Заклятие параноика
Нет больше ни выхода и ни входа.
Дверь, что окрашена белым, хлопала – ветром било.
Все хлеще и хлеще.
Кто-то стоит на пороге –
в черном плаще, горло его согрето тонкою сигаретой.
Зря только время тратит:
его приметы –
в моем дневничке. В тетради.
Выстроились адресаты –
змеею. Криво.
Рыжею кровью красит их лица свет от ближнего бара.
Свет продолжает литься…
Нет больше ни выдоха и ни вдоха.
Если я сдохну, если я скроюсь из виду, если я больше не выйду, мой ангел – а может, черт –
отправит мой дневничок в Лэнгли, что в штате Виргиния.
Стены пропахли джином, свет пролился потоком, ветры его сотрясали…
Было – пятьсот адресатов по пятистам аптекам.
Были блики да блоки.
Было – пятьсот блокнотов…
В черном. Готов. Глуп.
И огонек – у губ.
Город – в огне…
Страх потечет реками.
Кто там стоит у рекламы, думает обо мне?
Долго. Мучительно долго.
В комнатах дальних – дольних? –
люди меня воспомнят.
Воспой мне о жарком дыханье смерти в звонках телефона, о телефонной сумятице, о проводной смуте…
Видишь, как просто?
Там – одинокий кабак на перекрестке.
Там, чередою столетий, в мужском туалете хрипит запоротый рок, и в руки – из рук –
в круг –
ползет вороненая пушка, и каждая пуля-пешка носит мое имя.
Ты говорил с ними?
Их накололи.
Им не сыскать мое имя в чреде некрологов.
В их головах – муть, им не найти мою мать, она скончалась.
Стены от крика качались.
Кто собирал пробы, точно с чешуйчатых гадов, с моих петляющих взглядов, со снов моих перекосных, со слез моих перекрестных?
Свет невозможно убрать…
А среди них – мой брат.
Может, я говорил?
Что-то не помню…
Брат мой все просит заполнить бумаги его жены.
Она – издалека, начало ее дороги –
где-то в России…
Вы еще живы?
Вас ни о чем не просили!
Слушай меня, это важно, прошу, услышь…
Ливень падает свыше, с высоких крыш.
Капли – колючее крошево, серое кружево.
Черные вороны сжали ручки зонтов черных.
Болтают… слушай, о чем они?
Пялятся на часы.
В воде дороги чисты.
Долго лило – острые струи мелькали.
Когда завершится ливень, останутся лишь глаза – как монетки мелкие.
Останется ложь.
Подумай – стоит стараться?
Вороны – черные.
Вороны эти ученые –
у ФБР на службе.
Вороны – иностранцы, все это очень сложно.
Лица манили, но я обманул их –
я из автобуса выпрыгнул.
Один. На ходу. Без денег.
Там, среди дымных выхлопов, таксист-бездельник поверх газеты измятой прошил меня взглядом, глянул – словно сглодал.
Я – ошалевший, измотанный.
Кану, как камень.
Сверху – соседка.
Ушлая старая стерва, седина – на пробор…
Ее электроприбор жрет свет моей лампы, мне уже трудно писать.
Мне подарили пса:
пятнистые лапы –
да радиопередатчик, вживленный в нос.
Мистика.
Прямо с моста я столкнул пса вниз –
на двадцать шесть пролетов…
Вот, написал про это.
(Ну-ка, назад, проклятый!
Живо – назад!
Я видел высоких людей –
гляди, больше не будет проколов.)
В закусочной пол пел старые блюзы-хиты.
Официантка – хитра:
твердит, что бифштекс солили.
Да мне ли не знать стрихнина!
Горький тропический запах не заглушить горчицей, но – притуши-ка запал, стоит ли горячиться?
От горизонта, от гор ночью пришел огонь.
Видишь, как дым – нимбом –
сереет в небе?
Ночью все мысли смяты, то ли это!
Кто-то безликий – смутный –
по трубам отстойника столько плыл к моему туалету…
Слушал мои разговоры сквозь тонкие стены –
стены вращали ушами, стены дышали, стены давили стоны.
Видишь – следы рук фаянс испачкали белый?
Время стянулось в круг, все это вправду было…
День переходит в вечер, красным горит по сгибу.
Мне позвонят –
я уже не отвечу.
Не телефон – гибель!
Бог посылал грозы –
люди швыряли грязью.
Грязью залили землю, больше – ни солнца, ни зелени, лишь крики боли.
Они научились врываться, у них – винтовки да рации.
У них – ни заминки в речи, им объясняют врачи, как будет эффектнее трахаться.
Прикинь, как сладко:
в лекарствах у них – кислотка, в лечебных свечках – «снежок».
Кто там, с ножом, рвется – прогнать солнце?
Пусть только сунется!
Дорога моя – все уже, дела – не в лад.
Я облекаюсь в лед, не помню – я говорил уже?
Лед ослепляет подлые инфраскопы, слежка выходит за скобки…
Вот – наклонилось к закату индейское лето.
Произношу заклятья, ношу амулеты.
Золою засыпаны залы.
Вы полагаете – взяли?
К черту!
Я ж вас прикончу в секунду.
Я ж вас пошлю за черту –
четко!
Любовь моя, будешь кофе?
…Небо – как кафель, моя усмешка – как грим…
Нет у меня в ходу ни имени, ни выхода и ни входа.
Кто-то стоит, согретый горечью сигареты.
Не помню – я говорил?
