Глава XV
В следующие дни я, если мне случалось куда-то отлучаться из отеля, неизменно замечал за собой слежку, причём однажды снова это был тот же тип с газетой. Судя по всему, меня вели несколько человек. Кто они, чьи интересы представляют — я по-прежнему не имел ни малейшего понятия, и это меня здорово нервировало.
Видимо, придётся действовать жёсткими методами. Какими? Ну, например, такими же, какие я применил по отношению к бедолаге Гарри Лонгмэну. Терять мне нечего, я уже столько раз ходит под смертью, что считал её своей подругой. Жаль только, в случае негативного развития событий могу не увидеть сына, которому настоящая мать и приёмный отец дали имя Люк. Что ж, не самое плохое имя. А если по настоящему отцу — Люк Сорокин! Уж всяко лучше, чем Люк Гейбл.
Кэрол Ломбард родила точно в срок, не знаю уж, что она там наплела мужу про недоношенного или переношенного младенца. Видел в газете фото её и Гейбла с запелёнатым свёртком в руках на крыльце клиники в Лос-Анджелесе, вроде бы они сразу умотали на своё ранчо. Вот бы и мне туда наведаться, хоть одним глазком взглянуть на наследника.
Но пока в моих ближайших планах стояло выяснение ситуации с топтунами. Впрочем, с этим пока пришлось повременить. Назревала официальная премьера моего режиссёрского фильма "Месть подаётся холодной", причём, поскольку практически всё действо картины проходит в Нью-Йорке, то и премьерный показ должен был состояться в этом мегаполисе. А именно в помпезном кинотеатре "Shore Theatre", впервые распахнувшим свои двери в 1925 году и представлявшим собой поистине роскошное зрелище. Это я знал пока с чужих слов, но вскоре мне предстояло лично убедиться в грандиозности кинотеатра.
— Фил, ваше присутствие на мероприятии, надеюсь — вопрос решённый? — предварительно поинтересовался по телефону Адам Миллер. — Тем более что вам никуда лететь не надо, мы сами приедем к вам. И кстати, на премьере ожидаются большие люди. Наверняка они захотят с вами познакомиться лично.
Этими большими людьми оказались не кто-нибудь, а мэр Нью-Йорка Фьорелло Генри Ла Гуардия, окружной прокурор Томас Дьюи и… па-бам! — глава Федерального бюро расследований Джон Эдгар Гувер! Это не считая его заместителя Клайда Толсона, который скромно топтался рядом и тактично помалкивал.
Когда в компании Уорнера и ведущих актёров фильма меня представили почётным гостям в VIP-зале "Shore Theatre", я почувствовал лёгкий дискомфорт. Особенно в момент, когда на мне задержался пристальный взгляд Гувера.
— Вы, как я понял, русский по происхождению? — поинтересовался глава всемогущего ведомства, буравя меня испытующим взглядом.
Уж не его ли люди меня пасут? Он пялится на меня с таким видом, как-будто знает обо мне нечто такое, чего я и сам не знаю. Однако я хладнокровно повторил уже ставшую традиционной легенду, мелькавшую и в журнале "Тайм".
— А откуда вы так хорошо знаете историю криминального Нью-Йорка? — не унимался Гувер.
Пришлось сослаться на книгу всё того же Осбери Герберта, о которой мне так кстати в своё время напомнил Стейнвиц.
— Хотелось бы узнать, каковы ваши политические взгляды? Демократ, республиканец? А может быть, коммунист?
Хитрый лис, только и мы не пальцем деланные.
— Ненавижу слово "политика", поэтому ни в одной из партий я не состою. Куда больше меня интересуют деньги. Вот если бы в США появилась партия бизнесменов, я бы с удовольствием пополнил её ряды.
Я невольно вздохнул с облегчением, когда внимание Гувера переключилось на исполнительницу главной роли Джоан Фонтейн. А вскоре нас пригласили в зал, рассчитанный почти на две с половиной тысячи зрителей. Авторам фильма и почётным гостям выделили весь первый ряд. Я сидел чуть правее центра, между Уорнером и кругленьким, похожим на колобка мэром Нью-Йорка, от которого за версту несло чесночной колбасой. Гувер и Толсон расположились в центре, причём от моего внимательного взгляда не укрылось, как Джон Эдгар, говоря что-то своему помощнику, не только наклонился к нему, но и положил на его колено свою ладонь. Ха, как-то всё это довольно подозрительно. Может быть, между ними кроме рабочих существуют и более доверительные отношения? Знал бы, что сведёт судьба с такими личностями — в будущем покопался бы в интернете насчёт их биографий более дотошно.
Позади нас расположились менее представительные персоны, включая потенциальных прокатчиков картины и кинокритиков с журналистами, а начиная с третьего ряда сидели обычные зрители. Охрана была, но без нужды себя не афишировала. Лишь только когда какой-то неадекватный гражданин пытался пробиться к директору ФБР с криком: "Мистер Гувер, у меня для вас есть важная информация!", появившиеся откуда-то двое крепышей быстро его скрутили и вывели через боковой коридор.
Фильм шёл без антракта, но за все два с половиной часа зал наверняка никто не покинул. Действо увлекло даже меня, человека, принявшего самое непосредственное участие в создании криминального боевика и смотревшего окончательный вариант картины вместе с Уорнером на его вилле. Зал в едином порыве охал, ахал, а в один из особо напряжённых моментов Ла Гуардия вцепился своими толстенькими пальцами в моё запястье. Я не стал вырываться, благо что мэр отпустил мою руку через полминуты, когда эпизод закончился. Да ещё и шепнул, дохнув на меня чесноком:
— Мистер Бёрд, простите меня за такую реакцию, не сдержался.
