Действие второе
Покой во дворце
Царевич Федор, царевна Ксения и герцог Христиан датский.
Федор.
Вот уж который день, брат Христиан,
Мы сходимся с тех пор, как ты помолвлен
Со Ксенией, и каждый раз тебя,
Мне кажется, мы оба больше любим,
Могли б тебя мы слушать без конца,
Но ты досель о родине нам только
Рассказывал своей…
Ксения.
Да, королевич,
Пора, чтоб ты нам о себе поведал.
Уже давно спросить тебя хочу я:
Как вырос ты? И как доселе жил?
И как во Фландрии сражался?
Федор.
Все,
Все расскажи нам, Христиан. Мы стали
Теперь с тобой родные; вместе нам
Пришлося жить, так надо знать друг друга!
Ксения.
Начни с начала. Детство нам свое
Сперва скажи!
Христиан.
Несложная то повесть,
Царевна, будет: мой отец, король,
Со мной простясь, услал меня ребенком
Из города в норвежский дальний замок
И указал там жить – зачем? не знаю.
Мрачны картины первых лет моих:
Среди туманов северной природы,
Под шум валов и сосен вековых
Прошли мои младенческие годы.
Мне помнятся раскаты непогоды,
Громады гор, что к небу вознеслись,
С гранитных скал струящиеся воды
И крутизна, где замок наш повис.
Ребенком там, в мечтанье одиноком,
Прибою моря часто я внимал
Или следил за ним веселым оком,
Когда в грозу катил за валом вал
И, разбиваясь о крутые стены,
Отпрядывал потоком белой пены.
И с ранних пор сказанья старины,
Морских бойцов походы и сраженья,
Отважные мне навевали сны,
И вдаль меня манили приключенья.
В один покой случайно я проник;
Висели латы там под слоем пыли,
А на столе лежало много книг —
Норвежские то летописи были.
Я стал читать – и ими, как огнем,
Охвачен был сильнее с каждым днем,
И ярче все являлись мне виденья:
Богатыри, и схватки, и сраженья.
Так время шло. Четырнадцати лет
Я призван был в столицу. Новый свет
Открылся мне. Я с радостию детской
Предался жизни су́етной и светской —
Но ненадолго. Праздности моей
Стыдиться стал я скоро. Прежних дней
Воскресли сны и прежние виденья:
Все те же сечи, схватки и сраженья.
И думал я: настанет ли тот день,
Когда мечта, которую с любовью
Я все ловлю, как веющую тень,
Оденется и плотию и кровью?
И он настал. Вскипел великий бой,
Священный бой за веру и свободу:
Испании владыка встал войной,
Грозя цепями вольному народу.
Во Фландрию тогда Европы всей
Стекалися единоверных рати —
И из тюрьмы я вырвался моей
На выручку преследуемых братий.
Федор.
Да, Христиан, мы слышали про то,
Как ты с испанцем бился под Остендом.
Счастли́в же ты! Тебе уж двадцать лет!
Ты мог уже свои изведать силы,
Ты сам себя на деле испытал —
А я!
Христиан.
Тебе, царевич, суждена
Блистательнее доля. Ты стоишь
Близ своего отца, чтоб у него
Державою учиться управлять,
Как те князья, которые отвсюду
Съезжалися в испанский стан учиться
У Спи́нолы, у пармского вождя,
Как управлять осадою.
Федор.
Ты прав;
Отца пример перед собою видеть,
То счастье для меня, и лучшей доли
Я б не желал, как только научиться
Ему в великом деле помогать.
Но не легко дается та наука,
А праздным быть несносно. Ты ж успел
Узнать войну, ты отражал осаду,
Ты слышал пушек гром, пищалей треск,
Вокруг тебя летали ядра…
Христиан.
Да,
И я узнал, что мужество и сила
Должны теперь искусству уступать;
Что не они уже решают битвы,
Как в славные былые времена,
И грустно мне то стало. Но меня
Поддерживала мысль, что я служу
Святому делу.
Ксения.
И за это мне
Ты, королевич…
Федор.
Сразу полюбился?
Так, Ксенья?
Ксения.
Так. Но я бы знать хотела,
Его спросить хотела б я: как он
Чужую мог заочно полюбить?
Христиан.
Легко мне дать ответ тебе, царевна:
Ты не была чужая для меня!
