Глава 17

Лишь ближе к вечеру Ермакову удалось договориться с Тумасяном о работе следствия от ФСБ в «грязной зоне». Изначально предполагалось, что группу возглавит Пичугин, а ему в помощь дадут молодых сотрудников, которые сами по себе не стоят ничего, за отсутствием опыта, но могут оказаться полезны на побегушках.

— А вы пробовали на это с моей колокольни взглянуть? — спросил Пичугин у Ермакова, когда тот озвучил свое решение.

Они сели на скамейку в курилке возле КПП, под натянутой маскировочной сеткой. Тени она давала мало, солнце, хотя и начинало клониться к горизонту, палило нещадно.

— Что вы имеете в виду? — спросил Ермаков.

— То, что я предпочел бы работать без помех. Я, простите, не воспитатель детского сада.

— Это вы зря. — Ермаков покачал головой. — Мы вам даем в помощь действующих офицеров…

— Вот и пусть действуют там, где от них есть прок!

— Геройствовать изволите?

— Нет. Геройство тут ни при чем. Просто…

— Ну, выкладывайте, не стесняйтесь.

— Хорошо. Я почти уверен, что Стежнев жив. И если это так, то опасность грозит всем без исключения, всем, кто находится в лагере. И чем меньше мы будем мотивировать его к дополнительной деятельности, тем лучше будет для всех.

— В покое предлагаете оставить?

— Нет, по крайней мере не пугать. Если он увидит, что в лагере работает следственная группа, он начнет поиск оперативных решений для обеспечения собственной безопасности. Он может замыслить побег, может завладеть оружием охраны. Да что угодно он может сделать. Мне пришлось оценить степень его отмороженности, уж поверьте. Он понимает, что нештатную ситуацию будут разбирать следователи, но чем меньше будет ажиотажа и активности, тем больше вероятность, что он не станет ничего предпринимать, а постарается уйти по-тихому. Вы лучше усильте контроль периметра и окружающей территории.

— Хорошо, допустим. Что вы конкретно предлагаете?

— Я предлагаю решение, которое не только всех устроит, но и будет наиболее эффективным. Я прекрасно понимаю, что все боятся идти в зараженную зону. И, я вас уверяю, в этом нет ни малейшей необходимости. Наоборот, от этого будет только хуже. Повторяю, спугнем Стежнева, если он в лагере, наверняка подтолкнем к активным действиям. А он в этом состоянии способен таких дров наломать, и опять будут жертвы. Так что с вас потом спросят.

Этот аргумент упал в благодатную почву. Ермаков задумался.

— Возможно, вы правы, — согласился он. — А справитесь?

— Так там задача плевая. Все главные свидетели у нас из четвертого вагона. А они в отдельном ангаре. Мне нужно взять диктофон в пакете и записать все показания так, чтобы это были не бумажки и их можно было бы вынести из зоны. Потом люди подпишут протоколы.

— Логично. Вижу, вы глубоко в теме.

— Говорю же, два дня уже покрутился. Поневоле поймешь, что к чему.

— Ну хорошо, вам тогда и карты в руки. Тумасян не дал нам ни одного «Кварца», так что идти вам придется в ОЗК и изолирующем противогазе. На жаре это сложно.

— Я вас умоляю! — рассмеялся Пичугин. — Это в Семипалатинске, после испытаний, в ОЗК и противогазе было сложно. А тут не Казахстан.

— Теперь понятно, почему генерал мне вас в таких ярких красках расписывал. Не будем терять время.

Облачившись, аналитик направился к поезду в «грязную зону». Вся она была огорожена колючей проволокой, и ею же частично были отгорожены несколько зон. На большее проволоки пока не хватало, но люди были напуганы, следовали инструкциям, так что проблемами пока и не пахло.

На въезде дежурили военные, тоже все в защитных костюмах и с оружием. Старший наряда проверил выданный Ермаковым бейдж, связался по рации с кем-то, затем разрешил следовать дальше.

Пичугин, двигаясь между рядами «колючки», мимо огороженных красно-белыми ленточками секторов, не мог отделаться от ассоциации с концентрационным лагерем. Близилось время ужина, в каждом секторе дымили полевые кухни, люди собирались в очереди за раздачей еды. Все были напуганы, и мужчины, и женщины. Общее угнетенное состояние усиливалось еще и от того, что сектора разделили по гендерному принципу — мужчин отдельно, женщин отдельно. Так оказались разделены друзья, любимые, даже семьи. Кто-то пытался перекрикиваться между секторами, но военные вежливо просили отойти от ленточек и соблюдать распорядок.

Лица многих мужчин были изрядно разбиты, скорее всего, в потасовках, возникших во время трехчасовой стоянки на жаре. Впрочем, беспорядки в вагонах могли начаться и раньше, сразу после объявления о закрытии поезда.

Ветер потихоньку начинал крепчать. На проселке у въезда то и дело возникали пыльные вихрики, а алюминиевая обшивка старых складских ангаров грохотала в местах прохудившегося крепления. В нескольких надувных ангарах расположили тех, кого решено было не селить в палатках по шесть человек. Это были дети, старики, пациенты с выраженными болезненными симптомами. Ангары эти привезли и установили непосредственно под задачи карантинного лагеря, и они на авиабазе смотрелись чуждо, словно принайтованные к земле дирижабли. Саму карантинную зону обустроили подальше от основных построек авиабазы и тоже отгородили колючей проволокой. Судя по прохудившимся алюминиевым ангарам, это место было давно заброшено за ненадобностью, да и лучшие дни самой авиабазы тоже остались, судя по всему, далеко в прошлом. За взлетной полосой виднелись пустые капониры, и лишь дальше можно было разглядеть несколько самолетов. Техники в комбинезонах песочного цвета ползали по ним, закрепляя брезентовые тенты по случаю штормового предупреждения.

Пичугин остановился, прикидывая, как лучше попасть ко второму ангару, где, согласно записи Ермакова, разместили пассажиров четвертого вагона. Чтобы не обходить, он пустился прямиком через заросли бурьяна и высоких кустов репейника, обходя старые постройки.

