ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Мисс Ли вернулась в Англию в конце февраля. В отличие от большинства соотечественников она выезжала за границу не для того, чтобы встречаться с друзьями, с которыми проводила много времени дома. И хотя Белла и Герберт Филд были в Неаполе, а миссис Мюррей в Риме, она методично старалась их избегать. Зато она взяла себе за правило заводить случайные знакомства, считая, что англичане в чужой стране изменяли своим привычкам и начинали общаться с приятной и поучительной откровенностью. В Венеции, например, или на прекрасном острове Капри романтику можно было увидеть особенно отчетливо, и всякого рода странности демонстрировались с весьма любопытным нахальством. В таких местах можно встретить пары среднего возраста, состоящие в неопределенных отношениях, и их бурные приключения могли бы потрясти благовоспитанных представителей старшего поколения. Удивительно, но там порой обнаруживаешь, какими странными могут быть наиболее консервативные и какими обыкновенными — наиболее эксцентричные люди. Мисс Ли со своим умением тактично внушать окружающим доверие после столь привычной степенности Англии на континенте получала неимоверное удовольствие. Она выслушивала неожиданные признания мужчин, которые ради спасения своих душ расстались с мирским великолепием и теперь рассказывали о былых переживаниях со снисходительной иронией, и истории женщин, которые ради любви когда-то готовы были обрушить столпы небес, а теперь пожимали плечами, с умилением вспоминая о давно умершей страсти.

— Ну и что нового вы можете мне рассказать? — спросил Фрэнк за ужином на Олд-Куин-стрит, после того как встретил мисс Ли на вокзале Виктории.

— Ничего особенного. Но я заметила, что когда удовольствие истощает человека, он приходит к убеждению, что сам истощил всякие запасы удовольствия. И потом он с мрачным видом заявляет тебе, что ничто не способно удовлетворить человеческое сердце.

Но у Фрэнка были более важные новости — Дженни неделю назад родила мертвого ребенка и чувствовала себя так плохо, что все думали, она не оправится. Теперь, однако, худшее осталось позади, и при условии, что не случится ничего плохого, она, вероятно, должна была начать потихоньку выздоравливать.

— И как Бэзил это пережил? — спросила мисс Ли.

— Он почти ничего не говорит. Последнее время он стал очень молчаливым, но боюсь, у него совершенно разбито сердце. Вы знаете, с каким нетерпением он ждал рождения ребенка.

— Думаете, он любит жену?

— Он очень добр к ней и проявлял исключительную нежность после трагедии. Думаю, из них двоих она страдала больше. Понимаете, она считала, что именно на этом держался их брак, и он изо всех сил старается успокоить ее.

— Я должна поехать и навестить их. А теперь расскажите мне о миссис Кастиллион.

— Я не видел ее уже лет сто.

Мисс Ли внимательно следила за Фрэнком. Она задавалась вопросом, знал ли он о ее романе с Реджи Бассеттом, но хотя жаждала это обсудить, не рискнула затронуть эту тему. В действительности он был в курсе всех обстоятельств, но забавлялся, изображая полное непонимание, чтобы увидеть, как мисс Ли направит беседу в нужное русло. Она же говорила о декане Теркенбери, о Белле и ее супруге и потом, будто случайно, упомянула Реджи. Блеск в глазах Фрэнка тут же подсказал ей, что он раскусил ее уловку.

— Вы животное! — воскликнула она. — Почему не рассказали мне об этом и допустили, чтобы все выяснилось случайно?

— Принадлежность к сильному полу обязывает меня соблюдать элементарные нормы приличия, мисс Ли.

— Не обязательно добавлять самодовольство к списку других своих отвратительных пороков. Откуда вы узнали, что между ними что-то есть?

— Любезный молодой человек сам мне рассказал. Лишь немногие мужчины могут удержаться, чтобы не похвастаться очередной победой, и Реджи точно не из их числа.

— Вы ведь не знаете Хью Кирона? У него были романы по всей Европе, но наибольшую известность получила связь с иностранной принцессой, которая останется безымянной. Думаю, она наскучила бы ему до смерти, если бы не тот факт, что он мог иногда помахать носовым платком с огромными инициалами и изображением королевской короны в углу.

Затем мисс Ли описала свою поездку в Рочестер и, конечно, представила ее в виде красивой и увлекательной истории.

— Вы хоть на мгновение поверили, что этим дело кончится? — с иронией спросил Фрэнк.

