ГЛАВА 9

Полицейские, вооруженные электрическими фонариками, показывали водителям, где можно поставить машину. Открытая площадка была уже наполовину забита автомобилями. Погода выдалась сырая и промозглая. Крейг выключил мотор и вышел. Туфли скользили по мокрой траве. Он направился по тропинке к большому, напоминавшему замок дому, откуда неслись звуки оркестра. Дом стоял на холме за Муженом и царствовал, словно небольшая крепость, над окружающим пейзажем.

Жаль, что Энн еще не приехала! С каким бы удовольствием она вошла в дом под руку с отцом под мелодию французской песни, в сопровождении полицейского, заботливо освещавшего гостям путь, вместо того чтобы кидать в демонстрантов перед зданием правительства бомбы со слезоточивым газом.

В кармане у него лежала телеграмма Энн. Как ни удивительно, сначала она собралась навестить мать в Женеве и только завтра приедет в Канны.

Сам хозяин, Уолтер Клейн, встречал гостей в вестибюле. Он снял этот дом на месяц, рассудив, что здание вполне подходит для приемов и вечеринок. Клейн был низеньким, коренастым моложавым человечком с обманчиво-добродушными манерами. В эти тяжелые, сумбурные времена, когда агентства в мгновение ока либо исчезали, либо сливались с другими агентствами, он ушел из такой дышавшей на ладан конторы, уведя с собой лучших клиентов – актеров и режиссеров; и в то время как другие агентства и кинокомпании разорялись, он сумел приспособиться к новым условиям рынка, да так ловко, что почти все фильмы, снимавшиеся в Америке или Англии, создавались при участии его клиентов. Во всех ключевых точках у него были свои люди либо должники, обязанные ему финансированием, а подчас и прокатом очередной картины. Пока другие впадали в панику, он лишь благодушно повторял: «Друзья, вы ошибаетесь. Дела идут как нельзя лучше».

В отличие от Мерфи, сколотившего состояние в более счастливые времена и с презрением относившегося к псевдосердечной атмосфере, царившей в Каннах эти две недели, Клейн мог часами беседовать по душам с продюсерами, прокатчиками, финансистами, актерами. Он интриговал, уговаривал, заключал сделки, что-то обещал, что-то подписывал. В помощники он набирал спокойных, надежных молодых людей, не знавших обильных, благодатных былых времен, зато, как и босс, честолюбивых и алчных, умевших, подобно ему, скрывать под внешним обаянием и дружелюбием повадки хищного зверя.

Встретив как-то Крейга в Нью-Йорке, Клейн с деланной небрежностью осведомился:

– Джесс, когда вы наконец отделаетесь от этого старого динозавра Мерфи и перейдете ко мне?

– Скорее всего никогда, – честно признался Крейг. – Мы с Мерфи скрепили наш договор кровью.

– Такая преданность делает вам честь, – засмеялся Клейн. – Но я тоскую по вашему имени на добром старом серебристом экране. Если когда-нибудь захотите вернуться в строй, дайте знать.

Теперь Клейн, одетый в черный бархатный пиджак и сорочку с жабо и ярко-красным галстуком-бабочкой, стоял в отделанном мрамором вестибюле, разговаривая с вновь прибывшими гостями. Рядом находилась чем-то взволнованная женщина, заведовавшая в его фирме отделом рекламы. Именно она рассылала приглашения от имени Клейна и едва заметно поморщилась при виде Крейга в слаксах и синем блейзере. Почти все гости были в вечерних костюмах, и, судя по выражению лица женщины, Крейг совершил непростительную ошибку, явившись сюда столь небрежно одетым.

Клейн тепло пожал ему руку и улыбнулся:

– А вот и наш гений! Я уже боялся, что вы не придете.

Он не объяснил причины своих опасений и вместо этого представил Крейга людям, с которыми беседовал:

– Вы, разумеется, знаете Тонио Корелли, Джесс.

– Только визуально.

Корелли и был тем красивым актером-итальянцем, которого Крейг видел у бассейна в «Отель дю Кап». Сейчас он выглядел совершенно неотразимым в черном смокинге от итальянского портного. Они обменялись рукопожатием.

– Познакомь нас с дамами, дорогой, – попросил Клейн, – Простите, милочки, я не запомнил ваших имен.

– Это Николь, – пояснил Корелли, – а это Ирен.

Николь и Ирен растянули губы в заученной улыбке. Такие же хорошенькие, загорелые и изящные, как и девушки, которые были с Корелли у бассейна. Очень похожи, но не те.

«Должно быть, Корелли никуда не ходит без такого сопровождения. Завел для каждой пары свое расписание», – с легкой завистью подумал Крейг. Да и кто не позавидовал бы?

– Солнышко, – обратился Клейн к заведующей отделом рекламы, – проводите их в бар и дайте выпить. Девушки, если хотите танцевать, постарайтесь не подхватить воспаление легких. Оркестр играет во дворе. Так и не смог договориться с небесами насчет погоды, и зима вновь вернулась. Ничего себе, веселый месяц май!

Трио во главе с рекламщицей грациозно удалилось.

– Только итальянцы умеют жить, – заметил Клейн.

– Я вас понимаю, – кивнул Крейг. – Хотя, по-моему, вам и так неплохо живется.

Он обвел рукой окружающую его роскошь. Кто-то говорил ему, что Клейн заплатил за аренду пять тысяч.

– Я и не жалуюсь. Плыву по течению, вот и все, – ухмыльнулся Клейн. Он был из тех, кто искренне наслаждается своим богатством. – Это не какая-нибудь убогая берлога. Что же, Джесс, рад снова повидаться. Как идут дела?

– Прекрасно, – заверил Крейг. – Лучше некуда.

– Я приглашал Мерфи и его фрау, – объявил Клейн, – но они поблагодарили и отказались. Не желают общаться с простыми смертными.

– Они приехали сюда отдохнуть, – солгал Крейг в защиту друга. – Недаром говорили, что всю эту неделю будут рано ложиться спать.

– В свое время он был великим человеком, этот Мерфи, – кивнул Клейн. – Вы, разумеется, по-прежнему с ним?

– По-прежнему.

– Как я уже говорил, такая преданность делает вам честь. Он и сейчас работает на вас? – с беспечным видом поинтересовался он, оглядывая гостей, проходивших под арочным входом в большую гостиную.

– Насколько я знаю, нет, – пожал плечами Крейг.

– Значит, сами что-то замышляете? – допытывался Клейн.

Крейг помялся.

– Возможно, – наконец выдавил он. Никто, кроме Констанс и Мерфи, пока не знал, что он задумал ставить картину. Кроме того, Мерфи уже высказал свое отношение к его планам. Более чем откровенно. Так что теперь Крейг намеренно обронил намек. Из всех, кто приехал на фестиваль, Клейн, с его энергией и разветвленными связями, мог оказаться наиболее полезным. – Подумываю кое о чем.

– Вот это да! – с почти искренним энтузиазмом обрадовался Клейн. – Слишком долго вы были в добровольном изгнании, Джесс! Если нуждаетесь в моей помощи, знаете, где меня искать, не так ли? – Он дружески положил руку на плечо Крейга. – Ради вас я готов на все. Мы сейчас проворачиваем такие комбинации, что даже у меня голова кружится.

– Да, я слышал. Может, я и позвоню вам на днях, тогда поговорим подробнее.

Мерфи обидится, если услышит. Он гордился своей проницательностью и терпеть не мог, когда клиенты и друзья не слушались его советов. Мерфи искренне презирал Клейна, считая его «жалким маленьким пролазой».

«Через три года о нем и не вспомнят», – всегда утверждал Мерфи. Но сам он уже не был способен выдумать такую головокружительную комбинацию.

