Когда утром двадцать первого сентября путешественники покинули уютную бухточку Матавени, до Сан-Фернандо им оставалось не больше трех с половиной дней пути. Если не возникнет никаких непредвиденных препятствий, через восемьдесят часов, даже при неблагоприятной погоде, они должны были добраться до цели своего путешествия.

Плавание шло как обычно: то под парусами, когда ветер был достаточно силен, то с помощью шестов и багров, то при помощи бечевы, когда иначе нельзя было справиться со встречным течением.

Было жарко. Тяжелые грозовые облака время от времени проливались теплым дождем, а затем жгучее солнце снова загоняло пассажиров под навес. Едва ощутимый ветер почти не давал прохлады.

В Ориноко, особенно с левого берега, вливались многочисленные безымянные речки, по всей вероятности исчезающие в сухой сезон. Но Жермен Патерн не выказывал желания исследовать их, да и географы тоже не удостаивали их своим вниманием.

Иногда мимо проплывали лодки индейцев пиароа, живущих на правом берегу. Индейцы без церемоний приближались к пирогам и предлагали свои услуги для бечевания. Их помощь с радостью принималась, а в благодарность они получали куски тканей, стеклянные побрякушки, сигары. Эти индейцы — очень умелые судоводители, и их помощь незаменима при переходе через пороги.

Наконец три пироги в сопровождении куриар добрались до расположенной на правом берегу деревушки Аугустино, которую господин Шафанжон не упоминает в своей книге по той причине, что в ту пору она еще не существовала.

Индейцы не слишком склонны к оседлому образу жизни. Они покидают поставленную на несколько дней хижину так же легко, как и лодку из древесной коры, в которой они перебирались на противоположный берег. Но, похоже, у недавно построенной деревни Аугустино имелись шансы на более долгую жизнь. Она уютно расположилась в излучине Ориноко между песчаной отмелью и покрытыми густыми зарослями холмами. А слева поднимался лес каучуковых деревьев, приносивших немалый доход сборщикам каучука.

В деревне насчитывалось около сорока круглых хижин с конической кровлей. Сойдя на берег, господин Мигель и его спутники были очень удивлены, не увидав ни женщин, ни детей: испуганные появлением посторонних, они скрылись в лесу. Навстречу им вышел индеец пиароа, лет сорока на вид, высокого роста, широкоплечий, крепкого сложения, с длинными до плеч волосами, в набедренной повязке и с веревочными браслетами под коленями и на щиколотках. Он шел по берегу в окружении десятка индейцев, выказывавших ему ясные знаки почтения.

Это был предводитель, вождь. Именно он выбрал для деревни это сухое здоровое место, где жители не страдали от обычного бедствия прибрежных районов — проклятых, невыносимых комаров. Господин Мигель, а за ним и другие пассажиры подошли к вождю, который говорил по-испански.

— Я рад приветствовать вас, тебя и твоих друзей, — сказал он, протягивая руку.

— Мы задержимся здесь ненадолго, всего на несколько часов, а завтра на рассвете уедем, — ответил господин Мигель.

— Ну а пока ты можешь отдохнуть в наших хижинах... Они в твоем распоряжении.

— Мы благодарим тебя и непременно посетим твою хижину. А ночь мы все-таки лучше проведем на борту наших пирог.

— Как хочешь.

— У тебя прекрасная деревня, — сказал господин Мигель, поднимаясь на берег.

— Да... она родилась совсем недавно и будет процветать, если найдет покровительство губернатора Сан-Фернандо. Мне кажется, президенту Венесуэлы должно быть приятно владеть еще одной деревней на берегу Ориноко.

— Мы обязательно сообщим ему по возвращении, что вождь...

— Карибаль, — сказал индеец с такой гордостью, словно это было имя основателя города или самого Симона Боливара.

— Вождь Карибаль может на нас положиться. Мы расскажем о нем и губернатору в Сан-Фернандо, и президенту Республики в Каракасе.

Таким образом, первое знакомство с жителями деревни прошло как нельзя лучше, и можно было рассчитывать на его счастливое продолжение. Господин Мигель и его спутники двинулись вслед за индейцами к расположенной на расстоянии ружейного выстрела от берега деревне. Жак Эллок и Жан де Кермор шли рядом, сержант Марсьяль следовал за ними.

