Глава 9

Мое чувство внутреннего благоденствия визит к Томасу Элдричу вряд ли улучшил, хотя теперь я по крайней мере знал, как Меррика звать по имени. Осторожненько, бочком, но Элдрич не стал отрицать и то, что Меррик мог отбывать срок, а это значит, что где-то в этой системе наверняка таится сундук с костями, готовыми рано или поздно загромыхать. А вот от намека Элдрича, что я знаю его клиента, становилось не по себе. В прошлом у меня скопилось достаточно призраков, причем таких, пробуждение которых — хотя бы одного — восторга у меня явно не вызывало. Уж это точно.

У «Бель Эйр» — придорожной закусочной на Первом шоссе — я остановился на кофе с сэндвичем (надо отдать должное: уж чего, а мест, где можно подкрепиться, вдоль этой магистрали с избытком). На своем всегдашнем месте «Бель Эйр» успешно держался вот уже больше полувека — и сама закусочная, и массивный старый знак с надписью «Дайнер» (буквы внаклонку, от руки, начертанные еще в пятидесятые) на пятнадцатиметровом столбе. Нынешний владелец «Бель Эйр» — парень по имени Гарри Каллас — говорят, унаследовал это место от своего отца. Внутри вас встречали винно-бордового цвета виниловые отгородки и в тон им стульчаки у прилавка, а кафельный пол — белое с серым — мог определенно похвастаться обилием ног, непрерывно топтавших и щербативших его на протяжении целых поколений. Шел слух, что дайнер скоро закроется на ремонт, что было, увы, печально, но необходимо. В дальнюю стену здесь встроен телевизор, но его никто не смотрел. Шумела кухня, гомонили официантки, добавлял шуму и контингент из рабочих-строителей и местных, наперебой заказывающих свой типовой «блу плейт спешл».

Я доканчивал вторую кружку кофе, когда раздался звонок. От Меррика. Голос я узнал сразу, хотя номера на дисплее не высветилось.

— А ты умный, сучара, — послышалось в трубке.

— Это комплимент? Если да, то приемчики твои надо бы подновить. А то поржавели немного, пока ты в жестянке отсиживал.

— Не подкапывай. Юрист тебе на дух ничего не сказал.

Понятное дело, Элдрич кое-кому позвонил. Интересно, кто связался непосредственно с Фрэнком. Юрист? Клиент?

— Хочешь сказать, если я подниму систему, то ничего там про тебя не найду?

— Хоть заищись. Хотя так просто я тебе этого не дам.

Переждав гулкий удар сердца, я решился на следующий вопрос (была не была):

— Фрэнк, как звать ту девочку на фото?

В ответ тишина.

— Ты же во всем этом из-за нее, разве не так? Она из детей, которых показывали Дэниелу Клэю? Она твоя дочь? Назови мне ее имя, Фрэнк. Назови имя, и, может, я смогу тебе помочь.

Когда Меррик заговорил снова, голос его изменился. В нем теперь чувствовалась спокойная, но поистине смертельная угроза, и было исчерпывающе ясно, что человек этот не только способен на убийство, но и что за плечами у него их уже не одно, а упоминание девочки уже само собой означает пересечение роковой черты.

— Послушай, ты, — сказал он. — Я уже сказал: мои дела — это мои дела. Я давал тебе время на то, чтобы ты убедил свою дамочку не играть в прятки, а не для того, чтобы ты ходил и совал нос в вопросы, которые тебя не касаются. Так что иди-ка туда, откуда пришел, и все из нее выжми.

— А иначе что? Ведь как пить дать тот, кто позвонил тебе после моего визита к Элдричу, сказал тебе поубавить обороты. А ты все допекаешь Ребекку Клэй, или уж друзья тебя так науськивают. Смотри, Фрэнк, так и обратно в жестянку загреметь недолго, и что в этом хорошего тебе и остальным?

— Ты теряешь время, — перебил он. — Думаешь, я с тобой шутки шучу насчет поставленного срока?

— Я продвигаюсь, — слукавил я. — К завтрашнему дню что-нибудь для тебя будет.

— Сутки, ни часом больше, — обозначил он. — Это все, что у тебя осталось, и это еще по-божески. Скажу кое-что еще: вам с дамочкой следует начать беспокоиться на случай, если я вдруг разбуянюсь. Пока меня от этого удерживает лишь одно, помимо общей доброты характера.

Он ушел со связи. Я рассчитался за еду, недопитый кофе оставив сиротливо остывать. Засиживаться за ним оказалось вдруг непозволительной роскошью по времени.

Следующий мой визит был к Джерри Лежеру, бывшему мужу Ребекки Клэй. Я прозвонился в «Э Секьюр», где мне сказали, что Лежер сейчас на выезде в Вестбруке вместе с Рэймоном Лэнгом. Немножко умащивания с вкрадчивой обаятельностью, и секретарша указала, как туда проехать.

Фургон с логотипом я обнаружил возле промышленного пустыря — сплошь вывороченная грязь и вроде как брошенные производственные помещения, а между ними широкая колея от бульдозера. Непонятно, то ли это недостроенный объект, то ли бросовая территория. Скорее всего, долгострой: строительство прекращено на паре не до конца возведенных коробок, и стальные опоры торчат теперь из бетона, как обрубки каких-нибудь циклопических конечностей. Лужи стоялой воды пахли бензином и отходами, картину довершала молчаливо лежащая на боку проржавленная бетономешалка, сквозь которую уже успели прорасти кустья вездесущих сорняков.

Открыт был лишь двухэтажный пакгауз, внутри которого на совершенно пустом втором этаже я застал двоих человек. Они стояли на коленях перед расстеленным по полу чертежом. Это здание было хотя бы достроено, а свежие решетки защищали его окна от хулиганских камней. Я постучал по стальной двери, и те двое одновременно подняли головы.

— Заблудились? — спросил один, крепкий и рослый, лет на пять старше меня и с катастрофически лысеющей макушкой (он пытался это скрыть, подрезая вокруг нее волосы, — занятие детски-мелкое и к тому же обреченное на неудачу). Надо сказать, что при виде лысеющих мужчин моего возраста я всегда испытываю секундный прилив неизъяснимой сочувственности. В самом деле, можно быть пупом земли, владельцем дюжины компаний и вместе с тем, стоя по утрам перед зеркалом, с нежной грустью сокрушаться: «Эх, мне б сейчас мои волосы — что угодно бы отдал».

— Я, вообще-то, к Джерри Лежеру.

На это откликнулся второй — седовласый, с румяными щеками. Ребекка лет на шесть-семь моложе меня, а этот на все десять-пятнадцать старше; уже грузноват, с брылями. Большая квадратная голова несколько великовата для туловища, а рот поджат, как у брюзги, умело находящего причину хмуриться на что угодно: женщину ли, детей, современную музыку или погоду. Одет он в клетчатую рубаху, заправленную в старые джинсы, и грязные башмаки со шнурками не в масть. Ребекка была довольно симпатичной. Разумеется, любимых выбирают в основном по сердцу, и выбор этот не всегда совпадает с внешностью, но союз — неважно, что скоротечный, — домов Клэев и Лежеров наглядно демонстрировал, что иногда внешность может быть откровенным мезальянсом.

— Меня звать Чарли Паркер, — представился я, — частный детектив. Мне бы хотелось с вами поговорить, если у вас есть пара минут.

— Это она вас наняла?

Судя по тону, слово никак не выдавало наличия к «ней» высоких чувств.

— Да, это она, если вы имеете в виду вашу бывшую жену. Я на нее работаю.

Лицо у него разгладилось, но лишь чуть-чуть, по крайней мере, из нахмуренности ушла сердитость. Не исключено, что у Лежера вместо Ребекки сейчас трудности с кем-то другим. Впрочем, мимика у него тут же сменилась. В целом про Джерри Лежера можно сказать, что карточный игрок из него никудышный: все мысли написаны на лице. Вот и сейчас тревога у него сменилась облегчением, но тут же соскользнула в беспокойство и забалансировала на грани паники. Причем каждый перепад чувств читался настолько отчетливо, что Джерри походил на какого-нибудь мульт-персонажа, у которого очередной смене эмоций тут же вторит мимика.

— С чего вообще моей жене детектив? — вскинулся он.

— Вот об этом мне и хотелось с вами переговорить. Может, выйдем на минутку?

Лежер глянул на своего напарника, который лишь кивнул и вернулся к чтению чертежа.

С пронзительно синего неба на нас светило солнце, но не грело.

— Ну? — подал он голос.

— Ваша жена наняла меня потому, что ее преследует мужчина.

Я ждал, что лицо Лежера примет сейчас удивленное выражение, но меня постигло разочарование. Вместо этого я увидел хитрую и злобную ухмылку, совсем как у опереточного злодея.

— Один из бойфрендов, что ли? — спросил он.

— А у нее есть бойфренды?

Лежер пожал плечами:

— Да она вообще шлюха. Не знаю, как их там шлюхи называют: е…ри или как.

— Зачем же так сразу: шлюха?

— Да потому что она такая и есть. Водила меня вокруг пальца, пока мы были женаты, а затем лгала. Лгала напропалую. Этот парень, о котором вы говорите, небось какой-нибудь козел, которому она обещала дать, а потом отказала, ну а он взял да окрысился. Вообще дурак я, что женился на бабе из-под чужого мужика, да только ее тогда пожалел. Больше такой ошибки я не допущу. Трахать — пожалуйста, а вот жениться — извините.

Он опять пакостливо осклабился. Я думал, он сейчас игриво пихнет меня в бок или подмигнет — дескать, «мужики мы или кто» — в духе сериала «Монти пайтон»: «Твоя жена, да? Лгунья и шлюха, да? Да они все такие». Но в том-то и дело, что смехом здесь не пахло. Мне вспомнились недавний вопрос Лежера («это она вас наняла?») и облегчение на его лице, когда выяснилось, что я пришел от его бывшей жены. Что же ты такое натворил, Джерри? Кому досадил настолько, что ей понадобились услуги частного детектива?

— Не думаю, что этот человек отвергнутый амантей, — заметил я.

Лежер, возможно, хотел прояснить у меня, что значит «амантей», но сладил с этим самостоятельно.

— Он спрашивал насчет отца Ребекки, — продолжил я. — И считает, что Дэниел Клэй, вероятно, все еще жив.

У Лежера в глазах что-то мелькнуло. Словно некий джинн рванулся было из бутылки, но в нее моментально вбили пробку, причем с удвоенной силой.

— Бред, — фыркнул Лежер. — Отец ее мертв. Это каждый знает.

— Каждый?

— Ну, вы понимаете, о чем я, — сказал он, глядя в сторону.

— Но он же пропал без вести, а не умер.

— Да вот она подсуетилась, вынесла вердикт. Хотя мне-то что с того. Деньги в банке есть, да только мне их теперь не видать. А мне б они сейчас ох как пригодились, хотя бы частично.

— Трудные времена?

— А когда они легки для работяги?

— Слова прямо хоть на музыку клади.

— Это уже до меня сделано. Так что не ново.

Спохватившись, что оставил работу, мужчина развернулся на каблуках и посмотрел на пакгауз, явно мечтая поскорее от меня отделаться. Винить его я не мог.

