Глава 5
Бой у деревни Татарка

Чувствовалось по всему: готовится нечто весьма серьезное.

Боевые порядки нашей 25-й дивизии стали уплотнять. В полки пришло пополнение из маршевых рот, доставленных из Новороссийска по морю. Линию обороны длиной в 8 км рядом с нами заняли части доблестной 157-й дивизии, с которыми мы взаимодействовали в недавних боях за Гильдендорф, совхоз «Ильичевка», селения Фонтанка, Александровка, Болгарка. Прибыли два новых артполка с гаубицами и пушками. Увидели мы и танки: 35 боевых машин, в числе их не только самодельные, переделанные из тракторов одесские «НИ»(«На испуг»), но и стандартные армейские «БТ-7» и «Т-26». Вместе с танкистами, как это бывало на довоенных маневрах, к наступлению готовились и конники: Вторая кавалерийская дивизия. Наконец заговорили о том, что на позициях появилось новое, секретное пока оружие – смонтированные на шасси грузовиков «ЗИС-6» реактивные установки «БМ-13», привезенные в Одессу из Новороссийска в конце сентября. Они могли выпускать по 16 снарядов весом в 42,5 кг каждые 8—10 секунд. В них находилось жидкое взрывчатое вещество, отчего на месте падения такого снаряда горело все: и земля, и камни, и металл.

Утром 2 октября 1941 года наша военная армада пришла в действие. В Южном и Западном секторе по переднему краю противника нанес удар дивизион гвардейских минометов под командованием капитана Небоженко, те самые ракетные установки, в армии прозванные «катюшами».

В первую минуту почудилось, будто приближается гроза, хотя небо оставалось чистым, без туч и облаков. Звук, напоминающий отдаленные раскаты грома, быстро перерос в оглушительный рев. Окрестность осветили яркие вспышки, над деревьями поднялись клубы дыма. С шипением и скрежетом огненные стрелы одна за другой понеслись в сторону врага. Мы увидели, как огромные желтые всполохи пламени охватили позиции румын западнее деревни Татарка и дальше, на юго-запад, у Болгарских хуторов.

К десяти часам утра пожары унялись.

«Чапаевцы» пошли в атаку. Слева от нас наступала Вторая кавалерийская дивизия. Поддерживая наступление, непрерывный огонь вели советские береговые батареи, два бронепоезда и гаубичный полк с орудиями калибра 152 мм. На прорыв двинулись танки. Они проутюжили окопы двух вражеских пулеметных батальонов, разогнали их солдат и устремились к поселку Ленинталь. Здесь держала оборону Пограничная дивизия королевства Румыния, войска отборные и опытные. Но после удара «катюш» они покатились назад…

Спотыкаясь, мы шли по черной, спекшейся от адского огня земле. Еще час назад она представляла собой укрепленные позиции румынского пулеметного батальона. Здесь были блиндажи, извилистые ходы сообщения, огневые точки. На поле вокруг росла высокая трава, кусты орешника, деревья яблони-дички. Все это превратилось в пепел. Мы видели немало обгоревших почти до костей трупов, и странный сладковатый запах уже смешивался с тяжелым духом гари. На разрушенных позициях кое-где торчали стволы выведенных из строя пулеметов: немецких «MG-34», устарелых австрийских «шварцлозе» и новых чешских «ZD-53».

Война – это смерть, боль, страдания миллионов людей.

Если же враг вероломно нарушает границы родной страны, то надо приготовиться к жесткому отпору. Надо выдержать это превращение: из мирных обитателей цветущих городов и деревень – в бойцов, не знающих страха и сомнения, способных к самоотречению, к тяготам длительной борьбы. Война показывает истинную сущность каждого человека. Трусы и подлецы совершают на ней самые гнусные свои поступки. Но отважные, честные, добрые люди – великие подвиги…

За мной, одетые в плащ-палатки и каски, шагали солдаты моего отделения – всего десять человек. После того как генерал-майор Петров вручил мне именную винтовку, командир нашего полка Н.М. Матусевич пожелал, чтобы я по ускоренной программе немедленно подготовила группу стрелков, способных без промаха поражать противника. На мои слова о том, что сделать это за три-четыре дня невозможно, майор Матусевич великодушно дал мне… неделю, позволил отобрать из целого полка наиболее способных солдат и выдал 500 патронов с «легкими» пулями для упражнения в стрельбе по мишеням.

