Действие второе
Та же зала. За окнами тяжелый сырой туман. П а с т о р М а н д е р с и г о с п о ж а А л в и н г входят в залу из столовой.
Г о с п о ж а А л в и н г (в дверях). На здоровье, господин пастор. (Обращается в столовую.) Освальд, ты к нам придешь?
О с в а л ь д (из столовой). Нет, спасибо. Я лучше прогуляюсь.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, прогуляйся. Как раз дождь на минутку перестал. (Закрывает дверь в столовую, подходит к двери в прихожую.) Регина!
Р е г и н а (из прихожей, не входя). Да, госпожа Алвинг?
Г о с п о ж а А л в и н г. Ступай в гладильню и помоги с гирляндами.
Р е г и н а. Иду.
Убедившись, что Регина ушла, госпожа Алвинг закрывает дверь.
М а н д е р с. Он ведь нас оттуда не услышит?
Г о с п о ж а А л в и н г. Когда дверь закрыта, ничего не слышно. К тому же он хотел прогуляться.
М а н д е р с. Никак в себя не приду. Обед великолепный, но кусок в горло не лез…
Г о с п о ж а А л в и н г (с трудом сдерживая волнение, ходит по комнате). Мне тоже. Но что теперь делать?
М а н д е р с. Вот именно – что делать? Ума не приложу, я в этих делах, видит Бог, полный профан.
Г о с п о ж а А л в и н г. Я уверена, никакой беды пока не случилось.
М а н д е р с. Пока, спаси и сохрани, нет. Но вот эти вот… отношения… исключительно неприличны.
Г о с п о ж а А л в и н г. Для Освальда это минутный порыв, уж поверьте мне.
М а н д е р с. Да, да. Повторюсь, я в этих делах не разбираюсь… но по чести говоря…
Г о с п о ж а А л в и н г. Ее нужно отослать из дома. Немедленно. Это ясно как день.
М а н д е р с. Да, да, разумеется, само собой.
Г о с п о ж а А л в и н г. Но куда? Мы ведь не можем…
М а н д е р с. Что значит «куда»? В отчий дом, разумеется, к отцу.
Г о с п о ж а А л в и н г. К кому, вы сказали?
М а н д е р с. К ее… Ах да… Энгстранд не отец ей… Нет, Бог мой, это никак невозможно. Вероятно, вы все-таки ошибаетесь, сударыня.
Г о с п о ж а А л в и н г. Как ни прискорбно, но и в этом я не ошибаюсь. Юханне пришлось признаться мне – так что Алвинг не смог отвертеться. Но что с этим можно было поделать? Только тихо замять дело…
М а н д е р с. Да-да, ничего другого не оставалось.
Г о с п о ж а А л в и н г. Девица тотчас попросила расчет и получила более чем внушительную сумму, чтобы и впредь помалкивать. Все остальное она сладила сама. Перебралась в город, возобновила давнее знакомство с плотником Энгстрандом, ненароком намекнула, что она при деньгах, наплела про какого-то иностранца, будто его яхта стояла у нас летом на рейде. И мигом обвенчалась с Энгстрандом. Да вы сами их и венчали.
М а н д е р с. Но разве я мог заподозрить? Я хорошо помню, как Энгстранд пришел сговориться о венчании. Он горько раскаивался, что они с невестой нагреховодничали, и жестоко корил себя за легкомыслие.
Г о с п о ж а А л в и н г. Разумеется, ему пришлось взять вину на себя.
М а н д е р с. Как это все-таки бесчестно с его стороны! Так поступить со мной! Скажу по правде, не ожидал я этакого от Якоба Энгстранда, не ожидал. Немедленно призову его к ответу по всей строгости, пусть не сомневается. Ради денег! Да в таком союзе есть что-то развратное даже… И какую сумму получила девица на устройство дел?
Г о с п о ж а А л в и н г. Тысячу двести крон.
М а н д е р с. Подумать только, ради жалких двенадцати сотен позволить связать себя узами брака с падшей женщиной!
Г о с п о ж а А л в и н г. Что же вы скажете обо мне, позволившей связать себя узами брака с падшим мужчиной?
М а н д е р с. Господи, помилуй нас! Что вы такое говорите? Падший мужчина!..
Г о с п о ж а А л в и н г. Неужто вы думаете, что Алвинг, когда я шла с ним к алтарю, был чище Юханны, которую повел под венец Энгстранд?!
М а н д е р с. Эти случаи различны как земля и небо…
Г о с п о ж а А л в и н г. Разница куда как невелика. Разве что в цене – жалкие двенадцать сотенных и целое состояние.
М а н д е р с. Зачем вы равняете несопоставимые вещи? Вы вняли голосу сердца и советам близких.
Г о с п о ж а А л в и н г (не глядя на него). Я думала, вы понимаете, что в тот раз голос моего сердца взял неверную ноту…
М а н д е р с (отстраненно). Если б я это понимал, не стал бы ежедневно бывать в доме вашего мужа.
Г о с п о ж а А л в и н г. Одно ясно – к себе самой я тогда не прислушалась.
М а н д е р с. Зато прислушались, как и заповедано, к своим самым близким людям – матушке и тетушкам.
Г о с п о ж а А л в и н г. Верно. Они втроем и решили за меня эту арифметическую задачку. Удивительно, как легко у них сошелся ответ, что не принять такое великолепное предложение будет чистым безумием. Видела бы матушка, чем обернулось то великолепие…
М а н д е р с. Вину за результат никто нести не может. Но, по крайней мере, ваше супружество состоялось в полном соответствии с законом и принятым порядком.
Г о с п о ж а А л в и н г (от окна). Вот именно – закон и порядок. Я часто думаю, не в них ли причина всех бед в мире.
М а н д е р с. Госпожа Алвинг, грех так говорить.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, с этим ничего не поделаешь; подстраиваться под уложения, принимать в расчет соображения я больше не стану. Не могу! Работать и заработать свободу, вот что я должна.
М а н д е р с. Что вы имеете в виду?
Г о с п о ж а А л в и н г (барабаня пальцами по подоконнику). Зря я все годы покрывала Алвинга. Но мне казалось, иначе нельзя – и не ради себя, понятное дело. Я слишком трусила.
М а н д е р с. Трусила?
