Книга: Ордынский период. Лучшие историки: Сергей Соловьев, Василий Ключевский, Сергей Платонов (сборник)
Назад: Сергей Федорович Платонов Полный курс лекций по русской истории Избранные главы
На главную: Предисловие

Часть первая
Избранные главы

Влияние татарской власти на удельную Русь

Новый порядок едва обозначился в Суздальской Руси, когда над этой Русью стала тяготеть татарская власть. Эта случайность в нашей истории недостаточно изучена для того, чтобы с уверенностью, ясно и определенно указать степень исторического влияния татарского ига. Одни ученые придают этому влиянию большое значение, другие его вовсе отрицают. В татарском влиянии прежде всего надо различать две стороны: 1) влияние на государственное и общественное устройство Древней Руси и 2) влияние на ее культуру. В настоящем курсе нас главным образом должен занимать вопрос о степени влияния татар на политический и социальный строй.
Эта степень может быть нами угадана по изменениям: во-первых, в порядке княжеского престолонаследия; во-вторых, в отношениях князей между собой; в-третьих, в отношениях князей к населению. В первом отношении замечаем, что порядок наследования великокняжеского престола при татарах, в первое столетие их власти (1240–1340), оставался тем же, каким был до татар; это – родовой порядок с нередкими ограничениями и нарушениями. Великое княжение оставалось неизменно в потомстве Всеволода Большого Гнезда, в линии его сына Ярослава.
В течение немногим более ста лет (с 1212 по 1328) пятнадцать князей из четырех поколений было на великокняжеском столе, и из них только три князя захватили престол с явным беззаконием, мимо дядей или старших братьев (сыновья Всеволода: 1) Юрий, 2) Константин, затем опять Юрий, ранее сидевший не по старшинству, 3) Ярослав, 4) Святослав; сыновья Ярослава Всеволодовича; 5) Михаил Хоробрит, захвативший силой престол у дяди Святослава мимо своих старших братьев, 6) Андрей, 7) Александр Невский, который был старше Андрея и со временем сверг его, 8) Ярослав Тверской, 9) Василий Костромской; сыновья Александра Невского; 10) Дмитрий, 11) Андрей; 12) сын Ярослава Тверского Михаил; 13) внук Александра Невского Юрий Данилович; 14) внук Ярослава Тверского Александр Михайлович; 15) внук Александра Невского Иван Данилович Калита). Если мы обратимся к дотатарскому периоду, в так называемую Киевскую Русь, то увидим там однородный порядок и однородные правонарушения. Очевидно, татарская власть ничего не изменила в старом проявлении этого обычая. Мало того, и этим правом своим она как будто не дорожила и не всегда спешила его осуществлять: самоуправство князей оставалось подолгу ненаказанным.
Михаил Хоробрит умер, владея великокняжеским столом и не быв наказан за узурпацию власти. Попранные им права дяди Святослава, санкционированные ранее татарами, не были им восстановлены даже и тогда, когда после смерти Хоробрита власть и стольные города – Владимир и Киев – выпросили себе племянники Святослава, Андрей и Александр. В поколении внуков и правнуков Всеволода Большого Гнезда образовалась даже таковая повадка, которая явно изобличает слабость татарского авторитета и влияния; удельные князья неизменно враждовали с утвержденным татарами великим князем и старались, в одиночку или все сообща, ослабить его.

 

А. П. Рябушкин. Илья Муромец. 1895 г.

 

Александр Невский враждовал с великим князем Ярославом Тверским, Дмитрий Александрович – с великим князем Василием Костромским, Андрей Александрович – с великим князем Димитрием Александровичем и т. д. Татары видели все эти свары и усобицы и не думали, что их существование подрывает на Руси значение татарской власти; напротив, не следуя никакому определенному принципу в этом деле, они смотрели на ссоры князей как на лишний источник дохода и цинично говорили князю: будешь великим, «оже ты даси выход (т. е. дань), больши», т. е. если будешь платить больше соперника.
Зная это, князья прямо торговались в Орде даже друг с другом. Искали, например, великого княжения Михаил Тверской и Юрий Московский, и Михаил посулил больше «выхода», чем Юрий; тогда Юрий «шед к нему рече: отче и брате, аз слышу, яку хощеши большую дань поступити и землю Русскую погубити, сего ради аз ти уступаю отчины моя, да не гибнет земля Русская нас ради, – и шедше к хану, объявиша ему о сем; тогда даде хан ярлык Михаилу на великое княжение и отпусти я». Таким образом, татарская власть не могла здесь что-либо установить или отменить, так как не руководилась никаким сознательным мотивом. Татары застали на Руси распад родового наследования и зародыши семейно-вотчинного владения; при них продолжался распад и развивались и крепли зародыши семейно-вотчинного владения. Нарушений этого процесса, давно и глубоко изменявшего основы общественной организации, мы не замечаем.
Во взаимных отношениях севернорусских князей в XIII и XIV вв. несомненно происходят изменения, и, по сравнению их с более древним порядком, мы замечаем некоторые резкие особенности, которые многие ученые приписывают татарскому игу; но, всматриваясь внимательнее, мы убеждаемся, что причины, вызывавшие эти особенности, действовали в русской земле и раньше татар. К этим особенностям принадлежат: 1) полное пренебрежение родовым единством; 2) передача владений от отца к сыну, иначе – начало вотчинного наследования; 3) оседание княжеских линий по волостям; князья северо-восточной Руси (первые: Ярослав Тверской и Василий Костромской Ярославичи), добившись великокняжеского престола, не идут из удела княжить во Владимир, а присоединяют его к своему княжеству и управляют им из своих уделов; 4) определение междукняжеских отношений договорами, в которых подробно объясняются все частности совместной деятельности и степень зависимости одного князя от другого. Все исчисленные особенности суть прямое следствие того вотчинного характера, какой усвоила себе княжеская власть с самого начала своей деятельности в Суздальской земле. Доверяя надзор за порядком в Русской земле старшему, великому князю, татары без призыва самих князей не имели ни повода, ни желания вмешиваться в княжеские дела. Наконец, 5) и отношение князей к населению не подвергалось постоянному надзору и регламентации татарской власти, определяясь тем же принципом вотчинности. Полнота княжеского авторитета могла, конечно, вырасти оттого, что он опирался на татар, но существо княжеской власти оставалось то же.

 

Монгольская пайцза – древний символ власти в Азии. Серебро

 

Да и как татарское влияние на русскую жизнь могло быть значительно, если, завоевав Русь, татары не остались жить в русских областях, богатых неудобными для них лесами, а отошли на юг, в открытые степи? На Руси они оставили, для наблюдения, своих наместников «баскаков» с военными отрядами. Особые татарские чиновники, «численники» или «писцы», изочли и переписали все население Руси, кроме церковных людей, и наложили на него дань, получившую название «выхода». Сбором этой дани и вообще татарским управлением на Руси заведовали в Золотой Орде особые чиновники – «даруги» или «дороги», посылавшие на Русь «данщиков» для дани и «послов» для других поручений. Русские князья у себя дома должны были иметь дело с баскаками и послами; когда же князей для поклона или дел вызывали в Орду, то там их «брали к себе в улус» дороги, заведовавшие их княжествами. Редко появляясь массами в покоренной стране в начале своего господства, татары впоследствии еще реже появлялись там – исключительно для сбора дани или в виде войска, приводимого большей частью русскими князьями для их личной цели. Этот обычай брать дружину у соседних народов – обычай стародавний; еще в X и XI вв. князья нанимали себе в помощь варягов, половцев и т. д. При таких условиях если и находятся следы влияния татар в администрации, во внешних приемах управления, то они невелики и носят характер частных отрывочных заимствований; такие заимствования были и от варягов, и из Византии. Поэтому мы можем далее рассматривать внутреннюю жизнь русского общества в XIII в., не обращая внимания на факт татарского ига и следуя, таким образом, мысли СМ. Соловьева, который с особым ударением говорил: «Историк не имеет права с половины XIII в. прерывать естественную нить событий, именно, постепенный переход родовых княжеских отношений в государственные, вставлять татарский период и выдвигать на первый план татар, татарские отношения, вследствие чего необходимо закрываются главные явления, главные причины этих явлений» (История России, т. 1).

 

Крещение Домвонта. Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI в.

 

Ощутительно сказалось не влияние татар, а сказался самый факт их господства над русской землей только в том отношении, что содействовал окончательному разделению Руси на две половины: на северо-восточную и юго-западную, центром которой на время является Галич. Опасным соседом южной и западной Руси с XIII в. становится вместе с поляками и Литва. Возвышение Литвы начинается с княжения Миндовга, который, соединив под своей властью мелкие литовские племена, увеличил свое княжество присоединением к нему некоторых соседних слабых княжеств западной Руси. Одновременно с этими врагами северо-западной Руси являются немецкие рыцари, основавшие на берегах Балтийского моря два ордена: меченосцев и тевтонов, соединившихся затем в один.
Придя сюда для обращения Литвы в христианство с помощью меча и путем ее порабощения, немцы очень скоро столкнулись здесь и с Русью. Они стали тревожить земли Псковскую и Новгородскую, однако получили сильный отпор. Героями борьбы с немцами являются во Пскове князь Довмонт, прибежавший во Псков из Литвы, в Новгороде – Александр Невский. Наблюдая одновременно с появлением татар на Руси наступательные действия против Руси новых пришельцев – рыцарей и старого врага – Литвы, мы можем сказать, что XIII в. в русской истории – время создания той внешней обстановки, в которой впоследствии многие века действовало русское племя; в XIII в. являются те враги, с которыми Русь сравнительно только недавно кончила борьбу. При таком значении века его героями становятся именно те люди, которые выдвинулись в этой борьбе с врагами: Александр Невский, Довмонт Псковский и Даниил Галицкий.

Удельный быт Суздальско-Владимирской Руси

Определив наше отношение к вопросу о татарском влиянии, мы можем обратиться к изучению основных отличий общественного быта в период удельный. Это период, в который северо-восточная Русь раздробилась в политическом отношении на независимые один от другого уделы. За начало периода мы можем принять тот момент, когда князья начинают усваивать привычку, даже и владея Владимиром, жить в своих уделах, а окончанием периода можем считать княжение Ивана III, когда все крупные уделы уже объединились под властью Москвы. Таким образом, удельный период обнимает время от XIII до конца XV в., когда уже устанавливается единодержавие. Что же такое удел?
По литературным трудам вы составите себе понятие об уделе как о территории, находящейся в потомственном владении какой-либо княжеской семьи. Такое определение наши исследователи дают уделам только с XIII в., с того времени, когда князья уже не переходят с удела на удел, а оседают в одной какой-нибудь местности и передают свои территории не в род, а по завещанию своему личному потомству. До XIII в. на юге мы видим волости, а не уделы. Однако необходимо оговориться, что термины «удельный», «удельно-вечевой» прилагаются иногда и к разным явлениям южнорусской жизни XI и XII вв., хотя и совсем неправильно. Под уделами и удельным периодом в своем изложении мы будем разуметь княжеские владения и все особенности древней жизни только в XIII и более поздних веках. Отличиями этого удельного периода являются: ослабление (а по взгляду некоторых, и полное отсутствие) государственного единства и господство частноправовых начал во всех сферах тогдашней жизни. Такая характеристика периода создалась на основании исследования трех преимущественных сторон удельного быта, отличных от быта Киевской Руси: 1) отношений князей к подвластной территории и населению, 2) отношений князей между собой и 3) положения общественных классов.
Исследование этого периода, именно его особенностей, сравнительно с более ранним и более поздним временем, началось не так давно. Прежде не выделяли в самостоятельный период русскую историческую жизнь с XIII до XV в. Так, Шлецер брал для характеристики этого времени чисто внешний факт порабощения татарами и называл Русь в это время «Russia opressa». По представлению Карамзина, до Ивана III была одна эпоха – «древнейшая», и «система уделов была ее характером». Особенности удельной эпохи первый указал С. М. Соловьев в своей диссертации «Об отношениях Новгорода к великим князьям» (М., 1845) и еще больше развил свой взгляд в своем исследовании «Об отношениях князей Рюрикова дома».
Схема русской истории, данная Соловьевым, нам известна. По его взгляду, Киевская Русь – родовая собственность князей, находящаяся в общем их владении. Порядок владения волостями там обусловлен родовыми счетами. Политическое положение каждого князя определяется его положением в роде, и нарушение этого положения другими князьями ведет к усобицам. Усобицы идут не за волости, потому что волости не принадлежат одному какому-либо князю, а за порядок владения волостями. Но в XII в. начинается разложение родового порядка благодаря младшим городам северной Руси, которые, получая особого князя, более ему подчиняются, чем старые, старшие города, что и позволяет князьям усилить свою власть. Князья, возвышая эти города в ущерб старым, смотрят на них как на собственность, устроенную их личным трудом, и стараются как личное владение передать их в семью, а не в род. Благодаря этому родовое владение падает, родовое старшинство теряет значение, и сила князя зависит не от родового значения, а от материальных средств. Каждый стремится умножить свою силу и средства увеличением своей земли, своего удела. Усобицы идут уже за землю, и князья основывают свои притязания не на чувстве родового старшинства, а на своей фактической силе. Прежде единство земли поддерживалось личностью старшего в роде князя. Теперь единства нет, потому что кровная связь рушилась, а государство еще не создалось. Есть только уделы, враждующие за материальное преобладание, – идет «борьба материальных сил», и из этой борьбы, путем преобладания Москвы, рождается государственная связь. Итак, род, распадение рода и борьба материальных сил, государство – вот схема нашей истории. В ней три части. Средний период есть период удельный. По Соловьеву, это переходный период: в нем нет государственного единства, каждый князь – хозяин своего хозяйства, его политика руководится видами «личных целей с презрением чужих прав и своих обязанностей». В этом периоде конец кровных связей, в нем зарождение связи государственной.
Иначе смотрит на дело К. Д. Кавелин. В своих трудах (Сочинения, т. I и II) Кавелин вносит поправки к историческим воззрениям Соловьева и именно к периоду удельному. По его мнению, возвышение младших городов – факт случайный, который не мог иметь влияния на изменения в гражданском быте. Князь-член рода естественно должен был замениться князем-хозяином вотчины. Крайнее развитие княжеского рода на Руси повело к его разложению и у трате родственных связей. Родовой быт сменился, естественно, семейным, родовое владение перешло, естественно, в личное. При дробности уделов князья стали простыми вотчинниками-землевладельцами: «наследственными господами отцовских имений», а уделы – простыми вотчинами. Князья начали завещать эти вотчины как простое имущество, а не как государственную территорию; стало быть, род и родовое владение естественно заменялись семьей и частной собственностью; результатом же этой смены было падение политического единства и частный характер всей жизни и управления. Потом, при этом господстве частного быта, естественно развивается личное начало и, воплощаясь в личности московского князя, создает государственный порядок. Таковы черты удельного периода, из которого вышло государство московское: в этом периоде – полное господство частных начал.
Б. Н. Чичерин в статье «Духовные и договорные грамоты князей великих и удельных» исходит из теоретических понятий права; желая определить физиономию удельного периода, он задает вопрос: на каком праве создалась удельная жизнь? «Исходная точка гражданского права, – говорит он, – есть лицо с его частными отношениями; исходная точка государственного права – общество, как единое целое». Изучение фактов удельной поры убеждает его, что в удельной жизни господствовало право частное. Князья в своих уделах не различали оснований, на которых владели городами и всей территорией удела, с одной стороны, и каким-нибудь мелким предметом своего обихода, вроде одежды и утвари, – с другой. В своих частных духовных завещаниях они одинаково распоряжались самыми различными предметами своего владения. Междукняжеские отношения регулировались договорами, а договор – факт частного права. Стало быть, ни в отдельных уделах, ни во всей русской земле не существовало ни государственной власти, ни государственных понятий и отношений в среде князей; не было их и в отношениях князей к населению. Сословий тогда не было, и каждый член общества связан с князем не государственными узами, а договорными отношениями. Одним словом, удельное общество есть «общество, основанное на частном праве». Впоследствии, путем фактического преобладания одного князя, образуется единовластие и государственный порядок.