— Ничего, ничего, — тоже шепнул я в ответ, — меня ваша реакция даже порадовала. Значит, фильм цепляет за живое.
С системой "Dolby" звуковые эффекты были бы ещё мощнее, а снимай я кино в стерео — и вовсе все ахнули бы, но и без того публика находилась под впечатлением от увиденного. Как только в зале зажёгся свет, экран закрыл большой синий занавес, а на сцену выскочил какой-то суетливый товарищ, объявивший, что у зрителей есть возможность поприветствовать создателей фильма. После чего пригласил съёмочную группу подняться на сцену, что мы и сделали не без удовольствия под рукоплескания публики. Тут же откуда ни возьмись появились фоторепортёры со слепящими магниевыми вспышками системы флэш-ган. Мы раскланивались пару минут, Джоан даже удостоилась букета от какого-то молодого поклонника.
Когда вернулись в VIP-залу, глава ФБР решил высказать своё мнение относительно увиденного:
— Что ж, леди и джентльмены, вы сумели меня удивить. Фильмов подобного уровня мне раньше видеть не доводилось. Только не многовато ли крови и насилия?
Мы эту эскападу проглотили с вежливыми улыбками. Спорить с человеком, имеющим за плечами такую репутацию, было бы себе дороже. Хотя у меня и возникло желание въехать ему промеж глаз, учитывая мои знания о том, как эта гнида будет гадить СССР в будущем. Однако рано, рано пока переходить к столь решительным действиям. Но я не терял надежды, что со временем каким-нибудь чудом мне представится подобная возможность.
Из кинотеатра мы поехали в ресторан "Дельмонико" на банкет, организованный Уорнером. Гувер со своим замом и Дьюи вежливо отказались, сославшись на какие-то неотложные дела, а вот глава города решил составить нам компанию. В целом это был довольно обаятельный толстячок, на вид немного простоватый, но лишь на вид, потому что простаки такие должности не занимают. Неплохо бы с ним скорешиться, думал я, такие люди на дороге не валяются, авось когда-нибудь и пригодится. Поэтому во время банкета я старался как можно чаще улыбаться Ла Гуардия, развлекая его байками со съёмочной площадки и подталкивая к более близкому знакомству с Фонтейн, раз уж он, похоже, положил на неё глаз.
Когда посиделки перевалили экватор, на небольшой сцене, где до этого какую-то лёгкую джазовую композицию наигрывал на фортепиано одинокий тапёр, появился целый негритянский бэнд.
— Это мой небольшой подарок съёмочной группе нашего фильма, — объявил Уорнер, даже не вставая с места.
Лицо солиста и одновременно трубача показалось мне знакомым, особенно когда он белозубо улыбнулся от уха до уха. Когда же он запел своим неподражаемым хриплым баритоном, я понял, что передо мною не кто иной, как легендарный Луи Армстронг! Разве что пока ещё вряд ли такой легендарный, каким он стал в послевоенные годы, хотя на вид ему было уже где-то под сорок.
Понятно, что моё внимание сосредоточилось на исполнителе. Выступление бэнда длилось минут сорок, после чего музыканты исчезли за кулисами. Ла Гуардия, отвлёкшись от ухаживаний за Фонтейн, повернулся ко мне:
— Между прочим, мистер Армстронг — мой хороший друг. Не хотите с ним познакомиться поближе?
За кулисы мы отправились втроём: мэр, я и Джоан. Музыканты упаковывали инструменты, но наше появление заставило их отвлечься от этого занятия.
— Луи, старина, давненько я тебя не видел, — обнялся с товарищем Ла Гуардия и заодно поприветствовал остальных. — Хорошо отыграли ребята! Знакомьтесь, это Джоан Фонтейн, голливудская звезда…
— Право, Генри, вы преувеличиваете…
— Не спорьте, Джоан, после фильма "Месть подаётся холодной" вы по праву носите статус звезды. Кстати, Луи, мы только что с премьеры из "Shore Theatre", обязательно посмотри картину, она тебя не разочарует. А это вот режиссёр фильма, мистер Фил Бёрд.
— Очень приятно, — пожал я протянутую темнокожим музыкантом руку. — Давно мечтал увидеть и услышать вас вживую.
Мой комплимент Армстронгу пришёлся по душе, его лицо уже не в первый раз за вечер озарилось белозубой улыбкой.
— Знаю все ваши лучшие песни, — продолжал я, — жаль только, не услышал сегодня "Go Down Moses"…
— Этот старинный негритянский спиричуэлс? — поднял брови Армстронг. — Тот самый, который у несчастных чёрных рабов назывался "Oh! Let My People Go: The Song of the Contrabands"?
— Ну да, вроде того, — чуть растерянно кивнул я, неожиданно открыв для себя исторический факт корней этой песни.
— Я за эту вещь ещё никогда профессионально не брался, но после ваших слов, пожалуй, попробую. У меня есть задумка, как её можно исполнить на более современный манер.
— А что насчёт "What a Wonderful World!"? — осторожно поинтересовался я, опасаясь снова попасть впросак.
— Что это за песня? — нахмурился негр. — Я вещи с таким названием никогда не слышал. Ну-ка, напойте.
С этой песней я в масть попал — жахнуло меня когда-то выучить её под гитару в армейские времена, когда от скуки в части заняться было нечем, зато под руку подвернулась брошюрка с древними хитами на английском языке и аккордами, а простенькую гитару я одолжил у нашего ротного балагура Лёньки Светличного.
— Можно ваш инструмент?
