Бэзил не мог свыкнуться с мыслью о возвращении к былой жизни в Барнсе, жалкой и ограниченной. И хотя он едва мог себе это позволить в материальном смысле, под предлогом того, что Дженни нужно поправить здоровье, он настоял, чтобы она осталась в Брайтоне на более долгий срок, чем изначально планировалось. Но со временем уже никакие убеждения Бэзила не могли заставить ее продлить пребывание там. Они вернулись в маленький домик в Ривер-Гарденс, и на первый взгляд все пошло так же, как раньше. Однако наблюдались и некоторые отличия. Казалось, они все больше отдалялись друг от друга после недолгой разлуки, мелкие обиды, накапливаясь, разрушали отношения.

Теперь Бэзил рассматривал жену более критично, и некоторые ее грубые привычки, прежде остававшиеся незамеченными, действовали ему на нервы. Он считал, что общение с сестрой на протяжении двух месяцев дурно на нее повлияло. Дженни употребляла выражения, которые он находил вульгарными, и он ничего не мог поделать с тем, что ее манеры за столом оскорбляли его тонкий вкус. Его дико раздражала неопрятность, с которой она вела хозяйство, и небрежность, с которой она одевалась. Все ее покупки отличались вопиющей безвкусицей, а дома она даже не старалась выглядеть аккуратно и почти весь день расхаживала растрепанная, в грязном халате. Но поскольку Бэзил не видел способа изменить Дженни, он решил не обращать на это внимания и жить своей собственной жизнью, позволяя ей жить своей. Когда она совершала поступок, который он не одобрял, он просто пожимал плечами и морщился. Бэзил стал более молчаливым и не пытался обсуждать с ней вопросы, которыми, как он знал, она не интересовалась.

Но несмотря на его охлаждение, страстная любовь Дженни ничуть не ослабела с тех пор, как они поженились. Понимая, что он изменился по каким-то непостижимым причинам, Дженни глубоко переживала. Иногда она беспомощно рыдала, недоумевая, что же она сделала не так. А порой, осознавая его несправедливость к ней, с болью разражалась язвительной речью. Она негодовала из-за его сдержанности и равнодушия, когда он отмахивался от ее вопросов на темы, которые раньше охотно обсуждал. Размышляя над всем этим, она заключила, что лишь другая женщина могла вызвать подобные перемены в нем, и вспомнила совет матери внимательно следить за ним. Как-то утром Бэзил сказал ей, что вечером идет на ужин в гости. Он принял приглашение, до того как она должна была вернуться домой.

— И к кому ты собираешься? — спросила Дженни, тут же заподозрив неладное.

— К миссис Мюррей.

— Это та леди, которая приходила к тебе в прошлом году?

— Она приходила, чтобы увидеть тебя, — с улыбкой ответил Бэзил.

— Да, я верю. Думаю, женатому мужчине не следует отправляться на ужин в Уэст-Энд одному.

— Прости. Я принял приглашение и должен идти.

Дженни не ответила. Но когда Бэзил вернулся домой днем, внимательно наблюдала за ним. Она видела, как он беспокоен. Его глаза сияли от возбуждения, он часто смотрел на часы, желая узнать, не пора ли одеваться. Как только он удалился, твердо решив выяснить, что у него с миссис Мюррей, она без всяких угрызений совести принялась шарить по карманам его пальто, которое он только что снял, но блокнота там не было. Несколько удивившись (потому что обычно он не придавал значения такого рода вещам), она подумала, что в столе, возможно, осталось письмо, и с трепетом в сердце направилась туда. Но ящик оказался заперт на ключ, и эта непривычная мера предосторожности удвоила ее подозрения. Вспомнив, что у ключа есть дубликат, она сходила за ним и, открыв ящик, тут же наткнулась на записку с подписью «Хильда Мюррей». Она начиналась с обращения «Дорогой мистер Кент» и заканчивалась подписью «Искренне ваша» — совершенно формальное приглашение на ужин. Дженни просмотрела другие письма, но они касались деловых вопросов. Она вновь разложила их в том же порядке и заперла ящик. Ей сделалось стыдно за совершенный поступок.

— О, как бы он стал презирать меня за это! — простонала она.

