Страна Перу лежала у ног Гонсало Писарро, теперь в этом не могло быть сомнений. Но что с ней делать? Совет, к которому Гонсало прислушался в первую очередь, принадлежал Франсиско де Карвахалю – человеку опасному, но интересному и одаренному, бывалому конкистадору, к старости лет получившему прозвание «дьявола Анд».

По всем сведениям, в действительности его звали Франсиско Лопес Гаскон. Он родился в 1464 году в Рагаме, открытой всем ветрам деревушке в старой Кастилии, между Пеньярандой-де-Бракамонте и Мадригалем-де-лас-Альтас-Торрес, и взял себе имя Карвахаль после того, как сделался протеже кардинала, носящего то же имя, в Италии – или, во всяком случае, добивался его протекции. В самом начале XVI столетия он отправился в Италию, чтобы сражаться под началом знаменитого «Эль Гран Капитана» – Гонсало Фернандеса де Кордобы, самого выдающегося военачальника императора Фердинанда. Говорили, что он участвовал в битве при Павии в 1525 году – но с другой стороны, об очень многих из тех, кто отправлялся в Индии, ходили слухи, будто они участвовали в этом легендарном сражении.

После этого он отплыл в Новую Испанию. Несколько лет спустя его можно было видеть среди людей, посланных вице-королем Мендосой в Перу на помощь Писарро в войне против Манко Капака. Очевидно, он проявил себя хорошо, поскольку к 1541 году поднялся до должности алькальда в Куско. Позднее он успешно сражался на стороне Ваки де Кастро при Чупасе, в качестве капитана его копейщиков, а также, как мы только что видели, на стороне Гонсало Писарро при Кито. К этому времени ему, очевидно, было уже сильно за семьдесят.

Карвахаль всегда одевался в лиловый мавританский бурнус и шляпу из черной тафты. Он имел устрашающую репутацию умного, беспощадно вежливого и знающего воина, которого никогда не шокировала жестокость, – ни чужая, ни его собственная. Он убивал людей без тени жалости, но сопровождал свои действия шутками и юмористическими выходками. Так, например, в одном случае он заявил, что раз приговоренный столь богат, он позволит ему выбрать, на какой из ветвей дерева тот предпочтет быть повешенным. Гонсало Писарро однажды попросил его «успокоить этих людей», имея в виду жителей Лимы, бежавших при его появлении. Карвахаль отвечал: «Я обещаю вашей светлости, что настолько утихомирю этих людей, что они выйдут вас встречать». Вскорости их тела висели на шестах вдоль дороги, ведущей в Лиму.

В 1546 году, после смерти вице-короля Нуньеса Велы, Карвахаль, по сообщениям, обратился к Гонсало Писарро в Лиме со следующими, поистине шекспировскими строками:

Я молю вашу светлость рассмотреть важность того, что я здесь сказал об управлении империей в вечные времена, чтобы те, кто в ней живет и будет жить, следовали за вами. И наконец я заклинаю вас, что бы ни произошло, короноваться и провозгласить себя королем, ибо никакое другое имя не подобает тому, что завоевал империю собственной силой и смелостью. Умрите королем, а не вассалом».

Речь Карвахаля, донесенная до нас Гарсиласо де ла Вегой, возможно, многое черпает из воображения – однако, судя по всему, приблизительно так и выглядела правда.

Это обращение Карвахаля поддержали трое человек, в то время бывшие у Гонсало Писарро в большой милости: Педро де Пуэльес, Эрнандо Бачикао и Диего де Сепеда. Мы уже встречались с ними раньше, но теперь пробил их час. Как говорят, эти трое в целом повторяли то же, что уже сказал Карвахаль: а именно, что земля Перу принадлежит им, и они могут делить ее между собой, поскольку завоевали ее собственными силами; и что они готовы заключить союз хоть с турками, если Гонсало не получит губернаторство над Перу, а Эрнандо Писарро не выпустят из его темницы в Кастильо-де-ла-Мота в Медине-дель-Кампо.