Гитарист тут же расчехлил свою гитару и передал её мне. Все с интересом смотрели, что я буду делать дальше. Устроившись на табурете, я сыграл короткое вступление в четыре такта и, старясь придать голосу хрипотцы, запел:
I see trees of green, red roses, too
I see them bloom, for me and you
And I think to myself
What a wonderful world…
Вроде ничего так получается, душевно. Закончив петь, поднимаю взгляд и вижу в глазах собравшихся удивление.
— Чья это песня? — первым нарушил тишину Армстронг.
— Э-э-э-э…
Вот блин, похоже, что хит ещё и не написан! Мозг лихорадочно заработал в поисках выхода из сложившейся ситуации, и я не придумал ничего лучше, как ляпнуть:
— Чья песня? Моя!
Народ разом загалдел, из общего гомона я понял, что эта вещь обречена на бессмертие и если я уступлю права на неё джаз-бэнду Армстронга — то их благодарность не будет иметь границ.
— Да пожалуйста, — пожал я плечами, возвращая гитару её владельцу. — Мне для хороших людей ничего не жалко.
Луи заверил, что автором композиции всегда будет указываться Фил Бёрд, а его ансамбль обязуется сделать аранжировку. С каждого концерта, на котором будет исполняться песня, на мой банковский счёт станут перечислять 5 процентов от общей прибыли. Я тут же согласился, будучи уверенным, что вещь будет звучать на каждом выступлении коллектива, и возможно, не по одному разу. Хотя тут уже от количества исполнений за концерт больше я все равно не заработаю, но такой хит публика наверняка будет требовать на бис.
Мэр с Джоан уже вернулись в зал, я тоже собирался уходить, но Армстронг вкрадчиво поинтересовался:
— А что-то ещё у вас есть в запасе?
— Хм, дайте-ка подумать…
Вот огорошил он меня своим вопросом, если честно. Предлагать ему песни на русском бессмысленно, на английском я помнил с десяток вещей наизусть и мог подобрать мелодии к ещё примерно полусотне, если не больше композиций, но всё это сочинят лет через тридцать и больше, когда стиль исполнения сильно изменится. Хотя, если пораскинуть мозгами… Не в прямом, естественно, смысле, пораскинуть. В общем, почесал я с умным видом бровь и выдал:
— Есть одна! Называется "Love Me Tender", только не знаю, подойдёт ли она вам.
Это была простенькая, но душевная песня из того же сборника. Не знаю уж, как она будет звучать в исполнении звезды джаза, но пришлось до кучи воспроизвести и хит Элвиса. Армстронг, дослушав до конца, кивнул и довольно осклабился:
— Мистер Бёрд, если вы не против…
— Не против, — прервал я дальнейшие словоизлияния. — На тех же условиях.
— Отлично! Если вас не затруднит, запишите на бумаге текст и ноты.
— К сожалению, я не профессиональный музыкант, могу только обозначения аккордов написать. А лучше давайте я вам снова сыграю, а вы сами будете за мной записывать.
Так что ближайшие минут двадцать я был занят тесным общением с Армстронгом и его бэндом. Когда за кулисы заглянул встревоженный моим долгим отсутствием Лео Горси, Луи как раз дописывал последнюю строчку.
— Всё, уже иду, — махнул я враз ставшим знаменитым исполнителю главной роли.
Домой, то бишь в отель, с банкета я вернулся на такси в половине второго ночи. Хлестал дождь, поэтому увидеть шпиков на улице я не ожидал. Логично, что парочка ребят засела в "Додже" неприметного серого цвета как раз напротив входа в отель. "Додж" в дождь. Забавная игра слов. Может, уже сейчас их потрясти? Нет, всё-таки их двое, не исключено, что у них команда в случае чего палить без предупреждения, а я после банкета слегка подшофе, реакция не та. Ничего страшного, никуда они от меня не денутся, завтра небось снова какой-нибудь одиночка сядет на хвоста, и можно будет устроить товарищу допрос.
Только вот куда мне его тащить, если что? Поблизости заброшенные подвалы с хорошей звукоизоляцией может, и были, но искать их, теряя время, меня совершенно не тянуло. А что если заманить филера на крышу? Туда, где у меня под водонапорной башней, надеюсь, до сих пор в целости и сохранности покоится винтовка с оптическим прицелом и запасной обоймой. Заодно, кстати, проверю состояние оружия, кто знает, может, в будущем пригодится. Главное, чтобы люк не законопатили, иначе я хрен наверх проберусь. Ладно, там будет видно.
Понятно, что шпик мог и не полезть за мной, но мои опасения оказались напрасными. В 10 утра, более-менее выспавшись и позавтракав кофе с тостами, я со скучающей физиономией вышел из отеля. Наблюдатель сидел в кафе напротив, грустно облокотившись щекой на руку, но при моём появлении заметно взбодрился и подозвал официантку, видно, чтобы рассчитаться. По иронии судьбы очередь дежурить выпала тому самому соглядатаю, который наблюдал за мной выходящим из лавки Лейбовица через дыру в газете. Что ж, мужик, выходит — судьба у тебя такая.
Делая вид, что просто прогуливаюсь, я неторопясь добрёл до ближайшего универмага "Macy"s", где в отделе слесарных инструментов приобрёл небольшой гвоздодёр и карманный набор отвёрток от компании "Stanley", а заодно моток бечёвки. Всё это распихал по сразу отвисшим карманам. А вообще инструменты могли пригодиться и в случае допроса, уж я знал, как ими можно распорядиться. Но это в крайнем случае, если не поможет первый этап допроса.
