Всю эту долгую томительную ночь мы с дядей, Белчер, Беркли Крейвен и еще человек десять съехавшихся в Кроли аристократов обшаривали округу в поисках Джима, но, если не считать зловещей находки на дороге, не обнаружили никаких следов, по которым можно было бы догадаться, какая судьба его постигла. Никто не видел Джима и ничего о нем не слышал; тот одинокий вопль в ночи, о котором нам поведал конюх, был единственным вестником разыгравшейся трагедии. По двое, по трое мы рыскали во всех направлениях, доходили даже до Ист-Гринстеда и Блегчингли; и солнце стояло уже высоко в небе, когда мы, усталые, с тяжестью на сердце, вновь собрались в Кроли. Дядя сам съездил в Рейгет, надеясь что-нибудь там разузнать; возвратился он только в восьмом часу, и по лицу его мы тотчас поняли, что новости неутешительные, а ему, без сомнения, то же самое сказали наши лица.

Мистер Беркли Крейвен, человек рассудительный и в делах спортивных умудренный опытом, пригласил нас позавтракать, и за этой невеселой трапезой мы стали держать совет. Белчер, взбешенный тем, что все его труды пошли прахом, разразился страшными угрозами по адресу Беркса и его сообщников – пусть они только ему попадутся… Дядя сидел в мрачной задумчивости, к еде не прикасался и только барабанил пальцами по столу, а у меня лежал камень на сердце, и при мысли, что я не в силах помочь другу, мне хотелось закрыть лицо руками и разрыдаться. Мистер Крейвен, человек весьма светский, единственный из всех нас, казалось, не утратил ни аппетита, ни ясности мысли, и на его свежем, оживленном лице не заметно было никаких следов усталости.

– Позвольте! – сказал он вдруг. – Состязание должно начаться в десять, не так ли?

– Так.

– Ну и начнется. Никогда не надо падать духом, Треджеллис! У него есть еще целых три часа, он может вернуться.

Дядя покачал головой.

– Едва ли, боюсь, что негодяи сделали свое черное дело.

– Ну, хорошо, давайте рассуждать, – сказал Беркли Крейвен. – Приходит какая-то женщина и выманивает нашего молодца из дому. Известна вам молодая женщина, у которой есть какая-то власть над ним?

Дядя посмотрел на меня.

– Нет, – сказал я, – такой женщины я не знаю.

– Ну, а мы знаем, что она приходила, – возразил Беркли Крейвен. – Это бесспорно. И пришла она, конечно, с какой-нибудь душещипательной выдумкой, так что учтивый молодой человек не мог ее не выслушать. Он попался на удочку и дал заманить себя в западню, где его ждали эти мерзавцы. Мне кажется, Треджеллис, все это не подлежит сомнению.

– Да, пожалуй, это наиболее правдоподобное объяснение, – сказал дядя.

– Несомненно также, что его вовсе не стремились убить. То, что слышал Уорр, это подтверждает. Вероятно, они опасались, что такого здорового молодца им не удастся избить настолько, чтобы он никак не мог выйти сегодня на ринг. Ведь можно драться и со сломанной рукой – подобные случаи бывали. А плата им обещана большая, и рисковать такими деньгами у них нет ни малейшего желания. Поэтому они стукнули его по голове, чтоб не слишком сопротивлялся, и отвезли куда-нибудь на дальнюю ферму или заперли где-нибудь в сарае и продержат там, пока не минет час боя. Ручаюсь, еще до вечера вы увидите его здравым и невредимым.

Он говорил очень убедительно, и на душе у меня немного полегчало, но я понимал, что дядю такое объяснение мало утешает.

– Очень возможно, что вы правы, Крейвен, – сказал он.

– Я в этом уверен.

– Но это не поможет нам выиграть.

– В том-то и беда, сэр! – вскричал Белчер. – Честное слово, я рад бы драться вместо него, хоть бы и одной правой, лишь бы разрешили!

– Во всяком случае, я советовал бы вам пойти на ринг, – заметил Крейвен. – Попробуйте оттянуть время, может быть, он еще явится в последнюю минуту.

– Так и сделаю. И заявлю, что не стану при создавшемся положении оплачивать ставки.

Крейвен пожал плечами.