И в ужасе из-за того, что могла оставить следы на месте преступления, она снова открыла ящик и опять все переложила и навела порядок. Бэзил попросил ее не ждать его допоздна, но она не могла заставить себя пойти спать. Дженни смотрела на часы, тикавшие на удивление медленно, и с чувством, походившим на ярость, говорила себе, что Бэзил сейчас прекрасно проводит время, совсем не думая о ней. Когда он явился домой раскрасневшийся и оживленный, ей показалось, что на его лице отразилось раздражение, стоило ему увидеть, что она все еще сидит в кресле.

— Очень хочешь спать? — спросил он.

— Да.

— Тогда почему не ложишься? Просто я хочу выкурить еще одну трубку.

— Я подожду, пока ты будешь готов.

Она наблюдала, как он расхаживает по комнате, увлеченный своими мыслями, и видела — он не замечает ее. Казалось, он вообще забыл о ее присутствии. Злость и ревность одержали верх над другими чувствами Дженни.

— Ладно, мой прекрасный друг, — прошептала она. — Я узнаю, скрывается ли за этим что-нибудь.

Она запомнила почерк миссис Мюррей и с тех пор внимательно изучала адреса отправителей всех писем, которые приносили Бэзилу. Она желала увидеть, не пришло ли что-нибудь от нее. Раньше корреспонденция Бэзила валялась по всему дому, но теперь он тщательно все запирал, и это убедило Дженни, что у него было что скрывать. С горькой усмешкой она льстила себе, будто может его перехитрить, и он не представлял, что каждый день после его ухода она обыскивала его стол. Хотя улик не было, Дженни продолжала считать, что имеет веские основания для ревности. Однажды утром она заметила, что Бэзил оделся во все новое, и ей в голову пришла мысль, будто днем он собирается увидеться с миссис Мюррей. Если он в самом деле отправится на встречу, это подтвердит ее опасения, а если нет — она все равно не сможет отступиться от мучительных фантазий. Зная, в какое время Бэзил уходит из конторы, Дженни, скрыв лицо под вуалью, в неброской одежде, чтобы случайно не привлечь его внимание, заранее заняла удобное место на другой стороне площади и принялась ждать. Наконец он вышел, и она последовала за ним. Она шагала за ним по Стрэнду, потом по Пиккадилли-Серкус, где ей пришлось подойти поближе, потому что она боялась потерять его в толпе. Вдруг он развернулся и поспешил к ней. Она сдавленно вскрикнула, а потом, увидев его лицо, побелевшее от гнева, чуть не сгорела от стыда.

— Как ты смеешь за мной следить, Дженни?!

— Я не следила за тобой. Я тебя не видела.

Он поймал такси и велел ей садиться, потом уселся туда сам и приказал извозчику ехать на вокзал. Они как раз успели на поезд до Барнса. Бэзил не разговаривал с Дженни, и она, перепугавшись, молча наблюдала за ним. Он не произнес ни слова, пока они шли к дому. Потом они отправились в гостиную, и он осторожно закрыл дверь.

— Теперь тебе хватит совести признаться мне, что это значит? — спросил он.

Она не ответила, а в мрачной злобе просто опустила глаза.

— Так что же?

— Я не позволю над собой издеваться, — наконец ответила она.

— Послушай, Дженни, раньше мы лучше понимали друг друга. Почему ты лазила в мой ящик и читала мои письма?

— У тебя нет прав обвинять меня в этом. Это неправда.

— У меня в столе полный беспорядок из-за тебя.

— Что ж, у меня есть право знать. Куда ты собирался сегодня?

— Это совершенно не твое дело. Мне просто стыдно, что ты совершаешь такие ужасные поступки. Разве ты не знаешь, что нет ничего позорнее, чем следить за кем-то на улице? Лучше бы ты воровала, чем читала личную переписку!

— Я не собираюсь терпеть то, что ты волочишься за другими женщинами, можешь на это не рассчитывать.

Бэзил засмеялся, отчасти с пренебрежением, отчасти с отвращением:

— Не говори глупостей! Мы женаты и должны пользоваться этим себе во благо. Можешь быть совершенно спокойна: я не дам тебе повода для упреков.

— Ты вечно ходишь к своим благородным друзьям, для которых я недостаточно хороша.