– В саду есть бассейн, – сообщил Клейн. – Приходите в любое время, даже без звонка. В этом доме вам всегда рады.

И, в последний раз похлопав его по плечу, Клейн направился к группе новых гостей, а Крейг вышел в гостиную. Тут было слишком много народа, потому что никто не хотел танцевать на холоде, и по пути в бар Крейгу то и дело пришлось извиняться, протискиваясь сквозь толпу гостей. Он попросил у бармена бокал шампанского. Вечером он будет возвращаться в Канны на машине, и если пить виски, поездка по извилистым, темным горным дорогам может плохо кончиться.

За стойкой уже сидел Корелли со своими девицами.

– Нужно было пойти на вечеринку к французам, – жаловалась та, что говорила с британским акцентом. – Здесь одни дряхлые развалины. Средний возраст, по-моему, сорок пять!

Корелли улыбнулся, предоставляя окружающим любоваться его ослепительными зубами. Крейг повернулся спиной к бару и оглядел комнату. В дальнем углу сидела Натали Сорель, погруженная в разговор с мужчиной, примостившимся на подлокотнике ее кресла. Крейг вспомнил, что она близорука, и подумал, что на таком расстоянии она ни за что его не узнает. Но его зрение было еще достаточно хорошим, чтобы понять: что бы там ни говорила англичанка, Натали Сорель никак не похожа на старуху.

– А я столько наслышалась о каннских вечеринках, – продолжала девушка. – Говорят, здесь черт-те что творится! Бьют посуду, танцуют голыми на столах, устраивают оргии в бассейнах. Словом, Римская империя времен упадка.

– Это все было в прежние времена, cara, – пояснил Корелли с сильным итальянским выговором.

Крейг видел его в нескольких английских фильмах и только сейчас сообразил, что озвучивал Корелли другой актер. Вполне возможно, что и зубы у него не свои.

Эта мысль несколько утешила Крейга.

– Ничего себе оргия! – продолжала ворчать девушка. – Столько же разврата, сколько на чаепитии у священника. Почему бы нам не откланяться и не исчезнуть?

– Это неучтиво, carissima, – возразил Корелли. – Кроме того, здесь полно влиятельных людей, которые не потерпят такого оскорбления от молодых актеров.

– Ты просто зануда, дорогой, – фыркнула девушка.

Крейг продолжал осматривать комнату, выискивая взглядом друзей, врагов и нейтралов. Кроме Натали, он узнал французскую актрису Люсьен Дюллен. Словно следуя безошибочному инстинкту, она уселась в самом центре зала, окруженная постоянно сменявшимся почетным караулом из молодых людей. Крейг считал ее одной из самых красивых женщин, которых он когда-либо встречал: простое белое открытое платье, волосы уложены в узел на затылке, не затеняя тонких черт лица, изящных линий длинной шеи и прелестных голых плеч. Неплохая актриса, но с такой внешностью нужно быть по крайней мере Гарбо. Крейг не был знаком с ней и не хотел знакомиться, но испытывал огромное удовольствие, разглядывая ее.

Был здесь и огромный жирный англичанин, лет около сорока, – как и Корелли, в компании двух девушек, истерически хохотавших над какой-то его шуткой. Кто-то показал его Крейгу на пляже. Он был банкиром, и передавали, что всего месяц назад в своем лондонском банке он лично вручил Уолту Клейну чек на три с половиной миллиона долларов. Можно понять, почему девицы просто виснут на нем и смеются над каждым его каламбуром.

Стоявший у камина Брюс Томас беседовал с грузным лысым мужчиной. Крейг узнал его. Хеннесси, режиссер фильма, показ которого назначен на конец недели. Томас снял картину, она уже полгода шла на экранах Нью-Йорка, идет и сейчас, да и фильм Хеннесси, настоящий хит, собирает полные залы в экспериментальном кинотеатре на Третьей авеню. На фестивале ему прочат одну из главных наград.

Йан Уодли, так и не уехавший в Мадрид, со стаканом в руке беседует с Элиотом Стейнхардтом и еще одним мужчиной, представительным, в темном костюме, с бронзовым загаром и шапкой седеющих волос. Крейгу он показался смутно знакомым. Как же его зовут? Сразу и не вспомнить. Уодли прямо-таки вываливался из смокинга, явно купленного в лучшие времена, когда сам владелец был куда стройнее. Он еще не был пьян, но раскраснелся и говорил слишком быстро. Элиот Стейнхардт вежливо слушает с легкой улыбкой на губах. Маленький, тощий человечек лет шестидесяти пяти, с узким лисьим лицом и ехидно-злобными глазками. Начиная с тридцатых он сумел снять десятка два фильмов, по сию пору считающихся шедеврами, и хотя современные критики пренебрежительно именовали его старомодным, он спокойно продолжал снимать один хит за другим, словно успех сделал его неуязвимым и он не боялся ни клеветы, ни смерти. Крейг любил его и почитал. Не будь Уодли, он наверняка подошел бы к Элиоту поздороваться. Ничего, время еще есть.

Мюррей Слоун, кинокритик, человек на удивление авангардных вкусов, переживающий самые сильные эмоции в темном зале, сидел на большом диване рядом с каким-то незнакомцем. Слоун, кругленький, красноватый от загара, улыбающийся человечек, беззаветно предан своей профессии. Однажды он рассказал Крейгу, как порвал со своей любовницей, подобранной на венецианском фестивале, только потому, что она недостаточно ценила талант Бюнюэля.

Что ж, умна английская красотка Корелли или нет, но зато, несомненно, права: на упадок Римской империи это не похоже. Приятный вечер в роскошно обставленной гостиной, все по высшему разряду, но, какая бы подковерная борьба здесь ни происходила, какие бы пороки ни скрывались за модной одеждой, все надежно спрятано. Любимые и нелюбимые, богатые и нищие соблюдают вечернее перемирие, амбиции и безысходность вежливо сосуществуют.

Как эта вечеринка отличается от прежних, голливудских, когда те, кто зарабатывал по пять тысяч в неделю, не приглашали в свои дома тех, кто имел несчастье получать меньше. Новое общество, словно феникс, возникшее из пепла старого.

Он заметил, что человек, говоривший с Уодли и Элиотом Стейнхардтом, посмотрел в его сторону, улыбнулся и, помахав рукой, двинулся навстречу. Крейг нерешительно улыбнулся в ответ, стараясь вспомнить, как же все-таки его зовут.

– Привет, Джесс! – воскликнул тот, протягивая руку.

– Здравствуй, Дэвид. Веришь, я тебя не узнал.

– Это из-за волос, – хмыкнул Дэвид. – Меня никто не узнает.

– Еще бы!

Дэвид Тейчмен был старым знакомым Крейга, еще с первого приезда в Голливуд. Тогда на его голове не было ни единого волоска.

– Это парик, – пояснил Дэвид, самодовольно приглаживая шевелюру. – С ним я помолодел на двадцать лет. Даже пошел по второму кругу с женщинами. Кстати… я недавно ужинал в Париже с твоей девушкой. Она и сказала мне, что ты здесь, а я пообещал ей тебя поискать. Сам я только утром прилетел и весь день играл в карты. Поздравляю, неплохой у тебя вкус! Приятельница твоя – высший класс.

– Спасибо, – поблагодарил Крейг. – Не возражаешь, когда люди любопытствуют, откуда у тебя внезапно появилась такая грива?

