VIII
Эрнст часто музицировал с Ланной Райнер. И она всегда держалась с ним по-товарищески. Он подолгу рассказывал ей о Фрице и его Приюте Грез. А когда однажды Эрнст вскользь упомянул Элизабет, Ланна сразу насторожилась и принялась задавать вопросы, но он ничего не ответил. Тут на ее устах опять появилась та странная непонятная улыбка. Ланна всей душой впитывала ясноглазую энергичную молодость Эрнста, в особенности потому, что он был так не похож на всех ее прочих знакомцев. Она любила в Эрнсте и юную строптивость, и ту таинственную сумрачность, которая выдавала в нем будущего талантливого музыканта.
В прекрасном настроении Эрнст прошелся по вечерним улицам и позвонил в дверь певицы. Она открыла сама.
– А, господин маэстро! У моей горничной выходной день, так что придется мне самой принимать гостя… Входите же!
Она пошла перед ним по анфиладе комнат. На ней было восхитительное платье, очень выгодно подчеркивавшее ее классические формы.
Рядом с музыкальной комнатой находилось небольшое уютное помещение, которое Ланна называла вечерним будуаром певицы.
– Вам разрешается войти вместе со мной в мой будуар, – сказала она, потом вынула из букета, который принес Эрнст, одну темно-красную розу и прикрепила ее к волосам. При этом широкие рукава платья откинулись и обнажили мягкую округлость предплечий цвета слоновой кости.
– А теперь пожалуйте сюда, на эту тахту… Вот так, тут есть подушки… – Она сама разлила чай по чашкам, подала сахарницу и положила на тарелочку печенье. Когда она опустилась на тахту рядом с ним, Эрнст даже задохнулся от запаха упоительно пряных духов. Он опьянел от счастья, и все окружающее показалось ему сном.
– У вас опять отсутствующий вид, господин Винтер.
– Не отсутствующий, а опустошенный.
– Почему же?
– Все, что я вижу, рушится на моих глазах. Я ищу цель и опору, а нахожу обман или лицемерие.
– Не надо так много размышлять.
– Да я и не хочу.
– Ну-ка, посмотрите мне в глаза…
Он вперил свои холодные голубовато-серые глаза в ее бездонные черные очи.
– Вот теперь обман из ваших глаз улетучился…
Эрнст сидел бы так целую вечность. Он не сводил глаз с изящных рук Л анны, заботливо летавших над столом, и упивался ароматом ее удивительных духов. Закатное солнце с трудом пробивалось сквозь плотные занавеси на окнах и наполняло комнату розовато-багровым светом.
Эрнст провел по глазам ладонью. Он позабыл прошлое и будущее. Вдруг Ланна Райнер сказала своим звучным голосом:
– А теперь давайте посумерничаем.
Медленными, грациозными движениями она убрала со стола. Эрнст восхищенно следил за прекрасным созданием, окутанным мягким золотистым светом заката.
– Я очень люблю посидеть вот так, в сумерках. Все краски и формы столь нежны, столь расплывчаты… Сумерки навевают такие красивые мечты…
– К чему мечты, сударыня?…
Она взглянула на него из-под полуприкрытых век.
– Мечты нужны лишь слабым людям. Поступки и опыт – это все! И тем не менее мечты… – Эрнст запнулся, как бы задумавшись о чем-то. – Впрочем, мечтать – это так приятно…
Она вдруг запела своим волшебным голосом начало вагнеровского наброска к «Тристану и Изольде»: «Скажи, какие чудные мечты…»
Эрнст тихонько подошел к роялю и подыграл ей. Продолжая петь вполголоса, Ланна последовала за ним и поставила ноты на пюпитр.
При этом ее рукав коснулся лба Эрнста. Сладкий озноб пронзил все его существо и дрожащим напевом остался в крови. Бесконечной тоской отзывались в сердце полнозвучные септ– и нонаккорды на фоне печальной мелодии томления: «Мечты, мечты… Те, что в добрый час…» И еще раз: «Мечты…» И, затихая: «Мечты…» – эхом откликнулся рояль.
Эрнст оторвал руки от клавиатуры, они бессильно повисли вдоль тела. Ланна Райнер стояла перед ним и смотрела на Эрнста загадочным взглядом.
– Только мечты и значат в жизни, а действительность сера и безрадостна…
– Нет, мечта – это мечта…
– А жизнь – это Эрнст Винтер, – произнес голос из сумерек.
– А чудо – это Ланна Райнер… Пламенеющий закатный луч золотой короной лег на лоб Эрнста.