Царя Бориса чтит весь мир. Далеко
О нем молва в Европе разнеслась;
Кому ж его вблизи случалось видеть,
Обвороженный возвращался тот
На родину; но прославлял он столь же
Величие правителя Русии,
Сколь совершенства дочери его.
Кто б ни был то, посланник, или пленный,
Или купец ганзе́йский – ни один
Не забывал царевну Ксенью славить,
Ее красу, и ум превозносить,
И неземную, ангельскую кротость.
Рассказы те в мою запали душу;
А дальний твой, несхожий с нашим край,
Все, что молва о нем к нам приносила:
Разливы рек, безбережные степи,
Снега и льды, обычай, столь отличный
От нашего; державы христианской
Азийский блеск, с преданьями отцов
Нам общими – все это, как нарочно,
Набросило волшебный некий свет
На образ твой. Ты мне предстала тою,
С кем связан я таинственной судьбою…
Тебя добыть не мыслил я тогда,
Но образ твой светил мне, как звезда,
Приковывал мои невольно взоры —
И в шуме битв, в пылу кипящих сил,
Я, рыцаря заслуживая шпоры,
Тебе, царевна, мысленно служил!
Федор.
Брат Христиан, как странно и как ново
Мне речь твоя звучит! Не думал я,
Чтоб можно было полюбить кого,
Не знаючи иль не видав. Но правда
Мне слышится в твоих словах, и вместе
В них будто что-то чуется родное;
И хорошо с тобой мне, Христиан,
Так хорошо, как будто после долгой
Разлуки я на родину вернулся.
И Ксенья вот задумалась, смотри!
Ксения.
Задумалась я вправду. Новый мир
Ты, королевич, мне открыл. У нас
Не любят так. У нас отцы детей
Посватают, не спрашивая их,
И без любви друг к другу под венец
Они идут. Я, признаюсь, всегда
Дивилася тому.
Федор.
Обычай этот
К нам от татар привился, а до них
Вольна была невеста жениха
Сама избрать.
Христиан.
Гаральд норвежский наш
Дочь Ярослава русского посватал.
Но не был он в ту пору знаменит
И получил отказ от Ярославны.
Тогда, в печали, бросился он в сечи,
В Сицилии рубился много лет
И в Африке и наконец вернулся
В град Киев он, победами богат
И несказа́нной славою, и Эльса
Гаральда полюбила.
Федор.
Да, в то время
Стекалось в Киев много женихов.
Другая Ярославна за Индри́ка
Французского пошла, а третья дочь —
За короля венгерского Андрея.
Всем трем отец дал волю выбирать.
Тогда у нас свободней, Христиан,
И лучше было. В те́ поры у немцев
Был мрак еще, а в Киеве считалось
Уж сорок школ. Татары все сгубили.
Христиан.
Отец твой то, царевич, воскресит,
Вознаградит потерянное время!
Ксения.
Да, Христиан. Но, верь мне, ты не знаешь
Еще отца! Доселе видел ты
Его дела; но если б видеть мог ты
Его любовь к земле, его заботу,
Его печаль о том, чего свершить
Он не успел, его негодованье
На тех людей, которые б хотели
Опять идти по-старому – и вместе
Терпенье к ним, и милость без конца —
Тогда бы ты узнал его!
Христиан.
Хотя бы
Его не знал я вовсе – и тогда
Он за любовь великую твою
Мне б дорог стал!
Ксения.
Не потому его
Люблю я, Христиан, что он отец мне;
Нет, я за то люблю его, что он
Так мало мыслит о себе!
Федор.
То правда;
Лишь об одной земле его забота:
Татарщину у нас он вывесть хочет,
В родное хочет нас вернуть русло́.
Подумаешь: и сами ведь породой
Мы хвастаться не можем; от татар ведь
Начало мы ведем!
Христиан.
Но двести лет
Вы русские. Татарской крови мало
Осталось в вас.
Федор.
Ни капли не осталось!
И вряд ли бы нашелся на Руси,
Кто б ненавидел более татар,
Чем мы с отцом.
Христиан.
Они навряд ли также
Царя Бориса любят с той поры,
Как он разбил, при Федоре, их силу!
Федор.
Ведь вот теперь сидим мы здесь втроем
И говорим свободно, а в народе
Ведь думают, что Ксеньи и доселе
Ты не видал, что ты ее увидишь
Лишь под венцом! А вместе показаться
И думать вам нельзя, того обычай,
Вишь, не велит! Хотелось бы мне знать:
Когда она не пряталась, пока
Невестой не была, зачем теперь
Ей прятаться!