– Ничуть. Видишь ли, не так давно я перенес небольшую операцию на черепушке, и доктор оставил мне на память пару дырок. Не слишком удачный косметический эффект, скажу я тебе. Не расхаживать же мне, старику, в таком виде, пугая детей и юных девственниц. Студийные парикмахеры вылезли из кожи и сотворили мне лучший во всем Голливуде парик. Это единственная приличная вещь, которая вышла из чертовой студии за пять лет.

Вставные челюсти Дэвида Тейчмена громко негодующе клацнули, как всегда, когда разговор заходил о студии. Его вытеснили с президентского кресла больше года назад, но он по-прежнему говорил о ней как о своем личном владении. Он правил железной рукой более двадцати пяти лет, а избавиться от привычки властвовать было нелегко. Лысая голова, напоминавшая пушечное ядро, придавала ему внушительный вид, лицо было одновременно грубым и мясистым, то ли как у римского императора, то ли как у шкипера торгового судна, с обветренной круглый год кожей, словно он все время проводил либо с войсками на поле битвы, либо на палубе в штормы и бури. И голос соответствовал внешности – резкий, отрывистый, повелительный. Во времена расцвета его студия выпускала добрые, исполненные грустного юмора фильмы – еще один сюрприз в этом удивительном городе. Теперь же, в парике, он выглядел совершенно другим человеком, мягким и безвредным, да и голос, словно в дополнение к внешности, стал тихим и вкрадчивым.

Оглядевшись вокруг, он тронул Крейга за рукав.

– Ой, Джесс, мне здесь не по себе. Стая стервятников, расклевывающих кости гигантов, – вот во что превратился нынешний кинематограф. Огромные старые кости с остатками мяса, которое мало-помалу отрывают хищные птицы. И во что они превращаются в погоне за Всемогущим Долларом? Пип-шоу. Порнография и кровавые бойни. Ехали бы в Данию, там все позволено. Да и театр не лучше. Пакость. Что такое нынешний Бродвей? Сутенеры, шлюхи, пушеры, фигляры. Не виню тебя за то, что устранился от всего этого.

– Ты, как обычно, преувеличиваешь, Дэвид, – усмехнулся Крейг. Он сам работал на студии Тейчмена в пятидесятых и давно усвоил, что старик подвержен приступам риторики обычно в те моменты, когда хотел переспорить вооруженного логикой оппонента. – И сейчас делаются чертовски хорошие фильмы, а на Бродвее и вне его есть немало молодых многообещающих драматургов.

– Назови! – заупрямился Тейчмен. – Назови хоть одного. Одну приличную картину.

– Я сделаю лучше: назову две. Даже три, – заверил Крейг, наслаждаясь перепалкой. – И сняты они людьми, находящимися здесь, в этой комнате. Последние картины Стейнхардта, Томаса и того парня, Хеннесси, что говорит с Томасом.

– Стейнхардт не считается, – возразил Тейчмен. – Осколок прежних времен. Скала, оставшаяся стоять после того, как прошел ледник. Остальные двое… – Тейчмен пренебрежительно фыркнул. – Пустышки. Калифы на час. Да, время от времени кто-то становится победителем. Всякое бывает. Да они сами не соображают, что делают, – просто просыпаются в одно прекрасное утро и обнаруживают, что напали на золотую жилу. Я говорю о профессионалах, малыш. Об истинных профессионалах. Не случайных людях. Чаплин, Форд, Стивенс, Уайлер, Капра, Хокс, Уайлдер, хотя бы ты, если угодно. Правда, на мой взгляд, ты выбиваешься из общего ряда и слишком необычен. Извини, если я тебя обидел этими словами.

– Конечно, нет. Слышал я о себе и кое-что похуже, – заверил Крейг.

– Как и все мы, – кивнул Тейчмен. – Как и все мы. Мы – живые мишени. Но если быть честным, и я наснимал кучу дерьма. Не настолько я горд, чтобы не признать это. Четыреста – пятьсот картин в год. Нельзя выпускать шедевры целыми партиями, но я этого и не требовал. Дрянь – согласен, масс-культура – согласен, но свою службу она сослужила. Создала налаженный механизм, готовый к услугам заправил: актеры, массовка, рабочие, художники, публика, наконец. Да и другая цель достигнута: Америка завоевала с нашей помощью весь мир. Судя по твоей физиономии, ты считаешь меня психом. Не важно, что несут модные критики-интеллектуалы, – весь мир видит и любит, как своих героев и возлюбленных. Думаешь, я стыжусь этого? Ни секунды. Я скажу тебе, чего стыжусь. Того, что мы все это просрали. И если хочешь, я назову ту минуту, когда это произошло. Впрочем, я сделаю это, даже если ты слушать не пожелаешь.

Он ткнул жестким пальцем в плечо Крейга:

– В тот день, когда мы поддались этим олухам в конгрессе, в тот день, когда покорно твердили: да, сэр, мистер конгрессмен, мистер ФБР-мен, я стану лизать вашу задницу, вам не нравятся политические взгляды этого писателя, или моральные принципы той актрисы, или герой десятка моих будущих картин, да, сэр, как угодно, сэр, мы всех выкинем, всех отменим. Стоит вам пошевелить мизинцем, как я перережу глотку лучшему другу. Раньше мы были удачливыми людьми, элитой двадцатого века, над нашими шутками смеялся весь мир, мы любили так, что весь мир завидовал, мы давали приемы, на которые хотел попасть весь мир. А после этого превратились в жалкую кучку хнычущих евреев, надеющихся лишь на то, что при очередном погроме прикончат не нас, а соседа. Публика помешалась на телевидении. И я их не сужу. На телевидении вам прямо говорят, какой хотят продать товар.

– Дэвид, – предупредил Крейг, – у тебя лицо побагровело.

– Еще бы! – буркнул Тейчмен. – Успокой меня, Джесс, успокой, мой доктор спасибо скажет. Я жалею, что вообще пришел сюда. Нет, вру. Рад, что удалось потолковать с тобой. Со мной еще не все кончено, каким бы жалким я ни выглядел. Сейчас я кое-что затеваю… большое дело. – Тейчмен заговорщически подмигнул. – Требуются талантливые люди. Старая гвардия. Дисциплинированные. Капитаны, а не капралы. Вроде тебя, например. Конни проговорилась, будто ты что-то замышляешь. Я просто должен был поговорить с тобой. Или не стоило?

– Почему же? Кое-что у меня есть.

– Давно пора. Позвони мне утром. Потолкуем. Деньги не вопрос. Дэвид Тейчмен не из тех, кто снимает грязные фильмы. А теперь мне пора, уж не обижайся, Джесс. Последнее время стоит мне рассердиться, как тут же начинаю задыхаться. Доктор твердит, чтобы я не волновался. Не забудь наш разговор. Утром. Я остановился в «Карлтоне».

Он пригладил свой дорогой седоватый парик и зашагал прочь, стараясь держаться прямо.

Крейг проводил взглядом его негнущуюся спину, плывущую к выходу, и покачал головой. Доблестный защитник проигранных битв, летописец эпохи распада. Но так или иначе, а он позвонит Тейчмену утром.

Крейг увидел, как мужчина, беседовавший с Натали Сорель, поднялся, прихватил ее стакан и направился к бару, протискиваясь сквозь толпу. Крейг немедленно отошел от стойки и уже хотел было присоединиться к Натали, но тут ведущая во внутренний дворик дверь открылась и вошла Гейл Маккиннон с каким-то низеньким желтолицым мужчиной, лицо которого показалось Крейгу смутно знакомым. Лет тридцати пяти, тонкие редеющие волосы, нездоровые зеленоватые мешки под глазами. Он был в смокинге, Гейл Маккиннон – в дешевом, не доходившем до колен ситцевом платье. Только на ней оно смотрелось роскошным. Она улыбнулась Крейгу. Теперь было поздно делать вид, что он ее не заметил. По какой-то не вполне понятной ему причине он не хотел, чтобы она увидела его рядом с Натали Сорель. Он не встречал ее с того самого обеда с Мерфи, что и неудивительно: все это время он почти не выходил из номера.

