под подбородком обвисла, хотя он и пытался ее прикрыть отраставшей бородкой. Этот сорокатрехлетний человек выглядел как глубокий старик.
Мартини, хромая, пошел им навстречу, изобразив на лице лучшую из улыбок. Клеа и Моника наконец опомнились от шока и бросились к нему. Они долго и молча плакали, прижавшись к нему, а он целовал обеих своих женщин в склоненные ему на грудь затылки и гладил по волосам.
– Все кончилось, – сказал он.
Все кончилось, сказал он себе, хотя еще и не мог в это поверить.
Потом Клеа подняла на него глаза, и они посмотрели друг на друга, словно узнавая заново. Лорис понял смысл этого взгляда. Она просила у него прощения за то, что бросила его в тяжелый момент, и за то, что усомнилась в нем. Мартини кивнул, и оба поняли, что он все простил.
– Поехали домой, – сказал учитель.
Все сели в «мерседес» Леви. Адвокат устроился спереди рядом с водителем, а они трое – на заднем сиденье. Им удалось улизнуть от репортеров, выйдя через запасной выход. Но когда машина с тонированными стеклами выехала на улицу, впереди ее ожидало очередное скопление телекамер и лес микрофонов, за которым толпилось порядочное количество любопытных.
На лицах Клеа и Моники промелькнул страх: они боялись, что, как еще совсем недавно, попадут в настоящую осаду и им снова не дадут жить. Но Леви успокоил их, повернувшись к ним с переднего сиденья:
– Отныне все будет по-другому. Смотрите…
И действительно, едва толпа увидела, как машина свернула на аллею, ведущую к дому учителя, раздались аплодисменты. Кто-то стал выкрикивать что-то ободряющее.
Леви вышел из машины первым и распахнул заднюю дверцу, чтобы семья Мартини, наконец снова соединившаяся и счастливая, предстала перед фотографами и операторами. Клеа вышла за ним, потом показалась Моника, а последним – учитель. Аплодисменты и приветственные крики нарастали, и семья была в полной растерянности: такого они не ожидали.
Мартини огляделся вокруг. Вспышки фотоаппаратов, направленных прямо на его усталое лицо, слепили глаза, но он все же разглядел лица соседей. Были среди них и Одевисы в полном составе, и глава семьи, оболгавший его на телевидении всего несколько недель назад, теперь старался привлечь его внимание и поздравить с возвращением. Учитель даже не подумал о том, сколько лицемерия в этой сцене, он предпочел показать, что ни на кого не держит зла, и приветственно помахал рукой собравшимся.
Войдя в дом, Мартини сразу устремился к дивану. Он устал, у него болели ноги, очень хотелось сесть. Моника подала ему руку и придержала за талию. Потом помогла устроиться поудобнее, подставила под ноги скамеечку и сняла с него ботинки. Такой заботы и нежности он от дочери не ожидал.
– Принести тебе что-нибудь? Чая, печенья?
Он погладил ее по щеке:
– Спасибо, милая, мне и так хорошо.
Клеа, напротив, была чрезвычайно активна:
– Я пойду приготовлю обед. Вы пообедаете с нами, адвокат?
– Непременно, – ответил Леви, поняв, что отказаться не может.
Когда она ушла на кухню, он обратился к клиенту:
– После обеда нам с вами надо будет обсудить важные вопросы.
Мартини догадался, о чем юрист поведет речь, и ответил:
– Разумеется.
Он уже несколько дней не выходил из проклятого гостиничного номера в Авешоте. Ему пришлось распаковать чемоданы и пребывать «в распоряжении властей». Эта формулировка, которую придумала Майер, была великолепна, ибо означала все и одновременно ничего. Его не могли арестовать, потому что следствие по его делу еще не закончилось. И уехать отсюда он тоже не мог, потому что прокурор в любой момент могла вызвать его на допрос. Фогель не боялся, что ситуация переменится необдуманно быстро. Фальсификация улики, повлекшая за собой тюремное заключение Мартини, на данный момент являлась всего лишь гипотезой, доказать которую будет трудно. Официальная версия гласила о случайно допущенных неточностях при сборе улик. Однако, учитывая дело Дерга, этот эпизод должен был положить надгробную плиту на карьеру спецагента.