После этого я отправился в сторону спуска в метро. Сел в вагон, шпик забрался в соседний, мне с трудом удавалось делать вид, будто я его не замечаю. Следом за мной покинул метрополитен, когда я вышел под моросящий дождик в районе, где когда-то пристрелил Фрэнка Костелло. Постоял у витрины той самой парикмахерской, ставшей для одного последней чертой, а для другого началом нового этапа в жизни. Извини, Фрэнки, сам виноват…
Новое стекло вставили — это понятно, не фанерой же заколачивать — и в его отражении я увидел севшего мне на хвост агента. Застыл в нерешительности, бедолага, на той стороне улицы, думает, пойду я стричься-бриться или просто так стою. Не просто так, братишка…
Теперь, удостоверившись, что топтун не отстал, можно двигать дальше. А именно к тому самому дому, из окна которого прозвучал роковой выстрел. А вот здесь в раме так и зияла сделанная мною проплешина, напоминая о точном выстреле.
Спокойно поднялся на самый верх. Хм, замка уже нет, а скоба привинчена к крышке люка мощными шурупами. Но я же подсуетился с инструментами, и сразу приступил к работе. На всё про всё ушло не больше пяти минут. Периодически я делал паузы, прислушиваясь, не идёт ли кто. Ага, вот, кажется, кто-то топчется внизу, словно не решаясь преодолеть первый лестничный пролёт.
Аккуратно кладу скобу и шурупы на пол, ставлю ногу на перекладину, рукой откидываю крышку люка. В лицо дохнуло свежестью — дождик по-прежнему моросил. Выбравшись наверх, встал сбоку от будки, прислушиваясь к звукам из коридора.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и пары минут, как из проёма показалась голова в фетровой шляпе, по полям которой тут же забарабанили мелкие капли. Сейчас осмотрится и увидит меня, притаившегося сбоку. Дальше мешкать было нельзя, так что я со всей дури зарядил филеру ботинком в челюсть и тут же схватил обмякшее тело за лацканы почти такого же, как и у меня, плаща, чтобы бедняга не свалился вниз. В противном случае результат падения мог быть куда плачевнее, чем мой поставленный удар с ноги.
Затащив топтуна наверх, первым делом обшарил его карманы и прочие места, где могло бы храниться хоть что-нибудь, представляющее для меня интерес. Нет, ни пистолета, ни документов, только пара 20-долларовых купюр, несколько центов, коробок спичек и полупустая пачка "Lucky Strike". Я поднатужился и доволок страдальца до края крыши. Теперь он наполовину свешивался вниз, и если бы я не продолжал его удерживать — спикировал бы на булыжную мостовую. Четыре этажа плюс надстройка, а учитывая, что это не "хрущёвка" с потолками 2.20, то шансы выжить при таком падении стремились к нулю.
Я слегка похлопал ладонью по щеке филера. Мол, пора уже и в себя приходить. Тот со стоном поморщился, попытался вяло отмахнуться, но его рука наткнулась на мою, сграбаставшую его за отвороты плаща.
— Ты как, нормально? — спросил я на русском.
— Я? — едва ворочая языком, пробормотал агент. — А… а что…
Он замолчал, испуганно хлопая глазами, судорожно дёрнулся, и только повернув голову, понял, что отпусти я его плащ — жить ему останется несколько секунд. Ну или минут, если сразу не размозжит себе голову о мостовую. Хотя, если родился в рубашке, может отделаться множественными переломами и остаться инвалидом до конца своих дней.
— Смотрю, дошло, что ситуация хреновая? — усмехнулся я. — Плохо вас в НКВД готовят, сразу на родном языке залепетал, как миленький.
— Я не понимаю, о чём вы, — перешёл на вполне приличный английский вполне уже очухавшийся филер. — Отпустите меня немедленно!
— Отпустить? — по-прежнему на русском переспросил я. — Ладно, как скажешь.
Я разжал пальцы, и в следующее мгновение опростоволосившийся шпик вцепился пальцами в моё запястье. Хорошая реакция!
— Нет, нет, не нужно! — выдохнул он.
Упорный, продолжает балакать на английском. Типа пара слов на русском у меня вырвалась случайно, и вообще, вам всё показалось. В общем-то, если бы меня отправили в такой тяжёлый нокаут, ещё неизвестно, на каком бы языке я запел, выходя из бессознательного состояния. А этот, вишь ты, упорствует, хотя какой в этом смысл — убей, не понимаю. Знает же, что прокололся, чего ж теперь заднюю включать?! Тут либо честно отвечать на все задаваемые вопросы, либо молчать, как партизан.
— Слушай, братишка, — доверительно сказал я, — руки у меня рано или поздно устанут тебя держать, я твои пальчики разожму, и ты кувыркнёшься вниз. Шансов выжить практически никаких. Сейчас тебе страшно, а потом будет ещё и больно. Очень больно, понимаешь?
Его ноздри затрепетали, но он героически держался. Мало того, даже сделал попытку совершить суицид, отпустив моё запястье. Но я не позволил этому свершиться, снова схватив его за отвороты плаща и на этот раз от греха подальше втянув на крышу. Шпик обессиленно прислонился спиной к невысокому парапету, проведя ладонью по мокрому лицу. Ага, лёгкий тремор присутствует, всё же, не иначе, уже прокрутил в голове свою безвременную кончину.
Я тем временем подобрал лежавшую рядом шляпу, отряхнул её и нахлобучил ему на голову. Пришло время поиграть в хорошего полицейского.
— Глупо, всё равно я знаю, на кого ты работаешь, — сказал я, возвышаясь над ним. — И не нужно пудрить мне мозги своим английским. Тебя как зовут-то? Ваня, Федя, Поликарп?
