Нужно было немедленно идти на помощь французам, ставшим пленниками кива. И отец Эсперанте тотчас же отправился бы в путь, если бы мог точно знать, где сейчас находится Альфанис. Около брода Фраскаэс? Нет! По словам Гомо, он ушел оттуда на следующий день после нападения. Впрочем, в его интересах было либо уйти подальше от Санта-Хуаны и затеряться в горах, либо вернуться к Рио-Торрида, чтобы захватить пироги и экипаж.

Отец Эсперанте понял, что, прежде чем начинать преследование, нужно провести рекогносцировку. В шесть часов два индейца отправились верхом к броду Фраскаэс. Три часа спустя они вернулись, не обнаружив никаких следов кива. Альфанис и его банда могли переправиться через реку и двинуться на запад или же пойти к Серра-Париме, а оттуда к лагерю у пика Монуар. Чтобы узнать это, еще два индейца отправились на разведку через саванну к истокам Ориноко, так как было вполне вероятно, что Альфанис спустился прямо к реке.

На рассвете индейцы вернулись. Они проскакали двадцать пять километров, так и не обнаружив кива, но от встреченных в саванне бродячих индейцев они узнали, что банда идет к Серра-Париме, а стало быть, Альфанис решил напасть на лагерь у пика Монуар. Значит, нужно захватить их у Серра-Паримы и, с Божьей помощью, избавить край от этой шайки индейцев и каторжников.

С первыми лучами солнца отец Эсперанте покинул миссию. Его отряд состоял из сотни гуахибо, специально обученных обращению с современным оружием. Кива были их давними врагами, а потому они хотели не просто прогнать их, но уничтожить всех до последнего. Человек двадцать индейцев сопровождали верхом повозки с боеприпасами и продовольствием на несколько дней пути.

Брат Анхелос получил приказ следить за порядком в миссии и, посылая время от времени гонцов, по возможности поддерживать связь с экспедицией.

Отец Эсперанте ехал верхом впереди отряда. Он сменил одежду миссионера на более пригодную для боевой вылазки. На ногах у него были сапоги, на голове — шлем, за спиной — двухзарядный карабин, за поясом — револьвер. Он ехал молча, стараясь не показывать волнения, вызванного рассказом юного индейца. Так, должно быть, чувствует себя давно отвыкший от света слепой, которому внезапно вернули зрение.

Из Санта-Хуаны отряд двинулся на юго-восток через саванну, заросшую колючей мимозой, чахлыми дубами. Карликовые пальмы покачивали на ветру своими веерообразными листьями. Привычные к быстрой ходьбе индейцы не отставали от всадников.

Дорога шла под уклон и начинала подниматься лишь на подступах к Серра-Париме. Обычно заболоченные места — пересохшие русла рек снова наполнятся водой лишь в дождливый сезон — превратились в твердь и уже не являлись препятствием ни для всадников, ни для пешеходов.

Отряд выбрал самый короткий путь от миссии к массиву Паримы. Еще свежие следы говорили о том, что всего несколько дней назад здесь прошел другой, довольно многочисленный отряд. В полдень была сделана получасовая остановка. А к пяти часам гуахибо были уже у подножия Паримы, недалеко от того холма, которому господин Шафанжон дал имя Фердинанда Лессепса. Потухший костер, остатки еды, смятая трава говорили о том, что банда Альфаниса и их пленники провели здесь ночь и, вне всякого сомнения, двинулись к реке.

Во время этой небольшой стоянки отец Эсперанте задумчиво прогуливался в стороне. Два имени неотвязно звучали в него в ушах.

— Сержант Марсьяль, — повторял он, — сержант Марсьяль здесь... он идет в Санта-Хуану.

Потом мысли его обращались к Жану де Кермору... отыскивающему своего отца. Кто был этот юноша? У полковника не было сына! Нет! Гомо ошибся... Но, как бы там ни было, его соотечественники, французы, были в плену у бандитов, и их нужно было освободить.

Отряд снова отправился в путь и к шести часам достиг правого берега Ориноко.

Здесь, в диком ущелье Паримы, где зарождаются воды Ориноко, восемнадцатого декабря 1886 года отважный французский исследователь водрузил флаг своей родины.

Место казалось совершенно пустынным. Рука дровосека никогда не касалась растущих на склонах вековых деревьев. Ни одна пирога, ни одна куриара не могла бы добраться сюда в сухой сезон. Лодки наших путешественников находились, по всей вероятности, километров на пятьдесят ниже по течению.

