Плот
От Хорликовского университета в Питтсбурге до озера Каскейд – сорок миль, и хотя в октябре в этих местах темнеет рано, а они сумели выехать только в шесть, небо, когда они добрались туда, было еще светлым. Приехали они в «камаро» Дийка. Дийк, когда бывал трезв, не тратил времени зря. А когда выпивал пару пива, «камаро» у него только что не разговаривал.
Не успел он затормозить машину у штакетника между автостоянкой и пляжем, как уже выскочил наружу, стягивая рубашку. Его взгляд шарил по воде, высматривая плот. Рэнди выбрался с переднего сиденья – не очень охотно. Конечно, идея принадлежала ему, но он никак не ожидал, что Дийк отнесется к ней серьезно. На заднем сиденье зашевелились девушки, готовясь вылезти.
Взгляд Дийка беспокойно шарил по воде, его глаза двигались справа налево, слева направо («Глаза снайпера», – тревожно подумал Рэнди) и вдруг сфокусировались.
– Вот он! – крикнул Дийк, хлопая ладонью по капоту «камаро». – Как ты и сказал, Рэнди! Черт! Кто последний, тот тухлятина!
– Дийк, – начал Рэнди, поправляя очки, но этим он и ограничился, так как Дийк уже перемахнул через штакетник и бежал по пляжу, ни разу не оглянувшись на Рэнди, или Рейчел, или Лаверн, но смотря только на плот, стоявший на якоре ярдах в пятидесяти от берега.
Рэнди оглянулся, словно собираясь извиниться перед девушками, что втянул их в это, но они глядели только на Дийка. Ну, пусть Рейчел, Рейчел же девушка Дийка, но на него смотрела и Лаверн – вот почему в Рэнди вспыхнула ревность, заставившая его действовать. Он стащил с себя рубашку, швырнул ее рядом с рубашкой Дийка и перепрыгнул через штакетник.
– Рэнди! – позвала Лаверн, а он только махнул рукой вперед в серых октябрьских сумерках, приглашая взять с него пример и злясь на себя за это: она ведь заколебалась и, возможно, предпочла бы не продолжать. План искупаться в октябре среди полного безлюдья перестал быть просто хохмой, родившейся среди приятной болтовни в ярко освещенных комнатах, которые он делил с Дийком. Лаверн ему нравилась, но Дийк был притягательнее. И черт его побери, если она не готова лечь под Дийка, и черт его возьми, тут можно озлиться.
Дийк на ходу расстегнул ремень и стянул джинсы с худощавых бедер. А потом умудрился и вовсе их сбросить, не замедляя шага – достижение, которого Рэнди не повторить и за тысячу лет. Дийк продолжал бежать в одних плавках, мышцы его спины и ягодиц работали на загляденье. Рэнди мучительно сознавал, какими тощими выглядят его собственные ноги, когда расстегнул свои ливайсы и неуклюже выпутался из них – у Дийка это был балет, у него – клоунада.
Дийк кинулся в воду и завопил:
– Холодище! Матерь Божья!
Рэнди заколебался, но только в мыслях, где все замедлялось. «Температура воды градусов пять, от силы семь, – шепнуло его сознание. – У тебя может остановиться сердце». Он учился на медицинских курсах и знал, что это факт… но в мире физических действий он не колебался ни доли секунды. Прыжок… и на миг сердце у него действительно остановилось – во всяком случае, ощущение было такое; дыхание перехватило, и он с усилием глотнул воздуха, а вся его соприкасающаяся с водой кожа онемела. «Это безумие, – подумал он, и тут же: – Но идея-то твоя, Панчо». И он поплыл за Дийком.
Девушки переглянулись. Лаверн пожала плечами и усмехнулась.
– Если могут они, то можем и мы, – сказала она, стаскивая блузку и открывая практически прозрачный бюстгальтер. – Ведь у девушек вроде бы имеется дополнительный подкожный слой жира?
В следующую минуту она была уже за штакетником и бежала к воде, расстегивая вельветовые брючки. Секунду спустя Рейчел последовала за ней, примерно так же, как Рэнди последовал за Дийком.
Девушки пришли к ним днем – во вторник к часу занятия у всех них кончались. Дийк получил свою ежемесячную стипендию – один из помешанных на футболе давних выпускников (футболисты прозвали их «ангелами») позаботился, чтобы он каждый месяц получал двести наличными, – так что в холодильнике стояла картонка с пивными банками, а на видавшем виды стерео Рэнди – диск Найта Рейнджера. Все четверо занялись ловлей кайфа. Ну и разговор зашел о конце долгого «индейского лета», которое порадовало их в этом году. Радио предсказывало снегопад в среду, и Лаверн высказала мнение, что метеорологов, предсказывающих снегопады в октябре, следует перестрелять, и никто не возразил.
Рейчел заметила, что каждое лето, пока она была девочкой, казалось, длилось целую вечность, а вот теперь, когда она стала взрослой («дряхлой девятнадцатилетней маразматичкой», – сострил Дийк, и она пнула его в лодыжку), год из года они все короче.
– Тогда казалось, что я всю жизнь провожу на озере Каскейд, – сказала она, направляясь по истертому кухонному линолеуму к холодильнику. Заглянула внутрь и нашла банку «Айрон сити лайтс» за голубыми пластмассовыми коробками для хранения пищи (в средней остатки допотопного маринада давно превратились в сплошную плесень: Рэнди был хорошим студентом, Дийк – хорошим футболистом, но когда дело доходило до домашнего хозяйства, не стоили и плевочка). Банку она экспроприировала и продолжала: – Никогда не забуду, как я в первый раз доплыла до плота и проторчала там чуть не два чертовых часа. Боялась плыть обратно.
Она села рядом с Дийком, и он обнял ее за плечи. А она улыбнулась своим воспоминаниям, а Рэнди внезапно подумал, что она похожа на какую-то знаменитость или полузнаменитость. Только вот на кого? Ему предстояло вспомнить это позднее при менее приятных обстоятельствах.
– В конце концов брату пришлось сплавать туда и отбуксировать меня к берегу на надутой камере. Черт, ну и злился же он! А я обгорела – не поверите!
– А плот все еще там, – сказал Рэнди, просто чтобы сказать что-нибудь. Он видел, как Лаверн снова поглядывает на Дийка; последнее время она все время смотрела на Дийка.
Но теперь она посмотрела на него:
– Рэнди, так ведь ноябрь на носу – День всех святых, а пляж Каскейд закрывают после первого сентября!
– Но плот все равно на месте, – сказал Рэнди. – Недели три назад мы были там на геологической практике. Напротив пляжа, и я заметил плот. Он выглядел как… – Рэнди пожал плечами, – как маленький кусочек лета, который кто-то забыл забрать и отправить на склад до будущего лета.
Он думал, они начнут смеяться над ним. Но никто не засмеялся, даже Дийк.
– Но это еще не доказывает, что он и сейчас там, – сказала Лаверн.
– Я упомянул про него одному из ребят, – сказал Рэнди, допивая свое пиво. – Билли Делойсу. Ты его помнишь, Дийк?
Дийк кивнул:
– Играл во втором составе до травмы.
– Ну да. Вроде бы. Так он из тех мест и сказал, что владельцы пляжа не отгоняют плот к берегу, пока озеро не начнет замерзать. Ленятся – во всяком случае, так он сказал. И сказал, что бывали случаи, когда они так затягивали, что он вмерзал в лед.
Он умолк, вспоминая, как выглядел плот на якоре посреди озера – квадрат сияющих белизной досок, а вокруг – сияющая голубая осенняя вода. Он вспомнил, как до них донесся перестук поплавков под ним, это «кланк-кланк», тихое-тихое. Но звуки далеко разносились в неподвижном воздухе вокруг озера. Этот звук и перебранка ворон над чьим-то огородом, урожай с которого был уже убран.
– Завтра снегопад, – сказала Рейчел, вставая, когда ладонь Дийка словно бы рассеянно соскользнула на выпуклость ее груди. Она отошла к окну и посмотрела наружу. – Паршиво.
– Знаете что, – сказал Рэнди, – поехали на Каскейд! Доплывем до плота, попрощаемся с летом и вернемся на берег.
Не будь он полупьян, так никогда бы такого не предложил, и, уж конечно, он никак не ждал, что кто-нибудь отнесется к его словам серьезно. Но Дийк тут же загорелся.
– Идет! Потрясающе, Панчо! Потрясающе до хреновости! – Лаверн подпрыгнула и расплескала пиво. Но она улыбнулась – и от этой улыбки Рэнди стало не по себе. – Сгоняем туда!