Олег прекрасно понимал, что его миссия по расследованию — пустая формальность. Просто так положено, опросить свидетелей. По сути же, дело будет сразу закрыто ввиду отсутствия подозреваемых. Согласно имеющейся у Ермакова версии, все преступники погибли. И никакой опрос свидетелей не сможет эту версию поменять. Но формальность никто не отменял. Показания нужно получить, подшить и дать заключение. Профессиональные следователи сделают это лучше аналитика ФСБ, но сейчас он единственный, кто может поговорить со свидетелями и восстановить картину происходившего. Пока люди могут рассказывать, нужно использовать это время. Постепенно детали забудутся, а реальные события подменятся фантазиями. Люди, вместо простого рассказа, начнут рассказывать свои версии, теории, соображения.

В принципе, оно, может, так и есть. По какой-то причине вышла ссора, и бандиты перестреляли друг друга. При скоротечных огневых контактах на короткой дистанции это самый вероятный исход, когда гибнут оба противника. Пистолетная пуля мгновенно убивает только в кино или если попадет в голову и определенные участки тела, богатые сосудами. А в остальных случаях даже у того, в кого попали, хватает времени и сил, чтобы ответить. Но Пичугин не собирался придерживаться этой версии. Хорошо, если так. Но надеяться надо на лучшее, а готовиться к худшему. Стежнев мог подкинуть удостоверение кому-то, а сам улизнуть.

«В лагерь ему соваться не было смысла, — думал Олег, путаясь ногами в траве. — Разве только он ощутил недомогание. А это невозможно, времени мало прошло. С другой стороны, он мог перестраховаться. Проще получить медицинскую помощь бесплатно, в лагере, а не вызывать подозрения, обратившись в поликлинику с особо опасной инфекцией».

Но в этом случае Стежнев должен быть уверен, что его не узнают. А он фигура заметная. Раз он устроил заварушку, то его многие видели в поезде и многие запомнили.

Но в то же время приметная внешность, а у Стежнева была именно такая, может стать лучшей маскировкой, если ее изменить. Стоит сбрить бороду, переодеться… Нет, этого мало. Грим? Вряд ли, заметно.

Неожиданно Пичугин едва не по колено провалился в подвернувшуюся под ногу яму.

— Черт! — в сердцах выругался он.

Из ямы торчали прогнившие доски, а сама она оказалась довольно большой, похожей на вход в обвалившееся подземное сооружение, вроде блиндажа.

— С войны осталась, что ли? — Аналитик выбрался из ямы и осмотрел ОЗК на предмет повреждений.

К счастью, прорезиненная ткань не пострадала, а то бы пришлось возвращаться.

Добравшись до ангара, снова пришлось предъявить бейдж и дождаться всех согласований, которые начальник поста провел по рации с вышестоящим начальством. Тумасян, при всей его нервозности и суетливости, сумел весьма недурно наладить службу и быт.

Над входом в металлический шлюз ангара щелкнул громкоговоритель, и знакомый голос Натальи произнес:

— Товарищи! С вами говорит заместитель главного врача карантинного госпиталя Евдокимова Наталья Викторовна. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Выявленные больные локализованы. Угрозы новых заражений нет, но если кто-то из вас почувствует озноб, кашель, головную боль, нажмите на кнопку, закрепленную на столбе в центре вашей палатки. И ждите! После ужина медработники обойдут все палатки, измерят температуру и введут вам специальную вакцину. Если вы страдаете аллергией, пожалуйста, предупреждайте. По поводу любого недомогания нажимайте на кнопку, вам окажут необходимую помощь. Все вещи пройдут дезинфекцию и будут вам возвращены. Пожалуйста, не пытайтесь самовольно покинуть карантинную зону. Это очень опасно!»

— Все вещи, которые при вас, будут считаться зараженными, вы в курсе? — сообщил начальник поста, возвращая бедж.

— У меня диктофон упакован в пакет и опечатан. — Пичугин предъявил устройство, достав его из противогазной сумки.

— Ясно.

Начальник поста распахнул металлическую дверь.

«Если Стежнев в лагере, он не мог не слышать сообщение от Натальи, — подумал Пичугин. — А ведь он в нее стрелял, попал и видел ее мертвой. А тут живехонька. Испугается? Как бы он в панику не впал и не начал чудить. Сдвинуться и потерять контроль над собой от такого сообщения вполне реально. А в нынешней ситуации, когда все идет явно не по плану, Стежнев способен на любые неадекватные действия».

И хотя уверенности в том, что Стежнев действительно в лагере, у Пичугина не было, но тревога в сердце закралась.

«Зачем она выступила? — подумал Олег, переступая порог шлюзовой камеры. — Полагает, что живой женский голос сработает успокаивающе? Впрочем, у нее действительно есть такая способность, вселять в людей уверенность и спокойствие. Может быть, она права? В голосах врачей иногда отсутствовала дикторская формальность, и это добавляло веры в благоприятный исход».

Он не знал, что в это время Стежнев находился неподалеку, всего в двух секторах от ангара, ближе к взлетной полосе. Среди прочих пациентов лагеря Кирилл ничем не выделялся, а что лицо его было сильно разбито, так у многих мужчин наблюдалось то же самое. Один его глаз заплыл, под другим виднелся яркий кровоподтек. Одет он был в дешевые спортивные штаны с оттянутыми коленями и линялую майку, всю заляпанную пятнами крови. Даже близкие знакомые вряд ли бы узнали его, не говоря о Пичугине, который видел его всего пару раз.