Если идти в том же темпе, за ночь можно преодолеть эти пятьдесят километров и на рассвете выйти к лагерю у пика Монуар. Чтобы не заблудиться, достаточно держаться правого берега реки, пересохшие притоки которой обернулись вполне сносной дорогой.

Отец Эсперанте даже не спросил индейцев, готовы ли они к такому переходу. Он просто встал и пошел вперед. Все остальные последовали за ним.

У истоков ширина Ориноко не превышает нескольких метров. Крутые глинистые берега щетинятся скалами, а потому в дождливый сезон пироги очень медленно продвигаются вперед, преодолевая многочисленные пороги.

Около восьми часов, когда начинало смеркаться, отряд прошел брод Креспо, названный так французским путешественником в честь президента Венесуэльской Республики.

Солнце уже погасло. На ясном безоблачном небе сверкали звезды, блеск которых затмевала поднимавшаяся над горизонтом луна. Луна сияла всю ночь, что позволило отряду преодолеть этот длинный маршрут и благополучно миновать заросшие травой болота, в которых они наверняка увязли бы по пояс в темноте.

Русло было загромождено огромными валунами, что делало плавание в этой части реки практически невозможным даже во время «высокой воды». Так что, окажись здесь наши путешественники три месяца назад, им пришлось бы перетаскивать лодки волоком, а багаж нести по берегу. Вряд ли эта часть верхнего течения Ориноко станет когда-либо судоходной. В сухой сезон от реки остаются только ниточки - ручейков, едва смачивающих белесую глину берегов. Лишь начиная от пика Фердинанда Лессепса, благодаря вливающимся справа и слева притокам уровень воды в Ориноко начинает повышаться.

В пять часов утра отряд находился всего в двенадцати километрах от устья Рио-Торрида. Еще три часа ходьбы — и они увидят Парчаля и его матросов, оставшихся охранять пироги. На юго-западе уже виднелась освещенная лучами восходящего солнца вершина пика Монуар.

Об отдыхе не могло быть и речи, нельзя было терять ни минуты. Если кива удалось добраться до лагеря, то они могли задержаться там, а могли и, ограбив пироги, уйти в саванну. Альфанис, забрав с собой пленников, возможно, попытается осуществить свое давнее намерение перебраться в западную часть Венесуэлы.

Отряд шел уже около часа, и отец Эсперанте наверняка остановился бы, лишь достигнув устья Рио-Торрида, если бы не одно происшествие. Юный индеец шел впереди по берегу, где он столько раз ходил вместе с отцом, стараясь отыскать следы кива. Вдруг он остановился, нагнулся к земле и закричал. Под деревом неподвижно лежал спящий или мертвый человек. Услышав крик Гомо, отец Эсперанте бросился к нему.

— Это он... он! — кричал мальчик.

— Кто он? — спросил отец Эсперанте, спешиваясь и подходя к лежащему человеку.

— Сержант... сержант Марсьяль!

Старый солдат лежал в луже крови с простреленной грудью.

— Марсьяль... Марсьяль! — повторял отец Эсперанте, и из его глаз покатились крупные слезы.

Он приподнял несчастного и приложил ухо к его груди, надеясь уловить биение сердца.

— Он жив... жив!

С губ сержанта слетел легкий вздох. Рука его на мгновение приподнялась, но тут же бессильно опустилась. Потом глаза его приоткрылись и остановились на лице миссионера.

— Вы... мой полковник... там... Альфанис! — с трудом выговорил он и снова потерял сознание.

Отец Эсперанте растерянно смотрел на старого солдата, потрясенный событиями, которым не находил объяснения. Сержант Марсьяль, здесь... этот юноша, отправившийся на поиски своего отца и которого тут не было... оба в этих дальних краях... здесь, в Венесуэле! Кто объяснит ему эти загадки, если несчастный умрет, так ничего и не сказав... Нет!.. Он не умрет... Миссионер спасет его... как уже однажды спас его на поле битвы. Он не отдаст его смерти...

Сержанта Марсьяля уложили в одну из повозок на подстилку из свежей травы. Глаза его были по-прежнему закрыты, бескровные губы сомкнуты. Но несчастный еще дышал.