– Дийк, ты свихнулся, – сказала Рейчел тоже с улыбкой, но немножко вымученной, немножко тревожной.
– Нет, я еду, – сказал Дийк, кидаясь за своей курткой, и Рэнди с растерянностью, но и с возбуждением увидел ухмылку Дийка – бесшабашную и чуть сумасшедшую. Они жили вместе уже три года – Футболист и Мозгач, Сеско и Панчо, Бэтмен и Робин, – и Рэнди хорошо знал эту ухмылку. Дийк не валял дурака, он намеревался сделать это и мысленно был уже на полпути туда.
На языке у него вертелось «брось, Сеско, только не я», но он не успел произнести эти слова, как Лаверн вскочила с тем же сумасшедшим, хмельным выражением в глазах (или это было пиво?):
– Я – за!
– Так едем! – Дийк оглянулся на Рэнди. – Как ты, Панчо?
Тут Рэнди взглянул на Рейчел и уловил в ее глазах отчаяние. Что до него, то Дийк и Лаверн могли смотаться вместе на озеро Каскейд, а потом вязнуть в снегу всю ночь на скорости сорока миль; нет, его не обрадует, если он узнает, что они вытрахивали друг другу мозги… – и не удивит. Но выражение в глазах Рейчел, эта тоска…
– А-а-ах, СЕСКО! – крикнул Рэнди.
– А-а-ах, ПАНЧО! – радостно крикнул в ответ Дийк.
Они хлопнули ладонью о ладонь.
Рэнди был на полдороге к плоту, когда заметил темное пятно в воде. Оно было за плотом, левее него и ближе к середине озера. Еще пять минут, и он не отличил бы его от теней сгущающихся сумерек… если бы вообще заметил. «Мазутное пятно?» – подумал он, все еще с силой рассекая воду, смутно осознавая всплески рук и ног девушек за спиной. Но откуда в октябре на пустынном озере могло появиться мазутное пятно? И оно такое странно круглое и маленькое – никак не больше пяти футов в диаметре…
– У-у-ух! – снова закричал Дийк, и Рэнди посмотрел в его сторону. Дийк поднимался по лесенке сбоку плота, встряхиваясь точно собака. – Как делишки, Панчо?
– Отлично! – крикнул он в ответ, поднажав. Вообще-то все оказалось значительно лучше, чем ему показалось сначала: просто надо было двигаться. По его телу разливалась теплота, а мотор работал вовсю. Он чувствовал, как его сердце гонит кровь на повышенных оборотах, прогревая его изнутри. У его родителей был дом на мысе Код, и там водичка бывала похолоднее этой в середине июля.
– Панчо, ты думаешь, что сейчас тебе скверно, погоди, пока не выберешься сюда! – злорадно завопил Дийк. Он подпрыгивал так, что плот раскачивался, и растирал тело обеими руками.
Рэнди забыл про мазутное пятно, пока его пальцы не уцепились за грубые выкрашенные белой краской ступеньки лестницы со стороны берега. И тут увидел его вновь. Оно немного приблизилось. Круглая темная блямба на воде вроде большой родинки, колышущаяся на пологих волнах. Прежде оно было ярдах в сорока от плота. А теперь расстояние сократилось вдвое.
Как это может быть? Как…
Тут он вылез из воды, и холодный воздух обжег ему кожу, обжег даже сильнее, чем вода, когда он в нее окунулся.
– У-у-ух, хреновина! – взвыл он со смехом, весь дрожа и ежась в мокрых трусах.
– Панчо, ты есть ля большая жопа, – упоенно заявил Дийк. – Порядком прохладился? И уже трезвый? – добавил он, втаскивая Рэнди на плот.
– Я трезвый! Я трезвый! – Он принялся прыгать, как раньше Дийк, хлопая скрещенными руками по груди и животу. Они повернулись и посмотрели на девушек.
Рейчел обогнала Лаверн, которая плыла по-собачьи, и к тому же, как собака с притупившимися инстинктами.
– Вы, дамочки, в порядке? – заорал Дийк.
– Иди к черту, индюк! – откликнулась Лаверн, и Дийк опять захохотал.
Рэнди посмотрел вбок и увидел, что странное круглое пятно еще приблизилось – на десять ярдов – и продолжает приближаться. Оно плыло, круглое, симметричное, точно верх стального барабана, но оно колыхалось с волнами и, значит, не могло быть верхней частью твердого предмета. Внезапно его охватил страх – безотчетный, но очень сильный.
– Плывите! – закричал он девушкам и нагнулся, чтобы схватить Рейчел за руку, когда она достигла лесенки; втащил ее на плот – она сильно стукнулась коленом, – он услышал звук удара.
– Ай! Э-эй! Что ты…
Лаверн оставалось одолеть футов десять. Рэнди снова поглядел вбок и увидел, что круглое нечто касается стороны плота, обращенной от берега. Оно было темным, как мазут, но он не сомневался, что мазут тут ни при чем – слишком уж оно темное, слишком плотное, слишком… ровное.
– Рэнди, ты мне чуть ногу не сломал! Это, по-твоему, шутка…
– Лаверн! ПЛЫВИ! – Теперь это был не просто страх, теперь это был ужас.
Лаверн откинула голову, возможно, не различив ужаса, но хотя бы уловив требование поторопиться. Ее лицо выразило недоумение, но она сильнее заработала руками, сокращая расстояние до лесенки.
– Рэнди, да что с тобой? – спросил Дийк.
Рэнди снова посмотрел вбок и увидел, что нечто изогнулось, огибая угол плота. На мгновение оно обрело сходство с Пэкменом, фигурой видеоигры, разинувшей рот, чтобы глотать электронные пирожки. Затем угол остался позади, и оно заскользило вдоль плота, причем дуга впереди вытянулась в прямую линию.
– Помоги мне втащить ее! – буркнул Рэнди Дийку и потянулся за рукой Лаверн. – Быстрее!
Дийк добродушно пожал плечами и ухватил другую руку Лаверн. Они вытащили ее из воды на плот буквально за секунду до того, как черное нечто скользнуло мимо лесенки и его края сморщились, огибая стойки.
– Рэнди, ты спятил? – Лаверн запыхалась, и в ее голосе слышался испуг. Сквозь бюстгальтер четко проглядывали соски, вытянутые в холодные твердые острия.
– Вон то, – сказал Рэнди, указывая. – Дийк? Что это?
Дийк увидел. Оно достигло левого угла плота, чуть отплыло, вновь обретя круглую форму, и теперь просто лежало на воде. Все четверо уставились на него.
– Мазутное пятно, наверное, – сказал Дийк.
– Ты мне колено ободрал, – сказала Рейчел, поглядев на темное нечто в воде, а потом на Рэнди. – Ты…
– Это не мазут, – сказал Рэнди. – Ты когда-нибудь видел совершенно круглое мазутное пятно? Эта штука смахивает на днище бочки.
– Я вообще в жизни ни одного мазутного пятна не видел, – ответил Дийк. Говорил он с Рэнди, но смотрел на Лаверн. Трусики Лаверн были почти такими же прозрачными, как бюстгальтер. Мокрый шелк подчеркивал треугольничек между ногами, плотненькие полумесяцы ягодиц. – Я вообще в них не верю. Я же из Миссури.
– Я буду вся в синяках, – сказала Рейчел, но гнев исчез из ее голоса: она видела, как Дийк смотрел на Лаверн.
– Господи, ну и замерзла же я! – сказала Лаверн и изящно задрожала.
– Оно подбиралось к девушкам, – сказал Рэнди.
– Да ладно тебе, Панчо! Мне казалось, ты сказал, что протрезвел.
– Оно подбиралось к девушкам, – повторил Рэнди упрямо и подумал: «Никто не знает, что мы здесь. Никто!»
– А ты-то мазутные пятна видел, Панчо? – Дийк обнял голые плечи Лаверн с той же рассеянностью, с какой раньше погладил грудь Рейчел. К грудям Лаверн он не прикасался – по крайней мере пока, – но его ладонь была совсем рядом. Рэнди обнаружил, что ему, в сущности, все равно, а не все равно – это черное круглое пятно на воде.
– Видел четыре года назад у мыса Код, – сказал он. – Мы вытаскивали птиц из прибоя, пытались очистить их…
– Экологично, Панчо, – одобрительно сказал Дийк. – Очинно экологично, моя так понимает.
