Глава 13

Олейника увезли на «Скорой». Предварительный диагноз — инфаркт. Думченко остался один в кабинете, пытаясь решить, какую линию гнуть дальше. На чью сторону встать? Он был твердо убежден, что побеждать должен здравый смысл, а не импульсивность. Но что в данном случае есть здравый смысл?

В кармане завибрировал телефон. Говорить не хотелось, но это звонила Наталья. Ее проигнорировать нельзя. Но что сказать? Не окажется ли известие о состоянии Олейника для нее таким ударом, что ей трудно будет собраться? Стоит ли рисковать и говорить правду? Она узнает все равно, но надо именно сейчас?

— Да, Наталья, я слушаю! — ответил Думченко в трубку.

— Остап Тарасович, я не могу дозвониться до Ивана Ивановича.

— Он сейчас очень занят, — соврал Думченко. — Потом свяжешься. Как вы там? Есть какие-то новости?

— Да. Хорошая новость. Нам нашли полтонны хлорсульфона. В Москве! Вы представляете? Надо организовать доставку к нам в лабораторию! Синтезатор уже готовят. Остап Тарасович, передайте, пожалуйста, Олейнику!

— Я передам, Наташа.

— Спасибо, Остап Тарасович!

— Наташа! — Думченко понял, что она готова отключить телефон.

— Что?

— Вас ждет борт на аэродроме, вы должны вылететь в Приморск, Тумасян потребовал вас.

— Хорошо, мы готовы. Тут обстановка стабилизируется и под контролем. Этот парень, фамилию я еще не знаю, он был выброшен из поезда. Полагаю, что еще и ограблен. Вы узнали, откуда он и где мог заразиться?

— Нет, Наташа, пока нет. Сейчас его фото, полученное от генерала Кочергина, предъявляют всем контактным, но информации о нем нет никакой.

— Значит, вероятность утечки сохраняется?

— Увы, да. Как он там?

— Когда осматривала, был тяжелый, но стабильный. Циклосульфон я ему ввела, вакцину тоже получил, пока можем только ждать. Антибиотики и жидкости получает по схеме. Одна надежда на его молодость и Божье провидение.

— Я понимаю, — поворчал Думченко.

Он вспомнил о докладной от Евдокимовой с просьбой разрешить применение экспериментального препарата. Он ей сказал «да», но бумагу, не подписав, положил в стол. Брать на себя такую ответственность он не собирался. Стоит ли предупредить? Стоит.

— Вот что, Наталья, вы поосторожнее там с этим лекарством, — выдавил из себя Думченко.

— В каком смысле?

— В смысле применения. Кому вы еще его ввели?

— Всем контактировавшим с больным.

Думченко протер вспотевшее лицо ладонью.

— Сколько всего людей получили этот препарат?

Наталья на секунду замолчала и ответила уверенно:

— Тридцать восемь человек! Двадцать один в Москве и семнадцать в Воронеже. Мне еще понадобится у них всех взять кровь на иммунологию. Но мы это уже своими силами организуем.

— Я понял, Наташа. — Думченко постарался сказать это как можно равнодушнее. — Выдвигайтесь в аэропорт, там вас встретят. Борт или на подлете, или уже ждет, я деталей не знаю, Тумасян договаривался, а он сам сейчас готовится вылететь в Приморск, занят погрузкой.

— Остап Тарасович, понадобятся еще врачи, вы уже решили, откуда они будут?

— Да, десять человек со средним персоналом уже сели в поезд в Ростове, еще человек пятнадцать-семнадцать мобилизуют в Краснодаре, и несколько будет из Анапы и Новороссийска. Списки сейчас готовятся. Утром перешлю почтой. Еще с Тумасяном команда врачей МЧС, но количество не знаю. Тебя назначили его замом.