Ксения.
Нельзя, сказал отец,
Все разом переделать; глубоко́
Пустил у нас чужой обычай корни
И медленно выводится.
Федор.
К прискорбью!
И матушка вот следует ему.
Ей нелюбо, что видеться дозволил
Вам двум отец. Она бы под замком
Тебя держать хотела!
Ксения.
Не вини
Ты нашу мать за это, королевич.
Не всякому дано так ясно видеть,
Как батюшке.
Федор.
Не то одно. Что грех
Уж нам таить! Еще за то косится
На Христиана наша мать, что он
Не нашей веры.
Ксения (к Христиану).
Но ведь нашу веру,
Не правда ль, примешь ты?
Христиан.
Не торопи
Меня, царевна. В этом Бог волён.
Учителей я ваших обещал
С благоговеньем выслушать, но только
По убежденью откажусь от веры
Моих отцов.
Ксения.
Тогда спокойна я.
Не можешь, королевич, не принять
Ты нашей веры. Без греха могу я
Тебя любить.
Федор.
А я уж и подавно!
Дадим же мы втроем обет друг другу
Любить друг друга, помогать друг другу,
Не мыслить врозь и вместе жить всегда!
Ты, Ксения, согласна?
Ксения.
Всей душой!
Федор.
Ты, Христиан?
Христиан.
И сердцем и душою!
Федор.
Но в тайне пусть союз наш остается!
Тем крепче будет он. Подумай только,
Чего не сможем сделать мы втроем!
Ты нас учи всему, чем превосходна
Твоя земля, а мы со Ксеньей будем
Тебя знакомить с Русью!
Христиан.
Дай мне Бог
Ей вместе с вами послужить!
Федор.
Втроем
Мы воскресим то время, о котором
В старинных книгах ты читал, когда
Так близки были наши деды. Боже!
Продли отцу его надолго дни,
Чтоб Русью стала снова Русь!
Ксения.
Господь
Услышь тебя, Феодор!
Стольник (отворяя дверь).
Царь идет!
Борис (входя).
Я перервал ваш, дети, разговор.
Вы горячо о чем-то толковали.
Что, Христиан? Успел ты на Руси
Обжиться с нами?
Федор.
Да, отец! Он русский!
И русский он обычай перенял:
Он на пути к Москве, себе в забаву,
Смирял неезженых коней!
Борис.
Нам Власьев
И Салтыков так донесли. Ты любишь
Искать везде опасность, Христиан,
То укрощать коней, то по волнам
Ладьею править в бурю?
Христиан.
Государь,
Я да́тчанин. Нам, как и русским, любо,
Когда не тру́бит бранная труба,
Изведывать уменье или силу
Над чем пришлось.
Борис.
Но Ксении моей
Твоя отвага да́ровая может
Не по́ сердцу прийтись.
Христиан.
Царевна Ксенья!
Скажи сама, по правде: жениха
Ты робкого могла ли б полюбить?
Ксения.
Нет, королевич.
Борис.
Если бы у нас
Была война, тогда бы, Христиан,
Ты удаль мог свою нам показать!
Христиан.
О, помяни ж ты это слово, царь!
И если кто войну тебе объявит,
Дай русскую вести мне рать! Клянусь,
Я победить врагов твоих сумею
Иль умереть, отец мой, за тебя!
Федор.
А мне, отец, дозволь идти с ним вместе!
Обоим нам дай кровью послужить
Родной земле!
Борис.
Любезен мне ваш пыл
И ваша доблесть, юноши, но Русь
Ограждена от войн теперь надолго.
Не чаем мы вторжения врагов;
Соседние наперерыв державы
Нам предлагают дружбу и союз;
Совместников на царство мы не знаем;
Незыблем наш и тверд стоит престол —
И мирными придется вам делами
Довольным быть.
Стольник (входит).
Великий государь, —
Боярин Годунов, Семен Никитич!
Борис.
Пускай войдет!
Федор.
Пойдем, брат Христиан,
Пойдем, сестра. У батюшки дела!
Все трое уходят. Входит Семен Годунов.
Борис (смотрит на него с удивлением).
Что сталося с тобой? Чем так, Никитич,
Встревожен ты?
Семен Годунов.