– Добрый вечер, мистер Крейг, – приветствовала Гейл Маккиннон. – Похоже, мы с вами бродим по одним дорожкам.

– Похоже, – подтвердил Крейг.

– Могу я представить… – начала она, обернувшись к своему спутнику.

– Мы встречались, – недружелюбно буркнул мужчина. – Правда, очень давно. В Голливуде.

– Боюсь, память меня подводит, – извинился Крейг.

– Меня зовут Рейнолдс.

– Ах да, – вспомнил Крейг. Он узнал фамилию, верно, но виделся ли он когда-нибудь с этим человеком? Сомнительно. Рейнолдс писал кинообзоры для одной лос-анджелесской газеты. – Ну конечно.

Он протянул руку. Рейнолдс, казалось, не слишком спешил протянуть свою.

– Пойдем, Гейл, – велел он. – Я хочу выпить.

– Иди один, Джо, – отказалась Гейл Маккиннон. – Мне нужно кое-что сказать мистеру Крейгу.

Рейнолдс, что-то проворчав, пошел к стойке.

– Что это с ним? – удивился Крейг, озадаченный нескрываемой враждебностью Рейнолдса.

– Слишком много виски, – пояснила Гейл Маккиннон.

– Достойная эпитафия для надгробий всех, кто здесь собрался, – кивнул Крейг, потягивая шампанское. – Что он делает в такой дали от Лос-Анджелеса?

– Вот уже два года живет в Европе, как собкор одного телеграфного агентства. Он мне очень помог.

Интересно, почему она его защищает? Может, у них связь? Странно, такой невзрачный серый человечек. Правда, в таком месте, как Канны, все возможно. Теперь он припомнил, откуда знает Рейнолдса. Именно он тогда подсел на террасе отеля «Карлтон» за столик Гейл Маккиннон.

– Он помешан на фильмах, – продолжала Гейл Маккиннон. – помнит все картины, когда-либо вышедшие на экран. Настоящее сокровище. Видел все ваши фильмы…

– Может, поэтому так груб, – вставил Крейг.

– Ну что вы, – улыбнулась Гейл. – Они ему нравятся. По крайней мере некоторые.

Крейг рассмеялся:

– Иногда ваши суждения выглядят так же молодо, как вы сами.

– Вон та дама машет вам, – сообщила девушка.

Крейг посмотрел в уголок, где сидела Натали Сорель. Она жестами подзывала его к себе: очевидно, он наконец попал в поле ее зрения. Крейг помахал в ответ.

– Старая приятельница, – пояснил он. – Прошу извинить.

– Вы прочитали вопросы, которые я ставила в отеле?

– Да.

– И что же?

– Порвал.

– О, как это низко! С такой низостью мне еще не приходилось сталкиваться, – охнула девушка. – Я много плохого слышала о вас, но никто не говорил, что вы злой!

– Я с каждым днем меняюсь. Иногда с каждой минутой, – сообщил Крейг.

– Недаром Джо Рейнолдс предупреждал меня насчет вас! Не хотела говорить вам, но теперь мне все равно. У вас немало врагов, мистер Крейг, и лучше вам об этом знать. Кстати, вы так и не поняли, почему Джо Рейнолдс был груб с вами?

– Не имею ни малейшего представления. Я впервые увидел этого человека несколько дней назад.

– Возможно. Хотя он утверждает, что вы встречались. Но однажды вы кое-что сказали про него.

– Что именно?

– Он написал о вашей картине очень благожелательную рецензию, а вы заявили: «Этот человек так плохо пишет, что меня тошнит, даже когда он рассыпается в похвалах».

– И когда я это сказал? – допытывался Крейг.

– Восемь лет назад.

Крейг усмехнулся:

– На свете нет животных, более чувствительных, чем критики, верно?

– Вы не слишком-то старались их обаять, – отрезала девушка. – Нам лучше распрощаться. А то эта милая леди сломает руку, пытаясь привлечь ваше внимание.

Она резко повернулась и принялась проталкиваться сквозь толпу к бару, где ждал наблюдавший за ними Рейнолдс.

Как легко вызвать чью-то ненависть на всю жизнь! Всего одной неудачной фразой.

Он постарался выбросить из головы Рейнолдса и направился к Натали. Та встала при его приближении. Светловолосая, голубоглазая, с изумительной фигурой, стройными ногами и маленькими ручками, совсем как дорогая кукла, слишком белая, розовая и изящная, чтобы иметь какое-то отношение к действительности. Но Крейг знал ее как женщину отважную, решительную и чувственную.

– Проводи меня в другую комнату, Джесс, – попросила она, протягивая руку. – Самый противный зануда в мире вот-вот вернется с выпивкой для меня.

Она говорила по-английски так безукоризненно, что человек, не знающий о ее венгерском происхождении, мог различить лишь легчайший, почти неуловимый акцент. Немецким, французским и итальянским она владела не хуже. И выглядела ничуть не старше, чем в тот день, когда они виделись в последний раз. Расстались они почти случайно, без взаимных обид и упреков. Ей пришлось сниматься в двух английских фильмах. Ему нужно было возвращаться в Америку. Он так и не видел этих фильмов. Слышал только, что она закрутила роман с каким-то испанским графом. Насколько он помнил, они с Натали не давали друг другу ничего, кроме наслаждения. Может, поэтому и расстались так легко. Она никогда не признавалась ему в любви – еще одна черта ее характера, которой он восхищался.

Держа Крейга за руку, Натали поплыла к библиотеке. На ее пальце сверкал огромный бриллиант. Когда они встречались, у нее вечно не было ни гроша, она закладывала драгоценности, а он одалживал ей деньги.

– Ты, как обычно, блистаешь, – улыбнулся он.

– Знай я, что здесь будет Люсьен Дюллен, – пожаловалась она, – в жизни не пришла бы. Всякой, кто награжден такой внешностью, как она, следует мешок на голову надевать, когда она появляется среди пожилых женщин.

– Чушь, – отмахнулся Крейг. – Тебе-то чего бояться? Ты еще повоюешь!

Они уселись на кожаный диван. В комнате больше никого не было, шум голосов, музыка и разговоры слились в невнятный гул.

– Дай мне глоточек твоего шампанского, – попросила она.

Он вручил ей бокал, и она жадно осушила его. Крейг вспомнил, что у нее всегда был неуемный аппетит.

Натали отставила бокал.

– Ты так и не позвонил, – упрекнула она.

– Слишком поздно вернулся.

– Я очень хотела поговорить с тобой! А на следующий вечер вокруг было слишком много народа. Как ты?

– Жив еще.

– О тебе совсем ничего не слышно. Я справлялась.

– Веду растительную жизнь.

– Не похоже на того Джесса Крейга, которого я знала.

– Просто остальные слишком уж деятельны. Если бы мы месяцев шесть в году оставались в бездействии, результат был бы куда лучше. Я решил на некоторое время слезть с карусели. Вот и все.

– Я каждый раз тревожусь, когда думаю о тебе, – вздохнула она.

– А ты часто думаешь обо мне?

– Нет, – засмеялась она. У нее были маленькие, ровные, очень белые зубки и узенький розовый язычок. – Только когда в голову лезут непристойные мысли.

Он вспомнил, что в постели, перед тем как кончить, она всегда просила: «Трахай меня, трахай же!»

Он всегда находил ее неправильный выговор очаровательным.