Когда Стежнев с бандитами забаррикадировался в пятом вагоне после перестрелки, произошло то, чего он не ожидал. В эфире прозвучало сообщение о группе профессионалов, способных пойти на штурм вагона. Кирилл принял решение моментально. Он перестрелял подельников, которые такого подхода никак не ожидали, одному, похожему на себя ростом и телосложением, изуродовал лицо, переодел в свою одежду, сунул пистолет и удостоверение ФСБ. Потом пришлось поработать и над собой, переодеться в одежду убитого, и, не жалея себя и своей холеной внешности, как следует размочалить лицо несколькими ударами о стену. Стежнев понимал, что в такой обстановке среди пассажиров неизбежны драки, и подобный «камуфляж» будет выглядеть вполне естественно. Насчет документов тоже можно было не беспокоиться, а взять паспорт из кармана убитого. При таком состоянии лица сличить фотографию попросту невозможно, а сам паспорт настоящий и пройдет любые проверки. К тому же документ оказался украинский, для зарубежных поездок и не содержал никаких данных владельца, кроме гражданства.

Конечно, если вагон возьмут штурмом, то любой, находящийся внутри, попадет под подозрение. Вот только Стежнев не собирался этого дожидаться. Открыв туалет спецключом, он наскоро намылил лицо и сбрил бороду и усы. Это сделало его неузнаваемым. Люди обычно замечают только самые яркие детали внешности, а растительность всегда составляет девяносто процентов представления о лице. Если же учесть нанесенные самому себе побои и кровоподтеки, то о случайном опознании можно было больше не беспокоиться.

Убрав опасную бритву в тот же карман, куда сперва спрятал чужой паспорт, Стежнев через окно туалета перебрался на крышу вагона. Место нехорошее, так как начинало светать, поезд шел медленно, будто прощупывая пути, вполне можно было бы спрыгнуть, но кругом голая степь, одинокого человека сразу заметят из поезда и сообщат, а значит, и догонят. Прыгать нельзя и оставаться на крыше тоже, потому что тень находящегося на крыше человека скоро могла четко прорисоваться, дополнив теневой силуэт поезда. К счастью, все туалеты заперли, во избежание разноса заразы, так что можно было попасть обратно в любой из вагонов, тихонько открыв его спецключом. А затем ускользнуть в тамбур и уже в другом вагоне затеряться среди пассажиров.

Никто его не узнает, документы есть. Владелец документов мертв, и его опознают не скоро, если вообще опознают. Разница между фотографией в паспорте и внешностью определится только через несколько дней. За это время что-нибудь придумается. Карантин рано или поздно откроют, и можно будет рвануть, куда захочется.

К тому же возникла мысль о болезни. Если заразился, то куда лучше под чужим именем получить медицинскую помощь на месте, а не попасться потом с болезнью где-то еще.

«Умер Кирилл, да и хрен с ним, — подумал Стежнев о своей прежней личности. — Все равно придется и имя другое брать, и легенду. Подкузьмил мне Ковалев, гореть ему в аду. Но ладно. Надо думать о будущем».

Как и предполагал Стежнев, влиться в толпу возбужденных пассажиров, среди которых было немало мужчин с разбитыми лицами, оказалось проще простого. И когда по мере выгрузки до него дошла очередь, он, совершенно уверенный в себе, сошел с подножки. Люди с оружием его не пугали, он повидал их достаточно на своем веку.

Во время выгрузки и распределения пассажиров Стежнев обратил внимание, что всех людей из четвертого вагона взялись размещать вместе. Оно и понятно, ведь у них риск заразиться от Еремеенко был выше, чем у остальных. Кириллу это было на руку, так как всего два еще живых человека могли бы опознать его и в измененном виде, проводница и толстушка Карина. Они общались с ним ближе всего, могли заметить что-то кроме дорогого костюма, бороды и усов. И обе они будут размещены в отдельном ангаре, лучше и не придумать.

Самого Стежнева после проверки документов и карманов разместили в одном из ближайших ко второму ангару мужских секторов, в палатке на шесть человек. Опасную бритву, чтобы ее не отобрали, Кирилл не задумываясь ввел себе в задний проход, прекрасно понимая, что сейчас никто не станет каждому пассажиру устраивать проктологический осмотр. К тому же нож так спрятать сложно, а опасная бритва в нынешние времена является настолько экзотичной, что о существовании такого предмета вообще мало кто задумывается в обычной жизни.

После размещения в секторе Стежнев заперся в биотуалете и не без труда извлек бритву, затем, обтерев ее туалетной бумагой, завернул в небольшой рулон, чтобы не раскрылась случайно, и спрятал за отворотом носка. Совсем не отягощать себя металлом Стежнев не мог, слишком привык к ощущению, которое дает человеку оружие. Без него он чувствовал себя хуже, чем голым.

И вдруг Кирилл заметил такое, что взволновало его. Отгороженные пластиковой лентой сектора хорошо просматривались, и там, через один сектор ближе к ангару, где распределили людей из четвертого вагона, он заметил грузную толстушку. Приглядевшись, он узнал в ней Карину. Конечно, с такого расстояния она не могла бы его узнать, да и не смотрела в его сторону, но почему она не в ангаре, не со всеми остальными пассажирами четвертого вагона?

Стежнев не стал перебирать варианты, понимая, что причины ему не важны. Куда важнее был результат, и надо было понять, насколько может нести угрозу такое близкое присутствие Карины.

«Ночью можно будет втихаря полоснуть ей бритвой по горлу, — подумал он. — Если дополнительную охрану не выставят. Пробраться к ней в сектор — дело пустяковое. Затем дождаться, когда она пойдет в туалет, и там же, в туалете, ее и разделать, как свинью».

