Глава 5
Утро началось со странной просьбы: найти самые старые неприметные штаны, такую же кофту и разношенные кроссовки. Ничего нового и ничего такого, что могло бы привлечь внимания там, где идут боевые действия:
– Там война?! – ужасалась я. – Война?! Ты хочешь, чтобы я прыгнула туда, где идут настоящие боевые действия?
– Ди, этот мир воюет бесконечно. Два местных управленца делят людей, территории, власть. Я всю ночь искал наиболее безопасную для тебя точку «высадки» и нашел ее. Все объясню. Но сначала принеси из дома старые кофту и штаны.
– Я принесу.
– И обувь. Обувь не забудь.
Моя голова гудела от страхов. Вязкой от нервозности сделалась слюна и несмотря на голод, кусок в горло не лез.
В родной мир – в свою старую спальню – я прыгнула, не позавтракав.
* * *
За окном шумели тополя. Во дворе лениво текла жизнь полусонного в утренний час Ленинска. Выгуливала на клумбе пса одетая в разношенное домашнее платье тетка; девчонка лет двадцати, пока ее малыш ползал с совком в руке по песочнице, сидела на лавке в центре детской площадки и безотрывно смотрела в экран телефона.
Мама, наверное, еще спит.
Штаны в шкафу нашлись: цвета хаки, с многочисленными карманами, потрепанные и разношенные – то, что нужно. Их я носила, когда была пухляком, но ремень, застегнутый на последнюю «дырку», быстро исправил положение. Невзрачная и давно нелюбимая мной коричневая кофта обнаружилась на «плечиках» под грудой из старых осенних курток.
Еще кроссовки.
Стараясь не шуметь, я принялась выгребать с нижней полки ношеные туфли, ботинки, шлепки и зимние сапоги с починенными несколько раз каблуками, которые мать по какой-то причине все еще не вынесла на помойку.
* * *
– Я прокрутил почти две сотни вариантов, прежде чем удостоверился: перемещаться в прошлое в момент перед их встречей практически бесполезно. Ты не отвлечешь его – нет люфта. Кто бы ни планировал диверсию в прошлом, он выбрал идеальный момент для отвлечения. И потому прыгать нужно раньше, много раньше, пока Канн не лейтенант, но пушечное мясо…
Мы решили начать с Аарона.
– Послушай, – меня грызли сомнения, – а если я вернусь, сделаю так, что их встреча не состоится, а потом придет «лысая» и изменит все опять? Снова прыгать?
Ведь это же глупо. Или, по крайней мере, бессмысленно.
– Нет, – этим утром мой любимый вновь отличался исключительной сухостью выражений лица и эмоциональной скупостью. – Я кристаллизую исправленную ветку прошлого, и если кто-то пожелает ее изменить, должен будет предварительно снять с нее мою защиту. Попытайся он это сделать, и сразу же выдаст себя с потрохами: в информационных полях моментально отразится точный «адрес».
– То есть менять все придется только один раз?
– Успешный раз.
Это я уже поняла.
Мои собственные шестерни, раскрученные теперь до сверхзвуковой скорости, все еще не давали покоя:
– Но если мы вернем его сюда, когда остальных еще нет в этом мире, как Канн воспримет ситуацию?
– Никак. Я перехвачу его сразу по возвращению и погружу в длительный сон. Потому что «пробуждать» всех, если мы хотим полного повторения нашей прежней ветки, нужно будет разом.
– А меня он помнить будет? Что мы встречались в прошлом?
– Нет. Это сотрется.
Чудесно, вроде бы все чудесно. Только до позеленения страшно.
– Готова слушать задание?
И в экран на стене – на этот раз для встречи был выбран обычный безликий реакторский кабинет – ткнулась указка.
– Грузовик поедет здесь, – точка на карте. – Ты появишься на лесной дороге прямо на его пути. Скорее всего, тебя захватят в плен – иначе не получится.
Я внутренне скисла.
До дрожи в коленях не хотелось встречаться с людьми с автоматами, становиться пленницей, доказывать, что «ты не осел». Смотреть на злые лица тех, кто в первом встречном видит врага, ежесекундно обделываться от ужаса, ожидая, что тебя ударят. Хорошо, если не выстрелят…
Голос Дрейка растворился за собственными размышлениями, пропал. Мне больше не виделась ни указка, ни карта, ни фигура Начальника. Я откровенно трусила.