Нервно расхаживая по маленькой комнате и снуя, как челнок, между ванной и кроватью, Фогель рассудил, что уволить его не уволят, но, скорее всего, сделают так, чтобы он сам подал в отставку. Таким образом, можно будет легче замять скандал, уже докатившийся до самых верхов полиции. Его удаление от дел произойдет тихо, под сурдинку, «по мотивам личного характера». В этом смысле «человек тумана» протянул ему руку. Теперь все внимание СМИ и общественного мнения переключилось на этот загадочный персонаж, и все остальное отошло на задний план. А потому спецагенту надо было просто проявить хитрость и нужным образом трактовать свой уход со сцены.
Но этого ему было мало.
Ему вовсе не нравилось, что его вот так возьмут и уберут. Он годами распутывал дела, которые на газетных полосах набирали крупным шрифтом, и за счет его работы начальство упрочивало свое положение. Боссы садились рядом с ним на итоговых пресс-конференциях, получая свою долю славы и продвигаясь по карьерной лестнице. Ублюдки. И где они теперь, когда он в них нуждается? Куда они все подевались, когда настала их очередь прикрывать его задницу?
Особенно его разозлила пресс-конференция, созванная накануне Майер и прокатившаяся волной по всем СМИ.
– С этого момента расследование продолжится с новой энергией, – заявила та, что поначалу не желала показываться перед объективами телекамер. – У нас есть новое направление, и мы сумеем пролить свет на исчезновение еще шести девочек, пропавших задолго до Анны Лу.
Так она пообещала, прекрасно зная, что через тридцать лет это будет фактически невозможно.
А когда кто-то задал вопрос, будет ли теперь полиция ловить «человека тумана», то ответил этот неблагодарный мальчишка Борги:
– Вы, журналисты, любите раздавать красивые имена, чтобы возбудить фантазию публики. Я же предпочитаю думать, что у этого человека есть лицо и есть личность и он не просто монстр. Только так мы сможем его поймать.
Мальчишка быстро адаптировался, подумал Фогель. Возможно, он его недооценил. Нет, парень, тебе еще мамочка нос вытирает, и недостанет тебе силенок выдержать такой нажим.
Но вот от чего он просто озверел, так это от ореола святости, которым теперь был окружен учитель. Переход от монстра к «жертве системы» оказался почти мгновенным. У СМИ была куча поводов для того, чтобы заработать себе прощение, ведь они рисковали по суду ответить за моральный ущерб. И те же хроникеры, что неделями линчевали Мартини, тепрь переключились на Фогеля. И поэтому, будучи вынужден оставаться в Авешоте, он не имел возможности даже нос высунуть из треклятого гостиничного номера. Снаружи его караулила орда, которая только того и дожидалась, чтобы его распять.
«Ну уж нет, я не уйду без шума и головы не опущу, не дождутся», – сказал он себе. Он уже обдумал более почетный и выгодный путь к отступлению. Если уж ему суждено закончить карьеру, то он это сделает с максимальной выгодой для себя. И деньги, по крайней мере частично, возместят разочарование и залечат рану, нанесенную его эго. Да, это была отличная идея.
Надо было только раздобыть одну вещицу.
После обеда он сказал, что очень устал. Извинившись перед Клеа, Моникой и Леви, он поднялся в спальню, чтобы отдохнуть. Проспал он целых пять часов и, проснувшись, надеялся, что адвокат уехал. К разговору, который собирался вести с ним Леви, он был не готов. Однако адвокат все еще сидел в гостиной. За окнами уже темнело. Леви разместился на диване рядом с Клеа, в руках они держали чашки с дымящимся чаем и о чем-то беседовали. Увидев, что он появился на вершине лестницы, Клеа пошла ему навстречу, помогла спуститься и усадила в кресло.