– Верите ли вы в чудо, Эрнст Винтер?
– Да, Ланна Райнер.
Ее красивые яркие губы дрожали, когда она едва слышно спросила:
– Не хотите ли научить меня этому?
– Но ведь я просто в него верю, – почти машинально ответил Эрнст, глядя куда-то вдаль.
– Разве вера никогда не обманывает, Эрнст Винтер?
– Никогда, Ланна Райнер.
Сумерки сплетали из их голосов серебряную ленту над розовыми мечтами.
– Я жажду чуда, Эрнст Винтер, – мечтательно сказала красивая женщина у рояля.
– А у меня… чудо… уже есть, – едва слышно, запинаясь прошептал Эрнст и без сил опустился перед Ланной на пол.
Она долгим взглядом посмотрела на Эрнста и легко коснулась его лба своей узкой рукой.
– Это все сумерки… – выдохнула Ланна и медленно направилась к одному из кресел.
Эрнст поднялся, посмотрел на нее отсутствующим взглядом невероятно расширенных глаз. Она сидела в последнем закатном золоте, сквозь которое уже проглядывали сиреневые краски вечера.
Эрнст сдался. Он подошел к Ланне и спрятал голову в подоле ее платья.
Она погладила его по волосам.
Эрнст взглянул на нее. Его лицо было мертвенно бледным, а глаза от волнения совсем потемнели.
– Малыш, – тихо сказала она и поцеловала его в глаза. – Мои милые вопрошающие глаза… И страстные губы… Малыш мой…
Ночью Эрнст спал крепко и без снов. На следующее утро все казалось ему уже каким-то безумным сновидением, посетившим его до первых петухов. И настроение было странное – полу-грустное, полу-блаженное. Эрнст принялся за работу, чтобы отогнать ненужные мысли. Ланна Райнер казалась ему такой далекой, такой чужой. Он уже почти и не помнил о ней. Он думал об Элизабет и чувствовал, что она близка ему и что он очень ее любит. К вечеру вчерашнее событие виделось ему уже по-другому. Сердце Эрнста исполнилось тревожным ожиданием. Он то и дело вынимал из портмоне билет в ложу, подаренный Ланной, дабы удостовериться в реальности произошедшего.
Он старательно привел себя в порядок и медленно двинулся по направлению к театру. На афишном столбе Эрнст увидел свежую афишу Оперы. Он остановился и прочитал: «Мадам Баттерфляй – Ланна Райнер». Многие останавливались и тоже читали, а какой-то господин сказал:
– Райнер поет партию Баттерфляй, значит, нам надо поторопиться с билетами, не то их не будет.
– А что, она и впрямь хорошая певица? – спросил его спутник, когда оба уже удалялись.
– Замечательная! – успел услышать Эрнст. И на его губах заиграла горделивая улыбка. Ланна Райнер… Вчера вечером она его поцеловала. Он останавливался у каждого афишного столба, читал: «Мадам Баттерфляй – Ланна Райнер», – и был счастлив.
Когда он вошел в ложу, звонки уже прозвучали. Томная музыка Пуччини сразу очаровала его, и чары исчезли, лишь когда на сцене появилась мадам Баттерфляй.
Горячая волна радости захлестнула Эрнста. При каждом звуке, каждой ноте он думал: «Моя Ланна поет для меня!» А вот и она его заметила… Легкий кивок…
У Эрнста голова закружилась от счастья. Когда с балконов и галерки грянул гром аплодисментов, от гордого сознания власти над певицей его кровь забурлила, словно крепкое шипучее вино.
С презрительной улыбкой Эрнст смотрел на цветы и венки, завалившие авансцену. «Эх вы, неумехи, – думал он, – старайтесь не старайтесь, все равно я – ее Малыш!»
Теперь Эрнст каждый вечер ходил в Оперу. Ланна ввела его в различные компании и салоны высшего света, и Винтера стали часто приглашать.
Так шло время – если не с Ланной и не за работой, то в хождении по гостям.
Как-то холодным осенним вечером Эрнст провожал Ланну из театра. В тот раз давали «Богему», и он был еще под впечатлением этой оперы. Эрнст помог Ланне сесть в машину, и они поехали – тесно прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. В тот вечер Ланна была очень нежна. Когда машина остановилась перед ее домом, она тихонько промолвила:
– Пойдем со мной.
Эрнст поднялся вместе с ней по лестнице.
– Я отпустила горничную на сегодняшнюю ночь, – прошептала Ланна, отпирая дверь, – ее матушка заболела.
