На следующий день Маргарита рассталась со мной рано, так как герцог должен был прийти утром; она обещала написать мне, как только он уйдет, и назначить место свидания на вечер.

И действительно, я получил днем следующую записку: «Я еду с герцогом в Буживаль, будьте вечером в восемь часов у Прюданс».

В назначенный час Маргарита вернулась и тоже пришла к мадам Дювернуа.

– Теперь все устроено, – сказала она, входя.

– Домик снят? – спросила Прюданс.

– Да, он сейчас же согласился.

Я не знал герцога, но мне было стыдно так его обманывать.

– Но это еще не все, – продолжала Маргарита.

– Что еще?

– Я приискала помещение для Армана.

– В том же доме? – спросила Прюданс, смеясь.

– Нет, рядом, там, где мы с герцогом завтракали, В то время как он любовался видом, я спросила у мадам Арну – так, ведь, кажется, ее зовут? – найдется ли у нее приличное помещение. У нее оказалось очень подходящее: гостиная, прихожая и спальня, за шестьдесят франков в месяц. Обстановка такая, что любой ипохондрик почувствует себя хорошо. Я оставила за собой это помещение. Хорошо я поступила?

Я бросился на шею Маргарите.

– Все устроится очаровательно, – продолжала она, – у вас будет ключ от маленькой калитки, герцогу я обещала ключ от главных ворот, но он не возьмет его, потому что он будет приезжать днем, если вообще будет приезжать. Между нами говоря, мне кажется, что он очень доволен этим капризом, благодаря которому я на некоторое время уеду из Парижа и зажму рот его семье. Однако он меня спросил, как это я при моей любви к Парижу решилась поселиться в деревне; я ему ответила, что больна и что там отдохну. По-видимому, он не совсем мне поверил. Этот несчастный старик всегда настороже. Нам нужно быть очень осторожными, милый Арман; он будет за мной следить и там, ведь он не только снял мне дом – он еще должен заплатить долги, которых у меня накопилось немало. Вы согласны со всем?

– Да, – ответил я, заглушая все сомнения, которые порой зарождались во мне от этого образа жизни.

– Мы осмотрели весь дом, мы отлично там устроимся. Герцог всем интересовался. Ах, мой друг, – добавила безумная, целуя меня, – вы неплохо устроились, о вашем ложе позаботится миллионер.

– А когда вы переезжаете? – спросила Прюданс.

– Очень скоро.

– Вы возьмете с собой экипаж и лошадей?

– Я возьму с собой все. На вас останется надзор за моей квартирой на время моего отсутствия.

Через неделю Маргарита переселилась в Буживаль, а я поселился в гостинице.

Тут началась жизнь, которую трудно мне вам описать.

В начале деревенской жизни Маргарита не могла отказаться от своих городских привычек; все время праздновалось новоселье, все ее подруги приезжали погостить, и в течение целого месяца каждый день за столом было по восемь, по десять человек. Прюданс, со своей стороны, привозила своих знакомых и так хозяйничала в доме, как будто он ей принадлежал.

Деньги герцога оплачивали, конечно, все счета, но время от времени Прюданс брала у меня тысячу франков, как будто от имени Маргариты. Вы помните, я был в выигрыше и с удовольствием давал Прюданс то, что Маргарита у меня просила через нее; и в страхе, что ей понадобится больше, чем у меня есть, я занял в Париже такую же сумму, какую я уже раз занимал и вернул.

Итак, у меня опять было двенадцать тысяч франков, не считая ренты. Однако удовольствие принимать подруг у Маргариты немного уменьшилось, потому что это вело к большим расходам и, главное, заставляло ее иногда обращаться ко мне за деньгами. Герцог снял этот домик, желая, чтобы Маргарита отдохнула, и не появлялся там больше совсем, опасаясь все-таки встретиться с большой шумной компанией. Приехав однажды пообедать с Маргаритой, он попал в разгар завтрака; пятнадцать человек сидели за столом, и завтрак не был окончен к тому времени, когда он рассчитывал обедать. Не подозревая ничего, он открыл дверь в столовую; его появление было встречено единодушным смехом, и он должен был поспешно отступить перед непринужденной веселостью женщин, находившихся в столовой.

Маргарита встала из-за стола, догнала герцога в соседней комнате и старалась, насколько возможно, сгладить это происшествие; но старик, уязвленный в своем самолюбии, не мог забыть обиды; он сказал довольно сурово Маргарите, что ему надоело оплачивать глупые затеи женщины, которая не сумела даже заставить уважать его в своем доме, и уехал взбешенный.

С этого дня о нем ничего не было слышно. Маргарита прогнала гостей, изменила свои привычки, но герцог больше не появлялся. Я от этого только выиграл, моя возлюбленная принадлежала теперь только мне, и мои мечты в конце концов осуществились, Маргарита не могла больше жить без меня. Она смело открывала перед всеми нашу связь, и в конце концов я расположился у нее совсем. Слуги меня звали барином и смотрели на меня как на хозяина.

Прюданс очень порицала Маргариту за эти перемены; но Маргарита отвечала, что любит меня, не может без меня жить и, что бы там ни случилось, она не откажется от счастья видеть меня постоянно около себя; а кому это не нравится, тот может не приходить.

Я это сам слышал однажды, когда Прюданс и Маргарита заперлись в комнате для важных разговоров, а я подслушивал у дверей.

Через некоторое время Прюданс опять появилась. Я был в саду, когда она вошла в дом; она меня не видела. Я понял по тому, как ее встретила Маргарита, что снова произойдет такой же разговор, и опять решил его подслушать.