– Я был уверен, что вы проспите до утра, – со своей немного деланой улыбкой сказал адвокат.
– А вы никогда не сдаетесь, ведь правда? – ответил Мартини, поняв, какую игру затевает тот.
– Это моя работа.
– Ну хорошо. Скажите мне то, что собирались, и поставим на этом точку.
– Я бы хотел, чтобы при этом присутствовала вся семья, если возможно.
– Зачем?
– Я уже знаю, насколько трудно заставить вас рассуждать здраво, и мне нужна поддержка.
Мартини вздохнул. Но Клеа взяла его за руку:
– Я пойду позову Монику.
Немного погодя все собрались в гостиной.
– Итак, – начал адвокат, – теперь, когда присутствуют все заинтересованные лица, я могу сказать, что вы идиот.
Мартини удивленно рассмеялся:
– Вы находите, что меня мало побили?
– Ну, скажем так, это более всего соответствует действительности.
– И почему же? Интересно послушать…
Леви положил ногу на ногу и поставил чашку с чаем на столик.
– Все эти люди перед вами в долгу, – заявил он, указывая на улицу за окнами. – Они хотели сломать вам жизнь, и, насколько я вижу, это им почти удалось.
– И что я должен делать?
– Для начала подать в суд на тюремное начальство за причиненный вред здоровью. И на министерство тоже. А потом потребовать огромную компенсацию за то, каким образом полиция вела расследование против вас.
– Но я же в конце концов добился справедливости?
Но Леви не желал его слушать и продолжал:
– И не только. СМИ ответственны за все случившееся – по крайней мере наравне с полицейскими. Они поддержали процесс, который велся вне рамок закона и, что еще хуже, вынес приговор, не дав вам возможности защититься. Они тоже должны заплатить.
– Интересно, каким образом? – скептически произнес Мартини. – Они прикроются своим правом рассказывать о событиях и выйдут сухими из воды. Все это бесполезно.
– Но им надо, по крайней мере, сохранить лицо перед публикой, иначе они рискуют потерять доверие. К их мнению перестанут прислушиваться. И потом, люди хотят услышать вашу версию и вместе с вами отпраздновать ваше освобождение… И готовы даже заискивать перед вами, если будет необходимость.
– И я должен обратиться на телевидение, чтобы вернуть себе репутацию?
Леви покачал головой:
– Нет. Вы должны заставить их за все заплатить, и только так вы получите компенсацию.
– То есть я должен продать свои интервью тем, кто предложит лучшую цену, вы это хотите сказать? – ужаснулся Мартини. – Я уже однажды сказал Стелле Хонер, что не стану спекулировать на драме Кастнеров.
– Это вовсе не означает спекуляцию на трагедии девочки, – возразил Леви. – Скорее, вы сейчас спекулируете на своей.
– Это одно и то же. Я просто хочу забыть эту историю. И хочу, чтобы забыли обо мне.
Леви взглянул на Клеа и Монику, которые до этого момента молчали.
– Я знаю, что ты человек честный, и понимаю твои доводы, – с нежностью сказала Клеа. – Но эти ублюдки нанесли тебе огромный вред.
Последнюю фразу она произнесла с неожиданной яростью.
Мартини повернулся к Монике:
– И ты тоже с этим согласна?
Девочка кивнула, в глазах у нее стояли слезы.
Тогда Леви взял стоявший рядом с ним чемоданчик и вынул оттуда какие-то бумаги:
– Здесь у меня контракт с одним издательством, они предлагают вам описать свою историю в книге.
– В книге? – удивился Мартини.
Леви улыбнулся:
– Ведь вы все еще учитель литературы, разве не так? А предполагаемый скорый выход в свет этой книги станет поводом, чтобы пригласить вас на передачу или поместить интервью с вами на первых полосах газет или в Интернете… Так сказать, «культурный предлог», который облагородит вашу роль в этом деле.
Мартини с любопытством покачал головой.
