ГЛАВА VIII
И все же я боюсь тебя. Ты страшен,
Когда вот так ворочаешь глазами.
Как ты кусаешь нижнюю губу!
Твой облик искажен кровавой злобой.
Я чувствую беду, но верю, верю —
Она грозит не мне.
В. Шекспир. Отелло
Шум отодвигаемого засова разбудил Эллену. После короткого и тяжелого забытья она не сразу поняла, где находится. Но, увидев перед собой Спалатро, вспомнила, где она и что она пленница этого ужасного человека.
Бедняжка от страха и отчаяния снова бессильно опустилась на матрас, даже не найдя сил спросить у своего тюремщика, чем объясняется его бесцеремонное вторжение. Но он сам объяснил его:
— Я принес вам завтрак. Но, кажется, вы еще спите. Думаю, вы хорошо выспались и пора вставать.
Эллена ничего не ответила, но, сознавая свое отчаянное положение, подняла умоляющий взгляд на Спалатро, который держал в руках кружку молока и лепешку.
— Куда это вам поставить? Вы, должно быть, голодны. Вчера ведь не ужинали.
Эллена поблагодарила и попросила поставить прямо на пол — стола ведь в комнате не было. Когда он ставил еду возле нее, она заметила выражение его лица, злорадное и удовлетворенное, словно он был доволен собой и рассчитывал на какой-то неизбежный успех. Это настолько поразило девушку, что она, не отрываясь, следила за Спалатро, пока он находился в комнате. Когда их взгляды случайно встретились, он воровски отвел глаза, словно пойманный с поличным. После этого он уже не поднимал глаз и поспешил уйти.
Это настолько обеспокоило Эллену, что она, не переставая думать об этом, забыла даже о принесенной еде.
Когда же наконец она вспомнила о молоке и хлебе, поднеся кружку к губам и сделав глоток, чувство опасности остановило ее. Странное выражение на лице Спалатро появилось именно в тот момент, когда он ставил перед ней еду. Ужасное предположение, что в молоко подсыпан яд, пронзило сознание. Ей стало так страшно, что она не прикоснулась даже к лепешке, моля Бога, чтобы глоток молока не оказался роковым для нее.
Весь день прошел в страхе и сомнениях, она была столь подавлена, что временами впадала в полную апатию. Ей больше не надо было гадать, зачем ее привезли сюда. И все же крохотная искорка надежды, тлевшая в исстрадавшейся душе, поддерживала ее, и мысли обращались к Винченцо. Она верила, что он жив и вне опасности, а раз это так, то, несмотря на коварство его матери, он сделает все, чтобы спасти ее.
Весь день она простояла у окна, погруженная в раздумья, невидящим взором глядя на серые волны бухты и даже не слыша шума волн. Единственное, к чему она прислушивалась, настороженно и со страхом, были звуки и шорохи в доме. Она пыталась угадать, сколько в нем людей и чем они сейчас заняты. Но в доме была тишина, лишь изредка слышались далекие шаги в коридорах или звук закрываемой двери. Однако голосов не было слышно, словно дом был пуст и, кроме хозяина и нее, в нем никого не было. Ее прежние спутники, должно быть, давно уехали, хотя она не слышала, когда это произошло. Что они замыслили? Если они намеревались ее убить, то почему оставили в доме лишь одного Спалатро? Втроем сделать это было бы намного проще. Но это недоумение быстро рассеялось, когда она вспомнила о яде. Они, должно быть, уверены, что их план удался, и оставили ее здесь, чтобы она умерла взаперти, а затем избавились бы от бездыханного тела. Несуразность и странность поведения ее спутников превратилась в воображении в хорошо продуманный сговор с целью убить ее. Что может быть проще яда, подсыпанного в пищу!
Погруженная в свои мысли, Эллена услышала шаги, когда они уже были у двери. Они были осторожны и неторопливы, словно человек, сделав шаг, останавливался и прислушивался.
«Это Спалатро», — тут же решила Эллена. Он уверен, что она выпила отравленное молоко, и хочет услышать ее предсмертные стоны. Увы, он пришел слишком рано, яд еще не подействовал. При мысли, что она отравлена, Эллена похолодела и чуть не лишилась чувств. От слабости в ногах она вынуждена была опуститься на матрас. Она уже приготовилась ждать конца. Но дурнота прошла, силы понемногу возвращались к ней. Мысль о том, что Спалатро, войдя в комнату, увидит нетронутой кружку с молоком, заставила Эллену встать. Подойдя к окну, она выплеснула молоко через прутья решетки. Убедившись, что она его выпила, мучители на какое-то время оставят ее в покое, а это даст ей возможность что-то придумать, решила она.
Был уже вечер, когда на лестнице послышались шаги. В щели под дверью появилась тень, словно кто-то стоял, прислушиваясь. Затем тень исчезла, и она услышала, как кто-то осторожно спускался по лестнице.
«Это Спалатро, — подумала Эллена. — Он проверяет, жива ли я».
Но под дверью снова кто-то стоял, и это было странно, ибо шагов она не слышала.
Эллена испугалась, что, войдя в комнату, Спалатро обнаружит, что она жива, и примет иные меры, а это означало немедленную смерть!
Действительно, раздался скрежет засова, дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Спалатро. Прежде чем войти, он окинул комнату настороженным взглядом, который остановился на лежавшей на матрасе девушке. Лишь после этого быстрыми шагами он приблизился к ее ложу. На его лице был страх, нетерпение и, как Эллене показалось, чувство вины тоже. Когда он подошел достаточно близко, Эллена поднялась и села. У Спалатро был такой вид, словно он увидел призрак, глаза его остекленели, в них отразился ужас. Бедная Эллена тоже растерялась. Когда наконец Спалатро, овладев собой, почти заикаясь, справился о ее самочувствии, она даже позабыла, что благоразумней было бы сказаться больной.
Какое-то время Спалатро смотрел на нее даже с интересом, а затем исподтишка окинул взглядом комнату. Эллена поняла, что он ищет, куда девалась отравленная еда. Когда он увидел на полу пустую кружку, Эллене показалось, что он довольно ухмыльнулся.
— Вы остались без обеда, я совсем забыл о нем. Но скоро будет готов ужин. А пока вы можете прогуляться вдоль берега, если желаете.
Эллена, пораженная таким предложением, растерялась, не зная, соглашаться или нет. Она опасалась ловушки. Ее просто хотят заманить туда, где можно будет легко от нее избавиться. Первой мыслью было отказаться, но, подумав, что удобнее всего расправиться с ней в ее же комнате, где она полностью в их власти, она согласилась на прогулку.
Когда она спустилась по лестнице вниз и пересекла холл, никто не попался ей навстречу. Она справилась у Спалатро о своих спутниках. Тот ничего не ответил. Он молча шел впереди, пока они не вышли во двор. За воротами он остановился, указал рукой куда-то на запад, сказав, что она может совершить прогулку вдоль берега.
Эллена, постаравшись держаться от Спалатро подальше, направилась в сторону шумящего прибоя, едва замечая, куда ведет тропа. У подножия скалы она наконец подняла глаза и увидела открывшиеся взору морские просторы. Вдали на берегу она различила одинокие хижины рыбаков, в бухту медленно входили с полуспущенными парусами рыбачьи лодки. Но все это было так далеко, что она не смогла увидеть фигурки людей. Для нее, считавшей до сих пор, что, кроме дома, ставшего ее темницей, в окрестностях нет ни единого человеческого жилища, эти хижины рождали крупицу надежды. Она обернулась, чтобы проверить, как далеко от нее Спалатро, но с испугом убедилась, что он следует за ней всего в нескольких шагах. Эллена еще раз окинула печальным взглядом далекий поселок.
Опускались сумерки, море потемнело и заволновалось, пронзительно кричали чайки, ища свои гнезда в скалах, темная туча над бухтой была вестницей приближающейся грозы. Эллена, на мгновение забыв о собственных невзгодах, от души порадовалась за рыбаков, успевших в гавань до начала бури. Вскоре они будут в тепле и безопасности родного очага. Мысли о мрачном доме снова возвратили ее к действительности, столь безнадежной и безжалостной.
— Увы, у меня нет больше дома, — тихо промолвила она, — никто не встретит меня улыбкой. Я потеряла даже единственного друга, который мог бы спасти меня. Я — одинокий путник на чужом берегу, за каждым шагом которого следит убийца.
Эллена невольно содрогнулась и бросила взгляд назад, но Спалатро исчез, она была одна. Однако надежда убежать погасла, не успев родиться. Впереди она увидела фигуру монаха, он шел ей навстречу по краю моря. Укутанный в темный плащ, он шел, низко опустив голову и глядя под ноги, словно погруженный в глубокую думу.
«Это святой отец, размышляющий о чем-то великом и возвышенном. К кому, как не к нему, могу я обратиться и попросить защиты. Его орден призван защищать обездоленных и несчастных. Кто бы мог подумать, что в этом диком и пустынном месте я неожиданно встречу своего защитника. Его монастырь, должно быть, совсем близко», — обрадовалась Эллена.
По мере того как монах приближался к ней, он все ниже опускал голову и плотнее кутался в плащ. Наконец, почти поравнявшись с ней, он искоса бросил на нее взгляд. Эллену поразило выражение его больших темных глаз, сверкнувших из-под низко надвинутого капюшона. Минуя ее, монах, однако, не выказал ни малейшего удивления или любопытства.
Эллена остановилась, решив дать ему уйти как можно дальше, прежде чем продолжить свой путь к рыбачьему поселку. Сама она не отважилась попросить у монаха помощи. Но через мгновение она услышала шаги за спиной и, обернувшись, увидела, что монах следует за ней. Она снова поймала на себе его странный изучающий взгляд. Его наружность показалась ей неприятной и даже отталкивающей, и Эллена снова не решилась обратиться к нему, более того, она почувствовала, что этого не следует делать. В его высокой и крупной фигуре было что-то пугающее, говорящее о недоброй силе и коварстве. Он следовал за ней еще какое-то время, но вдруг исчез за обломками скал.