— Так откуда у вас такая уверенность, что Дэниел Клэй мертв? — спросил я.

— Не нравится мне ваш тон, — отозвался он, невольно сжимая кулаки. Поймав себя на этом, он растопырил пальцы и неловко отер их о швы джинсов.

— Тон обычный. Я просто обратил внимание, с какой уверенностью вы утверждаете, что он не вернется.

— Хм, а разве он только вчера ушел? Его вот уже шесть лет как никто не видел, и насколько я слышал, исчез он буквально в том, что на нем было. Даже бельишка с собой не прихватил.

— А бывшая жена вам об этом рассказывала?

— Даже если и нет, в газетах все было написано. Так что не секрет.

— Вы с ней познакомились уже после того, как ее отец пропал?

— Да, спустя какое-то время. Сошлись, но только на полгода той жизни и хватило. Я понял, что она за моей спиной водит шашни с другими мужиками, ну и послал ее подобру-поздорову.

Эта исповедь его не смущала. Обычно мужчины, обсуждая неверность своих жен или подруг, проявляют несколько большую стеснительность, чем сейчас Лежер, свои прежние отношения вспоминая со стойким креном на измену, предательство. Заботит их и то, кому именно они выдают свои секреты, потому что более всего их при этом беспокоит, как бы ответственность в итоге не переложили на них самих, не заклеймили в том, что именно из-за них женщины были вынуждены искать удовольствия на стороне, а они не смогли их удовлетворить и как следствие удержать. Причем мужчины склонны рассматривать все это через искаженную призму секса. Я знал женщин, которые гуляли из желания, но больше мне известно таких, которые изменяли из-за того тепла, любви и внимания, которые они не получали дома. Мужчины секс по большей части испрашивали. Женщины его выторговывали.

— Я, понятно, тоже не без грешка, — рассказывал Лежер, — да и какой мужик без этого. У нее все было, все что нужно. И поступать так, как она поступила, не было никакой надобности. А она взяла и вышвырнула меня из дома, стоило мне высказать слово против ее поведения. Так что говорю еще раз: шлюха она. Стоит им дойти до определенного возраста, и всё, они тут же в них превращаются. Но, вместо того чтобы это признать, она на меня же еще и напустилась. Сказала, что это я во всем виноват, а не она. Сука.

Не знаю, мое ли это дело, но версия супружеских трудностей Ребекки Клэй весьма отличалась от изложения ее бывшего мужа. Лежер заявлял, что это он пострадавшая сторона, и несмотря на то, что история Ребекки Клэй звучала все же более убедительно, это могло быть оттого, что на Джерри Лежера у меня попросту аллергия. Хотя врать ему было не о чем. Во всей истории он представал в невыгодном свете, и в горечи его чувств не приходилось сомневаться. Где-то в его рассказе звучала и доля правды, как бы искаженно она в его подаче ни представала.

— Мистер Лежер, а вы никогда не слышали о человеке по имени Фрэнк Меррик? — спросил я.

— Да что-то нет, — прикинул он. — Меррик, вы говорите? Нет, ни о чем не говорит. Это тот парень, который ее донимает?

— Да, он.

Мужчина снова отвернулся. Лица его я не видел, но поза сменилась, как будто он напрягся в предвкушении удара.

— Нет, — повторил он. — Не знаю, о ком вы.

— Странно, — заметил я.

— Что именно?

— А он, похоже, вас знает.

Все его внимание теперь сосредоточилось на мне. Он даже не пытался скрыть своего смятения.

— Что вы имеете в виду?

— Именно он сказал мне устроить с вами разговор. Сказал, что вы, возможно, знаете, отчего он ищет Дэниела Клэя.

— Да ну, быть того не может. Я вам говорю, Клэй мертв. Такие, как он, не пропадают с лица земли с тем лишь, чтоб потом как ни в чем не бывало возникнуть в другом месте под чужим именем. Он умер. Даже если и нет, то на связь со мной ему никак не выйти. Я его и не видел сроду.

— Тот человек, Меррик, считал, что ваша жена могла обмолвиться вам о вещах, которые скрывала от властей.

— Он ошибается, — выдохнул Лежер запальчиво. — Она ничего мне не говорила. Даже толком о нем не заговаривала.

— Вам это не казалось странным?

— Нет. А что тут странного? Она, наоборот, хотела его забыть. Одни напасти от всех этих разговоров.

— А не могла она, в случае если он все-таки жив, находиться с ним в контакте без вашего ведома?

— Знаете, — не выдержал Лежер, — мне кажется, у нее на это ума не хватит. Как увидите его, так ему и передайте.

— Вообще он говорил о вас так, что у вас, вероятно, есть возможность передать это ему лично.

Такая перспектива Лежера явно не прельщала. Он сплюнул на землю и, чтобы как-то себя занять, стал растирать плевок по сухой грязи.

— Да, вот еще что, мистер Лежер: а что такое «Проект»?

Если человека можно обратить в соляной столп словом, то это как раз тот случай.

— Где вы это слышали?

Слова сорвались почти неосознанно; было видно, что он о них уже жалеет, но ведь слово не воробушек. Гнева уже не было; он испарился, вытеснился чем-то похожим на изумление. Лежер тряс головой, словно не веря своим ушам.

— Да какая разница где, — сказал я. — Просто хотелось бы знать, что это есть или было.

— Это он сказал, да? Меррик? — Воинственный настрой, похоже, возвращался. — Да ты кто такой, а? Приходит тут, докапывается, говорит о ком-то, кого я знать не знаю, выслушивает всякую хрень от всяких там сук вроде моей бывшей. Ты чё вообще нарываешься?

Правой рукой он жестко пихнул меня в грудь. Я отступил на шаг, он же стал надвигаться. Видно было, что он готовится к следующему удару, на этот раз покрепче и повыше предыдущего. Я приподнял руки в увещевающем жесте, правую ногу выставив чуть впереди левой.

— Я вот сейчас тебя научу…

Договорить он не успел: сместив вес, я двинул его в живот ударом, каким распахивают двери. Сила толчка выбила из его тела весь воздух, и он плашмя опрокинулся на грязь, где и остался лежать, схватившись руками за живот.

— Ублюдок, б…, — с искаженным лицом сипел он сквозь боль. — Убью сейчас нах-х…

— «Проект», мистер Лежер, — напомнил я, стоя сверху, — что это все-таки такое?

— На х… пшел, — доносилось снизу сквозь стиснутые зубы. — Не знаю, что ты такое несешь.

Я вынул из бумажника визитку и обронил на него. В дверях пакгауза появился его напарник, да не с пустыми руками, а с ломиком. Я предостерегающе поднял палец, и Лэнг приостановился.

— Ладно, продолжим разговор в другой раз. У вас пока есть время поразмыслить о Меррике и о том, что он сказал. Так или иначе, вам придется обо всем рассказать одному из нас, хотите вы того или нет.

Я пошел обратно к машине. Слышно было, как Лежер поднимается на ноги. Он меня окликнул. Я обернулся. Лэнг в дверях пакгауза спрашивал напарника насчет самочувствия, но тот его игнорировал. Выражение лица у него опять изменилось. По-прежнему красная и одышечная, физиономия теперь поигрывала улыбочкой, полной низменного коварства.

— Чё, думаешь, ты такой умный, да? — пел он. — Такой крутой? Будешь лезть куда не просят — увидишь, что сталось с еще одним, который тут тоже насчет Клэя выспрашивал. Такой же, как ты, частный хер.

Слово «хер» он произнес с особым чувством.

— И знаешь что? — не унимался Лежер. — Он теперь в том же, б…, месте, что и Дэниел Клэй, вот что. В одном каком-то месте ямка в земле с Дэниелом, б…, Клэем, а рядом еще одна дырка, и в ней тот гребаный вездесуй догнивает. Так что давай, рви жопу, выспрашивай насчет Клэя и его «проектов». Места еще на одного у них завсегда найдется. Ямку выкопать нет проблем, а с трупом-то ее и забрасывать легче: земли меньше надо.

Я тронулся к нему, не без удовольствия подметив, что он отступил на шаг.

— Ну опять вы за свое, — сказал я. — Я вас человеческим языком спрашиваю: откуда у вас такая уверенность, что Дэниела Клэя нет в живых?

— Не о чем нам разговаривать.

— А кто был тот детектив? Кто его нанял?

— Да пошел. Ты, — разделил он фразу с некоторой медлительностью. В язвительной ухмылке промелькнул оттенок горечи. — Хочешь знать, кто его нанял? Да она же его и наняла, эта сука, так же как и тебя. Тоже с ним трахалась. По ней же видно, я это нюхом чую. Она и тебе небось тем же платит, так что не думай, что ты первый. Он вот тоже все эти вопросы задавал: что стряслось с Клэем, да что там за «проекты» и что она мне сказала или не сказала. Вот и ты такой же, и по его дорожке пойдешь. Потому что так происходит со всеми, кто начинает про Дэниела Клэя расспрашивать. — Он щелкнул пальцами. — Исчезают они, понимаешь? — Он взялся отряхивать джинсы, уже без прежней агрессивности (адреналин, видимо, уже выплеснулся). На секунду перед Лежером будто проглянула его будущность, да такая, что ему тревожно взгрустнулось. — Ис-че-за-ют…

Глава 10

По возвращении домой я связался с Джеки Гарнером. Он с некоторой даже разочарованностью сказал, что все тихо. То же самое по телефону подтвердила Ребекка. Меррика было не видно, не слышно. Похоже, слово свое и дистанцию он держал (телефонный звонок не в счет).

Ребекка находилась у себя в офисе, и я подъехал к ней для разговора, по прибытии чуть махнув издали бдящему Джеки. Мы заказали себе кофе на маленьком рыночке за риелторской конторой и пристроились там за единственным столиком. Проезжающие мимо таксисты поглядывали на нас с любопытством. Для пикника на пленэре и впрямь холодновато, но мне хотелось пообщаться с Ребеккой по свежим следам разговора с ее экс-супругом. Пора провентилировать промежуточные итоги.

— Он так сказал?! — Ребекка Клэй, когда я передал ей содержание нашей с Лежером беседы, выглядела неподдельно шокированной. — Но ведь это все… ложь, от начала до конца! Я никогда ему не изменяла, ни разу! Мы совсем не из-за этого с ним расстались.

— Я не утверждаю, что он говорил правду, но в словах его чувствовалась искренняя горечь.

— Он хотел денег. И не получил.

— По-вашему, он женился на вас из-за них? Из-за денег?

— Ну не по любви же.

— А вы? Вы-то из-за чего?

Ребекка неловко шевельнулась на стуле, физически выдавая дискомфорт от задетой темы. Вид у нее был еще более истомленный и осунувшийся, чем при первой нашей встрече. Еще немного, и при таком напряжении что-то внутри нее может не выдержать, надломиться.

