Михаил Илларионович Артамонов – тезка знаменитого фельдмаршала Кутузова, который, как известно, выигрывал скорее не тактическим гением, а стоицизмом и здравым смыслом. И Артамонова отличали эти же качества.

Захват большевиками прежней царской резиденции – Зимнего дворца – ознаменовал наступление новой эпохи российской истории. Дворец превратился в музей. Тверскому крестьянину, солдату Михаилу Артамонову было в это время 19 лет. Весной 1917 года он оказался в революционном Петрограде, где присутствовал на выступлении Ленина. Много лет спустя, когда партийное начальство истфака попросило Артамонова поделиться этими воспоминаниями со студентами, получился конфуз. Выступление Артамонова до сих пор пересказывают как анекдот.

Михаил Илларионович рассказывал так: «Наконец вышел один странный человечек, маленький, очень живой, лысый (правда, вокруг его головы были видны рыжие волосики), и стал говорить, отчаянно жестикулируя. Я спросил своего товарища: “Кто это?” Мне шепнули: “Главарь большевиков, Ленин”. Большую часть слов было не слышно, а те, которые до нас доносились, были как-то непонятны. В общем, мы постояли, постояли и разошлись».

После демобилизации молодой Артамонов оказался перед выбором жизненного пути. Он занимался рисунком у знаменитого художника Петрова-Водкина. Однако возобладал интерес к истории. В 1921 году Артамонов поступил в Петроградский университет на отделение археологии и истории искусств. В 1924 году его окончил.

Крестьянский сын из Тверской губернии за 30 лет сделал невероятную карьеру: знаменитый археолог, первооткрыватель хазарских древностей, исследователь скифов, заведующий кафедрой археологии в Ленинградском государственном университете. Одно время он даже исполнял обязанности ректора ЛГУ.

Наиболее значительные открытия Артамонова связаны с исследованиями таинственного народа – хазар, которому славяне одно время даже платили дань. Уже в 1929 году в ходе первой самостоятельной экспедиции Артамонов открыл хазарский город Саркел. Но изучение Хазарского каганата только начиналось. Михаил Илларионович возглавил Волго-Донскую археологическую экспедицию. В августе 1951 года на хутор Попов, где находилась база экспедиции, мотоциклист доставил «красную» правительственную телеграмму: Михаилу Артамонову предписывалось до 1 сентября принять руководство Эрмитажем.

Должность замечательная, но вот время и место не благоприятствовали новому директору. 1951-й – это год борьбы с низкопоклонством и космополитизмом. А в Эрмитаже – главным образом западноевропейское искусство.

Портик Нового Эрмитажа. 1950-е годы

Вид на Эрмитаж со Стрелки Васильевского острова

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Безусловно, постоянно шли разговоры о том, что Эрмитаж, как нечто западное, противостоит русскому духу. В те времена нельзя было сказать: “Вы что, с ума сошли? Это же главный памятник российской государственности, Российской империи!”».

У ленинградских властей возник проект «исправления» Эрмитажа – превращения его в настоящий советский музей. Особо раздражали партийных идеологов картины религиозного содержания, интерес к которым расценивался как «религиозная пропаганда». В эту категорию попали даже мадонны Леонардо и Рафаэля. Этим планам противостоял прежний директор музея – академик Орбели.

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Иосиф Абгарович Орбели был очень яркой фигурой. Он был известен всей стране как руководитель колоссальных всенародных чествований Руставели, Пушкина. Эрмитажу Орбели был предан бесконечно и отдал ему большой кусок своей жизни. Он выставил из Эрмитажа Музей революции и Музей Ленинского комсомола».

Поэтому власти и решили заменить Орбели Артамоновым. Крестьянский сын казался самой подходящей фигурой для разгрома музея, созданного российскими императорами. Однако инициаторы этого назначения не понимали, кого они выбрали.

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Его крестьянско-пролетарское происхождение казалось безупречным. При этом он был причастен к авангардному искусству и, будучи ведущим археологом, хорошо знал эрмитажников, которые занимались изобразительным искусством».