Только когда Евдокимова отключилась, Думченко выдохнул с облегчением. Он давно бросил курить, но сейчас хотелось затянуться и руки дрожали. Наталья не спросила, подписал ли он докладную. Она уверена, что подписал. И если б ему пришлось соврать, она бы почувствовала. Наверняка бы почувствовала. Впрочем, почему? Ведь соврал же он насчет Олейника, и она не усомнилась. Но в любом случае хорошо, что она не спросила. Думченко перебрался к себе в кабинет, сел в кресло и вытащил из ящика лист, на котором твердым, похожим на школьный, почерком Натальи было написано: «Прошу Вас разрешить применение экспериментального препарата циклосульфон для лечения и профилактики у больных с легочной формой чумы». И резолюция Олейника: «Не возражаю…» и так далее.

Думченко взял ручку, несколько минут держал ее над листком, раздумывая, что написать? «Запрещаю»? «Разрешаю»? Или найти какую-нибудь обтекаемую формулировку? Но ничего обтекаемого не находилось. Тридцать восемь человек. Наташка у каждого пациента получила разрешение… Стоп! Стоп! У каждого? Думченко опять вспотел. А этот неизвестный в Воронеже? Он же без сознания, а препарат уже введен!

«Боже мой! — с содроганием подумал Думченко. — Если об этом узнают в Росздравнадзоре?! Это кошмар. Это стопроцентно подсудное дело! Скандал! И никакие разрешения ничего не изменят. Господи, только бы он выжил! Выжил бы и подписал информированное согласие. А если не подпишет? Вот из вредности, из подлости душевной? Денег захочет срубить по-легкому? Тогда лучше бы он не выжил. Болезнь тяжела. Не всегда ее можно победить! Эх, Наталья! Такой подставы не ждал. Шиловская стукнет? Наверняка. Кому? Мне? Мне пока еще не стукнула. А если сразу в РЗН? Ведь она знает, что Наталья мой человек! Может. Очень даже может. Вот сейчас выдержит немного время и позвонит куда надо!»

Думченко опять посмотрел на докладную. Подписать ее означало вписаться в это дело. Но если не подписать, расхлебывать будет одна Наталья.

«Я, конечно, тоже получу по яйцам, — прикинул про себя Думченко. — Крепко получу. Хотя бы за то, что держал авантюристку на ответственном посту. Если выговор или премии лишат, это можно пережить. Но если будет суд, Наталья наверняка скажет, мол, начальству доложила и получила добро. А что я скажу? А я скажу, что ничего не давал. Все тут носились колбасой, текучка. Я, мол, запретил, но она не заметила или забыла! Слова — это только слова, а на бумаге надо написать: «Запрещаю». Нет, не надо. Ничего пока не надо, вот когда привлекут как свидетеля, тогда и напишу то, что будет самым подходящим. Что я ей ответил? Я ее попросил подождать. А она ждать не стала. Кто-нибудь слышал, что я ей сказал? Да, Иван был. Он и разрешил, но Иван сейчас не при делах. Не факт, что вообще выживет. А если выживет? С ним я договорюсь. Если выживет, тогда все будет легче. А если нет? Лозовик Наташку сгноит. Он ее под суд отдать мечтает. Спит и видит. Точнее, не мечтает, это такой подарок судьбы, о котором он и мечтать не мог».

Решив оттянуть неизбежное, Думченко ощутил некоторое облегчение. Но гадостное ощущение за собственное малодушие сохранялось, и оно потихоньку перерастало в злость на Наталью.

«Дался им этот циклосульфон! — лихорадочно думал Думченко. Вот черти. Что Иван, что она. Фанатики хреновы! Им людей спасать, а мне разгребать авгиевы конюшни из-за них! В Росздравнадзоре такой случай тоже не упустят. Шум поднимут до небес. Иван отправил докладную премьеру. А если тот подписал разрешение? А если нет? Как бы узнать?»

Думченко принялся раскачиваться в кресле.