— Боже правый! — с горечью воскликнул он. — Неужели тебе жалко, если я чуть-чуть расслаблюсь?! Тебе уж точно никак не вредит то, что я иногда хожу повидаться с людьми, которые были моими близкими друзьями еще до женитьбы.

Дженни не ответила, а притворилась, будто переставляет цветы в вазе, потом поправила подушки на диване и картину, чтобы она висела ровно.

— Если ты закончил читать мне нотации, то я пойду и сниму шляпку, — раздраженно произнесла она.

— Делай, как тебе угодно, — ответил он с равнодушием.

Вскоре роман Бэзила опубликовали. Зная, что книга вряд ли заинтересует Дженни и вызовет у нее какие-то чувства, он все же преподнес ей один экземпляр. С миссис Мюррей же он был вполне откровенен, когда написал: ему приятнее всего, что после выхода книги он может отправить издание ей. Он ждал с таким же волнением ответа от нее, как первых рецензий. Она написала дважды: первый раз, чтобы подтвердить получение и сообщить, что уже прочитала одну главу, второй — чтобы после прочтения всей книги воздать ему восторженную похвалу. Такая оценка доставила Бэзилу огромное удовольствие. Дженни явно с большим трудом добралась до последней страницы, и он думал, что она выскажет критические замечания, но ничего подобного не произошло — она молчала. Бэзил был вынужден спросить, что она думает.

— Мне очень понравилось, — сказала она.

Но в ее тоне слышалось безразличие, и это разозлило его. И хотя Бэзил знал: это равнодушие не означает, что она нашла в его книге какой-то недостаток, чувствовал себя от этого не менее скверно. И все же еще более горькое разочарование ожидало его, когда начали поступать рецензии. В основном они были коротки, отчасти насмешливы, отчасти снисходительны. Создавалось впечатление, будто его книга, которая, как он воображал, незамедлительно позволит ему занять почетное место на литературном Олимпе, на самом деле оказалась лишь работой подмастерья, скорее, предрекавшей писательские перспективы, но не заслуживающей особого внимания сейчас. По мнению критиков, чрезмерное внимание автора к окружающей обстановке делало его произведение похожим на эссе или научный трактат, и хотя книга была не лишена достоинств, не получилось ни хорошего романа, ни хорошей истории. Наконец две литературные газеты немного утешили Бэзила, пролив бальзам на его израненное тщеславие длинными лестными отзывами, отдав должное его страсти к красоте, размеренному и точному стилю, четкости в описании действующих лиц. Первый отзыв пришел с поздравительной запиской от миссис Мюррей, и Бэзил прочитал все с неистово бьющимся сердцем. Это вновь придало ему уверенность в себе и укрепило в решении писать дальше. И хотя он передавал все неблагоприятные рецензии Дженни, эти отзывы, такие важные для него, он из-за какой-то извращенной гордости решил ей не показывать.

В результате у Дженни сложилось совершенно несправедливое впечатление о провале книги, и ей на ум пришла мысль, что Бэзил все-таки оказался не таким чудесным человеком, как она представляла. Она не умела анализировать свои чувства, но понимала: в ее отношении к мужу что-то изменилось. Дженни боготворила Бэзила страстно и ревностно, но в то же время чувствовала некое смущенное раздражение, заставлявшее ее с восторгом встречать публикацию очередной насмешки, так больно его ранившей. Казалось, неудача приближает его к ней, ведь если он не так умен, как она полагала, это сокращало дистанцию между ними. Однако пропасть, разделявшая их, увеличивалась день ото дня, и ссоры случались все чаще. Бэзил, ненавидя жизнь в Барнсе, замкнулся в себе и был чрезвычайно сдержан. Он преимущественно молчал, что-то писал и всеми силами старался избегать любых разговоров, которые ему навязывала Дженни. Свою несчастливую семейную жизнь он заполнил беспрестанным трудом и к плохому характеру жены относился с философским равнодушием. Она же приходила в исступленную ярость от того, что на все ее колкости он отвечал очень редко и с неизменным холодным сарказмом. Но иногда ее охватывало раскаяние. И она шла к мужу в слезах, умоляя простить ее и снова заверяя в своей великой любви. И после подобных сцен в их семье на несколько дней воцарялся мир.