— Я уже частично вам рассказывала, — устало начала она. — После того как исчез отец, я — осталась совершенно одна. Словно пария какая-то, из-за всех этих слухов. С Джерри я познакомилась через Рэймона, он устанавливал у отца в доме сигнализацию. Раз в год они приезжают проверить ее исправность, и в тот раз сделать это приехал Джерри, через несколько месяцев после пропажи отца. Видимо, мне было одиноко… в общем, все одно к одному. Поначалу все складывалось нормально. Аховым ухажером он, понятно, никогда не был, но с Дженной ладил, к тому же не лодырничал. И даже по-своему удивлял. Был начитан, разбирался в музыке, кино. Меня подучивал. — Она грустно усмехнулась. — Оглядываюсь назад, и кажется теперь, что я одного папашку поменяла на другого.

— А что было потом?

— Потом мы поженились, как-то наспех, и он переехал ко мне в отцов дом. Пару месяцев все шло прекрасно. Хотя Джерри и тогда уже ныл о деньгах. Для него это всегда являлось ключевой темой. Настоящего рывка у него без них, по его словам, не было. Планов у него было громадье, но до встречи со мной все каких-то несбыточных. И тут он учуял деньги, а их все не было, по крайней мере тех, на которые он мог наложить лапу. И он начал меня этим изводить. Начались раздоры.

Как-то раз вечером я возвращаюсь, а он купает Дженну. Ей тогда было лет шесть или семь. Прежде он этого никогда не делал. Не то чтобы я однозначно ему это запретила или чего еще, а вот как-то по умолчанию: нет, и всё. И вот она стоит голенькая в ванне, а он рядом на коленях, на полу. И ноги босые. И вот это меня почему-то взбесило: босые ноги. Дурь, правда? А вот меня это взбеленило и я на него разоралась, а Дженна расплакалась. Джерри тогда психанул, хлопнул дверью и ушел допоздна. Я, когда он вернулся, пыталась с ним обо всем этом поговорить, но он и так-то был на взводе, да еще принял спиртного, и влепил мне оплеуху. Не сказать чтобы сильно, но оплеухи от мужчин я, знаете ли, терпеть не привыкла. И велела ему убираться. Что он и сделал. Через день-другой приходит весь такой грустный, с извинениями, ну мы на этом и замирились. С Дженны и меня он после этого пылинки сдувал, а я же все никак не могла отделаться от той картины: он, а рядом моя дочь, голая. У него был компьютер, он им иногда пользовался по работе, и я знала к нему пароль; видела, как он однажды в него вошел и показывал что-то там Дженне по Интернету. Зашла я к нему в файлы, а там — батюшки вы мои — полным-полно порнографии. Мужчины, я знаю, иной раз такое посматривают. Может, и женщины некоторые тоже, но у Джерри в компьютере ее столько было… просто ужас.

— Взрослая или детская? — задал я вопрос.

— Взрослая, — ответила она. — Одни взрослые. Тихушничать у меня не получилось, и я выдала ему то, что сделала, и то, что видела. Спросила, нет ли у него каких-то проблем. Вначале он вроде как пристыдился, а затем рассвирепел, да как! Орал, визжал, топал ногами. Вещами начал кидаться. И обзывал, обзывал меня по-всякому, как в этом вашем разговоре. Говорил, что я «запятнана», что мне в радость должно быть, когда ко мне хоть кто-нибудь притрагивается. И другое всякое наговаривал, в том числе про Дженну. Что она, дескать, вся в меня и так же закончит, что яблоко от яблони недалеко падает. Я и решила, что с меня хватит. Тем же вечером он ушел, и на этом все кончилось. Какое-то время он меня донимал через адвоката, пробовал отсудить что-нибудь из имущества. А какое у меня было имущество? Через какое-то время все успокоилось, и ни от него, ни от адвоката я больше ничего не слышала. Развода он не оспаривал. Рад был и тому, что от меня избавился.

Я допил свой кофе. Дул ветер, отчего палые листья летели озорно, как бегущая от дождя детвора. Я знал, что Ребекка говорит мне не все; что есть пикантности, о которых она умалчивает. Хотя сказанного достаточно, чтобы объяснить враждебность Джерри Лежера к своей бывшей жене, — особенно в свете того, что он никак не желал мириться с тем, что вина во всем случившемся лежит только на нем. Правда в их словах была перемешана с неправдой, и Ребекка Клэй изначально была со мной не вполне откровенна. Я продолжал задавать вопросы.

— Со слов Меррика я упомянул вашему бывшему мужу о некоем «Проекте», — сказал я. — Мне показалось, что он, как говорится, слышал звон.

— Может, речь идет о чем-то приватном, чем занимался мой отец, — он всегда проводил какие-то исследования, читал периодику, пытался жить в ногу со своей профессией, — но чтобы Джерри что-то об этом слышал, вряд ли. Они друг друга и не знали; я даже не помню, приходил ли Джерри проверять сигнализацию до того, как не стало отца. Меж собой они не встречались.

Между тем упоминание «Проекта» привело меня к заключительному вопросу, который, надо сказать, беспокоил меня более всего.

— Джерри сказал мне и еще кое-что, — сказал я. — Он говорит, вы уже однажды нанимали частного сыщика для расследования пропажи вашего отца. И что он затем исчез. Это так?

Ребекка Клэй задумчиво скуснула с верхней губы волоконце сухой кожи.

— Вы, наверное, думаете, я вам этим солгала?

— Умалчиванием. Я вас не виню, но хотел бы знать причину.

— Нанять кого-нибудь мне посоветовал Элвин Старк — примерно через полтора года после того, как пропал отец, а полиция решила, что ничего больше поделать не может. Разговор с Элвином я составила из-за беспокойства насчет адвоката Джерри; я не знала, каким образом уберечь имущество отца. Завещания в наличии не было, так что все обещало пойти вверх дном, но Элвин сказал, что в качестве первого шага, если мой отец не объявится, надо будет по прошествии пяти лет официально задекларировать его кончину. А для этого, по мнению Элвина, имело бы смысл нанять кого-нибудь, кто все еще раз прошерстит, чтобы потом судья мог это учесть при оформлении декларации. Денег у меня было не ахти, я тогда только начинала как риелтор. Потому-то, видимо, я и остановилась на человеке, который оказался мне по средствам.

— Кто же это был? — спросил я.

— Звали его Джим Пул, тоже из начинающих. До этого он проделал кое-какую работу для моей подруги — Эйприл, вы ее у меня как-то видели, — она подозревала, что муж у нее ходит налево. Выяснилось, что налево он не ходит, а хаживает тайком в казино — лично я и не знаю, что лучше. Тем не менее работой Джима Эйприл осталась довольна и порекомендовала его мне. Я наняла его и попросила все как следует проверить; может, даже раскрыть что-то новое. Он переговорил примерно с теми же людьми, что и вы, но никаких откровений не выявил. На каком-то этапе он тоже упомянул о некоем проекте, но я, видно, внимания толком не обратила. У отца в порядке вещей было держать за пазухой то какую-нибудь новую статью, то эссе. В идеях и исследованиях он недостатка не испытывал.

И вот недели через две Джим позвонил мне сообщить, что на несколько дней уезжает из города и что, возможно, обратно вернется с какими-то для меня новостями. Ну, я ждала от него звонка, а его так и не последовало. Спустя примерно неделю ко мне нагрянула полиция. О пропаже своего парня их известила подруга Джима, и они начали опрашивать его друзей и клиентов, хотя ни тех, ни других у него особо не было. Мое имя они нашли среди папок в его квартире, но я им ничем помочь не смогла. Куда едет, Джим мне не сказал. Им это пришлось не по нраву, но что я могла сделать? Машину Джима вскоре нашли в Бостоне на одной из долгосрочных парковок возле аэропорта Логана. А в ней обнаружились наркотики — пакет кокаина, кажется; достаточно для предположения, что он мог подпольно заниматься этими делишками. Видимо, они пришли к выводу, что он из-за наркотиков попал в какую-то передрягу — возможно, с поставщиками, — и из-за этого или сбежал, или его убили. Его подруга возразила, что он не из таких и нашел бы способ как-нибудь с ней связаться, даже будучи в бегах, но так этого и не сделал.

— А вы что на этот счет думаете?

— Я после этого перестала разыскивать отца, — только и сказала Ребекка, качнув головой. — Такого ответа достаточно?

— Про Пула вы не сказали мне из опасения, что я раздумаю вам помогать?

— Да.

— Скажите, а ваши отношения с Джимом Пулом были, так сказать, только формальными?

Ребекка возмущенно подскочила, отчего на столик чуть не опрокинулся стаканчик с кофе. Остывшая жидкость сквозь дырочки столешницы закапала на плитку.

— Что за вопрос! Это, наверное, тоже Джерри вам пробросил?

— Он самый. Только прошу вас, сейчас не время для ханжества.

— Джим мне нравился, — сказала она, будто это было ответом на вопрос. — У них с подругой были проблемы. Мы с ним разговаривали по душам, раз или два сидели вместе в баре. Джерри нас как-то там увидел — он когда пил, то иногда мне названивал, просил начать все сначала, — и решил, что Джим перешел ему дорогу, но Джим был моложе и сильнее его. Так что повыясняли на повышенных тонах, разбили бутылку, но до потасовки дело не дошло. Джерри, я думаю, все еще об этом жалеет, спустя даже все это время.

Ребекка огладила юбку своего делового костюма.

— Послушайте, я благодарна за то, что вы сделали, но долго я всего этого уже не вынесу, — жестом она указала на Джеки, словно он символизировал все тяготы ее жизни. — Я хочу, чтобы дочь у меня вернулась домой, а этот Меррик пропал пропадом. Теперь вы узнали о Джиме Пуле, а я, честно говоря, уже и не знаю, надо ли мне дальнейших дознаний насчет моего отца. Мне больше не хочется чувствовать себя перед кем-то виноватой, и вообще ощущение такое, что каждый день мне обходится как два. Очень буду признательна, если мы разберемся со всем как можно быстрее, пусть даже из-за этого придется идти к судье.

Я сказал, что все понимаю и обсужу кое с кем ее варианты, а как только с этим справлюсь, то позвоню и мы пройдемся по ним сообща. Ребекка отправилась к себе в офис собрать вещи, а я поболтал с Джеки Гарнером и рассказал ему о звонке Меррика.

— Что случится, когда срок истечет? — спросил он. — Нам просто ждать, пока он предпримет шаги?

Я сказал ему, что до этого дело не дойдет. И еще, что Ребекки Клэй вряд ли хватит надолго в плане оплаты, а потому в надежде на больший прогресс придется, пожалуй, ввозить подмогу откуда-то еще.

— Подмогу из Нью-Йорка? — сообразил Джеки.

— Не исключено, — не стал спорить я.

— Но если женщина не платит, то как ты собираешься продолжать работать?

— Потому что Меррик не уйдет — неважно, добьется он своего от Ребекки или нет. К тому же ближайшие день-два я собираюсь основательно пройтись по его делянке, а это ему определенно не понравится.

Гарнер посмотрел на меня с задорным огоньком в глазах.

— Ну что ж, коли понадобится рука помощника, дай знать. А то ты мне платишь за всякую скукоту. А за интерес я и бесплатно готов поработать.