Пришлось вспоминать, как проводились занятия в нашей Снайперской школе в Киеве. Я постаралась взглянуть на новичков глазами своего Дорогого Учителя. Не нужны слишком уверенные в себе, слишком горячие и нетерпеливые по характеру. А глазомер проверить и вовсе нетрудно: вот тебе винтовка, вот пять патронов, вот мишень. Стреляй!

Однако я покривила бы душой, не вспомнив сейчас об одной особенности моего командирского опыта. Сначала будущие стрелки (из других рот) не знали, что сержант Павличенко – женщина, и отреагировали на первое мое появление перед строем, прямо скажем, своеобразно. Довольно резко, но без нецензурной брани, я одернула их и в дальнейшем применяла весьма крутые методы воздействия на ленивых, неряшливых, недалеких. На моей стороне была армейская дисциплина и субординация. Вскоре я убедила подчиненных в том, что народные поговорки вроде: «Курица – не птица, баба – не человек», «Бабья дорога – от печи до порога», «У баб волос – долог, ум – короток» – и прочие, равные им по смыслу глупости, здесь хождения не имеют. Я стреляю лучше всех, я много чего знаю про войну, и подчиняться мне следует беспрекословно.

Само собой разумеется, в группе определились солдаты, более способные к обучению и менее способные, но сумевшие освоить первые навыки, остальных я отправила обратно в их подразделения. Среди тех, кто смог стать настоящим снайпером, я бы выделила двух человек: Федора Седых, молодого охотника из Сибири, и казаха Азата Базарбаева, как ни странно – жителя города Саратова. Они оба от природы обладали отменным глазомером и нрав имели подходящий, очень спокойный. К несчастью, Базарбаев рано погиб, попав под минометный обстрел. Федор Седых воевал вместе со мной в Севастополе…

Пробираясь по выгоревшему полю, мы хмуро оглядывались вокруг. Потери и разрушения у румын нас почему-то не радовали. В таком ужасающем торжестве смерти над жизнью нет ничего приятного для глаз, даже если это – смерть заклятого врага. «Посмотреть и забыть!» – думала я, перешагивая через обрушившиеся траншеи, обходя тлеющие обломки блиндажей и ДОТов, почерневшие останки людей.

Через некоторое время на пространстве, искореженном залпами гвардейских минометов, обязательно начнется новое сражение. Генерал-майор Петров, ныне ставший командующим Приморской армии, неспроста остановил наступление наших войск именно здесь. Противник отошел всего на километр-полтора и сохранил огромное численное превосходство. На советские четыре дивизии у румын – восемнадцать дивизий.

На карте-трехверстке, которую показал мне капитан Сергиенко, высота 76,5 обозначалась как командный пункт вражеского пулеметного батальона, имевший название – «Хутор Кабаченко». Теперь противник покинул это место. Стратегически важным пунктом оставалась деревня Татарка, расположенная примерно в полукилометре от него. Деревня стояла на дороге, ведущей из города Овидеополя в Одессу, имевшей шоссейное покрытие, широкой и благоустроенной. Недалеко лежали и железнодорожные пути. Нашему 54-му полку предстояло ее оборонять. Но для начала следовало устроить передовые посты и пункты наблюдения. Для одного из них комбат и выбрал хутор Кабаченко. Три закрашенных квадратика указывали на жилье. В бинокль просматривалось одноэтажное строение под красной черепичной крышей, забор, большой сад, пологая возвышенность к юго-западу от дома. Оседлав ее, можно было наблюдать за дорогой и при вражеском наступлении вести прицельный огонь. Сергиенко приказал выдать нам по двести патронов каждому. Затем он попросил меня держаться там до последней возможности. Татарка считалась ближним пригородом Одессы (расстояние до города более 10 км) и сражаться за нее следовало отчаянно. Я приложила руку к каске:

– Слушаюсь, товарищ капитан!..

На подходе к хутору мы увидели почти полностью выгоревший грузовик и опрокинутый мотоцикл с коляской. Трупы солдат в касках-макитрах валялись и тут, но – по обочинам узкой грунтовой дороги, разбитой снарядами. Она вела прямо к воротам, распахнутым настежь. У самых ворот стоял двухтонный бронетранспортер «Малакса» с разорванной левой гусеницей. На прицепе у него находилась гусеничная же повозка с мешками, бочками, ящиками, большим брезентовым свертком. Как и хуторские постройки, бронетранспортер почти не пострадал от огня, только его экипаж отсутствовал. Оба полусферических броневых колпака были открыты, бензиновый двигатель еще сохранял тепло.