Гонсало и самому казались привлекательными идеи Карвахаля – однако в то время он еще не терял надежды, что император Карл сделает его губернатором Перу. У него, казалось, вообще не было врагов в Перу в те месяцы – он обходился с людьми очень ласково, называл всех своих капитанов «братьями». Карвахаля он звал «отцом». Он ел за длинным столом, накрытым на сотню человек, и два места рядом с ним всегда оставлялись свободными, чтобы он мог призвать любого, с кем захотел бы разделить трапезу.

Однако время было не на стороне Гонсало. Его восстание обеспокоило Карла V, который видел в нем опасность для своей империи. В Испании обсуждали возможность отправить в Перу нового человека – умного и готового к любым действиям, «чтобы привести Перу в порядок». Кандидатурой, устраивавшей всех в Совете Индий, мог бы стать Антонио де Мендоса, вице-король Новой Испании – но чиновники понимали, что этот вариант не годится, поскольку он был полностью занят на своем нынешнем посту в Новой Испании.

Герцог Альба продвигал в Совете идею о том, что мятежников следует преследовать, не давая пощады. Герцог и доктор Гевара считали необходимым послать в Перу кого-либо из дворян, в ком король лично будет уверен благодаря его происхождению и крови. Идеально подошел бы кто-нибудь из семьи Веласко или Мендоса, однако большинство членов Совета считали, что на этот пост необходим летрадо – человек грамотный и ученый.

В итоге последний аргумент перевесил. В конце мая 1545 года Совет решил вопрос в пользу Педро де ла Гаски – юриста, который в то время занимал должность генерального инспектора государственных чиновников в королевстве Валенсия, где его главной заботой были набеги пиратов-мусульман с севера Африки. Он с успехом защищал Валенсию от турецкого адмирала Барбароссы. Его знали как человека твердого и опытного в политике. Гаске покровительствовал могущественный секретарь Кобос, кардинал Тавера также всегда благоволил к нему. Уже тогда ему было глубоко за пятьдесят, а шестидесятилетний юбилей ему предстояло отметить еще до прибытия в Перу.

Гаска был типичным бюрократом эпохи императора Карла: подобно многим другим таким же чиновникам, он происходил из семьи государственных служащих. Фамилию он взял из семьи матери; его дед по матери был коррегидором Конгосто. В числе его братьев был Хуан Хименес де Авила, коррегидор (т. е. государственный представитель) Малаги, а позднее провеедор (поставщик) королевских галер; другой его брат был судьей в канцелярии Вальядолида, а впоследствии ему предстояло стать членом Королевского совета Кастилии; третий брат был каноником в Паленсии – опять же, очень частый случай.

Карьера Педро де ла Гаски до его отправки в Перу тоже была весьма характерной. Он учился в учрежденном Сиснеросом знаменитом университете в Алькале-де-Энарес, где его обучал великий грамматист Лебриха. Позже он принимал участие в войне с комунерос на стороне роялистов. В 1528 году Гаска сделался ректором Саламанкского университета – но пробыл на этой должности совсем недолго ввиду неких загадочных разногласий, причиной которых на поверку оказались не столько идеологические материи, сколько личные отношения. Побывав еще на нескольких прибыльных должностях, Гаска в конце концов в 1540 году оказался судьей Совета инквизиции в Валенсии. Здесь он вполне проявил способности к эффективной работе и руководящие качества, которые сослужат ему хорошую службу в Перу.

На первый взгляд Гаска казался не особенно значительной персоной, однако Гарсиласо да ла Вега вполне справедливо писал о нем, что он «человек гораздо более глубокий и понимающий, нежели предполагает его наружность».

Прежде чем согласиться на новое назначение, Гаска тщательно изучил ситуацию в Перу. С его стороны поступили необычные запросы, которые, как ни странно, были удовлетворены. Он пожелал обладать полной властью, включая право даровать жизнь и обрекать на смерть; он также хотел, чтобы ему было позволено назначать новых людей на нужные должности и передавать в другие руки энкомьенды. Отказавшись от жалованья, он настаивал лишь на том, чтобы были оплачены все его расходы.

