Леди Эдвард Стрингер сказала, что будет счастлива увидеть Бэзила вечером, и Фрэнк, успевший подготовиться за четверть часа, с насмешливым изумлением наблюдал, с какой тщательностью одевается молодой человек. В конце концов, в последний раз осмотрев себя в зеркале, тот повернулся.

— Ты в самом деле замечательно выглядишь, — с иронией заметил доктор.

— Лучше помолчи! — Бэзил покраснел. Но все равно было очевидно, что он не разочарован своим внешним видом.

Они поужинали в весьма респектабельном клубе Фрэнка в окружении деятелей науки, имевших занимательный вид школьников среднего возраста, а потом отправились в Кенсингтон.

Бэзил ненавидел экономию, к которой был вынужден прибегать с тех пор, как женился, и символы богатства в доме леди Эдвард доставляли ему особенное удовольствие. Один напудренный лакей забрал его шляпу, другой — схватил пальто. И после тесной духоты виллы в Барнсе Бэзилу безумно нравилось расхаживать по просторным комнатам с высокими потолками, которые были великолепно меблированы в худшем из викторианских стилей. Леди Эдвард в светлом парике, перекосившемся более, чем обычно, облаченная с потрепанным великолепием и с бриллиантами на увядшей шее, равнодушно поприветствовала его как светская хозяйка и повернулась к следующему гостю. Пройдя вперед, Бэзил лицом к лицу столкнулся с миссис Мюррей.

— О, я так рад вас видеть! — воскликнул он восторженно и удивленно. — Не знал, что вы вернулись. Пойдемте присядем, и вы расскажете мне обо всем, что видели.

— Вздор! Я и слова не пророню. Сначала вы должны поделиться со мной всеми новостями. Я видела, что анонсировали выход вашей книги.

Бэзила поразило, насколько она красива. Он очень часто думал о ней вопреки своей воле, но образ в его голове не был лишен жизнерадостности и неуемной энергии. Скорее, его воображение преувеличило сходство миссис Мюррей с Мадонной Сандро Боттичелли, подчеркивая страстную печаль ее губ и бледный овал томного лица. Сегодня ее живость очаровывала, серые глаза искрились от смеха, а щеки восхитительно розовели. Бэзил смотрел на ее красивые руки, на пальцы, унизанные кольцами, и живописную роскошь платья. Любимый аромат, который едва чувствовался, напоминал об их приятном общении в прошлом, и он вспомнил ее гостиную на Чарлз-стрит, где они так часто сидели, беседуя на самые возвышенные темы. У него щемило сердце, и он знал, что, несмотря на все усилия, любил ее не меньше, чем тем вечером, когда пришел к выводу, что она тоже питает к нему чувства.

— Не верю, что вы хоть чуть-чуть меня слушаете! — возмутилась она.

— Слушаю, — заверил он. — Но ваш голос одурманивает меня. В нем вся музыка Италии. Я не слышал его так долго.

— Когда мы виделись в последний раз? — спросила она, прекрасно помня об этом, но желая услышать его ответ.

— Вы проезжали рядом с Вестминстерским мостом как-то днем в воскресенье, но я не говорил с вами после четверга на той неделе. Я помню плащ, который был тогда на вас. Он у вас еще остался?

— Какая память!

Она беззаботно рассмеялась, но ее глаза засияли от ликования, потому что он, казалось, совсем забыл о ее визите в Барнс, а помнил лишь об их взаимной любви.

— Я часто вспоминаю наши долгие беседы, — признался он. — Если бы не вы, я никогда не написал бы книгу.

— Ах да, это было до того, как вы женились, верно?

Она произнесла это беззаботно, с улыбкой, но явно хотела ранить его. И Бэзил вдруг сильно побледнел, невыразимая боль омрачила его взгляд, а губы задрожали. Миссис Мюррей наблюдала за ним с жестоким любопытством. Иногда в ярости она молилась, чтобы ей представился случай отомстить ему за все муки, которые она испытала, и это было только начало. Теперь она ненавидела Бэзила, говорила она себе, и ненавидела неистово. Тут ей на глаза попался мистер Фарли, известный священник, он улыбался. Как она и ожидала, мистер Фарли подошел к ней.

— Вы получили от меня письмо? — спросила она, протягивая руку.

— Большое спасибо. Я уже написал, что принимаю предложение.

Ее вопрос не был лишен злого умысла, поскольку она хотела, чтобы Бэзил понял: она отправила мистеру Фарли какое-то приглашение. Неохотно более молодой собеседник отошел, и викарий занял вакантное место. Когда Бэзил с болью в сердце уходил, она обратилась к мистеру Фарли с несколько необычной сердечностью.

— Tines! О, целомудренная Лукреция! Как ты вообще сюда попал?

Бэзил вздрогнул, и его лицо вдруг приняло равнодушное и суровое выражение, когда где-то рядом прозвучал насмешливый голос его матери.

— Доктор Харрелл привел меня, — ответил он.