Г о с п о ж а А л в и н г. Чем бы кончилась молва о его похождениях? Все бы стали его жалеть: бедный муж, конечно, он в своем праве: жена из дому сбегает, загуляешь тут.
М а н д е р с. Для таких суждений есть некоторые основания.
Г о с п о ж а А л в и н г (пристально глядя на него). А надо было по-другому, не трусить, а призвать к себе Освальда и сказать: видишь ли, сынок, твой отец был пропащий человек…
М а н д е р с. Но Боже милостивый…
Г о с п о ж а А л в и н г. …и рассказать ему все, что рассказала вам, от и до.
М а н д е р с. В этом я против вас, сударыня.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, знаю. Знаю! Во мне самой все возмущается при этой мысли. (Отходит от окна.) Вот до чего я труслива.
М а н д е р с. То, что вы именуете трусостью, есть ваш долг и прямая обязанность. Или вы забыли, что ребенку надлежит любить и почитать отца своего и мать свою?
Г о с п о ж а А л в и н г. Давайте не будем рассуждать абстрактно. Давайте поставим вопрос так: должен ли Освальд любить и почитать камергера Алвинга?
М а н д е р с. Неужто ваше материнское сердце не отговорит вас от этого шага – опорочить идеалы сына?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, но как же истина?
М а н д е р с. Да, но как же идеалы?
Г о с п о ж а А л в и н г. Идеалы, идеалы… Ах, не будь я так труслива!
М а н д е р с. Не замахивайтесь на идеалы, сударыня, – они жестоки и мстительны. К тому же речь об Освальде. У него идеалов почти нет, к сожалению. Но как раз в отце он видит идеал, насколько я понял.
Г о с п о ж а А л в и н г. Так и есть.
М а н д е р с. И это отношение вы сами привили Освальду и сами питали его своими письмами.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, под гнетом обстоятельств и так понимая свой долг, я врала своему мальчику, обманывала год за годом. О, как труслива я была… и как малодушна!
М а н д е р с. Вашими стараниями он всерьез поверил в счастливую иллюзию, госпожа Алвинг. Не стоит ее обесценивать.
Г о с п о ж а А л в и н г. Хм… Теперь непонятно, так ли это хорошо. Но никаких интрижек с Региной я точно не потерплю. Не хватало только, чтобы он сделал несчастной бедную девушку.
М а н д е р с. Только не это, Боже милосердный! Это было бы чудовищно.
Г о с п о ж а А л в и н г. Будь я уверена, что у него серьезное чувство и оно принесет ему счастье…
М а н д е р с. И? Каким образом?..
Г о с п о ж а А л в и н г. Но оно не сулит ему счастья, Регина, к сожалению, не такова…
М а н д е р с. И что? О чем вы?
Г о с п о ж а А л в и н г. Не будь я так труслива, так малодушна, я бы сказала ему: женись на ней или живите, как хотите, но чтобы никакой лжи.
М а н д е р с. Господи, спаси и помилуй! Законный венчанный брак! Это же чудовищно! Это неслыханно!
Г о с п о ж а А л в и н г. Неслыханно, говорите? Положа руку на сердце, пастор Мандерс, – вы правда думаете, в этой стране мало семей, где супруги в таком же близком родстве?
М а н д е р с. Я вас не понимаю.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да все вы прекрасно понимаете.
М а н д е р с. Видимо, вы полагаете, что, возможно, бывают случаи, когда… Да, как ни прискорбно, семейная жизнь не всегда настолько чиста, как следовало бы. А уж то, на что вы намекаете, никогда не бывает известно доподлинно. Здесь же как раз наоборот… И при этом вы, мать, хотите позволить своему…
Г о с п о ж а А л в и н г. Я не хочу. И ни за что на свете не позволю этого, вот что я говорю.
М а н д е р с. Но только по причине своей трусости, как вы заявили. То есть не будь вы трусливы, то… Бог мой, это же совершенно возмутительные отношения!
Г о с п о ж а А л в и н г. Должна заметить – мы все произошли от отношений аккурат такого рода. И кто именно, пастор Мандерс, устроил все в нашем мире так, как оно устроено?
М а н д е р с. С вами я подобные вопросы не обсуждаю, сударыня. Для этого у вас слишком неправильный настрой. Но как вы смеете заявлять, что вам всего лишь не хватает смелости!..
Г о с п о ж а А л в и н г. А я вам объясню. Мне противно, что привиденский дух есть во мне самой, и от него нельзя избавиться, вот что страшно.
М а н д е р с. Как вы сказали?
Г о с п о ж а А л в и н г. Привиденский. Когда я услышала Освальда с Региной, я как будто опять застала тех двоих за… Хотя я почти готова думать, что все мы, пастор, привидения. Что-то вдолбили в нас родители, плюс мертвая вера, старые мертвые истины… Жизни в этом нет, лежит мертвым грузом, но и вытравить из себя невозможно. Стоит открыть газету, и только и слышно, что привидения заводят свою шарманку. Не иначе привидениями заселена вся страна. Их как песка на море. Вот откуда у нас такая жалкая всеобщая боязнь света.
М а н д е р с. Ага – вот они, ваши книжечки. Воистину прекрасные плоды чтения! Ох уж эти мерзкие, бунтарские, вольнодумные сочинения!
Г о с п о ж а А л в и н г. Ошибаетесь, дорогой пастор. Это вы подстрекатель. Вы толкнули меня к этим размышлениям, за что вам хвала и благодарность.
М а н д е р с. Я?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да. Когда вы заставляли меня, говоря вашими словами, надеть на себя ярмо долга и послушания, когда вы называли возмутительные вещи правильными и похвальными, я решила разобраться, какими нитками оно шито, ваше учение. Думала ковырнуть один узелок, но стоило развязать его, как все распустилось. И я поняла – белыми нитками все у вас шито.
М а н д е р с (тихо и потрясенно). И это все, что принесла моя победа в самой тяжкой для меня схватке?
Г о с п о ж а А л в и н г. Лучше уж называйте ее своим самым жалким поражением.
М а н д е р с. Нет, Хелена, то была моя главная в жизни победа. Победа над собой.
Г о с п о ж а А л в и н г. Это было преступление против нас обоих.
М а н д е р с. Когда вы в ослеплении прибежали ко мне с криками: «Вот она я, возьми меня», я постарался вернуть вас в разум и сказал: «Женщина, твое место рядом с законным супругом». Это было преступлением?