— Ваш неизменный путеводитель, книга нашего соотечественника, мой дорогой Жан, — сказал Жак Эллок, — наверняка дает очень точные сведения об этих пиароа, и вы, должно быть, знаете о них больше, чем мы.

— Господин Шафанжон пишет, — ответил юноша, — что эти индейцы отличаются уравновешенным характером и не слишком склонны воевать. Обычно они живут в лесной чаще, вдали от реки. Похоже, что эти решили зажить по-новому, обосновавшись на берегу Ориноко.

— Вполне возможно, мой дорогой Жан. А их вождь, он, похоже, очень неглуп, очевидно, уговорил их построить деревню в этом месте. Со стороны правительства было бы весьма разумно поддержать их. А если бы в Аугустино обосновались несколько миссионеров, то эти индейцы очень быстро попали бы в число цивилизованных «расьоналес», как их здесь называют.

— Миссионеры, месье Эллок... Да, эти мужественные и самоотверженные люди наверняка принесли бы пользу жителям деревни. Мне всегда казалось, что эти подвижники, отказывающиеся от материального благополучия и семейных радостей, готовые ради этих дикарей пожертвовать жизнью, служат самому благородному делу, и человечество может ими гордиться. А посмотрите, чего добился отец Эсперанте в миссии Санта-Хуана — вот пример, достойный подражания!

— Вы правы, — ответил Жак Эллок, неизменно удивлявшийся глубине и благородству душевных движений Жана де Кермора, столь неожиданных в таком юном существе, и добавил: — Но, мой дорогой Жан, в молодости о таких вещах обычно не думают...

— О! Я уже немолод, месье Эллок, — ответил Жан, слегка покраснев.

— Немолод? В семнадцать лет?

— Семнадцать лет без двух месяцев и девяти дней, — вмешался в разговор сержант Марсьяль, — и я совсем не хочу, чтобы ты старел.

— Прости, дядюшка, я больше не буду стареть, — ответил Жан с невольной улыбкой, а потом, обернувшись к Жаку, продолжил: — Так вот, вернемся к миссионерам. Тем, кто решит обосноваться в Аугустино, придется бороться с предрассудками этих индейцев, так как, если верить моему путеводителю, они — самые доверчивые и самые суеверные из всех индейцев, проживающих в бассейне Ориноко.

И путешественники не замедлили убедиться в справедливости этого наблюдения.

Хижина вождя пряталась в тени великолепных деревьев. Крышу из пальмовых листьев украшало нечто вроде цилиндрической короны с пучком цветов наверху. Единственная дверь вела в комнату пятнадцати футов в диаметре. Обстановка ее сводилась лишь к самому необходимому: корзины, циновки, стол, несколько довольно грубых сидений, нехитрая индейская посуда, луки, стрелы, сельскохозяйственные орудия.

Хижина была построена совсем недавно, а церемония освящения — она заключалась в изгнании злого духа — состоялась накануне. Но ведь злой дух не исчезает, как пар, не рассеивается, как туман. Постучать по стенам, смахнуть с них пыль, как это сделала бы хозяйка дома где-нибудь в Европе, было недостаточно. Злой дух — не пыль, которую можно вымести из дома, он нематериален по своей природе, а потому его должно вдохнуть в себя какое-нибудь живое существо и умчать подальше от дома. Это можно доверить только птице. Предпочтение обычно отдается тукану, который великолепно справляется с подобной задачей. А пока птица изгоняет злого духа, все семейство, в праздничных одеждах, собравшись в хижине, предается пению, танцам и возлияниям, поглощая при этом бесчисленное количество чашек кофе, щедро разбавленного агуардьенте и тафией.

Так как тукана достать не удалось, очистительная миссия была возложена на попугая. После того как птица, с писком полетав внутри хижины, вырвалась на волю и скрылась в лесу, можно было безбоязненно входить в хижину. И вождь со спокойной душой ввел гостей в свой дом, зная, что теперь злой дух не станет терзать их.

Выйдя из хижины вождя Карибаля, наши путешественники увидели жителей Аугустино, можно сказать, в полном составе. Успокоившись, женщины и дети откликнулись на зов своих отцов, братьев и мужей и вернулись в деревню. Одни бродили среди хижин под деревьями, другие направлялись к стоявшим у берега лодкам. Женщины, миниатюрные, изящные, с правильными чертами лица, показались Жермену Патерну все-таки менее эффектными, чем мужчины.