Гаска отплыл из Санлукара 26 мая, посетив по пути своего брата, аббата Франсиско Хименеса де Авилу, свою мать в Барко-де-Авила, и затем, в Малаге – своего брата Хуана. Он взял с собой свиту из тридцати человек, в которую входили двое новых судей, – лиценциат Андрес Сьянка из Пеньяфьеля, что в Вальядолиде, и Иньиго де Рентерия. Первому предстояло стать главным советником Гаски по юридическим вопросам; второй был его старым другом еще с 1520-х годов, с Саламанки.

Были здесь также Алонсо де Альварадо, которого мы уже встречали на должности одного из военачальников братьев Писарро в войне против Альмагро, и Паскуаль де Андагойя, первый испанец, побывавший в Перу задолго до того, как эта страна заинтересовала братьев Писарро. Андагойя долго приходил в себя после того, как чуть не утонул в 1522 году, а тем временем занимался другими делами – например, исполнял должность заместителя губернатора в Панаме. Также с Гаской отправился Франсиско Мальдонадо, вернувшийся было в Испанию, чтобы ходатайствовать там за Гонсало Писарро, давая объяснение его прошлым и настоящим действиям, – но затем, очевидно, перешедший на сторону его противников. Таким образом, Гаска по прибытии в Перу скорее всего получал квалифицированные советы.

Сделав короткую остановку на Гомере – одном из Канарских островов, – как делало в то время большинство направлявшихся в Америку судов, корабль Гаски затем предпринял еще одну высадку в Санта-Марте, где вся компания встретила теплый прием у губернатора Новой Гранады Мигеля Диаса де Армендариса. После этого они отправились в Номбре-де-Диос, куда прибыли 27 июля без особой помпы; затем пересекли перешеек и 13 августа оказались в Панаме, где впервые узнали о смерти вице-короля. Один из командиров Гонсало, Эрнан Мехия, изъявил желание перейти на их сторону, приведя с собой многих своих товарищей.

Гаске также повстречалась небольшая делегация высокопоставленных духовных лиц и других людей, которые направлялись в Испанию, чтобы просить императора сделать Гонсало Писарро губернатором. Однако и они переменили свои намерения, повстречавшись с новым королевским эмиссаром, который, несмотря на довольно хилую внешность, очевидно был наделен стальными нервами и всеми качествами настоящего лидера.

Это были не простые церковники. Фрай Херонимо де Лоайса был архиепископом Лимы и братом нового архиепископа Севильи, инкисидора-хенераль и бывшего председателя Совета Индий; фрай Томас де Сан-Мартин – провинциалом доминиканского ордена в Лиме (он также к этому времени уже однажды исполнял обязанности губернатора Перу); Лоренсо де Альдана также успел многое совершить, поскольку он вместе со многими другими знаменитыми военачальниками прибыл в Перу в 1534 году вместе с Альварадо. Гонсало назначил его губернатором Лимы на время своей экспедиции на север; Гаска сразу же сделал его командующим своим флотом.

Среди служителей Церкви, выказавших повиновение монарху, был и Мартин де Калатаюд, епископ Санта-Марты, что возле Картахены. И наконец, в числе этих преосвященных перебежчиков находился также Гомес де Солис, который был у Гонсало маэстресала, т. е. дворецким. На всех этих людей произвело большое впечатление и то, что Гаска собирался провозгласить всеобщее помилование, и его намерение отложить введение Новых Законов. Ввиду всего этого они решились оставить своего лидера, который «понапрасну их взбудоражил», по словам Гарсиласо.

Одним из прибывших вместе с Гаской людей был Педро Эрнандес Паньягуа Лоайса, приходившийся кузеном и кардиналу Лоайсе в Испании, и архиепископу Лоайсе в Лиме. Дома, в Кастилии, он входил в состав муниципального совета Пласенсии, а теперь Гаска послал его с письмом к Гонсало Писарро. В этом послании говорилось, что до Гаски дошли вести о несговорчивости покойного вице-короля относительно Новых Законов. «Мы уверены, – продолжал Гаска, – что ни вы, ни кто-либо из тех, кто за вами следует, не имеют ни малейшей склонности проявлять нам неповиновение».