– Вы меня просто в угол загнали, – сказал он. Потом еще раз посмотрел на жену и дочь и вздохнул. – Ну хорошо. Но все это не может продолжаться вечно. Я хочу как можно скорее со всем этим покончить, ясно?
В одиннадцать вечера Борги все еще сидел за своим столом в школьном спортзале. Все остальные давно разошлись, и настольная лампа была единственным источником света в просторном пустом помещении. Борги изучал скупые отчеты о шести исчезновениях, предшествовавших исчезновению Анны Лу Кастнер. Приметы всех девочек совпадали, и действительно можно было предположить, что действовал серийный убийца. Если отталкиваться от этих совпадений, то человек в подшлемнике, который попал в поле зрения видеокамеры, вернулся через тридцать лет, чтобы снова напасть и на этот раз взять свое.
Но почему?
На этот вопрос молодой полицейский не мог себе ответить. Почему он выжидал так долго? Конечно, за этот промежуток времени он мог напасть еще на кого-нибудь, но в совершенно другом месте, а может, совершать нападения ему мешало какое-то чрезвычайное обстоятельство. К примеру, он отбывал длительный срок за другое преступление, а теперь, освободившись, принялся за старое. Но поменял modus operandi, способ совершения преступления. В первых шести случаях он действовал анонимно, и это его защищало. В последнем же случае он пытался привлечь к себе внимание. Конечно, тридцать лет тому назад СМИ с такой готовностью не предоставляли сценическую площадку монстрам, однако Борги все это по-прежнему казалось очень странным.
Вечером он снова наведался к Беатрис Леман. Женщина, столько лет хранившая документы по делу в надежде, что кто-нибудь постучится к ней и спросит о них, приняла его весьма холодно. В первые визиты к ней у Борги сложилось впечатление, что старая журналистка избегает сотрудничества с полицией. Но в последний раз он уже не был в этом уверен.
– Я уже сказала вам все, что знаю, – твердо сказала она с порога, ни на сантиметр не сдвинув с места свое кресло на колесиках. – А теперь оставьте меня в покое.
Это была неправда, Леман что-то скрывала. Борги выяснил, что журналистка несколько раз пыталась связаться с Фогелем сразу после исчезновения Анны Лу Кастнер. Зачем? Она заявила, что просто попросила дать интервью, а Фогель отказал. Врали оба. Ну ладно, Борги мог понять Фогеля, который не хотел лишних неприятностей, допустим, из-за того, что вел расследование, не ставя в известность начальство. Но Леман-то какой смысл врать? Кроме того, журналистка недавно получила некий пакет. Случай этот после проверки оказался единственным, потому что Беатрис давно ни с кем не общалась и почту не получала. Что было в пакете? И связано ли это с Фогелем?
В последний визит к ней, когда она захлопнула дверь у него перед носом, Борги успел заглянуть в комнату, и ему бросилась в глаза одна деталь. В пепельнице, стоявшей рядом со входом, вместе с окурками сигарет, которые беспрестанно курила Леман, виднелись окурки от сигарет другого сорта. Агент подумал, что здесь побывала Стелла Хонер. Получалось, что Леман молчит по вполне понятной причине. Она позволила себя подкупить. Борги ее не осуждал. Она долгие годы изнывала от одиночества и безразличия. Все позабыли и о ней, и о тех баталиях, которые она вела на страницах своей маленькой газеты. Теперь ей представился случай снова заняться делом.
Когда он внимательно перечитывал отчет о первой исчезнувшей девочке, Кате Хильман, в гулком пустом зале что-то громко стукнуло. Борги напрягся и поднял глаза, но за настольной лампой ничего не увидел. Тогда он развернул лампу в зал и обвел светом все пространство вокруг. Из-под двери в раздевалку просачивалась тусклая полоска света.
Борги встал и пошел посмотреть, в чем дело.
Он медленно открыл дверь и заметил какую-то тень, которая возилась возле шкафчика, держа в руке фонарик. Полицейский выхватил пистолет.