Как это обычно делают индейцы, пиароа предложили путешественникам свежие овощи, сахарный тростник, связки бананов (здесь их называют «платанос»), которые они сушат и берут с собой в дальние походы. А взамен гостеприимные хозяева получили сигары, до которых они весьма лакомы, ножи, топорики, стеклянные бусы и явно остались очень довольны результатами обмена.

Общение с местными жителями заняло не больше часа. До захода солнца еще оставалось достаточно времени, чтобы немного поохотиться в окружавших деревню лесах. Идея принадлежала Жаку Эллоку и господину Мигелю. Они же и взялись за ее реализацию, получив от своих спутников задание настрелять морских свинок, пекари, оленей, индеек, гокко, голубей, уток и прочей живности, которая так приятно разнообразила их меню.

Словом, каждый выбрал себе занятие по вкусу, кто остался в лодке, кто на берегу, кто в деревне, а Жак Эллок, господин Мигель и Жермен Патерн со своим неизменным ботаническим ящиком за спиной углубились под сень леса, окружавшего плотной стеной поля сахарного тростника и маниоки.

Охотиться они собирались в окрестностях Аугустино, а, потому, если не поддаваться охотничьему азарту, заблудиться было совершенно невозможно.

Углубляться в лес нашим охотникам не пришлось. Очень быстро господин Мигель подстрелил морскую свинку, а Жак Эллок уложил оленя. С такой добычей вполне можно было возвращаться назад. Наверное, им следовало бы взять с собой одного или двух индейцев, но ни один из них сам не предложил своих услуг, а просить они никого не стали. Отвлекать же матросов от ремонта пирог им не хотелось. Поэтому охотники решили, что вполне обойдутся без посторонней помощи.

Они находились километрах в трех от деревни, господин Мигель тащил свою морскую свинку, а Жак Эллок и Жермен Патерн — оленя. Солнце пекло, воздух в лесной чаще был неподвижен. Охотники решили сделать небольшую передышку. Но едва они растянулись под пальмой, как в густой чаще послышался громкий треск, словно какое-то большое животное продиралось сквозь заросли кустарника.

— Осторожно! — крикнул Жак Эллок. — Там какой-то зверь.

— В моем карабине есть еще два патрона, — ответил господин Мигель.

— Держитесь наготове, — сказал Жак, — а я пока перезаряжу свой.

Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы привести оружие в боевую готовность.

Кусты больше не шевелились, но, прислушавшись, можно было различить прерывистое дыхание и какое-то хриплое ворчание.

— Это, должно быть, крупное животное, — сказал, подходя ближе, Жермен Патерн.

— Стой там, не двигайся, — сказал ему Жак Эллок.

— Это, по всей вероятности, ягуар или пума. Но с нашими четырьмя пулями...

— Подождите... подождите! — крикнул господин Мигель. — Мне кажется, я вижу среди ветвей длинную морду!

— Ну так, кому бы ни принадлежала эта морда... — ответил Жак Эллок и разрядил свой карабин.

Тотчас же раздался страшный треск, и из чащи с ревом выскочил какой-то огромный зверь.

Грохнули еще два выстрела — господин Мигель тоже разрядил свой карабин.

Животное, с последним воплем, упало замертво.

— Э, да это всего лишь тапир! — воскликнул Жермен Патерн. — Стоило тратить наши четыре пули!

Из соображений безопасности, конечно, нет, но вот из кулинарных соображений это животное вполне могло того стоить.

Итак, наши охотники имели дело не с ягуаром и не с пумой, самыми опасными южноамериканскими хищниками, а с тапиром. Это сильное животное с не слишком густой коричневой шерстью, сероватой на голове и на груди. У самца есть грива. Тапир ведет по преимуществу ночной образ жизни и обитает в чащах и на болотах. Его нос, напоминающий небольшой подвижный хобот, заканчивается свиным пятачком, что придает ему сходство с кабаном или даже со свиньей. Ростом же он — с осла.

У охотников не было ни малейших оснований опасаться нападения. Тапир питается фруктами и растениями, и единственное, на что он способен, — это сбить человека с ног.

Однако не стоило жалеть о четырех пулях: если удастся дотащить его до пирог, матросы знают, что с ним делать.

Но в тот момент, когда убитое животное покатилось на землю, ни господин Мигель, ни его спутники не услышали крика следившего за ними индейца и не видели, как тот со всех ног помчался к деревне. Они взвалили на плечи оленя, прихватили морскую свинку и двинулись в обратный путь, а за тапиром собирались послать кого-нибудь из матросов.