Когда я подъехал домой, Уолтер после прогулки с Бобом Джонсоном еще не успел просохнуть от холодной воды и с несказанным блаженством завалился спать к себе в корзину, подальше от холода. До светского раута с Джун Фицпатрик оставалась еще пара часов, и я зашел на сайт «Пресс-Геральд» с целью посмотреть архив того, что можно наскрести насчет исчезновения Дэниела Клэя. Согласно пресс-релизам, заявления о жестоком обращении поступили от ряда детей, которые проходили через руки доктора Клэя. Признаков прямой его замешанности в злодеяниях не просматривалось, но явно подразумевался вопрос, как он мог допустить, чтобы вверенные ему дети, каждый из которых в свое время подвергался насилию, перенесли его, как выяснилось, снова. Клэй от комментариев воздерживался, ограничиваясь словами, что этими утверждениями «крайне удручен» и что в свое время выступит с полномасштабным заявлением, а основной его приоритет сейчас — помочь полиции и социальным службам в их расследовании с целью найти виновных. В защиту Клэя без особого энтузиазма подала голос пара экспертов, указавших, что иной раз требуются месяцы и годы для того, чтобы жертва насилия открыла истинную глубину того, через что ему или ей пришлось пройти. Полиция, и та предпочитала не вешать все обвинения на Клэя, хотя между строк и так читалось, что доктор частично все равно приписывает вину себе. Вообще зрел такой скандал, что сложно было даже представить, как Клэй думает после всего этого продолжать свою практику, неважно даже, чем завершится расследование. Одна из заметок использовала применительно к нему такие эпитеты, как «мрачнолицый», «землистый», «изможденный» и «заплаканный». Рядом с заметкой помещалась фотография Клэя, снятая возле его дома. На ней он стоял худой и согбенный, как какой-нибудь раненый аист.

В одной из статей приводилась цитата детектива Бобби О’Рурка. Насколько мне известно, он по-прежнему значился детективом, хотя работал вне отдела служебных расследований. Я застал его на месте как раз перед уходом, и он согласился в пределах часа встретиться со мной в «Гиэри» за парой пива. Я припарковался на Коммерческой и обнаружил его за столиком в углу; жуя гамбургер, он листал какие-то ксерокопии. В прошлом мы пару раз уже встречались: я помогал ему заполнить недостающие места в деле о портлендском копе по фамилии Бэррон, который при (назовем это так) «насквозь загадочных обстоятельствах» был найден мертвым у себя в ванной. Дело прошлое, но памятное. Работе О’Рурка я не завидовал. Уже то, что он состоял в отделе служебных расследований, говорило о том, что дело свое он знает. К сожалению, работа эта такова, что некоторые из коллег-копов предпочли бы, чтоб лучше уж он с ней не справлялся.

Бобби вытер салфеткой руки, и мы поздоровались.

— Есть будешь? — спросил он.

— Не-а. Через часок-другой на обед иду. Званый.

— В какое-нибудь фешенебельное место?

— Дом Джоэла Хармона.

О’Рурк присвистнул:

— Впечатляет. Значит, будем читать о тебе в колонках светской хроники.

Поговорили немного о ждущем своей публикации годовом отчете отдела. Все как обычно, жалобы в основном о применении силы и действии полицейских транспортных средств. И жалобщики примерно те же самые: в основном молодые мужчины, а под применением силы подразумевается в основном пресечение драк. При этом копы для подавления дерущихся использовали только руки, а контингент драчунов был в основном белый и до тридцати лет, то есть граждане старших возрастных групп и игроки «Гарлем глобтроттерс» кутузку миновали. И дольше, чем на двое суток, никто из жалобщиков там не засиживался. В целом для отдела служебных расследований этот год выдался сравнительно неплохим. Тем временем у полиции Портленда появился новый шеф. Старый в начале года сдал полномочия, и городской совет взялся рассматривать двоих кандидатов — один белый и местный, второй черный и с юга. Проголосуй совет за южанина, это как пить дать ознаменовалось бы удвоением темнокожего полицейского состава, поэтому остановились на выходце из местных. Решение неплохое, хотя лидеры некоторых меньшинств до сих пор выражали недовольство. Тем временем прежний шеф думал податься в губернаторы.

О’Рурк, прихлебывая светлый «биттер», доел свой гамбургер. Парень он подтянутый, в хорошей форме, на которой не сказывались никакие гамбургеры с пивом, со всеми их калориями.

— Итак, Дэниел Клэй, — обозначил он переход к теме.

— Ты его помнишь?

— Само дело помню, а что подзабыл, освежил, прежде чем идти сюда. Клэя до исчезновения видел только два раза, так что здесь сведения мои ограничены.

— Как он тебе показался в целом?

— Произошедшее его, похоже, действительно глубоко потрясло. Он был просто в шоке. А на своих подопечных ссылался как на «ребятишек». В расследовании мы участвовали вместе с полицией штата, шерифами, местными копами, социальными службами. Остальное ты, наверное, уже знаешь: за истекший период времени всплыл ряд сопоставимых соответствий в других делах, и ряд тех дел можно вывести обратно к Клэю.

— Ты считаешь совпадением, что Клэй работал с теми детьми?

— Нет ничего, что говорило бы об обратном. Некоторые из детей были особенно уязвимы. Их насильничали уже до того, и большинство из них находилось на самых ранних стадиях терапии и реабилитации. Они еще не выговорились и о первых случаях насилия, а тут начинались следующие.

— До поимки дело хоть раз доходило?

— Нет. Вот, скажем, девочка тринадцати лет: в три часа ночи нашли ее блуждающей в поле у Скоухегана. Босая, в крови, одежда вся изорвана, белья нет. Состояние, близкое к истерике, бормотала что-то невнятное насчет каких-то людей и птиц. Полная дезориентация — не помнила, ни где ее удерживали, ни с какого направления она пришла, но четко помнила детали: трое человек, все в масках, насиловали ее по очереди в какой-то пустой, без мебели, комнате в доме. Взяли образцы ДНК — сплошная мешанина. Установить удалось лишь пару образцов, но таких в базе данных не оказалось. С год назад попробовали заново поднять одно тупиковое дело, но опять по нулям. В общем, хвастаться нечем. Могли бы, наверное, и лучше, но не знаем как.

— А что с детьми?

— Я их всех не отслеживал. Некоторые снова всплыли на радаре: были безбашенными в детстве, безбашенными остались и во взрослом возрасте. Мне всегда становится их жалко, когда я опять вижу их имена. Какой у них, к черту, по жизни шанс после того, как с ними сызмальства сотворили такое?

— А Клэй?

— А Клэй пропал в буквальном смысле. Нам позвонила его дочь; сказала, что беспокоится, что его уже два дня не было дома. Машину его нашли за Джекманом, у канадской границы. Мы решили, он бежит от юридической ответственности, а затем подумали: чего ради, ведь ему ничего не грозит, кроме разве что стыда. Больше его так никто и не видел.

Я откинулся на стуле. Ума у меня с момента, как я сел, особо не прибавилось.

— Извини. — О’Рурк почувствовал мою разочарованность. — Ты, наверное, как пить дать на откровение рассчитывал.

— Угу, слепящий лучик истины.

— А к чему тебе это все?

— Меня наняла дочка Клэя. Кто-то стал живо интересоваться ее отцом, а ее от этого коробит. Ты никогда не слышал о таком Фрэнке Меррике?

Оп-ля. Произошло включение: лицо О’Рурка воссияло, как салют в День независимости.

— Фрэнк Меррик? — играя глазами, сказал он. — Как же, как же. Знаю я про этого Фрэнка. Фатальный Франк, как его называли. Это он, что ли, трясет дочь Клэя?

Я кивнул.

— А что, по-своему логично, — заметил О’Рурк.

Я спросил, в чем логика.

— Потому что дочка Меррика тоже была пациенткой Дэниела Клэя, да еще и пропала таким же образом, как и он. Люси Меррик, так ее звали.

— Тоже исчезла?

— Объявлена в розыск через два дня после Клэя, только, судя по всему, отсутствовала уже до этого. Приемные родители у нее были зверье. А социальным работникам говорили, что она постоянно сбегает и их уже притомило хватать ее всякий раз за задницу. Помнили они единственно, что в последний раз видели ее четыре или пять дней назад. Ей тогда было четырнадцать. Понятно, что оторва еще та, но, знаешь, все-таки ребенок. Шел разговор о том, чтобы возбудить против приемных родителей дело, но на этом все и кончилось.

— А где был Меррик, когда все это происходило?

— В тюрьме. Фрэнк Меррик вообще интересный типаж, скажу я тебе. — О’Рурк ослабил галстук. — А ну-ка, давай еще одно пиво, — затребовал он. — А еще лучше, если себе тоже возьмешь. История того стоит.

Фрэнк Меррик был киллером.

От частого употребления это слово нынче так затерлось и девальвировалось, что любой шпанец с ножиком, переступивший грань и пришивший в баре своего собутыльника из-за какой-нибудь смазливой юбчонки, каждый безработный доходяга, которому моча ударила в голову взять приступом винную лавку, а затем пристрелить такого же, как он, бедолагу, что стоит за прилавком за семь долларов в час, — из паники ли, со скуки или просто оттого, что в руке пистолет и вроде как стремно его не опробовать, — все как один получают ярлык «киллера». В газетах это слово пестрит для раскрутки тиражей, в судах — для наматывания сроков, в тюрьмах — для создания репутации, чтобы не довязывались и не домогались сокамерники. Но все это на самом деле пустозвонство. Убийство кого-то не делает тебя киллером, во всяком случае в мире, по которому шествовал Фрэнк Меррик. Это не что-то разовое, по случайности или по умыслу. И даже не выбор стиля жизни, вроде вегетарианства или нигилизма. Это нечто, сидящее в твоих клетках, выжидающее момента пробуждения, откровения. В таком смысле киллером можно быть уже до того, как ты отнял первую жизнь. Это нераздельная часть твоей натуры, которая со временем себя проявит. Нужен только катализатор.

Изначально Фрэнк Меррик жил себе и жил, казалось, обычной жизнью, лет примерно двадцать пять. Вырос он в «жесткой» части Шарлотт, штат Северная Каролина, и терся среди довольно жесткой публики, но потом отделился. Выучился на механика, и паруса его по жизни не окутывали тучи, и никаких теней не стелилось за кормой, хотя поговаривали, что он держит связь с некими элементами из своего прошлого, отчего у него нет проблем в одночасье раздобыть любую машину и избавиться от нее. В этом на него можно было положиться. Лишь погодя, когда начала понемногу проявляться подлинная, истинная сущность Фрэнка Меррика, кое-кто стал боязливо припоминать его случайных соперников, которые, чем-то его занозив, вдруг падали и пропадали в тротуарных щелях, и ни слуху о них, ни духу. Погуливал шепоток о неких звонках, об отлучках во Флориду и обе Каролины, об однократно использованных пистолетах, которые затем развинчиваются и раскидываются по каналам и запрудам.

Но это все разговоры, а людей отличает болтливость…

Женился он на обычной девахе и, возможно, так бы и пребывал в женатом состоянии, если б не происшествие, после которого Фрэнк Меррик изменился до неузнаваемости — или же это просто позволило ему отбросить картонную ширму спокойного молчуна-семьянина, у которого руки растут откуда надо и который любую машину может сделать под орех, и сделаться разом и несколько странным, и несколько, прямо сказать, страшноватым.