«Валерия Даниловна! — вспомнил он. — Вот! Я ей звонил, а она не перезвонила. Повод есть позвонить. Доложить насчет Олейника, проявить заботу. Да. И как бы между делом спросить насчет подписи. Ведь Иван же волнуется, просил проконтролировать. Я и проконтролирую».

Думченко достал телефон. Уже три часа ночи, начало четвертого. Глаза сохнут. Министр еще не освободилась? Или спит? Нет. Это невозможно. Она бы позвонила, прежде чем отдыхать. Он нажал вызов без особой надежды, готов был услышать длинные гудки, отсчитать десяток и сбросить.

— Я слушаю, Остап Тарасович, — раздался в трубке женский голос. — Я слушаю!

— Здравствуйте, Валерия Даниловна! — Думченко старался говорить с нужной степенью волнения. — Олейника госпитализировали.

— Что случилось? Вижу, вы мне звонили. Извините, были важные дела, не посмотрела.

— Я все понимаю. У Ивана Ивановича, возможно, инфаркт. Отвезли в городской центр кардиологии.

— Я поняла, Остап Тарасович, там отличные врачи! Вы что-то предлагаете?

— Нет, я согласен абсолютно. Да. Там все сделают! Иван просил узнать, подписал ли премьер его докладную насчет экспериментального лекарства? — Думченко задержал дыхание в ожидании ответа.

— Нет, при мне он ничего такого не получал, и я не видела докладной от Олейника. Видимо, еще в пути. Вы не волнуйтесь, мы все понимаем.

«Что вы понимаете?!» — чуть не заорал Думченко. — Что ты, курица, понимаешь? Что сейчас нас начнут жрать с говном? И ни ты, ни премьер нам уже не поможете».

Но, сдержавшись, произнес он другое и гораздо спокойнее:

— Спасибо. Мы ждем этот документ.

Он не сказал, что препарат уже начал применяться. Зачем давать повод для упреков в торопливости?

После разговора Думченко посидел еще пару минут над замолчавшим телефоном и отправился в штаб, узнать состояние дел. Все ли из контактных выявлены? Готовы ли списки пассажиров поезда, которые вышли на станциях до Новочеркасска? Всех их нужно изловить и поместить в карантин!

«Только бы Наталья не наломала дров! — подумал Думченко. — Все ведь сгорим!»

Он всерьез надеялся, что здравый смысл у Натальи возобладает над импульсивностью и она не бросится на амбразуру, утягивая всех за собой. Впрочем, он сам понимал, что если дело коснется спасения жизни людей, Наталья запросто пожертвует собственной. Такая натура. И это пугало Думченко едва не до судорог.

Он даже потянулся за телефоном, чтобы расставить все точки сразу и бесповоротно.

«Надо просто сказать Наталье, что разрешения нет и не будет», — подумал он.

Он нажал кнопку вызова, чувствуя, как дрожат пальцы.

— Да! — ответила Наталья.

Слышно было, что она едет в машине.

Но у Думченко не хватило смелости произнести заготовленную фразу.

— Вас не слышно! — громче произнесла Наталья.

Думченко нажал иконку отбоя.

Телефон почти сразу завибрировал.

— Слушаю! — ответил Думченко, ощущая холодный пот на лбу.

— Вы звонили, Остап Тарасович?

— Нет, смартфон чудит.

— А, простите.

Наталья бросила смартфон в карман. Что-то ей не понравилось в тоне Думченко, но что именно, она осознанно сразу не поняла. Неуверенность какая-то. Ладно. Шила в мешке не утаишь.

Кочергин отвез Евдокимову и Пичугина в аэропорт. У КПП на входе их встретили сотрудник карантинной службы аэропорта и офицер МЧС. Генерал церемонно раскланялся с Натальей, пожал руку Пичугину, простился и уехал.