Великий государь,
Есть чем тревожиться! Возникнул слух:
Царевич жив!
Борис.
Жив кто?
Семен Годунов.
Царевич Дмитрий!
Борис.
С ума ты, что ль, сошел?
Семен Годунов.
И сам бы рад
Так думать, царь; но с разных к нам сторон
Все та же весть приходит: жив Димитрий!
Борис.
Кто слышал эту весть?
Семен Годунов.
На площадях,
В корчмах, везде, где только два иль три
Сойдутся человека, тотчас шепчут
Они о том промеж себя.
Борис.
И что ж
По-ихнему? Как тот царевич Дмитрий
Воскреснуть мог?
Семен Годунов.
Все та же басня, царь!
Борис.
Какая басня? Говори!
Семен Годунов.
Ты помнишь —
Когда, падучим схваченный недугом,
Упал на нож и закололся он —
Ты помнишь…
Борис.
Ну?
Семен Годунов.
Нагие оболгали
Тебя, что будто…
Борис.
Помню басню их.
Ну, что ж? Когда б и вправду так случилось,
Как мог воскреснуть он?
Семен Годунов.
Убийцы, мол,
Ошиблися – зарезали другого.
Борис (вставая).
Кто смеет это говорить? Его
Весь Углич мертвым видел! Ошибиться
Не мог никто! Клешнин и Шуйский, оба
Его в соборе видели! Нет, нет,
То слух пустой; рассеется он скоро,
Как ветром дым. Но злостным на меня
Я вижу умысел. Опять в том деле
Меня винят. Забытую ту ложь
Из пыли кто-то выкопал, чтоб ею
Ко мне любовь Русии подорвать!
Семен Годунов.
Романовы Черкасских угощали
Вчерашний день. За ужином у них
Шла речь о том же. Слуги донесли.
Борис.
Романовы? Которых я щадил?
Они молву ту распускают? Нет —
Нет, этого терпеть нельзя!
Семен Годунов.
Давно бы
Так, государь!
Борис.
Не будем торопиться —
Их чтит народ…
Семен Годунов.
Лишь развяжи мне руки!
Борис (про себя).
Преступником в глазах народа царь
Не может быть. Чист и безгрешен должен
Являться он, чтобы не только воля
Вершилася его без препинанья,
Но чтоб в сердцах послушных как святыня
Она жила!
(К Семену Годунову.)
С Романовыми я
Повременю. Но если кто в народе
Дерзнет о слухе том лишь заикнуться —
В тюрьму его! Ступай, разведай, как
И кем тот слух посеян на Москве?
До корня докопайся – и о всем
Мне донеси!
Семен Годунов уходит.
(Один.)
Нет, этого нельзя,
Нельзя терпеть! Хоть я не царь Иван,
Но и не Федор также. Против воли
Пришлось быть строгим. Человек не властен
Идти всегда избра́нным им путем.
Не можем мы предвидеть, что с дороги
Отклонит нас. Решился твердо я
Одной любовью править; но когда
Держать людей мне невозможно ею —
Им гнев явить и кару я сумею!
Покой царицы Марии Григорьевны
Царица и дьяк Власьев.
Царица.
Скажи мне все; не бойся молвить правду;
Твои слова не выйдут из покоя
Из этого. Когда ты с Салтыковым
Был в датскую посы́лан землю сватом,
Что́ ты узнал о женихе?
Власьев.
Все вести
О нем я, матушка-царица, прямо
Как слышал, так и отписал к царю,
Не утаил ни слова.
Царица.
Не хитри
Со мной, голубчик. Ты, чай, боле знаешь,
Чем отписал. Зачем король покойный
Услал его ребенком от себя?
Власьев.
Не ведаю, великая царица.
Царица.
Я ведаю. Король не почитал
Его за сына. Так ли?
Власьев.
Видит Бог,
О том не знаю.
Царица.
Афанасий Власьич,
Тебе со мной ломаться не расчет.
Ты думный дьяк, да только ведь и мы
Не из простых. Иным словечком нашим
Тебе не след бы брезгать. В гору может
Оно поднять, да и с горы содвинуть!
Ну, говори ж, да не утай, дружок:
Ведь до рожденья этого Хрестьяна
В совете быть король уж перестал
С своею королевой?
Власьев.
Были толки.
Царица.
Ну, видишь ли!
Власьев.