Как-то поздним вечером, когда Фрэнк в пригороде Шарлотт переходил свою улицу, его сбил мотоцикл. Фрэнк Меррик нес картонку с купленным жене мороженым. Ему б дождаться светофора, но он переживал, как бы мороженое до дома не подтаяло. Тот безбашенный мотоциклист без шлема любил выпить, но пьяным не был. Любил и зашабить, но был опять же не под кайфом. Во всяком случае, так Питер Кэш себе внушил, усаживаясь на моцик, прежде чем рвануть от корешей, вместе с которыми смотрел по «бетамаксу» порнушку.

Кэшу показалось, что пешеход возник на дороге словно из ниоткуда, внезапно обретя на безлюдной улице форму, будто б его сложила из своих атомов сама ночь. Мотоцикл врезался в Меррика на всем ходу, круша кости и раздирая плоть. Мотоциклист от тугого толчка катапультировался на капот припаркованной машины, отделавшись сломанным тазом; впечатайся он в лобовое стекло не задницей, а неприкрытой головой, там бы ему и хана. Но он даже не сразу потерял сознание и какое-то время видел, как бьется в судорогах на дороге изломанное тело Меррика, рыбой на берегу.

Из больницы Меррика выписали спустя два месяца, когда более-менее срослись кости, а внутренним органам уже не грозил внезапный отказ или коллапс. С женой Меррик теперь едва разговаривал, а еще меньше с друзьями, пока те наконец не перестали докучать ему своим присутствием. Спал он мало и редко сотрясал супружеское ложе, но уж если это делал, то набрасывался на жену с таким зверским напором, что та начала побаиваться и таких изъявлений страсти, и той боли, которая им сопутствовала. В конце концов она сбежала из дома и через год или два подала на развод. Меррик все безропотно подписал без крохоборства и нытья, очевидно настроенный полностью отрешиться от своей прежней жизни; что-то в нем, неведомо преобразуясь, пока пряталось в коконе. Жена позднее сменила фамилию и снова вышла замуж, на этот раз в Калифорнии, новому мужу так и не сказав о человеке, которому приходилась когда-то родней.

А что Меррик? А Меррик ничего. Полагали, что Кэш на счету преображенного человека стал первой жертвой, хотя никаких улик, которые бы связывали его с предполагаемым преступлением, выявлено не оказалось. Мотоциклист был весь как есть исколот ножевыми ранениями у себя в постели, но у Меррика на этот счет нашлось алиби, которое ему спроворили кое-какие люди из Филадельфии, которые, поговаривают, сами в ответ пользовались услугами Меррика. В последующие годы он подвизался с различными компаниями, в основном на Восточном побережье, и постепенно стал тем самым парнем, к которому обращаются, когда необходимо преподать последний фатальный урок тому, кто упрямится или бычится настолько, что иного выхода попросту не остается. Число тел, павших от рук Меррика, постепенно росло, солиднело. Он стал наконец сполна реализовывать свою природную склонность, и это на него работало.

Между тем были у него и другие аппетиты. Он любил женщин, и одна из них, официантка из Питтсфилда, штат Мэн, после ночи в его компании, оказалось, забеременела. Было ей под сорок, и она уже отчаялась найти мужчину или обзавестись ребенком. Об аборте, само собой, не было и речи, но и при этом ей все никак не удавалось от кого-нибудь забеременеть — и тут вдруг она разродилась вполне нормальным на вид ребенком. Когда Фрэнк Меррик по возвращении в Мэн заглянул к женщине, она встревожилась, как он отреагирует на факт своего неожиданного отцовства, но Меррик сам взял ребенка на руки и спросил, как его звать («Люси, как мою маму», — сказала женщина, а он улыбнулся и одобрил: «Люси — прекрасное имя»), а уходя, оставил в детской кроватке деньги. Впоследствии суммы стали прибывать на регулярной основе; иногда наличность приносил сам Меррик, иногда матпомощь прибывала в виде денежных переводов. Мать ребенка исподволь чувствовала в этом человеке что-то недоброе, о чем лучше не расспрашивать, и ее всегда удивляла та трогательная преданность, которую он хранил к малышке, даром что подолгу с ней не задерживался. Постепенно малышка выросла в ребенка, который порой вскрикивал и просыпался от дурных снов, но только и всего. Однако со временем сны девочки начали просачиваться в ее явь. Ребенком она сделалась трудным, каким-то тревожным. Истязала себя и стремилась досаждать остальным. Когда мать умерла (массивная эмболия легочной артерии во время купания в море, так что тело прибило к берегу только через несколько дней, раздутое и поеденное падальщиками, где его нашли двое рыбаков), Люси Меррик отдали в опеку. Со временем девочка была направлена к Дэниелу Клэю с целью купировать у нее агрессивность и склонность к мелкому членовредительству — и вроде бы уже намечался прогресс, как вдруг оба они, и доктор, и девочка, взяли да исчезли.

К той поре ее отец вот уже четыре года как сидел в тюрьме. Удача повернулась к нему спиной, когда он схватил пять лет за неосторожное обращение с опасным оружием, пять за криминальную угрозу с использованием этого самого оружия и десять за нападение при отягчающих обстоятельствах (все три статьи с одновременным отбыванием по совокупности). Несчастье постигло Меррика как раз в тот момент, когда одна из предназначенных к устранению жертв вырвалась со стрельбой из своего дома, а он кинулся за ней с ножом, и в этот момент на бегу жертву (вот уж ирония судьбы) сбила патрульная машина. Срока от сороковки до пожизненки Меррик избежал лишь потому, что штат не сумел доказать преднамеренность нападения, и еще потому, что у него прежде не было судимостей по статьям о применении против человека смертоносного насилия. Как раз в этот период времени дочь у него и исчезла. Срок по совокупности Фрэнк тогда не досидел. Основняк, по О’Рурку, он отбывал в «строгаче», где у заключенных житье совсем не сахар.

По выходу его сразу же направили в Вирджинию на разбирательство в убийстве бухгалтера по имени Бартон Риддик, который в девяносто третьем году был застрелен выстрелом в голову из ствола сорок четвертого калибра. Обвинение Меррику выдвигалось на основе анализа пули: вскоре после ареста в Мэне ФБР обнаружило у него в машине идентичные патроны. Свидетельств тому, что он на момент убийства находился в Вирджинии где-то поблизости или был как-то иначе связан с Реддиком, не было, однако химический состав нули, которая прошла сквозь жертву, прихватив с собой на выходе кусок черепа и мозгов, совпадал с пулями из коробки патронов, найденной у Меррика в «бардачке». Меррику светила прямая возможность остаток лет провести за решеткой, а то и вовсе получить смертный приговор, но тут какие-то юридические фирмы сочли, что спецы из Бюро со своими анализами в ряде случаев переусердствовали. Дело просело еще сильней, когда выяснилось, что из оружия, которым было совершено убийство, грохнули потом еще какого-то адвоката в Батон-Руж. Прокурор в Вирджинии с неохотой решил этими обвинениями Меррика больше не прессовать, а ФБР заявило, что отныне химический состав пуль при экспертизе учитываться не будет. В октябре его выпустили из-под стражи, и вот Меррик уже был во всех отношениях свободным человеком, поскольку в штате Мэн он свое уже отсидел, а выход его никакими условиями не облагался, поскольку бытовала надежда, что по делу Риддика он огребет по полной и воли уже не увидит.

— И вот он снова здесь, — подытожил Бобби.

— С вопросами о докторе, который лечил его дочь, — добавил я.

— Похоже, он имеет зуб. Что ты собираешься делать?

Я вынул из бумажника несколько купюр и выложил на стол в уплату за угощение.

— Взять его, да и все.

— Чтобы та женщина выдвинула обвинения?

— Я с ней об этом поговорю. Если даже она на это не пойдет, страх перед тюрьмой, возможно, Меррика от нее отвадит. Уж за решетку ему повторно точно не захочется. Кто знает, может, и копы нароют что-нибудь у него в машине.

— Он ей чем-то вообще угрожал?

— Только словесно, и самым завуалированным образом. Хотя выбил ей окно, так что приходится быть начеку.

— Оружия при нем нет?

— Что-то не приметил.

— Фрэнк из тех, кто без ствола все равно что без трусов.

— Когда мы с ним виделись, он сказал, что не вооружен.

— Ты ему поверил?

— Думаю, у него хватает ума не носить с собой оружия. Как у отбывшего срок уголовника пушки при нем не сыскать, он уже сам по себе притягивает внимание. К тому же если ему снова очутиться за решеткой, то он не выяснит ничего насчет своей дочери.

— Что ж, звучит вразумительно. Хотя я бы за это не поручился. А та женщина, дочь Клэя, все еще где-то здесь в городе?

— Живет в южном Портленде.

— Если хочешь, могу поделать для тебя кое-какие звонки.

— Любая помощь годится. Хорошо бы еще иметь при усмирении Меррика временный судебный запрет.

О’Рурк сказал, что это не проблема. За разговором я чуть не забыл его спросить насчет Джима Пула.

— Помню такого, — кивнул он на мой вопрос. — Детектив-любитель с заушным образованием. По-моему, не прочь был пыхнуть травкой. Копы в Бостоне пришли к выводу, что смерть его как-то связана с наркотиками, а здесь народ эту версию с готовностью подхватил.

— Перед своей пропажей он работал на Ребекку Клэй, — сказал я.

— Вот как? Я и не знал: дело в разработку мне не поступало. Впечатление такое, что у этой женщины тяжелая рука. Народу от нее поисчезало уже больше, чем у иллюзионистов из «Магического круга».

— Не могу представить, чтобы люди с легкой рукой притягивали к себе интерес таких, как Фрэнк Меррик.

— Да, в таком случае легкость им довольно быстро изменит. Хотелось бы взглянуть, когда его возьмут. Слышал я о нем много, а вот в лицо не видел ни разу.

От донца стакана на столике образовалось влажное кольцо, в котором О’Рурк сейчас указательным пальцем выписывал узоры.

— О чем ты думаешь? — полюбопытствовал я.

— Думаю, что тебе стыдно должно быть иметь клиента, который чувствует себя незащищенным.

— Это почему?

— Мне не нравятся скопления по общему признаку. Некоторые из пациентов Клэя подвергались насилию. Одной из тех пациенток была дочь Меррика.

— Следовательно, дочь Меррика подвергалась насилию? Такое возможно, но все-таки не обязательно.

— Затем Клэй исчезает, а заодно и она.

— А насильников так и находят.

Он пожал плечами.

— Я лишь хочу сказать: когда с расспросами о былых преступлениях приходит такой человек, как Меррик, у кого-то может возникнуть беспокойство.

— Допустим, у тех, кто те преступления совершал.

— Точно. Может оказаться полезным. Пока неизвестно, кто может начать оборонительные действия и через это засветиться.

— Проблема в том, что Меррик — не собака на поводке и неподконтролен. У меня сейчас за клиенткой присматривают сразу трое. Для меня главное — беречь ее безопасность.

Бобби встал.

— Ты поговори с ней. Объясни, что намерен сделать. А затем давай возьмем его за жабры и посмотрим, что произойдет.