Почему я? Почему всегда я?
Вопрос, не имеющий ответа.
Лучше бы мимо, лучше бы кто-то другой, почему все… так?
– Ди? Ди,… ты меня слушаешь?
– Я боюсь, – честно прошептала я. – Дрейк, а вдруг я там умру?
Он осекся. Секунду спустя отложил указку, забыл про экран, подошел ко мне и опустился на корточки. И все эмоции вдруг проступили на его лице: беспокойство, нежелание рисковать, страх. Человек напротив от волнения будто осунулся, постарел. А в глазах нежность и океан печали.
– Хорошо, – ответил просто. И на какое-то время замолчал. – Давай не будем. Оставим все, как есть.
– Оставим?
– Да.
Тяжелое решение, но он умел принимать тяжелые решения быстро. И сейчас из-за меня он, возможно, отказывался от ребят.
Нет. Неправильно.
– Но… как же мы… тогда? Как… они?
Дрейк притянул меня к себе, обнял, покачал головой – я почувствовала.
– Иногда люди просто сдаются. Ведь так? Чтобы не потерять больше, чем уже потеряли.
Это все из-за меня. Из-за моих страхов…
– Нет, – я вдруг потрясла челкой, – скажи мне другое.
– Что?
Он заглянул мне в глаза так глубоко, как только мог.
– Мы сможем жить дальше. Искать варианты.
– Нет.
Пауза.
– Мы когда-нибудь найдем выход…
– Нет. Другое.
Меня сканировали взглядом, раскладывали на атомы, выискивали нужные слова.
– Ди, я уже терял тебя…
Перед болью, которая могла разворотить его сердце, был беззащитен даже Дрейк. Я гладила его гладко выбритые щеки и пыталась напитать любовью того, кто ради меня был готов пожертвовать всем.
– Не то, родной. Просто скажи мне, что вернешь меня. Откуда угодно.
Он молчал, и в этом молчании текли между нами все слова, которые когда-либо могли прозвучать.
– Верну, – ответил тихо. – Живую. Из любого мира. Времени и места.
– Вот.
Мне стало легче. Спокойно, тихо, почти нормально. Если ответил, что вернет, значит, вернет.
– Рассказывай. Про грузовик, про их войну – все, что мне может пригодиться.
* * *
Мир Аарона Канна. Калимт. Восточная лесополоса пятой зоны.
Местные координаты: 55°45′20.9916″N, 37°37′3.6228″E
Лес походил на наш смешанный: березы, осины, редкие и низкие елки. Пласт жухлой травы – на улице сухой, но пасмурный, тусклый день. Осень. Спокойный клекот птиц. Ни людей, ни ветра, ни журчащих рядом ручьев.
Стоя на обычной с виду почве, я ощущала себя инопланетянином и отчего-то боялась пошевелиться. Я еще никогда – ни разу в жизни – не перемещалась в прошлое, и осознание того, что это свершилось, вводило меня в желеобразное оцепенение.
«Ни за что и никуда не прыгай в том времени. Иначе я рискую никогда тебя не найти. Если что-то пойдет не так, если опасность высока, то только обратно, только ко мне».
Он пообещал, что создаст для меня «тоннель», чтобы сразу в Реактор.
Под ногами две чуть продавленные колеи – дорога. Грузовик пройдет по ней ровно через три минуты, но у меня с собой ни часов, ни телефона, ни документов. Ни воды.
«Они используют другой вид пластика, нежели мы. Ни к чему такие следы».
Нечем засечь время.
Господи, а ведь здесь можно сбежать, затеряться. Всю оставшуюся жизнь прожить в незнакомом чужом мире, где царит война и оккупирована большая часть городов. Отсюда полный упадок производства, дефицит продуктов, голод, эпидемии…
Как хорошо, что я родилась не здесь.
И тихо. Как в старых черно-белых военных фильмах.
Меня подташнивало.
До грузовика, наверное, полторы или две минуты.
«Его там зовут Канн. Но не Аарон – Дарен. Имя он изменит себе позже, когда попадет сюда…»
Примерно минута; я нервно подергала сидящий на запястье плотным кольцом браслет-переводчик.
«На всякий случай – понадобится, потому что язык у них другой. Должен сработать везде».