Подумав о крови и мучениях жертвы, Стежнев ощутил заметное сексуальное возбуждение. Когда дело касалось убийства мужчин, оно не было таким ярким, и Стежнев на него не обращал особого внимания. А вот женщин ему убивать раньше не доводилось, не было причин и приказов. Все изменилось, когда Ковалев приказал убить Наталью Евдокимову, докторшу из РПН. Никак не удавалось привести себя в ощущение отчуждения, равнодушно нажать на спуск. Подсознательно он никак не мог отнестись к этому действию безразлично. Приказ исполнить надо, это не обсуждается, но убить такую женщину — это поднимало внутри невероятные эмоции. Между ним, киллером, и будущей жертвой установилась какая-то интимная связь, которую жертва не чувствовала и не должна была чувствовать, а вот он, Стежнев, получал огромный поток энергии, предвкушая ее смерть. Поджидая ее ночью в кустах на больничной парковке, представляя, как всадит в женскую грудь пулю, он пережил неожиданное и приятное ощущение. Стежнев так возбудился, что пришлось сбросить напряжение мастурбацией, которая не заняла много времени. Только это и помогло успокоиться, избавиться от дрожания руки и сделать точный выстрел. Затем, когда он пытал проводницу в купе и угрожал ей бритвой, возбуждение снова возникло, хотя и в меньшей степени. Тогда Стежнев понимал, что все это больше инсценировка, но весьма достоверная, иначе бы не добился нужного результата. Теперь же вожделение захлестнуло с новой силой, когда он представил, как перережет горло девушке и будет наслаждаться ее конвульсиями, похожими на оргазм. Его даже затрясло. Видимо, кроме природной склонности к садизму, сказалось еще и довольно долгое сексуальное воздержание. Собственно, после того сброса напряжения перед убийством Натальи у него и не было ничего. Сколько прошло времени? Два дня? Три? Столько событий произошло, что время искажается в памяти и кажется, будто пролетели недели.

«Может, толстуху сначала трахнуть, потом убить?» — всерьез задумался Стежнев.

Мысль была странной. Его партнершами, как правило, были худенькие школьницы, нимфетки-целочки, которых он покупал при надобности за побрякушки или деньги, а потом забывал. Не признавая латексной безопасности, брезгливый Стежнев таким образом старался уберечь себя от возможных половых инфекций и особенно от СПИДа. Такую, как Карина, он бы раньше никогда, даже теоретически, не смог бы трахнуть. Но после убийства Евдокимовой сама мысль о женских страданиях и смерти вызывала столь яркие садистские эмоции, что внешность объекта уже не имела значения. Теперь он понимал весь кайф от этого деяния. И он был так силен, что пришлось сделать могучее усилие в уме, чтобы подавить желание и унять дрожь в руках.

Чтобы отвлечься, Стежнев принялся изучать окружающее пространство и заметил человека, бредущего ко второму ангару. В отличие от врачей, облачен он был не в противочумный костюм «Кварц», а в обычный армейский ОЗК с изолирующим противогазом. И это тоже встревожило Стежнева. Он пока не мог сложить два события в единую логику, но интуиция преступника подсказывала ему, что повод для тревоги есть. Сначала Карина. Почему ее поместили не в ангаре, а устроили в женском секторе с теми, кто не проявлял симптомов болезни? И только это произошло, почти сразу незнакомец, из военных, полиции или ФСБ, судя по ОЗК, направляется в тот же ангар, где размещались пассажиры четвертого вагона. Совпадение? Очень сомнительно. Следствие? Это логично, после произошедшего в поезде уголовное дело возбудят по факту и начнут следствие. При этом обязаны опросить свидетелей. Но почему не группа, почему всего один человек? Походка показалась знакомой.

Беспокойство Стежнева нарастало, но тут он заметил, что бредущий к ангару мужчина вдруг резко остановился и даже вроде как стал пониже ростом.

«Провалился? — удивленно подумал Стежнев. — Интересно, куда?»

Он глянул на солнце, прикинул азимут на странное место и по каким ориентирам его можно запомнить. Получалось, что если встать у входа в палатку, то линия азимута ляжет прямиком к фонарю у второго ангара. Это хорошо, так как, когда фонари зажгут, они станут в темноте южной ночи отличными ориентирами.

Стежнев и сам себе не смог бы ответить на вопрос, зачем ему засекать координаты какой-то ямы, но когда находишься на враждебной территории, где случиться может что угодно, лучше иметь максимум информации. Пригодиться может все, любая складка местности, особенно такие неожиданные находки.

Когда мужчина в ОЗК выбрался из ямы и добрел до ангара, стало ясно, что он намеревается зайти внутрь. У него проверили документы, и в этот момент из громкоговорителей начали транслировать обращение Натальи. Услышав, как она представилась, назвав свое полное имя и фамилию, Стежнев, несмотря на жару, ощутил, как у него похолодела спина. На мгновение мир потерял реальность и стал зыбким.

«Откуда она? Быть не может! — мелькнуло у него в голове. — Я ведь ее пристрелил! Совершенно точно!»

Мысли метались и путались, но ошибки быть не могло. Стежнев прекрасно понимал, что если бы Евдокимова оказалась в бронежилете, попадание в кевлар выглядело бы совершенно иначе, чем попадание в незащищенное тело. Бронежилет исключен. Да и крови была целая лужа. Стежнев стрелял отлично и попал, куда целил — в левую часть грудины. Пуля наверняка пробила аорту, а это верная смерть. Но даже если произошло чудо, если Наталья выжила, то она точно не смогла бы через два дня после столь тяжелого ранения оказаться в Приморске! Это уже вообще за гранью! Этого просто не могло быть! Это уже из разряда баек про зомби…

Но стоило в голове Стежнева всплыть слову «зомби», бессвязное кружение мыслей прекратилось. Он вспомнил, как его отец, генерал ФСБ, не веривший ни в какую мистику, один раз тоже употребил это слово. А было это давно, пятнадцать лет назад, при очень странных обстоятельствах. Причем обстоятельства эти были связаны с Ковалевым. А такое уже на случайность не спишешь.