Рэнди сказал:
– Вонючая липкая грязь по всей поверхности. Полосы, языки. Выглядело совсем иначе. Понимаешь, не было компактности.
«То выглядело несчастной случайностью, – хотелось ему сказать. – А это на случайность не похоже; оно тут словно бы с какой-то целью».
– Я хочу вернуться, – сказала Рейчел. Все еще глядя на Дийка и Лаверн. Рэнди заметил в ее лице глухую боль. Наверное, она не знает, что это заметно, решил он.
– Так возвращайся, – сказала Лаверн. Выражение на ее лице… «ясность абсолютного торжества», – подумал Рэнди, и если в мысли и было велеречие, оно выражало именно то, что следовало. Выражение это не было адресовано именно Рейчел… но Лаверн даже не пыталась скрыть его.
Она сделала шаг к Дийку – только шаг и разделял их. Ее бедро чуть коснулось его бедра. На мгновение внимание Рэнди отвлеклось от того, что плавало на воде, и сосредоточилось на Лаверн с почти упоительной ненавистью. Он ни разу не ударил ни одну девушку, но в эту минуту мог бы ударить ее с подлинным наслаждением. Не потому что любил ее (слегка увлекся ею – да, отнюдь не слегка хотел ее – да, и сильно взревновал, когда она начала наезжать на Дийка – о да, но девушку, которую он любил бы по-настоящему, он никогда бы на пятнадцать миль к Дийку не подпустил, если на то пошло), а потому что знал это выражение на лице Рейчел, знал, как это выражение ощущается внутри.
– Я боюсь, – сказала Рейчел.
– Мазутного пятна? – недоверчиво спросила Лаверн и расхохоталась. И вновь Рэнди неудержимо захотелось ударить ее – размахнуться и влепить пощечину открытой ладонью, чтобы стереть эту подленькую надменность с ее лица и оставить на щеке след – синяк в форме ладони с растопыренными пальцами.
– Давай поглядим, как назад поплывешь ты, – сказал Рэнди. Лаверн снисходительно ему улыбнулась.
– Я еще не готова вернуться, – сказала она, словно объясняя ребенку, потом поглядела на небо и на Дийка. – Я хочу поглядеть, как загорятся звезды.
Рейчел была невысокой, хорошенькой, словно бы шаловливой, но в ней сквозила какая-то неуверенность, напомнившая Рэнди нью-йоркских девушек: утром они торопятся на работу в щегольских юбочках с разрезом спереди или сбоку, и выражение у них такое же – чуть невротичное. Глаза Рейчел всегда блестели, но задор ли придавал им эту живость или просто невнятная тревога?
Дийк обычно предпочитал высоких девушек с темными волосами, с сонными, томными глазами, и Рэнди понял, что между Дийком и Рейчел теперь все кончено – что бы то ни было: что-то простое и, может быть, чуть скучноватое для него, что-то глубокое и сложное и, вероятно, мучительное для нее. Это кончилось так бесповоротно и внезапно, что Рэнди почти услышал треск – с каким ломают о колена сухую ветку.
Он был застенчив, но теперь он подошел к Рейчел и обнял ее за плечи. Она на секунду подняла глаза, несчастные, но благодарные ему за эту поддержку, и он обрадовался, что сумел чуть-чуть помочь ей. И вновь он заметил сходство с кем-то. Что-то в ее лице, в ее выражении…
Какая-то телевизионная игра? Реклама крекеров, вафель или еще какой-то чертовой дряни? И тут он понял – она была похожа на Сэнди Данкен, актрису, которая играла в новой постановке «Питера Пэна» на Бродвее.
– Что это? – спросила она. – Рэнди? Что это?
– Не знаю.
Он посмотрел на Дийка и увидел, что Дийк смотрит на него с этой знакомой улыбкой, в которой было больше дружеской фамильярности, чем пренебрежения… но пренебрежение в ней было. Возможно, Дийк даже не подозревал об этом, но оно было. Выражение говорило: «Ну вот, старина Рэнди с его мнительностью обмочил свои пеленочки». Рэнди полагалось подать реплику: «Это, ну, черное, пустяки. Не беспокойся. Оно уплывет». Ну что-нибудь в таком роде. Но он промолчал. Пусть Дийк улыбается. Черное пятно на воде пугало его. По-настоящему.
Рейчел отошла от Рэнди и грациозно опустилась на колени в том углу плота, который был ближе всего к пятну, и на миг сходство стало еще более четким: девушка на этикетках «Уайт-Рок». Сэнди Данкен на этикетках «Уайт-Рок», поправило его сознание. Ее волосы, белокурые, жестковатые, коротко остриженные, влажно облепили красивый череп. На ее лопатках над белой полоской бюстгальтера кожа пошла пупырышками от холода.
– Не свались в воду, Рейч, – сказала Лаверн, сияя злорадством.
– Прекрати, Лаверн, – сказал Дийк, все еще улыбаясь.
Рэнди поглядел, как они стоят на середине плота, небрежно обнимая друг друга за талию, чуть соприкасаясь бедрами, и перевел взгляд назад на Рейчел. По его спинному мозгу степным пожаром пронеслась тревога – и дальше по всем нервам. Черное пятно вдвое сократило расстояние между собой и углом плота, где Рейчел на коленях глядела на него. Раньше от плота его отделяли футов семь. Теперь – не больше трех. И он увидел странное выражение в ее глазах – какую-то круглую пустоту, которая пугающе напоминала круглую черноту того, что плавало на воде.
«А теперь это Сэнди Данкен сидит на этикетке «Уайт-Рок» и делает вид, будто ее завораживает восхитительный, богатый оттенками вкус медовой коврижки фирмы «Набиско», – пришла ему в голову нелепая мысль, и, чувствуя, что его сердце начинает работать бешено, как тогда в воде, он крикнул:
– Отойди от края, Рейчел!
И тут все начало происходить стремительно – с быстротой рвущихся шутих. И все-таки он видел и слышал все по отдельности с абсолютной адской четкостью. Словно каждый момент был заключен в собственную капсулу.
Лаверн засмеялась – в ясный день во дворе колледжа так могла бы засмеяться любая студентка, но здесь, в сгущающихся сумерках, смех этот прозвучал как злорадное хихиканье ведьмы, помешивающей в котле колдовское зелье.
– Рейчел, может, тебе лучше ото… – сказал Дийк, но она перебила его почти наверное в первый раз в жизни и, безусловно, в последний.
– Оно цветное! – воскликнула она с бесконечным трепетным изумлением. Ее глаза были устремлены на черное пятно в воде с невыразимым восторгом, и на миг Рэнди показалось, что он видит то, о чем она говорила, – цвета, да, цвета, заворачивающиеся вовнутрь яркими спиралями. Затем краски исчезли, и вновь – ничего, кроме тусклой матовой черноты. – Такие изумительные краски!
– Рейчел!
Она потянулась к пятну, наклоняясь вперед, ее белая рука в узорах пупырышек от плеча, ее пальцы опустились к пятну, чтобы прикоснуться к нему, и Рэнди заметил, что она обгрызла ногти почти до мяса.
– РЕЙ…
Он почувствовал, как накренился плот, когда Дийк шагнул к ним, и в тот же момент нагнулся к ней, смутно сознавая, что не хочет, чтобы от воды ее оттащил Дийк.
И тут Рейчел коснулась воды – только указательным пальцем, и от него побежали крохотные кольца ряби. А пятно уже достигло его. Рэнди услышал ее вскрик, и внезапно восторг исчез из ее глаз, сменившись смертной мукой.
Черное вязкое вещество устремилось вверх по ее руке, точно ил… и Рэнди увидел, как под чернотой ее кожа растворяется. Рейчел открыла рот и закричала. И начала крениться к воде. Слепо она протянула другую руку к Рэнди, он попытался схватить ее. Их пальцы соприкоснулись. Она посмотрела ему в глаза, все еще жутко похожая на Сэнди Данкен. А потом с всплеском упала в воду.
Черное пятно заколыхалось над местом ее падения.
– ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? – кричала у них за спиной Лаверн. – ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? ОНА УПАЛА В ВОДУ? ЧТО С НЕЙ СЛУЧИЛОСЬ?
Рэнди шагнул вперед, собираясь прыгнуть за ней, и Дийк с небрежной силой оттащил его от края.
– Нет! – сказал он со страхом в голосе, что было совсем на него не похоже.
Все трое увидели, как она поднялась к поверхности отчаянным усилием. Ее руки поднялись из воды, замахали… нет, не руки. Одна рука. Другую покрывали фестоны черной пленки на чем-то багровом, пронизанном сухожилиями, на чем-то похожем на пласт мяса, свернутый в рулет.