Мы пожали друг другу руки, и я поблагодарил его за помощь.

— Ты давай не особо обольщайся, — одернул он. — На все это я иду ради детей. Уж прости за прямоту, но если вдруг рванет и я при этом увижу, что хреновый сапер — это ты, то я сам же тебя и арестую.

Наступило время ехать на раут Джоэла Хармона. С дороги я позвонил Ребекке и поделился с ней изрядной долей полученной от О’Рурка информации насчет Меррика, а также примерными своими планами на завтра. Ребекка после нашего с ней разговора успела немного остыть, хотя по-прежнему настаивала, чтобы мы с ней развязались как можно быстрее.

— Мы устроим с ним встречу, после чего его возьмут копы, — сказал я. — По закону штата о защите от посягательств, если вы подвергаетесь запугиванию или вам три раза или более противостояло одно и то же лицо, в дело имеет право вмешаться полиция. Я считаю, инцидент с окном под эту категорию тоже подпадает. Да еще я видел, как он шпионит за вами на Лонгфелло-сквер, что тоже можно привести в качестве аргумента. И того, и этого должно оказаться достаточно, чтобы за нас вступился закон.

— То есть мне придется обратиться в суд? — спросила она.

— Утром первым делом подайте заявление о домогательстве. В любом случае оно подается до регистрации жалобы в суде. Тогда мы сможем обратиться в окружной суд, чтобы нам там выдали временный ордер на экстренную защиту, после того как ваша жалоба зарегистрирована. Я кое с кем об этом уже переговорил, завтра к вечеру все для вас будет готово. — Я дал ей координаты О’Рурка. — Будут назначены день и время слушаний, а содержимое жалобы вместе с повесткой в суд вручено Меррику. Это могу сделать я или, если вы предпочитаете, это может сделать служба шерифа. Если Меррик приблизится к вам после того как выдан ордер, это будет квалифицировано как преступление класса «Д» с наказанием до года тюрьмы и максимальным штрафом в тысячу долларов. Три прецедента нарушения, и наказание уже пять лет.

— Все равно как-то недостаточно, — усомнилась она. — А нельзя просто взять его и устранить, сразу?

— Тут вопрос деликатный, — пояснил я. — Понятно, он перешел грань, но этого все же недостаточно для присуждения срока. Мне так кажется, последнее, чего он хочет, это рискнуть снова оказаться в тюрьме. Человек он опасный, но у него были целые годы на то, чтобы поразмыслить о своей дочери. Это он ее проглядел, но возложить вину и отыграться хочет на ком-то другом. И начать, возможно, решил с вашего отца, потому что до него дошли слухи и он, вероятно, прикидывает, а не могло ли что-то подобное случиться и с его девочкой, пока она была на его попечении.

— А поскольку моего отца в пределах досягаемости нет, он решил взяться на меня, — подытожила Ребекка со вздохом. — Ладно. А мне, когда его арестуют, надо быть рядом?

— Не обязательно. Хотя потом с вами, возможно, захочет поговорить полиция. Джеки на всякий случай будет находиться рядом с вами.

— На случай, если все пойдет не так, как вы спланировали?

— Просто на всякий случай, — повторил я без привязки к чему-либо. Я чувствовал, что подвожу ее, но поделать больше было нечего. Да, действительно, я мог договориться с Джеки Гарнером и братьями Фульчи, чтобы они изметелили Меррика в хлам, но это бы значило опуститься до его уровня. А теперь, после разговора с О’Рурком, было и еще кое-что, что не давало мне использовать против Фрэнка Меррика силу.

Неким странным образом я испытывал к нему жалость.

Глава 11

Та ночь оказалась щедрой на звонки и вызовы. Быть может, этого Меррик всю дорогу и добивался. Именно поэтому свое присутствие у дома Ребекки он обозначил так явственно, что оставил на окне потеки крови и напустил меня на Джерри Лежера. Были и другие происшествия, о которых я тогда не знал. Накануне перед окнами конторы Элвина Старка, бывшего адвоката Ребекки, за ночь оказались пучком вывешены четыре дохлых вороны. Той же ночью кто-то вломился в «Мидлейк центр». Все вещи были целы, но неизвестный с неторопливой обстоятельностью пошарился в делах, и далеко не сразу удалось заново все систематизировать и установить, что же именно из них пропало. Бывший терапевт Клэя доктор Коссюр, проезжая по мосту, оказался притерт к обочине человеком, внешность которого по описанию сходилась с Мерриком. Поджав машину врача к бордюру, человек опустил окошко своего красного «Форда» и спросил, нравятся ли ему птицы и знает ли он, что его покойный соратник и друг, доктор Дэниел Клэй, якшался с педофилами и всякими извращенцами.

Фрэнку было все равно, причастны эти люди или нет. Он хотел лишь посеять сомнение и страх. Ему хотелось пугающе всовываться в людские жизни и высовываться из них, пожиная молву и полуправду, понимая, что такой компактный город, как Портленд, достаточно скоро забурлит слухами и люди, на которых он охотится, вскоре зажужжат, как пчелы в потревоженном улье, грозящем вот-вот опрокинуться. Меррик полагал, что у него все под контролем, а с тем, что нет, он управится, — но он заблуждался. Им манипулировали точно так же, как и мной, а браздами на самом деле не владел никто, даже таинственный клиент Элдрича.

И вскоре начали гибнуть люди.

Джоэл Хармон обитал в большом доме при съезде с Бэйшор-драйв в Фалмуте; здесь были свой отдельный причал и швартовка для белой красавицы-яхты. Портленд в свое время звался Фалмутом — с конца семнадцатого века, когда пламенный баск Сен-Кастен, встав во главе местных индейцев, в ряде столкновений одолел английских колонистов и в результате пожег город, — до конца века восемнадцатого, когда все вернулось на круги своя. Теперь часть города, носившая старое название, являлась одним из наиболее зажиточных пригородов Портленда, а также центром лодочного спорта. Портлендский яхт-клуб, один из старейших в стране, размещался у Фалмута на носу, под прикрытием длинного узкого Клэпборд-айленда — острова, состоящего фактически из двух частных владений, возникших на исходе девятнадцатого века, когда железнодорожный магнат Генри Хьюстон возвел здесь себе летний особняк в десять тысяч квадратных футов — «коттедж», как он скромно его поименовал, внеся таким образом лепту в превратность представления об этом слове для данной части света.

Дом Хармона возвышался на рельефном выступе, откуда вниз к самой воде плавно спускалась зеленая лужайка. Для уединенности владение по бокам окружали две стены, а в саду по четкому ранжиру распределялись ухоженные клумбы. Джун сказала, что Хармон — фанатичный возделыватель роз, помешанный на скрещиваниях, и земля в саду постоянно контролируется и холится в угоду этому его помешательству. Говорят, здесь на клумбах есть такие розы, которых ни у кого больше нет, а Хармон, в отличие от людей своего круга, не видит причины своими находками делиться. Эти розы на радость и в удовольствие исключительно ему, а не кому-нибудь другому.

Вечер выдался необычайно мягким — уловка предзимья с целью обмануть легковеров чувством мнимой безмятежности. Пока мы с Джун стояли среди прочих гостей в саду за предобеденными напитками, я понемногу вбирал в себя дом Хармона, его яхту, его розы и жену, которая, пока супруг уделял внимание гостям помаститей, встречала вновь прибывших и здоровалась с ними. Ей было за шестьдесят, то есть примерно столько же, сколько и мужу. Седина волос аккуратно перемежалась крашеными блондинистыми прядями. Вблизи кожа у этой женщины смотрелась как отлитая из пластмассы. Растянуть ее во что-то близкое к мимике было затруднительно, но хирург при операции это явно учел и рот сваял в постоянную полуулыбку, так что на какой-нибудь рассказ о том, как топят котяток и щеняток, она бы все равно реагировала непонятно веселым видом. В ней все еще были заметны следы былой красоты, за сохранность которой она, впрочем, цеплялась с таким мрачным упорством, что сводила ее тем самым на нет. Глаза были остекленело пусты, а разменные фразы не могли, пожалуй, составить конкуренцию и случайному школьнику, который на ее фоне блистал бы, как Оскар Уайльд.

Муж, в противоположность, смотрелся идеальным хозяином, одетым неформально и в то же время дорого в нежно-синий кардиган и серые брюки; дополнительный оттенок отточенной экстравагантности придавал красный шарф. В непосредственной близости от хозяина, пока тот раздавал рукопожатия и смешливо-приветственные фразы, вид затмевала отпадная девица азиатской внешности, обольстительно красивая и с фигурой, от которой мужские челюсти дружно отпадали с непроизвольным щелчком. По словам Джун, это нынешняя лира Хармона, официально, впрочем, его личный секретарь. У него была давняя привычка подбирать молодых женщин, ослеплять их своей роскошью, а затем бросать, едва на горизонте появится новый объект.

— Что-то его жена на ее присутствие не очень реагирует, — заметил я втихую. — А впрочем, ее, похоже, вообще мало что занимает, помимо следующего приема прописанных лекарств.

Миссис Хармон с регулярными интервалами обводила гостей пустым взором, не задерживаясь ни на ком в особенности, а просто проходясь по ним, как луч маяка по кораблям в бухте, с такой же унылой бесстрастностью. Даже когда она встречала нас на входе (рука ее на ощупь напоминала засохшую птичью лапу), то и тогда едва посмотрела нам в глаза.

— Мне ее жаль, — сказала Джун. — Лори всегда была одной из тех женщин, каким суждено выйти замуж за мужчину-властолюбца и родить ему детей. А вот внутренней жизни у нее не было, или же ее просто никто не замечал. Теперь вот дети выросли, и свои дни она заполняет как может. Когда-то она была красива, но это, пожалуй, все, чем она располагала. А нынче сидит без движения во всяких там благотворительных комитетах и тратит мужнины деньги, а тот и не возражает, лишь бы она не вникала в то, чем он разнообразит свою жизнь.

Мне казалось, что Хармона я знаю как облупленного: самодовольный человек, у которого денег достаточно, чтобы и преследовать, и утолять свои аппетиты, которые с каждым новым жевком становятся все более нажористыми. Сам он происходил из семьи с хорошими связями в политике, а отец у него был советником у демократов, хотя после неудачи с рядом бизнес-затей немного оскандалился, отчего так и не смог приблизиться к кормушке, из которой кормятся по-настоящему крупные боровы. Сам Хармон был когда-то весь в политике и еще молодым человеком в семьдесят первом году работал в предвыборном штабе Эда Маски и даже стараниями отца сопровождал его с официальным визитом в Москву, пока не стало ясно, что Маски не только провалится при выдвижении, но и что Макговерн, в общем-то, правильно поступил, подчистив во время праймериз свой кадровый аппарат. Маски не мог сдержать своего темперамента. Он орал на журналистов и подчиненных, причем на публике. Выиграй он при выдвижении, эта его черта довольно скоро открылась бы избирателю. Поэтому от Эда Маски все семейство Хармонов дружно отошло, а всякий там идеализм в политике, который еще не успел выветриться, быстро улетучился, когда Джоэл Хармон включился в бизнес и с оголтелой силой принялся наживать богатство, наверстывая то, чего в свое время не сумел добиться его отец.