В таинственной атмосфере полутемной лестницы его кровь вскипела, а сердце бешено забилось. Когда Ланна наклонилась к замочной скважине, Эрнст в порыве внезапной страсти поцеловал ее в ушко. Ланна резко выпрямилась и бросила на него странно мерцающий взгляд.
– Ты что? – прошептала она почти угрожающим тоном.
В будуаре Ланна зажгла затененный батиком торшер и скрылась в спальне, чтобы переодеться. Дверь она оставила приоткрытой и мило болтала с Эрнстом. Эта щель, сквозь которую падал рубиновый свет из спальни, притягивала Эрнста с магической силой. Кровь его кипела, все органы чувств захлестывало бушующее море. Но он сжал кулаки, сжал зубы и судорожно улыбнулся.
– А вот и я, Малыш. Надеюсь, ты извинишь, я оделась по-домашнему, так мне уютнее…
И опять оставила дверь спальни приоткрытой. Свет там продолжал гореть, и сквозь щель был виден край белоснежной постели, заваленной дамским бельем.
На Ланне теперь был просторный пурпурный халат, подчеркивавший изумительную бледность ее лица цвета слоновой кости. Черные кудри она убрала в пышный греческий узел на затылке, скрепленный узеньким блестящим ободком. Запахнув халат, Ланна медленно двинулась к Эрнсту, задумчиво улыбаясь.
Для Эрнста время и место давно исчезли – где-то далеко-далеко кипела шумная жизнь. Там одни мечты и обман, а действительность только здесь – эти мягкие подушки и пуфы, эта освещенная матовым светом комната и эта сказочная красавица перед ним с такой странной улыбкой. Такой странной…
– Малыш мой, – тихо, маняще.
– Ланна… Несравненная… Любовь моя…
– Малыш, – еще тише, словно звук арфы летней ночью.
– Милая моя… Чернокудрая…
– Малыш… Я люблю тебя… – скорее выдохнула, чем прошептала она, слегка склонившись к нему.
– О мой факел и блуждающий огонек! Светящийся прибой моей души, целиком принадлежащей тебе! Я лежу у твоих ног с дрожащим сердцем, с рыдающей от пламенного блаженства душой, о пожар и упоение моей любовной тоски! Под чарами твоих жгучих очей кровь моя поет тебе страстные гимны… Ты… Ты…
Он зарылся лицом в мягкую пурпурную ткань.
Она тихонько запела:
– Любовь свободой мир чарует… – И продолжила вплоть до милых обезоруживающих слов: – Так берегись любви моей…
Эрнст вскочил, прижал Ланну к себе и принялся целовать – глаза, щеки, лоб, яркие губы, мерцающую белизной шею, жемчужные плечи, – ее голова запрокинулась, и на губах заиграла обольстительная улыбка. Эрнст едва не задохнулся от счастья, глаза ослепила и опьянила светящаяся белизна ее плеч, Ланна протянула к нему свои прекрасные обнаженные руки, со сдавленным стоном обняла его и шепнула:
– Малыш, мой Малыш, душа моего сердца, любимый, золотой мой…
Узел на ее голове распался, и волосы потоком хлынули по его руке. Эрнст прижался к ним лицом и снова принялся целовать Ланну, пока она не пришла в экстаз. Приоткрыв рот и уже не сдерживая странного огня в жаждущих глазах, она тянулась к его губам и, смежив веки, упивалась поцелуями, все более страстными и жгучими, – пока со вздохом не выскользнула из его объятий и не опустилась на шкуру белого медведя, покрывавшую тахту.
Эрнст весь горел и пылал, его мысли путались, он казался себе одновременно и Богом и королем, бесконечность разбивалась о его тело, небеса разверзались, тысячи факелов освещали путь, миры умещались в ладонях, его взгляд обдал жаром лицо Ланны, словно раскаленная лава Везувия.
Пурпурный халат распахнулся, обнажив мягкие очертания грудей, прятавшихся в белой кипени душистого белья. Стройные ноги в шелковых чулках вынырнули из-под дивных волн кружев, нависавших над округлыми коленями.
Словно пеленой застлало взор Эрнста, и сквозь красную дымку он увидел ту странно-обольстительную улыбку, что всегда так манила его, – улыбку, сотканную из греха, печали и жажды любви. Смутно, как будто сквозь шум прибоя, он услышал:
– Иди ко мне!
В ушах Эрнста раздался оглушительный всепобеждающий гром, он, ликуя, бросился к Ланне и понес ее на руках к ожидающим их подушкам.