Великая царица,
Где ж толков не бывает? Мало ль что
Болтает люд! По смерти королевы
Король вернул его к себе; и жил же
Он при дворе с своим со старшим братом,
Как королевский сын!
Царица.
Не зауряд ли?
И старший брат, теперешний король,
Кажись, не больно жаловал его.
Так, что ли?
Власьев.
Всяко люди говорят;
Язык-то, благо, без костей. Не знаю,
Как было прежде, ноне же они
В согласии; король его зовет
Своим любезным братом.
Царица.
А когда
Захочет царь, как он уже задумал,
Его эстонским сделать королем,
Тогда его как братец будет звать?
Дороже, чай, эстонская земля
Ему родства покажется с царем!
Найдутся и улики. Ксенья ж наша
Очутится за неким басурманом
Без племени и роду!
Власьев.
Эх, царица!
Бояться волка – не ходить и в лес!
Что толковать, когда царевна Ксенья
Помолвлена!
Царица.
Помолвка не венец.
Когда бы ты, голубчик, согласился
Сказать царю, что́ мне ты повестил…
Власьев.
Побойся Бога, матушка-царица,
Я ничего не говорил тебе!
Царица.
Ну, ну, добро! Мы знаем то, что́ знаем;
Ступай, дружок, не бойся ничего!
Власьев уходит.
(Обращаясь к двери.)
Дементьевна!
Дементьевна (входя).
Здесь, матушка-царица!
Царица.
Ну, что ты там про них узнала?
Дементьевна.
Встали
Ранехонько; на Воробьевы горы
Поехали; с царевичем жених
Все ехал рядом; много говорили
Промеж собой; смеялися; потом
Скакались вместе; обскакал жених
Царевича; но этот ничего,
Сам будто рад; души, вишь, в нареченном
Не чает зяте!
Царица.
С толку вовсе не́мчин
Его уж сбил.
Дементьевна.
Вернулися к закуске;
Откушавши с царевною втроем,
В покое царском вместе оставались,
Как царь поволил.
Царица.
Новые порядки
Заводит царь. Он с ними, что ль, сидел?
Дементьевна.
Нет, матушка; спустя часок изволил
Войти в покой; пришел Семен Никитич,
Они ж ушли: царевич с женихом,
Царевна во светлицу.
Царица.
А часок
Таки сидели вместе? Ну, конечно,
Коль выдают за не́мчина ее,
Так и обычай надо ей немецкий
Перенимать. Что слышала еще?
Дементьевна.
Боярыня вернулась Василиса
Из Киева. Твои повидеть очи
Ждет позволенья.
Царица.
Милости прошу.
Пускай войдет.
Дементьевна уходит. Входит Волохова и кланяется в землю.
Здорово, Василиса!
Вернулась с богомолья своего?
Ну что, голубушка? Как можешь?
Волохова.
Терпит
Господь грехам, великая царица!
Царица.
Что ж? Видела Печерскую ты лавру?
Чай, хорошо?
Волохова.
Ох, матушка-царица,
Как хорошо! Ох, ох, как хорошо!
Просвирку вот там вынула во здравье
Твое, царица; а вот эту вот
За упокой родителя твого,
Григория Лукьяныча!
Царица.
Спасибо,
Голубушка. Ну, что путем-дорогой
Узнала ты?
Волохова.
Чудесное настало,
Царица, время. Знаменья являет
Везде Господь: всходили три луны
Намедни враз; теленком двухголовым
Корова отелилась; колокольни
От ветра падают. И все то мне
Печерский некий старец толковал:
Великие настанут перемены,
И скоро-де совсем не будет можно
Узнать Руси!
Царица.
Да. И теперь ее,
Пожалуй, не узнаешь. Чай, слыхала?
Посватали царевну!
Волохова.
Как не слышать!
От радости, поверишь ли, царица,
И ноги подкосились!
Царица.
Ну, немного
Тут радости.
Волохова.
Как, матушка?
Царица.
Да разве
Своих князей-то не было? Не то
В Литве князей довольно православных!
Чай, каждый рад бы выехать к царю,
Аксиньюшку посватать!
Волохова.
А еще бы!
Еще б не рад!
Царица.
Чем не́мчина Бог весть
Отколь выписывать.
Волохова.
Ах, свет-царица!
Сказать ли правду? Как узнала я,
Что не́мчин он, так и кольнуло в сердце!