– Помогите! – вскрикнула Рейчел. Ее глаза вспыхивали, сверкали на них, куда-то в сторону, на них, в сторону – глаза, ее глаза были точно два фонаря, которыми бессмысленно сигналят во тьме. Она взбила воду в пену. – Помогите больно пожалуйста помогите больно БОЛЬНО БООООЛЬНООО…
Рэнди упал, когда Дийк оттащил его, но теперь он поднялся с досок и, спотыкаясь, кинулся туда, не в силах игнорировать этот вопль. Он хотел прыгнуть в воду, но Дийк сграбастал его, обхватил могучими ручищами его узкую грудь.
– Нет, она же мертва, – хрипло зашептал он. – Черт, неужели ты не видишь? Она МЕРТВА, Панчо.
Внезапно густая чернота заскользила по лицу Рейчел, точно занавеска, и ее вопль был заглушен, а затем оборвался. Теперь черное, казалось, заматывало ее перекрещивающимися веревками. Рэнди видел, как оно въедалось в нее, будто кислота, и тут ее сонная артерия начала выбрасывать темную струю, а оно выбросило ложноножку, перехватывая бьющую кровь. Он не верил тому, что видел, не мог понять… но сомнений не было: ни ощущения, что он теряет рассудок, ни тайной надежды, что это сон или галлюцинация.
Лаверн кричала. Рэнди оглянулся на нее как раз вовремя, чтобы увидеть ладонь, прижатую к ее глазам в мелодраматичном жесте героини немого фильма. Он думал, что засмеется, скажет ей об этом, но обнаружил, что не в силах произнести ни звука.
Он посмотрел на Рейчел. От Рейчел уже почти ничего не осталось. Ее безумные попытки вырваться перешли просто в судорожные подергивания. Чернота обволакивала ее («И стала больше, – подумал Рэнди, – конечно, больше!») – с тупой необоримой мощью. Он увидел, как рука Рейчел ударила по черноте и прилипла к ней, будто к клею на мушиной бумаге, увидел, как рука была поглощена. Теперь остался только абрис ее фигуры, но не в воде, а внутри черноты, и она не переворачивалась, ее переворачивали, и это уже утрачивало сходство с ее фигурой. Мелькнуло что-то белое. «Кость!» – с омерзением подумал Рэнди, беспомощно отвернулся, и его вытошнило за край плота. Лаверн все еще кричала. Потом раздался глухой шлепок, крики оборвались, сменились хныканьем.
«Он ее ударил, – подумал Рэнди. – Я и сам хотел, помнишь?»
Он попятился, утирая рот, испытывая слабость и тошноту. И страх. Такой страх, что был способен думать лишь крохотным уголком мозга. Еще немного, и он сам закричит. И тогда Дийку придется дать ему пощечину. Дийк панике не поддастся, о нет! Дийк – материал, из которого делают героев. «На футбольном поле надо быть героем, чтобы нравиться красоткам», – зазвучала в его сознании забористая песенка. И тут он услышал, что Дийк говорит с ним, и поглядел на небо, стараясь, чтобы в голове прояснилось, чтобы отогнать видение того, как фигура Рейчел утрачивает человечность, превращается в комья, а чернота пожирает их. Он не хотел, чтобы Дийк отвесил ему пощечину, как Лаверн.
Он поглядел на небо и обнаружил, что там уже загорелись первые звезды – угасли на западе последние отблески дня, и ковш Большой Медведицы обозначился полностью.
– Ах, Сееееско, – выдавил он из себя. – Моя думай, мы на этот раз сильно вляпались.
– Что оно такое? – Его рука опустилась на плечо Рэнди, стискивая и проминая его до боли. – Оно ее съело, ты видел? Оно СЪЕЛО ее, СЪЕЛО ЦЕЛИКОМ, хреновина. Так что оно такое?
– Не знаю. Ты что – не слышал? Я же уже говорил.
– Ты обязан знать, хреновый ты комок мозгов, ты же все научные программы проходишь! – Теперь и Дийк вопил, и это помогло Рэнди взять себя немного в руки.
– Ни в одной научной книге я ни о чем подобном не читал, – ответил Рэнди. – В последний раз я видел что-то подобное в «Жутком зрелище» в День всех святых, когда мне было двенадцать.
…А оно уже вновь обрело свою круглую форму. И лежало на воде в десяти футах от плота.
– Оно стало больше! – охнула Лаверн.
Когда Рэнди увидел пятно в первый раз, он определил его диаметр примерно в пять футов. Теперь оно было не менее восьми футов в поперечнике.
– ОНО СТАЛО БОЛЬШЕ, ПОТОМУ ЧТО СЪЕЛО РЕЙЧЕЛ! – взвизгнула Лаверн и снова принялась кричать.
– Прекрати, не то я тебе челюсть сломаю, – сказал Дийк, и она прекратила, но не сразу, а замирая, как музыка на пластинке, если вдруг выключить ток, не сняв иглу. Глаза у нее стали громадными.
Дийк оглянулся на Рэнди.
– Ты в порядке, Панчо?
– Не знаю. Наверное.
– Молодец! – Дийк попытался улыбнуться, и Рэнди с тревогой заметил, что его попытка увенчивается успехом. Неужели что-то в Дийке наслаждается происходящим? – Так тебе неизвестно, что это может быть такое?
Рэнди покачал головой. Может, это все-таки мазутное пятно… или было им, пока что-то его не изменило? Может, космические лучи пронизали его под определенным углом? А может, Артур Годфри пописал на него атомной закваской, кто знает? Кто МОЖЕТ знать?
– Как по-твоему, мы сумеем проплыть мимо него? – не отступал Дийк, тряся Рэнди за плечо.
– Не-е-т! – взвизгнула Лаверн.
– Прекрати, не то я тебя прикончу, – сказал Дийк, снова повышая голос. – Я не шучу.
– Ты видел, как быстро оно захватило Рейчел, – сказал Рэнди.
– Может, оно тогда было голодным, – возразил Дийк. – А теперь насытилось.
Рэнди вспомнилось, как Рейчел стояла на коленях в углу плота, такая неподвижная и такая хорошенькая в бюстгальтере и трусиках. В горле у него вновь поднялся тошнотный комок.
– Возьми и попробуй, – сказал он Дийку.
Дийк ухмыльнулся, совсем невесело.
– Эх, Панчо.
– Эх, Сеско.
– Я хочу вернуться домой, – сказала Лаверн боязливым шепотом. – А?
Они не ответили.
– Значит, ждем, пока оно уплывет. Оно приплыло, значит, и уплывет, – сказал Дийк.
– Может быть, – сказал Рэнди.
Дийк взглянул на него. В полумраке лицо Дийка выражало свирепую сосредоточенность…
– Может быть? Что это за хреновина – может быть?
– Мы приплыли, и оно приплыло. Я видел. Будто учуяло нас. Если оно насытилось, как ты сказал, то уплывет. Скорее всего. А если еще хочет жратвы… – Он пожал плечами.
Дийк задумался, наклонив голову. С его коротких волос все еще падали капли.
– Подождем, – сказал он. – Пусть жрет рыбу.
Прошло четверть часа. Они молчали. Похолодало. Температура понизилась градусов до десяти, а они все трое были в нижнем белье. Через десять минут Рэнди услышал отрывистую дробь, которую выбивали его зубы. Лаверн попыталась прижаться к Дийку, и он ее оттолкнул – мягко, но достаточно решительно.
– Оставь меня пока в покое, – сказал он.
Тогда она села, скрестив руки на груди, сжав пальцами локти и дрожа мелкой дрожью. Она поглядела на Рэнди, и ее глаза сказали, что он может подойти к ней снова: обнять рукой ее плечи – теперь можно.
А он отвел взгляд – снова на черный круг на воде. Оно просто плавало там, не приближаясь, но и не удаляясь. Он поглядел в сторону берега. Призрачно-белесый полумесяц пляжа, который, казалось, плыл куда-то. Деревья дальше слагались в темную бугристую линию горизонта. Ему показалось, что он различает «камаро» Дийка, но полной уверенности у него не было.
– Мы просто сорвались с места и поехали, – сказал Дийк.
– Вот именно, – сказал Рэнди.
– Никого не предупредили.
– Да.
– Так что никто не знает, что мы здесь.
– Да.
– Перестаньте! – крикнула Лаверн. – Перестаньте, вы меня пугаете!