Но однажды утром произошла более серьезная ссора. Бэзил, которому понадобилась некая сумма, обнаружил, что Джеймс Буш, до сих пор безработный, постоянно занимает деньги у Дженни. Бэзил попросил ее больше ничего не одалживать брату, но, поняв, что она не хочет давать обещаний, был вынужден решительно заявить, что больше ни пенни не должно попасть в загребущие руки семейства Буш. Они сильно поругались, и наконец Бэзил в ярости вышел из дома.

Вскоре Джеймс Буш, виновник этих неприятностей, забрел к ним в гости.

— И где сегодня его превосходительство? — спросил он, угощаясь сигаретами Бэзила.

— Ушел на прогулку.

— Это он тебе так говорит, моя дорогая, — заметил он, недобро усмехнувшись.

— Ты его где-нибудь видел? — тут же насторожилась Дженни.

— Нет, не могу сказать, что видел, а если бы и видел, то не стал бы этим хвастаться.

— Что ж, тогда я повторю: он на прогулке.

Джеймс взглянул на сестру и без лишних сантиментов попросил одолжить ему пару соверенов, но она, вспомнив утренний спор и жалея о том, что вела себя неправильно, твердо отказала ему. Поскольку он настаивал, обвиняя ее в жадности, ей пришлось объяснить, какие большие траты у них были в последнее время. Доктор прислал счет на пятьдесят фунтов, поездка в Брайтон обошлась в кругленькую сумму, и они с трудом сводили концы с концами.

— Какой же чудесный и прекрасный поступок ты совершила, когда вышла за него замуж, Дженни! Да еще гордилась, что тебе так повезло.

— Я не позволю тебе говорить про Бэзила ничего плохого! — с чувством воскликнула она.

— Ладно, не кипятись. Черт меня побери, если я пойму, чего ты так за него уцепилась. Ему нет до тебя дела.

Она подняла глаза, судорожно вдохнув:

— Откуда ты знаешь?

— Думаю, это и так видно! Полагаю, ты сегодня еще не плакала?

— Мы немного поругались с утра, — призналась она. — О, пожалуйста, не говори, что ему нет до меня дела! Я этого не переживу.

— Да ну тебя! — засмеялся Джеймс. — На Бэзиле Кенте свет клином не сошелся.

Дженни подошла к окну и выглянула на лицу. Она увидела, как ее муж медленно прогуливается, опустив голову. Вид у него был совершенно несчастный. И, подумав, как они мучаются, она не смогла сдержать слез. Все было против них, и хотя Дженни нежно любила Бэзила, какая-то неведомая сила словно заставляла ее злить его. В полном отчаянии она повернулась к брату и произнесла слова, которые уже долго тяжелым камнем лежали у нее на сердце:

— О, Джимми, Джимми, порой я не знаю, как себя вести, так я несчастна! Если бы только малыш выжил, я могла бы удержать мужа, могла бы заставить его полюбить меня. — Она рухнула на стул и закрыла лицо руками, но через мгновение, услышав, как хлопнула дверь, подняла голову. — Он только вошел, Джимми. Не вздумай злить его всякими разговорами.

— Я просто скажу ему парочку теплых слов.

— О, Джимми, не надо! Я сама виновата, что мы поссорились сегодня утром. Я хотела разозлить его и измучила придирками. — Дженни знала, как повлиять на брата. — Не дай ему понять, что я пожаловалась тебе, и я постараюсь отправить тебе завтра фунт.

— Что ж, лучше бы он не относился ко мне свысока — я не буду с этим мириться. Я джентльмен, ничуть не хуже его, если не лучше.

Тут вошел Бэзил. Он заметил Джеймса, но не заговорил.

— Добрый день, Бэзил.

— Вы снова здесь? — равнодушно отозвался он.

— Похоже на то.

— Боюсь, что да.

— В самом деле? Полагаю, я имею право навестить сестру.

— Наверное, это неизбежно. Только был бы премного признателен, если бы вы приходили, когда я отсутствую.

— Это означает, что вы хотите выставить меня вон, как я понимаю.

— Вы удивительно догадливы, дорогой Джеймс, — произнес Бэзил с холодной улыбкой.