— Не стоит злорадствовать лишь потому, что я надеялась на лучшее.

— Дорогая мисс Ли, чем подлее мужчина, тем сильнее преданы ему возлюбленные. Лишь когда мужчина порядочен и относится к женщине как к личности, ему приходится нелегко.

— Вы ничего в этом не понимаете, Фрэнк, — возразила мисс Ли. — Пожалуйста, предоставьте мне факты, а философские выводы я могу и сама сделать.

— Что ж, Реджи обладает естественным умением общаться с противоположным полом. Я слышал все о вашей экскурсии в Рочестер и сумел его убедить, что вы не расскажете его мамочке. Он понял, что выглядел не слишком героически, поэтому принял высокомерный вид и, исполненный добродетельного негодования, месяц не замечал миссис Кастиллион. Потом она робко написала ему, умоляя о прощении, которое, как я понимаю, он благородно ей даровал. Он явился ко мне, бросил письмо на стол и сказал: «Вот, старина, если кто-нибудь спросит, скажите, что если я чего-то не знаю о женщинах, то этого и не нужно знать». Через два дня он пожаловал ко мне с золотым портсигаром!

— И что вы ему сказали?

— Когда-нибудь его настигнет дьявольское несчастье.

— Это прозвучало мудро и выразительно. Я от всей души надеюсь, что так и произойдет.

— Думаю, у них все отнюдь не гладко, — продолжал Фрэнк. — Реджи говорит, она чертовски усложняет ему жизнь, и он уже беспокоится. Это не шутки — иметь дело с женщиной, которая отчаянно тебя любит. К тому же он никогда не имел близких отношений с дамой высокого положения и просто шокирован ее вульгарностью. Часто кажется, будто ее поведение не соответствует его понятиям о благопристойности.

— Ну разве не истинный англичанин? Он культивирует соблюдение приличий даже в аморальности!

Затем мисс Ли поинтересовалась жизнью самого Фрэнка, но, поскольку они постоянно обменивались письмами, ему было почти нечего добавить. Работа в больнице Святого Луки отличалась монотонностью: лекции студентам по три раза в неделю и прием амбулаторных пациентов по средам и субботам. Больные стали приходить в его консультационный кабинет на Харли-стрит, и он с нетерпением, хоть и без особого энтузиазма, ждал, что вот-вот превратится в модного доктора.

— Вы в кого-нибудь влюблены?

— Вы же знаете, я никогда не позволю своим симпатиям перерасти в нечто большее, пока одиноки вы, — рассмеялся он.

— Заметьте, я не пытаюсь поймать вас на слове и не тащу за волосы к алтарю. У меня нет соперницы?

— Что ж, если вы меня прижмете, я признаюсь.

— Чудовище, как ее зовут?

— Bilharzia hoematobi.

— Господи Боже!

— Это паразит, которого я изучаю. Я полагаю, что авторитетные источники заблуждаются на его счет. У них неправильные представления о цикле развития, да и способ, которым, как они считают, передается заболевание, вызывает сомнения.

— Тема меня не особенно захватывает, к тому же складывается впечатление, что вы все это выдумываете, желая скрыть возмутительные шашни с какой-нибудь балериной.

Визит мисс Ли в Барнс не вызывал восторга ни у Дженни, ни у Бэзила, который казался встревоженным и несчастным. Похоже было, что лишь ценой неимоверных усилий он принимал добродушный вид, обращаясь к жене. Дженни до сих пор лежала в постели, очень слабая и больная, но мисс Ли, которая никогда раньше ее не видела, поразилась ее необычайной красоте. Ее лицо, белее подушек, на которых она лежала, лучилось трогательной грустью и, несмотря на все, что произошло, сохранило то милое наивное очарование, благодаря которому английских девушек и стали сравнивать с английскими розами. Наблюдательная дама также отметила мучительное, исполненное вопросов беспокойство, с которым Дженни постоянно бросала жалостливые взгляды на супруга, словно опасаясь незаслуженного упрека с его стороны.

— Надеюсь, вам нравится моя жена, — сказал Бэзил, провожая мисс Ли вниз.

— Бедняжка! Она напоминает мне красивую птичку, которую судьба заточила в четырех стенах обыденности. А ведь ей по праву полагается беззаботно петь песни под бескрайними небесами. Боюсь, вы еще проявите к ней исключительную жестокость.

— Почему? — не без возмущения спросил он.