– Закупори дырку для пирожков, – рассеянно сказал Дийк, и Рэнди невольно засмеялся – сколько бы Дийк ни повторял эту фразу, она его смешила. – Если нам придется провести ночь тут, проведем. Завтра кто-нибудь услышит, как мы зовем. Мы ведь не в австралийской пустыне, а, Рэнди?
Рэнди промолчал.
– Верно?
– Ты знаешь, где мы, – сказал Рэнди. – Знаешь не хуже меня. Мы свернули с сорок первого шоссе, проехали восемь миль по боковой дороге…
– С коттеджами через каждые пятьдесят футов.
– С ЛЕТНИМИ коттеджами. Сейчас октябрь. В них никто не живет, ни в единой хреновине. Мы добрались сюда, и тебе пришлось объехать чертовы ворота с предупреждениями «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ» на каждом шагу…
– И что? Сторож… – Дийк теперь словно бы злился, терял контроль над собой. Испугался? В первый раз за этот вечер, в первый раз за этот месяц, за этот год, а может, в первый раз за всю жизнь? До чего же грозная мысль! Дийк лишается девственной плевы бесстрашия. Рэнди не был полностью в этом уверен, но и не исключал такой ситуации, и она доставляла ему извращенное удовольствие.
– Тут нечего украсть, нечего переломать или изгадить, – сказал он. – Если сторож и имеется, так он, вероятно, заглядывает сюда раза два в месяц.
– Охотники…
– Да, конечно. В следующем месяце, – сказал Рэнди и закрыл рот так, что зубы щелкнули. Ему удалось напугать и себя.
– Может, оно нас не тронет, – сказала Лаверн, и ее губы сложились в жалкое подобие улыбки. – Может, оно просто… ну, понимаете… не тронет нас.
– Может, и медведи летают, – сказал Дийк.
– Оно задвигалось, – сказал Рэнди.
Лаверн вскочила на ноги. Дийк подошел к Рэнди, на мгновение плот накренился, так что сердце Рэнди от испуга перешло на галоп, а Лаверн снова пронзительно взвизгнула. Тут Дийк попятился, плот выровнялся, хотя левый угол (если смотреть на берег) остался погруженным чуть-чуть больше.
Оно приблизилось с маслянистой пугающей скоростью, и в этот момент Рэнди увидел цвета, которые видела Рейчел, – фантастические алые, желтые и голубые краски закручивались в спирали и скользили по эбеновой поверхности, напоминавшей размягчившийся пластилин или полузастывший вар. Оно поднималось и опускалось с волнами, и это меняло краски, заставляло их закручиваться и смешиваться. Рэнди осознал, что вот-вот упадет, упадет прямо в него, он почувствовал, что клонится…
Из последних сил он ударил себя правым кулаком по носу – жестом, каким человек старается унять кашель, но чуть повыше и куда сильнее. Нос пронизала раскаленная боль, он почувствовал побежавшие по лицу теплые струйки крови и тогда сумел отступить на шаг с криком:
– Не смотри на него, Дийк! Не смотри прямо на него, его цвета гипнотизируют!
– Оно пытается подлезть под плот, – угрюмо сказал Дийк. – Что это за дерьмо, Панчо?
Рэнди посмотрел, посмотрел очень внимательно. Он увидел, что оно трется о край плота, сплющившись в подобие половины пиццы. На секунду могло показаться, что оно громоздится там, утолщается, и Рэнди вдруг представилось, что оно поднимется настолько, чтобы перелиться на плот.
И тут оно протиснулось под плот. Ему почудилось, что он слышит шорох, грубый шорох, будто рулон брезента протаскивали сквозь узкое окно… но возможно, у него просто сдали нервы.
– Оно пролезло под плот? – спросила Лаверн, и в ее тоне послышалась странная беззаботность, словно она просто изо всех сил старалась поддержать разговор, но она не говорила, а кричала: – Оно пролезло под плот? Оно под нами?
– Да, – сказал Дийк и посмотрел на Рэнди. – Я попробую доплыть до берега, – сказал он. – Если оно там, у меня есть все шансы.
– Нет! – взвизгнула Лаверн. – Нет, не оставляй нас здесь… не…
– Я плаваю быстро, – сказал Дийк, глядя на Рэнди и полностью игнорируя Лаверн. – Но плыть надо, пока оно под плотом.
Сознание Рэнди словно мчалось со скоростью реактивного самолета – по-своему, по сально-тошнотворному это было упоительно. Как те последние несколько секунд перед тем, как ты сблюешь в воздушную струю дешевой ярмарочной карусели. Это был момент, чтобы услышать, как позвякивают друг о друга пустые бочки под плотом, как сухо шелестят листья на деревьях за пляжем под легким порывом ветра, чтобы задуматься, почему оно забралось под плот.
– Да, – сказал он. – Но не думаю, что ты доплывешь.
– Доплыву, – сказал Дийк и направился к краю плота.
Сделал два шага и остановился.
Его дыхание уже участилось, мозг готовил сердце и легкие к тому, чтобы проплыть пятьдесят ярдов с неимоверной быстротой, но теперь дыхание остановилось, как остановился он сам. Просто остановилось на половине вдоха. Он повернул голову, и Рэнди увидел, как вздулись сухожилия его шеи.
– Панч… – сказал Дийк изумленным, придушенным голосом и начал кричать.
Он кричал с поражающей силой, оглушающий баритональный рев поднимался до высоты пронзительного сопрано. Вопли были такими громкими, что от берега доносилось призрачное эхо. Сперва Рэнди показалось, что Дийк просто кричит, но затем он уловил слово… нет, два слова, одни и те же слова опять, опять и опять.
– МОЯ НОГА! – вопил Дийк. – МОЯ НОГА! МОЯ НОГА! МОЯ НОГА!
Рэнди поглядел вниз. Ступня Дийка как-то странно уходила в плот. Причина была очевидной, но сознание Рэнди сначала отказывалось ее принять – слишком уж невероятно, слишком бредово-гротескно. На его глазах ступня затаскивалась между двумя досками настила.
Затем он увидел черное поблескивание перед пальцами и за пяткой, черное сияние, кишащее зловещими красками.
Оно ухватило Дийка за ногу. («МОЯ НОГА! – кричал Дийк, словно подтверждая этот элементарный вывод. – МОЯ НОГА, ОЙ, МОЯ НОГА, МОЯ НОГААААА!») Он наступил на щель между досками (по щели пройдешь, свою мать убьешь, заколотился в мозгу Рэнди дурацкий детский стишок), а оно подстерегало внизу. Оно…
– ТЯНИ! – внезапно закричал он. – Тяни, Дийк, чертебядери! ТЯНИ!!!
– Что случилось? – завопила Лаверн, и Рэнди смутно осознал, что она не просто трясет его за плечо, а вонзила в него лопаточки своих ногтей, будто когти. Нет, от нее помощи не дождаться! И он ударил ее локтем в живот, она издала хриплый лающий звук и села на задницу. Он прыгнул к Дийку и ухватил его за руку выше локтя.
Она была твердой, как каррарский мрамор, каждая мышца бугрилась, точно ребра муляжа динозаврского скелета. Тянуть Дийка было словно выдирать из земли дерево с корнями. Глаза Дийка были заведены кверху, к лиловому послезакатному небу, остекленевшие, не верящие, и он кричал, кричал, кричал.
Рэнди поглядел вниз и увидел, что ступня Дийка уже провалилась в щель по щиколотку. Щель была в ширину около четверти дюйма, от силы полдюйма, но его ступня провалилась в нее. По белым доскам растекалась кровь густыми темными ветвящимися струйками. Черная масса вроде нагретого пластика пульсировала в щели вверх-вниз, вверх-вниз, словно билось сердце.
Надо вытащить его. Надо вытащить его побыстрее, или нам уже не суметь его вытащить… держись, Сеско, пожалуйста, держись…
Лаверн встала на ноги и попятилась от искривленного, вопящего Дийка-дерева в центре плота, который плавал на якоре под октябрьскими звездами на озере Каскейд. Она тупо трясла головой, скрестив руки на животе там, где в него вонзился локоть Рэнди.
Дийк всей тяжестью навалился на него, бестолково взмахивая руками. Рэнди поглядел вниз и увидел, что кровь льет из голени Дийка, а голень сужается книзу, как хорошо наточенный карандаш сужается к острию – но только острие тут не было черным, графитным, а белым, – острие было костью, еле видимой.
Черная масса вновь вздулась, высасывая, пожирая.
Дийк мучительно застонал.