Она многозначительно стиснула его руку.

– Сколько же лет прошло… пять?

– Скорее шесть-семь.

– Ах, не напоминай мне. Ты такой же проказник, как всегда?

– О чем ты?

– Я видела, как ты разговаривал с той прелестной девушкой. Она буквально висла на тебе.

– Она репортер.

– Нынче всякая женщина опасна, – объявила Натали. – Даже репортеры позволяют себе та-а-ак выглядеть!

– Это просто неприлично, – возразил он. Шутки Натали отчего-то больно царапнули его, вызвав чувство неловкости. – Она так молода, что годится мне в дочери. А как ты? Где твой муж?

– Он пока мне не муж. Я все еще стараюсь захомутать его.

– Ты же сама сказала, что выходишь замуж.

– И поверю в это, лишь когда он наденет мне кольцо на палец. Подумать только, не нужно вставать в пять утра, чтобы сделать прическу и загримироваться! Никаких оскорблений со стороны слишком темпераментных режиссеров. Никакого любезничанья с продюсерами.

– Я был продюсером, – напомнил он, – и ты любезничала со мной.

– Не только потому, что ты был продюсером, дорогой. – Она снова сжала его руку.

– Так или иначе, где же твой будущий супруг? Если бы я намеревался на тебе жениться, не позволил бы разгуливать одной в таком месте накануне свадьбы.

– Только ты вовсе не намеревался на мне жениться, не так ли?

Тон ее впервые за весь вечер стал серьезным.

– Наверное, нет, – признался он.

– Как и множество других мужчин, – вздохнула Натали. – О, ладно, малышка Натали исчерпала отпущенную ей долю развлечений. Пора вести себя прилично. Или мы снова поддадимся прекрасному порыву и удерем и проверим, свободен ли тот номер в Болье у самого моря?

– Я никогда не был в Болье, – хладнокровно сообщил Крейг.

– Какое совпадение! Я тоже. Как бы там ни было, времени все равно нет. Он прибывает завтра.

– Кто именно?

– Нареченный. Филип. Мы должны были лететь вместе, но в последнюю минуту ему пришлось задержаться в Нью-Йорке.

– Так он американец?

– Говорят, из них выходят самые лучшие мужья.

– Сомнительно. А чем он занимается? – поинтересовался Крейг.

– Делает деньги. Ну разве не прелесть?

– Прелесть. Каким же образом он делает деньги?

– Что-то производит.

– Сколько ему лет?

Она поколебалась, высунув кончик языка. Все признаки налицо.

– Только не лги, – предупредил он.

Натали рассмеялась:

– Умница! Впрочем, как всегда. Скажем, он старше тебя.

– Намного?

– Значительно. – Она понизила голос: – Он ничего о тебе не знает.

– Надеюсь. Мы не особенно рекламировали себя в прессе.

Им приходилось осторожничать. В то время у нее был официальный любовник, иногда оплачивающий ее счета, а он все еще пытался избегать сцен ревности с женой.

– А что, если бы он и знал обо мне? Надеюсь, он не считает, что женится на девственнице? – удивился Крейг.

– Не совсем, – грустновато улыбнулась она. – Но и многого другого он не представляет. – Она совсем по-ребячески поморщилась. – Даже половины. Даже четверти.

– А кому известно все?

– Надеюсь, никому.

– Просто из любопытства, – спросил Крейг, – сколько их в соседней комнате?

Натали капризно надула губки:

– Тебя устроит, если я отвечу: пятеро?

Крейг ухмыльнулся и покачал головой.

– В таком случае шесть. Что ты хочешь? Твоя малышка Натали слишком долго была в этом бизнесе, а это все равно что прожить много лет на острове в компании таких же изгоев. Леди приходится всячески изворачиваться. Впрочем, как и джентльменам, мой друг.

Она легко коснулась кончиком пальца губ Крейга.

– Nolo contendere, – кивнул он.

Натали рассмеялась, опять блеснув белыми зубками.

– Ну разве не мило? Мне так редко приходилось тебе врать.

– А будущему мужу?

Она снова рассмеялась:

– Ему я почти слова правды не сказала. – И, став серьезной, пояснила: – Он респектабелен. Очень консервативен. Баптист из Техаса. Такой пуританин, что еще ни разу со мной не переспал.

– Господи! – ужаснулся Крейг.

– Именно, – поддакнула Натали. – Господи, когда он появится здесь, мне придется делать вид, что мы едва знакомы. Если он пронюхает, что я из тех дам, которые способны удрать на уик-энд с женатым мужчиной, страшно подумать, что сделает.

– А самое страшное?

– Не женится на мне. Ты ведь будешь осторожен, правда, Джесс? – умоляюще прошептала она.

Такой он ее никогда не видел. Только сейчас до него дошло, что ей уже за сорок.

– Если он и узнает о нас, то, во всяком случае, не от меня, – заверил Крейг. – Но советую увезти его из Канн как можно скорее.

– Он пробудет здесь всего несколько дней, – заверила она. – Потом мы летим в Венецию.

– Мы с тобой никогда не были в Венеции вместе?

– Разве не помнишь?

– Нет.

– Значит, мы никогда не были в Венеции вместе, – заключила Натали и, посмотрев ему в глаза, улыбнулась.

Мужчина, с которым она беседовала в салоне, появился на пороге с двумя стаканами в руках.

– А, вот где вы! – воскликнул он. – Я везде вас искал!

Крейг встал. Натали нехотя представила их друг другу. Имя мужчины было не знакомо Крейгу. И лицо у него было незапоминающееся, маленькое, озабоченное. Крейг наугад предположил, что он имеет отношение к прокату фильмов какой-нибудь крупной кинокомпании. Мужчина протянул стакан Натали и торжественно потряс руку Крейга.

– Так и быть, – кивнул Крейг, – оставляю вас, дети мои. Умираю от жажды.

Он ободряюще коснулся плеча Натали, вышел из библиотеки и вернулся к бару, ловко избежав встречи с Йаном Уодли.

В столовой, где был устроен буфет, Крейг заметил Гейл Маккиннон и Рейнолдса, ожидавших, пока их обслужат. У стойки, разглядывая гостей, стоял Мюррей Слоун, этакий круглолицый живчик. Он добродушно улыбался, хотя глаза оставались настороженными.

– Привет, Джесс! – воскликнул он. – Присоединяйтесь к рабочим лошадкам прессы, пока еще можно выпить на дармовщинку!

– Здравствуйте, Мюррей, – кивнул Крейг и попросил бокал шампанского.

– Это общество вам не по нраву, верно, Джесс? – спросил Слоун, с удовольствием жуя маленький сандвич с огурцом, взятый с подноса с закусками.

– Трудно понять, что это за общество. Вавилонское столпотворение, Ноев ковчег, сборище мафии или утренник в школе для девочек.

– Я скажу вам, что тут происходит. Бал в Версале во времена правления Людовика Шестнадцатого, тринадцатого июля тысяча семьсот восемьдесят девятого года, в ночь накануне взятия Бастилии.

Крейг невольно хмыкнул.

– Смейтесь-смейтесь, – позволил Слоун, – но помяните мое слово: так оно и есть. Кстати, видели картину «Лед», которой прочат приз за лучшую режиссуру?

– Да, – кивнул Крейг. Фильм был создан группой юных революционеров. Крайне серьезная работа, где рассказывалось о начале вооруженного восстания в Нью-Йорке в ближайшем будущем. Леденящие кровь сцены кастрирования, убийств представителей власти, терроризма, взрывов, уличных драк, все снято в стиле cinema verite, что глубоко тревожило душу.

– И что вы об этом думаете? – вызывающе бросил Слоун.