— Он проявил благоразумие, когда привел тебя в скучнейший дом в Лондоне, который также является самым респектабельным. Как Камберуэлл, вы вообще ужинаете?

— Моя жена сейчас в Брайтоне, — ответил Бэзил, чувствуя себя униженным из-за подтрунивания леди Визард.

— Я и не предполагала, что она здесь. А ты в самом деле очень красив. Жаль только, что смешон!

Она кивнула сыну и отправилась дальше. Наконец она подошла к мисс Ли, которая стояла в одиночестве, с удовольствием наблюдая за разномастной толпой.

— Как поживаете? — спросила леди Визард.

— Я и не представляла, что вы меня помните, — ответила собеседница.

— В газетах писали, что вы унаследовали состояние этой противной мисс Дуоррис. Разве вы не сделали открытие, что с тех пор многие вас запомнили? — Она не стала ждать ответа. — Разве вы не друг моего подающего надежды сына? Я только что его видела и представить не могу, за что он меня недолюбливает. Полагаю, он думает, будто я нехорошая женщина, но это не так, правда. У меня нет осознания, что я в своей жизни грешила. Я делала глупости и совершала поступки, о которых сожалею, но это все.

— Весьма удобно заручиться одобрением собственной совести, — пробормотала мисс Ли.

В этот момент лорд де Капит направился к леди Визард, и мисс Ли воспользовалась возможностью подойти к миссис Барлоу-Бассетт, внушительно-помпезной, как всегда. Она беседовала с четой Кастиллион.

— Для меня большое утешение — знать, что он такой хороший мальчик, — услышала мисс Ли ее слова. — Он ничего от меня не скрывает, и я могу заверить вас, что у него нет ни единой мысли, которую надо было бы таить от кого бы то ни было.

— Кто этот восхитительный человек? — спросила мисс Ли.

— Я благодарила миссис Кастиллион за то, что она хорошо относится к Реджи. Он как раз в том возрасте, когда влияние великосветской женщины — хорошей женщины — имеет огромное значение.

— Реджинальд просто кладезь добродетелей, — тихо заметила мисс Ли. — А миссис Кастиллион — образец милосердия.

— Вы меня смущаете! — воскликнула хрупкая женщина, засмеявшись, и лишь пудра скрыла алый румянец стыда на ее щеках.

Через некоторое время ей удалось остаться с мисс Ли наедине, и они присели. Миссис Кастиллион держалась так непринужденно и выглядела такой беспечной, что никто и не подумал бы, что она переживает весьма драматические события.

— Должно быть, вы глубоко меня презираете, мисс Ли, — сказала она.

— Почему?

— Я пообещала никогда больше не встречаться с Реджи и представляю, что вы подумали, когда услышали миссис Бассетт.

— По крайней мере это избавило вас от необходимости рассказывать мне небылицы.

— Я не стала бы лгать на этот счет. Мне нужен человек, с которым я могу поговорить откровенно. О, я так несчастна!

Эти слова она произнесла с совершенно невозмутимым выражением лица, и сторонний наблюдатель, не слышавший разговора, мог бы решить, что она рассуждает на самые банальные темы.

— Я старалась изо всех сил. Терпела целый месяц. Но потом больше просто не смогла обходиться без него. Я чувствую себя как героиня одной из расхожих историй, на которую наложили любовные чары, и никакие силы не были способны ей помочь. Полагаю, вы скажете, я глупа, но я думаю, Изольда или Федра, должно быть, ощущали то же самое. У меня нет ни силы воли, ни смелости, и самое худшее, что все это унизительно. У вас есть все причины меня презирать, ведь я сама глубоко себя презираю. И один Бог знает, чем все окончится. Я чувствую: произойдет нечто ужасное. Рано или поздно Пол обязательно узнает, наша семья разрушится, и получится, что я бросила все ради несчастного малодушного труса.

— Не говорите так громко, — сказала мисс Ли, поскольку собеседница немного повысила голос. — Думаете, он женился бы на вас?

— Нет. Он часто повторяет, что не сделал бы этого. Теперь я и сама не вышла бы за него. О, лучше бы я никогда его не видела! Я совершенно ему безразлична. Он знает, что я в его власти, и относится ко мне как к падшей женщине. Я так жестоко наказана!

Ее взгляд блуждал по залу, и она увидела, как Реджи разговаривает с миссис Мюррей.

— Взгляните на него, — сказала она мисс Ли. — Даже сейчас я бы душу продала, чтобы он обнял меня и поцеловал. Несмотря на опасность и несмотря на позор, если бы он только любил меня.

Спокойный и красивый, безупречно одетый, Реджи болтал с непринужденностью сорокалетнего мужчины. Его блестящие темные глаза были прикованы к миссис Мюррей, яркие губы изогнулись в сладострастной улыбке, ясно говорившей о том, что ее красота привлекает его. Миссис Кастиллион наблюдала за парой с ревнивой яростью.

— У нее есть все шансы, — пробормотала она. — Она вдова, она богата, и она моложе меня. Но я и злейшему врагу не пожелаю таких мучений, которые приносит любовь к этому человеку.