Больше ему никогда не бить по мячу этой ногой, КАКОЙ ногой, ха-ха. Вновь он изо всей мочи потянул Дийка, и вновь точно потянул дерево с могучими корнями.
Дийк опять дернулся и теперь испустил долгий сверлящий визг, так что Рэнди отпрянул и сам завизжал, зажимая уши ладонями. Из пор икры и голени Дийка брызнула кровь; коленная чашечка побагровела, вздулась, сопротивляясь безумному давлению, а черное все втаскивало и втаскивало ногу Дийка в узкую щель. Дюйм за дюймом.
Не могу помочь ему. До чего же оно сильно! Не могу помочь ему теперь, мне жаль, Дийк, мне так жаль…
– Обними меня, Рэнди, – закричала Лаверн, вцепляясь в него повсюду, вбуравливая лицо ему в грудь. Такое горячее лицо, что оно, казалось, шипело, соприкасаясь с влагой. – Обними меня, пожалуйста, почему ты не обнимешь меня…
И он обнял ее.
Только позднее Рэнди с ужасом сообразил, что они почти наверное успели бы доплыть до берега, пока черное расправлялось с Дийком… А если бы Лаверн отказалась, он доплыл бы один. Ключи от «камаро» лежали в кармане джинсов Дийка там, на пляже. Он смог бы, но понял он, что смог бы, когда было уже поздно.
Дийк умер, когда в узкой щели между досками начало исчезать его бедро. Он уже несколько минут как перестал кричать. У него вырывалось только густое сиропное бульканье. Потом оборвалось и оно. Когда он потерял сознание и упал ничком, Рэнди услышал, как остатки бедренной кости его правой ноги переломились, будто хрустнула сырая ветка.
Секунду спустя Дийк поднял голову, смутно посмотрел вокруг и открыл рот. Рэнди думал, что он снова закричит. Но он изверг струю крови, такой густой, что она казалась затвердевшей. Теплые брызги оросили Рэнди и Лаверн, которая опять завопила, уже совсем хрипло.
– ОООХ! – кричала она, а ее лицо искажала гримаса полубезумной гадливости. – ОООХ! Кровь. Оооох, кровь! КРОВЬ! – Она пыталась стереть брызги, но только размазывала их по своему телу.
Кровь текла из глаз Дийка, вырываясь наружу с такой силой, что они выпучились почти комично. Рэнди подумал: «Еще говорят о живучести! Черт! Только поглядите на это. Он же прямо насос в человеческом облике! Господи! Господи! Господи!»
Кровь струилась из обоих ушей Дийка. Его лицо превратилось в жуткую багровую репу, раздулось до бесформенности под воздействием немыслимого гидростатического давления, направленного изнутри наружу; это было лицо человека, которого сдавила в медвежьих объятиях чудовищная и непознаваемая сила.
И тут все милосердно кончилось.
Дийк снова рухнул ничком, его волосы свисали с окровавленных досок плота, и Рэнди увидел с тошнотворным изумлением, что кровоточил даже его скальп.
Звуки из-под плота. Звуки всасывания.
И вот тут-то в его перегруженном, почти меркнувшем сознании и мелькнуло, что он мог бы поплыть к берегу, имея все шансы добраться до него. Но Лаверн тяжело обвисла у него на руках, зловеще тяжело; он поглядел на ее почти идиотичное лицо, приподнял веко, увидел только белок и понял, что она не в обмороке, а в глубочайшем шоке.
Рэнди оглядел плот. Конечно, можно было бы ее положить, но доски были лишь в фут шириной. Летом на плоту крепилась вышка для ныряния, но вот ее демонтировали и убрали до следующего сезона. И остался только настил плота – четырнадцать досок, каждая в фут шириной и в двадцать футов длиной. И положить ее значило бы накрыть ее бесчувственным телом несколько щелей между ними.
По щели пройдешь, свою мать убьешь.
Заткнись.
И тут среди адских теней его сознание шепнуло: Все равно сделай. Положи ее и плыви.
Но он не сделал. Не мог. Жуткое чувство вины нахлынуло на него при этой мысли. И он держал ее, ощущая мягкое неумолимое давление на его руки и спину. Она была высокой девушкой.
Дийк опускался все ниже.
Рэнди держал Лаверн на ноющих руках и смотрел, как это происходит. Он не хотел и на долгие секунды, которые могли быть и минутами, отворачивал лицо, но его взгляд всякий раз возвращался и возвращался.
Едва Дийк умер, как происходящее вроде бы убыстрилось.
Его правая нога исчезла совсем, а левая вытягивалась все дальше и дальше, так что он смахивал на гимнаста, делающего немыслимый шпагат. Хрустнул его таз, будто разламываемая куриная дужка, и тут, когда живот Дийка начал зловеще вздуваться от давления изнутри, Рэнди отвел глаза надолго, стараясь не слышать влажного чмоканья, стараясь сосредоточиться на боли в ноющих плечах и руках. Может быть, ему удалось бы привести ее в чувство, подумалось ему, но пока лучше эта боль. Она отвлекает.
Сзади донесся звук, будто крепкие зубы захрустели горстью леденцов. Когда он оглянулся, в щель протискивались ребра Дийка. Его руки вскинулись, раздвинулись – он выглядел точно омерзительная пародия на Ричарда Никсона, когда тот поднимал руки в победоносном V, которое приводило в исступление демонстрантов в шестидесятых и семидесятых годах.
Глаза у него были открыты. Он высунул язык, будто дразня Рэнди.
Рэнди опять посмотрел в сторону. Через озеро. «Высматривай огоньки, – велел он себе. Он знал, что там нет ни единого огонька, но все равно велел. – Высматривай огоньки, кто-то же проводит неделю в своем коттедже, деревья в осеннем наряде, нельзя упустить, захвати «Никон», родители будут от таких слайдов в восторге».
Когда он снова поглядел, руки Дийка были вытянуты прямо вверх. Он уже не был Никсоном, теперь он был судьей на поле, сигналящим, что очко засчитано.
Голова Дийка словно покоилась на досках.
Глаза его все еще были открыты.
Язык его все еще торчал наружу.
– А-а-ах, Сеско, – пробормотал Рэнди и снова отвел взгляд. Его руки и плечи теперь просто вопили от боли, но он продолжал держать ее. И смотрел на дальний берег озера. Дальний берег озера окутывала темнота. На черном небе россыпи звезд, разлитое холодное молоко, каким-то образом повисшее в вышине.
Минуты шли. Наверное, его уже нет. Можешь поглядеть. Ладно, ага, хорошо. Но не смотри. Просто на всякий случай. Договорились? Договорились. Абсолютно. Так говорим мы все, и так говорим все мы.
А потому он посмотрел – как раз чтобы увидеть исчезающие пальцы Дийка. Они шевелились – вероятно, движение воды под плотом передавалось неведомому нечто, которое поймало Дийка, а от него – пальцам Дийка. Вероятно. Вероятно. Но Рэнди чудилось, что Дийк машет ему на прощание. Сеско Кид машет свое adiоs. В первый раз его сознание тошнотворно качнулось – оно, казалось, накренялось, как накренился плот, когда они все четверо встали у одного края. Оно уравновесилось, но Рэнди понял, что безумие, настоящее сумасшествие, быть может, совсем рядом.
Футбольное кольцо Дийка – «Конференция 1981» – медленно заскользило вверх по среднему пальцу правой руки. Звездный свет обрамил золото, замерцал в крохотных бороздках между выгравированными числами: 19 по одну сторону красноватого камня, 81 по другую. Кольцо соскользнуло с пальца. Кольцо было слишком широким для щели и, естественно, протиснуться сквозь нее не могло.
Оно лежало на доске. Единственное, что осталось от Дийка. Дийк исчез. Больше не будет темноволосых девушек с томными глазами, и он не хлестнет Рэнди мокрым полотенцем по голой заднице, выходя из душа, не прорвется через поле с мячом под вопли повскакавших на ноги болельщиков, пока энтузиасты ходят колесом у боковой линии. Не будет больше бешеной езды в «камаро» по ночам под «Ребята все вернулись в город», оглушительно рвущееся из магнитофона. Больше не будет Сеско Кида.
И опять это слабое шуршание – сквозь узенькое окно протаскивают сверток брезента.
Рэнди посмотрел вниз на свои босые ступни. И увидел, что щели справа и слева от них внезапно заполнились лоснящейся чернотой. Глаза у него выпучились. Он вспомнил, как кровь вырывалась изо рта Дийка струей, будто скрученный жгут, как глаза Дийка вылезали из орбит, будто на пружинах, пока кровоизлияния, вызванные гидростатическим давлением, превращали его мозг в кашу.