Где-то далеко протяжно ухала местная кукушка; сверху закапал мелкий, почти невесомый дождь.
Грузовик я услышала издали – лязг кузова, грохочущий звук мотора – и только после увидела заляпанную грязью кабину. Увидела и застыла, словно кролик перед удавом.
Черт, я же стою посреди дороги – что они подумают? У меня нет плана, совсем никакого плана!
А суматоха началась, едва водитель заметил мою фигуру. Резкий удар по тормозам, чих выхлопа, ор тревоги на непонятном языке. И моментально из кузова посыпались люди в форме – все с автоматами, все на взводе – прицелы уже направлены в мою сторону.
Они кричали какие-то фразы, еще издали задавали вопросы, а я, словно сломавшаяся игрушка, судорожно колотила себя по запястью: не работал! Браслет-переводчик не работал – я не понимала ни слова.
Всхлип отчаяния, глаза по сторонам – куда? Куда?!
И, зажмурившись и запаниковав, я прыгнула назад.
* * *
– Ты сказал, он будет работать!
– Значит, там не работает.
– Отнеси в лабораторию! Сделай что-нибудь!
– Ди, успокойся! Я сомневаюсь, что в лаборатории смогут быстро разобраться с этой проблемой. Другое время – всегда сложно.
– Сложно? А мне будет не сложно попасть в плен к людям, которых я даже не понимаю? Я ведь ни слова…
– Ди!
– Черт! Черт бы это все подрал… – вдох-выдох. Вдох-выдох. И ушедшее за ритм в двести ударов прыгающее сердце. – Ладно, давай заново! Я… нормально. Поехали.
Закрытые глаза – вертящийся под веками временной тоннель.
Прыжок.
Исчезло дыхание Дрейка рядом; вернулись птицы.
Осенний лес; едва заметная колея под ногами. Грузовик через три минуты.
* * *
На этот раз я знала, чего ожидать: солдат. Настоящих, злых, видящих во мне врага.
И потому, стоило морде грузовика показаться из-за деревьев, я припала на колени, подняла руки и сцепила их за головой.
На то, как ко мне бегут люди с автоматами, я смотрела через собственные глаза-щелки – хотелось зажмуриться.
Черт, черт, страшно-то как…
Грузовик, стоя без движения, рокотал рядом; мне орали что-то похожее на «Зи данте кайнхвален? Зи? Линтен драхен?!»
И без браслета понятно: «Кто такая? Что тут делаешь?!»
Наверное.
Я, трясущаяся, как неврастеник, повторяла и повторяла по кругу: «Дарен Канн… Дарен Канн…». И надеялась, что Дрейк не ошибся, что наш будущий Аарон действительно где-то здесь.
Дорога потонула в вонючем газовом выхлопе; стихли птицы и через какое-то время ор солдат.
Я же, чтобы не видеть направленных на себя дул автоматов, стояла, зажмурившись.
– Дарен Канн, Дарен Канн, – всхлипывала едва слышно.
– Канн! – вдруг раздался откуда-то слева приказ. – Ишь туатен дит мейхе?
Язык напоминал немецкий. Или голландский. С примесью шкворчащего в горле звука «х».
«Ты знаешь эту девку?» – подумалось мне – вот что он спросил.
И я распахнула веки. Не опуская рук, бегло переводила взгляд с одного лица на другое, пока не увидела… Канна. НАШЕГО КАННА! Да, моложе, да, более худого и совершенно не доброго, чуть растерянного, но все же КАННА.
– Ик до хеет найт, – зло рыкнули в ответ.
«Я ее не знаю».
Конечно, не знает. Откуда ему знать?
Местный командир – рыжий и веснушчатый, совсем не такой приятный на вид, как Лагерфельд, – подозрительно косился то на меня, то на своего подчиненного. Долго разбираться не стал, качнул в мою сторону дулом автомата.
– Брейнен!
И ко мне тут же кинулись двое с веревками.
Запястья мне стянули до боли – не посмотрели, что женщина. Обыскали – обхлопали по всем возможным местам, вывернули карманы и пустой рюкзак (на последнем настоял Дрейк – «должна быть походная котомка. В ней ничего – выпила, съела, потеряла»). Запихнули не в кабину, куда запрыгнул командир, но в кузов к «черни». Поместили в углу – через одного до створки открытого сзади кузова, – приказали держаться за деревянную раму.