– Такому человеку, как я, трудно решить, имеет ли фильм истинную ценность. Такого рода парни мне не знакомы. Возможно, все это – стремление эпатировать публику. Чистый домысел.

– Это не домысел, – покачал головой Слоун. – И обязательно произойдет в Америке, причем очень скоро. – Он небрежно обвел рукой собравшихся. – И все эти жирные коты окажутся на свалке.

– А где окажетесь вы, Мюррей? – поинтересовался Крейг.

– Там же, – мрачно бросил Слоун. – Эти парни будут стричь всех под одну гребенку.

К стойке приблизился Уолтер Клейн:

– Привет, мальчики. Веселитесь?

Крейг предоставил отвечать Слоуну.

– Наслаждаемся каждой минутой, – вежливо ответил Слоун, соблюдая все правила приличия.

– Как насчет вас, Джесс? – допытывался Клейн.

– Каждой минутой, – подтвердил Крейг.

– Неплохо сидим, – самодовольно хмыкнул Клейн. – Идеальная пропорция красоты, таланта и мошенничества. Взгляните-ка на тех двоих! – Он показал на Хеннесси и Томаса, углубившихся в беседу у камина. – Они на самом гребне. Греются в лучах славы. Кстати, оба мои клиенты.

– Естественно, – кивнул Крейг, беря второй бокал с шампанским.

– Пойдите перекиньтесь словечком с обоими гениями, – посоветовал Клейн. Он неуклонно следовал своему правилу знакомить всех со всеми. Как он любил твердить своим помощникам, никогда не знаешь, в какое место ударит молния и из какого колодца придется пить. – И вы тоже, Мюррей.

– Я уж лучше останусь на своем посту у бара, – отказался Слоун.

– Не хотите познакомиться с ними? – поразился Клейн.

– Не хочу. Я собираюсь задать им жару. Разнести их фильмы в пух и прах и не позволю сбить себя с толку личным симпатиям.

– А вы видели их фильмы? – допрашивал Клейн.

– Нет, зато знаю их стиль.

– Смотрите-ка, – съехидничал Клейн, – какая редкость! Честный человек! Пошли, Джесс.

Он подхватил Крейга под руку и повел к камину.

Крейг пожал руку Хеннесси и извинился перед Томасом за то, что не перезвонил. Томас, стройный, мягкий на вид человек, имел репутацию невыносимого упрямца на съемочной площадке.

– Что вы делаете? – поинтересовался Клейн. – Хвалитесь победами?

– Рыдаем, не осушая слез, – запротестовал Хеннесси.

– По какому поводу?

– По поводу продажности низших слоев общества, – пояснил Хеннесси. – И о том, как трудно остаться незапятнанным в этом грязном мире.

– Хеннесси – новичок в игре, – вмешался Томас. – Не может смириться с тем ужасным фактом, что пришлось подкупить не только шерифа, но и его помощников в каком-то техасском городишке во время съемок.

– Я не возражаю против того, чтобы немного смазать колеса машины, позолотить ручку и тому подобное, – вставил Хеннесси. – Но не так же открыто! Хотя бы сделали вид, что понимают, как это нехорошо, когда представители власти берут взятки. Но эти парни расселись в моем номере, пили мое виски и требовали по три тысячи каждому, угрожая, что иначе не дадут мне даже расчехлить камеру. – Он сокрушенно покачал головой. – И никакой трепотни насчет того, что неплохо бы такой большой компании, как наша, внести небольшое пожертвование в фонд помощи полицейским и тому подобное. Просто выкладывайте денежки, мистер, и вся недолга. Согласитесь, не так просто парню, бывшему первым учеником в воскресной школе, отслюнить шесть тысяч наличными парочке копов в номере мотеля и внести такую уйму денег в графу «непредвиденные расходы».

– Вы еще легко отделались, – утешил Клейн, человек практичный и приземленный. – Так что не жалуйтесь.

– А потом, – продолжал Хеннесси, – у них хватило наглости арестовать исполнителя главной роли за курение травки, и у меня вылетело еще две тысячи, чтобы его освободить. Верно говорит вице-президент: закон и порядок – вот что требуется нашей стране.

– Вы сейчас во Франции, не помните? – подсказал Клейн.

– Я в кинобизнесе, – сурово ответил Хеннесси, – где бы при этом ни был. И просто с ума схожу при мысли о том, сколько денег нужно пустить на ветер, прежде чем тебе позволят снять фильм.

– Легко нажито – легко прожито, – философски заметил Клейн.

Ему хорошо говорить, после того как получил чек на три миллиона долларов!

– В будущем году я веду семинар по искусству кино в Калифорнийском университете, – сообщил Хеннесси, издевательски протянув слово «кино». – И все сказанное войдет в мою первую лекцию. Эй, Крейг, хотите стать моим гостем часа на два и рассказать деткам о том, какие неприятные истины кроются за блестящей мишурой целлулоидного мира?

– Боюсь на всю жизнь лишить их иллюзий, – отозвался Крейг.

– Прекрасно! – обрадовался Хеннесси. – Все что угодно, лишь бы сократить число конкурентов. Впрочем, я серьезно. Вы действительно могли бы кое-чему их научить.

– Если буду свободен, – осторожно заметил Крейг, – и если к тому времени окажусь в Штатах, тогда возможно…

– Где я смогу вас найти? – обрадовался Хеннесси.

– Через меня, – поспешно вставил Клейн. – Мы уже беседовали с Крейгом о его возможном возвращении в кино и постоянно будем держать связь.

Крейг подумал, что Клейн не так уж и лжет. Просто толкует события по-своему, приспосабливая правду к своей, а возможно, и его выгоде.

Оба режиссера мгновенно вскинулись и пристально воззрились на Крейга.

– О чем идет речь, Джесс? – спросил Томас первым. – Или не хотите говорить?

– Пока ничего определенного. Одни планы, – отговорился Крейг.

Мечты Мерфи…

У входа началась небольшая суматоха, и в гостиной появились Френк Гарланд с женой и еще одной супружеской парой. Гарланд играл главную роль в одном из ранних фильмов Крейга. И хотя был несколькими годами старше Крейга, выглядел лет на тридцать пять: темноволосый, атлетически сложенный, красивое мужественное лицо. Он считался не только хорошим актером, но и предприимчивым бизнесменом и владел компанией, ставившей не только его, но и чужие фильмы. Природа наградила этого веселого, жизнерадостного, открытого человека железным здоровьем и хорошенькой женой, с которой они мирно прожили более двадцати лет. В картине Крейга он сыграл безупречно. Они стали друзьями, но сегодня Крейгу не хотелось снова видеть его. Ему были отчего-то неприятны и удивительное здоровье, и здравомыслие, и неизменная удача, и неподдельная сердечность Гарланда.

– Увидимся позже, приятели, – сказал он Клейну и режиссерам. – Что-то душно тут. Выйду на воздух.

Он выбрался во внутренний дворик и зашагал по мокрой траве сада к плавательному бассейну. Оркестр играл «В такой ясный день тебе дано увидеть вечность».

Крейг загляделся на голубую воду. Бассейн был с подогревом, и на поверхности колебался легкий туман. Оргии в бассейне – вспомнил он слова англичанки. Только не сегодня, Николь.

– Привет, Джесс, – раздался чей-то голос. Крейг поднял глаза. Из тени кустов, с другого конца бассейна, появился человек. Когда он подошел ближе, Крейг узнал его. Сидни Грин. Крейгу пришло в голову, что Грин ищет уединения в этом холодном сыром саду по той же причине, что и он. Проигравшие, пожалуйте наружу. Скоро возникнет Йан Уодли.