Но Джун представила мне этого человека в неожиданном и куда более сложном ракурсе. Оказывается, он слыл щедрым благотворителем, и не только с целью пиара, но и в частном порядке. Взгляды на благосостояние и социальную обеспеченность делали его, по базовым американским меркам, чуть ли не социалистом; плюс к этому он был стойким и влиятельным (хотя и негласным) советчиком всем губернаторам и госпредставителям последних десятилетий. К своему родному городу и штату он относился поистине ревностно, а дети его, говорят, с некоторой тревогой поглядывали на то, с какой расточительностью он жертвует средства, которые они втихомолку считают своим наследством (сознательность у них, в отличие от отца, явно прихрамывала).

Голову хотелось иметь ясную, поэтому я потягивал апельсиновый сок, в то время как другие налегали на шампанское. Один или двое из приглашенных были мне известны. Первый — писатель и поэт по имени Джонатан Ли Джейкобс, кропающий новеллы о краболовах и зове моря. Среди гостей он выделялся окладистой рыжей бородой и одеждой под стать героям своих книг, хотя сам происходил из бухгалтерской семьи в Кембридже, штат Массачусетс, а укачивало его, по слухам, едва он попадал ногой в лужу. Еще одним знакомым лицом был доктор Байрон Рассел, молодой сморчок, время от времени всплывающий на местных радио- и телепередачах, когда там требовалась говорящая голова, серьезно рассуждающая о проблемах психического здоровья и нездоровья. Надо отдать Расселу должное: в тех передачах он неизменно звучал голосом разума, часто за счет контраста какой-нибудь журчливой психологине с верхним образованием или кандидату сомнительных наук из колледжа на колесах, несущим такую псевдонаучную блажь, что депрессия и суицид на фоне их зауми казались отрадной альтернативой. Что интересно, среди гостей присутствовал и Элвин Старк — тот самый адвокат, что на днях отказался со мной общаться. Меня подмывало сказать ему насчет Элдрича, который побеседовал со мной куда обстоятельней (правда, не раскрыв мне толком ничего, что я уже знал из скудного обмена репликами с тем же Старком). Лицезреть меня Элвин Старк был рад едва ли больше, чем слышать по телефону. Тем не менее он все же смог на пару минут наскрести в себе цивильности и даже косвенно извинился за свою тогдашнюю шероховатость. От него немного отдавало виски, даром что в руке он держал фужер с шампанским. Раут у него начался определенно раньше, чем у других гостей.

— Вы когда позвонили, у меня как раз дел было невпроворот, — пояснил он. — Так что звонок получился не совсем ко времени.

— А я всегда не ко времени, — сказал я. — Хотя время решает все.

— Вот уж точно. А вы все копаете насчет тех делишек Клэя?

Я сказал, что да. Старк на это лишь поморщился, как от предложенного куска рыбы с душком. Вот тогда он мне и сообщил насчет дохлых ворон.

— Секретарша у меня чуть с ума не сошла, — усмехнулся он. — Посчитала, что это работа сатанистов.

— А вы?

— А я к таким вещам, надо сказать, отношусь по-иному. При этом худшее, что со мной когда-либо случалось, это клюшка для гольфа сквозь лобовое стекло моего «Лексуса».

— Есть какие-то мысли, кто это мог сделать?

— Я лучше скажу, какие на этот счет мысли у вас: что это тот самый тип, который не дает покоя Ребекке Клэй. То, что вы дурной знак, я понял, как только заслышал вас в трубке, — сказал он вроде как со смехом, но явно с утвердительной ноткой.

— С чего ему было выбирать мишенью именно вас?

— Потому что у него кровь горит, а мое имя значится на всей документации, которая относится к ее отцу. Утверждение завещания я, впрочем, передал в другие руки. Теперь другие этим занимаются.

— Вы беспокоитесь?

— Я нет. Вот уж сколько лет имею дело с волками, и ничего, жив. Если возникнет необходимость, у меня есть к кому прибегнуть. У Ребекки же, напротив, помощь есть лишь до той поры, пока она в состоянии ее оплачивать. Надо бы вам все это бросить, Паркер. Мутить воду в пруду ни к чему хорошему не приведет.

— Неужели вас не интересует правда?

— Я адвокат, — ответил он. — Причем здесь правда? Моя задача — защищать интересы клиентов. Иногда правда здесь только помехой.

— Подход, гм, надо сказать, очень прагматичный.

— Я реалист. Уголовными делами я не занимаюсь, но если б мне пришлось защищать вас, скажем, по делу об убийстве, в котором вы не желаете сознаться, то что бы вы от меня хотели? Чтобы я сказал судье: в принципе, если разобраться, то убийство совершил действительно он — такова правда? Да будьте ж вы серьезными. Закон требует не правды, а только ее видимости. Большинство дел обыкновенно зиждется на варианте, приемлемом для обеих сторон. Хотите знать, в чем единственная правда? В том, что все лгут. Вот она, истинная правда. Можете взять ее с собой в церковь и освятить.

— Так у вас есть клиент, чьи интересы вы опекаете по делу Дэниела Клэя?

Старк лукаво погрозил мне пальцем. Жест мне не понравился, как и его манера звать меня по фамилии.

— А вы еще тот жук, — сказал он. — Да, Дэниел был моим клиентом. Как ненадолго и его дочь. Теперь Дэниела нет, умер. И прах его развеян. Пусть упокоится там, где осядет.

Он оставил нас в пользу рыбного писателя Джейкобса.

— А он прав, — сказала Джун, имитируя его вкрадчивое покачивание пальцем. — Вы действительно еще тот. У вас вообще бывают разговоры благостного характера?

— Только с вами, — кивнул я с учтивой степенностью.

— Потому я вас и не слушаю.

— И быть посему, — заключил я в ту секунду, как мажордом ударил в колокол, созывая всех к ужину.

Всего нас было где-то около двух десятков, включая самого Хармона с женой. Среди приглашенных были также некая художница по коллажам, о которой ничего не слышала даже Джун, и трое банкиров, с которыми Хармон с давних времен водил дружбу. Впервые хозяин перекинулся с нами словом на входе в столовую, извинившись, что все не мог до нас добраться.

— Джун, о Джун! — напыщенно воскликнул он. — Я уже отчаялся, что не вижу тебя ни на одном из моих мелких междусобойчиков. Переживал даже, уж не обиделась ли ты на что.

Галеристка улыбчиво отмахнулась:

— Я уже настолько тебя знаю, что и не сетую ни на что, кроме каких-нибудь вкусовых ляпов, которые ты иной раз выкидываешь.

Она посторонилась, чтобы мы с хозяином дома могли обменяться рукопожатием. Оно у Хармона было на уровне искусства — и по силе нажатия, и по нужной ширине улыбки (ему бы уроки этикета давать, хотя бы на полставки).

— Мистер Паркер? Наслышан о вас, наслышан. Интересная у вас жизнь.

— Не такая продуктивная, как у вас. Дом у вас красивый, и коллекция, вижу, восхитительная.

Стены покрывало невероятное разнообразие живописи, с умом размещенное так, что полотна и рисунки выгодно добавляли и оттеняли друг друга, иногда даже визуально сталкиваясь в тех местах, где противопоставление должно было оказывать на зрителя особое воздействие. Справа от места, где мы стояли, висело притягательное, с легким оттенком зловещести изображение молодой обнаженной красавицы, а напротив него — гораздо более старое полотно, где на смертном одре, во многом напоминающем ту самую кровать, исходил пожилой мужчина в окружении врача, а также родных и близких — одни согбенные в скорби, другие с печалью на лицах, третьи с жадноватым предвкушением раздачи. Среди них находилась молодая женщина, черты которой удивительно напоминали лицо обнаженной красавицы, что напротив. Те же кровати и те же женщины, разделенные якобы веками, из-за косвенной близости образов становились вдруг частью целостного повествования.

Хармон улыбнулся с искусной проницательностью.

— Я вижу, вы неравнодушны к живописи. В таком случае буду рад продемонстрировать ее вам после ужина. Как бы там Джун ни спорила, а иной раз прелесть эклектичности в том, что в известных пределах можно найти удовлетворение для любого вкуса. Было бы очень интересно узнать, что именно вас привлекает, мистер Паркер, очень интересно. А пока прошу вас, проходите, сейчас начнут подавать.

Мы расселись за столом. Я оказался между секретарем-подругой Хармона (она представилась как Ньоко) и художницей-коллажисткой, белые волосы которой перемежались зелеными прядями, а вид был смутно-тревожно-привлекательным, как у плакучей ивы, готовой заструиться всамделишными слезами. Такие натуры, случается, бывают склонны к вскрыванию вен, причем не только своих. Она сказала, что зовут ее Лето.

— Лето? — переспросил я по неосторожности.

Она нахмурилась. Вот те раз: не успел сесть, а кто-то уже уязвлен.

— Это мое настоящее имя, — сказала она. — То, что дали при рождении, лабуда. Избавление от него в угоду своей истиной идентичности дало мне волю одержимости моим искусством.

— Н-да, — сказал я углубленно. Ба-а, вот это эксцентрика.

Ньоко была более вменяемой и с объективной реальностью связи не теряла. Оказалась она выпускницей историографии и лишь недавно вернулась в Мэн после двух лет работы в Австралии. На вопрос, как давно они знакомы с Хармоном, она сдержанно зарделась.

— Мы повстречались на открытии галереи, несколько месяцев назад. И я знаю, что вы думаете.

— Вот как?

— Во всяком случае, знаю, что думала бы я, поменяйся мы местами.

— В смысле, встречался бы я с мистером Хармоном? Нет, он не вполне в моем вкусе.

Ньоко хихикнула.

— Вы поняли, что я имею в виду. Он старше меня. Он женат — ну, типа. Состоятелен, а мое вождение обходится дешевле того бренди, что Джоэл опрокинул бы за ужином. И он мне действительно нравится: юморной, со вкусом, пожил немного. А люди пусть думают что хотят.

— Даже жена?

— А вы, я смотрю, человек прямолинейный.

— Просто я сижу рядом. И если жена у него после второй начнет кидаться вилками, хотелось бы точно знать, что она будет целить в вас, а не в меня.

— Ей все равно, чем занимается Джоэл. Я даже не уверена, что это ей по глазам.

Словно в ответ на это, Лори Хармон повела по нам взглядом, а улыбка ее сделалась чуточку шире. Муж, сидящий во главе стола, похлопал ее по ладони с отсутствующим видом, как какую-нибудь старую колли. На мгновение мне показалось, что туманная поволока в глазах женщины рассеялась и сквозь дымку проглянуло подобие объектива, фиксирующего удобный момент для снимка. Впервые за вечер взгляд Лори Хармон сузился до булавочного острия, причем именно на Ньоко. Затем улыбка опять слегка поблекла, а взгляд двинулся дальше. Ньоко, отвлекшаяся на разговор с Летом, этого не заметила, да и в любом случае вряд ли обратила бы внимание.

Хармон кивнул одному из официантов, белыми компасными стрелками обступивших стол, и перед нами стали появляться выставляемые сноровистыми движениями блюда. На дальнем конце стола все еще пустовали два стула.