Оно чует меня. Оно знает, что я тут. Может оно вылезти наверх? Может оно подняться сквозь щели? Может? Может?
Он смотрел вниз, забыв про тяжесть бесчувственного тела Лаверн, завороженный грозностью этого вопроса, стараясь представить себе, какое ощущение возникнет, когда оно перельется через его ступни, когда вопьется в него.
Лоснящаяся чернота выпятилась почти до верхнего края щелей (Рэнди, сам того не замечая, поднялся на цыпочки), а затем опала. Шелест брезента возобновился. И внезапно Рэнди снова увидел его на открытой воде, огромную черную родинку, теперь около пятнадцати футов в поперечнике. Оно колыхалось на легкой ряби, приподнималось и опускалось, приподнималось и опускалось, и когда Рэнди увидел пульсирующие в нем краски, он с трудом, но отвел глаза.
Он опустил Лаверн на доски, и едва его мышцы расслабились, как у него затряслись руки. Не обращая на это внимания, он встал на колени рядом с ней – ее волосы черным веером раскинулись по белым доскам. Он стоял на коленях и следил за черной родинкой на воде, готовый сразу же поднять Лаверн, если пятно сдвинется с места.
И начал легонько бить ее по щекам, по правой, по левой, по правой, по левой, точно секундант, приводящий в чувство боксера. Лаверн не хотела прийти в себя, не хотела выиграть тест и получить двести долларов или экскурсионную поездку. Лаверн достаточно насмотрелась. Но Рэнди не мог оберегать ее всю ночь, поднимая на руки, будто тяжелый куль, всякий раз, когда оно начинало бы двигаться (и ведь долго на него смотреть нельзя, в том-то и дело). Но он знал прием. Научился ему не в колледже. Он научился от приятеля своего старшего брата. Приятель был фельдшером во Вьетнаме и знал множество всяких приемов: как наловить головных вшей и устраивать их гонки в спичечном коробке; как разбавлять кокаин слабительным для младенцев; как зашивать глубокие раны швейной иглой и швейными нитками. Как-то они заговорили о способах привести в себя мертвецки пьяных людей, чтобы эти мертвецки пьяные люди не захлебнулись бы собственной рвотой, как случилось с Боном Скоттом, ведущим певцом «Эй-Си/Ди-Си».
«Хочешь кого-то привести в чувство без задержки? – спросил приятель старшего брата, делясь огромным запасом полезных приемов. – Попробуй вот это». И он объяснил Рэнди прием, который Рэнди теперь и применил.
Он нагнулся и изо всех сил укусил Лаверн за ушную мочку.
В рот ему брызнула горячая горькая кровь. Веки Лаверн взлетели вверх, будто шторы. Она взвизгнула с каким-то сиплым рычанием и ударила его. Рэнди поднял глаза и увидел только дальний край пятна, остальное было уже под плотом. Оно переместилось с жуткой, омерзительной беззвучной быстротой.
Он снова подхватил Лаверн на руки, его мышцы запротестовали, взбугрились судорогами. Она била его по лицу. Ладонь задела его чувствительный нос, и он увидел багряные звезды.
– Прекрати! – крикнул он, отодвигая ступни подальше от щелей. – Прекрати, стерва, оно опять под нами, прекрати, не то я тебя, хрен, брошу, Богом клянусь, брошу!
Ее руки тут же утихомирились и сомкнулись у него на шее, как руки утопающей. Ее глаза в мерцании звезд казались совсем белыми.
– Прекрати! – Она продолжала сжимать руки. – Прекрати, Лаверн, ты меня задушишь!
Удавка стянулась еще туже. Его охватила паника. Глухое позвякивание бочек под плотом стало глуше – из-за того, что оно там, решил он.
– Мне нечем дышать!
Удавка чуть расслабилась.
– Теперь слушай: сейчас я тебя опущу. Это безопасно, если ты…
Но она услышала только «я тебя опущу». И вновь ее руки превратились в удавку. Его правая ладонь поддерживала ее спину. Он согнул пальцы клешнёй и оцарапал ее. Она взбрыкнула ногами с хриплым мяуканьем, и он чуть не потерял равновесие. Она это почувствовала и перестала сопротивляться. Больше из-за страха, чем из-за боли.
– Нет! – Ее дыхание ударило ему в щеку, как самум.
– Оно до тебя не доберется, если ты будешь стоять на досках.
– Нет, не опускай меня, оно до меня доберется, я знаю, что доберется, я знаю…
Он снова расцарапал ей спину. Она завизжала от ярости, боли и страха.
– Ты встанешь сама, или я тебя уроню, Лаверн!
Он опустил ее медленно, осторожно. Они дышали коротко, с каким-то пронзительным присвистом: гобой и флейта. Ее ступни коснулись досок. Она вздернула ноги, будто доски были раскалены добела.
– Вставай! – прошипел он. – Я не Дийк, я не могу продержать тебя на руках всю ночь.
– Дийк…
– Мертв.
Ее ступни коснулись досок. Мало-помалу он отпустил ее. Они стояли друг против друга, точно партнеры в танце. Он видел, что она ждет, что оно вот-вот ее коснется. Рот у нее был открыт, точно у аквариумной рыбки.
– Рэнди, – прошептала она. – Где оно?
– Под плотом. Посмотри вниз.
Она посмотрела. Посмотрел и он. Они увидели, что чернота заполнила щели, заполнила их почти поперек всего плота. Рэнди ощутил его жадное нетерпение и подумал, что Лаверн чувствует то же.
– Рэнди, прошу тебя…
– Ш-ш-ш.
Они продолжали стоять лицом друг к другу.
Рэнди, кинувшись к воде, забыл снять часы и теперь засек пятнадцать минут. В четверть девятого чернота вновь выплыла из-под плота. Она отплыла футов на пятнадцать и вновь заколыхалась там.
– Я сяду.
– Нет!
– Я устал, – сказал он. – Я сяду, а ты следи за ним. Только не забывай иногда отводить глаза. Потом я встану, а ты сядешь. Так вот и будем. Возьми. – Он отдал ей часы. – Будем сменяться каждые пятнадцать минут.
– Оно съело Дийка, – прошептала она.
– Да.
– Но что оно такое?
– Не знаю.
– Мне холодно.
– Мне тоже.
– Так обними меня.
– Я уже наобнимался.
Она затихла.
Сидеть было небесным блаженством; не следить за ним – райским наслаждением. Вместо этого он смотрел на Лаверн, удостоверяясь, что она часто отводит взгляд от черноты на воде.
– Что нам делать, Рэнди?
Он подумал.
– Ждать.
Пятнадцать минут истекли, он встал и позволил ей сначала посидеть, а потом полежать полчаса. Потом поднял ее, и она простояла пятнадцать минут. Так они сменяли друг друга. Без четверти десять взошел холодный лунный серп и по воде зазмеилась серебряная дорожка. В половине одиннадцатого раздался пронзительный тоскливый крик, эхом проносясь над водой, и Лаверн испустила вопль.
– Заткнись, – сказал он. – Это просто гагара.
– Я замерзаю, Рэнди. У меня все тело онемело.
– Ничем не могу помочь.
– Обними меня, – сказала она. – Ну, пожалуйста. Мы согреем друг друга. Мы же можем вместе сидеть и следить за ним.
Он заколебался, но он и сам промерз до мозга костей, и это заставило его согласиться.
– Ну ладно.
Они сидели, обнявшись, прижимаясь друг к другу, и что-то случилось – естественно или противоестественно, но случилось. Он испытал прилив желания. Его ладонь нашла ее грудь, обхватила сырой нейлон, сжала. У нее вырвался вздох, и ее рука скользнула по его трусам.
Вторую ладонь он опустил ниже и нашел место, еще сохранившее тепло. Он опрокинул Лаверн на спину.
– Нет, – сказала она, но рука в его трусах задвигалась быстрее.
– Я его вижу, – сказал он. Сердце у него снова колотилось, гоня кровь быстрее, подталкивая теплоту к поверхности его холодной нагой кожи. – Я могу следить за ним.
Она что-то пробормотала, и он почувствовал, как резинка соскользнула с его бедер к коленям. Он следил за ним. Скользнул вверх, вперед, в нее. Господи, тепло! Хотя бы там она была теплой. Она испустила гортанный звук, и ее пальцы впились в его холодные поджатые ягодицы.