 

А. М. Максимов. В усадьбе князя

 

Таким образом, все помянутые исследователи историко-юридической школы в сущности одинаково характеризовали удельный быт как быт гражданский, частный, лишенный государственных установлений и понятий. Факты были собраны ими добросовестно, анализ фактов был талантлив, но точка зрения вызвала возражения со многих сторон от людей разных направлений.
Относительно удельного быта первый представил веские возражения профессор государственного права А. Д. Градовский («История местного управления в России», т. I). По его мнению, удельные князья, завещая по духовным грамотам волости и рядом села, в сущности, передают своим наследникам разные предметы владения в волостях (т. е. административных округах) и селах. Села они передают целиком, как полную собственность, а в волостях завещаются ими потомству только доходы и права управления. Князья сознавали различие своего владения селом и волостью, и это служит для Градовского доказательством, что в удельном периоде существовали понятия, выходившие из сферы гражданского права и имевшие характер понятий государственных. Эти замечания Градовского вполне разделяет К. Н. Бестужев-Рюмин («Русская История», т. I). Он признает существование двух категорий владения, но думает, что логика людей XIV–XV вв. не могла их ясно различать и формулировать.
Между указанными мнениями становится В. О. Ключевский. В своем «Курсе» и в труде «Боярская Дума» он проводит резкую грань между Русью Киевской и Суздальской, северо-восточной. На северо-востоке иная почва и природа, чем на юге; иной физиологический и духовный склад народности (великоруссы), иные экономические условия жизни, – поэтому иными становятся и формы общественного быта. Общество северовосточной Руси имеет характер преимущественно сельский, а князья приближаются к типу простых сельских хозяев. «Приближение княжеского владения к вотчинному владению частного собственника» видно из двух признаков: уделы 1) завещаются женщинам и 2) управляются княжескими холопами. Это признаки боярского землевладения в древней Киевской Руси. Но, сделавшись вотчинником, князь оставался и политической властью в уделе; он сохранял такие права, каких не имели другие, простые вотчинники. Впрочем, эти верховные права он понимал не в государственном смысле, а как важные статьи дохода, которые иногда уступал и другим лицам в виде льготы. Поэтому северо-восточный удельный князь может быть определен, как «вотчинник с правами государя, государь с привычками вотчинника». Князь вполне различал села от волостей по праву владения, но вполне их смешивал по способу эксплуатации.
Оригинальная попытка характеристики удельного периода сделана И. Е. Забелиным (см. в «Историческом Вестнике» за 1881 г. его статью «Взгляд на развитие московского единодержавия»). Характеристика эта совершенно лишена черт юридического определения. Единственной связью Русской земли в удельном периоде, по мнению Забелина, было чувство национального единства, жившее в народе. Князья совершенно забыли это единство и заботились о своем только уделе, и лучшим князем считался тот, кто лучше хозяйничал, лучше устраивал свой удел, «собирал его». Князьями-собирателями назывались не те князья, которые стремились к единодержавию, а те, которые лучше устраивали свое хозяйство; хозяйственные же и экономические наклонности князей зависели от наклонностей всего народонаселения, по преимуществу, «посадского», «рабочего и промышленного». Тех князей, которые лучше хозяйничали (т. е. князей московских), народные симпатии постепенно поднимали на высоту национального государя.
Таковы главнейшие оценки удельного быта, существующие в нашей литературе. К чему же все они сводятся? Историко-юридическая школа дала нам картину частного быта в удельном периоде, понимая этот быт как подготовительный или переходный к государственному бытию. На основании воззрений этой школы об уделе мы можем сказать, что удел есть территория, подчиненная князю на праве гражданском, как частная земельная собственность, т. е. вотчина. Однако некоторые исследователи находили в удельное время явления и понятия государственного порядка и поэтому отрицали исключительное господство в уделе частноправовых начал. На основании их воззрений мы можем сказать, что удел есть территория, подчиненная князю наследственно и управляемая им на основании начал и государственного, и частного права, причем различие этих начал князьями чувствуется, но в практике не проводится. В мнении Ключевского перевес на стороне явлений частного права. Хотя он признает политическое значение за княжеской властью, но проявления этой власти считает хозяйственно-административными приемами, а не государственною деятельностью. На основании его воззрений, мы можем сказать, что удел есть вотчина с чертами государственного владения или государственное владение с вотчинным управлением и бытом. Наконец, Забелин, с национально-экономической (если можно так выразиться) точки зрения на удельную жизнь, берет старое определение удела, но этому определению дает новую, не юридическую форму. По его представлению, удел есть личное хозяйство князя, составляющее часть земли, населенной великорусским племенем. Знакомясь со всеми существующими взглядами на удел, нетрудно заметить, что у всех исследователей принят один термин для обозначения существа удела. Этот термин – вотчина. Все признают, что этот термин возможен, но все разно определяют ценность этого термина. Одни видят тождество удела и вотчины, другие – только сходство (и то в разной степени). Нетрудно понять также, почему термин «вотчина» привился и имеет право на существование: с развитием удельного порядка, при постоянном дроблении уделов между наследниками многие уделы измельчали и фактически перешли в простые вотчины (как, например, многие уделы ярославской линии князей, в которых не бывало ни одного городка и было очень мало земли). Это обстоятельство измельчания уделов имеет значение, между прочим, и потому, что указывает на слабую сторону всех рассмотренных нами теорий об удельной эпохе. Все они как бы забывают, что княжеские удельные владения были крайне разнообразны по размерам: одни из них были незначительны настолько, что ничем не могли отличиться от частного владения, а другие вырастали в громадные области (московский удел в XV в.). Эти-то последние уделы по своим размерам уже заставляют предполагать, что власть их владетелей должна отличаться некоторыми государственными чертами.

 

К. Е. Маковский. Поцелуйный обряд (Пир у боярина Морозова). 1895 г.

 

Принимая это во внимание, мы должны поставить определение удела так, чтобы избегнуть некоторой неточности и неполноты и в то же время не впасть в противоречие с установленными наукою взглядами. Кажется, мы достигнем этого, если скажем, что удел северо-восточного князя есть наследственная земельная собственность князя, как политического владетеля (как частный землевладелец, он владел селами), собственность, по типу управления и быта подходящая к простой вотчине, а иногда и совсем в нее переходящая.
Раз старинная княжеская «волость» заменилась «уделом», которым князь владеет как собственностью, – всякое основание политического единства исчезает, князья уже не имеют привычки вспоминать, что они «одного деда внуки» и что у них должен быть старший, который бы «думал-гадал» о русской земле. Только единство зависимости от татар оставалось у различных княжеских семей, а в остальном эти семьи жили особно. Каждая из них, разрастаясь, превращалась в род и, пока родичи помнили о своем родстве, имела одного «великого князя». Рядом с великим князем Владимирским были такие же князья в Твери, Рязани и т. д. И отношения между этими княжескими родами и семьями уже не имели ничего родственного, а определились договорами. Когда же дробление княжеских родов и земель достигало полного развития, договорами стали определяться даже отношения родных братьев. И нетрудно указать причины, по которым князья нуждались в договорах. Как личные землевладельцы-собственники, интерес которых заключался в увеличении личной, семейной собственности, князья заботились о примыслах, т. е. об увеличении своего имущества, движимого и недвижимого, на счет других князей. Они покупали и захватывали земли, они сберегали для себя ту дань, которая собиралась на татар, и иногда или вовсе, или частью не была им передаваема. Эти заботы о примыслах превращали князей в хищников, от которых страдали интересы их соседей. Для этих соседей договор являлся средством оградить свои интересы от насилия смелого и сильного князя или привлечения его в союз, или уступкой ему некоторых прав и выдачей обязательств. Договорами определялись и взаимные отношения заключивших их князей и единство их политики по отношению к прочим князьям и внешним врагам Руси. Если князья договаривались как равноправные владетели, они называли себя «братьями»; если один князь признавал другого сильнейшим или становился под его покровительство, он называл сильнейшего «отцом» или «братом старейшим», а сам назывался «братом молодшим». Владимирский-Буданов склонен думать, что междукняжеские договоры, определяя точно взаимные отношения северорусских княжеств, превращали эти княжества в «севернорусский союз». В XIV и XV вв. является в договорах понятие княжеской службы: служебный князь XV в., не теряя фактически распоряжения вотчиной, становится мало-помалу из государя простым вотчинником и слугой другого князя. По договорам можно проследить, как мелкие князья входят все в большую и большую зависимость от сильных, и, наконец, все впадают в полную зависимость от одного московского князя, причем удельные князья, передавая свои вотчины великому князю, сознательно передают ему верховные права на их вотчины, сохраняя в то же время в этих вотчинах права державного собственника. Эта зависимость одних князей от других любопытна в том отношении, что дает многие параллели с феодальным порядком Зап. Европы. Совокупность князей северо-восточной Руси как бы делит между собой верховную власть, сливая ее права с правом простого землевладения. Будучи все «государями» в своих уделах, князья в то же время зависят один от другого, как вассалы от сюзерена. По земле устанавливаются разные виды зависимости, изучение которых в последнее время привлекает силы многих ученых. В особенности много работал над исследованием «феодализма на Руси» покойный П. Н. Павлов-Сильванский. Обзор же сделанного до сих пор по этому вопросу можно найти в книге проф. Кареева «Поместье – государство» (СПб., 1906. Приложение I).
Смешение начал государственного и частного, с преобладанием последнего, мы встречаем и в устройстве самого удельного общества и в отношении его к князьям. В отношении к князьям население делится на людей служилых, которые князю служат, и тяглых, которые ему платят. (Эти термины позднейших времен, эпоха Московского государства, но они могут быть употреблены в данном случае, так как в XIII и XIV вв. для обозначения общественных групп не существовало определенных названий.) Во главе служилых людей стояли те лица, которые участвовали в княжеской администрации. Первым лицом финансового управления считался дворский (дворецкий), управитель княжеского двора. В попытках точно определить значение должности дворского ученые расходятся. Одни говорят, что дворский управлял вообще княжеским двором; другие – что он управлял только княжеским земледельческим хозяйством. В зависимости от дворского находились «казначей», «ключники», «тиуны», «посельские» (сельские приказчики). Должность казначея с течением времени становилась почетнее, и впоследствии она сделалась «боярскою»; в эпоху более древнюю и казначеи, и ключники часто выбирались из холопов. Все эти лица ведали дворцовое, т. е. частное княжеское хозяйство; во главе же правительственной администрации находились бояре. Им давались в управление города и волости. Управляющие городом носили название «наместников», а управляющие волостью – название «волостеля». Из городов и волостей непосредственно бояре извлекали не только доходы для князя, но и средства на свое содержание, или «кормились» от населения; отсюда самая их должность носила название «кормлений», и таким образом провинциальное управление имело целью скорее содержание княжеских слуг, чем государственные потребности. Что же касается до участия бояр в дворцовом управлении, то здесь мы встречаемся с термином «путные бояре». «Путем» называлась статья княжеского дохода. Лицо, которому князь доверял управление «путем», называлось «путным боярином», если это был боярин, или «путником», если это не был боярин. Кроме «путных бояр», мы встречаем еще «введенных» и «больших» бояр. Что значили эти термины, точно до сих пор не объяснено. Бояре составляли думу князя и в ней пользовались большим значением, не меньшим, чем в Киевской Руси. Люди, занимавшие низшие ступени княжеской администрации, известны под именем «слуг» и «детей боярских» и «слуг под дворским»; последние не могли переходить, как бояре и слуги вольные, на службу от одного князя к другому, не теряя при этом своей земли. Вообще же княжеские слуги находились в двояком отношении к князю: они были или холопы князя, или же вольные его слуги, которые имели право перехода на службу от одного князя к другому, сохраняя при этом за собой свои земли (вотчины) в том уделе, откуда уходили. Только в одном случае бояре были безусловно обязаны службой тому князю, в уделе которого находились их земли, – если город, в области которого лежала вотчина боярина, был в осаде, то боярин был обязан помочь осажденному городу. Князь, имея таких вольных слуг, должен был им давать вознаграждение или «жалованьем» (деньгами и вотчинами) или «кормлением» (т. е. посылкою на должности «наместника» и «волостеля»). Кроме этих средств обеспечения вошло в обычай обеспечение «поместьем». Поместьем называлась земля, данная во владение князем его слуге условно, т. е. до тех пор, пока продолжалась его служба. Вопрос о времени и порядке возникновения поместий не решен. Известно, что в XIV в. поместья уже были, что видно, между прочим, из завещания Ивана Калиты. О происхождении системы поместий существуют различные мнения. Старые ученые (Неволин) смешивали кормления и поместья в один вид условного владения и говорили, что поместья произошли от кормления; но между тем и другим существует громадная разница: в кормление давались области на праве публичном, т. е. давалось право сбора дани за обязанность управления. Поместье же давалось на частном праве, как владение за службу лица, из сел, принадлежавших лично князю.
Люди, не принадлежавшие к служилому сословию, т. е. люди «тяглые», разделились на купцов, или гостей, и людей «черных», «численных», позднее «крестьян». Купцов в северо-восточной Руси было немного, так как торговля не была особенно развита, и они не были особым сословием с известными юридическими признаками: купцом мог быть всякий по желанию. Люди черные или численные жили или на своих собственных землях, или на землях владельческих (т. е. монастырских, боярских), или же на княжеских землях, так называемых «черных». Крестьяне на черных землях платили за пользование ею князю дань и оброк; крестьяне на владельческих землях, платя подати князю, в то же время платили оброк и землевладельцу деньгами, натурой или барщиной и пользовались правом перехода от одного землевладельца к другому.