Когда они пришли в Аугустино, все население деревни было охвачено яростью и ужасом. Мужчины и женщины окружили своего вождя, и тот, казалось, был не менее возбужден, чем его подданные. Появление Жермена Патерна, господина Мигеля и Жака Эллока было встречено громогласными воплями ненависти и мести.

Что случилось? Откуда такая перемена? Может быть, пиароа готовились к нападению на пироги?

Жак Эллок и его спутники успокоились, увидев направлявшихся к ним господина Фелипе, господина Баринаса, сержанта Марсьяля и Жана.

— Что случилось? — спросили они.

— Вальдес был в деревне и видел, как выбежавший из леса индеец бросился к вождю и сказал, что вы убили...

— Морскую свинку... оленя, которых мы несем, — сказал господин Мигель.

— И еще тапира?

— Да... тапира, — ответил Жак Эллок, — а что плохого в том, что мы убили тапира?

— По пирогам... скорее по пирогам! — что есть мочи закричал сержант Марсьяль.

Действительно, жители деревни готовы были перейти в наступление. Эти индейцы, недавно такие миролюбивые, приветливые и услужливые, сейчас были охвачены яростью. Некоторые вооружились луком и стрелами. Их вопли становились все более угрожающими, они уже были готовы броситься на пришельцев. Вождю Карибалю, даже если бы он этого захотел, вряд ли удалось бы сдержать их. Опасность увеличивалась с каждой минутой.

Неужели убийство тапира было единственной причиной этой ярости?

Единственной... И жаль, что Жан не предупредил охотников: его путеводитель рекомендует ни в коем случае не трогать этих животных. Кажется, суеверные местные жители верят в переселение душ, и тапир для них — животное священное. Они не только верят в духов, они считают тапира одним из своих предков, и причем самым почитаемым. Душа умершего индейца вселяется в тапира. Убить тапира — значит лишить пристанища душу, обречь ее на вечные скитания. Вот почему категорически запрещено прикасаться к этому животному — ведь это вместилище душ! И вот почему убийство тапира приводит пиароа в ярость и толкает на жестокую расправу с преступником.

Однако наши охотники ни за что не хотели оставить оленя и морскую свинку, убийство которых не влекло за собой никакой ответственности. Подбежавшие матросы схватили добычу, и все бросились к пирогам.

Жители деревни мчались за ними. Вождь даже не пытался усмирить их. Напротив, он шел впереди, размахивая луком. Ярость их достигла апогея, когда четверо индейцев принесли на носилках убитого тапира.

В этот момент путешественники добежали до своих лодок. У индейцев нет огнестрельного оружия, а от стрел вполне можно укрыться под навесом пирог. Обогнав сержанта, Жак Эллок помог Жану подняться на борт «Гальинеты» и посоветовал ему лечь под навесом. Затем вместе с Жерменом Патерном он вскочил на борт «Мориче». Трое географов укрылись на «Марипаре». Лодки отчалили в тот самый момент, когда на них обрушился град стрел.

Небольшой водоворот у выхода из бухточки не позволял пирогам двигаться достаточно быстро, и, прежде чем их подхватило течение, выстроившиеся на берегу индейцы выпустили следующую партию стрел. К счастью, никто не был ранен. Стрелы пролетели над лодками, и только несколько из них вонзились в соломенные крыши навесов.

Путешественники зарядили ружья и вышли из-под навеса. Прогремели шесть выстрелов, затем еще шесть. Семь или восемь индейцев были ранены, а двое скатились с берега и исчезли под водой. Этого было более чем достаточно, чтобы обезумевшие жители деревни с воплями бросились врассыпную.

Лодки, которым больше не грозила никакая опасность, обогнули отмель и, подгоняемые ветром, вышли на середину реки.

Было шесть часов вечера, когда «Мориче», «Гальинета» и «Марипаре» пристали к левому берегу, чтобы провести ночь там, где им не грозило никакое нападение.

Уже засыпая, Жермен Патерн спросил своего друга:

— Скажи, Жак, а что эти пиароа собираются делать со своим тапиром?

— Они похоронят его со всеми почестями, полагающимися священному животному. <

— Ерунда, Жак! Держу пари, что они его съедят, и правильно сделают!

Поджаренный на углях филей тапира — восхитительная вещь.