В другом письме Гаска заверял Гонсало в своей уверенности, что тот никоим образом не сможет противостоять могучей армии, собранной от имени императора. В еще одном, не менее хитроумно составленном письме от Гаски к Гонсало заявлялось, что «Его Величество и все мы, его приближенные в Испании, никогда не рассматривали ваши действия как мятеж или неповиновение королю, но лишь как попытку защитить свои законные права». Отныне, впрочем, Гонсало предписывалось выполнять требования Его Величества, «выполняя тем самым также и свой долг перед Господом».

Гонсало обсудил эти послания с Франсиско Карвахалем и Сепедой. Карвахаль считал, что лучше нечего и желать, и следовательно, выступал за сотрудничество с Гаской. Сепеда, однако, полагал, что эти документы лживы и являются лишь способом обеспечить капитуляцию Гонсало без применения силы, а впоследствии наверняка начнутся суды и казни.

Гонсало, как это ни глупо было с его стороны, придерживался взглядов Сепеды. Тем не менее, он счел необходимым созвать собрание восьмидесяти поселенцев, большинство из которых поддержало Карвахаля. Один или два из них объявили Эрнандесу Паньягуа, что отныне будут поддерживать Гаску в любой дискуссии или споре. Эрнандес Паньягуа считал, что Гаска мог бы утвердить Гонсало на посту губернатора Перу, если бы имел реальные доказательства того, что большинство поселенцев этого хотят.

Впрочем, были и затруднения: один из представителей Гаски, фрай Франсиско де Сан-Мигель, был задержан в Тумбесе людьми Гонсало, которые заявили монаху, что король обанкротился и теперь ему нужны их деньги. «Да один Неаполь стоит больше, чем три Перу!» – горячо отозвался на это Паньягуа.

Он покинул Лиму, увозя с собой уклончивый ответ Гонсало, в котором тот заново клялся в верности императору Карлу и описывал, как «на протяжении шестнадцати лет он и его братья трудились на благо королевской короны Испании, славу которой они столь приумножили». Одновременно с этим шестьдесят испанских поселенцев написали Гаске, предлагая ему возвращаться домой, поскольку, по их словам, они не нуждались в его присутствии; не нуждались они также и в обещанном им королевском помиловании, поскольку не совершили ничего дурного.

Теперь Гаска осознал, что победа над Гонсало Писарро может оказаться сложным делом. Он принялся организовывать костяк будущей армии, и 10 апреля 1547 года отплыл из Панамы в Перу с 820 солдатами на восемнадцати кораблях и галиоте. Невзирая на плохую погоду и сильные ветра, новая армия 31 мая добралась до Манты, а 30 июня продвинулась к Тумбесу. Несколько групп поселенцев из близлежащих городков объявили о своей верности короне, о чем не замедлили сообщить Гаске. Прождав в Тумбесе месяц, Гаска написал императору Карлу, прося, чтобы новый вице-король был назначен незамедлительно, и вновь предлагая кандидатуру Антонио де Мендосы, вице-короля Новой Испании. Затем он продолжил путь вдоль побережья и добрался до самого устья реки Санта, прежде чем начал углубляться в горы.

Все это время Гаску сопровождали Алонсо де Альварадо и епископ Лоайса, который к этому времени уже хорошо изучил местность. Еще до этого Гаска назначил командующим своими войсками Педро де Инохосу. Инохоса был выходцем из известного семейства в Трухильо – один из его членов, Альфонсо, в XV веке участвовал в Гранадской войне, командуя крупным подразделением, в котором служил отец Кортеса. Педро был среди тех, кого в 1529 году завербовал Франсиско Писарро, и во время описываемых событий был морским офицером у Гонсало Писарро. Когда отряд добрался до Хаухи, Эрнандо де Альдана был назначен мэром.