— Дорогой мой, вы заставите ее жить так, чтобы соответствовать вашему голубому фарфоровому чайнику. Мир был бы намного лучше, если бы люди так не стремились вести себя согласно неким принципам.

Миссис Буш вызвали немедленно, когда Дженни оказалась в опасности, но в горе и волнении та принялась искать утешения в бутылке виски Бэзила. В итоге ему пришлось умолять ее вернуться домой. Сцена получилась отнюдь не нравоучительной. Догадавшись о пристрастии тещи к алкоголю, Кент через два или три дня после ее приезда запер буфет и спрятал ключ. Но через некоторое время к нему подошла служанка.

— Если позволите, сэр, миссис Буш просит виски — она не очень хорошо себя чувствует.

— Я сам с ней поговорю.

Миссис Буш, выглядевшая абсолютно здоровой, сидела в гостиной, сложив руки на коленях, и изо всех сил пыталась изобразить материнское беспокойство, недомогание и оскорбленное достоинство. Она была не очень рада увидеть зятя вместо прислуги.

— О, это вы, Бэзил? — произнесла она. — Нигде не могу найти ключ от буфета, а я так расстроена, что мне нужно выпить хоть каплю чего-то крепкого.

— На вашем месте я бы не стал, миссис Буш. Вам гораздо лучше без этого.

— О, в самом деле? — ощетинилась она. — Наверное, вам известно о моих личных переживаниях больше, чем мне самой. Я всего лишь прошу вас дать мне ключ, молодой человек, и побыстрее. Я не из тех женщин, над которыми можно шутить, и я прямо говорю вам об этом.

— Мне очень жаль, но я считаю, вы уже достаточно выпили. Вы можете понадобиться Дженни, и с вашей стороны было бы мудрее сохранять трезвость.

— Вы намекаете, что я выпила больше, чем можно?

— Так далеко я бы не зашел, — улыбнулся он.

— Надо же! — оскорбленно воскликнула миссис Буш. — Я была бы вам премного обязана, если бы вы не смеялись надо мной, и я должна сказать, что с вашей стороны это бессердечно, ведь моя дочь лежит больная у себя в спальне. Я очень расстроена, и я действительно думала, что вы будете относиться ко мне как к леди, но все вышло иначе, мистер Кент. Нет, даже когда я впервые сюда приехала. О, я все помню, так что не думайте, будто я забыла. Для меня сгодился и дешевый шестипенсовый чайник, но когда явилась ваша подруга-леди, тут же на стол поставили серебряный. Конечно, я ни на мгновение не поверила, что это настоящее серебро. Происхождение — это прекрасно, мистер Кент, но я говорю: покажите хорошие манеры. Вы такой милый молодой человек, а жалеете для меня каплю спиртного, когда моя бедная дочь на смертном одре. Я ни на минуту не задержалась бы в этом доме, если бы не она.

— Я как раз хотел предложить вам вернуться в свой прекрасный дом в Крауч-Энде, — вставил Бэзил, когда добрая женщина замолчала, чтобы перевести дух.

— Да неужели?! Ну посмотрим, что на это скажет Дженни. Полагаю, моя дочь здесь хозяйка.

Миссис Буш встала и направилась к двери, но Бэзил загородил ее спиной.

— Я не могу позволить вам идти к ней сейчас. Думаю, вы не в самом подходящем состоянии.

— Надеетесь, что вы сможете мне помешать? Прочь с дороги, молодой человек!

Бэзил, испытывавший скорее отвращение, чем ярость, смотрел на злобное существо с холодным презрением, которое не так-то легко было перенести.

— Не хочу ранить ваши чувства, миссис Буш, но полагаю, вам лучше немедленно покинуть наш дом. Фанни сложит ваши вещи. Я собираюсь в комнату Дженни и запрещаю вам туда заходить. Надеюсь, что через полчаса вас уже здесь не будет.

Он развернулся, оставив миссис Буш в бешенстве и в страхе. Она привыкла добиваться своего, так что отпор застал ее врасплох. Поведение Бэзила не оставляло возможности предположить, что он легко сдастся. Однако она твердо решила, какими бы ни были последствия, пробраться в комнату Дженни и выразить дочери недовольство. Она мысленно повторяла, что именно хочет сказать, когда вошла служанка и объявила, что по приказу хозяина она упаковала ее веши. Мать Дженни возмущенно вскочила, но гордость не позволила ей признать перед служанкой, что ее выставили вон.