Мы подошли к дому и стали стучать в дверь. Нам долго не открывали. Затем, когда я крикнула, что здесь – Красная армия, двери наконец-то отворили. Появилась хозяйка, женщина лет пятидесяти, до глаз закутанная в серый платок. Я объяснила ей, кто мы такие. Она удивилась, что солдатами командует женщина. После этого наш разговор пошел как-то легче. Я выслушала ее горькие жалобы на оккупантов, которые бесчинствовали на хуторе дне недели, и упреки, обращенные к боевым частям РККА, которые в сентябре слишком быстро ушли отсюда, оставив местное население на расправу фашистам.

Она была права, эта женщина.

Я повинилась перед ней за наркома иностранных дел товарища Молотова, ни с того ни с сего подписавшего Договор о ненападении с Германией, и за то, что гитлеровцы нагло его нарушили, за командование Красной армии, не сумевшее разгромить войска агрессора в приграничных сражениях, за тех наших бойцов и командиров, кто отступал при внезапных атаках вражеских танковых дивизий и под бомбовыми ударами авиации. Но война не кончена, сказала я ей. Война только начинается. Мы стоим у Одессы третий месяц, и тысячи захватчиков уже нашли вечное упокоение в причерноморских степях. Недалеко от ее хутора мы, снайперы 54-го имени Степана Разина стрелкового полка, устроим засаду и положим здесь еще сотни две-три диких воинов румынского короля Михая Первого.

– Меня зовут Серафима Никаноровна, – женщина широко открыла передо мной дверь. – Заходите. Чем богаты, тем и рады…

Так произошло мое знакомство с обычной крестьянской семьей Кабаченко, состоявшей из мужа, жены и троих детей: двух сыновей-погодков и старшей дочери. Жили они небогато и небедно, возделывали сад, огород и поле, на котором выращивали пшеницу, держали домашний скот и птицу. При начале военных действий не эвакуировались потому, что пожалели свое хозяйство, ведь земле нужен постоянный уход и забота. За то и поплатились. Румыны перевернули вверх дном дом от чердака до подвала, искали золото и другие ценные вещи. Например, швейную машинку фирмы «Зингер» или велосипед. Также они переловили всех кур, закололи поросят, увели в неизвестном направлении корову с теленком. Вероятно, солдат в королевской армии никогда не кормили досыта.

Они совершили и другое преступное действие, о котором Серафима Никаноровна поведала мне со слезами на глазах.

Жестокое надругательство победителей над женами, сестрами и дочерьми побежденных восходит к традиции первобытных племен, обитавших на Земле много лет назад. Женщины тогда признавались законной добычей воинов, и судьба их была незавидна. Я читала описания этих зверств в исторических хрониках, но не думала, что «цивилизованная Европа» принесет на нашу землю и сей варварский обычай.

Глаза Марии, семнадцатилетней дочери хозяйки хутора, страдальческие, точно припорошенные пеплом, смотрели на меня с надеждой. Каких слов она ждала, не знаю. Я решила рассказать о недавнем бое.

За воротами дома осталось поле, выжженное реактивными снарядами «катюш». Черный прах остался от бешеных румынских самцов в касках-макитрах. Они сгорели в огне, подобно факелам, и упали на землю струйкой пепла. Никто не похоронит их, ибо это не нужно, никто не вспомнит их лиц и имен. Их мерзкое семя смешалось с пылью, ушло в земную твердь и никогда не даст потомства. Фашисты и должны умирать так, не оставляя никаких следов своего пребывания на нашей прекрасной планете.

– Ты хорошо стреляешь? – вдруг печально спросила Мария.

– Да. У меня есть винтовка с особым прицелом.

– Убивай их. Сколько раз увидишь, столько раз и убей.

– Обещаю тебе сделать это.