Ехали стоя, и на ухабистом бездорожье трясло неимоверно. Кусали за лицо недобрые взгляды пропахших потом и пылью мужиков; в воздухе бился о борта кузова один и тот же вопрос: «Кто такая?» И пристальнее всех смотрел Канн, которого я «оболгала», прикинувшись его же знакомой.
Теперь с него спрос, теперь ему придется отчитываться.
«Он не должен добраться до Кардена. Не должен, поняла? Именно оттуда он попадет по ветке к той, кто не допустит его будущего перемещения в наш мир. И только если он каким-то образом минует этот город, появится шанс, потому что там выстраивается другая ветка…»
Сколько всего веток чужих судеб видел Дрейк? И как после всего этого он не сошел с ума? Сколько вариантов ему пришлось рассмотреть, проанализировать и отмести, прежде чем он отыскал этот?
Мне было душно. Хотелось в туалет, хотелось оказаться подальше отсюда – зачем я только ввязалась? Это чужая жизнь, чужая война, и мне не хотелось ни прожимать, ни проходить. Ни минуты, ни единой части.
Но я должна.
«– Стоянка на обед у них случится спустя полчаса непрерывного хода. Недолгая стоянка – всего пятнадцать минут. За это время тебе придется сделать так, чтобы Канн к своему отряду не присоединился.
– Даже если я сбегу, они отправят погоню. И не факт, что за мной побежит ОН…
– Пробуй.
– Дрейк, да даже если он, – они дождутся!
– Не дождутся. Спешат на поезд, который спустя полтора часа отбывает в Карден. Поезд отбывает по расписанию и раз в сутки – им это известно.
– Все это вилами на воде, – сокрушалась я. – Вилами, понимаешь?
– Не понимаю».
Мне хотелось материться. Он понимал столько всего сложного, но не понимал русских выражений.
И все равно я его любила.
За полчаса тряски у меня, кажется, раскрошились зубы, переболтались мозги и мертвецки устали колени. Кузов армейского грузовика – это не поезд, не самолет и не хотя бы автобус. Это – дерьмо собачье.
Справить нужду меня водили под конвоем. Рук развязывать не стали – приказали стягивать штаны так. Сначала с одной стороны, потом с другой. Одеть – проблема. Забрызганные штанины не добавили хорошего настроения.
Кормили всех наспех чем-то похожим на тушенку в банке. Открывали армейскими ножами; меня толкнули сидеть под деревом.
Злой командир, как я и думала, резко и отрывисто допрашивал Канна – тот скалился, оправдывался и косился в мою сторону с ненавистью.
«Блин, задал ты мне задачку Дрейк…»
Я не провела в чужом мире и часа, а чувствовала себя так, будто прошла с рюкзаком в полцентнера весом и по горным тропам половину России.
Их нужно как-то отвлечь… Как? Прыгать нельзя – Дрейк запретил. Как отвести глаза целой группе людей?
Когда мне бросили под ноги вскрытую банку с мясом, я едва на нее взглянула – пребывала в судорожной медитации – перебирала воспоминания.
«Окружай себя зеркалом, – учила Тайра. – Формируй его плотным, очень гладким, без единой трещины. Цельным шаром…»
Проблема заключалась в том, что я не умела делать так, как она.
Дрейк рассказывал другое: «Люди реагируют на тебя, пока твой физический и астральный план соединены. Стоит астральному плану переместиться в другое место, и твое физическое тело, даже если оно находится рядом с людьми, перестанет привлекать чужое внимание…»
Но как их разъединяют?
«Нужно перестать здесь быть, – ответил бы Начальник. – Перестать быть там, где ты есть. Без прыжка».
Стоянка длилась уже несколько минут. У меня в запасе в лучшем случае десять, и нужно успеть убежать, как можно дальше.
Под чавканье, резкую и незнакомую уху речь, под шорох многочисленных подошв я плотно сомкнула веки и погрузилась в псевдотишину.
Более в моем сознании вокруг меня никого не было.