Сотрудница карантина вежливо поздоровалась со всеми, с любопытством рассматривая Наталью, но в разговоры не вступала и не расспрашивала ни о чем. Видимо, она соблюдала некий протокол, или ей просто было любопытно посмотреть на московскую гостью. Видимо, не дождавшись распоряжений, она ушла. Молодой человек, офицер МЧС с погонами лейтенанта, проводил московских эмиссаров в зал ожидания VIP и сказал:

— Ваш борт на подлете, сядет минут через двадцать, но еще час на заправку. Так что вылет дают около пяти утра. Может быть, хотите чай, кофе или подремать? Я организую.

— Я бы поспал, — признался Пичугин.

— А мне принесите бутылку минеральной воды без газа, — попросила Наталья. — И большую кружку крепкого кофе. Мне нужно еще сделать пару звонков.

Она присела к низкому журнальному столику, нажала кнопку вызова Олейника. Несколько секунд ждала, слушая гудки, и уже собиралась сбросить, как в трубке щелкнуло и молодой женский голос ответил:

— Слушаю вас! Говорите!

— Здравствуйте. — Наталья не встревожилась, не успела толком удивиться. — Кто это? Мне нужен Иван Иванович Олейник. Это его телефон?

— Да, все правильно, подождите, пожалуйста, я врача позову.

Послышались шаги, посторонние шумы, два плохо различимых голоса, мужской и женский. Затем мужчина твердо и внятно спросил:

— С кем имею честь беседовать?

Наталья невольно улыбнулась старомодному обороту из уст современного человека.

— Это Евдокимова. Меня зовут Наталья Викторовна, и я старший научный сотрудник Роспотребнадзора. Мне нужен академик Олейник.

— Очень приятно, Наталья Викторовна! Я дежурный врач отделения неотложной кардиологии, и меня зовут Давид Шаликашвили. Можно без отчества. Иван Иванович предупредил нас, что вы будете звонить. Он просил передать дословно следующее: «Документы отправлены в Белый дом на подпись. Работайте спокойно! Кислоту пока не нашел. Думченко все держит под контролем».

— Что с Иваном Ивановичем? Он жив?

— Обижаете, Наталья Викторовна! — Шаликашвили говорил спокойно, но в его голосе слышалась какая-то скрытая радость. — Он жив и спит. Ему выполнена коронарография, обнаружен критический стеноз передней огибающей коронарной артерии и после ангиопластики установлен стент, все прошло в штатном режиме, без осложнений. К сожалению, небольшой участок миокарда поврежден, там успел сформироваться инфаркт. Сейчас больной стабилен и находится в палате интенсивной терапии. Ритм синусовый, давление сто на шестьдесят, дыхание шестнадцать в минуту.

— Спасибо, Давид, — поблагодарила Наталья. — Телефон ему дадите завтра?

— Не знаю, — честно ответил Шаликашвили. — Это решит заведующий отделением. Все будет зависеть от состояния больного. Обычно мы стараемся охранять их покой. Волнения ни к чему.

— Я понимаю, доктор, только постарайтесь донести до сознания заведующего, что если Иван Иванович не сможет получать от меня текущие сведения, то волноваться он будет еще сильнее. Впрочем, я полностью полагаюсь на вас как профессионала.

— Наталья Викторовна, поймите и вы, что так подробно и вежливо я вам рассказываю только потому, что мы тут немного в курсе обстановки в Москве и Воронеже. И понимаем всю ответственность, которую вы несете. Академик нам кое-что рассказал и просил с вами быть предельно откровенными.

— Спасибо, Давид, — повторила Наталья. — До связи.

Она отложила телефон и зажмурилась, еле удержалась, чтобы не всхлипнуть. Волной накатили быстро меняющиеся картинки, в которых воображение в красках и подробностях нарисовало, как Олейник лежит один, опутанный проводами и трубками, в реанимации. Стало его жалко до рези в глазах.

Наталья глянула на уснувшего Олега, который, скинув обувь, свернулся калачиком на диване. Смартфон на столе показывал восемь минут пятого. Небо за окном становилось серым, приближался рассвет.