– Господу нашему Иисусу Христу ведомо все, – девушка истово перекрестилась и перевела взгляд на икону, висевшую в углу. – Я буду много молиться, и Он тебя простит…

Мы в нашей коммунистической семье, конечно, выросли атеистами, и фраза о прощении, которое дарует мне Бог за меткую стрельбу по врагам, согласно молитве Марии Кабаченко, абсолютно ничего для меня не значила. Но потом, в другие, уже мирные годы, когда я слышала разговоры о снайперах, якобы хладнокровных фронтовых убийцах, охотившихся за бедными, беззащитными фрицами, я вспоминала просьбу несчастной девушки: «Убей их!» Может быть, тихий голос Марии и тысяч подобных ей жертв этой войны еще раз прозвучит и будет услышан не как объяснение наших действий, а как неумолимый приказ. Мы поклялись в те дни свято его выполнять. И выполняли, не щадя своей жизни…

Будучи в весьма сумрачном расположении духа, я вышла из дома во двор, чтобы проверить, как готовятся мои солдаты к нападению противника. Двое бойцов возились с бронетранспортером «Малакса», первоначально – изящным французским изделием «Renault UE». Они пытались его завести, но мотор молчал. Ефрейтор Седых доложил мне, что в гусеничном прицепе найдены ценные вещи. Кроме двух бочек бензина и ящика, набитого какими-то запчастями, там обнаружен брезентовый сверток с новеньким, в заводской смазке немецким пулеметом «MG-34». К нему прилагались два запасных ствола, асбестовая рукавица, предназначенная для смены их в бою, станок-тренога и коробки с патронными лентами.

Это было просто замечательно!

Обращаться с трофейным оружием все мы давно научились. Пулемет заметно усиливал огневую мощь вверенного мне подразделения, и мы с Седых стали прикидывать, где лучше устроить для него позицию. Федор предлагал вырыть глубокий окоп на склоне возвышенности, откуда открывался вид на долину и дорогу. Я согласилась с его предложением.

Кроме пулемета, бензина и запчастей, в прицепе находилось три мешка: с крупой, мукой и сахаром. Солдаты вопросительно посмотрели на меня. Вроде бы продукты полезные, но что мы можем с ними сделать, не имея даже котелков? Я решила отдать находку хозяйке хутора. Серафима Никаноровна сперва не поверила в такую нашу щедрость. Но взамен я попросила ее приготовить для бойцов горячий обед.

Мы с Федором двинулись по покатому склону, заросшему мелколесьем. Действительно, вся долина и дорога, пересекающая ее, просматривались отлично. С левой стороны к дороге прилегала небольшая рощица, справа – несколько холмов. За холмами кое-где виднелись крыши домов деревни Татарка.

Осторожно шагая по иссохшей осенней траве, мы приблизились к первому окопу. Солдаты выбрали место для него правильно. У них за спиной оказался бугорок с разросшимися кустами шиповника. Солнце освещало его сбоку, отчего на землю ложилась густая тень. Она маскировала и окоп, и бойцов, сидящих в нем. Окоп уже достигал метровой глубины, но я приказала рыть дальше, до полутора метров, и затем укрепить его бруствер камнями, чтобы стрелять стоя и с упора. От окопа отходила траншея, не столь глубокая и предназначенная для отхода стрелков (ползком по земле) на другую позицию. Устроить здесь настоящий боевой рубеж со многими огневыми точками и ходами сообщения не представлялось возможным – мы не знали, каким временем располагаем, и торопились сделать хоть что-то, похожее на пехотные укрепления.

После полудня, выставив часовых, мы – по приглашению хозяйки – вернулись в дом. Обед она приготовила и стол накрыла, можно сказать, по-праздничному: с бутылью мутной деревенской браги, с тарелками и гранеными стаканами, с закуской в виде квашеной капусты и малосольных огурцов. Не только пища, но сама сервировка и присутствие всей семьи Кабаченко согрели сердца фронтовиков. Ведь в боях и походах мы часто вспоминали о домашнем уюте с тоской.

Румыны в атаку не пошли, и тот день закончился тихо, мирно, славно.

Следующие двое суток мы на хуторе держали под прицелом дорогу и нанесли урон неприятелю: остановили два армейских грузовика, ударив бронебойными пулями по их колесам, огнем трофейного пулемета загнали высадившуюся из них пехоту в рощицу, затем из «снайперок» расстреляли три мотоцикла с колясками. В конце концов, на дороге появились румынские танки – «LTvz.35» чешского производства. Не все их, оказывается, сожгли защитники Одессы, которые умело забрасывали эти боевые машины «коктейлями Молотова». Танки открыли огонь из пушек по склону возвышенности с нашими окопами. Впрочем, метким он не был, так как снайперы хорошо замаскировались. Но воевать с танками, не имея гранат и тех же «коктейлей Молотова», невозможно. Они прошли мимо нас, и дальше, уже у самой Татарки, с ними разделалась наша полковая артиллерия…