Г о с п о ж а А л в и н г. По-моему, да.
М а н д е р с. Мы совсем друг друга не понимаем.
Г о с п о ж а А л в и н г. Теперь уже нет.
М а н д е р с. Я ни разу – даже в самых сокровенных фантазиях – не думал о вас иначе, как о чужой жене.
Г о с п о ж а А л в и н г. Неужто?
М а н д е р с. Хелена!..
Г о с п о ж а А л в и н г. Люди так легко путаются в своих воспоминаниях.
М а н д е р с. Но не я. Каким я был, таким и остался.
Г о с п о ж а А л в и н г (меняя тему). Понятно, понятно… Пожалуй, оставим разговоры о прошлом. У вас не счесть хлопот в советах и комиссиях, а я тут знай борюсь с привидениями-мертвецами вокруг меня и во мне…
М а н д е р с. От тех, что вокруг, я помогу вам избавиться. После всего, что я с содроганием выслушал от вас сегодня, я не могу с чистой душой и совестью позволить юной барышне оставаться под вашей крышей.
Г о с п о ж а А л в и н г. Вы не думаете, что хорошо было бы обеспечить ее будущее? Удачно выдать ее замуж, проще говоря.
М а н д е р с. Без сомнения. Полагаю, это было бы желательно со всех точек зрения. Регина в том как раз возрасте, когда… Хоть я в этом и не разбираюсь, но…
Г о с п о ж а А л в и н г. Регина рано созрела.
М а н д е р с. Вот именно. Мне смутно помнится, что, когда я готовил ее к конфирмации, она выглядела старше своих лет. Но пока суд да дело, ей надлежит вернуться домой, под присмотр отца. Ах да, Энгстранд ей не… Как он мог – он! – утаить от меня правду!
Стук во входную дверь.
Г о с п о ж а А л в и н г. Кто бы это был? Войдите!
Э н г с т р а н д (в выходном костюме, топчется в дверях). Я очень извиняюсь, но…
М а н д е р с. Ага! Хм…
Г о с п о ж а А л в и н г. Энгстранд, это вы?
Э н г с т р а н д. Никого из прислуги в прихожей не было, и я дерзнул постучаться.
Г о с п о ж а А л в и н г. Хорошо, хорошо. Заходите. Вы хотели со мной поговорить?
Э н г с т р а н д (входит в комнату). Благодарствую, но нет, однако. Я с господином пастором хотел перемолвиться словом.
М а н д е р с (ходит по комнате). Угу. Вот оно что. Вы хотите поговорить со мной? Да?
Э н г с т р а н д. Да, уж очень бы мне надо…
М а н д е р с (останавливаясь перед ним). И о чем вы хотите поговорить, позвольте узнать?
Э н г с т р а н д. Смею доложить, господин пастор, что аккурат сейчас мы, строители, получаем в приюте расчет – премного благодарствуем, госпожа Алвинг. Работа закончена. Вот мне подумалось, мы трудились вместе, так оно бы правильно и помолиться нам вместе на прощанье.
М а н д е р с. Помолиться? Прямо там в приюте?
Э н г с т р а н д. Ежели господин пастор не находит это уместным, то…
М а н д е р с. Да нет, отчего же, только…
Э н г с т р а н д. Я все время вечерами устраивал у нас там молитвы…
Г о с п о ж а А л в и н г. Вы?
Э н г с т р а н д. Изредка и, так сказать, келейно, но молился. Однако ж я человек простой, заурядный, дарами не наделенный, вот и подумал, что раз уж господин пастор Мандерс прибыли, так…
М а н д е р с. Энгстранд, не могу прежде не спросить вас: готовы ли вы к такой общей молитве? Чиста ли совесть ваша, легка ли?
Э н г с т р а н д. Господи милосердный, пожалуй, не стоит нам говорить о совести, господин пастор.
М а н д е р с. Нет уж, как раз об этом и поговорим. И ответ ваш каков?
Э н г с т р а н д. Совесть-то, она ведь иной раз шибко грызет.
М а н д е р с. Ага, это вы все-таки признаете. А не соблаговолите ли чистосердечно рассказать мне всю историю с Региной.
Г о с п о ж а А л в и н г (поспешно). Пастор Мандерс!
М а н д е р с (примирительно). Позвольте мне…
Э н г с т р а н д. С Региной? Господи, как вы меня напугали! (Взглянув на госпожу Алвинг.) С ней ведь никакой беды не стряслось, да?
М а н д е р с. Нет, надо надеяться. Я имел в виду ваше с Региной родство. Вы всегда называли себя ее отцом, так?
Э н г с т р а н д (мнется, неуверенно). Ну… хм… вы, господин пастор, знаете, как оно вышло у нас с Юханной-покойницей.
М а н д е р с. Извольте говорить всю правду без утайки! Ваша покойная супруга, отказываясь от места, поведала госпоже Алвинг истинную правду.
Э н г с т р а н д. Ну, ежели так, то… и тогда… Все-таки сказала… Эх…
М а н д е р с. Энгстранд, вас разоблачили.
Э н г с т р а н д. А ведь божилась и клялась всеми святыми…
М а н д е р с. Божилась?!
Э н г с т р а н д. Нет, только клялась. Но так истово, так искренне.
М а н д е р с. И все эти годы вы утаивали от меня правду. От меня! А я всецело верил вам.
Э н г с т р а н д. Да, каюсь, есть за мной такой грех.
М а н д е р с. Разве я заслужил от вас подобное отношение, Энгстранд? Не я ли был всегда готов помочь в меру моих сил, словом и делом? Ответьте мне! Так было?
Э н г с т р а н д. Не будь в моей жизни вас, пастор Мандерс, она бы не раз приняла куда худший оборот.
М а н д е р с. И вот как вы мне отплатили… По вашей милости я занес в церковную книгу неверные сведения, и вы годами утаивали от меня истинное положение дел, пренебрегая вашим долгом передо мной и перед святой истинной правдой. Ваш поступок, Энгстранд, нельзя оправдать, так что отныне все между нами кончено.
Э н г с т р а н д (со вздохом). Да понял я, понял.
М а н д е р с. Разумеется, поскольку оправдаться вам нечем?