Новгород

Центром исторической жизни северной Руси в удельный период, кроме Суздальско-Владимирского княжества, был Новгород. Он представлял собой целое государство, возникшее и жившее своеобразно и пришедшее в упадок благодаря внутренним неурядицам. Вследствие оригинальных особенностей своей жизни, которыми он так отличался от других русских областей, Новгород обращает на себя внимание многих исследователей, так что мы имеем обширную литературу, посвященную его истории. Важнее прочих труды: Беляева «История Новгорода Великого» в его «Рассказах по Русской Истории», кн. 2; Костомарова «Севернорусская народоправства» в его «Исторических монографиях и исследованиях», т. VI и VIII; Пассека «Новгород сам в себе» в «Чтениях Имп. Общ. Истории и Древностей», 1869, кн. IV, и в сборнике Пассека «Исследования в области Русской Истории». М., 1870; Никитского, а) «Очерк внутренней истории Пскова». СПб., 1873, б) «Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде». СПб., 1879, и в) «История экономического быта Великого Новгорода». М., 1893.
О племени, издревле населявшем Новгород, существует много различных мнений. Некоторые ученые, как, например, Беляев и Иловайский, считают новгородских славян тождественными с кривичами, жившими в областях Полоцкой и Смоленской. Костомаров считает их южноруссами, так как говор новгородских жителей схож с южнорусским; Гильфердинг сближал новгородских славян с балтийскими. Местность, заселенная новгородскими славянами, была болотиста, лесиста и малоплодородна, вследствие чего в этом крае особенно развились торговля, промышленность и колонизация; этому много способствовал и энергичный, смелый и предприимчивый характер населения, близость судоходных рек и положение Новгорода на главном торговом пути «из варяг в греки». Главным городом новгородских славян был Новгород. Вопрос о времени его происхождения очень темен. В «Повести временных лет» есть известие о том, что Новгород стоял во главе племен, признавших варягов, следовательно, в IX в. он уже достиг большой влиятельности и силы. Существует мнение, что Новгород вырос из старых отдельных поселений, которые потом получили названия «концов». Город был расположен по обеим сторонам реки Волхова, недалеко от озера Ильменя. Волховом Новгород делился на две «стороны»: одна из них, восточная, носила название «Торговой» от находящегося здесь рынка, другая – «Софийской» – от храма во имя святой Софии. Новгородская крепость называлась «детинец», или кремль. Стороны делились на пять «концов». Концы, по всей вероятности, были первоначально отдельными слободами, а так как население постепенно двигалось к центру, то место, которое было слободой, становилось концом. То, что концы были отдельными самостоятельными слободами, подтверждается их особым управлением, частыми враждебными столкновениями между ними. Кругом Новгорода лежали громадные пространства земли, принадлежавшие Новгороду и называвшиеся «землей св. Софии». Эта земля делилась на пятины и области. Число пятин соответствовало числу концов. К северо-востоку от Новгорода, по обеим сторонам Онежского озера, лежала пятина Обонежская; к северо-западу, между Волховом и Лугой, – Водьская; к юго-востоку, между Мстой и Ловатью, – пятина Деревская; к юго-западу, по обеим сторонам реки Шелони, – Шелонская, наконец, на юго-востоке простиралась пятина Бежецкая. В пятинах находились пригороды Новгорода: Псков, Изборск, Великие Луки, Старая Русса, Ладога и др. Пригороды были в зависимости от Новгорода, принимали участие в его делах и призывались на новгородские веча; из них только Псков в XIV в. достиг государственной независимости и стал называться «младшим братом Новгорода». За пятинами находились новгородские «волости» или «земли», имевшие отличное от пятин устройство; число их в разное время было различно. Среди них самое видное место занимали Заволочье и Двинская земля, лежащие за водоразделом бассейна Онеги, Западной Двины и Волги. К востоку простиралась Пермская земля, лежащая по рекам Вычегде и Каме; к северо-востоку от Заволочья и Пермской земли находилась волость Печора, расположенная по реке Печоре; по другую сторону Уральского хребта земли Югра, а на берегах Белого моря земля Терская, или «Тре», и др.

 

Стены новгородского детинца (кремля)

 

Ход обособления Новгорода и условия, создавшие особенности новгородской жизни

Если мы всмотримся в историю Новгорода, то заметим такие особенности новгородской жизни, которых нет в южной Руси. Первоначально Новгород был в таком же отношении к великому князю, как и другие города. При переселении из Новгорода в Киев Олег обложил его данью в триста гривен и назначил ему посадника; при следующих князьях положение Новгорода было одинаково с положением прочих городов Древней Руси, и это продолжается до XII в. С половины же XII в. мы встречаем в новгородской жизни ряд явлений, существенно отличающих ее от жизни других областей. Отдаленность от Киева заставляет князей считать Новгород в числе не самых важных волостей, и таким образом Новгород, не будучи предметом княжеских распрей, мало-помалу освободился от давления князя и дружин и мог на просторе развивать свой быт. Неплодородие почвы заставило новгородцев искать занятий помимо земледелия, вследствие чего, как уже выше было сказано, в Новгороде сильно была развита промышленность и торговля, обогатившая его. О торговом значении Новгорода мы имеем многочисленные известия в летописи. Об обширности торговых сношений Новгорода свидетельствуют восточные монеты, находимые в большом количестве в бывших новгородских землях. Новгород торговал и с Грецией и с Западом. Когда торговое значение балтийских славян перешло к острову Готланду, тогда Новгород вел с ним торговлю, а в XII в., когда торговое преобладание перешло к ганзейскому городу Любеку, новгородцы помимо Готланда завели торговые сношения с немцами, на что указывают дошедшие до нас договоры, в которых определяются отношения немецких, готландских и русских купцов. При постоянно возрастающем торговом могуществе Новгорода распри князей из-за уделов и их частая смена в Новгороде уронили их авторитет перед новгородцами и дали возможность окрепнуть и узакониться двум особенностям новгородской жизни, помогшим политическому обособлению Новгорода: договорам с князьями и особому характеру выборной администрации. «Ряды» с князьями, имевшие целью определить отношение князя к Новгороду, скрепляемые обыкновенно крестным целованием, мы встречаем уже в XII в., хотя условий этих договоров до второй половины XIII в. не знаем. Так, например, до нас дошло известие о ряде Всеволода-Гавриила в 1132 г. В 1218 г., когда новгородцы на место Мстислава Удалого, князя торопецкого, призвали Святослава Смоленского, то последний потребовал смены посадника Твердислава «без вины», как он объявил. Тогда новгородцы заметили ему, что он целовал крест без вины мужа должности не лишать. Из дошедших до нас древнейших договорных грамот с Ярославом Тверским в 1264–1265 и 1270 гг. мы можем вполне определить отношение князя к Новгороду, степень его власти и круг его деятельности. Князь не мог управлять иначе, как под контролем посадника, получая определенный доход; он и его дружина не имели права приобретать в собственность земли и людей. Право суда было тоже точно определено: князь должен был судить в Новгороде и с содействием посадника. Кроме того, князь обязан был не только дать льготы для торговли новгородским купцам в своем уделе, но и вообще покровительствовать ей. Фактическое положение князя зависело от силы партии, которая его призвала, от отсутствия сильных соперников и от личности самого князя. Помощник князя в управлении, «посадник», при первых князьях назначался князем и служил представителем его интересов перед новгородцами. С половины XII в. мы замечаем обратное: посадник уже избирается новгородцами и служит представителем Новгорода перед князем. Около этого времени и должность тысяцкого становится выборной. В управлении Новгорода большое значение имеет епископ (позднее архиепископ) – высшее духовное лицо. До XII в. епископ назначался митрополитом из Киева, так как Новгород в это время находился в зависимости от Киева, а в 1156 г. новгородцы сами избрали себе в епископы Аркадия и через два года послали его в Киев для посвящения. После этого новгородцы всегда сами избирали епископов (впрочем, Аркадий назначил себе преемника). Вскоре установился порядок выбора епископа из 3 кандидатов (назначаемых вечем), причем три жребия с именами трех намеченных в иерархи лиц клали на престол в храм св. Софии и давали мальчику или слепому взять два из них; чей жребий оставался, тот считался избранным Божьей волею и посылался на утверждение киевского митрополита. Таким образом, путем рядов и установлением выборных властей Новгород выделился политическим устройством из ряда других областей. Высшим политическим органом в Новгороде стало с этих пор вече, а не княжеская власть, как это было в то время в северо-восточной Руси.

Устройство и управление

Новгородское вече, по своему происхождению, было учреждением однородным с вечами других городов, только сложившимся в более выработанные формы; но оно тем не менее не было вполне благоустроенным, постоянно действующим политическим органом. Вече созывалось не периодически, а тогда, когда в нем была надобность, князем, посадником или тысяцким на Торговой стороне города, на Ярославском дворе, или же звонили вече по воле народа, на Торговой или на Софийской стороне. Состояло оно из жителей как Новгорода, так и его пригородов; ограничений в среде новгородских граждан не было, всякий свободный и самостоятельный человек мог идти на вече. Вече призывает князей, изгоняет их и судит, избирает посадников и владык (архиепископов), решает вопросы о войне и мире и законодательствует. Решения постановлялись единогласно; в случае несогласия вече разделялось на партии, и сильнейшая силой заставляла согласиться слабейшую. Иногда, как результат распри, созывались два веча; одно на Торговой, другое на Софийской стороне; раздор кончался тем, что оба веча сходились на Волховском мосту, и только вмешательство духовенства предупреждало кровопролитие. При таком устройстве веча ясно, что оно не могло ни правильно обсуждать стоящие на очереди вопросы, ни создавать законопроекты; нужно было особое учреждение, которое предварительно разрабатывало бы важнейшие вопросы, подлежащие решению веча. Таким учреждением был в Новгороде особый правительственный совет, называемый немцами «Herren», «совет господ», так как этот правительственный совет состоял из старых и степенных посадников, тысяцких и сотских и носил аристократический характер; число его членов в XV в. доходило до пятидесяти. Указания на существование такого совета в научной литературе появились не особенно давно; долгое время историки и не подозревали о его существовании, так как это учреждение никогда не получало правильного юридического устройства. Честь его исследования принадлежит Никитскому.

 

А. П. Рябушкин. Князь Глеб Святославович убивает волхва на Новгородском вече (Княжий суд). 1898 г.

 