– Привет, Сид, – поздоровался Крейг. – Что ты здесь делаешь?

– Там для меня чересчур роскошно, – пожаловался Грин мягким, грустным голосом человека, постоянно ожидавшего удара судьбы. – Вот вышел и помочился на дорогую газонную травку Уолтера Клейна. Нужно же получить хоть какое-то удовлетворение. – Он беззвучно засмеялся. – Не выдашь меня Уолту? Не хочу показаться неблагодарным. С его стороны было так мило пригласить меня. Представляешь, столько знаменитостей в одной комнате! Столько власти, столько денег!

Грин медленно покачал головой, словно желая подчеркнуть уважение к могуществу тех, кого собрал сегодня вечером Уолт Клейн.

– Вот что я тебе скажу, Джесс, – продолжал он. – Там есть люди, которым ничего не стоит одним движением пальца начать съемки фильма с бюджетом в десять миллионов. И выглядят они совсем как я или даже хуже, носят такие же смокинги, сшитые, возможно, у того же портного, но Боже, какая разница! А ты как, Джесс? Люди говорят о тебе, все гадают, чем ты занимаешься. Вроде бы ты вот-вот начнешь съемки и здесь для того, чтобы подписать контракт.

– Пока ничего определенного, – отмахнулся Крейг.

Мерфи выразился вполне определенно, но чего добьется Крейг, сказав Грину правду?

– Я видел, ты говорил с Дэвидом Тейчменом, – заметил Грин. – В свое время он давал жару!

– Еще бы!

– Конченый человек, – бросил Грин.

Крейга покоробило. Он терпеть не мог таких безапелляционных заявлений.

– Я не стал бы это утверждать.

– Он больше не снимет ни одной картины, – уверенно заключил Грин, словно вынес приговор.

– Может, он просто не желает раскрывать тебе свои планы, Сид?

– Если собираешься иметь с ним дело, лучше забудь. Он не протянет до следующего года.

– О чем ты? – резко бросил Крейг.

– А я думал, все уже знают. У него рак мозга. Мой кузен оперировал его в «Сидерс». Просто чудо, что он еще на ногах держится.

– Бедный старик, – вздохнул Крейг. А Тейчмен еще говорил, что с париком помолодел на двадцать лет!

– О, я бы не стал растрачивать на него жалость, – возразил Грин. – Он прожил долгую и совсем не плохую жизнь. Я с удовольствием согласился бы на такую судьбу, пусть даже и с опухолью в конце. Зато его земные тревоги почти закончены. Ну а ты, Джесс?

Разговор о мертвых и умирающих завершен. Пора переходить к живым.

– Возвращаешься?

– Вполне возможно.

– Если все же определишься, не забудь про меня, хорошо, Джесс?

– Обязательно.

– Меня как режиссера недооценивают. Трагически недооценивают, – горячо убеждал Грин. – И не только я так считаю. Я тут встретил одного парня из «Кайе дю Синема». Он хотел познакомиться со мной только для того, чтобы высказать свое мнение о моей последней картине, той, что снималась для «Коламбиа пикчерз». Говорит, это настоящий шедевр. Кстати, ты ее не смотрел?

– Боюсь, что нет, – покачал головой Крейг. – Последнее время я не слишком часто бываю в кино.

– «Фанфара для барабанов». Так она называлась. Уверен, что не видел?

– Абсолютно.

– Если хочешь, я представлю тебя этому парню. Из «Кайе дю Синема». Умен, мерзавец. И не испытывает ничего, кроме презрения к большинству тех, кто здесь собрался. Презрения.

– Как-нибудь в другой раз, Сид. Сегодня я хотел лечь пораньше.

– Только свистни. У меня есть его адрес. Черт, – грустно продолжал Грин, – я-то думал, что этот год в Каннах принесет мне удачу. Представляешь, у меня был контракт на две картины с правом выбора в «Апекс энд Истерн». Один из этих больших концернов. Три месяца назад мне казалось, у них денег куры не клюют. Думал, что я в полном порядке. Снял новую квартиру в Шестнадцатом округе, там и до сих пор еще обшивают стены панелями. Обошлось мне это в пятнадцать тысяч баксов, которые я так и не выплатил. Кроме того, мы с женой решили, что можем позволить себе еще одного ребенка, и в декабре она родит. И тут все летит к чертям. «Апекс энд Истерн» разоряются, и теперь мне не по карману даже апельсиновый сок утром. Если в ближайшие две недели что-нибудь не подвернется, можешь навеки попрощаться с Сидом Грином.

– Обязательно подвернется, – утешил Крейг.

– Твои бы слова да Богу в уши.

Крейг оставил его у бассейна: голова понуро опущена, отчаянный взгляд устремлен на туман, поднимающийся от теплой зеленоватой воды.

«Я по крайней мере, – думал Крейг, входя в дом, – не должен пятнадцать тысяч за деревянные панели, и моя жена не беременна».

Остаток вечера он пил. Пил и вступал в разговор со множеством людей, но к тому времени, когда нужно было возвращаться в отель, помнил только о том, что искал Натали Сорель, возгоревшись внезапным желанием взять ее с собой в номер, но не нашел, зато проговорился Уолту Клейну о сценарии, пообещав показать, а Клейн заверил, что утром пришлет за рукописью одного из своих мальчиков.

Крейг стоял в баре, расправляясь с последней порцией виски, когда в гостиную ворвалась Гейл Маккиннон с перекинутым через плечо плащом. Он не заметил, как она уходила. Остановившись в дверях, она обвела взглядом комнату и подбежала к нему.

– Я надеялась, что вы еще здесь, – выдохнула она.

– Выпейте на дорожку, – предложил он. Спиртное несколько смягчило его.

– Мне нужен человек, который мог бы отвезти меня и Джо Рейнолдса домой, – объяснила она. – Он расшибся. И к тому же пьяный. Поскользнулся и свалился с лестницы.

– Получил то, что заслужил, – проворчал Крейг, гнусно радуясь несчастью ближнего. – Выпейте.

– Полицейский на стоянке не дает ему сесть за руль.

– Хитроумная. Хитроумная французская полиция. Коварные ищейки закона. Выпьем за доблестную жандармерию Приморских Альп, – продолжал веселиться Крейг.

– Вы что, тоже надрались? – резко спросила она.

– Не слишком. А вы? Почему сами не отвезете критика домой?

– У меня прав нет.

– Совершенно неамериканский стиль. Только не проговоритесь какому-нибудь конгрессмену, если вдруг спросит. Выпейте.

– Пойдемте, Джесс, – умоляюще попросила она. Крейг отметил, что она впервые за все время их знакомства назвала его по имени. – Уже поздно, и сама я не справлюсь с этим чирьем на заднице. Он там все залил кровью, орет и угрожает полицейскому, и если его немедленно не увезти отсюда, окажется в тюрьме. Понимаю, вы считаете меня назойливой, но сжальтесь, прошу.

Она огляделась. Комната почти опустела.

– Вечеринка кончилась. Довезите нас до Канн, пожалуйста!

Крейг осушил стакан и улыбнулся:

– Ладно, доставлю тело в целости и сохранности.

Он торжественно взял ее под руку и подвел к Уолтеру Клейну попрощаться, прежде чем выйти в сырую моросящую ночь.

Рейнолдс уже не орал на полицейского. Он уселся на нижнюю ступеньку каменной лестницы, с которой перед этим сверзился. Лоб располосовала рваная рана, глаз начал заплывать. Рейнолдс прижимал к носу окровавленный платок. Он устремил на Гейл и Крейга мутный взгляд и хрипло выдавил:

– Чертовы лягушатники! Уолтер Клейн и его мордовороты.