Распахнулась дверь. Лейтенант МЧС принес двухлитровую бутылку с минеральной водой, кофе и бутерброды на подносе.

— Наталья Викторовна, я подумал, что вы захотите перекусить…

Наталья подняла глаза и улыбнулась. Лейтенант ей напомнил артиста из фильма «Гусарская баллада», который играл пленного французского офицера. «Я лейтенант из корпуса Мюрата… с кем отступать, теперь мне все равно».

— Как вас зовут, лейтенант?

— Александр Назаров, — с улыбкой ответил лейтенант.

— Спасибо, Александр. Вы можете идти.

Назаров направился к двери.

Наталья сама себе не могла объяснить, зачем она спросила, как его зовут. «Ждала, что он ответит типа «Меня зовут Винценто Сальгари»? Глупо… А на глупости у меня нет привилегии. Тогда что? Если все это не глупость, что тогда? Тогда это еще один побочный эффект АКСОНа? В чем смысл? Чего еще мы о нем не знаем?»

Назаров удалился и прикрыл дверь. Наталья обратила внимание на две видеокамеры, расположенные так, чтоб весь зал попадал в их поле обзора.

За панорамным окном открывалось летное поле. На небе начали проявляться розовеющие облака, быстро таяли звезды. Новолуние. Черная ночь уступала новому дню. Издалека доносились приглушенные объявления: «Совершил посадку…», «Начинается регистрация на рейс…»

В самолете позвонить не получится. Олейник сказал, что можно работать спокойно. Значит, он уверен, разрешение на использование циклосульфона есть.

Наталья открыла кейс, достала пакет с белковым коктейлем, банку с аминокислотами ЗМА. Пока готовила себе питание, набрала номер Огородниковой, та сейчас в лаборатории, ждет вестей. Или спит? Может, и спит. Три длинных гудка, женский голос:

— Я слушаю, Наталья Викторовна!

— Лена! Доброе утро. Хлорсульфоновую кислоту надо забрать. — Наталья по памяти продиктовала телефон Ройтбурта. — Если возникнет проблема с доставкой, звони мне до пяти. Потом я буду в самолете, связи не будет. Вот еще, запиши телефон генерала Головина. Если возникнут любые проблемы с охраной или полицией, звони ему, он их решит. Он в курсе всех наших дел.

— Какие проблемы?

— Любые, которые могут помешать синтезу циклосульфона.

— Я не понимаю.

— Мне некогда объяснять. Просто запиши телефон. В восемь утра Ройтбурт откроет свою лабораторию и отдаст нам десять контейнеров с сульфохлоридом.

— Я все записала, Наталья Викторовна. Иван Иванович не отвечает, я ему звонила…

— Олейник с инфарктом лежит в кардиологии. Он жив, все под контролем.

Огородникова охнула:

— Как же это?

— Бывает, Лена, он не молод. Укатали сивку… Успокойся и работай! Как только у меня будет связь, я позвоню. По всем проблемам обращайся к Головину. Мне параллельно обязательно отправляй СМС. Я прочту и разберусь. — Наталья говорила и одновременно взбалтывала бутылку с бюветом, как шейкер. — Все, до связи!

Вернулся лейтенант Назаров.

— Наталья Викторовна! Борт приземлился. Пока на рулежке, их сейчас заправят, и вы вылетите.

— Я помню, — устало ответила Наталья. Подумала, что вышло резко, и добавила: — Спасибо, лейтенант. Через сорок минут приходите, проводите нас до трапа. А пока просьба не беспокоить!

— Есть! — Назаров от такого тона выпучил глаза и выскочил за дверь.

«Мне не надо ничего повторять дважды… — подумала Наталья и сбросила нахлынувшее раздражение. — Но мальчик проявляет усердие и внимание. Он не виноват, что ты такая Железная кнопка!»