Главной исполнительской властью в Новгороде был «посадник», пользовавшийся большим значением; как представитель города, он охранял интересы его перед князем. Без него князь не мог судить новгородцев и раздавать волости; а в отсутствие князя он управлял городом, часто предводительствовал войсками и вел дипломатические переговоры от имени Новгорода. Определенного срока службы для посадника не было: он правил, пока его не отставляло вече, и его отставка значила, что партия, представителем которой он был, потерпела поражение на вече. В посадники мог быть избран каждый полноправный гражданин Новгорода, но по летописи видно, что должность посадника сосредоточивалась в небольшом числе известных боярских фамилий, – так, в XIII и XIV вв. из одного рода Михаила Степановича избрано было двенадцать посадников. Посадник не получал определенного жалованья, но пользовался известным доходом с волостей, называемых «поралье». Рядом с посадником видим другого важного новгородского сановника – «тысяцкого». Характер власти тысяцкого темен; немцы называют его «Herzog», стало быть, эта власть военная, на это намекает и русское название «тысяцкий», т. е. начальник городского полка, называемого тысячей. Он, насколько можно судить, является представителем низших классов новгородского общества, в противоположность посаднику. У тысяцкого был свой суд; городская тысяча делилась на сотни, с сотским во главе, которые подчинялись тысяцкому. Кроме посадника, тысяцкого и сотских, в Новгороде замечаем еще территориальные власти – это старосты концов и улиц, а концы и улицы представляли из себя автономные административные единицы. Что касается до областной жизни Новгорода, то вопрос об управлении областей очень смутен. Все пятины Новгорода, за исключением Бежецкой, своими пределами доходят до Новгорода; на основании этого можно предположить, что новгородские пятины первоначально были маленькие области, примыкавшие к концам и управлявшиеся кончанскими старостами. С распространением новгородских завоеваний каждая завоеванная область приписывалась к тому или другому концу, так что увеличение новгородской территории шло вдаль от Новгорода по радиусам окружности. Но нельзя скрыть, что это предположение гадательное, основанное на совпадении числа пятин и концов и на аналогии со Псковом, где все пригороды были приписаны к городским концам. Что касается до документальных свидетельств, то они заключаются лишь в одном темном месте записок Герберштейна о России: Герберштейн говорит о Новгороде, что Новгород имел обширную область, разделенную на пять частей (Latissimam ditionem, in quinque partes distributam habebat); далее он говорит, что каждая из них ведалась у своего начальника, и житель мог заключать сделки только в своей части (in sua dumtaxat civitatis regione). Здесь являются два труднопереводимых места: во-первых, каким словом надо перевести «ditio»? место, занимаемое городом? территория, занимаемая государством? или государственная власть, как это слово понималось в классической латыни? и, во-вторых, что надо понимать под словом «civitas», город или государство? Что касается до толкования этого места Герберштейна в русской науке, то мнения расходятся. Неволин, Беляев, Бестужев-Рюмин под ним понимают только город, а Ключевский и Замысловский склонны видеть здесь всю новгородскую территорию. Таким образом, вопрос об управлении пятин остается нерешенным. Что касается до новгородских пригородов и волостей, то известно, что Новгород предоставляет им полную внутреннюю самостоятельность, – так, Псков имел своего князя и право суда, а пример Двинской земли с ее собственными князьями говорит о малой зависимости от Новгорода и его властей. Таким образом, политической формой новгородской жизни была демократическая республика, – демократическая потому, что верховная власть принадлежала вече, куда имел доступ всякий свободный новгородский гражданин. Но хотя все свободное население Новгорода принимало участие в управлении и суде, тем не менее оно, при полном политическом равенстве, представляется нам разделенным на разные слои и классы. В основу этого деления легло экономическое неравенство. Оно, создав сильную аристократию, имело важное влияние на развитие и падение Новгорода, при нем не осуществлялось должным образом и политическое равенство.
Новгородское население делилось на лучших и меньших людей. Меньшие не были меньшими по политическим правам, а лишь по экономическому положению и фактическому значению. Экономическим неравенством, при полном равенстве юридическом, и обусловливаются новгородские смуты, начиная с XIV столетия; под экономическим давлением высших слоев масса не могла пользоваться своими политическими правами – являлось противоречие права и факта, что дразнило народ и побуждало его к смутам. В более раннюю пору новгородской жизни, как это видно по летописям, смуты возникали из-за призвания князей: князья, призываемые в Новгород, должны были открыть новгородцам, по замечанию Пассека, торговлю в других частях Руси, и при призвании князя принималось в расчет – какая область всего удобнее для новгородской торговли, при этом сталкивались интересы разных кружков новгородской аристократии, крупных новгородских торговцев. Таким образом, до XIV в. смуты возникали из-за торговых интересов и происходили в высших классах. Но с XIV в. обстоятельства переменились. Усиление Москвы, с одной стороны, и Литвы, с другой, уменьшив число князей, упростило вопрос о призвании их, и он перестал быть источником смут: но вместе с тем в XIV в. сильно увеличилась в Новгороде разница состояний, вследствие чего сму ты не уменьшились, а только приняли другой характер, – мотивы торгово-политические сменились экономическими. Эти-то смуты и содействовали полному упадку Новгородского государства.
Кроме общего разделения на «лучших и меньших» людей встречаем деление новгородского населения на три класса: высший класс – бояре, средний – житьи люди и купцы и низший – черные люди. Во главе новгородского общества стояли бояре: это были крупные капиталисты и землевладельцы. Обладая большими капиталами, они не принимали, насколько можно судить, прямого участия в торговле, но, ссужая своими капиталами купцов, торговали через других и таким образом стояли во главе торговых оборотов Новгорода. Многих ученых занимал вопрос, каким образом явилось боярство, которое в Древней Руси обыкновенно создавалось службой князю, в том краю, где княжеская власть была всегда слаба. Беляев объясняет его происхождение развитием личного землевладения, образование больших боярских вотчин он относит еще к тому времени, когда Новгород не обособился от остальной Руси; Ключевский же говорит, что новгородское боярство вышло из того же источника, как и в других областях; этим источником была служба князю, занятие высших правительственных должностей по назначению князя, – князья, приезжая в Новгород, назначали тысяцких и посадников, по его мнению, из туземцев, которые приобретали сан боярина, сохраняли его за собою и передавали потомству. Следует отдать предпочтение первому мнению. Следующий класс составляли «житьи люди». По мнению одних, это – новгородские землевладельцы, по мнению других – средние капиталисты, живущие процентами со своих капиталов. За ними следовали купцы, главным занятием которых была торговля. Купцы делились на сотни и основывали купеческие компании, куда принимали внесших 50 гривен серебра; каждый член такого купеческого общества в своих торговых оборотах пользовался поддержкой своей общины. Вся остальная масса народа носила название «черных людей». К ним принадлежали жившие в городах ремесленники, рабочие и жившие в погостах смерды и земцы. Под земцами, как кажется, следует подразумевать мелких землевладельцев, а что касается до смердов, то, по мнению Костомарова, это были безземельные люди, а по мнению Бестужева-Рюмина, все сельское население Новгородской области. Противоречие экономического устройства новгородской жизни политическому, как сказано выше, было причиною смут Новгорода и ускорило падение его вечевой жизни. В XV в. управление фактически перешло в руки немногих бояр, вече превратилось в игрушку немногих боярских фамилий, которые подкупали и своим влиянием составляли себе большие партии на вече из так называемых «худых мужиков вечников», заставляя их действовать в свою пользу; таким образом, с течением времени новгородское устройство выродилось в охлократию, которая прикрывала собой олигархию. Другой причиной политической слабости Новгорода, кроме внутреннего сословного разлада, было равнодушие областей к судьбе главного города, вследствие чего, когда Москва стала думать о подчинении Новгородской области, она незаметно достигла этого подчинения и не встретила крепкого отпора со стороны новгородского населения. Таким образом, причина падения Новгорода была не только внешняя – усиление Московского государства, но и внутренняя; если бы не было Москвы, Новгород стал бы жертвою иного соседа, его падение было неизбежно, потому что он сам в себе растил семена разложения.

Псков

Псков, один из пригородов Новгорода, расположенный на конце новгородских владений, на границе Руси и Литвы, по соседству с немцами, играл роль передового русского поста на Западе и добросовестно исполнял свою задачу – задержать немцев в их движении на русские земли. Псков, по своему внутреннему устройству, подходил к Новгороду – то же вече как господствующий орган правления, та же посадничья власть (два посадника), подобные новгородским сословные деления. Только Псков был централизованнее и демократичнее. А это, наряду с местными особенностями жизни, дало другое содержание истории Пскова.

 

Псковский кремль

 

Псков, как город с малой территорией, достиг централизации в управлении, которой не мог достигнуть Новгород. Пригороды Пскова были или административные, или военные посты, которые выставлял Псков на литовской и ливонской границе, но эти пригороды не имели самостоятельности. Псков настолько владел ими, что переносил их с места на место и налагал на них наказания. Благодаря малой территории, боярские владения не достигли во Псковской земле таких размеров, как в Новгороде, вследствие чего не было большой разницы состояний; низшие классы не находились в такой зависимости от высших, и боярский класс не был таким замкнутым, как в Новгороде. С другой стороны, бояре не держали в своих руках политическую судьбу Пскова, как это было в Новгороде. Вече, которое во Пскове было мирным, избирало обыкновенно двух посадников (в Новгороде же вече избирало только одного), часто их сменяло и успешнее контролировало. Все общество имело более демократический склад с преобладанием средних классов над высшими. Того внутреннего разлада, какой губил Новгород, не было. Самостоятельность Пскова пала не от внутренних его болезней, а от внешних причин, – от усиления Москвы, которым выражалось стремление великорусского племени к государственному объединению.

Литва

Рядом с расцветом политической жизни в Новгороде и Суздальско-Владимирской Руси мы замечаем оживление и усиление Волыни и особенно Галича. «Центр жизни перешел в Руси южной от Днепра к Карпатам, – говорит проф. Бестужев-Рюмин, – это перенесение средоточия исторической жизни становилось заметным уже давно, хотя князья продолжали добиваться Киева и перед самым почти взятием его татарами велись из-за него распри… но, несмотря на эти распри, Киев уже пал еще после взятия его войсками Боголюбского…» (1169) Жизнь историческая нашла себе новое русло: руслом этим была земля галицкая. Но Мономаховичам, утвердившимся на Волыни и в Галиче, пришлось бороться за власть с могучим галицким боярством, которое выросло там в независимую от князя политическую силу и выносит большое давление иноземных соседей: татар, поляков, угров и литвы. Открытая война и дипломатическая игра с этими соседями окончилась победой не Галича. Волынь перешла под власть Литвы в середине XIV в., а за обладание Галичем та же Литва спорила с 1340 г. с Польшей. Галичу выпала недолгая слава, и та миссия соединения южной и западной Руси, которая, казалось, была суждена именно Галичу, перешла от него к Литве.
Благодаря тому что Литовское государство составилось преимущественно из русских областей, жило общей политической жизнью с Польшей и имело постоянные, хотя и враждебные сношения с немцами, оно заинтересовало своей судьбой не только русских, но и польских и немецких историков; в немецкой и польской литературе есть очень серьезные труды по литовской этнографии и истории. Немецкая литература располагает такими солидными сочинениями, как Voigt, Geschichte Preussens (1827–1837) Roppel und Caro, Geschichte Polens (1840–1869). В польской литературе после старых баснословий, вроде Нарбута (Dzieje starozytne narodu Litewskiego и др.) и Лелевиля (Dzieje Litwy i Russi и др.), явились очень хорошие монографии по литовской истории, например: Стадницкого (ряд монографий о литовских князьях: Sunowie Gedumina и др.), Вольфа (Wolff, Rod Gedumina), Смольки (Smolka Szkice hisloryczne и др.), Прохаски (Prochazka, Ostatni lata Witolda, 1882; Szkice historyczne z XV weku, 1884) и ряд прекрасных изданий памятников в сборнике «Monumenta medii aevi historica, res gestas Poloniae illustrantia» (в котором принимают участие и другие ученые: Соколовский, Шуйский, Левицкий). Что касается русских ученых, то они прежде мало обращали внимания на историю Литвы, и только в последнее время развилось сознание, что Литва была государством по населению русским и что изучение ее, с точки зрения этнографической и исторической, составляет интерес первостепенной важности для русского историка. В Литве, история которой шла иным путем, чем история Москвы, сохранились чище и яснее некоторые черты древнерусской жизни, и русское общество в Литве осталось в своей массе верным своей народности, хотя и поставлено было в тяжелые условия жизни и развития. Из старых историков Карамзин в своей «Истории государства Российского» почти ничего не говорит о Литве; Соловьев, хотя и отмечает литовские события, но отдел о Литве у него менее обработан, чем история Московской Руси. В трудах ученых позднейшего времени история Литвы выступает в более полном виде. Отметим из более ранних монографий: Владимирского-Буданова «Немецкое право в Литве и Польше» и др.; Васильевского «Очерк истории города Вильны» и др.; Антоновича «Очерк истории Великого княжества Литовского» (в «Монографиях по истории западной и юго-западной России», т. 1, 1885 г.); Дашкевича «Заметки по истории Литовско-Русского княжества». Для первоначального руководства следует взять только что названный труд Антоновича, у которого находится свод достоверных известий о Литве с начала ее истории до уний с Польшей; обстоятельный критический обзор этого труда составлен Дашкевичем в его «Заметках»; Антонович и Дашкевич взаимно дополняют один другого, и в их трудах мы имеем первую научно достоверную историю Литвы. Затем в «Истории России» Иловайского история Литвы излагается на равных правах с историей Москвы. Подробные обзоры литовской истории находим также в «Русской Истории» Бестужева-Рюмина. Наконец, в позднейшие годы появились монографии: Владимирского-Буданова: «Поместья Литовского Государства», «Формы крестьянского землевладения в Литве» и др.; Любавского «Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства» и «Литовско-русский сейм»; Леонтовича «Очерки истории литовско-русского права»; Максимейко «Сеймы Литовско-Русского государства до 1569 г.»; Лаппо «Великое княжество Литовское» во 2-й половине XVI в. (два тома); Довнар-Запольского «Государственное хозяйство вел. княжества Литовского» и «Очерки по организации западнорусского крестьянства в XVI в.». Из популярных изложений литовской и западнорусской истории следует упомянуть: Беляева «Рассказы из русской истории», т. IV; Кояловича «Чтения по истории Западной России» и превосходный курс проф. М. К. Любавского «Очерк по истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно» (М., 1910).

 

Герб Великого княжества Литовского. 1575 г.

 

Племя, известное под названием литовского, является рассеянным с давних пор на Балтийском поморье, между Западной Двиной и Вислой; на востоке оно распространяется на весь почти бассейн реки Немана и своими крайними южными поселениями достигает до среднего течения Западного Буга. Литовцы, как можно заключить по остаткам литовского языка, составляли самостоятельную ветвь арийского племени, близкую славянам. По немногочисленным сведениям, дошедшим до нас, о первоначальном быте литовцев, мы можем указать в X и XI вв. следующие народности или племена, на которые распалось литовское племя: на севере литовской территории, на правой стороне Двины жило племя, называемое летгола; к югу от него по левому берегу Двины – жемгола или семигола; на полуострове между Балтийским морем и Рижским заливом – корс или куроны; к западу между устьем Немана и Вислы – пруссы. Они разделялись на десять колен; название двух прусских колен «судинов» и «галиндов» находим у Птоломея, писателя II в. по Р. Х. Он помещает их на тех же местах, где они были позже, на основании чего ученые склонны думать, что литовское племя поселилось у Балтийского моря очень рано. По бассейну Немана жили: жмудь по нижнему течению и литва по среднему течению. Наконец, по реке Нареву простирались поселения последнего литовского народа ятвягов. Что касается до быта литовцев в древности, то, как замечено было выше, сведения о нем скудны. Религия их состояла, вероятно, в поклонении силам природы. Исторические известия об именах литовских божеств (за исключением разве Перкуна) и религиозных обрядах (за исключением немногих) подвергаются сильному подозрению со стороны позднейших ученых и часто опускаются в ученых трудах. По дошедшим до нас сведениям можем заключить, что у них существовал очень влиятельный класс жрецов, находящихся в подчинении у главного жреца Криве, или Криво-Кривейто, который пользовался громадным уважением. Характерной чертой быта литовцев было отсутствие первых начал государственности, которые, например, у славян выражались основанием городов. В древнейших летописях, описывающих походы русских на Литву, не упоминается о городах на литовской территории. Время их возникновения Антонович относит лишь к XIII в., ссылаясь на летописи, которые впервые под 1252 г. упоминают о литовских городах: «Ворута» и «Твереметь» (Ворута был расположен в местности, занятой племенем литвой, а Твереметь – в местности, занятой жмудью). Дашкевич говорит, что летописи под 1252 г. упоминают не об основании городов, а об их существовании; основаны они были, по его мнению, немного раньше. Наряду с отсутствием в древнейшей Литве городов, как объединяющих центров, заметно и полное отсутствие политической власти. До половины XIII в. польские и немецкие летописи, описывая столкновения литовцев с соседними народами, не только не называют литовских вождей, но не упоминают о существовании каких бы то ни было правителей; до половины XIV в. упоминаются лишь вожди, но власть их простиралась на незначительные округа; в летописях на незначительном пространстве территории обыкновенно указывают на целую группу таких начальников. Это были скорее представители отдельных родов, чем племенные правители. Таким образом, литовское племя до половины XIV в. не только не составляло государства, но даже сплоченных племен, а представляло массу небольших волостей, управляемых независимыми вождями без всякой политической связи между ними. Только тождество происхождения, быта, языка, преданий и религиозного культа объединяло отдельные части этого племени. Но опасность со стороны внешних врагов заставила литовцев ускорить процесс своей политической организации и заменить опиравшуюся на нравственное влияние власть жрецов властью князей. Этими врагами были немецкие рыцари, которые с начала XIII в. появились на окраинах литовской земли с целью обращения литовцев в христианство и вместе с тем в крепостную зависимость от победителей. К концу XIII в. немцы подчинили себе пруссов, земли летголы и жемголы и приблизились к поселениям собственно литвы и жмуди; но эти народы, в то время как их современники боролись с немцами, успели уже создать довольно крепкий государственный строй и оказали сильное сопротивление последним; этому помогли те отношения, в какие стали литва и жмудь в XIII в. к русским. Одновременно с возвышением Владимирской Руси (в XIII в.) русские западные княжества, соседние литовскому государству, – Смоленское, Полоцкое и другие, – вследствие нападений внешних врагов и внутренних неурядиц, слабеют и делятся на мелкие части. Междоусобиями русских князей пользуются литовцы, которых сами русские призывают на помощь и вмешивают в свои распри. Они, помогая той или другой стороне, вторгаются в жизнь русских и пользуются этим для своих собственных целей. Раньше всего литовцы вмешиваются во внутренние дела Полоцкой земли, знакомятся с ее положением, свыкаются с мыслью о ее слабости и внутреннем устройстве. С конца XII в. литовцы уже не ограничиваются участием в полоцких междоусобиях, но начинают предпринимать походы с целью территориального захвата. С XIII в. литовцы начинают вторгаться и в другие русские княжества, так, например, в Новгородскую землю, в Смоленское и Киевское княжества. Кто были первые литовские князья, неизвестно; самые ранние известия о них, и то легендарные, дошли до нас только от XIII в. В XIII в., по литовским преданиями, Эрдивил, современник Батыя, предпринял поход на русские земли и завладел Городном; в то же время другой литовский князь – Мингайло предпринял будто бы поход на Полоцк и основал в нем второе литовское княжество. Эти известия о первых литовских княжествах на русской почве, однако, недостоверны. Первое достоверное княжение – княжение Миндовга. Миндовг, сын Ромгольда, около 1235 г. завладел русским городом Новгородском (Новогрудеком) и основал там полурусское, полулитовское княжество. Расширяя свои владения на счет русских и литовцев, он действовал с помощью русских против литовцев и с помощью литовцев против русских. В стремлении к расширению своего княжества он встретился с двумя врагами: с возвышавшимся на юге Галицким княжеством и с Ливонским орденом. Миндовгу (точнее, его сыну Войшелку) удалось заключить договор с галицким князем Даниилом, под условием уступки Роману сыну Даниила Галицкого, русских земель, занятых Миндовгом Литовским, но с признанием верховной власти Миндовга над этими землями. Этот договор, выгодный для Миндовга, был скреплен брачным союзом дочери Миндовга с сыном Даниила Шварном. Что касается Ливонского ордена, то Миндовг умиротворил его, приняв крещение в 1250 г. и выдав ордену грамоты на литовские земли, ему прямо не принадлежащие. Так завязывалось и формировалось первое Литовское княжество, распавшееся, однако, после Миндовга, убитого вследствие заговора против него удельных князей.