Новый директор Эрмитажа начал свою деятельность с того, что отменил увольнение сотрудников с неподходящими анкетами, о котором уже объявил райком партии. Вместо чистки экспозиции от мадонн и святых Артамонов занялся укреплением научной репутации Эрмитажа.

Михаил Илларионович Артамонов

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Это был очень серьезный период, когда Эрмитаж становился на ноги, когда в нем развивалась наука, издательская и выставочная деятельность».

Эрмитаж стал прибежищем специалистов, которых выгоняли за неблагонадежность из других научных учреждений. Был в их числе и сын опальной Ахматовой и расстрелянного Гумилева – Лев Николаевич Гумилев.

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Артамонов всегда его именовал только Лёвушкой, опекал. Гумилев был у Михаила Илларионовича первым в экспедиции 1930 года. Когда Лёва вышел в 1956 году из очередного заключения, он снова повис в воздухе. Михаил Илларионович его четырьмя последовательными приказами 6 лет держал в Эрмитаже без рабочих нагрузок».

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Я думаю, этот период можно условно назвать возвращением из лагерей, и одна из главных заслуг Михаила Илларионовича состоит в том, что он приютил Льва Гумилева здесь, у себя».

Наряду с Гумилевым в Эрмитаж были приняты освобожденные из ГУЛАГа археолог Борис Латынин, историк-медиевист Матвей Гуковский. Эти назначения вызывали недовольство Ленинградского обкома, однако Артамонов считался только со своей совестью. Директор Эрмитажа являлся фигурой международного уровня – он представлял коллекцию музея президенту Финляндии Урхо Калева Кекконену и президенту Индонезии Ахмеду Сукарно, индийскому лидеру Джавахарлалу Неру. Иностранцы относились к Артамонову с самым глубоким уважением, но вот его встречи с советскими руководителями иногда заканчивались скандалами.

Один из самых красивых залов Зимнего дворца – Николаевский. Здесь российские императоры устраивали знаменитые зимние балы. На красоту этого помещения обратил внимание первый секретарь Ленинградского обкома партии Фрол Козлов. Он знал, что в Москве залы Большого Кремлевского дворца используются для приемов, и решил, а почему не использовать и Николаевский зал для партии, для трудящихся и организовать здесь приемный зал Смольного.

Козлов появился в Эрмитаже в выходной день в сопровождении своего помощника Василия Толстикова. Партийные начальники вызвали Артамонова в Николаевский зал и изложили ему свои планы: «Да, слушай, директор, еще Ленин писал: “Искусство должно принадлежать народу!” В Ленинграде нет ни одного подходящего помещения для того, чтобы устраивать настоящие приемы. Николаевский зал превращается в зал приемов. На Петровской галерее – будет удобная буфетная. Внизу у нас галерея Растрелли, как раз кухня. Настоящий будет дворец для народа».

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Такие идеи всегда могут возникнуть: а почему бы нам не устроить здесь бал? А почему бы нам не сделать зал приемов? Царям можно, а нам нельзя? Тогда приходится объяснить, царям было можно, а вам и нам нельзя».

Козлов, считавший себя преемником Хрущева, привык к беспрекословному подчинению, однако Артамонов заявил: «Пока я директор Эрмитажа, этого ничего не будет». Козлову пришлось отступить.

Олег Артамонов, сын Михаила Артамонова: «Эрмитажные дела и разногласия с руководством он дома не обсуждал. Дома он занимался домом: у него были дети, потом внуки появились. Что-то иногда прорывалась, какая-нибудь фраза о том, что удалось от Козлова отбиться. Но это было скорее исключением».

Подобные ситуации повторялись неоднократно. С той же непреклонностью поставил Артамонов на место мужа министра культуры Екатерины Фурцевой, Николая Фирюбина, который явился в Эрмитаж вместе с иностранными дипломатами и потребовал, чтобы директор продемонстрировал гостям эрмитажную коллекцию порнографии. Ничего не добился даже Никита Сергеевич Хрущев, распорядившийся устроить в Эрмитаже конный манеж для развлечения партийных работников.