Со слов отца, пятнадцать лет назад Ковалев курировал секретную военную разработку. Электронное устройство, выполненное в виде таблетки, которую надлежало проглотить. После закрепления на стенке желудка устройство внедрялось в нервную систему и должно было имитировать двигательные импульсы. Убитый в бою солдат, при жизни проглотивший такую «таблетку», натурально превращался в зомби. Только не от колдовства, а от науки. Он поднимался и, пока мышцы подлежали гальванизации, совершал движения по заданной программе, имитирующей боевые движения дикого зверя. В общем, крушил врага. Но что-то там разработчики то ли не учли, то ли намудрили лишнего, в результате чего таблетка не просто гальванизировала труп, а еще и усиливала регенерацию до такой степени, что человек в полной мере реанимировался после смертельного ранения и уже через несколько часов способен был выполнять боевую задачу. Об этой особенности «таблетки» не догадывались даже сами разработчики, и проявилась она при весьма драматичных обстоятельствах именно пятнадцать лет назад. Ковалев курировал этот проект по линии ФСБ. Стежнев не смог припомнить, что там конкретно случилось, но суть в том, что проект провалился, а генерала тогда даже подвергли проверке, было подозрение в корыстном использовании разработки. Как-то ему удалось отмазаться.

И тут Ковалев посылает Стежнева убить какую-то докторшу. Какой в этом смысл? Поначалу Стежнев думал, что она могла знать что-то про диверсию в бункере и ее потребовалось убрать. Но теперь эта версия уже не казалась такой правдоподобной. Ведь произошедшее в бункере было совершенно секретным, и гражданским специалистам не было предоставлено никакой информации. При чем тут тогда Наталья?

И это не единственная странность. Вторая странность — Пичугин. Его Ковалев отправил пасти Наталью под видом помощи. И он первым оказался возле Натальи, когда в нее попала пуля. Стежнев тогда бросился наутек, как и положено киллеру, но теперь всерьез задумался. Нет, на случайности это никак не тянуло.

Но стоило допустить между этими событиями логическую связь, сразу вырисовывалась более внятная картина. Во-первых, Ковалев курировал проект. И он же его объявил провалившимся. Значит, он мог знать о нем что-то, чего не знали другие. Во-вторых, до происшествия с заражением в бункере генерал не предпринимал никаких заметных попыток выкрасть информацию полковника Бражникова, связанную с космическим проектом. А потом вдруг резко заинтересовался. Может, его интерес был не внезапным, а наигранным? Может, он всех, включая Стежнева, пустил по ложному следу?

Вдруг, согласно имеющимся только у Ковалева данным, он предполагал, что Евдокимова проглотила оживляющую таблетку? Как проверить, работает ли она? Убив ее! Раз ожила, значит, работает. И именно с этим был связан приказ напасть на дом в поселке «Изумруд». Ковалев хотел не проектом Бражникова завладеть, а образцом этой самой таблетки! Он знал, что она будет там. Убить Наталью, вырезать у нее из желудка устройство, и все дела. А потом доделать то, что не успел пятнадцать лет назад. Например, использовать самому или продать таблетку на Западе.

Но теперь Ковалев мертв, а Наталья с драгоценным устройством совсем рядом, прямо тут, в лагере.

«Это ли не шанс? — подумал Стежнев. — Надо сделать то, что не удалось Ковалеву! Разработать план, напасть на Евдокимову, вырезать у нее устройство из тела, а дальше разберемся».

Но Кирилл понимал, что все легко выглядит только в теории. На самом деле основных проблем две. Первая, узнать, где размещена Наталья, и добраться до нее. Вторая, как самому из охотника не превратиться в жертву. Судя по рассказу отца, человек с таким устройством в желудке приобретал дополнительные физические возможности, не только регенерацию, но и силу, и скорость. Да и Ковалев погиб при весьма странных обстоятельствах. Не так он прост, чтобы пасть от руки обычного человека.

Стежнев задумался. В принципе, в случае какой-то сложной эпидемиологической ситуации Наталья, скорее всего, сама прибудет на место. А такую ситуацию нетрудно имитировать. Но что это даст? Кругом солдаты с автоматами, не особо попрыгаешь.

Вспомнилась яма, в которую провалился мужчина в ОЗК, когда направлялся к ангару. Яма. Что это может дать? Человек с устройством в желудке имитирует движения дикого зверя. Так вот что имел в виду Ковалев, когда предостерегал, что в доме, который он приказал взять штурмом, могут находиться дикие львы! Он именно об этом хотел сказать, но не спешил выдавать тайну! Он всегда легко жертвовал другими.

Мысли Стежнева снова вернулись к яме. Зверей ловят в ловчие ямы. С кольями.

«Наталье надо устроить ловушку, — решил Кирилл. — Но не сейчас. После этого нужно бежать из лагеря, а это само по себе непросто. Но прежде чем бежать с устройством, вынутым из желудка Натальи, хорошо бы получить вакцину. Потом уже будет не до этого».

Дождавшись, когда двое врачей в желтых «Кварцах» проходили мимо, Стежнев окликнул их:

— Простите!

— Да? — один из них обернулся и шагнул к ленточке, ограждающей сектор.

— Говорили о каких-то прививках… Когда их будут делать?

— Не волнуйтесь, мы проводим вакцинацию. А вы что, ощущаете недомогание? — Медик забеспокоился.

Стежнев не знал, что ответить, затем подобрал уклончивый ответ:

— Не знаю. Голова болит, но это, возможно, от сотрясения. В драке пострадал.

— В каком вагоне? Вы были в четвертом вагоне? Проходили через него?

— Нет! — ответил Стежнев, пожалев уже, что решился привлечь к себе внимание.

— А в каком? Почему вы спросили про вакцину?

— Потому что я беспокоюсь! — Кирилл представления не имел, в какой вагон влез через туалет и в каком затерялся среди пассажиров. Он не считал вагоны, перебираясь по крышам, сколько стыков он преодолел, три, пять?

Но главное, он представления не имел, в какой вагон купил билет тот украинец, у которого он изъял паспорт. А тут, в лагере, проверить это по спискам скоро не составит труда.

«Нельзя было привлекать к себе внимание! — снова подумал Стежнев. — Поспешил!»

Придется выкручиваться. К счастью, в это время из биотуалета вышел один из размещенных в этом секторе мужчин. Второй медик, увидев его, воскликнул:

— Макс?