 

Великий князь литовский Витень. 1578 г.

 

После его смерти в Литве произошли междоусобия, вследствие которых Литовское княжество в значительной степени потеряло приобретенную при Миндовге силу и внутреннюю связь; однако оно уже настолько окрепло при Миндовге, что не могло окончательно разложиться после его смерти. Основателем же могущества Литовского княжества считается Гедимин, хотя и предшественник его Витень много сделал в этом отношении.
О происхождении Витеня и Гедимина и времени их вокняжения летописи не дают точных сведений. В рассказах летописцев мы встречаем известия о военной деятельности Витеня (1293–1316) и Гедимина (1316–1341), причем характер их военных действий указывает на новый переворот, происшедший во внутреннем строе Литовского княжества. У Витеня и Гедимина были уже дисциплинированные войска вместо прежних нестройных ополчений. Войска эти предпринимают осаду городов, умеют брать приступом укрепления, им знакомо употребление осадных орудий. Литва защищена не только дремучими лесами и болотами, но укреплениями, замками и городами, жители которых несут правильно распределенные государственные повинности и главным образом обязаны защищать свои города и крепости. Перемена в организации военных сил государства произошла от прилива русской народности, на которую главным образом опирались литовские князья; доказательством этого служат известия летописей, в которых постоянно встречаются названия ополчений Витеня и Гедимина не литовских только, а литовско-русских. Участие русских не ограничивалось только военной помощью литовским князьям; они участвуют в дипломатических делах, правят посольства от литовских князей, имеют влияние и на внутреннее управление Литвы. Так, главным сподвижником Гедимина был русский человек Давид – воевода гродненский. По дошедшим о нем сведениям, он занимал высокое положение в стране, пользовался большим влиянием на внутреннее управление Литвой; по словам литовских источников, он занимал первое место после великого князя; кроме того, ему была поручена охрана одной из важнейших крепостей, Гродны, и начальство над армиями в тех походах, в которых Гедимин лично не принимал участия; в одном из таких походов Давид был изменническим образом убит одним мазовецким князем Андреем.
Гедимин, как и его предшественники, держался завоевательной политики; однако летописи и предания часто приписывают ему завоевание таких областей, которые или были покорены Литвой уже после его смерти, или же были присоединены к Литве мирным образом. (Так, например, мы находим в летописях известия о походе Гедимина на Волынь и Киев в 1320 г., причем летописцы передают это как достаточно верный факт; изображают битвы, результатом которых якобы явилось подчинение Волыни и Киева; между тем из более подробного изучения этих рассказов и сличения с более достоверными источниками видно, что это вымысел.) При таких недостоверных источниках историческая критика может только указать на некоторые земли, присоединенные Гедимином к Литве: Киевскую, Полоцкую, Минскую, Туровскую, Пинскую и Витебскую. Когда мы сообразим количественное отношение территорий, населенных русскими и литовцами, то увидим, что около двух третей территории было занято русскими, так что в первой четверти XIV в. Литовское княжество приобрело значение сильного центра, около которого группировались более слабые русские области. Московское государство находилось в таком же положении; политика как московских, так и литовских князей была одинакова: те и другие стремились стягивать более слабые русские области вокруг сильного политического центра.
Между Москвой и Литвой в XIV в. находилась целая полоса княжеств, которые служили предметом споров между этими двумя державами; Гедимин соперничал с Москвой из-за влияния на дела Пскова и Новгорода и затем из-за влияния на смоленских князей. Известно, например, что во время несогласий в Новгородской земле, происходивших из-за стремления Пскова отделиться от Новгорода, псковитян поддерживала Литва, а Новгород – московские князья. Из-за этой полосы слабейших земель и развилась постоянная и непрерывная борьба Москвы с Литвой в XIV и XV вв.
Гедимин оставил семь сыновей, между которыми и поделил литовские земли. Из них Ольгерд получил Крево и Витебск, Кейстут – Троки, Гродно и Жмудь, а младший, Явнутий, – столицу Вильно. В. Б. Антонович, вопреки старому мнению, что после Гедимина великим князем стал считаться Явнутий, высказывается в том смысле, что Явнутий, как самый младший и неопытный в делах правления, не мог быть назначен отцом на великое княжение; он поддерживает свое мнение тем, что в источниках о влиянии Явнутия как великого князя на события того времени не упоминается; напротив, каждый удельный князь действует вполне самостоятельно: заключает договоры с иностранцами, предпринимает походы. Поэтому Антонович и предполагает, что в данный промежуток времени скорей никто не наследовал старшего стола, пока Ольгерд и Кейстут не вступили в союз с целью восстановить в Литве великокняжескую власть. По мнению же Бестужева-Рюмина, великокняжеский престол достался именно младшему Явнутию, как и позднее Ольгерд тоже отдал великокняжеский престол своему младшему сыну Ягайло. Это говорит Бестужев, указывая на известный обычай, схожий со старым гражданским обычаем: по «Русской Правде» отцовский дом доставался младшему сыну. Однако Явнутий недолго оставался на великокняжеском престоле. Кейстут в союзе с Ольгердом сверг Явнутия, и Ольгерд был провозглашен великим князем. Другие князья должны были признать его власть и обязались повиноваться ему, как великому князю и верховному распорядителю их уделов.
Антонович дает нам следующую мастерскую характеристику Ольгерда: «Ольгерд, по свидетельству современников, отличался по преимуществу глубокими политическими дарованиями, он умел пользоваться обстоятельствами, верно намечал цели своих политических стремлений, выгодно располагал союзы и удачно выбирал время для осуществления своих политических замыслов. Крайне сдержанный и предусмотрительный, Ольгерд отличался умением в непроницаемой тайне сохранять свои политические и военные планы. Русские летописи, не расположенные вообще к Ольгерду вследствие его столкновений с северо-восточной Русью, называют его «зловерным», «безбожным» и «льстивым»; однако признают в нем умение пользоваться обстоятельствами, сдержанность, хитрость, – словом, все качества, нужные для усиления своей власти в государстве и для расширения его пределов. По отношению к различным национальностям, можно сказать, что все симпатии и внимание Ольгерда сосредоточивались на русской народности; Ольгерд, по его взглядам, привычками и семейным связям, принадлежал русской народности и служил в Литве ее представителем». В то самое время, когда Ольгерд усиливал Литву присоединением русских областей, Кейстут является ее защитником перед крестоносцами и заслуживает славу народного богатыря. Кейстут – язычник, но даже его враги, крестоносцы, признают в нем качества образцового христианина-рыцаря. Такие же качества признавали в нем поляки.
Оба князя так точно разделили управление Литвой, что русские летописи знают только Ольгерда, а немецкие – только Кейстута. О характере борьбы Кейстута с немцами мы находим блестящую страницу в уже указанной книге Антоновича. Крестоносцы делали ежегодно на Литву набеги, называемые «рейзами». Литовцы платили ордену тем же, но так как литовские нападения требовали больших приготовлений, то они бывали вдвое реже. Таким способом шли войны из года в год, составляя главное занятие литовцев и русских в течение всего княжения Ольгерда. Эти набеги, более или менее опустошительные и кровопролитные, обыкновенно не приводили к окончательному результату, и больших и решительных битв было мало; в княжение Ольгерда их насчитывают две: на реке Страве (1348) и у замка Рудавы (1370). Они не имели никаких последствий, хотя немецкие летописцы придают этим битвам решительный характер и преувеличивают размеры побед. По отношению к Руси Ольгерд продолжает политику своего отца. Он старается влиять на Новгород, Псков, Смоленск; поддерживает тверских князей против Москвы, хотя его вмешательство в этом случае и неудачно. Соперничество Ольгерда с Москвой в стремлении подчинить русские земли, пограничные с Литвой, и в Новгороде и Пскове склонялось в пользу Москвы, но зато Ольгерд умел захватить северную Русь: Брянск, Новгород-Северский и др.
После смерти Ольгерда на престол вступил Ягайло, и наступило время династического соединения Литвы с Польшей в унии 1386 г. Соединение это было предложено Польшей с целью направить силы обоих государств на общего врага, на немцев. Успех был достигнут. Соединенные литовско-русские и польские войска нанесли немцам роковой удар под Грюнвальдом (Танненбергом, 1410), и сила немецкого ордена была сломлена навсегда. Но были и другие результаты унии, неблагоприятные для Литвы. Литва была вполне русским государством с русской культурой, с господством русского князя и православия. А между тем уния политическая, по мнению Ягайло и католиков, должна была вести к унии и религиозной. Поляки стремились окатоличить «языческую» Литву и ввести в ней «культуру», т. е. польские обычаи. Языческая Литва была давно уже очень слаба, и борьба, направленная против нее, скоро перешла в борьбу с православием. Именно таким образом в новом государстве создались обстоятельства, которые должны были дурно отозваться на его политическом могуществе, и вследствие национального и вероисповедного внутреннего разлада Литва начинает клониться к погибели в то самое время, когда она достигает, казалось бы, полного расцвета своих сил. Это было при Витовте. В русской части Литвы уния и в особенности принятие католичества официальными лицами не могло обойтись без протеста: русские с той поры, как Ягайло стал польским королем, захотели иметь своего особого князя, что заставило их сгруппироваться сначала вокруг Андрея Ольгердовича, попытка которого захватить власть, однако, окончилась неудачей. Тем не менее в Литве неудовольствие против унии все росло, чем и воспользовался сын Кейстута – Витовт. Заручившись союзниками, он вступил в борьбу с Ягайло, и тот в конце концов должен был уступить Литву Витовту и признать последнего князем литовским.

 

Трокский островной замок – резиденция Витовта

 

Литовскому государю предстояла теперь задача охранять независимость своего государства от Польши, но ум Витовта на этот раз не подсказал ему на какое начало должен он опереться в этом деле. Каро говорит, что Витовта считали своим и католики, и православные; язычники же думали, что в нем не угас дух предков. В этом была и его сила, и его слабость. Действительно, сближаясь со всеми, будучи нерешителен, меняя несколько раз свою религию, Витовт не мог твердо и прочно опереться на сильнейший в Литве элемент, на русскую народность, как мог бы сделать чисто православный князь. Русские в конце концов отнеслись к Витовту как к врагу Руси вообще: «Был убо князь Витовт прежде христианин (говорит летописец), и имя ему Александр, и отвержеся православныя веры и христианства и прия Лядскую… а помыслил тако, хотел пленити русскую землю, Новгород и Псков». Раз образовался такой взгляд, Витовт лишен был надежнейшей опоры для его политики, клонившейся к образованию из Литвы единого независимого государства, но окончившейся тесным сближением с Польшей. Все княжение Витовта наполнено блестящими делами, но вместе с тем Польша все больше и больше приобретала влияние на Литву. В 1413 г. в городе Городле собрался польско-литовский сейм, на котором торжественным актом был скреплен союз Польши с Литвой. На основании Городельского акта подданные великого князя литовского, принимая католичество, получали те права и привилегии, какие имели в Польше лица соответствующего сословия; двор и администрация в Литве устраивались по польскому образцу, причем должности в них предоставлялись только католикам. Укрепляя польское влияние в Литовском государстве, Городельская уния отчуждала от литовской династии русскую православную народность и послужила началом окончательного разделения и вражды Литвы и Руси. Литва же с этого момента, все более и более подпадая под влияние Польши, наконец окончательно сливается с ней в нераздельное государство.