Еще одним человеком, игравшим значительную роль в этом новом крестовом походе, был Бенито Суарес де Карвахаль, до этого долгое время сражавшийся в войсках братьев Писарро, – это на его счету была смерть Бласко Нуньеса Велы после битвы при Аньякито. Теперь, у Гаски, он был альферес майор – старшим лейтенантом. Двумя другими старыми сподвижниками Писарро были Педро де Вильявисенсио и Габриэль де Рохас, которому к тому времени было уже за пятьдесят. С тех пор как он приплыл с Альварадо в 1534 году, его послужной список был отмечен изрядным непостоянством. Он был доверенным человеком Эрнандо Писарро, которого позднее захватил в плен и передал Альмагро; однако после битвы при Лас-Салинасуже сам Эрнандо арестовал его и посадил в тюрьму. Позднее Эрнандо назначил его командовать в Куско, поскольку видел в нем человека «с большим опытом и благоразумного в войне».

Двадцатого июля Гонсало Писарро написал императору, предупреждая, что если в дальнейшем произойдет какое-либо сражение, вина будет лежать целиком на Гаске, а не на нем, поскольку он никогда не сделает ничего такого, что может не понравиться Его Величеству. К этому времени, однако, Гонсало начал обнаруживать, что его позиции становятся шаткими. После того как среди его соратников прошел слух, что Гаска как минимум отложил, если не вообще отменил, введение Новых Законов в Перу, а также объявил помилование, многие из его главных сподвижников дали понять, что готовы отказаться от предводительства Гонсало.

Несмотря на сказанное, Гонсало принялся собирать армию. Главнокомандующим он назначил Карвахаля, к которому был прикреплен отряд аркебузиров. Кавалерией командовал бывший судья Сепеда, а его знамя нес Антонио де Альтамирано, выходец из знатного семейства в Мериде и дальний родственник великого Кортеса. Некоторые из командиров избрали в качестве своей геральдической эмблемы имя Гонсало, увенчанное короной. Карвахаль настоял, чтобы каждый из солдат носил значок, указывающий, к какому отряду он принадлежит. Сепеда составил документ, в котором утверждалось, что Педро де Инохоса совершил измену, передав Гаске корабли Гонсало, и сам Гаска повинен в том же, поскольку принял их. Сепеда заявлял, что обоих, когда они будут пойманы, следует повесить, выпотрошить и четвертовать.

По мере формирования армии Гонсало ждало несколько напряженных моментов. Так, знаменосец Альтамирано был убит лично Карвахалем по подозрению в дезертирстве. Педро де Пуэльес дезертировал и был убит группой испанцев под предводительством горбуна Диего де Саласара, который немедленно вслед за этим сам переметнулся к Гаске. Гонсало повесил одного из солдат, заметив, что тот надел две рубашки, – он интерпретировал это как знак, что боец собирается перебежать к неприятелю. После этого Гонсало провозгласил, что даже если с ним останутся десять друзей, то и тогда он вновь отвоюет Перу.

Однако каждый день приносил новые беды: Лима присягнула Гаске, и некоторые из людей Гонсало начали думать о том, что могут сохранить себе жизни, только если укроются в лесу Анти или сбегут в Чили, присоединившись к Вальдивии. Кроме того, нескольких из своих лучших людей Гонсало послал против Диего Сентеньо, который по-прежнему сидел в укрытии возле озера Титикака. Читать об этих и других маневрах в этот период – все равно, что наблюдать за сложной игрой, правила которой до сих пор не определены полностью.

Гонсало и Гаска разыграли два сражения. Первое произошло при Уарине, на берегах озера Титикака, и в нем Гонсало вышел победителем. Как обычно, его главнокомандующим был Карвахаль, при котором по-прежнему были 400 бывалых бойцов, среди них Хуан де Акоста и опытный Эрнандо Бачикао. Наконец-то его аркебузирам принадлежало решающее слово, хотя и кавалерия с обеих сторон сражалась яростно. По-видимому, Бачикао в середине сражения переметнулся к неприятелю, но затем перешел обратно. Лагерь Гонсало был разграблен – зато пехота Сентеньо настолько увлеклась грабежом, что впоследствии не смогла сражаться.