Мужчина обернулся и с удивлением глянул на медика, всматриваясь в лицо через блистер шлема.

— Серега? — осторожно спросил Макс.

— Да! Вот ты попал!

— Да не говори. Домой возвращался из Москвы, а тут такой блудняк. Расскажешь, что происходит вообще? Стремно как-то. Чего ждать-то вообще?

Серега тоже направился к ограждению, но напарник придержал его за локоть.

— Секретная же информация!

— Слушай, не гони! — отмахнулся Серега. — Мы с Максом из одного двора, в пинг-понг по выходным режемся. Или ты своим дружбанам тоже правды не скажешь?

— Не знаю.

— Вот и не свисти.

Серега поманил Макса в дальний угол сектора и принялся ему что-то рассказывать, оживленно жестикулируя. Стежнев прислушался, но крепчающий ветер начал посвистывать и хлопать пологом палатки, так что ничего нельзя было разобрать.

Второй медик связался по рации со штабом и сообщил, что в одном из секторов есть странный больной, у которого, возможно, проявились симптомы в виде головной боли. Ему ответила сама Наталья, попросив, пока принимается решение, оградить его от других людей, размещенных в этом секторе.

«Допрыгался, — подумал Стежнев. — Но если Евдокимова явится, может, это чем-то поможет. Узнать она меня не сможет. Видела в темноте, в маске. Так что исключено. А вот проверка документов с последующим допросом может привести к весьма плачевным последствиям».

— Во втором ангаре, мне сообщили, работает следователь, Олег Иванович Пичугин, — снова вышла на связь Наталья. — Надо опросить пассажиров и проводника четвертого вагона, не появлялся ли у них этот пациент. Возможно, мы не всех контактных выявили. Тогда будем принимать решение о переводе.

Медик попросил Стежнева устроиться на траве в углу сектора.

— Серега, заканчивай болтать! — окликнул напарника медик. — Нужно во второй ангар смотаться, доложить ситуацию следователю.

— Ладно! — Серега попрощался с Максом. — Я сейчас смотаюсь, и начнем ваш сектор прививать. Так что решай.

— Хорошо.

Серега рванул напрямик к ангару, вызвав новый прилив тревоги у Стежнева.

«Если устроят очную ставку с проводницей, она меня точно узнает, — подумал Стежнев. — Может, лучше прикинуться больным?»

Других вариантов не было. Стежнев закатил глаза и начал валиться на бок.

— Серега, стой! — закричал медик. — Тут и так все ясно! Вызывай бригаду! Проворонили зараженного!

Началась суета, которую Кирилл воспринимал слабо. Он хорошо знал, что для симуляции тяжелых состояний надо не просто прикидываться, а изо всех сил постараться убедить подсознание именно на физиологическом уровне, что тебе плохо. Тогда и пульс не сочтут нормальным, и давление уползет, проверено. Поэтому он глубоко погрузился в себя, стараясь вспоминать самые отвратительные, тошнотворные события своей жизни. Голоса из реальности доносились до него, как из другого мира. Стежнева уложили на носилки и куда-то понесли. Наконец рвотный ком окончательно подкатил к горлу, и Кирилла вырвало. От этого действительно стало плохо, на лбу выступила испарина.

— У него лоб вспотел! — раздался женский голос.

— Только не доставляйте его к больным! — через помехи в эфире пробился голос Натальи. — Раз у него побои, это может быть в результате сотрясения мозга или внутричерепная гематома.

— И куда его? — спросил в эфире Тумасян. — К чистым опасно для чистых, к грязным опасно для пациента.

— Пока под навесом оставьте. Нужен первичный осмотр, желательно неврологом или врачом общей практики. Я скоро подойду!

— Мы убрали его, ветер крепчает.

— Тогда в стороне от секторов. Там есть пустырь, рядом со вторым ангаром.

Наконец носилки уложили на землю, Стежневу осмотрели горло, прослушали дыхание, померили температуру.

— Нет, он определенно чист! — выдал заключение врач. — К заразным его точно нельзя. — Ни температуры, ни изменений слизистой. В легких чисто! Вообще никаких признаков инфекции не вижу.

— Мне уже легче! — симулируя слабость в голосе, произнес Стежнев. — Говорю же, это последствия драки.

— Лежите, лежите. Сейчас пару уколов вам сделаем.

Стежнев приоткрыл глаза и осторожно осмотрелся через ресницы. Положили его действительно на пустыре, между его сектором и ангаром. Где-то рядом была та самая яма, которую страсть как хотелось исследовать. Но не вскакивать же. Вообще, чем больше Кирилл думал об этой яме, тем на более осознанный уровень смещалось интуитивное ощущение ее важности. Поначалу вообще непонятно было, зачем мозг ухватился за эту информацию, но теперь размышления начинали выходить в продуктивное русло.

Он подумал, что по всем внешним признакам авиабаза старая, возможно, ведет свою историю еще со Второй мировой. А если так, то под землей просто обязаны быть какие-то коммуникации. Часть их наверняка используются по сей день, а часть заброшена или находится в аварийном состоянии. Их необходимо обследовать, так как некоторые ходы могут выходить за огражденный периметр, что сделает побег из зоны предельно простым.

Внезапно внимание Стежнева привлекла фраза, сказанная неподалеку, и он прислушался к разговору медиков.

— Ты слышал, что ростовские говорят? — спрашивал один голос.

— Да мало ли что говорят! Эта мелкая же сказала на совещании, что у нее есть разрешение.

— Мелкая! — кто-то прыснул смехом.

— А что, крупная, что ли? Она же чуть больше этих циркачей-лилипутов. Ей надо было фокусы показывать, а она свой талант в РПН зарыла.

— Ты гонишь! Мне кажется, с ней такие фокусы можно вытворять, что ух!

— Помечтай. Как бы она с нами фокус не выкинула.

— Нам-то что? Нам приказали, мы вводим лекарство.

— Хрен там. Ты письменное разрешение видел? Нет. Значит, что должен сделать? Доложить начальству.