Московское княжество до середины XV века

Начало Москвы

Во второй половине XIII и начале XIV в. на северо-востоке Руси начинает возвышаться до сих пор незаметное княжество Московское. Прежде чем перейти к определению причин и хода возвышения этого княжества, скажем несколько слов об его главном городе – Москве. Начнем с первых известий о Москве и не будем касаться басен о начале Москвы, приведенных у Карамзина (т. II, примеч. 301). Первые упоминания о Москве мы встречаем в летописи не ранее XII в. В ней рассказывается, что в 1147 г. Юрий Долгорукий пригласил своего союзника, князя Святослава Ольговича Черниговского, на свидание в Москву, где они пировали (учинили «обед») и обменялись подарками. При этом не говорится, что Москва была «городом», так что можно подумать, что в 1147 г. она была селом, вотчиной князя. Это представляется вероятным тем более, что есть известие о построении Москвы-города в 1156 г. Известие это таково: «Того же лета (6664) князь великий Юрий Володимерич заложил град Москву на устниже Неглинны выше реки Аузы». Прямой смысл этих слов, действительно, говорит, что город Москва был основан на девять лет позже княжеского обеда в Москве-вотчине. Но этому не все верят: истолковать и объяснить последнее известие очень трудно. Во-первых, оно дошло до нас в позднем (XVI в.) летописном Тверском сборнике, автор которого имел обычаи изменять литературную форму своих более старых источников. Нельзя поэтому быть уверенным в том, что в данном случае составитель сборника не изменил первоначальной формы разбираемого известия; его редакция отличается большой обстоятельностью и точностью географических указаний, что намекает на ее позднее происхождение. Таким образом, уже общие свойства источника заставляют заподозрить доброкачественность его сообщений. Во-вторых, автор Тверской летописи, заявив об основании Москвы в 1156 г., сам же повествует о Москве ранее: он сокращает известие Ипатьевской летописи о свидании князей в Москве в 1147 г. и ничем не оговаривает возникающего противоречия, не объясняет, что следует разуметь под его Москвой 1147 г. Это прямо приводит к мысли, что автор в данном случае или сам плохо понимал свой разноречивый материал, или же в известии о построении города Москвы хотел сказать не совсем то, что можно прочесть у него по первому впечатлению. И в том, и в другом случае обязательна особенная осторожность при пользовании данным известием. В-третьих, наконец, сопоставление известия с текстом других летописей убеждает, что автор Тверского сборника заставил князя Юрия «заложить град Москву» в то время, когда этот князь окончательно перешел на юг и когда вся семья его уже переехала из Суздаля в Киев через Смоленск. По всем этим соображениям невозможно ни принять известия на веру целиком, ни внести в него какие-либо поправки.

 

А. М. Васнецов. Москва – городок и окрестности в середине XII века. 1929 г.

 

Так, из двух наиболее ранних известий о Москве одно настолько неопределенно, что само по себе не доказывает существования города Москвы в 1147 г., а другое, хотя и очень определенно, но не может быть принято за доказательство того, что город Москва был основан в 1156 г. Поэтому трудно разделять тот взгляд, что время возникновения Москвы-города нам точно известно. Правильнее в этом деле опираться на иные свидетельства, с помощью которых можно достоверно указать существование Москвы только в семидесятых годах XII в. При описании событий, последовавших в Суздальской Руси за смертью Андрея Боголюбского, летописи впервые говорят о Москве как о городе, и о «Москьвлянах» как его жителях. Ипатьевская летопись под 1176 г. (6684) рассказывает, что больной князь Михалко, направляясь с юга в Суздальскую Русь, был принесен на носилках «до Куцкова, рекше до Москвы»; там он узнал о приближении своего врага Ярополка и поспешил во Владимир «из Москве» в сопровождении москвичей. «Москьвляне же, – продолжает летописец, – слышавше, оже идет на не Ярополк, и взвратишася вспять, блюдуче домов своих». В следующем 1177 г. (6685) летописец прямо называет Москву городом в рассказе о нападении Глеба Рязанского на князя Всеволода. «Глеб же на ту осень приеха на Москвь (в других списках: в Москву) и пожже город весь и села». Эти известия, не оставляя уже никаких сомнений в существовании города Москвы, в то же время дают один любопытный намек. В них еще не установлено однообразное наименование города: город называется то – «Москвь», то – «Кучково», то – «Москва»; не доказывает ли это, что летописцы имели дело с новым пунктом поселения, к имени которого их ухо еще не привыкло? Имея это в виду, возможно и не связывать возникновение Москвы непременно с именем князя Юрия. Легенды о начале Москвы, собранные Карамзиным, не уничтожают такой возможности, – их нельзя эксплуатировать, как исторический материал для изучения событий XII в.
Так, оставаясь в пределах летописных данных, мы приходим к мысли о том, что факт основания Москвы-города в первой половине или даже середине XII в. не может считаться прочно установленным. С другой стороны, и торговое значение Москвы в первую пору ее существования не выясняется текстом летописей. Если вдуматься в известие летописей о Москве до половины XIII в. (даже и позже), то ясна становится не торговая, а погранично-военная роль Москвы. Нет сомнения, что Москва была самым южным укрепленным пунктом Суздальско-Владимирского княжества. С юга, из Черниговского княжества, дорога во Владимир шла через Москву, и именно Москва была первым городом, который встречали приходящие из юго-западной Руси в Суздальско-Владимирскую Русь. Когда, по смерти Боголюбского, князь Михалко Юрьевич и Ярополк Ростиславич пошли на север из Чернигова, – именно в Москве, на границах княжения Андрея Боголюбского встретили их ростовцы. Они звали Ярополка дальше, а Михалку, которого не желали пускать внутрь княжества, они указали: «Пожди мало на Москве». Ярополк отправился «к дружине Переяславлю», а Михалко, не слушая ростовцев, поехал во Владимир. Москва здесь рисуется как перекресток, от которого можно было держать путь и в Ростов, на север, и во Владимир, на северо-восток. Внутренние пути Суздальской Руси сходились в Москве в один, шедший на юг, в Черниговскую землю. Через год Михалко, выбитый из Владимира, опять идет из Чернигова на север по зову владимирцев. Навстречу ему выходят и владимирцы, его друзья, и племянник Ярополк – его враг. Первые хотят его встретить и охранить, второй желает не допустить его в занятую Ростиславичами землю. При разных целях враги спешат в один и тот же пункт – в Москву. Очевидно, в данном случае встречать Михалка всего удобнее было на границе княжества, с какой бы целью его ни встречали. Когда, наконец, Михалко и брат его Всеволод укрепились прочно во Владимире, князь черниговский, Святослав Всеволодович, отправил к ним их жен, «приставя к ним сына своего Олга проводить е до Москве». Проводив княгинь, Олег вернулся «во свою волость в Лопасну». Здесь опять не требует доказательств пограничное положение Москвы: княгинь проводили до первого пункта владений их мужей. Все приведенные указания относятся к 1175–1176 гг. Не менее любопытен и позднейший факт. Князь Всеволод Юрьевич, затеяв в 1207 г. (6715) поход на юг, на Ольговичей («хочу поити к Чернигову», – говорит он), послал в Новгород, требуя, чтобы сын его Константин с войском пришел оттуда на соединение с ним; Константин послушался и «дождася отца на Москве». На Москву пришел и сам Всеволод и, соединясь там со своими сыновьями, «поиди с Москвы… и придоша до Окы», которая была тогда вне пределов Суздальского княжества. В этом случае Москва ясно представляется последним, самым южным городом во владениях Всеволода, откуда князь прямо вступает в чужую землю, во владения черниговских князей. Пограничное положение Москвы естественно должно было обратить ее на этот раз в сборное место дружин Всеволода, в операционный базис предпринятого похода.

 

Даниил Московский. Миниатюра из «Царского титулярника». 1672 г.

 

Но не только по отношению к Черниговской земле Москва играла роль пограничного города, – с тем же самым значением являлась он иногда и в отношениях Суздальской или Рязанской земель. В 1177 г. (6685) князь рязанский Глеб, нападая на владения Всеволода, обратился именно на Москву, как это указано выше. То же повторилось и в 1208 г. (6716); рязанские князья «начаста воевати волость Всеволожю великого князя около Москвы». Москва по отношению к Рязани представляется нам первым доступным для рязанцев пунктом Суздальской земли, к которому у них был удобный путь по Москве-реке. Этим путем, так или иначе, воспользовались и татары Батыя, пришедшие из рязанской земли, от Коломны, прежде всего к Москве.
Итак, следуя по летописям за первыми судьбами Москвы, мы прежде всего встречаем ее имя в рассказах о военных событиях эпохи. Москва – пункт, в котором встречают друзей и отражают врагов, идущих с юга. Москва – пункт, на который, прежде всего, нападают враги суздальско-владимирских князей. Москва, наконец, – исходный пункт военных операций суздальско-владимирского князя, сборное место его войск в действиях против юга. Очевидно, что этот город был построен в видах ограждения Суздальско-Владимирской земли со стороны черниговского порубежья. По крайней мере об этом скорее всего позволяет говорить письменный материал.
Как маленький и новый городок, Москва довольно поздно стала стольным городом особого княжества. Наиболее заметным из первых московских князей был Михаил Ярославич Хоробрит, прозванный так за то, что он без всякого права, благодаря одной своей смелости, сверг князя Святослава и захватил в свои руки великое княжение. Вскоре за Хоробритом московский стол достался князю Даниилу Александровичу, умершему в 1303 г., который сделался родоначальником московского княжеского дома. С тех пор Москва стала особым княжеством с постоянным князем.

Причины возвышения Москвы и Московского княжества

Припомним обстоятельства политической жизни Суздальско-Владимирской Руси. Вся она была в обладании потомства Всеволода Большое Гнездо; его потомки образовали княжеские линии: в Твери Ярослав Ярославич – внук Всеволода, брат Александра Невского; в Суздале Андрей Ярославич – внук Всеволода; затем около 1279 г. Андрей Александрович, сын Александра Невского; в Ростове Константин Всеволодович и в Москве – Даниил, сын Александра Невского, правнук Всеволода. Только земля Рязанская, политически и географически притянутая к совместной жизни с Суздальской Русью, находилась во владении не Мономаховичей, а младших Святославичей, потомков Святослава Ярославича. Из этих княжеств сильнейшими в XIV в. становятся Тверское, Рязанское и Московское. В каждом из этих княжеств был свой «великий» князь и свои «удельные» князья. Владимирское княжение существует без особой династии, его присоединяют великие князья к личным уделам. Последним из великих князей, княжившим по старинному обычаю в самом Владимире, был Александр Невский; братья его – Ярослав Тверской и Василий Костромской, получив владимирское великое княжение, живут не во Владимире, а в своих уделах. Добиться владимирского княжения для князей теперь значит добиться материального обогащения и авторитета «великого» князя. Средства добыть великое княжение уже не нравственные, не только право старшинства как прежде, но и сила удельного князя, поэтому за обладание Владимиром происходит борьба только между сильными удельными князьями. И вот в 1304 г. начинается борьба за великое княжение между тверскими и московскими князьями, – многолетняя кровавая распря, окончившаяся победой московского князя Ивана Калиты, утвердившегося в 1328 г. с помощью Орды на великокняжеском престоле. С этих пор великое княжение не разлучалось с Москвой, а между тем за какие-нибудь тридцать лет до 1328 г. Москва была ничтожным уделом: Даниил еще не владел ни Можайском, ни Клином, ни Дмитровом, ни Коломной, и владел лишь ничтожным пространством между этими пунктами, по течению Москвы-реки. Калита же в 1328 г. владел только Москвой, Можайском, Звенигородом, Серпуховым и Переяславлем, т. е. пространством меньше нынешней Московской губернии. Что же дало возможность Москве получить великое княжение и увеличиться, и каким путем шло это возвышение?
На этот вопрос мы находим много ответов в исторической литературе. Карамзин, например, в пятом томе «Истории Государства Российского» упоминает и таланты московских князей, и содействие бояр и духовенства, и влияние татарского завоевания. Татарское иго, которое, по его мнению, начало «новый порядок вещей» в исторической жизни русского народа, изменило отношение князей к населению и отношение князей друг к другу, поставило князей в зависимость от хана и этим имело влияние на ход возвышения Московского княжества. Карамзин находит, что «Москва обязана своим величием ханам». Погодин, возражая Карамзину, поражается счастливыми совпадениями «случайностей», которые слагались всегда как раз в пользу возвышения и усиления Московского княжества. Блестящую характеристику усиления Московского княжества дает нам Соловьев. В I и IV томах своей «Истории России» он не раз, говоря вообще о важном влиянии географических условий, отмечает выгодное положение Москвы – на дороге переселенцев с юга, на середине между Киевской землей – с одной стороны и Владимирской и Суздальской – с другой. По бассейну Москвы-реки переселенцы, идя с юга, оседали густыми массами и делали Московское княжество одним из самых населенных. Кроме переселенцев с юга, в Москву шли переселенцы из других областей Руси северной, вследствие отсутствия в Московском княжестве междоусобиц и бедствий от татар. Население приносило князю доход; давало ему большие средства; мы знаем, что московские князья употребляли эти большие денежные средства на покупку городов и выкуп из Орды пленных, которых и селили в Московском княжестве. Срединное положение Москвы-реки между Новгородом и востоком (Рязанью) имело также весьма важное значение. Если мы всмотримся в географическую карту, то увидим, что Москва-река сокращала водный путь между Новгородом и Окой, следовательно, Москва лежала на торговом пути Новгорода и Рязани. Срединное положение Москвы было важно и для церковного управления. Митрополиты переселились из Владимира в Москву, потому что считали необходимым находиться в центральном пункте между областями севера и юга Руси. Таким образом, главное условие возвышения Москвы, по мнению Соловьева, – это срединность ее положения, дававшая политические, торговые и церковные преимущества. В разных местах своего труда Соловьев указывает и на другие условия, содействовавшие успеху Москвы, – личность князей, деятельность бояр, сочувствие общества и так далее, но в оценке разных фактов он кладет видимое различие, одно – первая причина усиления и возвышения Москвы, другое – благоприятные условия, помогавшие этому усилению. Костомаров, излагая ход возвышения Московского княжества, объясняет усиление Москвы главным образом помощью татар и даже самую идею самодержавия и единодержавия трактует как заимствованную от татар. Бестужев-Рюмин находит, что положение князей, при зависимости великого княжения от хана, должно было развивать в князьях политическую ловкость и дипломатический такт, чтобы этим путем привлечь милость хана и захватить великокняжеский престол. Такой ловкостью и таким тактом обладали именно московские князья. Кроме того, усилению Москвы помогало духовенство, которому, при владении большими вотчинами, было выгодно отсутствие междоусобий в Московском княжестве, и сверх того полнота власти московского князя соответствовала их высоким представлениям об единодержавной власти государя, вынесенным из Византии. Далее деятельность бояр была направлена также на помощь московским государям. Что же касается до срединности положения Москвы, то К. Н. Бестужев-Рюмин считает это причиной второстепенной. С оригинальным взглядом на этот вопрос выступает Забелин. Он главное условие возвышения Московского княжества видит в национальном сочувствии, вызванном хозяйственной деятельностью московских князей. Народ, отягченный и татарским погромом, и междоусобными распрями князей, естественно, относился сочувственно к московским князьям. Эклектическим характером отличается мнение Иловайского, который главной причиной роста Москвы, как политического центра, считает пробуждение народного инстинкта: народ, который чувствовал опасность от татар, должен был сплотиться. Кроме того, Иловайский находит следующие причины, способствовавшие усилению Московского княжества: 1) географическое положение, дающее политические и торговые выгоды; 2) личность князей и их политику (князья самих татар сделали орудием для возвышения власти, что видно из борьбы между Тверью и Москвой); 3) определенная в пользу Москвы политика татар; 4) сочувствие боярства и духовенства; 5) правильность престолонаследия в Москве.