— Боже правый! Почему вы не возьмете себя в руки? Вы совсем отказались от мысли порвать с ним?

— Да, — в отчаянии ответила она. — Я больше не хочу бороться. Будь что будет. Пусть все решает судьба. Я не покину его, пока он не выбросит меня, как надоевшую игрушку.

— А как же ваш муж?

— Пол? Пол стоит десяти других. Я и не осознавала, насколько он добр, пока не почувствовала себя такой несчастной.

— Вам хоть чуть-чуть стыдно, что вы так плохо с ним поступаете?

— Я не сплю по ночам из-за того, что думаю об этом. Любой его подарок, любое проявление доброты вызывает во мне мучительный стыд. Но я ничего не могу с этим поделать.

Мисс Ли задумалась.

— Я только что говорила с леди Визард, — произнесла она через минуту. — Полагаю, в Лондоне не найдется человека, которого набожная особа с большей охотой предала бы вечному огню, и все же сама она считает себя достойной женщиной. Я также уверена, что наш общий друг Реджи совершенно не переживает из-за своих поступков. Это заставляет меня предположить, что во всем мире безнравственны только те, у кого есть совесть.

— И вы думаете, у меня есть совесть? — с горечью спросила миссис Кастиллион.

— Очевидно. Я не замечала ее проявлений, пока мы не встретились в Рочестере. Но я полагаю, она всегда существовала в рудиментарном состоянии и ряд событий привел к ее развитию. Смотрите, чтобы она не одержала над вами верх. Я вижу большую опасность, когда смотрю вам в глаза.

— Что вы имеете в виду?

Лицо миссис Кастиллион, несмотря на румяна, было осунувшимся и бледным. Мисс Ли окинула ее проницательным взглядом.

— Вы никогда не думали о том, чтобы признаться во всем супругу?

— О, мисс Ли, мисс Ли, как вы догадались? — В безудержном волнении она потеряла самообладание и в муках заломила руки.

— Осторожнее. Помните: вас все видят.

— Я забыла. — Сделав над собой усилие, она непринужденно улыбнулась. — Это гложет меня день и ночь. Порой, когда Пол особенно нежен со мной, я с трудом удерживаюсь от соблазна. Знаю: однажды я не смогу удержать язык за зубами и расскажу ему все.

За последние шесть месяцев миссис Кастиллион с горечью осознала, что ее красота увядает, и теперь прибегала к более экстравагантным уловкам: цвет волос еще больше отдалился от естественного, она подводила карандашом брови и наносила слишком много краски на щеки. Ее поведение стало еще беспокойнее, так что общаться с ней было довольно неприятно. Она говорила больше обычного и громче, а смеялась визгливее и чаще. А хорошее настроение, которое раньше было обусловлено безразличным отношением к миру в целом, теперь изображалось намеренно — так она пыталась скрыть, возможно даже от самой себя, подавленное состояние души.

Ее жизнь всегда протекала спокойно. Она могла похвастаться богатством, позволявшим удовлетворить любую причуду, восхищением, дававшим ощущение власти, положением в обществе. Но теперь вдруг обнаружила, что ее со всех сторон подстерегают трудности. Обжигающая страсть словно сбила ее с ног, а пробуждение принесло горькое разочарование, когда она поняла, что настала ее очередь страдать. Она не питала иллюзий насчет Реджи. Он был безмерно эгоистичен, равнодушен к ее боли, и она давно обнаружила, что слезы не имеют на него никакого действия. Он постоянно поступал по-своему, а когда она сопротивлялась, говорил ей правду самым жестоким образом: «Если я вам не нравлюсь, катитесь к черту. Вы не единственная женщина на свете».

Но в целом он был весьма добродушен: это было его лучшее качество, и она имела на него некое влияние в том, что касалось его неимоверной любви к удовольствиям. Она всегда могла избежать проявления недовольства с его стороны, сводив его в театр. Он старался вращаться в свете, и приглашение в какой-либо аристократический дом делало его нежным на целую неделю. Но Реджи никогда не разрешал ей диктовать условия, и ее периодические вспышки ревности воспринимались с безразличным цинизмом, который едва не доводил ее до безумия. Кроме того, миссис Кастиллион боялась его, понимая, что ради спасения собственной шкуры он без колебаний предаст ее. И все же, несмотря ни на что, она любила Реджи так страстно, что это повлияло на ее характер. Миссис Кастиллион, прежде не пытавшаяся сдерживаться, теперь тщательно избегала того, что могло обидеть беспутного юношу. Она вела себя любезно, чтобы он вновь не бросил ей в лицо жестокие слова о ее возрасте. В горьких страданиях она научилась кротости и самообладанию, которых никогда не знала до сих пор. В прочих жизненных делах она проявляла непривычное милосердие и — что было особенно заметно — вела себя менее дерзко с супругом. Его несомненная преданность даровала исключительное успокоение, и она знала, что в его глазах выглядит не менее восхитительно, чем когда он только полюбил ее.