– Вспомните условия, – сказал он. – Боюсь, тут выхода нет – либо драться, либо платить. Конечно, можно обратиться к судьям, но им наверняка придется решить не в вашу пользу.

Мы погрузились в унылое молчание, как вдруг Белчер выскочил из-за стола.

– Вот те на! – крикнул он. – Слышите?!

– Что такое? – воскликнули мы все трое разом.

– Ставки! Слушайте!

За окном сквозь разноголосый гомон, сквозь грохот колес прорвался нежданный выкрик:

– Ставлю один против одного на бойца сэра Чарльза!

– Один к одному! – изумился дядя. – А вчера ставки были семь против одного не в нашу пользу. Что же это значит?

– Один против одного! – опять выкрикнул тот же голос.

– Кто-то что-то проведал, – сказал Белчер, – и уж мы-то первые имеем право знать, в чем дело… Идемте, сэр, сейчас дознаемся.

Сельская улица была запружена народом – ведь люди спали по двенадцать, по пятнадцать человек в одной комнате, а сотни приезжих аристократов провели ночь в своих каретах. Теснота всюду была такая, что нам насилу удалось пробиться на крыльцо. Какой-то пьяница свернулся в прихожей и громко храпел, не чувствуя, что людской поток течет мимо, а порою даже прямо поверх него.

– Какие ставки, ребята? – с порога спросил Белчер.

– Так на так, Джем, – отозвались сразу несколько голосов.

– Прошлый раз, я слыхал, куда больше ставили на Уилсона.

– Верно, да тут явился один такой – ставит супротив Уилсона, да помногу, а за ним и другие потянулись, вот счет и сравнялся.

– А с кого все началось?

– Да вон с него! Вон с того, что пьяный в прихожей валяется! Он сюда прикатил в шесть утра и с тех самых пор пил без передышки, не мудрено было и захмелеть.

Белчер наклонился и приподнял тяжелую, бесчувственную голову спящего.

– Никогда его и в глаза не видал, сэр.

– И я тоже, – заметил дядя.

– А я его знаю! – вскричал я. – Это Джон Каммингз, хозяин гостиницы в Монаховом Дубе. Поверьте, я не ошибаюсь, я его с детства знаю.

– Но что и как он мог пронюхать, черт возьми? – спросил Крейвен.

– По всей вероятности, ничего он не пронюхал, – возразил дядя. – Он ставит на нашего Джима не по зрелому размышлению, а спьяну – просто потому, что с ним знаком. Ведь пьяному море по колено, а его пример увлек других.

– Утром-то он приехал ни в одном глазу, – возразил наш хозяин. – И как приехал, сразу давай ставить на вашего парня, сэр Чарльз. А другие, на него глядя, – тоже, вот прежний счет и не удержался.

– Жаль только, что и он сам не удержался на ногах, – заметил дядя. – Сделайте милость, принесите мне немного лавандовой воды, – обратился он к хозяину. – В этой толчее я просто задыхаюсь… Навряд ли ты добьешься толку от такого пропойцы, племянник; боюсь, нам не удастся выяснить, что он такое разнюхал.

И в самом деле: тщетно я тряс пьяного за плечо и громко звал его по имени, – он спал непробудным сном.

– Да, на моей памяти такого еще не бывало, – сказал Беркли Крейвен. – До боя осталось два часа, а мы даже не знаем, есть ли у нас боец. Надеюсь, вы не слишком много на этом теряете, Треджеллис?

Дядя равнодушно пожал плечами и неподражаемым плавным жестом, который у него никто и не отваживался перенять, взял понюшку табаку.

– Довольно кругленькую сумму, мой друг, – сказал он. – Но не пора ли нам собираться? После ночной гонки я, мне кажется, несколько effleuré, я хотел бы на полчаса уединиться и привести себя в порядок. Я готов взойти хоть на эшафот, но только не в нечищеных башмаках.