Э н г с т р а н д. А что ей было делать-то? Еще больше срамиться, рассказывая всем о своем позоре? Когда бы господин пастор попробовал поставить себя на место Юханны-покойницы…
М а н д е р с. Я?!
Э н г с т р а н д. Свят, свят, я не аккурат про такие обстояния, конечно же. Я для сравнения, ну, если б вдруг за пастором было что постыдное в глазах людей, как говорится. Нам, мужскому полу, не след судить их женский пол строго, господин пастор.
М а н д е р с. Я и не сужу. Мои обвинения, заметьте, адресованы вам.
Э н г с т р а н д. А позволено ли мне будет задать господину пастору маленький вопросик?
М а н д е р с. Извольте.
Э н г с т р а н д. Разве человеку не заповедано поднимать падшего?
М а н д е р с. Безусловно.
Э н г с т р а н д. И разве не должен человек держать слово, коли дал его?
М а н д е р с. Конечно, но…
Э н г с т р а н д. Когда с Юханной случилось несчастье через этого англикашку – или америкашку, или там русского, как его назвать-то, – она воротилась в город. Мне она, бедная, до того раз, нет, два даже давала от ворот поворот, потому как заглядывалась на красоту, а у меня вон нога увечная. Господин пастор помнит, поди, что однажды я осмелился на танцах призвать к порядку пьяную матросню. Они перепились и буянили, я стал проповедовать им новую жизнь, тут они…
Г о с п о ж а А л в и н г (от окна). Хм…
М а н д е р с. Я помню, Энгстранд. Эти дикари тогда спустили вас с лестницы. Вы уже рассказывали мне об инциденте. Свою увечность вы несете с честью.
Э н г с т р а н д. Я себе это в заслугу не ставлю, господин пастор. Так я вот что рассказывал – она пришла ко мне и со скрежетом зубовным, заливаясь слезами, во всем призналась. И скажу вам, господин пастор, у меня сердце зашлось от ее рассказа.
М а н д е р с. Вот оно что, Энгстранд. И тогда?
Э н г с т р а н д. И тогда я сказал ей так: американец бороздит мировой океан, сказал я. А ты, Юханна, совершила грехопадение и есть существо падшее. Но Якоб Энгстранд, сказал я, он крепко стоит на своих двух ногах – это я так образно выразился, господин пастор…
М а н д е р с. Прекрасно вас понимаю. Продолжайте, пожалуйста.
Э н г с т р а н д. Вот так я поднял падшую и женился на ней честь по чести, чтоб народ не прознал, как она заблуждалась по части иностранцев.
М а н д е р с. Поистине прекрасный поступок, Энгстранд. Но как вы могли опуститься до того, чтобы взять деньги? Я отказываюсь это понимать.
Э н г с т р а н д. Деньги? Я? Да ни гроша!
М а н д е р с (глядя вопросительно на госпожу Алвинг). Вот как…
Э н г с т р а н д. Хотя погодите – припоминаю… Да, какая-то мелочь у Юханны была. Но я к ней касательства не имел. Нет, сказал я, это мамона, возмездие за грех. Эти грязные монеты – а может, бумажки, но все едино – мы швырнем взад поганому америкашке. Но он, господин пастор, как ушел в море, так и сгинул.
М а н д е р с. В самом деле, дорогой Энгстранд?
Э н г с т р а н д. Ну да. И порешили тогда мы с Юханной потратить деньги на ребенка, чтоб воспитанье дать. Ну вот и потратили, я вам за каждый эре отчитаться могу.
М а н д е р с. Но это весьма меняет дело.
Э н г с т р а н д. Вот так оно все вышло, господин пастор. И осмелюсь сказать, что по-честному был Регине отцом, насколько сил хватало, хотя, конечно, я человек слабый.
М а н д е р с. Ну, ну, дорогой мой Энгстранд…
Э н г с т р а н д. И смею сказать: ребенка я вырастил, жил с Юханной-покойницей в любви, а дом вел крепкой строгой рукой, как заповедано. Но мне и в голову бы не пришло явиться к пастору Мандерсу и начать себя нахваливать, мол, я доброе дело сделал. Якоб Энгстранд, он не таков, он добро делает тайком. Да и нечасто, к сожалению. А когда я к пастору прихожу, всегда спешу о своих слабостях да проступках поговорить. Я уже сказал, да повторю: совесть иной раз так и грызет…
М а н д е р с. Вашу руку, Якоб Энгстранд!
Э н г с т р а н д. Чтоб я сдох! Господин пастор…
М а н д е р с. Никаких отговорок. (Жмет ему руку.) Вот так-то!
Э н г с т р а н д. И коли я смиренно и почтительно попрошу у господина пастора прощения…
М а н д е р с. Вы? Наоборот, это я должен просить у вас прощения.
Э н г с т р а н д. Нет, Боже сохрани!
М а н д е р с. Да, да, извините, говорю я от всего сердца. Простите, что подозревал вас. И более всего хотел бы в полной мере выразить вам мое раскаянье и благое к вам расположение.
Э н г с т р а н д. Ко мне?
М а н д е р с. Да, премного рад буду выказать вам мою благожелательность.
Э н г с т р а н д. Ну… тогда и повод аккурат есть. Я маленько подзаработал тут, и эти деньги благословенные хотел бы вложить в такой, знаете, дом для морских странников.
Г о с п о ж а А л в и н г. Вот как?
Э н г с т р а н д. Да, можно назвать его приютом. Несть числа искушениям, стоит моряку стать странником на суше. А тут я бы за ними по-отечески приглядел.
М а н д е р с. Что скажете на это, госпожа Алвинг?
Э н г с т р а н д. Начинать мне придется с малым, да умножится оно божьим промыслом. Но протяни мне добрый благодетель руку помощи…
М а н д е р с. Хорошо, хорошо, мы рассмотрим ваше дело внимательно. Ваш замысел мне чрезвычайно симпатичен. Но теперь идите вперед и все приготовьте, зажгите свечи, чтобы было празднично. Мы проведем с вами время в общей молитве, ибо теперь вы к этому готовы.
Э н г с т р а н д. Мне тоже так кажется. Прощайте, хозяйка, благодарствуйте, да за-ради меня заботьтесь о Регине хорошенько. (Утирает слезу.) Кровинушка Юханны-покойницы… Даже странно, как крепко она вросла в мое сердце. Но что есть, то есть. (Откланивается и уходит.)