Молчит, зараза! Впору применять методику интенсивного допроса. В то же время мне было его… жалко, что ли. Уже и расхотелось отвёрткой глаз выковыривать, и ногти рвать, и зубы спиливать маленьким напильником… Я вздохнул, сделав несколько шагов туда и обратно, не забывая в то же время поглядывать на пленника. А ну вдруг рванёт на меня, или, ещё того хуже, через парапет! Может, связать ему руки-ноги на всякий случай?
— Хорошо, мне до лампочки твоё имя. Мне просто хочется знать, что от меня нужно твоему руководству. Если бы хотели ликвидировать — не стали бы устраивать слежку, — вслух размышлял я на русском. — Хотели бы наладить контакт — тоже не вижу препятствий. А знаешь что… Пожалуй, отпущу я тебя на все четыре стороны.
В глазах агента мелькнула смесь надежды с удивлением, мол, неужто и впрямь отпустит? А что, разве я похож на садиста? Я по складу характера вполне добродушный, где-то местами, в глубине души… В общем, топтунишка, если бы надо бы тебя грохнуть — грохнул бы, не задумываясь, хоть ты и русский. Но мне хочется внести ясность в этот вопрос, так что придётся с твоей кончиной повременить.
— В смысле, ступай к своему начальству и доложись, что объект готов к диалогу, — поправился я. — Но к диалогу честному и откровенному. Назначаю встречу на завтра, на 15.00, в тихом местечке под названием "Русь". Это в Гринпойнте, в русском районе. В это время там посетителей немного, никто нам не помешает. Суток с лишним твоему боссу должно хватить, чтобы проинформировать Центр и получить соответствующие инструкции. Он должен прийти один и без оружия, в противном случае разговора не получится… Кивни хотя бы, если понял.
Тот всё-таки нашёл в себе силы сделать кивок, глядя при этом на меня исподлобья.
— Ну всё, свободен, скатертью дорога, — развёл я руки в стороны.
Филер медленно поднялся, отряхнул полы плаща и так же медленно, сгорбившись и не оборачиваясь, потащился к будке люка. Чуть погодя я двинулся следом. Подождав, когда шаги внизу утихнут, я подошёл к водонапорной башне и принялся шарить в выемке под днищем. Ага, вот она, родимая. Доставать не стал, нечего мочить лишний раз. Главное, что винтовка на месте, а уж пригодится в будущем или нет — это другой вопрос.
А в целом я, конечно, зря ввязался в эту режиссёрскую авантюру. Славы, что ли, захотелось… А тут ещё и интервью в журнале, вот, наверное, и срисовали меня орлы Берии. Ничему жизнь дурака не учит!
Однако, как бы там ни было, прошлого уже не вернуть. Один раз провалился на 80 лет назад, да и то против собственной воли. Жаль, но машины времени у меня нет, и придётся дальше действовать по ситуации. То есть надеяться, что ответственный товарищ из СВР или аналогичного органа пойдёт навстречу моим пожеланиям и согласится на встречу, в результате которой удастся прийти, как любил выражаться Меченый, к консенсусу.
На следующий день с утра я сделал звонок в "Русь", управляющему Николаю, которого Вержбовский-младший оставил на хозяйстве после того, как сам перебрался на "Орфей". Договорились, что в моём распоряжении будет уютный закуток, в котором мы когда-то сиживали с Виктором Аскольдовичем. Неплохой вариант, поскольку оттуда просматривался весь зал, и в то же время сидевшие в закутке оставались как бы в тени.
Я был на месте за полчаса до назначенного срока. На всякий случай проверил пути отхода, попросив Колю держать запасной выход открытым. Видно было, как того распирало любопытство, но он сумел удержаться от лишних вопросов.
А ровно в 15.00 порог ресторана, в котором помимо меня находилось человек пять, переступил довольно стильно одетый мужчина лет тридцати, максимум тридцати с небольшим. Сразу кольнула мысль: "Это по мою душу!" Да и незнакомец, увидев, как я смотрю на него, чуть заметно кивнул мне и, вручив подбежавшему половому плащ и шляпу, уверенно направился в мою сторону.
— Ефим Николаевич? — на русском спросил он, протягивая мне руку с невозмутимым выражением лица.
— Хм, ну, пусть будет Ефим Николаевич. А вас как величать?
— Можете звать меня Павел Михайлович. Фамилию и должность, к сожалению, я вам сказать не могу, тем более что в Соединённые Штаты я прибыл под другими документами, как сотрудник торгпредства Яков Наумович Либерсон. Но можете поверить мне на слово, что я уполномочен говорить от лица наркома внутренних дел Советского Союза товарища Берии. По его приказу и прибыл в Нью-Йорк меньше месяца назад, и на днях собирался отплывать обратно, наладив работу агентуры, а тут вы встряхнули ситуацию своими действиями. Видно, придётся немного задержаться… Я один, оружия при мне нет, — добавил собеседник, увидев в моём взгляде нарождающийся вопрос.
— Это хорошо, надеюсь, разговор у нас с вами получится конструктивным. Кстати, вот меню. На цены не смотрите, здесь мою персону знают и денег с меня и моих друзей не берут. А мне очень хочется верить, что мы с вами подружимся.
Вообще этот Павел Михайлович производил приятное впечатление. Держался уверенно, достойно и в то же время просто, взгляд открытый, было бы неплохо найти с ним общий язык. Между тем принесли заказ, поднимающийся от тарелок аромат заставил меня сглотнуть слюну.
— Ну что, за знакомство? — поднял я стопку.
— Почему бы и нет.