Он следил за ним. Оно не двигалось. Он следил за ним. Следил за ним пристально. Осязательные ощущения были невероятными, фантастичными. У него не было большого опыта, но девственником он не был. Любовью он занимался с тремя девушками, но ни с одной не испытал ничего подобного. Она застонала и приподняла бедра. Плот мягко покачивался, будто самый жесткий из всех водяных матрасов в мире. Бочки под плотом глухо рокотали.
Он следил за ним. Краски начали завихряться – на этот раз медлительно, чувственно, ничем не угрожая; он следил за ним и следил за красками. Его глаза были широко открыты. Краски проникали в глаза. Теперь ему не было холодно, ему было жарко, так жарко, как бывает, когда в первый раз в начале июня лежишь на пляже и загораешь, чувствуя, как солнце натягивает твою зимне-белую кожу, заставляя ее покраснеть, придавая ей
(краски)
краску, оттенок. Первый день на пляже, первый день лета, вытаскивай старичков Бич-Бойз, Пляжных Мальчиков, вытаскивай Рамонесов. Рамонесы говорили тебе, что Шина – панк-рокер, Рамонесы говорили тебе, что можно проголосовать, чтоб тебя подбросили на пляж Рокэуей, песок, пляж, краски.
(задвигалось оно начинает двигаться)
и ощущения лета, текстура; кончен, кончен школьный год, я могу болеть за «Янки», э-э-э-й, и даже девушки в бикини на пляже, пляж, пляж, пляж, о ты любишь ты любишь
(любишь)
пляж ты любишь
(люблю я люблю)
твердые грудки, благоухающие лосьоном «Коппертоун», и если бикини внизу достаточно узки, можно увидеть
(волосы, ее волосы ЕЕ ВОЛОСЫ В О ГОСПОДИ В ВОДЕ ЕЕ ВОЛОСЫ)
Он внезапно откинулся, пытаясь поднять ее, но оно двигалось с маслянистой быстротой и припуталось к ее волосам, точно полосы густого черного клея, и когда он ее потянул на себя, она уже кричала и стала очень тяжелой из-за него, а оно поднялось из воды извивающейся гнусной пленкой, по которой прокатывались вспышки ядерных красок – багряно-алых, слепяще изумрудных, зловеще охристых тонов.
Оно затекло на лицо Лаверн приливной волной, утопив его.
Ее ноги брыкались, пятки барабанили по плоту. Оно извивалось и двигалось там, где прежде было ее лицо. По ее шее струилась кровь, потоки крови. Крича, не слыша своих криков, Рэнди подбежал к ней, уперся ступней в ее бедро и толкнул. Взмахивая руками, переворачиваясь, она свалилась с края плота – ее ноги в лунном свете точно алебастровые. Несколько нескончаемых секунд вода у края плота пенилась, взметывалась фонтанами брызг, словно кто-то подцепил на крючок самого огромного окуня в мире, и окунь боролся с леской как черт.
Рэнди закричал. Он кричал. А потом разнообразия ради закричал еще раз.
Примерно полчаса спустя, когда отчаянные всплески и борьба давно оборвались, гагары принялись кричать в ответ.
Эта ночь была вечной.
Примерно без четверти пять небо на востоке начало светлеть, и он ощутил медленный прилив надежды. Она оказалась мимолетной, такой же ложной, как заря. Он стоял на настиле, полузакрыв глаза, уронив подбородок на грудь. Еще час назад он сидел на досках и внезапно был разбужен – только тогда осознав, что заснул: это-то и было самым страшным – этим жутчайшим шуршанием бредового брезента. Он вскочил на ноги за секунду до того, как чернота начала жадно присасываться к нему между досками. Он со свистом втягивал воздух и выдыхал его; и прикусил губу так, что потекла кровь.
Заснул, ты заснул, жопа!
Оно вытекло из-под плота полчаса спустя, но Рэнди больше не садился. Он боялся сесть, боялся, что заснет и на этот раз инстинкт не разбудит его вовремя.
Его ступни все еще твердо стояли на досках, когда на востоке запылала уже настоящая заря и зазвучали утренние песни птиц. Взошло солнце, и к шести часам он уже ясно видел берег. «Камаро» Дийка, яично-желтый, стоял там, где Дийк припарковал его впритык к штакетнику. На пляже пестрели рубашки и свитера, а четыре пары джинсов торчали между ними сиротливыми кучками. Увидев их, он испытал новый приступ ужаса, хотя полагал, что уже исчерпал свою способность чувствовать ужас. Он же видел СВОИ джинсы, одна штанина вывернута наизнанку, в глаза бросается карман. Его джинсы выглядели такими БЕЗОПАСНЫМИ там, на песке; просто ждали, что он придет, вывернет штанину на лицевую сторону, зажав карман, чтобы не высыпалась мелочь. Он почти ощущал, как они прошелестят, натягиваемые на его ноги, ощущал, как застегивает латунные пуговицы над ширинкой…
(ты любишь да я люблю)
Он взглянул налево: да, вот оно, черное, круглое, как днище бочки, чуть-чуть покачивающееся. По его оболочке завихрились краски, и он быстро отвел глаза.
– Отправляйся к себе домой, – просипел он. – Отправляйся к себе домой или отправляйся в Калифорнию и попробуйся на какой-нибудь фильм Роджера Кормана.
Откуда-то издалека донеслось жужжание самолета, и Рэнди начал сонно фантазировать: «Нас хватились, нас четверых. И поиски ведутся все дальше от Хорлика. Фермер вспоминает, как его обогнал желтый «камаро» – «несся, будто за ним черти гнались». Поиски сосредотачиваются на окрестностях озера Каскейд. Владельцы частных самолетов предлагают начать быструю воздушную разведку, и один, облетая озеро на своем «бичкрафте», видит голого парня, стоящего на плоту, одного парня, одного уцелевшего, одного…
Он почувствовал, что вот-вот свалится, снова ударил себя кулаком по носу и закричал от боли.
Чернота тут же устремилась к плоту, протиснулась под доски – оно, наверное, слышит, или чувствует… или КАК-ТО ЕЩЕ.
Рэнди ждал. На этот раз оно выплыло наружу через сорок пять минут.
Его сознание медленно вращалось в разгорающемся свете
(ты любишь ты я люблю болеть за «Янки» и зубаток ты любишь зубаток да я люблю зу
(шоссе шестьдесят шесть помнишь «корветт» Джордж Махарис в «корветте» Мартин Милнер в «корветте» ты любишь «корветт»
(да я люблю «корветт»
(я люблю ты любишь
(так жарко солнце будто зажигательное стекло оно было в ее волосах и лучше всего я помню свет летний свет
(летний свет)
дня.
Рэнди плакал.
Он плакал потому, что теперь добавилось что-то новое – всякий раз, когда он пытался сесть, оно забиралось под плот. Значит, оно не так уж безмозгло; оно либо почувствовало, либо сообразило, что сможет добраться до него, пока он сидит.
– Уйди, – плакал Рэнди, обращаясь к огромной черной блямбе, плавающей на воде. В пятидесяти ярдах от него так издевательски близко по капоту «камаро» Дийка прыгала белка. – Уйди, ну, пожалуйста, уйди куда хочешь, а меня оставь в покое. Я тебя не люблю.
Оно не шелохнулось. По его видимой поверхности завихрились краски.
(нет ты нет ты любишь меня)
Рэнди с усилием отвел взгляд и посмотрел на пляж, посмотрел, ища спасения, но там никого не было. Никого-никого. Там все еще лежали его джинсы: одна штанина вывернута наизнанку, белеет подкладка кармана. И уже не казалось, что их вот-вот кто-нибудь поднимет и наденет. Они выглядели как останки.
Он подумал: «Будь у меня пистолет, я бы сейчас убил себя».
Он стоял на плоту.
Солнце зашло.
Три часа спустя взошла луна.
И вскоре начали кричать гагары.
А вскоре после этого Рэнди повернулся к черному пятну на воде. Убить себя он не может, но вдруг оно способно устроить так, чтобы боли не было, вдруг краски как раз для этого.
(ты ты ты любишь)
Он поискал его взглядом: и вот оно, плавает, покачиваясь на волнах.
– Пой со мной, – просипел Рэнди. – «Я с трибун могу болеть за «Янки», э-э-эй… и начхать мне на учителей… Позади теперь учебный год, так от радости кто громче запоет?»
Краски возникали, закручивались. Но на этот раз Рэнди не отвел глаз.
Он прошептал:
– Ты любишь?
Где-то вдали по ту сторону пустынного озера закричала гагара.