— Все правильно, Фанни! Это не тот дом, где может оставаться леди. И мне жаль, что у вас, моя дорогая, такой хозяин, как мой зять. Можете передать ему вместе с моими наилучшими пожеланиями, что он не джентльмен.

Дженни, которая спала, пробудилась, когда хлопнула входная дверь.

— В чем дело? — спросила она.

— Твоя мать уехала, моя дорогая. Ты не против?

Она бросила на него быстрый взгляд, заключив, судя по тому, насколько знала характер родительницы, что произошла ссора, и забеспокоилась — вдруг Бэзил придет в раздражение. Она протянула ему руку:

— Нет. Я рада. Хочу остаться с тобой наедине. Мне не хочется, чтобы между нами вставал хоть кто-то.

Он наклонился и поцеловал ее, а она обвила руки вокруг его шеи.

— Ты ведь не держишь на меня зла за то, что ребенок умер?

— Любимая, как я могу?

— Скажи, что не жалеешь, что женился на мне.

Дженни, уже осознавшую, что Бэзил женился на ней исключительно ради ребенка, переполнял неимоверный ужас. Интересы мужа настолько отличались от ее (и она лишь постепенно поняла, до чего велика пропасть между ними), что только долгожданный сын мог сохранить привязанность Бэзила к ней. Он любил в ней будущую мать, а теперь мог горько пожалеть о своем решении, казалось, она обманом заставила его вступить в брак. Главные узы, связывавшие их, оказались разрублены, и хотя Дженни с покорной благодарностью принимала знаки внимания, обусловленные его добротой, она с болью в сердце спрашивала себя: что случится, когда она выздоровеет?

Прошло время, и Дженни, все еще бледная и вялая, достаточно окрепла и вышла из комнаты. Предполагалось, что через некоторое время она отправится с сестрой на месяц в Брайтон. Работа не позволяла Бэзилу надолго покидать Лондон, но он обещал приехать в выходные. Однажды днем он явился домой в приподнятом настроении, получив письмо от издателя с новостями о том, что его книгу одобрили и выпустят ближайшей весной. Казалось, это первый шаг к славе, которой он жаждал. Он обнаружил, что рядом с Дженни сидит Джеймс Буш, его шурин, и, пребывая в бурной радости, поприветствовал его с необычной сердечностью. Но на этот раз Джеймс не отличался привычной забавной болтливостью и выглядел как побитая собака, что в любое другое время привлекло бы внимание Бэзила. Он тут же ушел, и только тогда Бэзил заметил, что Дженни сильно взволнована. Хотя он ничего не знал наверняка, ему пришло на ум, что члены семьи Буш приходят к его жене, когда у них бывают финансовые затруднения. Бэзил, впрочем, с самого начала решил, что их неизбежные претензии должны удовлетворяться. Он предпочитал, однако, не акцентировать внимание на том, что Дженни им помогает, и, когда она просила чуть больше денег на карманные расходы, давал ей нужную сумму без лишних вопросов.

— Почему Джимми был здесь в такое время? — беспечно спросил он, решив, что братец жены забежал как раз по поручению такого рода. — Я думал, он не уходит с работы до шести.

— О, Бэзил, произошло нечто ужасное! Не знаю даже, как тебе сказать. Его уволили.

— Надеюсь, он не хочет, чтобы мы содержали его, — холодно заметил Бэзил. — У меня трудная ситуация в этом году, и все деньги, что у меня есть, я хочу оставить для тебя.

Дженни собралась с духом перед мучительным усилием, которое должна была сделать. Она отвернулась, и ее голос задрожал.

— Не знаю, что делать. Он попал в беду. Если он за неделю не соберет сто пятнадцать фунтов, его фирма подаст на него в суд.

— О чем ты вообще говоришь, Дженни?

— О, Бэзил, не злись на меня! Мне было так стыдно сказать тебе об этом, что я молчала целый месяц. Но больше не могу. С его счетами что-то пошло не так.

— Ты хочешь сказать, он воровал? — с безжалостной прямотой спросил Бэзил, и его охватило чувство глубочайшего ужаса и отвращения.

— Ради Бога, не смотри на меня так! — воскликнула она, потому что его глаза и плотно сжатые губы заставляли ее чувствовать себя преступницей, признающейся в чем-то чудовищном. — Он не собирался никого обманывать. Я не совсем в этом разбираюсь, но он может рассказать тебе, как все было. О, Бэзил, ты же не допустишь, чтобы Джимми сел в тюрьму? Разве нельзя отдать ему деньги, которые мы отложили на мою поездку?