Обе женщины заперлись в будуаре, и я насторожился.

– Ну? – спросила Маргарита.

– Ну я видела герцога.

– Что он вам сказал?

– Он готов вам простить ту сцену, но он узнал, что вы открыто живете с Арманом Дювалем, и этого вам не прощает. Пускай Маргарита бросит этого человека, сказал он мне, и, как прежде, я ей буду давать все, что нужно; в противном случае пускай она ничего от меня не ждет.

– И что вы ответили?

– Что я вам передам его решение и постараюсь вас уговорить. Подумайте только, дорогая, какое положение вы теряете, ведь Арман никогда не сумеет создать вам его. Он любит вас всей душой, но у него мало денег, и настанет день, когда он должен будет вас покинуть, но тогда уже будет слишком поздно, и герцог не захочет ничего сделать для вас. Хотите, я поговорю с Арманом?

Маргарита, казалось, раздумывала и ничего не отвечала. Сердце у меня билось ужасно в ожидании ответа.

– Нет, – сказала она, – я не покину Армана и не буду прятаться. Может быть, это безумие, но я люблю его, и ничего с этим не поделаешь! К тому же теперь он привык меня любить беспрепятственно; ему будет слишком тяжело оставлять меня хотя бы на час в день. А мне так мало осталось жить, что я не могу заставлять себя страдать, исполняя волю какого-то старика, самый вид которого меня старит. Пускай его деньги останутся при нем; я обойдусь без них.

– Но как вы это сделаете?

– Не знаю.

Прюданс собиралась что-то ответить, но я быстро вошел и бросился к ногам Маргариты, покрывая ее руки слезами, которые я проливал от радости, что так любим.

– Моя жизнь принадлежит тебе, Маргарита, тебе не нужен этот человек, ведь я с тобой! Я никогда тебя не покину, какой бы ценой я ни покупал счастье, которое ты мне даешь! Не нужно больше стеснений, Маргарита, мы любим друг друга! Что нам до всего остального!

– Да, я люблю тебя, Арман! – шептала она, обвивая мою шею руками. – Я тебя люблю так, как не считала себя способной любить. Мы будем счастливы, мы будем жить тихо, и я навеки прощусь с той жизнью, воспоминание о которой заставляет меня теперь краснеть. Ты никогда не будешь укорять меня прошлым?

Слезы заглушали мой голос. В ответ я мог только прижать Маргариту к сердцу.

– Ну, – сказала она, обращаясь к Прюданс растроганным голосом, – передайте эту сцену герцогу и скажите ему, что мы в нем не нуждаемся.

С этого дня о герцоге не было больше разговора. Маргарита совершенно изменилась. Она избегала всего, что могло мне напомнить жизнь, среди которой я ее встретил. Ни одна жена, ни одна сестра в мире не заботилась и не любила так своего мужа, своего брата, как она любила меня. Эта болезненная натура чутко отзывалась на все настроения, была доступна всем чувствам. Она порвала со своими друзьями и привычками, со своим прежним языком и расходами. Если бы кто-нибудь видел нас, когда мы выходим из домика, отправляясь кататься на лодке, купленной мной, то никогда бы не поверил, что эта дама в белом платье, в большой соломенной шляпе, с шелковой накидкой в руках – та самая Маргарита Готье, которая четыре месяца тому назад гремела своей роскошью.

Увы, мы слишком поторопились с нашим счастьем, как будто предчувствовали, что оно будет недолговечно.

За два месяца мы ни разу не были в Париже. Никто к нам не приезжал, за исключением Прюданс и Жюли Дюпре, о которой я вам говорил и которой Маргарита впоследствии передала трогательную повесть, находящуюся сейчас у меня под подушкой.

Целые дни я проводил у ног своей возлюбленной. Мы открывали окна в сад и любовались, как лето дает жизнь цветам под сенью деревьев. Тесно прижавшись друг к другу, наслаждались этой действительной жизнью, которой ни Маргарита, ни я раньше не понимали.

Эта женщина, как ребенок, радовалась всякому пустяку. Бывали дни, когда она бегала по саду, как десятилетняя девочка, за бабочкой или стрекозой. Эта куртизанка, которая заставляла тратить на букеты больше денег, чем это нужно для беззаботной жизни целой семьи, сидела иногда на лужайке целый час, рассматривая простой цветочек, носящий ее имя.

Именно в это время она читала «Манон Леско». Я часто ее заставал за этой книгой, и она всегда мне говорила, что женщина, которая любит, не может делать то, что делала Манон.

Два или три раза ей писал герцог. Она узнавала почерк и, не читая, отдавала мне письма.

Некоторые выражения в письме вызывали у меня слезы.

Закрыв свой кошелек для Маргариты, он рассчитывал вернуть ее себе; но, увидев бесполезность этой меры, он перестал на ней настаивать; он снова просил у нее позволения вернуться, каковы бы ни были условия этого возвращения.

Я читал эти настойчивые и однообразные письма и рвал, не говоря Маргарите об их содержании, не советуя ей видеться со стариком, хотя чувство жалости к несчастному и побуждало меня к тому; я боялся, что она увидит в этом совете желание переложить снова на герцога все заботы о доме; больше всего я боялся, что она может меня считать способным сложить с себя заботу о ее жизни.

В конце концов герцог, не получая ответа, перестал писать, а мы с Маргаритой продолжали жить вместе, не думая о будущем.