Те же березы, тот же лес, тишина. Мы с мамой когда-то ходили в такой лесок, чтобы сложить костерок, поджарить на нем сосиски, посидеть возле янтарных углей. Так, когда мне было лет четырнадцать, мы провожали осень – желтую, яркую, еще теплую. Ловили момент, когда листья делались золотыми, но еще крепко держались за ветви, нежились в лучах не слишком теплого уже солнца. Иногда предварительно замачивали в кастрюле мясо на шашлыки; и куталась в теплый шарф одетая в легкое пальто бабушка.
Мне чудился дым, и этот дым, подхваченный ветерком, часто менял направления – иногда мирно тянулся в небо, иногда шел вдруг рассеянной полосой вдоль земли. Бабушка терла слезящиеся глаза и переставляла низкий походный стул; у меня в руках старенький, еще пленочный фотоаппарат «Canon».
– Сколько елочек! – восхищалась мама. – Нужно выкопать парочку, все равно их забьют высокие деревья. А так посадим у себя – вырастут, будут радовать.
Мне – четырнадцать. И я почему-то не помню о том, что елочки эти уже давно вытянулись в саду у простенькой ограды, что они вдвое выше меня ростом. И что бабушка уже выбросила изношенное пальто – пыталась чинить, но не смогла так, чтобы не видно.
А небо режет синевой глаза. Прозрачно, тихо, солнечно.
– Дин, ты нанижешь мясо на шампуры?
– Мам, не хочу мазать руки…
Мои руки еще совсем гладкие, «детские». На пальце дешевое, но симпатичное колечко – подарок подруги со школы.
– У нас вода в бутылках, отмоешь потом.
– Ладно, – ворчу я, соглашаясь, – только схожу в туалет.
И меня не смущает отсутствие на безымянном пальце кольца с вращающимся символом бесконечности – клятвы в вечной любви Дрейка.
Я иду в туалет. Под ногами опавшие листья; свободно и коротко, переговариваясь с кем-то, кричит вдалеке птица. Мама в другой стороне у овражка копает елочки. Пока я схожу до густого подлеска, дрова как раз успеют прогореть, осыпаться, превратиться в чудесные жаркие угли. Я недолго…
Шорох листьев под ногами, хруст мелких веточек. Мои кроссовки фиолетовые, с сеточкой над пальцами, «чтобы стопа проветривалась».
Фиолетовые.
Но почему-то белые.
Фиолетовые…
Нет, белые.
Новые, с сеточкой.
Нет, грязные, разношенные, кожаные – без вентиляции.
Яркая синева неба вдруг сменилась серостью и унынием; посерел облетевший лес.
Я, находясь в пограничном состоянии между сном и явью, широко открыла глаза и вздрогнула. Оглянулась, поняла, что стою метрах в двадцати от военного лагеря – еще просматривается сквозь ветви грузовик. Ошалело выдохнула и… со всех ног понеслась. Насколько возможно тихо, уже не оглядываясь, – мне нужно дальше, очень далеко, максимально далеко.
Что-то случилось. То ли во время воспоминаний мой астральный план действительно отсоединился от физического, то ли солдаты не считали меня опасной пленницей, и потому не бросали в мою сторону взглядов, но внимания к моей персоне не было. Как и погони.
Пока.
Я неслась вперед, проламываясь сквозь кусты и перескакивая через бревна. По спине колотил тканевым мешком пустой рюкзак.
Когда сзади раздался голос (голоса?), я выдохлась так, что едва держалась вертикально. Хотелось завалиться, как в детстве, прохрипеть «сдаюсь» и заколотить по земле ладошкой. А еще лучше – зажмуриться и прыгнуть отсюда к чертовой матери.
Сзади орали. Наверное, приказывали остановиться, наверное, грозили, что иначе «будут стрелять».
Хорошо, что я не понимала.
А еще из-за шума собственного дыхания я не могла определить, за мной бежит Аарон или кто-то другой.
«Увидишь, когда догонит».
Господи, только не снова сюда в случае провала. Не снова в грузовик, на поляну, а после бежать. Я уже не смогу представить тот «наш с мамой» осенний лес, как сделала в этот раз. Есть вещи, которые получаются только спонтанно и единожды…
Мой конвоир нагонял. Ломилась и трещала под его подошвами земля, почти касалось волос на затылке красное и горячее, как пламя дракона, дыхание, еще совсем немного и…
Я петляла, как загнанный до паники заяц.