Я слышал однажды, как некий путешественник, возвратясь из диких просторов Америки, уверял, будто краснокожий индеец и английский джентльмен – родственные души: оба помешаны на физических упражнениях, а в остальном неприступны и невозмутимы. Его слова вспомнились мне в то утро, когда я наблюдал за дядей, ибо, право же, ни одному осужденному не предстояла казнь более жестокая. Не только его состояние поставлено было на карту. Я понимал, каково будет ему перед лицом огромной толпы, в которой очень многие, доверясь его суждению, рискнули своими деньгами, в последнюю минуту вместо того, чтобы выставить надежного бойца, предложить какое-то жалкое оправдание… Каково это человеку, столь гордому, столь уверенному в себе, которому доныне еще ни разу, ни в каких начинаниях не изменяла удача! Я хорошо его изучил и сейчас по бледности щек, по беспокойной дрожи пальцев видел, что он растерян и не знает, как быть; но сторонний человек, поглядев, как он помахивает кружевным платочком, подносит к глазам лорнет и оправляет пышные манжеты, никогда бы не заподозрил, что этого легкомысленного франта могут терзать какие-то заботы.

Было уже почти девять, когда мы собрались ехать на Холмы, и, кроме дядиной коляски, на улице не осталось ни одного экипажа. Накануне вечером они теснились вплотную, колесо к колесу, так что сцеплялись оглоблями, и по пять в ряд заняли всю дорогу от старой церкви вплоть до Кролийского Вяза – расстояние не меньше полумили. А сейчас пыльная улица перед нами была пустынна – несколько женщин да ребятишек, и все. Мужчин, лошадей, экипажи точно ветром сдуло. Дядя оделся с обычной безупречной тщательностью и натянул свои кучерские перчатки, но перед тем как сесть в коляску, окинул всю эту пустынную дорогу взором, полным и отчаяния и надежды. Я сел позади с Белчером, сэр Беркли Крейвен занял место на козлах рядом с дядей.

От Кроли дорога плавно поднимается на поросшее вереском плоскогорье, раскинувшееся на много миль. По обочинам, а то и напрямик, по рябым от вереска отлогим склонам, тянулись вереницы пешеходов. Усталые, все в пыли люди едва передвигали ноги, многие брели из самого Лондона и проделали за эту ночь тридцать миль. На перекрестке застыл всадник в причудливом зеленом одеянии, картинно сидевший в седле; пришпорив коня, он поспешил нам навстречу, и я узнал смуглое красивое лицо и дерзкие черные глаза Мендосы.

– А я вас поджидал, чтобы вам зря не плутать, сэр Чарльз, – сказал он. – Отсюда – по Гринстедской дороге, а там взять полмили влево.

– Прекрасно, – сказал дядя и повернул гнедых.

– Ваш боец еще не явился, – заметил Мендоса; в его тоне и в выражении лица сквозило подозрение.

– А тебе какое дело, черт подери? – со злостью крикнул Белчер.

– Нам всем есть дело, потому что ходят разные слухи!

– Так держи их про себя, не то пожалеешь, что слушал!

– Ладно, ладно, Джем. Ты, видно, нынче плохо позавтракал.

– А остальные уже на месте? – небрежно спросил дядя.

– Нет еще, сэр Чарльз. Но Том Оуэн с канатами и кольями уже там. Только что проехал Джексон и почти все, кто будет охранять порядок.

– У нас в запасе еще час, – заметил дядя, когда мы покатили дальше. – А те, возможно, опоздают, ведь им ехать от Рейгета.

– Вы держитесь молодцом, Треджеллис, – сказал Крейвен.

– Нам надо храбриться и не подавать виду до последней минуты.

– Ну, конечно, сэр! – воскликнул Белчер. – Уж будьте уверены, раз ставки на Джима так подскочили, это неспроста – кто-то что-то проведал. Надо держаться изо всех сил, сэр, а там видно будет.

Задолго до того, как мы увидели собравшуюся толпу, до нас уже доносился гул, похожий на рокот прибоя, – и вот наконец мы въехали на вершину холма, и взорам открылся гигантский людской водоворот, где все устремлялось к небольшой воронке посередине. А вересковые просторы вокруг были усеяны тысячами экипажей и лошадей, и всюду на косогорах пестрели раскинутые на скорую руку навесы и палатки. Для ринга была выбрана широкая котловина; расположившись по склонам этого прекрасного амфитеатра, добрых тридцать тысяч зрителей могли хорошо видеть то, что происходило внутри. Когда мы подъехали, среди тех, кто сидел с края, раздалось «ура», перекинулось дальше, дальше, и наконец все это множество народу разразилось приветственными криками. А через минуту возгласы раздались снова – с другого края амфитеатра, по ту сторону арены, – все лица, обращенные к нам, отвернулись, и в мгновение ока раскинувшееся перед нами людское море из светлого стало темным.