Эллена все же решила продолжать свой путь до рыбачьего поселка, пока нет Спалатро. Его исчезновение порядком удивило ее. Но раздумывать было некогда. Однако не успела она сделать и десяти шагов, как монах снова оказался за ее спиной. От неожиданности и испуга она чуть не вскрикнула. На этот раз он как-то особенно долго и внимательно смотрел на нее, замедлив шаги, словно был в нерешительности, но потом быстро прошел мимо. Отчаяние Эллены возрастало — ведь он шел в том же направлении, что и она, и теперь ей было так же страшно следовать за ним, как возвращаться назад. Монах, отойдя на какое-то расстояние, обернулся и вдруг снова пошел ей навстречу. Когда он прошел, она в отчаянии ускорила шаги и почти побежала. Обернувшись, чтобы проверить, не следует ли он за ней, она вдруг увидела, что монах беседует с вновь появившимся Спалатро. Они шли за ней медленно, погруженные в беседу, пока вдруг не заметили, как быстро она удаляется. Спалатро окликнул ее и велел остановиться. Его грозный окрик эхом отозвался в прибрежных скалах, и было в нем столько угрозы, что бедная девушка, взглянув с отчаянием на все еще далекие хижины, замедлила шаги. Вскоре монах обогнал ее, а Спалатро опять куда-то исчез.
Когда монах поравнялся с Элленой, он посмотрел на нее так, что она вся сжалась от страха и даже отшатнулась от него, хотя никаких оснований считать его своим недругом у нее не было. Бедняжка никогда прежде не знала Скедони. Сам монах тоже пришел в сильное волнение, и лицо его потемнело.
— Куда вы идете? — вдруг спросил он сдавленным голосом.
— Кто вы, святой отец, чтобы задавать мне такие вопросы? — в свою очередь спросила его Эллена, стараясь казаться спокойной.
— Кто вы и куда идете? — строго повторил монах.
— Я бедная сирота, — пролепетала Эллена, уже не в силах скрыть свою тревогу. — Если вы тот, кем мне позволяет называть вас ваше платье, друг обездоленных и обиженных, то вы проявите ко мне сострадание.
Скедони ответил не сразу.
— Кого и чего вы боитесь? — наконец спросил он.
— Я опасаюсь за свою жизнь, — нерешительно ответила девушка. Она заметила, как словно тень прошла по лицу монаха.
— Опасаетесь за свою жизнь? — воскликнул он с удивлением. — Кто может покушаться на нее?
Эллену поразило, как он произнес эти слова.
— На жизнь бедной букашки, — вдруг добавил он. — Так кто же пытается раздавить ее?
Изумленная и испуганная его поведением и расспросами, Эллена не смогла вымолвить и слова. Ее поразили не только странные слова монаха, но и тон, каким они были сказаны. Опасаясь надвигающейся грозы и неожиданного попутчика, она поспешила в сторону деревушки.
Монах не отставал и наконец грубо схватил ее за руку.
— Кого вы боитесь? — снова грозно спросил он. — Говорите, кого?
— Я не могу вам этого сказать! — в отчаянии воскликнула девушка, еле удержавшаяся на ногах от его грубого рывка за руку.
— Ах, вот как! — вдруг вскричал он, приходя в еще большее волнение.
В эту минуту лицо его показалось Эллене страшным. Она безуспешно пыталась вырвать из его тисков свою руку, а он молча с угрозой наблюдал за ее тщетными усилиями. Наконец устав, девушка затихла. Глаза монаха, устремленные на нее, приобрели странное застывшее выражение, словно он забыл о ней и был полностью погружен в себя.
— Умоляю вас, отпустите мою руку, — взмолилась Эллена. — Уже поздно, я слишком далеко забрела от дома.
— Это верно сказано, — рассеянно пробормотал монах, не отпуская ее руку. — Очень верно.
— Смотрите, как быстро темнеет, — продолжала уговаривать его девушка. — Меня застигнет буря.
Скедони словно не слышал ее.
— Буря? — рассеянно произнес он. — О, пусть грянет буря! — вдруг воскликнул он, приходя в себя.
Он наконец позволил ей опустить вниз затекшую руку, однако продолжал крепко сжимать ее ладонью. Вдруг он повернулся и пошел в сторону проклятого дома, увлекая ее за собой.
В полном отчаянии Эллена принялась умолять его отпустить ее.
— Прошу вас, отпустите меня. Я так далеко ушла от дома. Близится ночь, меня ждут, и, если я не вернусь, меня будут искать.
— Все это ложь, — внезапно воскликнул монах. — И вы это прекрасно знаете.
— Да, вы правы, — покорно ответила девушка. — У меня нет никого, кто бы мог защитить меня.
— Чего заслуживают те, кто прибегает ко лжи? — грозно продолжал монах. — Или тот, кто завлекает в свои сети нерадивых юнцов?
— Святой отец! — в ужасе воскликнула Эллена.
— Нарушает покой дома, обольщает наследников богатых и знатных семей… Я спрашиваю вас, чего они заслуживают?
Охваченная ужасом, Эллена молчала. Теперь она поняла, кто перед ней, кого она так неразумно готова была счесть своим возможным защитником. Он был орудием мести ее злейшего врага, маркизы. У бедняжки потемнело в глазах, ноги ее подкосились, и она упала без чувств.
Скедони в растерянности смотрел на лежащую у его ног девушку. Такого он не ожидал, и это привело его в полное смятение. От волнения он заметался по берегу, даже бросился к воде, чтобы зачерпнуть ее и плеснуть в лицо бездыханной девушке. В душе его боролись странные чувства, о которых он доселе и не мог подозревать. Вместо жажды отмщения вдруг возникло странное чувство человеческого сострадания к этому юному и беспомощному существу. Чуждый милосердия, руководимый тщеславием и гордыней, Скедони, сам внушивший маркизе ди Вивальди жестокий план мести, вдруг оказался раздираем самыми противоречивыми чувствами, в плену собственной растерянности и слабости. Это было столь неожиданно и незнакомо, что привело его в отчаяние.
«Неужели эта хрупкая девушка способна поколебать решимость зрелого мужа? — твердил он себе. — Неужели ее страдания тронут мое сердце и заставят меня отказаться от совершения того, что я так долго вынашивал, так тщательно готовил? Неужели из-за минутной слабости я согласен от всего отказаться? Что со мной? Я должен прийти в себя, снова стать хозяином своей воли и своих решений. Где гордость и решимость моего рода, или я должен стать рабом обстоятельств? Нет, я чувствую, как прежний дух возрождается во мне…»
Он быстрыми шагами вернулся к Эллене, страшась любого промедления. В складках его одежды был спрятан кинжал. В душе он уже знал, что привычная рука в нужный момент не дрогнет. Однако мысль о том, что местные жители могут обнаружить следы крови на камнях, остановила его. Не лучше ли будет отнести ее к самой кромке воды? Волны, приведя ее на мгновение в чувство, тут же унесут в море, даже не дав ей опомниться.
Он наклонился, чтобы поднять Эллену, но при виде ее невинного, как у ребенка, лица сомнения снова вернулись. И в это мгновение девушка, словно почувствовав грозящую ей смертельную опасность, открыла глаза и, увидев лицо Скедони, громко вскрикнула и попыталась подняться. Прежняя решимость покинула Скедони. Стыдясь своего безволия, испытывая досаду и смятение, он, не выдержав взгляда Эллены, отвернулся и быстро пошел прочь. Девушка прислушивалась к его удаляющимся шагам, а затем, поднявшись, проводила глазами фигуру монаха. Он шел к дому.
Эллена, понемногу приходя в себя, решила все же собраться с силами и во что бы то ни стало достичь деревушки. Не успела она сделать несколько шагов, как увидела, что за нею быстро и решительно следует Спалатро. Ему ничего не стоило догнать ослабевшую после обморока Эллену. Она снова во власти своего тюремщика. Ее жалкий вид ничуть не тронул жестокое сердце негодяя, он язвительно высмеял ее попытку убежать и заставил следовать за ним. Мрачные стены угрюмого дома снова поглотили ее, и теперь уже навсегда. Вспомнив, что монах тоже пошел сюда, она, проходя по холлу и коридорам, искала следы его присутствия, но тщетно. Теперь она знала, что ей более не на кого надеяться.
С глухим стуком захлопнулась за ней дверь ее темницы, задвинулся засов, затихли шаги Спалатро, и наступила гробовая тишина, столь же гнетущая и грозная, как затишье перед бурей.
ГЛАВА IX
Утраты все приходят мне на ум,
И старой болью я болею снова.
В. Шекспир. Сонет 30
Скедони вернулся в дом в состоянии смятения, с которым не могла совладать даже его железная воля. По дороге он встретил Спалатро и, послав его за Элленой, не велел его беспокоить, пока он сам его не позовет.
Войдя к себе, он запер дверь на ключ, хотя в доме, кроме него, никого не было. О, как бы ему хотелось так же запереть на ключ свою взбунтовавшуюся совесть! Он бессильно опустился на стул и оставался недвижимым, хотя в душе его бушевала буря. Совесть вступила в бесславный поединок с тщеславием, а последнее, в свою очередь, — с пренебрежением к себе за проявленную слабость и малодушие.
Он не знал себя таким, каким его сделали теперь обстоятельства, не находил объяснения своим поступкам, той противоречивости и непоследовательности, которые в себе обнаружил в эти последние минуты. И все же он не терял надежды, что его воля и разум восторжествуют над случайным смятением и он спокойно и хладнокровно, дав себе оценку, совладает с собой.
Граф ди Маринелла, а таково было настоящее имя духовника маркизы, был отпрыском знатного рода в одном из небольших миланских графств, уцелевших в предгорьях Тирольских Альп после многочисленных войн в Италии. Доставшееся ему после смерти отца состояние было невелико, но юный Маринелла не испытывал желания приумножить его прилежным трудом. Он также не намеревался ограничивать себя в чем-то из-за бедности или терпеть ее унижения. Перед равными себе он просто в ней не признавался. А поскольку он не был от природы наделен щедростью души и чувств и не познал ни высоких дум, ни порывов благородства, он более всего был склонен ценить власть над людьми, независимо от ее последствий, и удовольствия жизни.