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Примерно так: “Слушай, директор, ты думаешь, что мы ничего не знаем? Мы знаем все! Вот здесь, внизу, находится конюшня и дворцовый ипподром, а ты тут держишь разную рухлядь, то есть дворцовые кареты XVIII века. Так вот, быстренько всю рухлядь оттуда выкинуть, а я дам самых лучших лошадок”. Артамонов, не повышая голоса, сказал: “Пока я директор Эрмитажа, ничего этого никогда не будет”. Возникает гоголевская ситуация, все столбенеют».

Реформаторский зуд партийного руководства не ограничивался только Эрмитажем. Вместе с Д. С. Лихачевым Артамонов добился отмены коренной модернизации Невского проспекта, который партийное начальство собиралось одеть в алюминий и стекло. Удалось также добиться отказа от возведения высотной башни-ресторана у фонтанов Петергофа и от первоначального плана строительства гостиницы «Ленинград».

Красота Петербурга определяется контрастом между широкой рекой Невой, заключенной в гранитные набережные, и относительно невысокой застройкой этих набережных. Дома не должны быть выше карниза Зимнего дворца. И вот в начале 1960-х принцип должен был быть нарушен. На мысе между Большой Невкой и Невой собирались воздвигнуть 27-этажную гостиницу «Ленинград». Михаил Илларионович Артамонов был категорически против этого проекта.

Хрущев, начало правления которого ознаменовалось либеральной оттепелью, позднее отказался от этой политической линии. Начало 1960-х стало периодом новой идеологической кампании. Шла борьба за утверждение истинно социалистического искусства, и директор Эрмитажа оказался на передовой линии этого идеологического сражения.

В 1956 году на третьем этаже Эрмитажа для всеобщего обозрения была выставлена часть коллекции московских купцов Щукина и Морозова. Собирали они французскую живопись начала ХХ столетия. Зритель, привыкший к социалистическому реализму, впал в шок: оказалось, что живопись – это не только «Ходоки у Ленина», но и «Танец» Матисса. Советские художники это прекрасно понимали. Писать, как Матисс, они не умели и не хотели. Поэтому в Москве созрело решение – снять эту живопись, чтобы ее вообще не видели. В Эрмитаж направилась делегация во главе с председателем Академии художеств Владимиром Серовым.

Серов – автор образцовых соцреалистических картин «Ходоки у Ленина» и «Зимний взят», не допускал даже мысли, что директор Эрмитажа посмеет ему возражать. В составе комиссии, которую он привез в Ленинград, был любимый скульптор Хрущева Евгений Вучетич, старый приятель Артамонова, в 1920 году они делили мастерскую при Русском музее.

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Этот старый друг ему сказал: “Михаил, тебе что больше всех надо? Ты герой соцтруда и состоишь в двух академиях!” Артамонов ответил: “Тверские не продаются”».

Артамонова поддерживала бесстрашная Антонина Изергина, лучший в стране специалист по западноевропейскому искусству.

Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа с 1992 года: «Она зачитала в присутствии большой комиссии текст о том, что коллекция Щукина и Морозова имеет громадное значение для воспитания и составляет огромную культурную ценность».

Абрам Столяр, доктор исторических наук: «Неграмотность Серова и всей этой компании доходила до того, что он, не разбираясь в речи Изергиной, прервал ее криком: “Ахинея! Это провокация!” Тоня говорит: “Не знаю. Подписано: В. И. Ленин”. На этом все закончилось, комиссия удалилась и отбыла в Москву».

Артамонов оказался крайне неудобным директором, и начальство только ждало повода для сведения с ним счетов. Повод появился 30 марта 1964 года, когда в галерее Растрелли открылась предназначенная для сотрудников музея выставка эрмитажных такелажников, в числе которых прославившиеся позднее художники-авангардисты – Шемякин и Овчинников.