Бэзил сел за стол, чтобы поразмыслить над ситуацией, и обхватил лицо руками, стараясь отгородиться от напряженного умоляющего взгляда Дженни. Он не хотел, чтобы она видела испуг и ужасающий стыд, с которыми он воспринял новость. Но она все равно увидела.

— О чем ты думаешь, Бэзил?

— Ни о чем особенном. Я размышлял, как собрать деньги.

— Ты ведь не считаешь, что нас надо стричь под одну гребенку, потому что он мой брат?

Он посмотрел на нее, но ничего не ответил. Разумеется, его расстраивало, что мать его жены пьет больше, чем подобает, а брат имеет лишь примитивные представления о собственности.

— Я в этом не виновата, — заплакала она с горькой болью, нарушив тишину. — Не суди меня слишком строго.

— Нет, ты не виновата, — ответил он с невольной холодностью. — И ты все равно должна поехать в Брайтон. Но боюсь, это означает, что летом нам придется остаться без отдыха.

Он выписал чек, а потом оформил письмо в банк, умоляя выдать ему в качестве аванса сотню фунтов под залог находящихся у них ценных бумаг.

— Вот он! — воскликнула Дженни, услышав звонок. — Я велела ему вернуться через полчаса.

Бэзил встал:

— Лучше тебе сразу вручить чек брату. Скажи, что я не желаю его видеть.

— Ему больше нельзя приходить, Бэзил?

— Решай сама, Дженни. Если пожелаешь, можем притвориться, что он скорее человек неудачливый, чем непорядочный. Но я предпочел бы не возвращаться к этому вопросу. Мне не нужны ни его благодарности, ни оправдания.

Ничего не ответив, Дженни взяла чек. Она отдала бы многое, чтобы обнять Бэзила, умоляя его о прощении, но в его поведении чувствовалась какая-то жесткость. Весь вечер он просидел в угрюмой тишине, и Дженни не осмеливалась заговорить с ним. На ночь он поцеловал ее холодно, как никогда, и, мучаясь бессонницей, она горько плакала. Она не понимала, почему он смотрит на этот инцидент с таким глубочайшим презрением. Ей казалось, произошедшее — что-то вроде простого невезения, обусловленного чрезмерной горячностью Джимми, и она была склонна согласиться с братом, что удача просто отвернулась от него. Ее несколько возмущали отказ Бэзила выслушать хоть какие-то доводы в его защиту и полная уверенность в том, что верны самые худшие его предположения.

Пару дней спустя, неожиданно придя домой, Кент обнаружил, что Дженни ведет серьезный разговор с братом, который, вновь став беззаботным и веселым, даже не попытался изобразить, будто ему стыдно, что Бэзил знает о его эскападе.

— Рад видеть, Горацио! — воскликнул он, протягивая руку. — Я забежал специально, чтобы у меня была возможность нарваться на вас. Хотел сказать спасибо за деньги, которые вы мне дали в долг.

— Лучше бы вам не говорить об этом.

— Почему же? Здесь нечего стыдиться. Меня постигла неудача, вот и все. Я верну вам деньги, вы же знаете. Не беспокойтесь.

Он живо выложил всю историю, повторив, что несчастье может обрушиться и на достойных людей, а к проблемам с законом могут привести самые безобидные поступки. Бэзил, против своей воли восхищаясь остроумным нахальством парня, слушал его в ледяном молчании.

— Не нужно оправдываться, — наконец произнес он. — Я помог вам из чистого эгоизма. Если бы не Дженни, мне было бы совершенно все равно, посадили бы вас в тюрьму или нет.

— О, это все чепуха! Они не стали бы возбуждать дело. Разве я не говорил, что у них нет оснований? Вы верите мне, правда?

— Нет, не верю.

— Что вы хотите этим сказать? — злобно спросил Джеймс.

— Мы не будем это обсуждать.

Собеседник не ответил, но метнул на Бэзила взгляд явно враждебный.

— Можете попрощаться со своими деньгами, молодой человек, — пробормотал он тихо. — От меня вы много не получите.