После битвы победоносные военачальники вернулись в Куско за припасами и подкреплением. Здесь их посетила увлекательная идея, что им необходимо казнить – в некоторых случаях с особой жестокостью – как испанцев, так и индейцев, к которым, по их представлениям, не благоволил Гонсало.

Воспользовавшись этим временным увлечением, Гаска вновь собрался с силами. Он отрядил Алонсо де Альварадо обратно в Лиму искать для армии артиллерию, одежду, оружие, ремесленников, способных делать аркебузы и порох, копья и шлемы, а еще двоих командиров послал собирать остатки отряда Сентеньо. Поймав одного из друзей Гонсало, Педро де Бустаманте, он приказал его задушить. Затем он собрал новую армию под началом тех же командиров (Инохоса, Алонсо де Альварадо, Бенито Суарес де Карвахаль, Педро де Вильявисенсио), однако среди низших офицеров были такие стреляные воробьи, как Гомес де Альварадо, прославившийся еще в Мексике, и Паскуаль де Андагойя. Артиллерией у него командовал Рохас. При Гаске были также Лоайса, архиепископ Лимы, и епископы Куско и Кито, не говоря о провинциалах доминиканского и мерседарианского орденов.

Гаска выступил из Хаухи в Куско 29 декабря 1547 года; с ним были около 1900 человек войска, включая 400 конных, 700 аркебузиров и 500 копейщиков. Это была самая грозная армия, какую только удавалось до этих пор собрать в Новом Свете. Три месяца перуанской зимы они провели в Антауалье. Многие из людей Гонсало Писарро присоединились к Гаске – в особенности он был польщен, когда из Чили явился Педро де Вальдивия, чтобы помочь ему. Он заявил, что ценит Вальдивию больше, чем 800 хороших солдат. Шестнадцатого декабря 1547 года Гаска написал Гонсало длинное письмо, в котором подробно отвечал на все претензии, сделанные Писарро в его письме к императору от 20 июля.

Видя этот растущий успех, Сепеда, друг Гонсало Писарро и бывший судья, посоветовал своему командиру подумать о мирных переговорах с Гаской. Гонсало поговорил еще с несколькими из своих военачальников: Бачикао, Хуаном де Акостой, Диего Гильеном и Хуаном де ла Торре. Все они считали себя непобедимыми и возражали против ведения каких-либо переговоров. Затем вернулся Карвахаль и приказал задушить Бачикао за то, что тот дезертировал в середине битвы при Уарине. Заодно он задушил Марию Кальдерон, выступавшую против непримиримости Гонсало. Ее тело было вывешено в окне ее дома.

На тот момент дела у Гонсало, казалось, шли вполне неплохо. Он с триумфом вступил в Куско: цветы, колокола, индейцы, приветствующие его как своего Инку, пение труб. Хронист Гарсиласо де ла Вега видел все это своими глазами – он был тогда мальчиком. Запомнил он и Карвахаля: старый, но неукротимый, тот въезжал в город верхом на здоровенном муле мышастой масти.

Гаска со своей огромной армией тоже двинулся к Куско и дошел до реки Абанкай. Затем перед ним предстала река Апуримак. Как же армии перебраться на тот берег? Через реку вело три или четыре моста, но дорога была почти непроходимой для любого военного формирования, поскольку по обоим берегам реки возвышались крутые скалы. По совету находчивого Вальдивии Гаска сделал вид, будто собирается строить новые мосты в четырех местах сразу, так чтобы Гонсало не смог догадаться, какой из них он будет использовать. Узнав об этом, Карвахаль заметил: «В этой стране появился Вальдивия, или же это сам дьявол» – он знал Вальдивию еще с Италии, возможно даже по героической битве при Павии. Гаска решил перейти реку в Котапампе, возле Хакихауаны, где предполагалось будущее сражение.

Карвахаль подсказал Гонсало, как реагировать. Ему следовало уничтожить все живое на северном берегу реки и, используя неопытность половины армии Гаски, напасть на него во время переправы. Однако по причинам, которые сейчас уже трудно понять, Гонсало предпочел положиться на совет Хуана де Акосты, сопровождавшего его в его экспедиции за корицей. Тот беззаботно позволил врагу перейти реку ночью, пока его люди спали.