– Все в порядке, месье, – сказал Крейг по-французски полицейскому, маячившему рядом с Рейнолдсом. – Я его друг. Сейчас отвезем его домой.

– Он не в том состоянии, чтобы вести машину, – вежливо заметил полицейский. – Это видно невооруженным глазом, что бы там месье ни утверждал.

– Совершенно с вами согласен, – кивнул Крейг, стараясь держаться подальше от полицейского. Не хватало еще, чтобы тот учуял, как от него несет! – Ну, Джо, раз, два, три!

Он схватил Джо под мышки и рывком поставил на ноги. Рейнолдс отнял платок от носа, и кровь хлынула на брюки Крейга. От Рейнолдса смердело так, словно его прямо в одежде неделями вымачивали в виски.

С помощью Гейл он оттащил Рейнолдса в свою машину и запихнул на заднее сиденье, где тот мгновенно заснул. Крейг с преувеличенной осторожностью вывел машину со стоянки под мокрые деревья, опасаясь, что полицейский все еще за ними наблюдает.

Если не считать булькающего храпа Рейнолдса, в машине стояла тишина. Крейг сосредоточился на дороге, внезапно возымевшей тенденцию расплываться в лучах фар, особенно на поворотах. Ему было стыдно, что позволил себе распуститься и столько выпить. Он мысленно пообещал себе, что в будущем станет вести жизнь трезвенника, особенно когда предстоит сесть за руль.

Когда впереди показались предместья Канн, девушка назвала Крейгу отель Рейнолдса, находившийся примерно милях в шести от «Карлтона», довольно далеко от моря, за железной дорогой. Как только машина остановилась, проснувшийся Рейнолдс выговорил, едва ворочая языком:

– Всем спасибо. Не трудитесь идти со мной. Все лучше некуда. Доброй ночи.

Они долго смотрели, как он, держась неестественно прямо, бредет к темному отелю.

– Ему больше не следует сегодня пить, – заметил Крейг, – но мне просто позарез необходимо.

– Мне тоже, – согласилась Гейл.

– Разве вы живете не здесь? – удивился он.

– Нет.

У него почему-то стало легче на душе. Дурацкое чувство.

Все попадавшиеся по пути бары были закрыты. Он и не представлял, что уже так поздно. Все равно в таком виде – забрызганному кровью Рейнолдса, – вряд ли стоило показываться на глаза ночным посетителям. Крейг остановил машину перед «Карлтоном», но мотор не заглушил.

– У меня в номере бутылочка, – сообщил он. – Хотите подняться?

– С удовольствием.

Он припарковал машину, и они отправились в отель. К счастью, в вестибюле никого не оказалось. Портье, у которого Крейг брал ключ, едва ли не с детства был приучен не выказывать никаких эмоций, кто бы перед ним ни появлялся.

Оказавшись в номере, Гейл Маккиннон первым делом сбросила плащ и устремилась в ванную, пока Крейг разливал виски и содовую. Из ванной доносился уютный, какой-то домашний шум льющейся воды, знак чьего-то присутствия, временного избавления от одиночества.

Гейл скоро вернулась. Крейг заметил, что она причесалась и выглядела чистенькой и свежей, словно ничего такого не произошло. Они отсалютовали друг другу стаканами и выпили. В отеле было тихо, город за окном спал.

Они уселись лицом к лицу в большие, обитые парчой кресла.

– Вот вам и урок: никогда не садиться в машину к пьяным. Если бы у него не хватило ума скатиться с лестницы, вы, вероятно, уже давно бы врезались в дерево.

– Вероятно. – Она пожала плечами. – Издержки века автомобилей.

– Вам следовало с самого начала попросить отвезти вас домой, – наставительно продолжал Крейг, забывая, что сам был пьян не меньше Рейнолдса.

– Я решила никогда ни о чем вас не просить, – обронила она.

– Ясно.

– Ну и обливал же он вас грязью, как раз в тот момент, когда птицей нырнул вниз, – хихикнула девушка.

– И все это за единственный несчастный укол восемь лет назад?

Крейг покачал головой, поражаясь неистребимому людскому тщеславию.

– За это и еще кучу всего.

– Чего именно?

– Однажды вы увели у него девушку. Еще в Голливуде.

– Разве? А я ничего и не знал!

– Для таких, как Джо Рейнолдс, это еще худшее преступление. Он ударил ее, а она назло ему стала расписывать, какой вы замечательный, умный и веселый, и еще добавила, что другие женщины от вас в восторге. И после всего этого ожидаете, что он будет вас обожать? Тем более что тогда вы были важной шишкой, а он прыщавым юнцом, начинающим репортеришкой.

– Но сейчас он должен чувствовать себя отмщенным, – предположил Крейг.

– Что-то в этом роде, – признала девушка. – Но ему этого недостаточно. Он сообщил мне множество сведений о вас, которые и легли в основу статьи. И предложил заголовок.

– Какой же? – с любопытством спросил Крейг.

– «Человек, который иссяк».

Крейг кивнул:

– Вульгарно, но броско. Последуете его совету?

– Пока не знаю.

– От чего это зависит?

– От вас. Каким вы мне покажетесь, когда я поближе вас узнаю. Если, конечно, узнаю. От того, сколько мужества у вас еще осталось. Или воли. Или таланта. Конечно, мне было бы намного легче, если бы вы дали мне прочесть тот сценарий, что обещали показать Уолту Клейну.

– А об этом вы откуда знаете?

– Сэм Бойд – мой друг.

Сэм Бойд был одним из вундеркиндов Клейна.

– Он сказал, что заедет завтра утром за сценарием. Мы завтракаем вместе.

– Попросите его явиться после завтрака.

– Обязательно, – пообещала она, протягивая стакан. – Он пустой.

Крейг поднялся, отнес стаканы к столу, где стояла бутылка, и снова налил виски.

– Спасибо, – поблагодарила она, спокойно глядя на него.

Он наклонился и осторожно поцеловал ее в мягкие несопротивляющиеся губы. Но тут она отстранилась. Крейг отступил.

– Довольно, – пробормотала Гейл. – Иду домой.

Он попытался было коснуться ее руки.

– Оставьте меня в покое! – почти взвизгнула она и, схватив плащ, метнулась к двери.

– Гейл… – начал он, шагнув к ней.

– Жалкий старик! – прошипела она. Дверь с шумом захлопнулась.

Он не торопясь допил виски, потушил свет и прошел в спальню. Лежа голым на простынях в теплом мраке, он прислушивался к случайному шороху шин проезжавших по набережной автомобилей и неумолчному шуму прибоя. Сон не шел: слишком много всего случилось сегодня. Выпитое отзывалось болью в висках. В голове калейдоскопическим вихрем крутились и складывались обрывки вечера: Клейн в бархатном пиджаке, знакомивший друг с другом всех и каждого, Корелли с девушками, Грин, в одиночестве орошающий дорогую газонную траву, кровь Рейнолдса…

И среди этой мешанины… игра (было ли это игрой?) Гейл Маккиннон. Ее временами вспыхивающая юношеская и одновременно зрелая чувственность. Приглашение и отказ. Вспомни и пожалей об утерянной красоте Натали Сорель, постарайся забыть Дэвида Тейчмена, смерть, таившуюся под студийным париком.

Крейг неловко заерзал. Похоже на традиционную рождественскую вечеринку в офисе. С той разницей, что в обыкновенных конторах такие вечеринки не устраивают дважды в неделю.

Послышался тихий стук в дверь. Стук, которого он почти ожидал. Крейг встал, накинул халат и открыл дверь.

В тускло освещенном коридоре стояла Гейл Маккиннон.

– Входите, – сказал он.