М а н д е р с. И что вы теперь скажете об этом человеке, госпожа Алвинг? В его изложении все выглядит совсем иначе.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, отличие налицо.
М а н д е р с. Вот видите, надо быть очень осторожным, когда берешься осуждать ближнего. Но зато какая огромная радость узнать, что ты ошибался! Что скажете теперь?
Г о с п о ж а А л в и н г. Скажу, что вы как были большим ребенком, так и остались.
М а н д е р с. Я?
Г о с п о ж а А л в и н г (кладет обе руки ему на плечи). И еще скажу, что мне хотелось бы обнять вас.
М а н д е р с (резко отстраняясь). Нет-нет, спаси вас Бог… подобные желания…
Г о с п о ж а А л в и н г (с улыбкой). Зря вы меня так боитесь.
М а н д е р с (у стола). Вы временами эксцентричны в своих порывах. Так, сначала мне надо собрать документы и сложить все в папку. (Делает, как сказал.) Вот так. А теперь я откланяюсь. Присмотритесь к Освальду, когда он придет. Я еще загляну к вам. (Берет шляпу и уходит в прихожую.)
Госпожа Алвинг, вздохнув, замирает у окна, потом обходит гостиную, наводя порядок, и делает шаг в столовую, но останавливается в дверях, тихо охнув.
Освальд, ты все еще тут!
О с в а л ь д (из столовой). Хотел докурить сигару.
Г о с п о ж а А л в и н г. Я думала, ты вышел пройтись.
О с в а л ь д. В такую погоду?
Звякает бокал, госпожа Алвинг, оставив дверь открытой, садится на диванчик у окна и принимается за свое рукоделье.
О с в а л ь д (из столовой). Это пастор Мандерс сейчас ушел?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, в приют отправился.
О с в а л ь д. Хм.
Снова звякают графин и бокал.
Г о с п о ж а А л в и н г (с беспокойством во взгляде). Освальд, дорогой, ты поаккуратнее с этим ликером, он забористый.
О с в а л ь д. Зато хорош от промозглости.
Г о с п о ж а А л в и н г. Не хочешь перейти сюда, ко мне?
О с в а л ь д. Там курить нельзя.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты же знаешь, что сигары можно.
О с в а л ь д. Хорошо, хорошо. Иду. Вот сейчас последнюю капельку… Все, иду. (С сигарой в руке входит в гостиную и закрывает за собой дверь.)
Короткая пауза.
О с в а л ь д. А где же пастор?
Г о с п о ж а А л в и н г. Я же сказала – пошел в приют.
О с в а л ь д. Ах да, правда.
Г о с п о ж а А л в и н г. Не стоит так засиживаться за столом, Освальд.
О с в а л ь д (держа сигару за спиной). Мама, это же так приятно. (Ласково похлопывает ее.) Я же домой приехал, мне всего хочется – посидеть за маминым столом и в маминой гостиной, наесться бесподобной маминой еды…
Г о с п о ж а А л в и н г. Мальчик мой дорогой!
О с в а л ь д (с некоторым раздражением, продолжая ходить и не переставая курить). А чем мне еще заняться? Работать я не могу…
Г о с п о ж а А л в и н г. Почему не можешь?
О с в а л ь д. В такую погоду? Здесь темно, за весь день ни лучика солнца… (Ходит по комнате.) О, не работать, не иметь сил работать!..
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты забыл про это, да? Вернулся, а…
О с в а л ь д. Так надо было, мама.
Г о с п о ж а А л в и н г. Знаешь, я готова десять раз отказаться от счастья видеть тебя дома, лишь бы ты…
О с в а л ь д (останавливаясь у стола). Мама, скажи, ты правда так рада заполучить меня домой?
Г о с п о ж а А л в и н г. Правда ли я рада?
О с в а л ь д (комкая газету). Я думал, тебе все равно, дома я или нет.
Г о с п о ж а А л в и н г. Зачем же ты так говоришь матери, Освальд? У тебя сердце есть?
О с в а л ь д. Но раньше ты отлично жила без меня.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, я жила без тебя, это правда…
Молчание. За окнами медленно сгущаются сумерки. Освальд ходит по комнате. Сигару он отложил.
О с в а л ь д (останавливаясь рядом с матерью). Мама, можно я сяду рядом с тобой?
Г о с п о ж а А л в и н г (подвигается, освобождая ему место). Конечно, мой дорогой.
О с в а л ь д (усевшись). Я должен тебе кое-что сказать.
Г о с п о ж а А л в и н г (с любопытством). Вот как!
О с в а л ь д (глядя перед собой). Я не могу больше держать это в себе.
Г о с п о ж а А л в и н г. Держать в себе? Ты о чем?
О с в а л ь д (прежним тоном). Я не сумел придумать, как тебе об этом написать, а раз уж приехал домой…
Г о с п о ж а А л в и н г (хватая его за руку). Освальд, о чем об этом?
О с в а л ь д. И вчера, и сегодня я старался отогнать от себя эти мысли, освободиться от них. Но ничего не выходит.
Г о с п о ж а А л в и н г (вставая). Освальд, говори начистоту!
О с в а л ь д (снова усаживая ее рядом с собой). Сиди, пожалуйста, я постараюсь сказать тебе все. Я жаловался, что с дороги устал…
Г о с п о ж а А л в и н г. Да. И что?
О с в а л ь д. Дело в том, что моя усталость – она не просто от дороги…
Г о с п о ж а А л в и н г (порываясь вскочить). Ты ведь не заболел, Освальд?
О с в а л ь д (снова усаживая ее). Мама, не вскакивай. Прими все спокойно. Я не болен как обычно болеют… (Сцепляет руки над головой.) Я духовно сломлен… раздавлен… Я больше не могу писать. (Закрыв лицо руками, громко рыдает в объятиях матери, всхлипывая и прерывисто дыша.)
Г о с п о ж а А л в и н г (побледнев, дрожа). Освальд, посмотри на меня. Нет, это неправда! Нет, нет!
О с в а л ь д (подняв на мать полные отчаяния глаза). Я никогда не смогу больше работать, понимаешь? Никогда не смогу рисовать! Никогда! Жить живым мертвецом… Мама, представь себе, что это будет за ужас!