— Послушайте, Бэзил, позвольте дать вам один совет: не задавайтесь, иначе это может вам повредить.

— Я вижу, вы так и не овладели весьма полезным умением дерзить без проявления грубости.

Ничто не распаляло Джеймса больше, чем ирония и нарочитый сарказм, с которым Бэзил неизменно отвечал ему, и теперь, в приступе гнева, забыв о всяком благоразумии, он вскочил:

— А теперь слушайте: с меня хватит! Я больше не собираюсь терпеть ваши издевательства и насмешки. Похоже, вы думаете, что я никто. Мне просто интересно, почему вы ведете себя так, будто я — незнамо кто.

— Потому что я так хочу, — ответил Бэзил, окинув его с ног до головы взглядом, полным ледяного презрения.

Сердце Дженни неистово забилось, когда она поняла, что надвигается серьезная ссора, и она тут же принялась тихо умолять Джеймса держать язык за зубами. Но совладать с ним ей уже не удалось.

— Можете делать все, что вам нравится. Но я прихожу не к вам.

— Я понимаю, что толщина моего кошелька привлекает вас сюда больше всего. Интересно, с какой стати вы решили, что, женившись на вашей сестре, я на веки вечные взял на себя обязательства содержать всю вашу семейку? Не будете ли вы так добры сообщить своим родным, что мне надоело давать вам деньги?

— Интересно, запретите ли вы и им приходить к вам домой в вашем присутствии, — проворчал Джеймс.

Бэзил пожал плечами:

— Можете приходить, когда меня нет, если будете вести себя подобающим образом.

— Я недостаточно хорош для вас, полагаю?

— Да, недостаточно, — решительно ответил Бэзил.

— Осмелюсь сказать, что вы хотели бы вообще отправить меня с глаз долой. Но я собираюсь приглядывать за вами.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Бэзил, и Джеймс понял, что задел его за живое.

Он воспользовался преимуществом:

— Вы думаете, я не знаю, что вы за человек. Да я почти насквозь вас обоих вижу. Держу пари, Дженни приходится кое с чем мириться.

Но Бэзил быстро овладел собой и повернулся к Дженни с улыбкой, полной презрения, которое ранило ее еще глубже, тем более что она его не заслужила.

— Она перечислила вам мои многочисленные недостатки? Должно быть, у вас полно тем для разговора, моя дорогая. — Увидев, что она хочет возразить, он рассмеялся: — О, моя милая девочка, если тебя это веселит, обязательно обсуждай меня с твоими родственниками! Я был бы так скучен, не имей я столько слабостей.

— Подтверди, что я ничего плохого о нем не говорила, Джимми! — воскликнула она.

— Не испытываю большого желания что-то говорить. Я промолчу.

Бэзилу стало скучно, и он не видел необходимости это скрывать. Он сел за стол, чтобы написать письмо, и взял лист почтовой бумаги. Джимми злобно за ним наблюдал, обиженный его колкостями, и недоумевал, каким будет следующий ход. Бэзил равнодушно посмотрел на него:

— Я очень устал, брат Джеймс. На вашем месте я бы уже ушел.

— Не уйду, пока сам не захочу, — весьма агрессивно ответил Буш.

Бэзил поднял глаза, улыбнувшись:

— Разумеется, мы оба христиане, дорогой Джеймс, и мир становится все более цивилизованным. Но последнее слово все равно остается за сильнейшим.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что бережного Бог бережет. Говорят, пословицы — истинное богатство народа.

— Именно так вы и поступили бы: ударили бы парня ниже ростом.

— О, я никогда не ударил бы вас, — горько усмехнулся Бэзил. — Я просто спустил бы вас с лестницы.

— Хотел бы я посмотреть, как вы это сделаете! — воскликнул Джимми, чуть попятившись к двери.

— Не глупите, Джеймс. Вы же знаете, вам это совсем не понравилось бы.

— Я вас не боюсь.

— Конечно, нет. Но все же вы не очень мускулисты, правда?

Ярость заставила забыть о благоразумии, и Джеймс затряс кулаком перед лицом Бэзила:

— О, я прежде вам отплачу! Я отплачу вам!