Когда источник его материальных благ иссяк, это не заставило его призадуматься. Продав часть родового поместья, он какое-то время довольствовался тем, что осталось, но, не умеющий мириться с необходимостью жить по средствам, юный Маринелла попытался восполнить утраченное не с помощью ума, а с помощью хитрости. Но ни хитрость, ни изворотливость не помогли ему, и, чтобы скрыть от друзей и соседей неблагоприятно изменившиеся обстоятельства своей жизни, он замкнулся и стал отшельником. Вскоре о нем все забыли.
Об этих годах его жизни мало известно. О нем заговорили лишь тогда, когда он появился в монастыре Святого Духа в Неаполе в одежде монаха и под именем Скедони. Его внешний облик изменился столь же неузнаваемо, как и его жизнь. Из веселого и бесшабашного он стал мрачным и суровым, былая гордость и жажда жизни уступили место смирению и самоограничению, нередко принимавшим форму обета молчания или жестокого ограничения в еде и духовного покаяния.
Его давний знакомый при случайной встрече узнал его лишь по взгляду, заставившему его, вглядевшись в черты лица монаха, с трудом признать в нем графа Маринеллу.
Встреча была столь нежелательна для последнего, что он всячески отрицал какое-либо их знакомство, но, когда были приведены неопровержимые доводы, Скедони был вынужден признаться. После этого друзья уединились и между ними состоялась беседа. О чем они говорили, осталось тайной, но результатом этой беседы была клятва, что в монастыре ничего не будет известно как об этой встрече, так и о прошлом Скедони. О последнем монах предупредил своего друга столь строгим и угрожающим тоном, что тот в страшном испуге поклялся молчать. Первое обещание он, судя по всему, выполнил, что касается второго, то узнать это не удалось, ибо после никто более не видел в Неаполе этого человека.
Скедони хотя и был тщеславен, но умел легко приспосабливаться к взглядам и предрассудкам окружавших его людей и вскоре стал одним из самых истовых поборников веры и своего рода примером самоограничения и жестокой дисциплины. Его приводили в пример новичкам в монастыре, которые смотрели на него с почтением, хотя следовать его примеру не спешили.
Этими панегириками в адрес Скедони дружба монахов с ним и ограничивалась. Они предпочитали восхвалять его бдения, но не подражать им. В большинстве своем братья боялись его, а многие даже ненавидели за гордыню и мрачность характера. Одних же пустых похвал Скедони было недостаточно.
Он провел в их обществе немало лет, но так и не достиг высшего сана, в то время как люди, с его точки зрения, ничтожные добивались этого. Слишком поздно он понял, что никогда не дождется в своем монастыре достойного признания. Тогда он решил искать другие пути. Он был в течение уже нескольких лет духовником маркизы ди Вивальди, но лишь совсем недавно поведение ее сына дало ему надежду завоевать особое доверие маркизы и стать полезным и незаменимым ее советником.
Он неизменно изучал характер, привычки и особенности людей, с которыми общался, что позволяло ему в нужное время извлекать из этого пользу. Обеспокоенная поведением сына, маркиза ди Вивальди была предметом его особого интереса и внимания. Узнав ее как женщину сильной воли и страстей, однако отнюдь не очень умную, проницательную или дальновидную, он решил умело потворствовать хотя бы одной из ее страстей или какому-либо из предрассудков, чтобы впоследствии, когда придет час, воспользоваться этим для обеспечения своего будущего.
В итоге он вскоре завоевал ее полное доверие и стал столь необходим, что мог уже умело внушать ей свои мысли и убеждения. Так, ему удалось подготовить ее к мысли, что он давно заслуживает одного из постов в церкви, о котором он давно мечтал. Вскоре маркиза сама предложила ему свою поддержку и хлопоты. Она же, в свою очередь, воспользовалась этим и попросила у Скедони совета в одном деликатном семейном деле. Речь шла о недостойном увлечении ее сына простолюдинкой.
Духовник и маркиза легко пришли к выводу, что только исчезновение очаровательной виновницы всех волнений маркизы может вернуть покой и согласие в семье ди Вивальди. Заточение в монастырь более не казалось маркизе достаточным, ибо ничто не могло удержать Винченцо от попыток вызволить оттуда свою возлюбленную. Поэтому требовались иные меры. Долго и терпеливо Скедони подводил маркизу к этой мысли и наконец добился успеха. Теперь ему предстояло сыграть главную роль в последнем акте этой драмы. Скедони сам должен был совершить жестокий акт возмездия, вернуть дому ди Вивальди честь и покой. А ему это сулило исполнение его заветной мечты о высоком церковном сане, да и позволяло отомстить дерзкому юнцу, унизившему его в храме. Однако странное смятение остановило руку Скедони в нужный момент, и он не совершил того, что должен был совершить. Теперь он снова спокоен и полон решимости. Эллена должна умереть сегодня же ночью. Через потайной ход, ведущий к морю, они со Спалатро вынесут ее тело и бросят в волны. Море примет и сохранит еще одну тайну.
Лучше было бы обойтись без крови, такая возможность у него была сегодня на берегу, когда Эллена потеряла сознание, но он упустил ее. Девушка уже подозревает, что ее хотели отравить, и вторая попытка не должна окончиться неудачей.
Спалатро был давним соучастником и доверенным лицом Скедони. Именно ему монах намеревался поручить главное — решить судьбу девушки. Этим он еще больше обретет власть над Спалатро и добьется его верности.
Была уже глубокая ночь, когда Скедони, все взвесив и обдумав, вызвал к себе Спалатро. Закрыв за собой дверь на ключ, как только тот вошел в его комнату, и приняв зачем-то другие меры предосторожности, хотя в доме, кроме запертой на верхнем этаже несчастной жертвы, никого не было, он поманил к себе пальцем Спалатро и, понизив голос, спросил:
— Ты слышал в ее комнате какие-либо звуки? Как ты думаешь, она уже спит?
— Я ничего не слышал, синьор, в этот последний час, — настороженно ответил удивленный Спалатро. — Я все время стоял у подножия лестницы, пока вы не позвали меня. Если бы она ходила по комнате, рассохшиеся половицы выдали бы ее. Старый пол совсем пришел в негодность.
— Тогда слушай меня внимательно, Спалатро, — сказал монах. — Я уже испытал тебя в деле и верю, что ты мне предан, иначе я бы не доверился тебе. Вспомни все, что я тебе говорил утром, и будь решителен и точен в своих действиях, каким ты был всегда.
Спалатро мрачно внимал его словам.
— Сейчас ночь, ступай в ее комнату, она давно уже спит. Вот, возьми это, — он протянул ему кинжал и темный плащ. — Ты знаешь, что с ним делать.
Монах умолк, впившись пронзительным взглядом в Спалатро, который сосредоточенно вертел в руках кинжал, проверяя остроту клинка. Взгляд его был пуст и ничего не выражал, словно он не понимал, что от него требуют.
— Ты знаешь, что делать, — властным голосом повторил Скедони. — Поторапливайся. Рано утром я должен уехать отсюда.
Спалатро, однако, молчал.
— Скоро рассвет, — заметил Скедони, уже начав нервничать. — Ты боишься? Ты весь дрожишь? Неужели я ошибся в тебе?
Спалатро молча сунул кинжал за пазуху и, перекинув плащ через руку, медленно и неохотно поплелся к двери.
— Поторапливайся! — повторил Спалатро. — Не медли.
— Не могу сказать, синьор, чтобы это дело было мне по душе, — наконец угрюмо промолвил Спалатро. — Не понимаю, почему я должен делать больше всех, а получать меньше всех.
— Грязный негодяй! — воскликнул возмущенный Скедони. — Так ты еще, оказывается, недоволен?
— Не больший негодяй, чем вы, синьор, — вдруг грубо ответил Спалатро и в сердцах швырнул плащ на пол. — Мне всегда приходится выполнять за вас грязную работу, а награды-то получаете вы. Мне перепадают крохи, как всякому бедняку. Или сами делайте свою работу, или платите больше.
— Замолчи! — прикрикнул на него разъяренный монах. — Как ты смеешь унижать меня подобными речами? Я не продался за деньги. Ее смерть — это моя воля. А ты что просил, то и получишь.
— Мне этого мало, синьор, — возразил Спалатро. — Кроме того, работа мне не по душе. Что плохого мне сделала эта девушка? — вдруг неожиданно сказал он.
— С каких это пор ты стал моралистом? — язвительно заметил монах. — Надолго ли тебя хватит? Ты не впервые выполняешь такую работу. А те, другие, разве они сделали тебе плохое? Ты забыл, что я слишком много знаю о тебе, Спалатро.
— Нет, не забыл, синьор, — мрачно ответил тот. — Хотел бы, да не могу. С тех пор я потерял покой. Я вечно вижу эту окровавленную руку. По ночам, когда на море буря и дом ходит ходуном от ветра, все они являются ко мне, все, кого я оставил там на берегу. Они толпятся у моей постели. Чтобы спастись, я бегу из дому.
— Успокойся, Спалатро, хватит! — прикрикнул на него встревоженный монах. — Ты так сойдешь с ума от страха. Вот до чего довели тебя кошмары. Я думал, что имею дело с сильным мужчиной, а ты как дитя, напуганное россказнями нянек. Но я понимаю тебя и заплачу тебе больше. Ты останешься доволен.
Но Скедони на этот раз ошибся в этом человеке. Спалатро говорил правду. Возможно, красота и невинность девушки тронули зачерствевшую душу отпетого негодяя и убийцы. Или муки совести были слишком велики, но Спалатро наотрез отказался убить Эллену. Странное понятие совести было у этого бандита и не менее странная жалость, ибо, отказавшись совершить убийство, он тут же согласился ждать монаха у подножия лестницы, чтобы помочь ему отнести тело убитой девушки на берег моря.