— Сам и докладывай. Если это лекарство так хорошо, как Евдокимова о нем говорила, то это людей спасет. Ты предлагаешь все под откос пустить ради формалистики?

— Так в том и дело, что, кроме ее слов, нет ничего. Ростовские говорили, она вроде дисер лепит про это лекарство. Очень удобно, не надо обезьянок мучить, сразу испытает на людях. Я считаю, что пациенты должны знать, что лекарство экспериментальное и пока не допущено к применению на людях. Вот это может всех спасти, понимаешь?

— Тихо, блин! Смотри, она идет.

Стежнев напрягся. Он постарался убедить себя, что Наталья даже при близком контакте не сможет его узнать. Но тревога не отпускала.

— Вот больной, — произнес один из мужских голосов.

— Вижу, — ответила Евдокимова. — Нормально ему досталось. Уже выяснили, в каком вагоне он ехал?

— Да. В двенадцатом. Пасюк Леонид Пантелеевич. Гражданин Украины. Паспорт международный, поэтому пока не ясно, где прописан, состоит в браке или нет.

— А орган, выдавший документ?

— Там просто четыре цифры, хрен их разберешь!

— Я же просила следить за речью! — напомнила Наталья. — Сколько лет?

— Мне или ему? Ему двадцать семь.

Стежнев, не открывая глаз, услышал шорох пластикового противочумного костюма. Наталья присела рядом с ним на корточки.

— Больной, вы меня слышите?

— Да. — Стежнев заставил себя поднять веки.

— На что жалуетесь?

— Головная боль, тошнота, — прошептал Стежнев.

— Сознание теряли в драке?

— Да, было. Секунд на десять вырубился.

Наталья как невролог осмотрела глаза, потребовала высунуть язык, оскалить зубы и лежа найти пальцами кончик носа. Стежнев все выполнил точно.

— Понятно. Признаков нарушения кровообращения в мозгу нет. За те часы, что прошли, что-нибудь да проявилось бы. Сотрясение да, есть. Ушиб мозга. Ушибы мягких тканей лица. Постельный режим, мочегонные легкие, бессолевую диету, а в остальном не по моей части, — сообщила Наталья.

— И куда его? Обратно в сектор или в ангар к сердечникам?

— Мы поставили еще одну палатку для неинфекционных, — ответила Наталья. — Там нет тяжелых, только те, кому нужен присмотр, как и ему. Аллергики, с нервными расстройствами, с сотрясениями мозга и переломами. Свяжитесь с Тумасяном, скажите, что я распорядилась.

— Хорошо.

Наталья направилась прочь, но остановилась и, не оборачиваясь, произнесла:

— Да, и еще! — Она жестом подозвала к себе ростовчанина и продолжила в полголоса: — Я слышала все, что вы говорили перед моим приходом. Каждое слово. Если произойдет утечка панической дезинформации, вы понимаете, что произойдет? — Ее голос глухо звучал из-за шлема. — В лагере начнется паника. Люди перемешаются, солдаты применят оружие, польется кровь. И эта кровь будет на ваших руках и руках тех, кто не умеет элементарно держать язык за зубами. Я предупреждала, никакой самодеятельности! Не хотите работать, рапорт на стол и можете возвращаться по месту жительства!

— Врачебная тайна тут ни при чем! — ответил второй из медиков, подойдя поближе, он нарочно повысил голос, вызывая начальницу на скандал. — Вы используете ситуацию в личных целях! Пациенты должны знать, на какой риск идут.

— Прекратите орать! Какие личные цели? Вы или глупец, или вредитель! — возмущенно обернулась Наталья.

— Ой, да слухами земля полнится. Вы и пациентов подставляете, не сообщая им, что препарат экспериментальный, и нас, врачей, которых обманом заставили колоть это препарат. И не надо пугать нас беспорядками в лагере. Люди умные, они поймут, если им рассказать. Кто захочет рискнуть, примет участие в вашем эксперименте, а кто не захочет…

— Кто не захочет, тот умрет, — отрезала Наталья. Она взяла спорщика за рукав и, потянув за собой, отвела еще на несколько шагов в сторону от Стежнева: — Хочу напомнить, что смертность от легочной формы… Да, от легочной формы чумы составляет почти сто процентов, даже если мы начнем лечение антибиотиками. Каждому пациенту я лично все объясняю и даю подписать информированное согласие на участие в эксперименте. Я знаю, что если не применить циклосульфон, все, заразившиеся в поезде, умрут в течение десяти дней. Впрочем, много слов. Много слов, для таких, как вы. Для любителей всюду отстаивать не справедливость, а личное о ней представление. Устраивать бунты и революции ради призрачных великих целей. Много слов. Я скажу короче. Вас и других подстрекателей я отдам под суд. Сейчас отстраню от работы. За нарушение субординации и отказ от выполнения своих прямых обязанностей в чрезвычайной ситуации. За действия, способные повлечь массовые беспорядки и гибель людей. Я не юрист. ФСБ найдет нужные формулировки, а сейчас идите переодевайтесь. Ваша работа закончена. — Она уже собралась уходить.

— Что? — возмутился ростовчанин.

— Э, Серега, остынь! — Кто-то попробовал его остановить, но безуспешно.

Стежнев увидел, как парень в защитном костюме метнулся к Наталье.

— Ты, мандавошка наперсточная! — выкрикнул он. — Ты мне угрожать будешь? Сама пойдешь под суд.

И тут Стежнев в лучах заходившего солнца увидел лицо Натальи за блистером шлема. Что угодно он ожидал увидеть, любое выражение на ее лице, сосредоточенность, холодный расчет, испуг, решимость… Что угодно, но только не чистую искреннюю улыбку.

— Стой, дурачок! — со смехом попыталась остановить Серегу Наталья.