– Это они. Не опоздали, – в один голос сказали дядя и Крейвен.

Стоя в коляске, мы увидели приближавшуюся по холмам кавалькаду. Впереди, в огромном желтом ландо, ехали сэр Лотиан Хьюм, Краб Уилсон и его тренер капитан Барклей. На шляпах форейторов развевались желтые ленты – цвет Уилсона, в желтом ему предстояло выйти на ринг. За ними гарцевала добрая сотня разных знатных господ из западных графств, а дальше, насколько хватал глаз, тянулся по Гринстедской дороге поток всевозможных карет, колясок и легких двуколок. Огромное ландо, раскачиваясь и подпрыгивая на кочках, направлялось в нашу сторону, и наконец сэр Лотиан заметил нас и крикнул форейторам, чтоб придержали лошадей.

– Доброе утро, сэр Чарльз, – сказал он и легко соскочил наземь. – Я так и думал, что это ваша красная коляска. Отличное утро для боя.

Дядя молча сухо поклонился.

– Раз мы уже здесь, я думаю, можно и начинать, – продолжал сэр Лотиан, словно не замечая его холодности.

– Мы начнем в десять и ни минутой раньше.

– Прекрасно, как вам угодно. А кстати, сэр Чарльз, где ваш боец?

– Я хотел бы спросить об этом вас, сэр Лотиан, – отвечал дядя. – Где мой боец?

На лице сэра Лотиана выразилось изумление, если и не искреннее, то мастерски разыгранное.

– Почему вы задаете мне столь странный вопрос?

– Потому что я хотел бы получить на него ответ.

– Что могу я ответить? Меня это не касается.

– А у меня есть основания полагать, что вы тем не менее имеете к этому касательство.

– Если вы соблаговолите выразиться хоть немного яснее, я, быть может, и пойму, что вы желаете этим сказать.

Оба были очень бледны, держались холодно и учтиво и не возвышали голоса, но взгляды их скрестились, точно разящие клинки. Я вспомнил, что сэр Лотиан славится как непобедимый и беспощадный дуэлянт, и мне стало страшно за дядю.

– Так вот, сэр, если вы полагаете, будто я дал вам повод для недовольства, вы меня крайне обяжете, высказавшись яснее.

– Извольте, – сказал дядя. – Некие злоумышленники сговорились искалечить или похитить моего бойца, и у меня есть все основания полагать, что вам об этом известно.

Мрачное лицо сэра Лотиана исказила злобная усмешка.

– Понимаю, – сказал он. – Во время тренировки ваш ставленник не оправдал надежд, и вам теперь приходится выдумывать какие-то отговорки. Но мне кажется, вы могли бы сочинить что-либо более правдоподобное и чреватое не столь серьезными последствиями.

– Сэр, – сказал дядя с внезапно прорвавшимся бешенством, – вы лжете, но только вам одному известно, какую отъявленную ложь вы мне преподносите!

Впалые щеки сэра Лотиана побелели от ярости, глубоко посаженные глаза вспыхнули свирепым огнем, точно у пса, бешено рвущегося с цепи. Но он совладал с собой и вновь стал прежним, невозмутимо спокойным и самоуверенным джентльменом.

– Нам с вами не подобает браниться, как мужичью на ярмарке, – сказал он. – Мы можем объясниться и после.

– Обещаю вам это, – зловеще произнес дядя.

– А пока напомню вам условия нашего пари. Если через двадцать пять минут вы не представите своего бойца, я выиграл.

– Через двадцать восемь, – поправил его дядя, взглянув на часы. – Вот тогда вы можете говорить о выигрыше, и ни секундой раньше.

Он был великолепен, он держался так уверенно, словно располагал неограниченными возможностями, и, глядя на него, я почти забыл, что на самом деле положение наше отчаянное. Тем временем Беркли Крейвен обменялся несколькими словами с сэром Лотианом и вновь подошел к нам.

– Меня просили быть единственным судьей состязания, – сказал он. – Отвечает ли это вашим желаниям, сэр Чарльз?