Г о с п о ж а А л в и н г. Несчастный мой мальчик, какая ужасная беда! Откуда она на тебя?
О с в а л ь д (выпрямляется). Вот этого я никак не могу ни понять, ни объяснить себе. Я никогда не вел разгульной жизни. Ничем таким не занимался. Мама, ты не думай, я правда ничего такого не делал!
Г о с п о ж а А л в и н г. Я и не думала, Освальд.
О с в а л ь д. И все равно оно случилось со мной, это чудовищное несчастье…
Г о с п о ж а А л в и н г. Но все переменится, мальчик мой, моя отрада. Ты просто переутомился, поверь мне.
О с в а л ь д (мрачно). Поначалу я тоже думал точно так. Но нет, не переменится.
Г о с п о ж а А л в и н г. Расскажи мне все по порядку.
О с в а л ь д. Я и пытаюсь.
Г о с п о ж а А л в и н г. Когда ты заметил неладное?
О с в а л ь д. Сразу, когда вернулся в Париж после прошлой поездки домой. У меня начались невыносимые головные боли – особенно в затылке. Кажется, будто от шеи и выше все стискивает железным обручем.
Г о с п о ж а А л в и н г. И?
О с в а л ь д. Сперва я думал, это обычная головная боль, помнишь, я подростком сильно от нее мучился.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да…
О с в а л ь д. Но увы, я быстро увидел, что это другое. Я не мог работать. Начал было писать большое полотно, но как будто все мои таланты и умения изменили мне, силы пропали, я не мог собраться, образы не вырисовывались четко, все кружилось, расплывалось… чудовищное состояние! В конце концов я послал за доктором. И он открыл мне правду.
Г о с п о ж а А л в и н г. Какую?
О с в а л ь д. Это один из лучших тамошних докторов. Я рассказал ему, что со мной, а он стал задавать вопросы, к делу вроде бы не относящиеся. Я не мог взять в толк, куда он клонит…
Г о с п о ж а А л в и н г. И?
О с в а л ь д. И под конец он сказал: вас точит изнутри червь, вы таким родились, дословно он сказал «вермулю».
Г о с п о ж а А л в и н г (напряженно). Что это значит?
О с в а л ь д. Я тоже не понял и попросил его объяснить. А этот старый циник… (Сжимает кулаки.) …О!
Г о с п о ж а А л в и н г. Что он сказал?
О с в а л ь д. Он сказал: воздастся детям за грехи отцов их.
Г о с п о ж а А л в и н г (медленно поднимаясь). Грехи отцов!..
О с в а л ь д. Я чуть пощечину ему не влепил.
Г о с п о ж а А л в и н г (ходит по комнате). Грехи отцов…
О с в а л ь д (натужно улыбаясь). Можешь себе представить? Конечно, я заверил его, что ни о чем таком и речи быть не может. Но ты думаешь, он отступился? Ничуть, уперся на своем. И только когда я достал твои письма и перевел ему все, что касается отца…
Г о с п о ж а А л в и н г. И тогда?
О с в а л ь д. Тогда он поневоле признал, что ошибся. И открыл мне правду. Непостижимую правду! Блаженные, радостные дни счастья с товарищами юности оказались мне не по силам. Мне нельзя было веселиться наравне со всеми. Я сам во всем виноват.
Г о с п о ж а А л в и н г. О нет, Освальд, не верь ему!
О с в а л ь д. Другого объяснения нет, сказал доктор. О, как ужасно! Жить до конца дней гниющей развалиной – и все по собственному безрассудству… А я столько хотел в жизни совершить… Даже думать об этом теперь не смею… не могу… О, если бы я только мог прожить жизнь заново – и все, что я натворил, растаяло бы без следа!
Падает ничком на диван. Госпожа Алвинг, ломая руки и борясь с собой, ходит по комнате. Немного погодя Освальд приподнимается на локте, повернувшись к ней лицом.
Будь болезнь хотя бы наследственная, чтоб хоть не я был виноват. Но вот так постыдно, бездумно, беспечно промотать свое счастье, свое здоровье, все на свете… свое будущее и всю жизнь!
Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, нет, мальчик мой дорогой, любимый, этого не может быть! (Склоняется к нему.) С тобой все не так ужасно, как тебе кажется.
О с в а л ь д. Ты просто не знаешь… (Вскакивает.) Невыносимо, что я так тебя огорчаю… А я-то мечтал-надеялся, что, может, не так тебе в сущности и дорог…
Г о с п о ж а А л в и н г. Мне? Освальд, мальчик мой единственный. Кроме тебя, у меня ничего нет в этом мире, я дорожу только тобой.
О с в а л ь д (хватает ее руки и целует их). Да-да, вижу. Когда я дома, я это ясно вижу. И сердце разрывается. Но теперь ты все знаешь. Не будем сегодня больше о моих делах. Я не в силах подолгу о них думать. (Ходит по комнате.) Мама, налей мне что-нибудь.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты хочешь попить? Что тебе налить?
О с в а л ь д. Да что угодно. У тебя наверняка пунш холодный найдется.
Г о с п о ж а А л в и н г. Но Освальд, дорогой…
О с в а л ь д. Не надо с этим бороться, мама. Пожалуйста! Мне необходимо чем-нибудь залить эти разъедающие мозг мысли. (Уходит на веранду.) Да еще эта темень здешняя…
Госпожа Алвинг звонит в сонетку, висящую справа.
И дождь без конца. Неделю за неделей, месяцами напролет, без проблеска солнца. Сколько я дома ни бывал, ни разу не видел, чтобы здесь светило солнце.
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд, ты думаешь уехать от меня.
О с в а л ь д. Хм. (С тяжелым вздохом.) Ни о чем я не думаю. Не могу ни о чем думать. (Очень тихо.) Тут уж не до того.
Р е г и н а (из столовой). Вы звонили, хозяйка?
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, принеси нам лампу.
Р е г и н а. Сию минуту. Она уже зажжена. (Уходит.)
Г о с п о ж а А л в и н г (подойдя к Освальду). Освальд, не скрывай от меня ничего.
О с в а л ь д. Я не скрываю. (Подходит к столу.) По-моему, я тебе достаточно наговорил.
Р е г и н а приносит лампу, ставит ее на стол.