 

Закладка Петром Успенского собора в Москве в 1326 г. Клеймо иконы

 

Разбираясь в указанных мнениях, мы видим, что вопрос о причинах возвышения Московского княжества не развивается, и последнее по времени мнение не есть самое удовлетворительное. Мы должны различать те условия, которые были причиной того, что незначительное Московское княжество могло бороться с сильным Тверским княжеством, от тех, которые поддерживали Московское княжество в том положении, на которое оно встало, благодаря первым, и помогли его усилению. В числе первых причин надо отметить: 1) географическое положение, давшее Московскому княжеству население и средства, 2) личные способности первых московских князей, их политическую ловкость и хозяйственность, умение пользоваться обстоятельствами, чего не имели тверские князья, несмотря на одинаковое выгодное положение Тверского княжества и Московского. К причинам, способствовавшим усилению княжества, надо отнести: 1) сочувствие духовенства, выраженное в перемене пребывания митрополии; 2) политическую близорукость татар, которые не могли своевременно заметить опасное для них усиление княжества; 3) отсутствие сильных врагов, так как Новгород не был силен, а в Твери происходили постоянно междоусобия князей; 4) сочувствие бояр и сочувствие населения.
Свежую постановку вопроса о коренной причине возвышения Москвы дал в последнее время проф. М. К. Любавский в замечательной статье «Возвышение Москвы» (сборник «Москва в ее прошлом и настоящем», ч. 1). По его толкованию, после татарского погрома «под влиянием опустошений и разорений, произведенных татарами в восточных и частью северных княжениях Суздальской земли», произошел «перелив населения с востока на запад Суздальской земли и обусловил естественно возвышение княжеств, лежавших на западе этой земли, Тверского и Московского». «Итак (заключает Любавский), главной и основной причиной, обусловившей возвышение Москвы и все ее политические успехи, было выгодное географическое положение в отношении татарских погромов и происшедшее благодаря этому скопление населения в ее области».

Внешняя история Московского княжества в XIV и XV вв. Первые московские князья

Первые два московских князя, Даниил Александрович и сын его Юрий, успели «примыслить» себе все течение Москвы-реки, отняв от рязанского князя город Коломну на устье р. Москвы и от смоленского князя город Можайск на верховьях р. Москвы. Кроме того, князь Даниил получил город Переславль-Залесский по завещанию бездетного переяславского князя. Земли и богатства Юрия Даниловича выросли настолько, что он, как представитель старшей линии в потомстве Ярослава Всеволодовича, решился искать в Орде ярлыка на великое княжение Владимирское и вступил в борьбу за Владимир с тверским князем Михаилом Ярославичем (этот князь Михаил был племянником князя Александра Невского и приходился младшим двоюродным братом Даниилу Московскому и, стало быть, дядей князю Юрию Даниловичу). Борьба велась в Орде путем интриг и насилий. Оба князя, и московский и тверской, в Орде были убиты. Великокняжеский стол тогда достался сыну Михаила, Александру Тверскому; а в Москве вокняжился брат Юрия, Иван, по прозвищу Калита (т. е. кошель). Улучив минуту, Калита снова начал борьбу с Тверью и, наконец, в 1328 г. добился великого княжения, которое с той поры уже и не выходило из рук московской династии.
О деятельности великого князя Ивана Даниловича Калиты известно немного. Но то, что известно, говорит о его уме и таланте. Сел он на великом княжении, – и, по словам летописца, «бысть оттоле тишина велика по всей Русской земле на сорок лет и престаше татарове воевати Русскую землю». Именно этому князю приписывается та важная заслуга, что он исхлопотал себе разрешение доставлять «выход» в Орду своими средствами, без участия татарских сборщиков дани. Таким образом был уничтожен главный повод для въезда татар в Русские земли и было достигнуто внутреннее спокойствие и безопасность на Руси. По преданию, Иван Калита очистил свою землю от «татей», т. е. внутренних разбойников и воров. Тишина и порядок во владениях Калиты привлекали туда население: к Калите приходили на службу и на житье как простые люди, так и знатные бояре с толпами своей челяди. Самым же главным политическим успехом Калиты было привлечение в Москву русского митрополита.
С упадком Киева, когда его покинули старшие князья, должен был возникнуть вопрос и о том, где быть митрополиту всея Руси: оставаться ли ему в заглохшем Киеве или искать нового места жительства? Около 1300 г. митрополит Максим решил этот вопрос, переселившись во Владимир-на-Клязьме после одного из татарских погромов в Киеве. Уход владыки на север побудил галичских князей просить цареградского патриарха устроить особую митрополию в юго-западной Руси. Но патриарх не согласился разделить русскую церковь. После смерти Максима он поставил на Русь митрополитом игумена Петра, волынца родом; а Петр, осмотревшись в Киеве, поступил так же, как Максим, и переехал на север. Официальным местопребыванием его стал стольный город Владимир; но так как в этом городе великие князья уже не жили, и за Владимир спорили Москва с Тверью, то Петр решительно склонился в пользу Москвы, во всем поддерживал московского князя Ивана Калиту, подолгу живал у него в Москве и основал там знаменитый Успенский собор, наподобие Успенского собора Владимирского. В этом соборе он и был погребен, когда кончина застигла его в Москве. Его преемник, грек Феогност, уже окончательно утвердился в Москве, и таким образом Москва стала церковной столицей всей Русской земли. Ясна вся важность этого события: в одно и то же время в Москве образовалось средоточие и политической, и церковной власти и, таким образом, прежде малый город Москва стал центром «всея Руси». Предание говорит, что, создавая Успенский собор в Москве как главную святыню зарождавшегося государства, святитель Петр предсказал славное будущее Москвы Ивану Калите, тогда еще не получившему великого княжения. Благодарные москвичи необыкновенно чтили память Петра митрополита и причли его к лику святых, как «всея Руси чудотворца», вскоре же по его кончине.
Таковы были первые успехи, достигнутые московскими князьями благодаря их ловкости и выгодному положению их удела. Немедленно же стали сказываться и последствия этих успехов. При самом Калите (1328–1340) и при его двух сыновьях Семене Гордом (1341–1353) и Иване Красном (1353–1359), которые так же, как и отец их, были великими князьями всея Руси, Москва начала решительно брать верх над прочими княжествами. Иван Калита распоряжался самовластно в побежденной им Твери, в Новгороде и в слабом Ростове. Сыну его Семену, по словам летописца, «все князья русские даны были под руки»: самое прозвище Семена «Гордый» показывает, как он держал себя со своими подручниками. Опираясь на свою силу и богатство, имея поддержку в Орде, московские князья явились действительной властью, способной поддержать порядок и тишину не только в своем уделе, но и во всей Владимиро-Суздальской области. Это было так важно и так желанно для измученного татарами и внутренними неурядицами народа, что он охотно шел под власть Москвы и поддерживал московских князей. К московским князьям приезжало много знатных слуг, бояр со своими дружинами, с юга и из других уделов Суздальских. Поступая на службу к московским князьям, эти слуги усиливали собой рать московскую, но и сами, служа сильному князю, улучшали свое положение и становились еще знатнее. Быть слугой и боярином великого князя было лучше, чем служить в простом уделе; поэтому слуги московских князей старались, чтобы великое княжение всегда принадлежало Москве. Бояре московские были верными слугами своих князей даже и тогда, когда сами князья были слабы или же недееспособны. Так было при великом князе Иване Ивановиче Красном, который был «кроткий и тихий», по выражению летописи, и при его сыне Димитрии, который остался после отца всего девяти лет.

 

М. В. Нестеров. Центральное полотно триптиха «Труды преподобного Сергия». 1897 г.

 

Вместе с боярством и духовенство проявляло особое сочувствие и содействие московским князьям. После того как митрополит Феогност окончательно поселился в Москве, он подготовил себе преемника – московского инока, москвича родом, Алексия, происходившего из знатной боярской семьи Плещеевых. Посвященный в митрополиты, Алексий при слабом Иване Красном и в малолетство сына его Димитрия стоял во главе Московского княжества, был, можно сказать, его правителем. Обладая исключительным умом и способностями, митрополит Алексий пользовался большой благосклонностью в Орде (где он вылечил болевшую глазами ханшу Тайдулу) и содействовал тому, что великое княжение укрепилось окончательно за московскими князьями. На Руси он являлся неизменным сторонником московских князей и действовал своим авторитетом всегда в их пользу. Заслуги св. Алексия пред Москвой были так велики и личность его была так высока, что память его в Москве чтилась необычайно. Спустя пятьдесят лет после его кончины (он умер в 1378 г.) были обретены в основанном им Чудовом монастыре в Москве его мощи и было установлено празднование его памяти. Руководимое св. Алексием русское духовенство держалось его направления и всегда поддерживало московских князей в их стремлении установить на Руси сильную власть и твердый порядок. Как мы знаем, духовенство изначала вело на Руси проповедь богоустановленности власти и необходимости правильного государственного порядка. С большой чуткостью передовые представители духовенства угадали в Москве возможный государственный центр и стали содействовать именно ей. Вслед за митрополитом Алексием в этом отношении должен быть упомянут его сотрудник, преподобный инок Сергий, основатель знаменитого Троицкого монастыря. Вместе с митрополитом Алексием и самостоятельно, сам по себе, этот знаменитый подвижник выступал на помощь Москве во все трудные минуты народной жизни и поддерживал своим громадным нравственным авторитетом начинания московских князей.
За знатными боярами и высшим духовенством тянулось к Москве и все народное множество. Московское княжество отличалось внутренним спокойствием; оно было заслонено от пограничных нападений окраинными княжествами (Рязанским, Нижегородским, Смоленским и др.); оно было в дружбе с Ордой. Этого было достаточно, чтобы внушить желание поселиться поближе к Москве, под ее защиту. Народ шел на московские земли, и московские князья строили для него города, слободы, села. Они сами покупали себе целые уделы у обедневших князей (ярославских, белозерских, ростовских) и простые села у мелких владельцев. Они выкупали в Орде русский «полон», выводили его на свои земли и заселяли этими пленниками, «ордынцами», целые слободы. Так множилось население в московских волостях, а вместе с тем вырастали силы и средства у московских князей.
Таким образом, первые успехи московских князей, давшие им великокняжеский сан, имели своим последствием решительное преобладание Москвы над другими уделами, а это, в свою очередь, вызвало сочувствие и поддержку Москве со стороны боярства, духовенства и народной массы. До конца XIV столетия, при Калите и его сыновьях, рост московских сил имел характер только внешнего усиления путем счастливых «примыслов». Позже, когда московские князья явились во главе всей Руси борцами за Русскую землю против Орды и Литвы, Москва стала центром народного объединения, а московские князья – национальными государями.