Ей-богу, право!
Царица.
Слушай, Василиса:
Ведь неспроста оно могло случиться!
Волохова.
А именно, что неспроста, царица!
Не с ветру, матушка!
Царица.
Он, окаянный,
Приворожил царевну. И царя
С царевичем, должно быть, обошел.
Я Федора не узнаю́ с тех пор,
Как на Москву жених приехал. Смотрит
Ему в глаза, и только!
Волохова.
Право дело,
Царица-матушка! Вестимо, так!
Признаться, я о том лишь услыхала,
И говорю: Владычица святая!
Тут приворот!
Царица.
А как по-твоему?
Помочь нельзя?
Волохова.
Как, матушка-царица,
Как не помочь! Разведать только надо:
В чем сила-то его? Да эту силу
И сокрушить. Следок его, царица,
Дай вынуть мне и погадать на нем.
Царица.
Ну, а потом?
Волохова.
Потом его и силу
Мы сокрушим. Есть корешок такой.
Царица.
Спасибо, мать. Прости ж теперь. Об этом
С тобою после потолкуем мы.
Волохова уходит.
(Одна.)
Спесив уж больно стал со мной Борис
Феодорыч. Дочь вздумал, не спросясь
У матери, за басурмана выдать!
Нет, погоди! Еще поспорим вместе!
Лес. Разбойничий стан
Атаман Хлопко-Косолап сидит на колоде. Перед ним есаул Решето. Другие разбойники стоят или сидят отдельными кружками.
Хлопко.
Хорош бы день, да некого бить. Кто сегодня на Калужской за́секе?
Решето.
Саранча с десятью молодцами.
Хлопко.
А у Красного Столба?
Решето.
Шестопер с Поддубным. Митька сидит коло московской дороги.
Хлопко.
Один, что ли?
Решето.
Кого ему еще? Он и один десятерых сто́ит!
Подходит есаул Наковальня.
Наковальня.
Атаман! Обходчики еще пять человек крестьян привели; к тебе просятся. Вот уж третья артель на этой неделе.
Хлопко.
Эк их подваливает! Кажинный день новые! Давай сюда.
Наковальня уходит.
(К Решету.)
А повесили тех молодцов, что к нам воевода вчера подослал?
Решето.
Чем свет обоих вздернули.
Хлопко.
Ладно.
Наковальня возвращается с пятью крестьянами. Они кланяются Хлопку в пояс.
Голоса.
В ноги! В ноги!
Крестьяне кланяются в ноги.
Хлопко.
Зачем пришли?
Крестьяне.
К твоей милости!
Хлопко.
Чего просите?
Один крестьянин.
Защити, отец родной. От вотчинников своих утекли. Хотим служить тебе вольными людьми!
Хлопко.
Что, солоно, чай, на привязи пришлось?
Другой крестьянин.
Невмоготу, родимый. Работы ну-тебе, а уходить не смей. Напред того, бывало, не́любо тебе у кого – иди куда хошь! Который вотчинник будет пощедли́вей, к тому и иди! А ноне, каков ни будь, где тебя указ тот застал, там и сиди; хошь волком вой, а сиди!
Хлопко.
Спасибо царю: о нас постарался; нашего полку прибыло.
Все крестьяне.
Защити, отец! Прими к себе!
Хлопко.
Много вас приходит; да так уж быть, приму. А уговор такой: что́ прикажу – то, не разговаривая, делать. А кто что не так – одна расправа: петля на шею. Согласны?
Крестьяне.
Согласны, батюшка! Будем служить тебе!
Хлопко.
Ну, ступайте в курень!
Крестьяне уходят. Является посадский.
Посадский.
Кто здесь Хлопко?
Разбойники.
Этот откуда выскочил? – Кто он такой? С неба свалился? – Да ты знаешь ли, куда попал? – Смотри, и шапки не ломает!
Посадский.
Глухи вы, что ли? Где атаман ваш?
Один разбойник.
Вишь, какой шустрый! Да ты разве о двух головах?
Посадский.
А вы, чай, с придурью? Да я и без вас найду его! (Осматривается и идет прямо на атамана.) Ты Хлопко-Косолап!
Хлопко.
Косолап и есть. Неладно скроен, да крепко сшит. Побываешь в моих лапах – узнаешь меня!
Посадский.
Хаживали на медведя, не в диковину нам.
Ропот.