— Мы ждем кого-то еще, Джоэл? — подал голос поэтичный писатель Джейкобс, известный тем, что, улучив малейшую возможность, принимался безудержно декламировать что-нибудь из своих возвышенных верлибров, воспевающих величие природы и простого человека. Он уже тайком убедился, что среди присутствующих ему конкурентов нет, но при этом не хотел, чтобы некие пришельцы, явившись, перетянули внимание на себя. Борода его шевельнулась, будто в ней, подустав, сменил позу какой-нибудь мелкий бесик, но на этом писателя отвлекла поданная утка в горшочке, которую он принялся самозабвенно уписывать.

Хозяин дома глянул на пустующие стулья, как будто видя их впервые.

— А, это дети, — махнул он рукой. — Мы-то думали, они к нам присоединятся, но вы же знаете, каково с ними. Сейчас в яхт-клубе вечеринка. Не хочу никого обидеть, но я думаю, они решили, что для разгула им там вольготнее, чем здесь, за скучным обедом с предками и их гостями. Так что не обращайте внимания, угощайтесь.

Призыв нагнал Джейкобса чуть запоздало, когда он уже одолел добрую половину порции. К чести своей, он неловко приостановился, после чего, пожав плечами, снова взялся за горшочек. Еда была вкусной, хотя горшочки из-под чего-нибудь я обычно не приемлю. Главным блюдом стала отменная оленина, поданная с овощами и ягодами можжевельника. Затем был десерт — шоколадный мусс с лаймом, — а под занавес кофе с марципановыми кексиками. Пили «Дюшар Милон» девяносто восьмого года, который Хармон представил как costaud, то есть крепкой консистенции, из разряда лафитов. Джейкобс глубокомысленно кивал, как будто что-то в этом смыслил. Я пригублял из вежливости: вино для моей крови было чересчур густым, богатым во всех смыслах.

Разговор блуждал от местной политики к искусству с неизбежным дрейфом в литературу, куда уже вожделенно навострился вклиниться писатель, ожидая лишь вопроса насчет своего последнего опуса. Никто не стремился открывать шлюзы, но Хармон в конце все же спросил, больше из чувства долга, нежели действительно из интереса. Судя по хлынувшей тираде, мифологизирование простого человека Джейкобса еще не притомило, хотя ему еще лишь предстояло этого человека мало-мальски понять, не говоря уж о том, чтобы полюбить.

— Тот его человек, — шепнула Джун, когда со стола убирали тарелки, а гости потянулись к двустворчатым дверям в зал с удобными креслами и диванами, — кажется мне несусветным занудой.

— Мне как-то однажды подкинули одну из его книг, — поделился я.

— Ну и как, прочли?

— Начал, а потом спохватился, что именно этого времени мне может катастрофически не хватить на предсмертной исповеди, и тогда я вместо этого взял ту книгу и потерял. Или же я бросил ее в море.

— Мудрое решение.

У моего локтя образовался Хармон:

— Ну что, мистер Паркер, как насчет нашего культпохода? Джун, составите нам компанию?

Приятельница спасовала:

— Джоэл, мы с тобой опять сцепимся. Так что лучше услаждайтесь коллекцией вдвоем с новым гостем, без моих ворчливых предрассудков.

Хармон ей поклонился, после чего повернулся ко мне:

— Еще чего-нибудь выпить, мистер Паркер?

Я приподнял свой бокал с вином:

— Спасибо, у меня есть.

— Ну, тогда пойдемте.

Мы стали перемещаться из комнаты в комнату, при этом Хармон указывал на работы, которые вызывали у него особую гордость. Многие имена мне ни о чем не говорили, что, в общем-то, можно объяснить не чем иным, как моим невежеством. В целом не могу сказать, чтобы коллекция пришлась мне по сердцу; некоторые наиболее экзотичные опусы воскрешали в памяти смятенные реплики Джун.

— Я слышал, у вас есть некоторые картины Дэниела Клэя, — сказал я, когда мы вдвоем пялились на не то какой-то закат, не то медицинские швы.

— Джун обронила, что вы можете у меня про них спросить, — широко улыбнулся Хармон. — Есть две в заднем кабинете и еще несколько в хранилище. У меня здесь своего рода ротация: слишком много полотен и слишком мало пространства, даже в доме таких габаритов.

— Вы хорошо его знали?

— Вместе учились в колледже, и с той поры связи меж собой не теряли. Он здесь много раз бывал в гостях. Я в нем души не чаял: какой чувствительный был человек! То, что произошло, это ужасно, и для него, и для тех детей.

Он провел меня в комнату на задах дома, с высокими углубленными окнами, из которых открывался вид на море — помесь кабинета и небольшой библиотеки, с дубовыми полками от пола до потолка и гармонирующим по цвету громадным письменным столом. Хармон сказал, что здесь в дежурные по дому дни работает Ньоко. На стенах было всего две картины, одна где-то полметра на метр, другая гораздо меньше. Последняя изображала церковный шпиль на фоне уходящих по наклонной сосен. Картина туманная, по краям приглушенная тусклотой, как будто вся панорама была отфильтрована смазанной вазелином линзой. Картина покрупнее представляла мешанину из мужских и женских извивающихся тел, так что весь холст являл собой нагромождение смутно-извилистой, неясной плоти. Картина была на редкость неприглядной, что лишь усиливалось вложенной в ее создание художественностью.

— Лично мне предпочтительней пейзаж, — признался я.

— Не только вам, но и многим. Пейзаж — работа более поздняя, одну от другой отделяют примерно два десятилетия. Обе без названия, а холст, что покрупнее, типичный пример раннего творчества Дэниела.

Я перевел взгляд обратно на пейзаж. Форма шпиля казалась мне необъяснимо знакомой.

— Это место реально существует? — спросил я.

— Это Галаад, — ответил Хармон.

— Вы имеете в виду «детей Галаада»?

Джоэл со вздохом кивнул.

— Еще одно из темных пятен в истории нашего штата. Потому-то я и держу это полотно здесь. В основном, пожалуй, из уважения к памяти Дэниела и тому, что он презентовал эту картину мне, но отчасти и оттого, что я бы не хотел вывешивать ее в более доступных местах моего дома.

Общину Галаад, по названию библейских городов-убежищ, основал в пятидесятые воротила средней руки Беннет Ламли, наживший состояние на строевой древесине. Человек он был богобоязненный и заботился о духовном благе людей, работавших в лесах южнее канадской границы. Однажды ему пришла мысль, что если основать город, в котором бы жили рабочие со своими семьями, город, где спиртное и блуд объявлены вне закона, то можно таким образом удержать его жителей от греховности. И он учредил план строительства, самым заметным элементом которого стала массивная каменная церковь, призванная служить средоточием и символом поселения и приверженности жителей Господу. Дома Ламли стали постепенно заселяться лесорубами и их семьями, из которых некоторые, вероятно, были искренне преданы общине, основанной на христианских принципах.

К сожалению, единодушия в этом вопросе не существовало. Постепенно о Галааде стали расползаться слухи — в частности о том, что здесь творится под покровом ночи, — но времена тогда стояли иные, и у полиции были коротки руки, особенно там, где Ламли с целью сохранить фасад своей идеальной общины препятствовал проведению следственных действий.

И вот в 1959 году один охотник, идущий в окрестностях Галаада по следу оленя, неожиданно наткнулся на мелкую могилку, частично разрытую лесным зверьем. Там обнаружился трупик младенца, мальчика, буквально дня от роду. Позже было установлено, что он истыкан вязальной спицей. Неподалеку оказались еще две похожих могилы, в каждой по трупику мужского и женского пола. На этот раз полиция нагрянула скопом. Начались дознания и допросы, мягкие и не очень, но к этой поре взрослое население поселка уже успело разбежаться. Три девочки — одна четырнадцати, две пятнадцати лет, — прошли медосмотр, в ходе которого выяснилось, что с год назад они разрешились от бремени, то есть разродились детьми. Беннету Ламли пришлось действовать. Созывались собрания, в кулуарах перешептывались влиятельные персоны. И вот по-тихому, незаметно Галаад распался, а строения его были или разрушены, или брошены догнивать в запустении. Осталась лишь большая недостроенная церковь, которую постепенно обжил лес, поглотив ее шпиль зелеными извивами плюща. Лишь один человек в связи с происшедшим был осужден и посажен — некто Мейсон Дубус, считавшийся в общине старостой. В вину ему были вменены похищение ребенка и половая связь с несовершеннолетней — после того как одна из разродившихся девочек рассказала полиции, что семь лет она фактически пробыла пленницей Дубуса и его жены, будучи похищенной за сбором ягод невдалеке от родного подворья в Западной Вирджинии. Жена Дубуса избежала тюрьмы, заявив, что во всем совершенном ее мужем она была задействована против воли, и именно ее свидетельство помогло обосновать против него обвинение. Рассказать что-либо еще о жизни в Галааде она не могла или отказывалась, однако из свидетельств кое-кого из детей, и мальчиков, и девочек, явствовало, что их систематически подвергали жестокому обращению и до, и во время существования поселка Галаад. Это была, по словам Хармона, темная глава в истории штата.

— А вообще у Клэя много таких картин? — поинтересовался я.

— У Клэя картин немного по умолчанию, — ответил Джоэл, — но из тех, которые я видел, часть определенно содержит образы Галаада.

Галаад находился сразу за Джекманом, а Джекман был как раз тем местом, где нашли брошенным автомобиль Клэя. Я напомнил об этом Хармону.

— Галаад, я думаю, вызывал у Дэниела определенный интерес, — сказал тот осторожно.

— Просто интерес или нечто большее?

— Вы хотите сказать, был ли Дэниел на Галааде помешан? Я так не думаю, хотя, учитывая специфику его работы, неудивительно, что история того места вызывала у него любопытство. Ведь он, между прочим, интервьюировал Дубуса. Он сам мне об этом рассказывал. У Дэниела, кажется, была некая идея насчет какого-то там проекта по Галааду.

— Проекта?

— Да, книги о Галааде.

— Он именно такой термин использовал — «Проект»?

— Точно не скажу, — подумав, ответил Хармон. — Может статься, что и да.

Допив одним глотком бренди, он поставил стакан на стол.

— Боюсь, я совсем забросил других гостей. Ну что, пора обратно в гущу боя?

Открыв дверь, он пропустил меня и запер ее за нами на ключ.

— Как вы думаете, что произошло с Дэниелом Клэем? — спросил я его, слыша, как с нашим приближением к гостевой нарастает шум голосов.

— Я не знаю, — сказал Джоэл, остановившись у дверей. — Одно могу сказать: Дэниел был не из таких, кто может совершить самоубийство. Быть может, он себя винил в том, что случилось с теми детьми, но руки из-за этого он бы на себя накладывать не стал. Однако, будь он жив, за истекшие с его исчезновения годы он бы уж, наверное, установил с кем-нибудь контакт — со мной ли, со своей дочерью или с кем-нибудь из коллег. Тем не менее он этого не сделал, ни разу.

— В таком случае, по-вашему, он мертв?

— Я думаю, убит, — поправил меня Хармон. — Только за что, понятия не имею.

Назад: Часть вторая

Дальше: Глава 12