Г о с п о ж а А л в и н г. Знаешь, Регина, принеси-ка нам полбутылку шампанского.
Р е г и н а. Хорошо, хозяйка. (Снова уходит.)
О с в а л ь д (берет лицо госпожи Алвинг в ладони). Вот так-то оно и правильно! Я знал, мама не станет морить своего мальчика жаждой.
Г о с п о ж а А л в и н г. Бедный мой, любимый, как я могу в чем-нибудь отказать тебе теперь?
О с в а л ь д (оживленно). Ты серьезно, мама? В самом деле?
Г о с п о ж а А л в и н г. Что?
О с в а л ь д. Мне ни в чем не будет от тебя отказа?
Г о с п о ж а А л в и н г. Но, Освальд, дорогой…
О с в а л ь д. Тсс! Тише.
Р е г и н а вносит поднос с полбутылкой шампанского и двумя бокалами, ставит на стол.
Открыть?
О с в а л ь д. Нет, спасибо. Я сам.
Регина уходит.
Г о с п о ж а А л в и н г (садясь к столу). Что ты имел в виду – в чем я могла бы тебе отказать?
О с в а л ь д (откупоривая бутылку). Сперва бокальчик – или два.
Пробка выстреливает. Освальд наливает один бокал и тянется налить второй.
Г о с п о ж а А л в и н г (прикрывает бокал рукой). Спасибо, мне не надо.
О с в а л ь д. А мне как раз надо. (Выпивает бокал, снова наливает и пьет до дна, потом садится к столу.)
Г о с п о ж а А л в и н г (выжидательно). Так что?
О с в а л ь д (не поднимая на нее глаз). Слушай, а скажи… мне показалось, у вас с пастором Мандерсом какой-то странный вид, и вы оба сидели как пришибленные весь обед.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ты заметил?
О с в а л ь д. Да. Хм… (Помолчав.) Скажи, а что ты думаешь о Регине?
Г о с п о ж а А л в и н г. Что я думаю?
О с в а л ь д. Да. Разве она не прелесть?
Г о с п о ж а А л в и н г. Милый мой, ты не знаешь ее так хорошо, как я…
О с в а л ь д. И?
Г о с п о ж а А л в и н г. К несчастью, она слишком долго прожила в родительском доме. Мне надо было забрать ее раньше.
О с в а л ь д. Да, но выглядит она прелестно, правда, мама? (Снова наливает себе.)
Г о с п о ж а А л в и н г. У Регины много серьезных недостатков.
О с в а л ь д. Какая разница. (Пьет.)
Г о с п о ж а А л в и н г. Но она все равно мне дорога. К тому же я за нее отвечаю и ни за что на свете не хотела бы, чтобы с ней случилась беда.
О с в а л ь д (вскакивая). Мама, Регина – мое единственное спасение.
Г о с п о ж а А л в и н г (вставая). Что ты имеешь в виду?
О с в а л ь д. Я не могу жить здесь и ни с кем не делить мои душевные муки.
Г о с п о ж а А л в и н г. Разве у тебя нет матери, чтобы разделить их с тобой?
О с в а л ь д. Я так думал, потому к тебе и приехал. Но оказалось – нет. Все идет не так. Жизнь здесь для меня невыносима.
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд!
О с в а л ь д. Я должен жить иначе, мама. Поэтому мне надо съехать от тебя. Не хочу, чтобы все было у тебя на глазах.
Г о с п о ж а А л в и н г. Мальчик мой бедный! Но, Освальд, пока ты так болен…
О с в а л ь д. Будь дело только в болезни, я остался бы при тебе. Ты мой самый главный в мире друг, мама.
Г о с п о ж а А л в и н г. Но ведь и правда?..
О с в а л ь д (беспокойно мечется по комнате). Но эти муки, угрызения, раскаянья, а больше всего смертный страх. О, этот ужасающий страх!
Г о с п о ж а А л в и н г (идет за ним). Страх? Какой страх? О чем ты?
О с в а л ь д. Не спрашивай. Я не знаю. Я не могу его описать.
Госпожа Алвинг отходит направо и дергает сонетку.
О с в а л ь д. Зачем это?
Г о с п о ж а А л в и н г. Затем, чтобы мой мальчик повеселел. Я не хочу, чтобы ты ходил тут мрачнее тучи и страдал. (Регине, показавшейся в дверях.) Еще шампанского. Бутылку.
Регина уходит.
О с в а л ь д. Мама!
Г о с п о ж а А л в и н г. Думаешь, мы тут в деревне жить не умеем?
О с в а л ь д. Разве она не прелестна? А какие стати! И здоровая крепость врожденная.
Г о с п о ж а А л в и н г (садится к столу). Освальд, сядь и давай поговорим спокойно.
О с в а л ь д (садится). Мама, ты не знаешь, но на мне должок перед Региной, придется вернуть.
Г о с п о ж а А л в и н г. На тебе?
О с в а л ь д. Вернее, мелкая неосмотрительность, если угодно. Совершенно невинного свойства, кстати. Когда я приезжал домой последний раз…
Г о с п о ж а А л в и н г. То что?
О с в а л ь д. Она все время расспрашивала меня о Париже, и я ей рассказывал то да се. И помню, как-то раз у меня вырвалось: «А вы не хотите приехать и сами все увидеть»?
Г о с п о ж а А л в и н г. И?
О с в а л ь д. Она так и зарделась. И сказала: я бы очень хотела, конечно. А я ответил в том смысле, что это легко устроить.
Г о с п о ж а А л в и н г. И потом?
О с в а л ь д. Ну и забыл все в ту же секунду, понятное дело. А сейчас приехал и спрашиваю, рада ли она, что я поживу дома…
Г о с п о ж а А л в и н г. А она?..
О с в а л ь д. Она смерила меня каким-то странным взглядом и спросила: а как же моя поездка в Париж?
Г о с п о ж а А л в и н г. Ее поездка?!
О с в а л ь д. И постепенно я выведал у нее, что она приняла мои слова всерьез, что все это время только обо мне и думала и уже начала учить французский…
Г о с п о ж а А л в и н г. Так вот зачем!..
О с в а л ь д. Но когда я увидел перед собой эту роскошную красотку, пышущую прирожденным здоровьем, – раньше-то я и не замечал ее никогда, а тут стоит, словно ждет меня, раскрыв объятия…
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд!