– Стоять, – спокойно сказал он, нацелив оружие в тень.
Тень замерла. Потом медленно подняла руки и стала поворачиваться.
– Что вам здесь нужно? – спросил Борги, едва узнав, кто это. – Вы не должны здесь находиться.
Фогель послал ему свою самую лживую улыбку:
– Я тебя видел на телеэкране, знаешь? Ты молодец, способный, подаешь надежды.
– Что вам здесь нужно? – повторил Борги.
– Не будь так строг с учителем, – притворно надулся Фогель. – Я пришел, чтобы взять то, что принадлежит мне.
– Это больше не ваш кабинет, и на все, что здесь находится, наложен секвестр до конца расследования.
– Я знаю правила, агент Борги. Но бывает, что полицейские оказывают услуги своим коллегам.
Медоточивый тон Фогеля начинал действовать Борги на нервы.
– Покажите, что вы достали из шкафчика.
– Это секретные данные.
Спецагент явно бросал ему вызов.
– Покажите сейчас же, – настаивал Борги, стараясь казаться решительным.
Пистолет он все еще держал в руках, хотя уже не целился в Фогеля.
Фогель медленно опустил левую руку, чтобы расстегнуть пальто, потом так же спокойно правой рукой вытащил из внутреннего кармана черную записную книжку, куда имел обыкновение делать записи.
– Положите ее на стол, – тихо сказал Борги.
Фогель повиновался.
– А теперь я вынужден попросить вас покинуть здание.
И пока Фогель шел к выходу, молодой полицейский не сводил с него глаз. Он был уверен, что на прощание тот что-нибудь выкинет. Так и случилось.
– А ведь мы с тобой могли бы стать хорошей командой, – бросил он с презрением. – Хотя, может, так оно и лучше. Удачи, мой мальчик.
Как только он вышел, Борги опустил пистолет и вздохнул. Потом подошел к столу, куда Фогель положил записную книжку. Ему всегда было любопытно узнать, что же он туда постоянно записывал. Такой метод работы его околдовал, ему казалось, что от Фогеля ничто не ускользнет. Но когда он открыл записную книжку, оказалось, что ее страницы заполнены скабрезными рисунками. Серебряная ручка выводила картинки откровенного секса, вульгарные и инфантильные. Борги покачал головой, не поверив своим глазам. Этот человек определенно был не в себе.
Выйдя на безлюдную площадь перед спортзалом, Фогель похвалил себя: ему так ловко удалось убедить Борги, что он приходил за записной книжкой. Его не интересовало, что подумает парень, когда ее раскроет. Достойным внимания было только то, что он действительно вытащил из шкафчика.
Он достал мобильник и набрал номер. Ответа пришлось дожидаться долго.
– На двадцать пять минут раньше остальных, – сказал он. – Я всегда держу свое слово.
– Что тебе надо? – раздраженно ответила Стелла. – Теперь тебе больше нечего мне продать.
– Ты уверена? – Фогель инстинктивно поднес руку к карману пальто. – Думаю, Беатрис Леман говорила тебе о дневнике…
Хонер молчала. «Это хорошо», – сказал себе Фогель. Значит, заинтересовалась.
– На самом деле она мне не так много сказала, – осторожно проговорила Стелла.
Он попал в точку: обе встречались.
– Жаль.
– Сколько ты хочешь? – напрямую спросила журналистка.
– О деталях поговорим в нужное время… Однако у меня есть дополнительное требование.
Хонер рассмеялась:
– Ты не в том положении, чтобы диктовать условия.
– Да я ничего особенного и не прошу, – с иронией заметил спецагент. – Я узнал, что после сенсационного сообщения, которое меня уничтожило, телесети доверили тебе павильонные репортажи. Поздравляю, тебе больше не придется в качестве корреспондентки морозить свой зад на уличных интервью.
– Ушам своим не верю: ты что, просишь меня пригласить тебя на передачу?
– И хочу, чтобы вместе со мной ты пригласила еще кое-кого.
– Кого же?
– Учителя Мартини.