Ожесточенные боевые действия развернулись у деревни немного позже: 9,10, 11,12, 13 октября 1941 года. Они проходили с переменным успехом. Румынам то удавалось потеснить нас, то отважные советские бойцы снова бросались вперед и выбивали вражеских солдат из окраинных деревенских домов. Участником тех боев стал наш неугомонный комсорг Яша Васьковский, о чем он и написал в своих мемуарах:

«9 октября первый батальон “разинцев” выбивал врага из пригородного селения Татарка. Противник сопротивлялся, но рукопашный бой решил дело в нашу пользу. Остатки выбитых из Татарки подразделений начали отходить к Болгарским хуторам, однако путь им мы уже отрезали, и 60 вражеских солдат подняли руки. А между Татаркой и Сухим Лиманом оказался окруженным в этот день 33-й пехотный полк румын. Два часа продолжались яростные схватки, атаки и контратаки. 1300 человек оставил противник на поле боя убитыми и ранеными, 200 солдат сдались в плен. Мы захватили полковое знамя, оперативные документы и печать, много вооружения…» К этому можно добавить, что успехи моих однополчан на данном направлении во многом предопределила работа дивизиона гвардейских минометов капитана Небоженко. Румыны не выдерживали ракетного обстрела и отходили.

Очень тяжелая обстановка сложилось 10–13 октября в Южном секторе Одесского оборонительного района.

Десятая румынская дивизия полного состава предприняла наступление на Татарку и пыталась прорваться на стыке нашей 25-й Чапаевской стрелковой дивизии и Второй кавалерийской. После интенсивного артобстрела три вражеских батальона сумели овладеть передовой линией траншей, зашли в тыл к нам и очутились у полотна железной дороги Одесса – Овидиополь. В прорыв в любой момент могли втянуться и более крупные силы противника. Первый батальон 54-го полка, батальон Третьего полка морской пехоты, 80-й отдельный разведбатальон под командой капитана Антипина, мотострелковая рота на бронемашинах – все мы получили приказ немедленно из резерва вдвинуться к месту боя. По врагу также сосредоточили огонь три батареи: 1, 39 и 411-я, а также бронепоезд № 22 «За Родину!».

Траншеи были отбиты, и советская пехота стала занимать свои прежние огневые позиции. На некоторое время установилась тишина. Но румыны готовились к нападению и вскоре начали минометный обстрел. Сначала мины падали позади передовой линии, потом – впереди, и вот очередной залп накрыл ее, подняв над землей тучи пыли и клубы дыма. Я постаралась прикрыть полой плащ-палатки подарок комдива Петрова – снайперскую винтовку «СВТ-40». Я взяла ее с собой в рейд потому, что предполагалась фронтальная атака на наш батальон. В этом случае «света» – так называли самозарядную винтовку Токарева в армии – давала явную выгоду благодаря своей скорострельности и коробчатому магазину на 10 патронов, который заменялся в ходе боя просто и быстро.

В нашем полку таковое оружие имелось, но в небольшом количестве. Хотя по штатному расписанию 1940 года уже следовало заменять им винтовки Мосина: 984 «СВТ-40» и 1301 штука «трехлинеек». Отзывы о «свете» поступали разные. Кому-то нравилась ее автоматика, основанная на действии пороховых газов, которые всегда сопровождают пулю, мчащуюся по стволу. Здесь они попадали в газовую камеру, расположенную над стволом и давили на цилиндр с длинным штоком. Шток соединялся с толкателем, который упирался дальним концом в стебель затвора. Но кто-то справедливо говорил об излишней сложности этого устройства и трудностях ухода за ним в полевых условиях. Может быть, где-то в северных краях или на флоте самозарядная винтовка и выступала наилучшим образом. Но в причерноморской степи, в окопах и траншеях, вырытых в сухой, мягкой, рыхлой земле, риск загрязнить ее механизм, состоявший из 143-х деталей, небольших, мелких и очень мелких, был достаточно велик.