Звякнуло стекло, горячительное потекло в желудки, и мы, не сговариваясь, приступили к трапезе. К моменту нашей встречи я успел изрядно проголодаться, да и мой собеседник проявлял здоровый аппетит, так что какое-то время слышались только звуки столовых приборов и хруст работающих челюстей.
— А ловко вы вчера нашего сотрудника отделали, — нарушил молчание представитель Берии.
— Надеюсь, я ничего ему там не сломал?
— Нет, всего лишь трещина в нижней челюсти, с месяц придётся обходиться без твёрдой пищи. Как вычислили слежку?
— Первый раз — когда выходил из антикварного салона Лейбовица. Слишком уж подозрительным показался человек на противоположной стороне улицы, державший в руках газету с дырой посередине, через которую удобно наблюдать за происходящим вокруг, но в то же время для намётанного глаза ты и сам становишься объектом внимания.
— Топорный приём, — вздохнул собеседник.
— Согласен. После этого я сделал несколько проверок, и мои подозрения подтвердились. Оставалось только выяснить, что за контора заинтересовалась моей особой. Для того и заманил вашего топтуна на крышу, чтобы поговорить по душам. Не люблю, знаете ли, неопределённости, начинаю нервничать, а это может негативно отразиться на тех, кто стал причиной моей нервозности.
— М-да, а вы тот ещё фрукт, — улыбнулся Павел Михайлович, ловко орудуя ножом и вилкой в отношении антрекота.
Подождав, когда он разберётся с мясом, я спросил:
— Павел Михайлович, хотелось бы знать, каким объёмом информации обо мне вы располагаете, чтобы понять, насколько я могу быть с вами откровенным.
— Может быть, Лаврентий Павлович от меня что-то и утаил, но тот факт, что вы якобы являетесь хронопутешественником, мне известен. Это не считая с момента попадания в Бутырскую тюрьму и заканчивая побегом из Ухтпечлага. Кстати, как вам удалось выжить в тайге и перебраться в Америку?
— М-м-м, пусть лучше вопрос выживания останется тайной, — искренне улыбнулся я, давая понять, что подробности останутся при мне. — Главное, что удалось добраться до Архангельска и затаиться в трюме американского сухогруза. Кстати, много народа знает о том, что я прибыл из будущего?
— Подозреваю, что немного, но со слов товарища наркома получается, что он и товарищ Сталин точно в курсе. А до этого знали Ежов и ещё несколько человек, которых уже нет в живых. Мне пришлось дать расписку о неразглашении.
— Ясно… Значит, с вами я могу быть откровенным?
— Хотелось бы на это рассчитывать.
— А вы сами-то верите в мою историю?
— Сказать честно, сомневался и сомневаюсь до сих пор. Даже, будучи в Москве, проконсультировался у видного советского физика Льва Ландау после его освобождения, не открывая причины своего интереса. Так вот, Лев Давидович сказал, что теоретически путешествия во времени возможны. Рассказывал о синхронизации вибраций отдельных временных слоёв, благодаря чему люди и вещи из одного временного пласта могут проникать в другой. Честно сказать, я гуманитарий, и мало что запомнил из пересыпанной научными терминами речи Льва Давидовича, но для себя уяснил, что в мире нет ничего невозможного, и если чего-то пока не произошло — то может произойти в будущем. Наверное, ваш случай как раз и подтверждает слова учёного.
— Может быть, может быть… Я пытался обдумать свою ситуацию, но нормальных объяснений не находил. Утешал себя мыслью, что это шутка Создателя или его приближённых…
— А вы что, верующий?
— В общем-то, да, вот и крестик при мне, подаренный ещё в лагере батюшкой, которого блатные свели в могилу, и за смерть которого были наказаны. Понятно, я не думаю, что где-то в облаках на троне сидит седобородый старец и посылает в грешников молнии, отправляет их в ад, а святых забирает к себе в райские кущи. Но, с другой стороны, человек должен во что-то верить, потому что жить без веры, значит — уподобляться животному. Да и умирать легче с молитвой на губах в надежде, что тебе все грехи отпущены и впереди ждёт вечная жизнь.
— Этак мы с вами завязнем в теологических спорах, — мягко остановил развитие темы Павел Михайлович. — У советских людей свой взгляд на такие вещи… Вы вот лучше расскажите, как там, в будущем? А то мне, к сожалению, не довелось познакомиться с протоколами ваших допросов, но как только вас увидел — начало разбирать любопытство.
— Если рассказывать в мельчайших подробностях — займёт много времени. Да и ни к чему вам забивать ими голову. А если вкратце, то вот основные вехи ближайшего развития истории в моей реальности.
В течение следующих пятнадцати минут я знакомил собеседника с событиями будущего, начав с нападения на СССР фашисткой Германии 22 июня 1941 года. Напомнил о 20 миллионах погибших советских гражданах, эта цифра вызвала у собеседника ожидаемые эмоции — шок и гнев. Дальше рассказал о параде Победы на Красной площади 24 июня 1945 года, о создании Варшавского блока, о венгерских событиях 1956 года и чехословацком мятеже в 1968 году. Когда дошёл до развала Советского Союза и запрещении компартии Ельциным — Павел Михайлович всё же потерял самообладание.
— Да как же это может быть?!! — воскликнул он и, заметив, что пара посетителей оглянулась в нашу сторону, сел и продолжил уже тише. — Как вы такое могли допустить?! За что проливали кровь наши отцы, да и нам, судя по всему, придётся несладко в горниле войны с фашистами… И всё это разом взять и выбросить на свалку истории?!!