– Буду вам весьма обязан, если вы возьмете это на себя, Крейвен.

– И предлагают, чтобы за временем следил Джексон.

– Превосходно. На том и порешим.

Между тем подъехали последние экипажи, всех лошадей привязали к вбитым в землю кольям. На поросших травою склонах люди садились сперва поодиночке, потом все тесней и наконец слились в сплошную массу с одной могучей глоткой, которая уже начинала громко выражать свое нетерпение.

На бескрайних лиловато-зеленых просторах вокруг почти не заметно было движения. Лишь с юга по дороге мчалась во весь дух какая-то запоздалая двуколка, да взбирались по косогору несколько путников из Кроли. И нигде никаких признаков пропавшего боксера.

– А люди все равно заключают пари, – сказал Белчер. – Я только что был у самого ринга, ставят все так же поровну.

– Для вас отведено место у внешних канатов, сэр Чарльз, – заметил Крейвен.

– Моего бойца еще не видно. Я не пойду на свое место, пока он не явится.

– Я обязан вам сказать, что до срока осталось только десять минут.

– А по-моему, пять! – крикнул сэр Лотиан Хьюм.

– Это решает судья, – твердо сказал Крейвен. – По моим часам осталось десять минут, значит, десять.

– Вот и Краб Уилсон! – сказал Белчер.

И тотчас оглушительно взревела толпа. Чемпион Запада, переодевшись, вышел из своей палатки, за ним следовали его секунданты – Голландец Сэм и Мендоса. Краб Уилсон, обнаженный до пояса, был в миткалевых белых штанах, белых шелковых чулках и легких спортивных башмаках. Подпоясан он был канареечно-желтым кушаком, сбоку у колен трепетали кокетливые бантики того же цвета. В руке он держал белый цилиндр и, пробегая по проходу, оставленному в толпе, подкинул его высоко вверх, так что цилиндр упал на огороженную площадку. Потом боксер в два прыжка перелетел через оба каната – внешний и внутренний – и, скрестив руки на груди, остановился посреди ринга.

Не диво, что толпа встретила его восторженными воплями. Белчер и тот не стерпел и присоединился к общему приветственному хору. Что и говорить, Краб Уилсон был сложен великолепно: нельзя было не залюбоваться его могучей фигурой, живой игрой мышц, при каждом движении плавно круглящихся под белой, гладкой кожей, что сверкала в лучах утреннего солнца и лоснилась, точно шкура пантеры. Руки у Краба Уилсона были длинные и гибкие, осанка словно бы небрежная, но в его могучих покатых плечах чувствовалось куда больше силы, чем в квадратных плечах иных атлетов. Он закинул руки за голову, вытянул их вверх, рывком отвел назад, и при каждом движении под белой кожей вздувались и перекатывались все новые узлы мускулов, и всякий раз толпа разражалась восторженным воплем. Потом Уилсон вновь скрестил руки на груди и застыл, точно великолепное изваяние, дожидаясь противника.

Сэр Лотиан Хьюм, который то и дело нетерпеливо поглядывал на свои часы, с торжествующим видом закрыл их, громко щелкнув крышкой.

– Время истекло! – воскликнул он. – Бой не состоялся.

– Время еще не истекло, – возразил Крейвен.

– У меня есть еще пять минут, – сказал мой дядя и взглядом, полным отчаяния, поглядел по сторонам.

– Только три минуты, Треджеллис.

В толпе рос глухой гневный ропот. Раздались крики:

– Мошенничество! Обман!

– Две минуты, Треджеллис!

– Где ваш боец, сэр Чарльз? На кого мы ставили?

Люди вытягивали шеи, отовсюду на нас смотрели побагровевшие лица, гневно сверкали глаза.

– Одна минута, Треджеллис! Мне очень жаль, но я вынужден буду объявить, что вы проиграли.

И вдруг в толпе поднялось какое-то движение, она качнулась, раздалась, высоко в воздух взлетела старая черная шляпа, пронеслась над головами зрителей и охраны и упала на ринг.

– Мы спасены! Вот ей-богу! – завопил Белчер.

– Я полагаю, что это явился мой боец, – спокойно произнес дядя.

– Слишком поздно! – крикнул сэр Лотиан.

– Нет, – возразил судья. – До срока еще двадцать секунд. Бой состоится.