— Джеймс, я же велел вам убраться пять минут назад, — заявил Бэзил еще более категорично.

Джимми еще мгновение смотрел на него, взбешенный и бессильный, а потом без единого слова вылетел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Бэзил молча улыбнулся и пожал плечами. Он испытывал к себе почти такое же отвращение, как к Джеймсу, но полагал, что, поскольку подобные сцены будут происходить все чаще, он выработает к ним некое безразличие. В порыве самообличения он говорил себе, что наступит время, когда он будет гордиться своей триумфальной победой в поединке колкостей с клерком аукциониста. Он бросил взгляд на Дженни — она сидела с шитьем в руках, но не работала, а смотрела в окно.

— Единственная положительная черта брата Джеймса — умение слегка позабавить собеседника, — пробормотал он.

— Не знаю, что с ним не так, — ответила она. — Почему ты относишься к нему как к собаке?

— Мое дорогое дитя, это неправда. Я очень люблю собак.

— Разве он не так же хорош, как я? Ты ведь снизошел до брака со мной…

— Я действительно не понимаю, почему из-за женитьбы на тебе я должен непременно сблизиться со всеми твоими прекрасными родственниками.

— Почему они тебе не нравятся? Они честные и уважаемые люди.

Бэзил устало вздохнул. За последний месяц они часто обсуждали этот вопрос, и хотя он изо всех сил старался не наговорить лишнего, его терпение было на исходе.

— Моя дорогая Дженни, — произнес он, — мы выбираем друзей не потому, что они честные и уважаемые люди, как и не потому, что они ежедневно меняют постельное белье. Но я готов признать: твои родные обладают всеми достоинствами и добродетелями, только кажутся мне ужасно скучными.

— Не казались бы, будь они знатными.

Он с любопытством посмотрел на нее, недоумевая, почему она приписывает ему столь низменные мотивы, и подумал, что мог бы в самом деле подружиться с родственниками жены, если бы они были простыми сельскими жителями, непритязательными и честными. Но в отношении кодекса чести семейство Буш отличалось самой вульгарной претенциозностью, которую лишь по доброте душевной можно было назвать странной. Дженни поразмышляла над словами Бэзила и, помолчав несколько минут, нетерпеливо воскликнула:

— В конце концов, у нас не такое уж плохое положение! Отец моей матери был джентльменом.

— Жаль, что сын твоей матери таковым не является, — парировал Бэзил, не отвлекаясь от письма, которое писал.

— А знаешь, что говорит Джимми про тебя?

— Мне это не особенно интересно, но если тебе очень хочется, можешь мне рассказать.

Она метнула на него гневный взгляд, но не ответила. Бэзил встал и, подойдя к ней, обнял за плечи. Стараясь говорить как можно более нежно, он объяснил, что не виноват в том, что не любит ее семью. Разве не может Дженни просто смириться с этим и использовать себе во благо, а не страдать. Но жена, отвергнув его попытку примирения, отвернулась.

— Ты думаешь, мои родные недостаточно хороши для общения с тобой, поскольку они не занимают высокого положения.

— Я не имел бы ни малейших возражений, будь они бакалейщиками и галантерейщиками, — ответил Бэзил, ощутив прилив раздражения. — Я просто хотел бы, чтобы они продавали нам вещи за столько, за сколько берут сами.

— Джимми не бакалейщик и не галантерейщик. Он клерк у аукциониста.

— Смиренно приношу извинения. Я подумал, он бакалейщик, потому что когда в последний раз почтил нас своим визитом, то спросил, сколько мы платим за фунт чая, и предложил продать нам его по той же цене. А потом он также предложил застраховать наш дом на случай пожара и продать мне золотую шахту в Австралии.

— Уж лучше направить все усилия на успех маленьких предприятий, чем просто слоняться без дела, как ты.

— Действительно, боюсь, даже ради твоего удовольствия я не стану расхаживать с образцами чая в кармане и предлагать друзьям купить фунт-другой, когда приду к ним в гости. К тому же я не думаю, что они вообще мне за это заплатят.

— О нет! — насмешливо откликнулась Дженни. — Ты ведь джентльмен, и барристер, и писатель, и ты не сделаешь ничего, чтобы запачкать белые руки, которыми так гордишься. И как другие юристы получают собственные дела?