«Лишь сам дьявол способен на такую сделку вины с совестью», — про себя заключил Скедони, забыв, что несколько минут назад сам решился на не лучшую из сделок, пытаясь переложить на Спалатро то, что обещал маркизе сделать сам.
Спалатро, освобождаемый от роли палача, был теперь готов сносить любые попреки и оскорбления, которыми, не скупясь, осыпал его раздраженный Скедони. Монах напомнил своему помощнику, каким до нынешнего дня он был сговорчивым и что ему не мешает помнить о своей полной зависимости от Скедони. Спалатро вяло соглашался. Скедони, однако, слишком хорошо знал, чего может ему стоить строптивость, а еще хуже — откровенность этого негодяя.
— Верни мне кинжал, — наконец после долгих раздумий сказал монах. — А ты возьми плащ и жди меня у подножия лестницы, я тебя позову. Дай мне возможность снова поверить в твою храбрость.
Спалатро вернул ему кинжал и поднял с пола брошенный плащ.
Монах, подойдя к двери, повернул ручку. Дверь не открывалась.
— Нас заперли! — в испуге воскликнул он. — Кто-то проник в дом и запер нас.
— Вполне возможно, — насмешливо заметил Спалатро. — Однако я сам видел, как вы это сделали после того, как я вошел сюда.
— Ах да, верно, — смущенно согласился Скедони, устыдившись своей оплошности. — Ты прав.
Открыв дверь, он вышел в коридор и прислушался. В эту минуту злодей Скедони страшился даже своей беззащитной пленницы. У подножия лестницы он остановился и снова прислушался.
— Ты слышишь что-нибудь? — шепотом спросил он следовавшего за ним Спалатро.
— Только шум прибоя, — ответил тот.
— Тише. Я что-то слышу, — предостерегающе остановил его Скедони. — Это голоса.
Оба умолкли, напряженно вслушиваясь в тишину.
— Это призраки, синьор, я говорил вам о них, — не без ехидства заметил Спалатро.
— Дай мне кинжал.
Но Спалатро в эту минуту судорожно схватил его за руку. Скедони с удивлением увидел, как побледнело лицо Спалатро, а взгляд, устремленный в темноту коридора, остекленел от ужаса. Сам Скедони, посмотрев в конец коридора, ничего не заметил.
— Что испугало тебя так? — недовольно спросил он.
— Разве вы ничего не видите, синьор? — приходя в себя, пробормотал Спалатро и указал пальцем в темноту. Монах с удивлением смотрел то в конец коридора, то на дрожащий палец Спалатро. И хотя снова ничего не увидел, холодок настоящего страха пробежал по его спине.
— Хватит, Спалатро, успокойся, — наконец сказал монах, испытывая неловкость за собственный испуг. — Сейчас не время для таких шуток. Опомнись и возьми себя в руки.
Наконец Спалатро отвел взгляд от чего-то, видимого только ему одному в пустом коридоре.
— Я видел его так же ясно, как вижу сейчас вас, синьор, — пояснил он шепотом. — Он манил меня пальцем, своим окровавленным пальцем, а потом стал исчезать и растворился в темноте…
— Это выдумки, Спалатро, — успокоил его Скедони. — Тебе привиделось. Будь мужчиной, — добавил он, сам, однако, испытывая смутную тревогу.
— Выдумки, синьор? Я видел его страшную руку… Я вижу ее сейчас, вот она…
Скедони, встревоженный состоянием Спалатро, тщетно пытался различить что-либо в темноте. Конечно, там ничего не было, но он не в силах был успокоить Спалатро, которого, видимо, муки совести довели до галлюцинаций. Испугавшись, что крики Спалатро могут разбудить Эллену, он попытался увести его снова в свою комнату.
— Ничто теперь не заставит меня, синьор, пойти туда снова, — дрожа всем телом, бормотал Спалатро, с опаской оглядываясь. — Призрак манил меня, он там…
Скедони больше всего боялся, что шум мог разбудить Эллену, а это осложнило бы его задачу. Он понимал, что ему не удастся заставить перепуганного Спалатро снова войти в коридор, где он видел призрак, но тут же вспомнил, что к комнате Эллены можно пройти через другое крыло дома.
Уговорив наконец Спалатро следовать за ним, монах открыл доселе всегда запертую половину дома и через дышащие холодом и запустением комнаты направился в нужную ему часть дома. Здесь, уже не опасаясь, что Эллена может их услышать, он отчитал своего спутника за трусость. Однако когда они достигли лестницы, ведущей к комнате Эллены, Спалатро отказался идти дальше и заявил, что не останется один ни в одной части этого проклятого дома. Скедони пришлось угостить его солидной порцией вина, чтобы тот наконец успокоился и согласился ему помогать. Сам монах тоже сделал глоток, но это мало ему помогло, волнение его только усилилось. Он даже забыл, что уже взял у Спалатро кинжал, и снова потребовал его, чем изрядно удивил своего помощника.
— Ведь я уже отдал вам его, синьор, — обиделся Спалатро.
— Да, я забыл, — смутился монах. — А теперь поднимайся по лестнице, да потише, не то разбудишь ее.
— Но вы сказали, что я должен ждать вас у подножия лестницы, синьор, пока вы… — испуганно возразил Спалатро.
— Хорошо, хорошо, — недовольно согласился Скедони и, повернувшись, стал один подниматься по лестнице, ведущей к потайному входу в комнату Эллены.
— Синьор, вы забыли лампу, — остановил его Спалатро. — У меня есть запасная.
Монах нервно выхватил у него лампу, но, вместо того чтобы продолжить свой подъем по лестнице, вдруг остановился, словно задумался.
— Свет может разбудить ее, — произнес он, словно размышляя вслух. — Лучше проделать все в темноте.
Но мысль, что в темноте он может промахнуться, остановила его, и он, не возвращая лампу, спустился снова вниз, чтобы еще раз наказать Спалатро, где ему ждать, и не шуметь, как только он даст сигнал.
— Я сделаю все, как прикажете, синьор, — успокоил его Спалатро. — Но обещайте, что позовете меня, когда все будет закончено.
— Обещаю, обещаю, — нетерпеливо ответил Скедони и теперь уже быстро поднялся по лестнице и остановился перед потайным ходом в комнату Эллены. За дверью было тихо, словно смерть уже опередила монаха.
Заржавевшая, давно не открывавшаяся дверь не поддавалась. Он испугался, что без шума ему не удастся ее открыть. В былые времена, надежно смазанная, она никогда не подводила. Наконец дверь поддалась, и он бесшумно проскользнул в комнату. Тишина успокоила его, он не потревожил сон девушки.
Прикрыв лампу ладонью, он окинул взглядом комнату и бесшумно приблизился к спящей. Услышав ее легкое дыхание, он осторожно осветил ее лицо. Несмотря на тени усталости и страданий и слезинки в уголках сомкнутых глаз, лицо девушки было спокойным. Вглядываясь в его черты, он вдруг заметил легкую улыбку, тронувшую губы, и в испуге отшатнулся.
«Она улыбается своему убийце! — в ужасе прошептал он. — Нельзя медлить».
Одной рукой держа лампу, прикрытую краем плаща, другой он стал торопливо доставать кинжал, но рука дрожала и пальцы неловко путались в складках одежды. Подобие недоброй гримасы искривило лицо Скедони. Наконец, достав кинжал, он вдруг заметил на шее девушки батистовую косынку, завязанную узлом, и с досадой подумал, что узел может помешать силе и точности удара.
В это время свет лампы, должно быть, помешал спящей, улыбка с ее лица исчезла, и выражение его изменилось. Девушка что-то прошептала во сне. Скедони, испугавшись, что разбудил ее, резко отпрянул и совсем закрыл лампу плащом.
Промедление оказалось роковым. Страх и неуверенность охватили монаха. «Неужели я не решусь сделать то, что задумал? Чего я медлю? — терзался он. — Не от этого ли зависит мое будущее? Ведь передо мной возлюбленная моего обидчика. Неужели я готов забыть то, что произошло в церкви Святого Духа?» Неприятные воспоминания вернули самообладание и уверенность, жажда мести придала силы, и рука монаха уверенно отодвинула край косынки на груди девушки и занесла кинжал. Но взгляд его упал на медальон, спрятанный под косынкой, и уже иное чувство остановило руку Скедони. Он оцепенел, дыхание остановилось, холодный пот покрыл его лоб. Это длилось всего мгновение, и он наконец снова пришел в себя. Склонившись, он впился глазами в миниатюру, вправленную в медальон. Ужасная правда открылась ему, и кинжал выпал из его рук. Более не раздумывая, он стал будить Эллену.
— Проснитесь, да проснитесь же! — громко выкрикивал он, тормоша девушку.
Бедная Эллена, разбуженная его криками и толчками, увидев бледный свет лампы и искаженное лицо монаха, похолодела от ужаса. Когда же ее взгляд упал на брошенный на край матраса кинжал, она все поняла и упала к ногам Скедони.
— О, пощадите, святой отец, смилуйтесь надо мной! — дрожащим голосом пролепетала бедняжка.
— Отец?! — в отчаянии воскликнул монах, но, опомнившись, взял себя в руки. — Что напугало вас, дитя мое? — промолвил он почти спокойно. Казалось, он уже забыл о своем злодейском намерении, и иные чувства владели им, толкая на иные действия.
— Смилуйтесь, святой отец, проявите милосердие… — продолжала умолять его бедная девушка.
Но монаха жгло нетерпение, его мысли были о другом, столь главном для него, что он даже не замечал испуга девушки.
— Чей это медальон? — нетерпеливо одернул он ее. — И чей портрет?
— Какой портрет? — в недоумении спросила ничего не понимающая Эллена.
— Откуда он у вас? Говорите!
— Зачем он вам, святой отец? — взмолилась совсем ничего не понимающая Эллена.