Но тому уже кровь ударила в голову. Он сделал шаг, занес руку. А дальше произошло невозможное. Стежнев не смог отследить движение Натальи, на его взгляд, она просто пропала в одном месте и появилась уже за спиной у Сереги. Одно молниеносное движение, точное, как пуля. Захват за запястье, короткий мощный рывок, и вот уже Серега лежит в траве с заломанной за спину рукой, а Наталья, прижав его коленом, вызывает по рации военный патруль.

— Ты только не дергайся, пожалуйста, — вкрадчивым тоном попросила Наталья. — А то костюмчик, не ровен час, порвется. А они у нас в дефиците. Интересно, если все же порвется, ты согласишься на применение экспериментального препарата или предпочтешь на авось, стрептомицином и тетрациклином лечиться по старинке?

Прибывшие военные в ОЗК отконвоировали фельдшера Серегу в сторону комендатуры. Наталья осмотрела остальных медиков. Никто не проронил ни слова.

— Больного не забудьте доставить, куда сказано, — она указала на Стежнева. — И не забывайте, зачем вы здесь. Если забыли, я напомню. Вы здесь, чтобы спасать людей. И то, что они пока выглядят здоровыми, ничего не значит.

Из второго ангара выскочил Пичугин, увидел Наталью и прямиком бросился к ней, путаясь в полах ОЗК. Наталья махнула ему, мол, не спеши, подожду. Стежнева подняли на носилках и понесли к указанной палатке.

— Ты в порядке? — спросил Пичугин, перебравшись наконец через свободный от палаток пустырь.

— Что со мной станет? — отмахнулась Наталья.

— По рации услышал, как ты патруль вызываешь…

— Я поняла. Сам как?

— Работаю. Жарко. А у тебя?

Наталья осмотрелась, убедившись, что на пустыре, кроме них, никого не осталось.

— Так себе, — призналась она. — Похоже, будут проблемы.

— С чем?

— С циклосульфоном. Не знаю, кто слил информацию, но скорее всего, из Воронежа просочилась, больше неоткуда. Пошел слух, что препарат экспериментальный. Сейчас меня впрямую обвинили тут в преследовании личных целей.

— Чушь, выкинь из головы. Один придурок — это еще не показатель.

— Надеюсь, — ответила Наталья. — Но ситуация нехорошая. Письменного разрешения на руках у меня нет. В Воронеже пациент без сознания, его письменное согласие получить было невозможно.

— Но ты же не могла бросить его умирать! Клятва Гиппократа и все такое. Да и статья есть, неоказание помощи.

— Не беси меня! При чем тут клятва Гиппократа? Она не имеет ни малейшей юридической силы. А мои действия формально пока подсудны. Если бы пациент умер, мне бы не было ничего. А выживет, мне светят большие неприятности, могут и срок вкатить, реальный или условный. В любом случае это похоронит всю разработку. Но ты прав. Я не могла просто бросить его умирать. Да и этих всех… — Она неопределенно повертела пальцем в перчатке. — Тоже.

— С присягой все сложнее, — ответил Пичугин. — Точнее, проще. У тебя много дел?

— А сам как думаешь? И предчувствия, повторюсь, у меня нехорошие по циклосульфону. Тумасян помалкивает, но я вижу, что он тоже недоволен, что я колю препарат, не имея на руках письменного разрешения. А у тебя что?

— Надо закончить с показаниями свидетелей. И я должен тебя предупредить. Только учти, информация секретная.

— Да не тяни!

— Тип, который в тебя стрелял у больницы, — это Кирилл Стежнев. Прихвостень Ковалева. Он же, этот Стежнев, руководил бандитами при нападении на дом Лемеха в «Изумруде». Удостоверение на его имя было найдено в кармане одного из бандитов, устроивших перестрелку в поезде. А перестрелка была в четвертом вагоне. Именно там, где ехал наш воронежский «удав». В этом есть какая-то связь, но я никак не могу понять, какая именно.

— Да уж. Для совпадения как-то слишком. Что ты об этом думаешь?

— Голову сломал, но ничего конкретного не складывается.

— Но по факту Ковалеву я позвонила из-за чумы в Москве.

— А со мной Ковалев связался из-за чумы в бункере Бражникова.

— Да. И у нас есть один больной, который каким-то образом заразился в Москве и попал в Воронеж. По времени он мог заразиться только от Серикджана. Выходит, Ковалев может быть как-то связан с путем, которым зараза попала в Москву?

— Каким-то. Да. Но каким? Надо узнать у Трифонова, не был ли кто-то командирован из той воинской части, где работал Бражников, в южном направлении. По времени наш воронежский мог заразиться от Бражникова?

— Разве что утром в понедельник, до полудня. Так Стежнев мертв?

— В том и дело, что я не уверен. Но смотри, если наш парень — это военный из бункера, то при нем должно было быть удостоверение личности. А может, и какие-то секретные данные, которые он вез куда-то. Иначе зачем его выслеживал Стежнев? Трифонов должен знать. Но при нем ничего не было, кроме старенького смартфона. Я не представляю такой смартфон в руках офицера. А солдат не посылают в подобные командировки. Понимаешь? Неувязка на неувязке. И среди карантинных из четвертого вагона нет той девушки, Карины, которая дозвонилась в полицию Воронежа. Узнай, где она, мне важно с ней переговорить. У нее ведь были подозрения насчет проводницы, может, она ключ ко всему. И мне надо понять, как правильно построить для нее вопросы и на чем ловить.

— Это мы сейчас выясним.

Она связалась по рации с медиками, ведущими документацию.

— Да, девушка, без температуры и других признаков продромы отправлена в седьмой сектор. Карина Сабитова.

— Где это? — уточнил Пичугин.

— Вон там. — Наталья показала на палатки за пустырем. — Я должна разобраться, какой олух отправил пассажирку из четвертого вагона не в ангар вместе с остальными?

— Ну, тогда я пойду, закончу с формальной частью, затем к Карине, а потом уже возьму проводницу за жабры. Так будет продуктивнее всего.

— Хорошо.

— И будь осторожна. Если Стежнев в лагере, тебе может грозить опасность.

— Не смеши! Все, давай, пойду я работать.