— Самый простой способ, я полагаю, — жениться на дочери хитрого солиситора.

— Вместо официантки?

— Этого я не говорил, Дженни, — очень мрачно ответил он.

— О нет, ты этого не сказал. Но ты намекнул. Ты никогда ничего не говоришь, но всегда что-то подразумеваешь и делаешь намеки, пока я не выйду из себя.

Он протянул к ней руки:

— Мне очень жаль, если я задел тебя. Уверяю: я этого не хотел. Я всегда пытаюсь проявлять к тебе доброту.

Он с тоской посмотрел на нее, ожидая услышать слова сожаления или любви, но она лишь угрюмо поджала губы, опустила глаза и взяла шитье.

Нахмурившись, он вернулся к письмам, и еще час они молчали. Потом Дженни, будучи не в силах выносить полную тишину, которая довлела над ней еще больше, потому что Бэзил сидел так близко, холодный и неприступный, отправилась к себе в комнату. Ее злость улетучилась, и она была напугана собственным поведением. Она хотела все обдумать и в отчаянии вспомнила, что ей не к кому обратиться за советом. Было невозможно заставить родных понять эти трудности, вместо помощи они осыпали бы ее издевками и жестокими шутками. Ей пришла на ум мысль поговорить с Фрэнком — единственным другом Бэзила, которого она знала больше других, поскольку он нередко приезжал в Барнс, держась приветливо и учтиво. Ей казалось, ему можно доверять. Но какое Фрэнку дело до ее несчастья и чем он поможет? Дженни знала, как он выразит свое бесполезное сочувствие. Ей казалось, она совершенно одна в целом мире, слабая, перепуганная и лишенная общения с людьми, с которыми прошла ее жизнь, и с людьми, в класс которых она вроде бы вошла после брака. Как марионетка, она бесконечно вращалась в круге своих проблем, но не видела выхода. Ужас и неопределенность ее положения заставили отчаянно начать искать новые пути к счастью, которого она так отчаянно желала. Дженни стала размышлять над событиями последнего года, вспоминая каждую ссору с мужем, и видела, как потихоньку копившаяся обида омрачала блаженство, в котором она купалась поначалу. Потом она решила, что необходимо срочно что-то предпринять, иначе будет слишком поздно. Дженни стремительно теряла любовь мужа и в горьком самобичевании взвалила всю вину на свои плечи. У нее остался лишь один шанс — полностью измениться. Она должна была попытаться избавиться от придирчивости и безумной ревности. Она должна была хотя бы попробовать стать более достойной его. В муках раскаяния Дженни мысленно перебрала все свои недостатки. В конце концов, раскрасневшаяся, с блестевшими от слез глазами, она подошла к Бэзилу и положила ладонь ему на плечо.

— Бэзил, я здесь, чтобы умолять тебя простить меня за то, что я наговорила. Я поддалась чувствам и забылась.

В ее голосе слышалась нежность, от которой он почти отвык. Он встал и взял ее за руки, лучисто улыбаясь:

— Моя милая девочка, какое это имеет значение? Я уже обо всем забыл.

— Я все обдумала. В последнее время мы не очень хорошо ладим, и я боюсь, что виновата в этом сама. Я совершала поступки, о которых жалею. Я читала твои письма… — Она залилась глубоким румянцем от стыда. — Но клянусь, я не хочу больше этого делать. Я постараюсь быть тебе хорошей женой. Знаю, я тебе неровня, но хочу попробовать до тебя дотянуться. И ты должен быть терпелив со мной. Ты должен помнить, что мне предстоит многому научиться.

— О, Дженни, не говори так! Из-за этого я чувствую себя таким невежей.

Она улыбнулась сквозь слезы. Он говорил тем же взволнованным голосом, который когда-то заворожил ее. Но печальное выражение вновь появилось на ее лице.

— Ты ведь еще любишь меня хоть чуть-чуть, Бэзил?

— Моя дорогая, ты же знаешь, что люблю.

Он заключил ее в объятия и поцеловал. Она разразилась слезами, но это были слезы радости, потому что она думала (бедняжка!), что на этом и закончатся их неприятности. Что будущее будет более ярким и совсем другим.