— Отвечайте! — все больше терял над собой контроль Скедони.
— Я не расстанусь с ним, святой отец! — осмелясь, воскликнула Эллена и прижала медальон к груди. — Зачем он вам?
— Почему вы не отвечаете на мой вопрос? Страх лишил вас языка? — воскликнул в волнении Скедони и, поняв, что выдает себя, отвернул лицо. Но через мгновение в нетерпении он схватил Эллену за руку и повторил свой вопрос. В голосе его было отчаяние.
— Того, кто на портрете, увы, уже нет в живых, — прошептала Эллена и, вырвав руку, расплакалась.
— Вы лукавите, — рассердился Скедони и окинул ее недобрым взглядом. — Я снова спрашиваю вас, чей это портрет?
Эллена, взяв в руки медальон, посмотрела на него долгим печальным взглядом и поднесла к губам.
— Это мой отец, — тихо промолвила она.
— Ваш отец? — глухо произнес монах и отвернулся, словно не выдержал ее взгляда.
Это поразило Эллену.
— Я не знала отцовской заботы, — промолвила она. — Лишь теперь я понимаю, как не хватает мне ее…
— Его имя? — нетерпеливо снова прервал ее монах.
— Теперь, когда… — попыталась продолжить Эллена, — когда, кроме вас, мне некому помочь, святой отец…
— Его имя! — грозно повторил монах.
— Это тайна, он был несчастлив… — попыталась возразить Эллена.
— Имя!
— Я дала клятву хранить его тайну… — защищалась, как могла, Эллена.
— Если вы дорожите своей жизнью, назовите имя! Помните, жизнью!..
Робкие попытки девушки сохранить семейную тайну не увенчались успехом. Монах был настойчив, он был на грани исступления, и бедная девушка испытывала смертельный страх.
— Хорошо, — наконец уступила она. — Его имя — Маринелла.
Из груди монаха вырвался стон. Он поспешно отвернулся и отошел. Но растерянность его была недолгой. Вернувшись к девушке, он помог ей встать с колен и, не дав опомниться, снова забросал вопросами:
— Откуда он родом?
— Это далеко отсюда, — уклончиво ответила настороженная его поведением Эллена.
Но он заставил ее рассказать все, что она знала об отце. Выслушав, монах, тяжело вздохнув, отошел от нее и заходил по комнате. Теперь он молчал, а вопросы задавала почти успокоившаяся Эллена. Она хотела знать причину его пристального любопытства к ее отцу. Скедони, однако, не собирался отвечать и сделал вид, что не слышит ее. Еще ниже опустив голову, он нервными шагами мерил комнату.
Страх Эллены давно уступил место живому любопытству. Ей показалось, что во взглядах монаха, которые он изредка бросал на нее, появилось что-то новое, и она готова была поручиться, что заметила слезинки, блеснувшие в его глазах. Несмотря на все ее попытки разговорить его, он упорно отмалчивался. Напряжение нарастало, и Скедони не выдержал. Эллена с удивлением и испугом услышала глухие рыдания. Еще более неожиданным для нее было то, что монах вдруг подошел к ней и, опустившись на край матраса, взял ее за руку. Девушка непроизвольно отшатнулась и попыталась отнять руку, но сдавленный голос монаха остановил ее.
— Бедное дитя, — тихо промолвил он. — Перед тобою твой несчастный отец. — Монах еще ниже опустил капюшон на лицо и горестно поник перед ней.
— Отец? — не веря его словам, воскликнула девушка. — Вы — мой отец?
Скедони ответил не сразу.
— Не смотрите так на меня, дитя мое, — произнес он наконец дрожащим от волнения голосом. — Я читаю осуждение в вашем взоре.
— Осуждение? Почему, святой отец? — встрепенулась Эллена, испытывая внезапную симпатию к этому загадочному монаху. — Почему я должна осуждать вас?
— Почему? — горестно простонал Скедони. — О Боже милосердный, ты слышишь ее?!
Он стремительно вскочил, задев кинжал, скользнувший на пол. Вид кинжала, очевидно, причинил ему нестерпимую боль, ибо он с силой отшвырнул его в дальний угол. Он проделал все это так быстро, что Эллена ничего не заметила, кроме возросшего волнения Скедони, который снова заметался по комнате.
Голосом, полным сострадания, девушка наконец осмелилась спросить его, что сделало его таким несчастным.
Монах замер от неожиданности и долго и пытливо смотрел на нее. Наконец, вздрогнув, как от удара, он пришел в себя и снова зашагал по комнате.
— Почему в вашем взгляде жалость, святой отец? — встревоженно спросила Эллена. — Что причиняет вам страдания? Откройтесь мне, облегчите свою душу. — Голос девушки был полон искреннего сострадания.
Скедони, не выдержав ее взгляда, бросился к ней и прижал ее к своей груди. Эллена, ощутив на своих щеках слезы этого измученного страданиями человека, сама не зная почему, тоже разрыдалась. Скедони не спешил открывать ей тайну своих терзаний, а Эллена, чувствуя это, продолжала испытывать к нему настороженность и недоверие. Поэтому она поспешила освободиться из его объятий. Это смутило и огорчило Скедони, столь неожиданно даже для себя выдавшего степень своего волнения.
— Вы не верите мне, — печально произнес он. — Не верите в мои отцовские чувства.
— Постарайтесь понять меня, — смущенно оправдывалась Эллена. — Я никогда не знала своего отца.
Руки Скедони опустились, он молча смотрел на девушку.
— Бедняжка, — наконец промолвил он. — Вы не представляете, какая жестокая правда в ваших словах. Доселе вы были лишены отцовской заботы и ласки.
Лицо Скедони снова помрачнело, и он отошел от нее. Эллена была напугана столь разительной сменой чувств, владевших этим человеком. Не будучи в силах добиться от него объяснения, что так тревожило его, она в поисках ответа невольно обратилась к миниатюрному портрету на медальоне, ища в нем сходство с нынешним Скедони.
Между ними лежала пропасть прожитых лет. С миниатюры на нее смотрел пригожий молодой мужчина с улыбкой скорее победоносной, чем доброжелательной, и с выражением в глазах, говорящим более о высокомерии, чем о достоинстве.
Лицо Скедони, измененное годами, было мрачным и суровым, скрываемые чувства и желания наложили на него неизгладимую печать. Казалось, со времени создания портрета оно более не знало улыбки. Художник, как бы пророчески предвидя это, постарался навсегда запечатлеть на миниатюре эту торжественную улыбку.
И хотя несходство Скедони с портретом было слишком велико, одна черта роднила их — надменная гордость во взгляде. Но этого было недостаточно Эллене, чтобы окончательно убедиться, что перед ней ее отец.
В сумятице всех этих чувств она совсем забыла о главном, что так и оставалось для нее загадкой, — почему и как проник Скедони в ее комнату среди ночи, если, конечно, исключить как причину его предполагаемое отцовство. Теперь, когда она немного успокоилась, а выражение лица Скедони более не казалось ей столь отпугивающим, как прежде, она отважилась наконец задать ему этот вопрос.
— Уже далеко за полночь, святой отец, и вам должно быть понятно мое желание узнать истинную причину вашего появления здесь в столь поздний час.
Но, как и прежде, Скедони ничего не ответил.
— Вы пришли, чтобы предупредить меня об опасности, не так ли? — настаивала Эллена. — Вам стали известны недобрые намерения Спалатро? Скажите же мне, святой отец! Когда я просила у вас помощи на берегу, вы, должно быть, еще не знали, что моя жизнь в опасности, иначе бы вы…
— Это так, — резко прервал ее Скедони. — Но не будем снова говорить об этом.
Ответ удивил Эллену. Ведь она впервые задала ему этот вопрос. Но, увидев, как снова помрачнело его лицо, она не решилась более настаивать.
Воцарилась долгая пауза. Скедони продолжал ходить по комнате, но временами останавливался и пристально, с каким-то отчаянием в глазах вглядывался в лицо Эллены. Она же, отказавшись более досаждать ему вопросами, все же робко попросила привести еще какие-нибудь доводы, подтверждающие их родство.
К ее удивлению, Скедони охотно откликнулся, и наконец, когда оба они относительно успокоились, он рассказал ей немало подробностей из жизни их семьи, которые во многом подтверждали то, что она узнала от покойной тетушки. Это убедило Эллену в том, что монах говорил ей правду. Но факты, которых он касался, все больше относились к тем периодам его жизни, когда он совершил немало ошибок, и Скедони был предельно краток и осторожен в своих рассказах. Его душа по-прежнему жаждала одиночества, он не готов был к откровениям и поискам доказательств, ибо не сомневался, что Эллена его дочь. Поэтому он предпочел от воспоминаний поскорее перейти к действительности. Эллене более нельзя оставаться в этом доме, решительно заявил он. Она должна немедленно вернуться домой, в Неаполь. Высказав ей все это, он вскоре покинул ее.
Внизу у лестницы его встретил заждавшийся Спалатро с плащом в руках, готовый выполнить свою часть работы.
— Все сделано? — сдавленным голосом прошептал он. — Я готов, синьор. — И с этими словами он сделал шаг, собираясь подняться в комнату Эллены.
— Стой, негодяй! — не выдержав, приглушенным голосом воскликнул Скедони, словно приходя в себя. — Если ты посмеешь войти в ее комнату, я прикончу тебя на месте!
— Как, вам одной жертвы уже мало, синьор! — в испуге воскликнул Спалатро, пятясь назад. Вид Скедони поверг его в дрожь.
Но Скедони, словно тут же забыв о нем, быстро проследовал дальше.
Недоумевающему и испуганному Спалатро ничего не оставалось, как последовать за ним.
— Скажите же, синьор, что делать дальше? — наконец спросил он, указав на плащ.
— Убирайся прочь! — грозно крикнул Скедони. — Оставь меня в покое.
— Вам не хватило смелости, синьор? Тогда позвольте мне сделать это за вас, хотя вы и назвали меня презренным трусом.