Если бы Гонсало последовал совету Карвахаля, у него были бы шансы на победу. Теперь же, однако, оставалось лишь немногое, что он мог сделать. Он отступил к Саксауаману, где Гаска мог атаковать его только с фронта и где Гонсало надеялся уничтожить противника при помощи своей тяжелой артиллерии – эффективность артиллерийского огня совсем его заворожила. В конце марта Гонсало в отчаянии пишет фраю Франсиско де Эррере, бывшему тогда священником в собственной энкомьенде в Чаркасе: «Бог сражается за нас, ваше преосвященство должно в это верить, мы можем завоевать весь мир». Слова, продиктованные отчаянием!

Сражению в Саксауамане не суждено было состояться, поскольку армия Гонсало таяла на глазах. Даже Диего де Сепеда, как ни трудно в это поверить, покинул Гонсало; его примеру последовал и Гарсиласо де ла Вега. Копейщики бросали оружие и пускались наутек, так же поступали аркебузиры. У Карвахаля в кои-то веки не нашлось подходящего совета на такой случай. Наконец Гонсало понял намек. Он подъехал к неприятельским рядам и, представ перед Вильявисенсио, объявил: «Я Гонсало Писарро, и я желаю сдаться императору». Для него было предпочтительнее сдаться с почетом, нежели позорно бежать.

Его незамедлительно провели к Гаске, который задал ему вопрос: правильно ли было, по его мнению, поднимать всю страну против императора и делать себя губернатором вопреки воле Его Величества, а также устраивать сражение с вице-королем, стоившее тому жизни? Гонсало отвечал, что губернатором его назначили судьи верховного суда и что он санкционировал указанные действия властью, которой Его Величество наделил его брата-маркиза. Что до вице-короля Нуньеса Велы, то судьи приговорили его к изгнанию из Перу. Он, Гонсало, не убивал вице-короля – однако родственники тех, кого вице-король убил, не могли не искать отмщения. Все, что он сделал, было сделано по настоянию его товарищей-поселенцев.

Гаска объявил, что Гонсало выказал чернейшую неблагодарность за все милости, оказанные королем-императором его брату Франсиско. Эти милости подняли братьев Писарро из грязи и обогатили их всех, поскольку до этого они прозябали в бедности. Как бы то ни было, продолжал Гаска, сам Гонсало не сделал ничего в отношении собственно открытия Перу.

Гонсало отвечал:

Поразмыслив над его словами, Гаска сказал своим приближенным: «Уведите его; он такой же мятежник сегодня, каким был вчера».

Тем временем Карвахаль, видя, что игра проиграна, бежал верхом на пони. Животное свалилось в ручей, придавив своим телом ногу всадника. Некоторые из его людей, также пытавшиеся бежать, обнаружили его и привезли к Гаске в надежде, что тот простит им их собственные прегрешения, если они вручат ему такого важного пленника. Карвахаль был посажен в импровизированную тюрьму, устроенную по приказанию Гаски, где его сторожа поначалу совали зажженные факелы между его рубашкой и спиной, пока Диего Сентеньо, хорошо его знавший, не прекратил эту пытку.

На следующий день, 10 апреля 1548 года, Гонсало Писарро, Карвахаль, Хуан де Акоста, Франсиско Мальдонадо, Хуан Велес де Гевара, Дионисио де Бобадилья и Гонсало де лос Нидос – все главные фигуры, стоявшие рядом с Писарро, которые не успели сбежать, – были казнены. С Карвахалем обошлись особенно жестоко: его протащили от тюрьмы к месту казни, привязав к лошадиному хвосту, а затем повесили. Головы казненных были отрублены и разосланы для выставления напоказ в различные места Перу. Тело Гонсало погребли в Куско рядом с телом Альмагро, в мерседарианской церкви. Его дом сровняли с землей. Разумеется, он потерял все свои доходные энкомьенды. Еще одним человеком, которого казнил Гаска, был Франсиско де Эспиноса, племянник знаменитого лиценциата Эспиносы, служивший у Гонсало в должности маэстресала.