— Ну, с меня-то взятки гладки, я тогда ещё пацаном был. И, между прочим, мне тоже довелось лиха отведать, когда в горах воевал с чеченскими бандитами. Но, как я понимаю, после Сталина СССР был обречён. Партия прогнила насквозь, места в президиумах заняли те, кто в войну отсиживался в тылу, коррупция и взяточничество цвели буйным цветом, особенно в южных республиках, где местные князьки совсем берега потеряли. А дети и внуки этих, с позволения сказать, коммунистов, в открытую превозносили западный образ жизни, стремясь как можно чаще бывать в капстранах и как можно реже — на Родине. Окружили себя благами цивилизации за казённый счёт, а уж после 1991 года все эти комсомольские и партийные активисты и вовсе быстро перекрасились, став банкирами и олигархами, прибрав к своим рукам природные богатства. Повылезал криминал, перестрелки на улицах уже никого не удивляли. Все большие стройки завершились ещё при Брежневе, дальше страна тихо тонула, что закончилось её логичным развалом. Знаете, меня и сейчас не покидает мысль, что социализм — мертворождённая система, а революция — всего лишь обычный государственный переворот, закончившийся большой кровью.
— Вы не можете так говорить, Ефим Николаевич, — набычился разведчик, сжав в побелевших пальцах вилку. — Сама история требовала перемен. Революция породила новую формацию человека, свободного от религиозных и прочих предрассудков…
— Павел Михайлович, да бросьте вы эти штампы! — скривился я. — И предлагаю больше не углубляться в эти дебри, всё равно мы с вами не можем повлиять на развитие событий. Хотя, если к моим предсказаниям прислушаются на самом верху… Но что-то у меня нет особого доверия к вышестоящим органам после знакомства с Ежовым и его подручными. Я предпочитаю дружить на расстоянии. Надеюсь, вас прислали сюда не с заданием выкрасть меня и переправить в СССР?
— Нет, такого задания я не получал, — совершенно серьёзно произнёс взявший себя в руки собеседник. — Впрочем, если бы получил — пришлось бы что-нибудь придумывать. Например, опоить вас или ещё что-нибудь в этом роде, а затем законопатить в вентилируемый ящик с соломой и надписью "Не кантовать". Очнулись бы уже в нейтральных водах, и никуда не делись бы с корабля вплоть до прибытия в советский порт.
— Может, и так, — не стал возражать я, — только геморрой со мной вам был бы обеспечен. Не люблю, когда ограничивают мою свободу. Так что правильный вариант — дружить со мной здесь. А я, со своей стороны, планировал помогать Советскому Союзу, и у меня имеются далекоидущие планы. Но для их реализации сначала нужно было встать на ноги самому. Мне это, как вы понимаете, удалось, дальше — дело техники. Видите, вам и вербовать меня не нужно, я сам вам себя преподнёс на блюдечке с золотой каёмочкой.
— Хм, и верно, преподнесли… Что ж, спасибо, вы облегчили нам задачу. А как, если не секрет, вы собрались помогать Родине отсюда?
— Прежде всего — построить свой главный источник дохода — отель и казино в Лас-Вегасе…
— Там же пустыня!
— Уже не совсем, после строительства плотины и гидроэлектростанции в нижнем течении реки Колорадо город имеет нормальное водо и электроснабжение. И теперь появилась возможность превратить Лас-Вегас в оазис. И он им станет, это я вам гарантирую, как человек из будущего. И, как говорится в одной поговорке, кто первый встал — того и тапки. Скоро в Лас-Вегас потянутся мафиозные структуры, им явно не понравится, что какой-то русский их опередил, рука сама собой у этих ребят потянется к "кольту". И вот здесь мне пригодилась бы серьёзная поддержка, силовая в том числе.
— Ну хорошо, предположим, моё руководство даст согласие обеспечить поддержку. Опять же предположим, что отель и казино построены и начали приносить доход. Вы собираетесь помогать СССР материально?
— Можно и материально, если только не будут против мои компаньоны. А у них на Советы, вы уж извините, давний зуб. Впрочем, в крайнем случае я могу от компаньонов отмежеваться, у них есть здесь, в Нью-Йорке, "Русский клуб", мне кажется — это уже предел их мечтаний. Но у меня была мысль заманивать в Лас-Вегас не только богатых, но и обличённых властью людей. Личные знакомства, дружба, шантаж, в конце концов — всё это должно помочь мне стать своим человеком в том же Конгрессе, то есть в законодательном органе Соединённых Штатов
— Однако планы у вас наполеоновские, — покачал головой Павел Михайлович.
— Не по мелочам же размениваться, — хмыкнул я. — В конце концов, не для того меня забросило в это время, чтобы я оставался сторонним наблюдателем. Буду, как та лягушка, лапками дрыгать, может, и собьётся маслице. Но это ещё не всё. Знаете, что такое телевизор?
— Видел эти аппараты пару раз здесь и в Германии, там он называется телефункен. Изображение мутное, на мой взгляд, перспективы у этого технического устройства весьма туманные. А почему вас это интересует?
— Да потому что перспективы у телевизора совсем даже не туманные, а вполне ясные. И через двадцать лет такой телевизионный приёмник будет практически в каждой американской семье. А это что значит?
— Что?
— А то, что телевизор становится не менее важным средством воздействия на человека, чем радио, а со временем даже более сильным. Потому что в радио используется только акустический эффект, а в телевидении ещё и визуальный.
— Понимаю, — кивнул Павел Михайлович. — Посредством телевидения мы получаем возможность воздействовать на умы людей.
— Бинго, как говорят американцы! Нужно заполучить в свои руки Владимира Зворыкина, я читал о нём недавно в научно-популярном "Science". Он, правда, в какой-то компании сейчас трудится, но, когда мы ему обрисуем перспективы, думаю, согласится без вопросов. Построить под него заводик неподалёку от Лас-Вегаса, пусть изобретает там новые модели телевизоров и кинескопов.