Отряд снова тронулся в путь. Отец Эсперанте шел рядом с повозкой, где лежал его старый боевой товарищ, узнавший его после такой долгой разлуки... его сержант, которого полковник покинул четырнадцать лет назад, решив больше никогда не возвращаться в родную Бретань... И вот он нашел его здесь, в этом далеком краю, раненного, возможно, этим негодяем Альфанисом. Стало быть, Гомо не ошибся, говоря о сержанте Марсьяле... Но что он хотел сказать? Этот юноша, отыскивающий отца... Сын... сын?

— Ты мне говорил, что этот солдат пришел не один, — спросил он Гомо, — что с ним был юноша...

— Да... мой друг Жан.

— И они оба направлялись в миссию?

— Да... чтобы найти полковника де Кермора.

— И этот юноша — сын полковника?

— Да... его сын.

Сердце отца Эсперанте колотилось так, словно хотело вырваться наружу. Но ему не оставалось ничего другого, как ждать. Быть может, к концу дня все разъяснится. Сейчас же была только одна задача: атаковать кива, если они все еще находятся в лагере у пика Монуар (а несколько слов, произнесенных сержантом, позволяли предположить, что Альфанис все еще там) и освободить пленников.

Часть индейцев побежала вперед, а другая осталась с повозками в арьергарде.

Неужели этому полковнику, ставшему миссионером, и его мужественным индейцам не удастся справиться с бандой негодяев?

Около восьми часов отец Эсперанте и индейцы остановились на поляне в излучине реки, напротив пика Монуар. На реке — ни одной лодки, на берегу — тоже ни души. Ветра совсем не было — за поворотом реки вертикально поднимался столб дыма. Следовательно, лагерь находился примерно в ста пятидесяти метрах, на левом берегу Рио-Торрида.

Без сомнения, это был лагерь кива, но, чтобы окончательно в этом удостовериться, несколько индейцев отправились на разведку. Они вернулись через пять минут и подтвердили, что банда Альфаниса там.

Отряд отца Эсперанте, пешие, конные и повозки, выстроились на поляне. Убедившись, что состояние раненого сержанта не ухудшилось, полковник де Кермор повел всадников по диагонали через поляну, чтобы окружить банду Альфаниса и уничтожить их всех до последнего.

Через несколько мгновений раздались ужасные крики и выстрелы. Гуахибо стремительно бросились в атаку. Их было столько же, сколько и кива, но они были лучше вооружены и организованы. В распоряжении же испанца было лишь то оружие, которое они отняли у пленных и обнаружили на пирогах.

Захваченная врасплох банда не могла оказать серьезного сопротивления. Большая часть кива обратилась в бегство. Одни кинулись в лес, другие — в саванну на противоположном берегу. Многие были смертельно ранены.

Тем временем Жак Эллок, Жермен Патерн, Вальдес, Парчаль и матросы бросились на стороживших их кива. Гомо первый подбежал к ним с криком: «Санта-Хуана... Санта-Хуана!»

Борьба завязалась в центре лагеря. Альфанис, беглый каторжник из Кайенны, и кое-кто из кива отстреливались из револьверов. Многие гуахибо были ранены, однако ранения, к счастью, оказались не смертельны.

В этот момент отец Эсперанте устремился в центр группы, окружившей испанца. Жанна де Кермор хотела броситься ему навстречу — что-то невольно влекло ее к этому человеку, — но Жак Эллок удержал девушку.

Покинутый своими сообщниками, Альфанис еще сопротивлялся. Двое его товарищей по каторге были убиты. Отец Эсперанте, оказавшись лицом к лицу с испанцем, жестом остановил окружавших его гуахибо. Каторжник отступал к реке, держа наготове заряженный револьвер.

— Альфанис... это я! — прогремел в тишине голос отца Эсперанте.

— Миссионер Санта-Хуаны! — воскликнул испанец и, подняв револьвер, спустил курок. Но Жак Эллок успел схватить его за руку, и пуля пролетела мимо.

— Да... Альфанис... Отец миссии Санта-Хуана... и полковник де Кермор!

Альфанис, увидев Жана, которого считал сыном полковника, прицелился. Но отец Эсперанте опередил его: раздался выстрел, и негодяй упал замертво.

В этот момент к месту сражения приблизилась повозка, где лежал раненый сержант Марсьяль. Жанна бросилась в объятия полковника де Кермора... Она называла его отцом. Но тот не мог узнать в этом юноше свою дочь, которую никогда не видел и считал погибшей.

— У меня нет сына... — повторял он.

Сержант Марсьяль, придя в сознание, произнес, указывая рукой на Жанну.

— Нет, мой полковник... но у вас была дочь... она перед вами!