Винтовка начинала «огрызаться» (например, не перезаряжалась или еле-еле выбрасывала гильзы), если давление пороховых газов менялось. Зависело оно, между прочим, от погоды, от температуры воздуха. Тогда стрелку следовало вручную отрегулировать отверстие в газоотводной камере: уменьшить или увеличить его. Кроме того, «света» капризничала и при густой смазке, и при попадании пыли в ее механизм. К недостаткам «СВТ-40» я бы отнесла также яркую дульную вспышку при выстреле (из-за укороченного на 100 мм ствола по сравнению с «трехлинейкой») и громкий его звук, которые сразу демаскируют бойца. Она прекрасно подходила для столкновений с противником в поле, где работает артиллерия, пулеметы, минометы. Однако, прямо скажем, усиливала опасность для сверхметкого стрелка быть замеченным врагом при одиночных засадах, например в лесу.

Впрочем, среди снайперов поклонники у «светы» были.

Летом 1942 года старший лейтенант В.Н. Пчелинцев, воевавший на Ленинградском фронте, подарил мне свою брошюру «Как я стал снайпером», изданную небольшим тиражом в Москве и распространяемую на фронте в качестве учебно-пропагандистского пособия. В ней есть фотография, где Пчелинцев показывает устройство «СВТ-40» новобранцам. Он пишет:

«Первым успехом я обязан своему оружию. Винтовка для воина – его лучший друг. Отдашь ей заботу и внимание, и она тебя никогда не подведет. Оберегать винтовку, держать ее в чистоте, устранять малейшие неисправности, В МЕРУ СМАЗЫВАТЬ, отрегулировать все части, хорошо пристрелять – таким у снайпера должно быть отношение к своему оружию. При этом не лишнее будет знать и то, что, несмотря на их стандартность, в принципе одинаковых винтовок нет. Как говорится, у каждой свой характер. Проявляться этот характер может и в степени упругости различных пружин, и в легкости скольжения затвора, и в мягкости или жесткости спускового крючка, и в состоянии канала ствола, его изношенности и т. д. Нередко голодный и продрогший от холода, возвращался я с “охоты” и прежде всего принимался за чистку оружия, приводил его в порядок. Это – закон для снайпера…»

Все правильно – «оберегать винтовку, держать в чистоте, устранять малейшие неисправности…» Я постаралась укрыть плащ-палаткой «свету» от пыли, опускающейся облаком на мой окоп, но, видимо, не успела. Затвор при нажатии на спусковой крючок не сработал. Требовалось устранить эту неисправность. Я склонилась над ружьем, но каска мне мешала. Помянув черта, я сняла стальной шлем и положила его на дно окопа, затем взялась за рукоять затвора. Вроде бы механизм стал поддаваться.

Тут грянул новый минометный залп, осколки со свистом полетели в разные стороны. Один из них прорезал кожу у меня на голове, с левой стороны, под волосами. Кровь обильно потекла по лбу, залепила левый глаз, попала на губы, и я ощутила ее солоноватый привкус. Мне удалось достать санитарный пакет из кармана на гимнастерке и кое-как обмотать голову бинтом. Кровь пошла меньше, зато подступила боль: рана жгла, саднила и как будто тянула кожу на всей голове.

Предметы, окружающие меня, начали погружаться в туман. Я прижала неисправную винтовку к груди и прислонилась спиной к стенке окопа. Над ним свистели осколки мин и вражеские пули. Где-то сбоку застрочил ротный станковый пулемет, вступила в дело с громким «в-вах!» наша батарея 45-мм пушек. Судя по звукам, румыны пошли в атаку. А я не могла принимать участие в ее отражении. Какие-то странные, тяжелые мысли ворочались в мозгу: «Надо ждать… Надо ждать… Надо ждать…»

– Товарищ сержант, вы живы? – раздался голос санинструктора Лены Палий.

– Жива. Но ранена в голову.

– Ах ты, господи! Сейчас я вам помогу…

Капитан Сергиенко, увидев мое лицо и гимнастерку, залитые кровью, и перебинтованную голову, приказал Лене тотчас ехать со мной в дивизионный медсанбат, поскольку там врачи лучше. К тому же МСБ № 47, приписанный к 25-й дивизии, находился всего в пяти километрах от позиций 54-го полка. Именная моя винтовка, которую я по-прежнему не выпускала из рук, внезапно сослужила добрую службу. На сортировочном пункте медсанбата Лена Палий указала на надпись на металлической трубке прицела и заявила, что сержанта второй роты первого батальона 54-го полка Людмилу Павличенко лично знает сам генерал-майор Петров, командующий Приморской армии. Военврач, не задав ни единого вопроса, вручил ей красный талон, что означало направление на срочную операцию.