— Если я ничего не путаю, в прошлом году Зворыкин приезжал в СССР, при его участии была запущена передающая станция электронного телевидения в Москве. Слышал, будто в столице работают около сотни телеприёмников, но самому видеть не доводилось.
— Ничего, ещё увидите и в столице телевизор, и даже в какой-нибудь провинциальной Пензе. Даже до телевизора цветного изображения доживёте. Опять же, с этого заводика мы будем иметь очень неплохой барыш. Правда, чтобы дело развивалось быстрее, на первые десять тысяч телевизоров нужно установить минимальные цены, пусть даже и в убыток производителю. Тогда позволить себе такое чудо техники сможет семья даже с не очень большим уровнем доходов. Телевидение, к вашему сведению, тоже весьма доходный бизнес. Когда потенциальные рекламодатели поймут, что их рекламу может увидеть вся страна, они будет выстраиваться в очередь со своими долларами.
В общем, Остапа понесло. Я рисовал перед собеседником перспективы будущего телезасилья, рассказывал о "мыльных операх", программах для домохозяек, спортивных и музыкальных трансляциях, не забыв добавить, что и в СССР телевидение будет развиваться семимильными шагами, такие же заводики можно настроить на всей стране. У Павла Михайловича по мере того, как я лил ему в уши этот елей, разве что челюсть не отвисала. Когда я снова упомянул о влиянии на умы янки, он выставил перед собой ладонь:
— Подождите, Ефим Николаевич! Всё это замечательно, только кто же разрешит проводить в США коммунистическую пропаганду?
— Так и не нужно показывать выступления товарища Сталина с очередного пленума ЦК ВКП (б). Фишка в том и состоит, чтобы пропаганда была искусно завуалирована, чтобы ни ФБР, никто не смог предъявить нам претензии, а то же время американцы понимали, что СССР им не враг. И одновременно внушать, что всякие Рокфеллеры, Ротшильды и Морганы являются паразитами на теле американского общества.
— Не боитесь, что все эти Морганы-Ротшильды сотрут вас в порошок?
— Как у нас говорят, волков бояться — в лес не ходить. Дёрнем чёрта за бороду, авось вырвем клок. Советскому Союзу нужны крепкие союзники, особенно в преддверии войны, которая неизбежна, поэтому нужно торопиться. Гитлер не будет ждать, пока мы раскрутим наше телевидение и запустим когти в Конгресс. Думаю, в Советском Союзе найдутся специалисты в области пропаганды, которые смогут даже через океан давать ценные советы.
Я замолчал, давая собеседнику возможность переварить услышанное.
— Да-а, много интересного я от вас услышал, — потёр висок Павел Михайлович. — Мысли просто разбегаются в разные стороны. Но я всё же не уверен, что, построив в кратчайшие сроки свой отель в Лас-Вегасе, вы успеете накопить достаточно денег на реализацию всех своих замыслов. А ведь вам ещё на строительство нужно копить, как я понимаю?
— Порядка миллиона долларов у меня имеется, хотя, честно говоря, не уверен, что обойдусь этой суммой.
— Я могу поговорить с наркомом, а он уже с товарищем Сталиным. Возможно, как-то удастся решить этот вопрос.
— Вот это верный подход! Я понимаю, что страна переживает нелёгкое время, однако передайте, что эти вложения окупятся сторицей. Предложите Берии и Сталину вариант с приобретением через подставных лиц пакета акций сначала отеля и завода, а затем и телепередающей компании.
— Хорошо, я уже сегодня передам ваше предложение, — мой собеседник взглянул на часы. — Ого, засиделся я тут с вами, наверное, в консульстве уже волнуются. Спасибо за обед, Ефим Николаевич. Давайте договоримся о месте и времени следующей встречи, когда я смогу дать вам ответ и обрисовать перспективы нашего будущего сотрудничества.
— Предлагаю встретиться здесь же ровно через неделю, во вторник, также в 15.00. Думаю, за неделю вы успеете получить инструкции от своего руководства.
— Договорились.
Он протянул мне руку, но я задержал его ладонь в своей.
— Прежде чем мы расстанемся, Павел Михайлович, я хотел бы вас попросить об одной услуге.
— Что ж, говорите.
— Когда я попал в 1937-й год, то меня первое время держали в Бутырской тюрьме. Там я познакомился с комбригом Феликсом Осиповичем Кржижановским, бывшим начальником пехотного училища, а также с артиллерийским инженером Степаном Порфирьевичем Куницыным. Не знаю, как сложилась их судьба, может быть, уже и в живых-то обоих нет. Если не затруднит, выясните, что с ними стало, буду вам премного обязан.
— Постараюсь, Ефим Николаевич. Может, что-то ещё?
— Да нет, пожалуй. Хотя…
Я сделал паузу, но всё же озвучил мучивший меня вопрос:
— Если можно, заодно без лишней шумихи выясните и судьбу комсорга одесского порта Варвары Мокроусовой.
— Той самой, из-за которой вы и ввязались в ту роковую драку? — проявил осведомлённость Павел Михайлович.
— Да, той самой. Надеюсь, что она из-за меня не пострадала, в противном случае я бы попросил принять меры к восстановлению её честного имени.
— Хм, ничего обещать не могу, но выяснить выясним. Всего хорошего.
Глядя, как его фигура исчезает в дверном проёме, я думал, что, возможно, именно сегодня мне удалось качнуть маятник истории в другую сторону. А что из этого выйдет — оставалось только гадать.