Он и так собирался вернуть лишь небольшую часть суммы, но теперь отказался даже от этой мысли. За шесть месяцев замужества Дженни он так и не смог преодолеть ту прохладную вежливость, с которой Бэзил с ним обращался. Он ненавидел Кента за высокомерный вид, но, нуждаясь в помощи, старался, хотя иногда ему с трудом удавалось сдерживаться, относиться к нему с родственной теплотой. Он знал, что зять с радостью ухватился бы за возможность запретить ему приходить к ним домой, и сейчас, когда остался без работы, тщательно избегал того, чтобы зятю эту возможность предоставить. Джеймс терпел оскорбления из последних сил, но успокаивал свою гордость тем, что знал: рано или поздно он отомстит.

— Что ж, всего доброго! — крикнул он с нарочитым спокойствием. — Я побежал.

Дженни наблюдала за происходящим с некой тревогой, но больше с раздражением, поскольку равнодушное презрение Бэзила к ее брату казалось ей отражением его собственных чувств к ней.

— Ты мог хотя бы говорить с ним вежливо, — сказала она, когда Джимми ушел.

— Боюсь, моя вежливость уже иссякла.

— Все-таки он мой брат.

— Об этом я сожалею всем сердцем, — ответил он.

— Не обязательно проявлять к нему такую жестокость теперь, когда он и так расстроен. Он не хуже многих других.

Бэзил повернулся к ней с горящим взглядом:

— Боже правый, неужели ты не понимаешь, что этот человек — вор! Для тебя ничего не значит, что он непорядочный? Разве ты не видишь, насколько ужасно, когда…

Он замолчал, с отвращением взмахнув рукой. Это была их первая ссора, и на лице Дженни отразилось упрямство, а бледность сменилась яростным румянцем. Но Бэзил быстро взял себя в руки. Вспомнив о болезни жены и ее горьком разочаровании в связи с потерей младенца, он сильно пожалел о своем выпаде.

— Прости меня, Дженни. Я не хотел так говорить. Мне следовало помнить, что ты любишь его.

Но когда она не ответила, а отвернулась с несколько угрюмым видом, он сел на подлокотник ее кресла и погладил ее чудесные густые локоны.

— Не сердись, дорогая. Мы не будем ссориться, правда?

Не в силах устоять перед его нежностью, она залилась слезами и страстно расцеловала руки, ласкавшие ее.

— Нет, нет, — рыдала она. — Я слишком сильно тебя люблю. Никогда не говори со мной так сердито, мне от этого ужасно больно.

Кратковременная гроза миновала, и они обсудили предстоящую поездку в Брайтон. Дженни собиралась снять жилье и заставила мужа клятвенно пообещать, что он будет приезжать каждую субботу. Фрэнк предложил свободную комнату на Харли-стрит, и во время ее отсутствия Бэзил хотел пожить у него.

— Ты не забудешь меня, Бэзил?

— Конечно, нет! Но ты должна поскорее поправиться и вернуться.

Когда она наконец уехала и Бэзил оказался гостем Фрэнка, он не смог удержаться от слабого вздоха облегчения. Было восхитительно вновь остаться в холостяцком жилище, ему нравился запах дыма, неряшливые кипы книг, отсутствие ответственности. Не было никакой необходимости делать то, что ему не хочется, и впервые со времен женитьбы он почувствовал себя совершенно комфортно. Вспоминая свои уютные комнаты в Темпле, где ощущался дух старого мира, так уместно дополнявший его нрав, он думал о долгих беседах, часах мечтаний, спокойной беззаботности, с которой он читал в то время книги. И он содрогался при мысли о тесном особняке, который стал его домом теперь, о хлопотах по хозяйству и жажде уединения. Он мечтал, чтобы его жизнь стала красивой, а она была просто убогой.

— В безбрачии есть свои прелести, — засмеялся доктор, когда увидел, как Бэзил после завтрака раскурил трубку, положил ноги на каминную полку и откинулся на спинку кресла, с удовлетворением вздохнув.

Но он пожалел о своих словах, когда увидел, как оживленное лицо друга приняло печальное выражение. Это было первым знаком того, что дела у молодой пары идут не очень хорошо.

— Кстати, — предложил Фрэнк, — не хотел бы ты сходить на прием сегодня вечером? Леди Эдвард Стрингер устраивает что-то вроде праздника, и там будет много людей, которых ты знаешь.

— Я никуда не хожу, с тех пор как женился, — нерешительно ответил Бэзил.

— Я увижу старушку сегодня. Спросить, можно ли тебя привести?

— Это было бы очень мило с твоей стороны. Господи Боже, да я был бы в безмерном восторге! — Бэзил рассмеялся. — Я не надевал фрак уже шесть месяцев.