А коли ты атаман, так чего смотришь? За полверсты отсель меня с двумя товарищи остановил тюлень какой-то, здоровее тебя будет. Я ему толкую: мы к тебе; а он, увалень, не говоря ни слова, сгреб их двух да и потащил.
Разбойники.
Ха-ха-ха! Да это они на Митьку наткнулись!
Посадский.
Я бы разбил ему череп, да с тобой ссориться не хотел.
Хлопко.
Эй, милый человек! Да ты, я вижу, без чинов!
Посадский.
Не в моем обычае.
Хлопко.
А вот я тебя, душа моя, сперва на сук вздерну, а потом спрошу об имени-прозвище.
Посадский.
Ну, нет, шутишь. Раздумаешь вздернуть!
Хлопко.
Да кто ж ты такой?
Посадский.
Сперва пошли свободить товарищей, а пока дай горло промочить. (К разбойникам.) Эй! Вина! (Садится рядом с Хлопком.) Я к тебе за делом, дядя; ты нужен мне. Как по-твоему, кто у нас царь на Руси?
Хлопко.
Да ты и вправду не шутишь ли со мной?
Посадский.
Я не шучу. А ты не отлынивай, говори: кто царь на Руси?
Хлопко.
Как кто? Борис Федорыч!
Посадский.
Неправда! Не отгадал! Дмитрий Иваныч.
Хлопко.
Какой, шут, Дмитрий Иваныч?
Посадский.
Да разве их два? Вестимо какой! Сын царя Ивана! Тот, кого вор Годунов хотел извести, да не извел! Тот, кто собирает рать удальцов, на Москву вернуться, свой отцовский стол завоевать! Не веришь? Я от него к тебе прислан. Он жалеет вас; зовет тебя, со всеми людьми, к литовскому рубежу!
Разбойники столпляются вокруг посадского.
Говор.
Слышь, слышь! Царевич зовет! Недаром шла молва, что жив царевич!
Хлопко.
Молву-то мы знаем, да кто ж мне порукой, что этот к нам не подослан?
Посадский.
Какой тебе поруки? Через месяц, много через два услышишь о Дмитрии. Чем тебе здесь от Борисовых воевод отстреливаться, иди ко Брянску лесными путями, становись под царский стяг! Великий государь пожалует тебя; у него с тобой один супостат – вор Годунов!
Хлопко.
А, черт возьми, пожалуй, и правда!
Шум за сценой. Является Митька, таща за шиворот одной рукой Мисаила Повадина, другой – Григория Отрепьева.
Разбойники.
Вот он и Митька! Ай да Митька! Ай да тюлень! Тащи, тащи! Не давай им упираться! Тащи их сюда, посмотрим, что они за́ люди!
Митька (подтащив обоих к Хлопку).
Пущать, что ли?
Хлопко.
Погоди пущать: допросим их сперва. Кто вы такие? Ты кто?
Мисаил.
Смиренный инок Мисаил!
Хлопко.
А ты?
Григорий.
Смиренный инок Григорий!
Хлопко.
Зачем пришли?
Мисаил.
Не сами пришли, пресветлый и многославный воевода! Влекомы есмы силою хищника сего!
Хлопко.
Да в лес-то мой как вы попали?
Григорий.
От немощи человеческия плотскими боримые похоти, из монастыря пречестного Чуда, что на Москве-реце, бежахом!
Мисаил.
А простыми словами: из-под начала ушли; яви нам милость, повелитель, дай у себя пристанище!
Хлопко.
Биться дубинами умеете?
Мисаил.
Не сподобил Господь.
Хлопко.
А на кулаках деретесь?
Григорий.
И сей не вразумлены мудрости.
Хлопко.
Так на кой вы мне прах?
Мисаил.
Прими нас, славный витязь, душеспасения ради!
Григорий.
Насыти нас, гладных, паче же утоли жажду нашу соком гроздия виноградного, сиречь: вели пеннику поднести!
Хлопко.
Пеннику вам поднесут; только у меня такой обычай: кого к себе принимаю, тот сперва должен свою удаль показать. Выходите оба с Митькой на кулачки. Коли вдвоем побьете его, будет вам и пристанище.
Хохот между разбойниками.
Митька.
Пущать, что ли?
Хлопко.
Пущай!
Мисаил.
Умилосердись, повелитель!
Григорий.
Не обреки, воевода, членов наших сокрушению!