Князь Дмитрий Иванович Донской и Куликовская битва

Сыновья Ивана Калиты умирали в молодых годах и княжили недолго. Семен Гордый умер от моровой язвы (чумы), обошедшей тогда всю Европу; Иван Красный скончался от неизвестной причины, имея всего 31 год. После Семена детей не осталось вовсе, а после Ивана осталось всего два сына. Семья московских князей, таким образом, не умножалась, и московские удельные земли не дробились, как то бывало в других уделах. Поэтому сила Московского княжества не ослабела и московские князья один за другим получали в Орде великое княжение и крепко держали его за собой. Только после смерти Ивана Красного, когда в Москве не осталось взрослых князей, ярлык на великое княжение был отдан суздальским князьям. Однако десятилетний московский князь Дмитрий Иванович, направляемый митрополитом Алексием и боярами, начал борьбу с соперниками, успел привлечь на свою сторону хана и снова овладел великим княжением владимирским. Суздальский князь Дмитрий Константинович был великим князем всего около двух лет.
Так началось замечательное княжение Дмитрия Ивановича. Первые его годы руководство делами принадлежало митрополит у Алексию и боярам; потом, когда Дмитрий возмужал, он вел дела сам. Во все время одинаково политика Москвы при Дмитрии отличалась энергией и смелостью.
Во-первых, в вопросе о великом княжении московский князь прямо и решительно стал на такую точку зрения, что великокняжеский сан и город Владимир составляют «вотчину», т. е. наследственную собственность московских князей, и никому другому принадлежать не могут. Так Дмитрий говорил в договоре с тверским князем и так же писал в своей духовной грамоте, в которой прямо завещал великое княжение, вотчину свою, старшему своему сыну.
Во-вторых, в отношении прочих князей Владимиро-Суздальской Руси, а также в отношении Рязани и Новгорода Дмитрий держался властно и повелительно. По выражению летописца, он «всех князей русских привожаше под свою волю, а которые не повиновахуся воле его, а на тех нача посягати». Он вмешивался в дела других княжеств: утвердил свое влияние в семье суздальско-нижегородских князей, победил рязанского князя Олега и после долгой борьбы привел в зависимость от Москвы Тверь. Борьба с Тверью была особенно упорна и продолжительна. Тверской великий князь Михаил Александрович обратился за помощью к литовским князьям, которые в то время обладали уже большими силами. Литовский князь Ольгерд осадил самую Москву, только что обнесенную новой каменной стеной, но взять ее не мог и ушел в Литву. А московские войска затем осадили Тверь. В 1375 г. между Тверью и Москвой был заключен, наконец, мир, по которому тверской князь признавал себя «младшим братом» московского князя и отказывался от всяких притязаний на Владимирское великое княжение. Но с Литвой осталась у Москвы вражда и после мира с Тверью. Наконец, в отношении Новгорода Дмитрий держал себя властно; когда же, в конце его княжения, новгородцы ослушались его, он пошел на Новгород войной и смирил его, наложив на новгородцев «окуп» (контрибуцию) в 8000 рублей. Так выросло при Дмитрии значение Москвы в северной Руси: она окончательно торжествовала над всеми своими соперниками и врагами.
В-третьих, при Дмитрии Русь впервые отважилась на открытую борьбу с татарами. Мечта об освобождении Руси от татарского ига жила и раньше среди русских князей. В своих завещаниях и договорах они нередко выражали надежду, что «Бог свободит от орды», что «Бог Орду переменит». Семен Гордый в своей душевной грамоте увещевал братьев жить в мире по отцову завету, «чтобы не перестала память родителей наших и наша, чтобы свеча не угасла». Под этой свечой разумелась неугасимая мысль о народном освобождении. Но пока Орда оставалась сильной и грозной, иго ее по-прежнему тяготело над Русью. Борьба с татарами стала возможна и необходима лишь тогда, когда в Орде началась «замятня многа», иначе говоря, длительное междоусобие. Там один хан убивал другого, властители сменялись с необыкновенной быстротой, кровь лилась постоянно и, наконец, Орда разделилась надвое и терзалась постоянной враждой. Можно было уменьшить дань Орде и держать себя независимее. Мало того: явилась необходимость взяться за оружие против отдельных татарских шаек. Во время междоусобий из Орды выбегали на север изгнанники татарские и неудачники, которым в Орде грозила гибель. Они сбирались в большие военные отряды под предводительством своих князьков и жили грабежом русских и мордовских поселений в области рек Оки и Суры. Считая их за простых разбойников, русские люди без стеснений гоняли их и били. Князья рязанские, нижегородские и сам великий князь Дмитрий посылали против них свои рати. Сопротивление Руси озлобляло татар и заставляло их, в свою очередь, собирать против Руси все большие и большие силы. Они собрались под начальством царевича Арапши (Араб-шаха), нанесли русским войскам сильное поражение на р. Пьяне (приток Суры), разорили Рязань и Нижний Новгород (1377). За это москвичи и нижегородцы разорили мордовские места, в которых держались татары, на р. Суре. Борьба становилась открытой и ожесточенной. Тогда овладевший Ордой и затем провозгласивший себя ханом князь Мамай отправил на Русь свое войско для наказания строптивых князей; Нижний Новгород был сожжен; пострадала Рязань; Но Дмитрий Иванович московский не пустил татар в свои земли и разбил их в Рязанской области на р. Воже (1378). Обе стороны понимали, что предстоит новое столкновение. Отбивая разбойничьи шайки, русские князья постепенно втянулись в борьбу с ханскими войсками, которые поддерживали разбойников; победа над ними давала русским мужество для дальнейшей борьбы. Испытав неповиновение со стороны Руси, Мамай должен был или отказаться от власти над Русью, или же идти снова покорять Русь, поднявшую оружие против него. Через два года после битвы на Воже Мамай предпринял поход на Русь.
Понимая, что Русь окажет ему стойкое сопротивление, Мамай собрал большую рать и, кроме того, вошел в сношение с Литвой, которая, как мы знаем, была тогда враждебна Москве. Литовский князь Ягайло обещал Мамаю соединиться с ним 1 сентября 1380 г. Узнав о приготовлениях Мамая, рязанский князь Олег также вошел в сношение с Мамаем и Ягайлом, стараясь уберечь свою украинскую землю от нового неизбежного разорения татарами. Не укрылись приготовления татар к походу и от московского князя. Он собрал вокруг себя всех своих подручных князей (ростовских, ярославских, белозерских). Послал он также за помощью к прочим великим князьям и в Новгород, но ни от кого из них не успел получить значительных вспомогательных войск и остался при одних своих силах. Силы эти, правда, были велики, и современники удивлялись как количеству, так и качеству московской рати. По вестям о движении Мамая князь Дмитрий выступил в поход в августе 1380 г. Перед началом похода был он у преподобного Сергия в его монастыре и получил его благословение на брань. Знаменитый игумен дал великому князю из братии своего монастыря двух богатырей по имени Пересвета и Ослебя, как видимый знак своего сочувствия к подвигу князя Дмитрия. Первоначально московское войско двинулось на Коломну, к границам Рязани, так как думали, что Мамай пойдет на Москву через Рязань. Когда же узнали, что татары идут западнее, чтобы соединиться с Литвой, то великий князь двинулся тоже на запад, к Серпухову, и решил не ждать Мамая на своих границах, а идти к нему навстречу в «дикое поле» и встретить его раньше, чем он успеет там сойтись с литовской ратью. Не дать соединиться врагам и бить их порознь – обычное военное правило. Дмитрий переправился через Оку на юг, пошел к верховьям Дона, перешел и Дон, и на Куликовом поле, при устье речки Непрядвы (впадающей в Дон справа) встретил Мамаеву рать. Литовский князь не успел соединиться с ней и был, как говорили тогда, всего на один день пути от места встречи русских и татар. Боясь дурного исхода предстоящей битвы, великий князь поставил в скрытном месте, в дубраве у Дона, особый засадный полк под начальством своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича и боярина Боброка, волынца родом. Опасения Дмитрия оправдались; в жесточайшей сече татары одолели и потеснили русских; пало много князей и бояр: сам великий князь пропал безвестно; сбитый с ног, он без чувств лежал под деревом. В критическую минуту засадный полк ударил на татар, смял их и погнал. Не ожидавшие удара татары бросили свой лагерь и бежали без оглядки. Сам Мамай убежал с поля битвы с малой свитой. Русские преследовали татар несколько десятков верст и забрали богатую добычу. Возвращение великого князя в Москву было торжественно, но и печально. Велика была победа, но велики и потери. Когда, спустя два года (1382), новый ордынский хан, свергший Мамая, Тохтамыш внезапно пришел с войском на Русь, у великого князя не было под руками достаточно людей, чтобы встретить врага, и он не смог их скоро собрать. Татары подошли к Москве, а Дмитрий ушел на север. Москва была взята татарами, ограблена и сожжена; разорены были и другие города. Татары удалились с большой добычей и с полоном, а Дмитрий должен был признать себя снова данником татар и дать хану заложником своего сына Василия. Таким образом, иго не было свергну то, а северная Русь была обессилена безуспешной борьбой за освобождение.

 

Битва на реке Воже. Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI в.

 

Тем не менее Куликовская битва имела громадное значение для северной Руси и для Москвы. Современники считали ее величайшим событием, и победителю татар, великому князю Дмитрию, дали почетное прозвище «Донского» за победу на Дону. Военное значение Куликовской победы заключалось в том, что она уничтожила прежнее убеждение в непобедимости Орды и показала, что Русь окрепла для борьбы за независимость. Набег Тохтамыша не уменьшил этого значения Мамаева побоища: татары одолели в 1382 г. только потому, что пришли «изгоном», внезапно и крадучись, а Москва их проглядела и не убереглась. Все понимали, что теперь Русь не поддастся, как прежде, нашествиям Орды и что татарам можно действовать против Руси только нечаянными набегами. Политическое же и национальное значение Куликовской битвы заключалось в том, что она дала толчок к решительному народному объединению под властью одного государя, московского князя. С точки зрения тогдашних русских людей, события 1380 г. имели такой смысл: Мамаева нашествия со страхом ждала вся северная Русь. Рязанский князь, боясь за себя, «изменил», войдя в покорное соглашение с врагом. Другие крупные князья (суздальско-нижегородские, тверской) притаились, выжидая событий. Великий Новгород не спешил со своей помощью. Один московский князь, собрав свои силы, решился дать отпор Мамаю и притом не на своем рубеже, а в диком поле, где он заслонил собой не один свой удел, а всю Русь. Приняв на себя татарский натиск, Дмитрий явился добрым страдальцем за всю землю Русскую; а отразив этот натиск, он явил такую мощь, которая ставила его естественно во главе всего народа, выше всех других князей. К нему, как к своему единому государю, потянулся весь народ. Москва стала очевидным для всех центром народного объединения, и московским князьям оставалось только пользоваться плодами политики Донского и собирать в одно целое шедшие в их руки земли.

Преемники Донского

Донской умер всего в 39 лет и оставил после себя несколько сыновей. Старшего, Василия, он благословил великим княжением Владимирским и оставил ему часть в Московском уделе; остальным сыновьям он поделил прочие города и волости своего московского удела. При этом в своем завещании он выразился так: «а по грехом отыметь Бог сына моего князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев удел». На основании этих слов второй сын Дмитрия, Юрий, считал себя наследником своего старшего брата как в московских землях, так и в великом княжении. В этом он был неправ, потому что Дмитрий имел в виду только тот случай, если бы Василий умер бездетным; вообще же московские князья держались в своих завещаниях начала семейного наследования, а не родового, и сами звали себя «вотчинниками» великокняжеских и своих удельных земель.
Великий князь Василий Дмитриевич (1389–1425) был человек безличный и осторожный. При нем Москва захватила Нижний Новгород у суздальских князей в виде обычного в то время примысла. Великий князь опирался в этом деле на хана Тохтамыша, который дал ему ярлык на Нижний сверх ярлыка на великое княжение. Но когда Тохтамыш был свергнут азиатским ханом Тимур-Ленком или Тамерланом, то отношения с татарами у Василия испортились. Русь ожидала страшного татарского нашествия и готовилась к обороне. Великий князь собрал большое войско и стал на своем рубеже, на берегу Оки, решившись отразить врага. Москва была готова к осаде. Митрополит Киприан, для того, чтобы поддержать бодрость в народе, подал мысль принести в Москву главную святыню всего великого княжения – Владимирскую икону Богоматери, привезенную во Владимир с юга князем Андреем Боголюбским. (С тех пор эта икона остается в московском Успенском соборе.) Но Тамерлан не дошел до Оки и от города Ельца повернул назад (1395). По-видимому, внезапное отступление страшного татарского завоевателя было истолковано Русью как знак татарской слабости. Великий князь прекратил уплату выхода и не оказывал никакого почтения ханским послам. Орда тогда замыслила набег на Русь. Татарский князь Едигей внезапно и скрытно, обманом, вторгся в Русскую землю и осадил Москву. Великий князь ушел на север, а Едигей разорил почти все его области и, взяв «окуп» с Москвы, безнаказанно вернулся в Орду. Таковы были отношения к татарам. С Литвой у Василия также шла вражда, как и у его отца. Постоянно усиливаясь, литовские князья подчиняли себе русские области на верховьях Днепра и Зап. Двины. Но к тому же стремилась и Москва, собиравшая к себе русские земли. Несмотря на то, что великий князь московский был женат на дочери великого князя литовского Витовта (Софии), между ними дело доходило до открытых войн. Столкновения закончились тем, что границей владений Литвы и Москвы была признана р. Угра, левый приток Орды. Примирившись с тестем, Василий Дмитриевич вверил Витовту попечительство над своим сыном, а его внуком, великим князем Василием Васильевичем. Это была минута наибольшего превосходства Литвы над Московской Русью.
Великий князь Василий Васильевич, по прозвищу Темный (т. е. слепой), остался после своего отца всего десяти лет. Его княжение (1425–1462) было очень беспокойно и несчастливо. Дядя великого князя, Юрий Дмитриевич, не желал признавать малолетнего племянника великим князем, желал себе старшинства и по смерти Витовта (1430) начал открытую борьбу с племянником за Москву и Владимир. В борьбе приняли участие и сыновья Юрия: Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Юрий опирался на свой богатый галичский удел (Галич Мерский на верховьях р. Костромы). За Василия же Васильевича стояли большинство населения, духовенство и боярство. Москва много раз переходила из рук в руки. Юрий умер, обладая Москвой, на великом княжении. После него особенно действовал против Василия Васильевича Василий Косой; но был пойман и ослеплен по приказанию великого князя. За то Дмитрий Шемяка, когда взял верх над Василием Васильевичем, ослепил его самого (1446). Борьба шла почти все княжение Темного и окончилась полной победой великого князя над Шемякой и другими удельными князьями, державшими его сторону. В 1450 г. Шемяка был разбит в большом сражении при Галиче, бежал в Новгород и там вскоре погиб, говорят, от отравы. Земли его были взяты на великого князя, так же как и земли его союзников. В борьбе галичских князей с великим князем в последний раз в северной Руси выступает старый принцип родового наследования и старшинства дядей над племянниками. Московский обычай вотчинного наследования от отца к сыну восторжествовал здесь над старым порядком решительно и бесповоротно благодаря всеобщему сочувствию: народ уже оценил преимущества семейного наследования, ведшего к установлению единовластия, желаемого страной.
Во время московской усобицы татары беспокоили русские земли, как и в прежнее время, воровскими набегами. Распадение Золотой Орды выражалось, между прочим, в том, что татарские князья все в большем числе изгонялись из Орды во время междоусобий и должны были искать себе пристанища. Одни из них мирно просились и поступали на службу к московским князьям, другие же начинали разорять русские земли и сами попадали под удары русских. Из таких изгнанников особенно заметен в это время был хан Улу-Махмет. Разорив русские волости по Оке, он пошел на Волгу и устроил себе город Казань на р. Казанке, близ впадения ее в Волгу. Основав там особое Казанское царство, он оттуда начал громить Русь, доходя в своих набегах до самой Москвы. Великий князь Василий Васильевич вышел против татар, но под Суздалем был разбит и взят татарами в плен (1445). В Москве началась паника, ждали татар; но татары не пришли. Они выпустили великого князя за большой выкуп, который был собран с народа и пришелся ему тяжко. Неудовольствие народа усилилось еще и оттого, что с великим князем, когда он вернулся из плена, приехало в Москву много татар на службу. Москвичам казалось, что великий князь «татар и речь их любит сверх меры, а христиан томит без милости». Тогда-то Шемяка, воспользовавшись настроением народа, захватил великого князя и осмелился его ослепить.

 

Пленный Василий Темный приносит клятву на распятии о выплате выкупа перед ханом. Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI в.

 

При многострадальном князе Василии Васильевиче произошло важное событие в жизни русской церкви. Как известно, в 1439 г. на соборе православного и католического духовенства во Флоренции была совершена уния церквей восточной и западной. Император и партиарх константинопольские искали этой унии, надеясь, что когда будет уничтожена церковная распря востока и запада, тогда папа и западные государи помогут грекам в их борьбе с турками. Погибая от турок, греческие власти готовы были на всякие уступки папе, и уния поэтому была устроена так, что греки сохраняли свой церковный обряд, но признавали все католические догматы и главенство пап. В то самое время, когда в Царьграде готовились к собору, надо было назначить на Русь митрополита. Назначили ученого грека, очень склонного к унии, Исидора. Приехав в Москву, он сейчас же стал собираться на собор в Италию, отправился туда с большой свитой и там стал одним из самых ревностных поборников соединения с латинством. Обласканный папой, возвратился он в 1441 г. в Москву и объявил о состоявшемся соглашении с Римом. Но в Москве соглашения не приняли, так как сами же греки целыми столетиями воспитывали в русских ненависть к католичеству. Исидор был взят под стражу и ухитрился бежать, «изшел бездверием», скрылся в Литву и оттуда перебрался в Италию. А в Москве решились отделиться от константинопольского патриархата, который предал православие папе, и впредь самим ставить себе митрополита по избранию собора русских архиереев. Новым порядком и был поставлен в митрополиты московские рязанский епископ Иона. В то же время в юго-западной Руси, на старой киевской митрополии, водворились особые митрополиты, по-прежнему назначаемые из Константинополя.
Назад: Сергей Федорович Платонов Полный курс лекций по русской истории Избранные главы
На главную: Предисловие