О с в а л ь д. …мама, до меня вдруг дошло: она мое спасение! Понимаешь, я вижу в ней радость жизни.
Г о с п о ж а А л в и н г (изумленно). Радость жизни? Неужто она может стать спасением?
Р е г и н а (войдя из столовой с шампанским в руках). Простите, что я так долго, пришлось в подвал спускаться. (Ставит бутылку на стол.)
О с в а л ь д. Спасибо. И принеси-ка еще один бокал.
Р е г и н а (удивленно глядя на него). Бокал хозяйки стоит вот тут, господин Алвинг.
О с в а л ь д. А нужен бокал для тебя, Регина.
Регина вздрагивает, искоса бросает быстрый взгляд на госпожу Алвинг.
О с в а л ь д. В чем дело?
Р е г и н а (тихо и неуверенно). А хозяйка?..
Г о с п о ж а А л в и н г. Принеси бокал, Регина.
Регина выходит в столовую.
О с в а л ь д (глядя ей вслед). Ты обратила внимание, как она ходит? Какая у нее твердая и уверенная походка?
Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, Освальд, этого не будет!
О с в а л ь д. Дело решенное, мама. Сама видишь. Спорить без толку.
Р е г и н а приносит бокал, но держит его в руках.
О с в а л ь д. Садись, Регина.
Регина вопросительно смотрит на госпожу Алвинг.
Г о с п о ж а А л в и н г. Сядь.
Регина садится на стул у двери в столовую, бокал она так и держит в руках.
Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд, что ты там говорил о радости жизни?
О с в а л ь д. Да. Радость жизни… Вы тут мало о ней знаете. Я никогда ее здесь не чувствую.
Г о с п о ж а А л в и н г. Не чувствуешь рядом со мной?
О с в а л ь д. Не чувствую в этом доме. Но тебе не понять.
Г о с п о ж а А л в и н г. Да нет, мне кажется, я почти поняла тебя – сейчас.
О с в а л ь д. И вторая радость – работать. По сути, это одно и то же. Но эта радость вам тоже неведома.
Г о с п о ж а А л в и н г. Возможно, ты прав, Освальд. Расскажи мне подробнее.
О с в а л ь д. Все просто: по-моему, здесь людям внушают, что работа – это проклятие и кара за грехи, а жизнь до того печальная штука, что чем быстрее перешел в лучший мир, тем больше повезло.
Г о с п о ж а А л в и н г. Юдоль печали, да. И мы честно и добросовестно делаем ее такой.
О с в а л ь д. А в большом мире никто так жить не хочет. И в эти догмы не верит. Там восторг вызывает сама мысль, что ты живешь. Заметила, что все мои картины – они о радости жизни? Всегда и непременно о радости жизни. В них свет, солнце и дух праздника – и лица людей лучатся радостью. Поэтому я и боюсь остаться здесь, у тебя дома.
Г о с п о ж а А л в и н г. Боишься? Чего ты боишься?
О с в а л ь д. Я боюсь, как бы все, что во мне есть, не выродилось тут во что-нибудь гадкое.
Г о с п о ж а А л в и н г (пристально глядя на него). Думаешь, так случится?
О с в а л ь д. Уверен. Живи я здесь той же жизнью, что и там, – все-таки жизнь получится совсем другая.
Г о с п о ж а А л в и н г (выслушав его с напряженным вниманием, встает и задумчиво говорит). Теперь я вижу эту связь.
О с в а л ь д. Cвязь c чем?
Г о с п о ж а А л в и н г. Впервые увидела здесь взаимосвязь. И теперь готова рассказать.
О с в а л ь д (вставая). Мама, я тебя не понимаю.
Р е г и н а (в свою очередь вставая). Наверно, мне лучше уйти?
Г о с п о ж а А л в и н г. Нет, останься. Теперь я готова все сказать. Сейчас, мой мальчик, ты узнаешь все как есть. А дальше выбирай сам. Освальд, Регина!
О с в а л ь д. Молчи. Пастор…
М а н д е р с (входя из прихожей). Ну вот, очень мы душевно провели время в приюте.
О с в а л ь д. И мы тут тоже.
М а н д е р с. Энгстранду надо помочь с его пристанищем для моряков. Регина должна переехать к нему и быть на подхвате.
Р е г и н а. Нет, спасибо, господин пастор.
М а н д е р с (заметив ее). Что?.. Почему вы здесь? Да еще с бокалом?
Р е г и н а (торопливо поставив бокал). Пардон.
О с в а л ь д. Регина уезжает со мной, господин пастор.
М а н д е р с. Уезжает?! С вами?!
О с в а л ь д. Да, как моя жена. Если захочет.
М а н д е р с. Господь милосердный…
Р е г и н а. Я тут ни при чем, господин пастор.
О с в а л ь д. Или остается здесь, если я останусь.
Р е г и н а (невольно). Здесь?
М а н д е р с. Госпожа Алвинг, вы меня убили.
Г о с п о ж а А л в и н г. Ничего этого не будет, потому что я наконец хочу все рассказать.
М а н д е р с. Вы этого не сделаете. Нет, нет, нет!
Г о с п о ж а А л в и н г. Я могу и хочу все сказать. Идеалы не рухнут.
О с в а л ь д. Мама, что ты от меня скрывала?
Р е г и н а (вслушиваясь). Хозяйка, слышите? Там кричат у дверей! (Идет в зимний садик и выглядывает на улицу.)
О с в а л ь д (глядя в окно слева). Что случилось? Откуда зарево?
Р е г и н а (кричит). Приют горит!
Г о с п о ж а А л в и н г (в сторону окна). Горит!
М а н д е р с. Как горит? Не может быть! Я только что оттуда.
О с в а л ь д. Где моя шляпа? Да все равно теперь… Отцовский приют!.. (Выскакивает в сад и убегает.)
Г о с п о ж а А л в и н г. Мою шаль, Регина! Посетил Господь, горим.
М а н д е р с. Чудовищно! Вот он, огонь, карающий дом беззакония, госпожа Алвинг!
Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да, еще бы. Скорей, Регина. (Поспешно уходит вместе с Региной.)
М а н д е р с (всплеснув руками). И страховки нет! (Выходит следом за всеми.)