Владимир Овчинников, художник: «Мы собрали экспозицию, расставили картины по стенкам в соответствии с тем, как мы предполагали их повесить. Естественно, нужно было начальствующего благословения получить, но Артамонова в то время не оказалось в Эрмитаже, он был в отъезде. Мы пригласили его заместителя по научной части Владимира Францевича Левинсона-Лессинга. Это был изумительный человек, прекрасный ученый. Он пришел, осмотрел наши опусы и попросил убрать одну или две обнаженки, которые ему показались несколько вызывающими. Естественно, это было беспрекословно исполнено, и мы их удалили с экспозиции».

Выставка такелажников проработала только один день. После доноса в райком в Эрмитаж срочно приехала идеологическая комиссия, которая сняла картины. Партаппаратчики требовали увольнения Левинсона-Лессинга, однако вернувшийся из отпуска Артамонов взял всю ответственность на себя.

Галина Смирнова, доктор исторических наук: «Я помню эту страшную тревогу, которая возникла после того, как его сняли. Я тогда к нему пришла и спросила, чем мы, его ученики, можем помочь. Он сказал: “Вы понимаете, дело ведь не в том, что мы открыли выставку, а в том, что я не угоден ни министерству, ни партийным органам”. Были и проводы, все научные сотрудники собрались, все его благодарили и плакали даже».

Артамонов проработал на посту директора Эрмитажа 13 лет – с 1951 по 1964 год. В 1964-м на Дворцовой набережной наблюдалась процессия. Артамонов вышел из Эрмитажа, он был уволен, а за ним шли сотрудники. Они провожали своего директора. И нельзя сказать, чтобы он был какой-то мягкий человек, чтобы он кого-то числил в своих любимчиках. Наоборот, это был человек аристократический, мужественный. Между ним и сотрудниками была определенная дистанция. Но они понимали, кого они теряют. Артамонов сдал свой пост следующему директору – Борису Пиотровскому.

Олег Артамонов, сын Михаила Артамонова: «В этот же день ему позвонил Мавродин, декан исторического факультета, и сказал: “Михаил Илларионович, для вас всегда кафедра открыта”. Наверное, отец все в себе держал, но такие небольшие знаки поддержки, конечно, для него были важны. На него тогда навалилась вся эта государственная машина. Можно было уйти только в науку, чтобы обо всем этом забыть».

Артамонов вернулся в археологию. Он стал кумиром студентов истфака ЛГУ. Последнее напутствие начинающим археологам Артамонов произнес в июле 1972 года, за несколько дней до своей смерти.

Андрей Алексеев, доктор исторических наук: «Он сказал, что трудности, конечно, существуют, но если вы твердо встали на этот путь и выбрали его сознательно, не хотите сворачивать с него, надо проявлять смелость и твердость. Только тогда вы достигнете желаемых результатов».

Олег Артамонов, сын Михаила Артамонова: «Всю нашу семью очень радовало, что даже через 30 лет после его смерти они всегда приходили на день рождения. 5 декабря у нас появлялись все, кто мог прийти, люди даже приезжали из других городов. Все очень тепло его вспоминали».

Андрей Алексеев, доктор исторических наук: «До сих пор мы так или иначе работаем под портретами Михаила Илларионовича, особенно в Эрмитаже. Конечно, здесь его всегда будут помнить».

В истории нашего Отечества очень часто встречаются моменты, которые в мореходном деле называются «поворот все вдруг». Все, чему страна поклонялась, проклинается. Меняются экспозиции, перевешиваются портреты, разрушаются памятники. В такие моменты важно, чтобы нашелся человек, который сказал бы: «Не трогай, положи на место, сохрани». Именно таким человеком был Михаил Илларионович Артамонов – фельдмаршал Эрмитажа. Благодаря ему сохранилась коллекция этого великого музея, он старался всеми силами не превратить Ленинград в заурядный советский мегаполис.