— Изверг! Да как ты смеешь?
Скедони, более не владея собой, схватил Спалатро за горло, но в это же мгновение вспомнил, что сам совсем недавно толкал того на убийство Эллены. Отпустив Спалатро, он велел ему идти в свою комнату и ждать дальнейших распоряжений.
— Завтра… — сказал он, еле приходя в себя. — Я скажу тебе завтра, что надо делать. А то, что я хотел сделать этой ночью… Я передумал. Иди к себе.
Спалатро, сочтя себя оскорбленным, хотел было возразить, но грозный вид монаха остановил его.
Скедони, войдя в свою комнату, громко захлопнул дверь и дважды повернул ключ, словно этим отсекал от себя такое ничтожество, как Спалатро, к которому теперь испытывал откровенную неприязнь. Оставшись один, он почувствовал некоторое облегчение, однако, вспомнив, как Спалатро хвастливо заявил, что он не трус и готов закончить то, что не удалось сделать Скедони, не на шутку встревожился, как бы этот негодяй не подкрепил свои слова делом, и бросился вон из комнаты. Предчувствие не обмануло его. Спалатро не ушел к себе, а продолжал стоять в коридоре. Услышав шаги Скедони, он обернулся, и в глазах его было ожидание приказаний хозяина. Когда их не последовало, он наконец молча скрылся в своей комнате. Встревоженный Скедони для пущей верности запер его дверь на ключ, поднялся наверх, какое-то время постоял, прислушиваясь, у двери Эллены. В комнате было тихо.
Наконец он вернулся к себе, но не в поисках сна и покоя, а чтобы еще раз пережить все, что произошло с ним в эти короткие мгновения. Терзаясь, стыдясь и поражаясь, он заглядывал в свою душу, словно в бездну, на краю которой ему удалось удержаться. Но она продолжала манить его, и он не в силах был отвести от нее глаз.
ГЛАВА X
Их путь пролег по тропам бора,
Ужас наводящим,
Где одиноких путников страшит
Лесов кивающая тень.
Эллена, когда Скедони ушел, долго перебирала в памяти подробности того, что он рассказал о ее семье. Невольно сопоставляя их с тем, что слышала от покойной тетушки, она убеждалась, что не находит в них особых противоречий. И все же она слишком мало знала о себе, чтобы понять, почему тетушка умолчала о многом, что успел ей поведать Скедони. От синьоры Бианки ей было известно, что ее мать вышла замуж за миланского аристократа из графского рода Маринелла. Брак был несчастливым, и Эллена в младенчестве, еще при жизни матери, была отдана на воспитание своей тетушке, синьоре Бианки, единственной сестре графини Маринелла. Сама Эллена не помнила, как это произошло, не осталось у нее воспоминаний и о матери. Любовь и ласка, которой окружила ее тетушка, стерли из памяти все печали и утраты раннего детства. Эллена вспомнила, как, случайно найдя в ящике комода тетушкин медальон, впервые узнала имя своего отца. На ее расспросы, почему его имя держат ото всех в тайне, тетушка тогда объяснила его недостойным поступком, навлекшим позор на семью. Ничего, кроме того, что ее отец давно умер, тетушка более не сообщила ей. О медальоне же сказала, что нашла его в вещах матери Эллены после ее смерти. Она собиралась передать его Эллене и поведать обо всем, как только придет время и ей можно будет рассказать семейную тайну. Это все, что сочла нужным передать ей тетушка. Правда, умирая, она мучительно пыталась еще что-то сказать ей, но не успела.
И хотя почти все, кроме слухов о смерти отца, в рассказах монаха о покойной тетушке совпадало, Эллена не могла избавиться от сомнений.
Скедони, казалось, ничуть не расстроило, что девушка считает своего отца умершим, однако, когда Эллена спросила его, жива ли ее мать, монах снова пришел в неописуемое волнение. Эллене невольно вспомнились скупые слова тетушки о несмываемом позоре, легшем темным пятном на имя отца.
Понемногу успокаиваясь и приходя в себя, она снова и снова возвращалась к тревожившей ее мысли: почему Скедони появился в ее комнате глубокой ночью, когда она уже спала? Эта мысль напомнила ей об их внезапной встрече на берегу, когда она заподозрила в нем подручного ненавистной маркизы. Теперь она гнала от себя эти подозрения, ибо ей хотелось верить, что Скедони, согласившись выполнить волю маркизы и разлучить Винченцо с его возлюбленной, не подозревал, что речь идет об Эллене, его дочери. Здесь же, узнав от ее похитителей или же от Спалатро обстоятельства ее похищения, а затем увидев ее, он стал мучиться догадками и, чтобы проверить их, решился навестить ее в столь поздний час.
Так, утешая себя подобными предположениями, она вдруг заметила на полу видневшийся из-под края полога кинжал. Подняв его, она с ужасом осматривала зловещее орудие убийства, и страшные подозрения об истинной цели визита Скедони более уже не вызывали у нее сомнений. Но так длилось лишь мгновение, подозрения были слишком ужасны, и бедняжка снова была готова поверить, что убийство замышлял разбойник Спалатро, а монах ее спас. Проведав о злых кознях Спалатро, он поспешил к ней на помощь и тут неожиданно узнал, что спас от смерти собственную дочь. При этой мысли слезы благодарности выступили на глазах измученной Эллены, и сердце вдруг забилось ровно и спокойно.
Скедони тем временем, запершись у себя, предавался иного рода раздумьям, однако не менее мучительным. Преследуя Эллену по злому наущению маркизы, он, оказывается, преследовал собственное дитя и этим готовил тяжкие страдания не только невинному созданию, но и себе. Каждый шаг, который, казалось, должен был приблизить его к исполнению заветных желаний, был губителен для него самого. Пытаясь предотвратить брак Винченцо ди Вивальди с Элленой в угоду маркизе, он посягал на собственную судьбу. Родство с известнейшим семейством ди Вивальди могло быть лишь пределом его возможных мечтаний и не шло ни в какое сравнение с его жалкими попытками добиться с помощью маркизы какого-то сана. Таким образом, все преступления волею судьбы обращались против него.
Скедони прекрасно понимал, какие непреодолимые трудности ждут молодых людей, прежде чем они смогут сочетаться браком, но теперь он готов был помогать им с тем же рвением, с каким прежде мешал им. Необходимо, разумеется, добиться согласия маркизы, от которой многое зависело, ибо, если брак будет заключен без ее согласия, Скедони едва ли может рассчитывать на дальнейшую благосклонность маркизы. Он почему-то был уверен, что ему удастся склонить маркизу дать свое согласие на брак, хотя для этого потребуется время. Чтобы не откладывать бракосочетание, он, пожалуй, даже был готов пренебречь чувствами маркизы. Если маркиза проявит упрямство, он сам соединит руки молодых, а ей недвусмысленно даст понять, что слишком много ее мрачных секретов ему известно. Пожалуй, теперь ему казалось, что согласие маркизы не так уж важно.
Первым шагом в осуществлении его планов должно стать освобождение Винченцо из рук инквизиции, в казематы которой он сам его заточил. Он знал, что неявка на суд инквизиции лица, выдвинувшего обвинение, даст подследственному право требовать своего освобождения. Кроме того, Скедони надеялся, что может похлопотать об освобождении Винченцо, если обратится к одному влиятельному лицу в Неаполе, имеющему связи с римским Верховным судом инквизиции. Сколь ненадежны были эти упования, время вскоре покажет Скедони. Теперь же, строя планы, как добиться свободы для молодого ди Вивальди, он беспокоился прежде всего о самом себе. Он со страхом думал, что тот, оказавшись на свободе, немедленно начнет поиски Эллены, и тогда все откроется. К этому времени он должен надежно спрятать Эллену по крайней мере на несколько недель. Пытки инквизиции и заточение должны на какое-то время притупить чувства Винченцо к Эллене, и он не сразу начнет ее разыскивать.
Скедони не забыл оскорблений, нанесенных ему юношей в церкви Святого Духа, и это тоже играло немалую роль в том, что он не спешил благоприятствовать скорейшей его встрече с Элленой. К тому же ему нужно было время. Он собирался все устроить так, чтобы еще больше обязать маркизу и заставить ее считать Скедони спасителем ее сына от рук инквизиции, а не лицом, повинным в лживом и коварном доносе.
Для того чтобы отдать Винченцо в руки инквизиции, Скедони достаточно было написать анонимный донос и точно указать местопребывание обвиняемого. Что он и сделал. А теперь, не явившись на суд, он даст шанс Винченцо быть отпущенным, а если он еще похлопочет о нем в Неаполе, то у маркизы и самого Винченцо не будет никаких оснований считать его причастным к тому, что постигло юношу.
В успехе своего плана он отводил немалую роль помощи видного лица из Неаполя, с которым имел возможность уже встречаться. Именно в одну из таких встреч ему удалось познакомиться с официальным текстом ордера на арест тех, кого подозревали в ереси. Обладая отличной памятью, он запомнил текст дословно. В сущности, тогда-то и родился план наиболее быстрого и легкого устранения Винченцо на продолжительное время. Скедони сам сочинил приказ об его аресте, произведший такое сильное впечатление на старого священника, доселе никогда не видевшего документа инквизиции. План удался. Винченцо был арестован и передан в руки инквизиции, Эллена похищена и увезена на глухое побережье Адриатики. Теперь же его хитроумный план грозил повернуться против него самого и требовал от него новых и решительных действий.
Первой его заботой было отвезти Эллену в Неаполь. Не собираясь никому, кроме Эллены, открывать сейчас тайну своего отцовства, он, однако, не мог сопровождать Эллену в одежде монаха и не решался поручить это кому-либо другому. Время торопило его, и он не мог более оставаться здесь, так же как и Эллена. Скедони с тревогой смотрел на брезжущий рассвет в окне.
Наконец решение было принято: он сам будет сопровождать Эллену через густые леса предгорий и в первом же городке сменит монашескую рясу на платье горожанина. А затем благополучно доставит Эллену в Неаполь или же в один из монастырей в его окрестностях.