Гаску приветствовали в Куско со всеми церемониями, обычными для встречи великих людей, в число которых еще совсем недавно входил и Гонсало Писарро. Устроили бои быков и показательные турниры. Алонсо де Альварадо и судья Андрес де Сьянка наказывали тех последователей Гонсало, которые не сдались сами. Некоторых повесили, кого-то четвертовали, кому-то присудили рабство на принадлежащих Гаске галерах, некоторые подверглись бичеванию. Бичевания вызвали скандал, поскольку индейцы, которые до сих пор втайне поклонялись своим мертвым, еще ни разу не видели, чтобы испанцев били.

Вскоре победители-испанцы обратили свое изобретательное внимание на перуанцев, которых столь ловко завоевали. Например, в 1550-х годах, Хуан Поло де Ондегардо, магистрат из Испании, начал всестороннее исследование, посвященное природе инкской религии. Он установил, что инки поклонялись в более чем 400 гробницах, расположенных в черте или вблизи города, а также в 1558 году обнаружил, что потомки Инки до сих пор поклонялись мумиям своих предков.

Не следует упускать одну характерную черту в успехе Гаски: «Стремление испанцев видеть в Индиях хоть какие-либо приметы своей собственной страны было столь отчаянным, – писал Гарсиласо де ла Вега, – что не нашлось бы таких трудностей или опасностей, которые вынудили бы их оставить попытки удовлетворить свое желание». Они хотели, чтобы у них было вино, апельсины, лошади и собаки, пистолеты и шпаги, пшеничный хлеб и солонина. Поэтому о настоящем разрыве со старой Испанией в действительности не могло быть и речи.

Гаска надеялся убедить наследников Манко Капака, во главе которых стоял пятилетний Сайри-Тупак, выйти из их тайного укрепления в джунглях, в Вилькабамбе, и ему удалось несколько продвинуться в этом отношении.

Эрнандо Писарро, сладкоречивый завоеватель Куско, помещенный в крепость Кастильо-де-ла-Мота, сразу за городской чертой Медины-дель-Кампо – города вдохновения (согласно Берналю Диасу дель Кастильо) и фантазии (согласно «Амадису Гальскому»), оставался там вплоть до мая 1561 года. Он жил с полным комфортом, но тем не менее это все же было заключение. Вначале он жил с Исабель Меркадо из Медины-дель-Кампо, затем, в 1552 году, женился на своей племяннице Франсиске – дочери Франсиско Писарро, которой в то время исполнилось семнадцать лет. Идея подобного брака возникала в свое время и у Гонсало Писарро.

Женившись на девушке со столь богатым приданым, Эрнандо посвятил свое время централизации управления перуанскими владениями своей семьи, которое после окончательного поражения Гонсало Писарро частично производилось государственными чиновниками. Когда в 1561 году Эрнандо и Франсиска, свободные, наконец-то покинули Ла-Моту, они поселились в Ла-Сарсе – деревне за пределами Трухильо, исконном владении семейства Писарро, главой которого теперь был Эрнандо. Здесь они принялись воплощать в жизнь «стратегию реорганизации своих финансов» и выстроили на главной площади Трухильо новый дворец, который можно видеть до сих пор. Они жили в сиянии герба, который был пожалован Франсиско Писарро, и унаследовали его титул, который с 1576 года начал звучать как «маркиз де ла Конкиста». Эрнандо умер двумя годами раньше – единственный из участников описанных невероятных деяний, доживший до более спокойных лет. После его смерти Франсиска снова вышла замуж за Педро Ариаса Портокарреро, сына графа Пуньонростро, и дожила до 1598 года.

Состояние Эрнандо было огромным. Около 1550 года оно приближалось по размерам к состоянию Кортеса – 32 тысячи песо в год против 36800 песо, которые получало семейство Кортеса (по оценке 1560 года), причем в этой цифре не учитывается доход, который Эрнандо получал от своих торговых предприятий и рудников. Под конец Эрнандо получил контроль над большей частью владений (включая рудники Порко), завоеванных братьями Писарро в ходе Конкисты.