Хлопко.
Да разве он один вам двоим не под силу?
Мисаил.
Свиреп и страховиден!
Григорий.
Дикообразен и скотоподобен!
Посадский (вставая).
Оставь их, дядя Косолап! Где инокам смиренным кула́читься? Вот я, пожалуй, выйду заместо их!
Хлопко.
Ты?
Посадский.
Ну да, я.
Хлопко.
На Митьку?
Посадский.
На Митьку, коли он Митька.
Хлопко.
Один?
Посадский.
А то как же еще?
Хлопко.
Да ты знаешь ли Митьку? Ведь коли ты подослан, я успею повесить тебя, а коли ты вправду от царевича, так не след тебе убиту быть.
Посадский.
За меня не бойся!
Хлопко.
Ой ли? Ну, как знаешь, посмотрим. Становись, Митька!
Митька.
Чаво становиться-то?
Хлопко.
Ну, собачий поп, не разговаривай, становись!
Посадский.
Померяемся, тезка! Побей меня.
Митька.
А что ты мне сделал?
Посадский.
Так тебе надо что сделать сперва? Изволь!
(Сшибает с него шапку.)
Митька.
Что ж ты это?
Посадский.
Мало с тебя?
(Толкает его в бок.)
Митька.
Не замай – тресну!
Посадский.
А я тебя!
Митька.
А ну, подойди!
Разбойники хохочут. Бой зачинается. Митька и посадский, став друг против друга, ходят кругом, левая рука на тычку, правая на маху. Мисаил и Григорий садятся на землю и смотрят.
Посадский.
Что ж не бьешь?
Митька.
А вот постой!
(Хочет ударить посадского; тот увертывается и бьет его в плечо.)
Мисаил.
Эх!
Григорий.
Раз!
Разбойники хохочут.
Митька.
Ты чаво вертишься?
Посадский.
Не буду, тезка. Изловчись, я подожду.
Митька (размахнувшись).
Так на ж тебе!
(Бьет сплеча, посадский сторонится, Митька с размаху падает оземь.)
Посадский (притиснув его коленом).
Убить аль жива оставить?
Разбойники.
Ай да молодец! Вот лихо было! Невиданное дело! Митьку оседлал!
Посадский (отпуская Митьку).
Кого люблю, того и бью. Вставай, тезка, помиримся! Приходи в Северскую землю, под царский стяг! Царевич Дмитрий пожалует тебя!
Хлопко.
Так ты, что ли, вправду от царевича? Побожись!
Посадский.
Как Бог свят, сам Дмитрий зовет вас! Много ль у тебя беглых крестьян, дядя Косолап?
Хлопко.
Довольно есть, да мне все не верится…
Посадский (к толпе).
Православные! Когда сядет Дмитрий на свой отцовский стол, всем Юрьев день отдаст, все кабалы порешит, всем свобода по-старому!
Крики.
Воздай ему Господь! Помоги ему на престол!
Посадский.
Казну Борисову меж вас разделит!
Крики.
Живет Дмитрий Иваныч!
Посадский.
А теперь, ребята, атаман велит про его царское здоровье допьяна напиться! Выставляйте чаны! Выкачивайте какие там у вас бочки! Дядя Косолап угощает!
Общее смятение, шум и крики. Посадский незаметно скрывается.
Хлопко.
Эй ты, пострел! Да где ж это он?
Один разбойник.
Кто?
Хлопко.
Как кто? Тот, что взбудоражил нас!
Разбойник.
Он сейчас тут стоял.
Хлопко.
Куда ж он пропал? Насатанил да и провалился! Эй вы, отцы святые, кто это был?
Мисаил.
Не вем.
Григорий.
Не сказался ми.
Хлопко.
Как, черти, не сказался? Ведь вы с ним пришли, наплешники?
Мисаил.
На исходище путей стеклися, повелитель! Сладкоречием мужа сего прельщены есмы!
Григорий.
Он же убеди нас купно с ним пред очеса предстати твоя, имени же своего не объяви!
Хлопко.
Ну, диковина!
Крики.
Эхма! Царевич в Северскую землю зовет! На Москву хочет вести! Нам Борисову казну отдает! К царевичу! К царевичу! Веди нас, атаман! Когда к царевичу поведешь?
Хлопко.
Ну, добро, добро, дьяволы! Завтра тронемся!
Шум и смятение.