Приняв это решение, он, однако, не успокоился и не пожелал отдохнуть. Его нечистая совесть не давала ему покоя. Теперь его мучила мысль, что Эллена могла догадаться об истинной цели его ночного визита. Он мысленно перебирал варианты того, что скажет ей, если его опасения оправдаются, и как убедит ее в своих добрых намерениях.
Близился час назначенного отъезда, а он все еще не решил, как объяснить все Эллене.
Однако он уже дал Спалатро распоряжение достать в рыбачьем поселке лошадей и договориться с проводником. После этого он наконец поднялся к Эллене. Этот визит стоил ему усилий. Каждый шаг по коридору или лестнице напоминал ему об ужасной ночи. Но когда он наконец снял дрожавшей рукой засов, открыл дверь и вошел в ее комнату, лицо его было строгим и спокойным, лишь голос мог выдать его волнение.
Эллена встретила его, как ему показалось, настороженно, но ее улыбка успокоила его, хотя и была всего лишь мимолетной, как слабый лучик, и тут же сменилась сосредоточенным вниманием в ее глазах.
Приближаясь к ней, он протянул руку, но тут его взгляд роковым образом упал на кинжал на краю матраса, и рука застыла в воздухе, лицо его переменилось.
Проследив его взгляд, Эллена все поняла и сама пошла ему навстречу.
— Да, кинжал, — понимающе воскликнула она. — Я нашла его этой ночью в моей комнате. О, отец!
— Кинжал? — с деланым удивлением спросил Скедони.
— Смотрите, — промолвила взволнованная девушка, взяв кинжал в руку и протягивая его ему. — Может, вы знаете, чей он и кто его принес?
— Что вы хотите сказать? — выдал свое волнение Скедони.
— Зачем он здесь? — печально спросила Эллена, заглядывая ему в глаза.
Скедони не знал, что ей ответить, и неловко попытался взять у нее кинжал.
— Вы должны знать, отец, зачем он здесь, — продолжала Эллена. — Пока я спала…
— Дайте мне этот кинжал, — наконец перебил ее Скедони дрожащим голосом.
— Да, мой отец, я отдам его вам в знак моей благодарности, — ответила девушка, подняв на него глаза, полные слез. Увидев его напряженное, испуганное лицо, она снова ласково улыбнулась. — Разве вы не примете его от дочери, которую спасли от рук убийцы?
Лицо Скедони потемнело. Взяв из ее рук кинжал, он с яростью швырнул его в дальний угол. Его гнев испугал Эллену.
— Не надо скрывать правду от меня, — тихо промолвила она и расплакалась. — Я всем обязана вашей доброте, я все знаю…
Последние слова вывели Скедони из оцепенения, по лицу его пробежала судорога, глаза сверкнули.
— Что знаете? — произнес он сдавленным голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Я знаю, что обязана вам своей жизнью, отец, — поспешно успокоила его Эллена, напуганная его странным поведением. — Вчера ночью, когда я спала, убийца проник в мою комнату. Этот кинжал был в его руках, но вы…
Приглушенный стон, вырвавшийся из груди монаха, остановил Эллену. Она с испугом смотрела на его искаженное лицо и закатившиеся глаза. Но, решив, что его охватил праведный гнев против убийцы, взволнованно продолжала:
— Почему вы скрываете от меня, что мне грозит опасность? Ведь вы спасли меня. Не лишайте меня счастья пролить слезы благодарности на вашей груди, отец. Пока я спала, убийца собирался нанести свой роковой удар, но ваше появление спасло меня. О, я никогда этого не забуду!..
И Эллена опустилась перед ним на колени.
Лицо Скедони снова изменилось, и на смену гневу пришли волнение и растерянность.
— Не говорите более об этом, — дрожащим голосом произнес он и помог Эллене подняться.
Однако он не обнял ее, как она ожидала, а тут же отошел и беспокойно заходил по комнате. Это удивило Эллену, но она снова все объяснила пережитым страхом отца за жизнь своей дочери.
Скедони, для которого благодарность Эллены была подобна удару кинжала, не в силах был справиться с тем, что творилось в его душе, и, казалось, совсем забыл об Эллене. Лишь ее голос снова вернул его к действительности. Она пыталась успокоить его, говорила, что он должен радоваться, ведь она осталась жива, и не мучить себя уже минувшими страхами и гневом. Ее слова как будто успокоили его, и он, попросив ее готовиться к отъезду, вскоре покинул ее комнату.
Скедони действительно не терпелось поскорее оставить позади это проклятое место и поскорее позабыть, что здесь произошло, но мысль о том, что он должен будет выслушать слова благодарности Эллены, была ему невыносима. Порой мелькала мысль, что было бы лучше уже сейчас во всем сознаться, но страх и благоразумие удерживали его.
Вернулся Спалатро, доставший лошадей, но без проводника. Никто из жителей побережья не решился пускаться в такой дальний и трудный путь через дремучие леса. Спалатро ничего не оставалось, как предложить свои услуги.
Скедони, как он ни хотел поскорее избавиться от этого бандита, тем не менее пришлось согласиться, хотя прежнего доверия к напарнику у него уже не было. Однако он решил на всякий случай иметь при себе оружие и позаботиться о том, чтобы у Спалатро его не было. В любом случае, утешал он себя, в силе и ловкости он превосходит этого жалкого негодяя.
Когда все было готово к отъезду, Скедони пригласил Эллену разделить с ним завтрак. Обрадованная его спокойным видом, девушка с благодарностью приняла приглашение.
Во дворе их уже ждали, и, увидев возле них Спалатро, Эллена в испуге схватила монаха за руку.
— Вид этого человека наводит на меня ужас, — прошептала она. — Когда он здесь, я не чувствую себя в безопасности даже в вашем присутствии, отец.
Скедони промолчал, но, когда Эллена повторила свои опасения, он подтолкнул ее вперед и тихо шепнул:
— Вам нечего бояться его. Надо спешить, время не ждет.
— Разве он не убийца, от которого вы спасли меня, отец? — в недоумении воскликнула Эллена. — Вы щадите меня и поэтому не хотите сказать правду.
— Что из того? — как-то неопределенно ответил Скедони и велел Спалатро подвести лошадей.
Вскоре они тронулись в путь, и ужасный дом на суровом берегу остался позади. Эллена не раз бросала прощальные взгляды на серые стены и башни этого негостеприимного жилища, испытывая смесь страха, облегчения и даже благодарности.
Присутствие Спалатро омрачало радость отъезда, и беспокойный взгляд Эллены не раз вопрошающе останавливался на лице Скедони, но тот избегал любых разговоров о человеке, вид которого тоже не радовал его. Он твердо решил при первой же возможности избавиться от Спалатро.
Эллена старалась держаться поближе к Скедони и, хотя не получила от него ответа на свои молчаливые вопросы, тем не менее постепенно успокоилась, решив, что если он взял в проводники Спалатро, то, следовательно, доверяет ему. Однако чем больше она смотрела на угрюмое и недоброе лицо этого человека, тем больше проникалась к нему недоверием.
Скедони был молчалив и задумчив. Молчал и Спалатро. Не зная планов монаха, он решил быть начеку и блюсти свои интересы прежде всего, а в случае чего свести свои счеты со Скедони.
Среди мыслей, осаждавших Скедони, была одна, немало тревожившая его. Удастся ли ему в Неаполе устроить Эллену, не раскрывая тайну своего отцовства? Он менее всего хотел сделать это в спешке, не подготовившись, отлично зная тех людей, от которых впоследствии может зависеть его дальнейшая судьба. Лицо его то и дело темнело и меняло выражение, и обеспокоенной Эллене, не без тревоги следившей за ним, он снова казался чужим и так испугавшим ее монахом, который неожиданно возник перед ней на пустынном берегу.
А Скедони уже думал о том, как поведет себя маркиза в столь резко изменившихся обстоятельствах и удастся ли ему уговорить ее быть благосклонной к Эллене. Ведь до ее замужества бедной девушке следует скрывать свое происхождение. Удастся ли это сделать? При всех условиях он должен сообщить маркизе, что, по его сведениям, Эллена происходит из знатной семьи и во всех отношениях достойна быть женой Винченцо ди Вивальди.
Монах одинаково ждал и страшился встречи с маркизой. Он содрогался при мысли, что должен снова увидеться с женщиной, которая побудила его посягнуть на жизнь собственной дочери, он боялся разговоров с ней и того, что последует, когда она узнает, что он не выполнил ее волю и Эллена жива. Ее упрекам он даже не сможет противопоставить праведный гнев отца, внезапно узнавшего, что жертвой жестокого преступления могло оказаться его собственное дитя! Он вынужден будет смиренно и покорно принять все, что она скажет, и это будет не менее трудно, чем выслушивать благодарности Эллены. Выдержит ли он это? Холодный и хитрый политик, Скедони на этот раз, чтобы избежать этого унижения, готов был помочь молодым людям обвенчаться тайно, без согласия маркизы. Его гордость никогда еще не подвергалась такому испытанию, и никогда еще он не готовил себя столь сознательно к необходимости неизбежного уничижения.
Путники ехали молча, и это дало Эллене возможность полностью предаться воспоминаниям о ее возлюбленном. Она с тревогой думала теперь о том, как скажутся на их отношениях последние перемены в ее жизни. Скедони, она полагала, не будет возражать против ее брака с Винченцо, хотя, возможно, не согласится, чтобы они венчались тайно. Мысль о том, что теперь у семейства Вивальди не будет оснований упрекнуть ее в низком происхождении, вселяла надежду и успокаивала.
Полагая, что Скедони знает что-то о судьбе Винченцо, она не раз порывалась спросить его, но не решалась. Знай она, что ее возлюбленный в казематах инквизиции, она не была бы столь деликатна. Но бедная девушка продолжала верить, что, разлучив их в церкви, Винченцо непременно увезут куда-нибудь в далекое фамильное поместье.
Но когда Скедони сам вдруг упомянул о молодом Вивальди, Эллена задала ему мучивший ее вопрос: что случилось с Винченцо?
— Да, мне известно о вашей привязанности, — уклончиво ответил монах, — и мне хотелось бы знать об этом больше. Как вы познакомились?
Эллена смутилась от неожиданности и, вместо того чтобы ответить, повторила свой вопрос.
— Где впервые вы увидели друг друга? — продолжал настаивать на своих вопросах Скедони.
Эллене ничего не оставалось, как рассказать о своей встрече с Винченцо в церкви Сан-Лоренцо. От дальнейших расспросов, к счастью, спас Спалатро, громко сообщивший, что они подъезжают к первому на их пути городку. Эллена сквозь поредевшие деревья увидела крыши домов, услышала лай собак.
Вскоре они въехали в небольшой, затерявшийся в лесах городок, поразивший их своей бедностью. Он явно не располагал к длительному отдыху, но тем не менее они должны были дать отдых себе и лошадям. Спалатро прямо направился к одному из убогих домишек, оказавшемуся постоялым двором, где их могло ждать некое подобие обеда. Внутри он был еще более грязным и убогим, так что Скедони предпочел перекусить за столиком под деревьями. Как только хозяин, принеся еду, удалился, Спалатро был отправлен разузнать о почтовых лошадях и купить Скедони светскую одежду, и они остались одни. Скедони снова погрузился в мрачное молчание. Эллена со страхом и недоумением бросала на него взгляды, не понимая, что с ним происходит.
Наконец, после затянувшейся паузы, он вдруг снова возобновил свои расспросы. Не смея возразить ему, Эллена начала свой рассказ, постаравшись сделать его как можно более кратким. Скедони слушал ее не перебивая. Каким бы желанным ни казался ему брак этих двух юных существ, он все же не высказал своего немедленного одобрения, поскольку знал, где находится сейчас Винченцо. Эллене же его молчание показалось обнадеживающим, и, уверенная в его понимании, она, более не страшась, спросила, кто повинен в аресте Винченцо и где он сейчас.
Коварный монах предпочел, однако, утаить правду и сделал вид, что ничего не знает о том, что произошло в церкви бенедиктинцев в Челано. Он всего лишь высказал предположение, что маркиза, вознамерившись их разлучить, решила заточить не только Эллену, но и своего сына.
— А вы, святой отец? — воскликнула недоумевающая Эллена. — Что привело вас в этот дом на побережье, ставший моей темницей? Вы знали о замыслах маркизы? Какой случай привел вас сюда, когда мне грозила опасность, чтобы спасти меня?
— Знал ли я о замыслах маркизы? — рассердился Скедони. — Неужели вы полагаете, что я ее сообщник, что помогал ей в этом ужасном деле?.. — Тут, неожиданно растерявшись, монах умолк.
— Вы сказали, что она решила всего лишь заточить меня, — заметила совсем обескураженная его странным поведением Эллена. — Разве это не жестоко? Но, увы, отец, я знаю, она готовила мне куда более страшное наказание. И у вас были основания подозревать это. Зачем же вы убеждаете меня в том, что она собиралась лишь заточить меня? Разве не беспокойство обо мне привело вас сюда?..
— И поэтому вы считаете, что я был осведомлен о планах маркизы? Повторяю, я не являюсь поверенным в ее тайнах. Мог ли я знать, что она замышляет нечто большее, чем заточение?
— А разве вы не спасли меня от рук убийцы? — мягко спросила девушка. — Не вы ли вырвали у него занесенный надо мной кинжал?
— Я все забыл, забыл, — пролепетал вконец растерявшийся монах.
— О, благородные люди всегда забывают о том добре, которое совершают, — с облегчением вздохнула Эллена, успокаивая его. — Но поверьте, святой отец, благодарные сердца все помнят…
— Хватит благодарностей, прошу, — нетерпеливо прервал ее Скедони. — Пусть отныне благодарностью будет молчание.
Он быстро поднялся и ушел к хозяину, появившемуся в дверях. Скедони решил немедленно избавиться от Спалатро и поэтому попросил хозяина постоялого двора посоветовать ему, как найти проводника. Им предстояло проделать долгий путь через леса. Здесь, пожалуй, каждый согласился бы быть проводником, но хозяин особенно советовал своего соседа, с которым обещал поговорить. Тем временем вернулся мало преуспевший Спалатро. Ему не удалось достать подходящее платье для Скедони, и тому предстояло продолжить путь в сутане монаха до следующего городка. Пока это мало тревожило Скедони. В этой глуши ему ничего не грозило.
Вскоре хозяин вернулся со своим соседом. Побеседовав с ним, Скедони нанял его и велел Спалатро возвращаться назад. Тот был явно недоволен и затаил еще большую неприязнь, но Скедони даже не заметил этого, так он был рад освободиться от него. Однако от Эллены, когда Спалатро проходил мимо, не ускользнуло злобное выражение его лица. Она была рада, что больше не увидит этого человека, приводящего ее в такой ужас.
Было уже за полдень, когда они снова тронулись в путь. Скедони рассчитывал, что они засветло достигнут соседнего городка, где и заночуют. Теперь их путь лежал через места не столь дикие, как прежде. Горы расступились, леса поредели, встречались обширные поляны и голубые просторы неба. Под тенью платанов, дуба и ореха блестели горные ручьи.
Сменившиеся картины природы веселили душу Эллены. Мрачный Скедони ничего не замечал. Он был по-прежнему молчалив, иногда лишь обращался с каким-нибудь вопросом к проводнику, чьи словоохотливые ответы раздражали его. Проводник действительно оказался говорлив и добродушен, все время рассказывал всякие страшные истории об этих лесах, которые случались с путниками, отважившимися ездить здесь без проводников. Скедони, казалось, не слушал его, а вот на Эллену, хотя и мало верившую в них, эти истории произвели впечатление. Она невольно пугалась, когда густел лес, исчезали лужайки и внезапно в чаще начинали особенно сильно шуметь от ветра верхушки деревьев. Однажды, оглянувшись, ей показалось, что она увидела фигуру следующего за ними человека, и она тут же окликнула Скедони. Они остановили лошадей. Человек приближался медленно, часто останавливаясь, а потом вдруг исчез. Эллене показалось, что это был Спалатро. Какое недоброе дело заставило его бродить в этих зарослях, вместо того чтобы вернуться домой, подумала она. Неужели он решил один напасть на двух вооруженных людей, ибо проводник тоже имел при себе оружие? А может, Спалатро здесь не один? Она решила поделиться своими опасениями со Скедони.
— Вам не кажется, отец, что он напоминает Спалатро? — спросила она. — Тот же рост. Хорошо, что вы вооружены.
— Я не заметил сходства со Спалатро, — ответил Скедони, посмотрев назад, — но даже если это он, бояться не следует. Он уже исчез.
— Тем хуже, синьор, — заметил проводник. — Если он что-то задумал, то может, пробравшись по скалам через кустарник, напасть на нас в другом месте, где мы меньше всего будем его ждать. А еще хуже, если он знает дорогу через дубовую рощу слева от нас, там есть выход на эту дорогу сразу за утесом.
— Не говори так громко, — одернул проводника Скедони, — если не собираешься подсказывать ему, где какая дорога.
И хотя Скедони сказал это без всякой злой мысли, проводник начал оправдываться.
— Пусть только попробует напасть, — наконец заявил он и вдруг сделал выстрел из своего ружья. Гулкое эхо огласило лес. Готовность проводника загладить свою оплошность произвела совсем не тот эффект, какого он ожидал. Скедони подозрительно окинул взглядом фигуру крестьянина и заметил, что, сделав выстрел, тот не перезарядил ружье.
— Поскольку ты дал разбойнику достаточно ориентиров, где искать нас, неплохо было бы подготовиться к его встрече, как ты считаешь? Заряди снова свое ружье. Я тоже вооружен, и неплохо.
Пока проводник неохотно выполнял приказ, Эллена с опаской поглядывала назад, но на дороге было пусто и ничто не нарушало тишину леса. Когда ее вдруг встревожил шорох в кустах, она тут же убедилась, что это вспугнутые выстрелом птицы, вновь вернувшиеся к своим гнездам.
Казалось, Скедони забыл о своих подозрениях и снова погрузился в раздумья. Он опять думал о своей встрече с маркизой.
Уже спускались сумерки, когда путники увидели очертания городка, прилепившегося над обрывом. Внизу шумел горный поток. Перекинутый через него мост привел их прямо к гостинице, где им предстояло переночевать. Здесь все страхи оставили Эллену, хотя она теперь не сомневалась, что видела Спалатро.
Поскольку этот городок был намного больше, Скедони легко удалось приобрести себе нужную одежду, а Эллена сменила монашескую вуаль на обычную, которую носят все горожанки. Однако, помня, что темную вуаль монахини дала ей сестра Оливия, она сохранила ее как дорогую реликвию.
От городка до Неаполя оставалось еще несколько дней дороги, но самая опасная ее часть, через леса, была уже позади. Скедони собирался уже расстаться с проводником, но хозяин гостиницы отсоветовал ему, ибо дорога проходила по открытой и довольно пустынной местности, где всякое могло случиться. Недоверие Скедони к проводнику было случайным, и он решил не отказываться от его услуг еще какое-то время. У Эллены, однако, были свои сомнения. Она видела, с каким недовольным видом он перезаряжал ружье, выполняя приказ Скедони. Она не могла избавиться от мысли, что человек в лесу был Спалатро, и тут же заподозрила, что он в сговоре с крестьянином-проводником. Встревоженная этим, Эллена решила поделиться своими сомнениями с монахом, но тот отмахнулся от нее, заметив, что свою честность проводник уже доказал, ибо наиболее трудную часть пути они проделали в относительной безопасности. Вчерашний случай тому подтверждение. Его разумные слова успокоили Эллену, и новый день их путешествия начался для нее с более радужных надежд.