А, когда почувствовала резкий и болезненный удар между лопаток, не успела свернуть от поздно замеченного за кустами обрыва, повалилась на землю и покатилась вниз по заваленному осеннему листьями склону оврага.
Темнота. Боль в ребрах, боль в животе – от тряски мутилось в голове.
Меня несли на плече. Долго. Кажется, я стонала.
Из очередного черного провала я вынырнула от того, что кто-то шлепал меня по щекам.
Я лежала на земле. Ломило затылок; серое небо сквозь щели глаз казалось ярким пятном с размытыми краями.
И полная тишина в ушах – ни завывания ветра, ни шороха веток, ни ора того, кто маячил над моим лицом.
Шлепки продолжались; что-то беззвучно орал чужой перекошенный рот – способность думать возвращалось ко мне медленно.
Аарон… это он?
Я прищурилась, кое-как сфокусировалась.
Точно. Аарон.
Почти сумела порадоваться.
– Прекрати меня колотить, – прошипела неприязненно, – или я смешаю тебе на Новый Год водку с пивом.
Меня грубо приподняли за грудки и, продолжая кричать, указали пальцем в сторону.
– И хлопушкой в лицо выстрелю, – промямлила я мстительно.
Усталая, разбитая, едва способная соображать, но уже выдернутая из черноты, я тяжело вздохнула. Пришлось сесть. Посмотреть на то, что мне показывали.
Знакомая поляна. Сложенные в кучу пустые консервные банки, наспех сожженный мусор; отпечатавшиеся в грязной луже протекторы шин.
Но самого грузовика не было.
Они уехали! Все! ВСЕ!!!
Медленно и постепенно возвращались звуки – Канн брызгал слюной. Его оставили, его теперь сочтут за дезертира – наверное, орал он. Наверное, ему теперь следом за военной машиной придется бежать на своих двоих…
А я вдруг принялась смеяться. Хохотать так громко, что он осекся, затих, воззрился на меня, как на душевнобольную. Под руками грязные листья, под задом ветки, и немилосердно болит от удара между лопаток – чем он меня? Прикладом?
– Дурак, – шептала я с улыбкой. – Ты спасен, понимаешь? Спасен! Нет, ты еще не понимаешь, ты потом…
Он сжал губы до тонкой полосы. Он собрался подойти ко мне, треснуть по лицу, встряхнуть и, вероятно, сообщить о том, что я пожалею о том, что возникла на его пути, но я лишь покачала головой.
– Нет, нет, – прошептала тихо, – ты извини, но мне пора. Это ты «тут», а мне надо домой…
И успела увидеть его удивленный взгляд до того, как закрыла глаза и вызвала в памяти лицо Дрейка.
* * *
Мир Уровней. Нордейл. Вечер.
– Они меня… обследовали,… общупывали! – пребывая в растрепанных чувствах, я беспомощно взмахивала руками.
Дорогой ресторан, и на нашем столе гора еды: сырная нарезка, шесть видов горячих булочек и четыре сливочного масла, салат из кальмаров, мясное ассорти, оливки, свекольная закуска – вскоре принесут горячее.
А у меня перед глазами вскрытая армейским ножом банка из-под тушенки.
– Обыскивали? – помог определиться с нужным словом Дрейк. – Это нормально.
Нормально. Наверное.
Он хотел, чтобы я ела. И чтобы оправилась от шока – намеренно привел сюда, где зал взрезают накрахмаленные передники официантов, а на стенах фрески, напоминающие итальянские: виноградные лозы, белокаменные террасы и паруса лодок вдалеке.
А я все еще была «там», в недоброжелательном мире, зовущимся «Калимт».
– Знаешь, как сильно трясет в кузове грузовика? Зуб на зуб не попадает!
– Вечером я сделаю тебе горячую ванну.
– И как пахнет куча давно не видевших душа мужиков?
– И добавлю в нее пену.
– Он ударил меня прикладом, представляешь? – пищала я жалобно. – Прикладом! А Лагерфельда еще нет.
– Я вылечу тебя сам, – Дрейк смотрел на меня с нежностью. – Ты молодец, знаешь об этом? Молодец.
И на сердце стало чуть легче. Стало даже «до еды» – я протянула руку к сыру. Но вздохнула все равно тревожно.
– Канн вернулся, все в порядке?
– Да. Он сейчас во сне, заморожен в точке, которую мы называем «ноль-зэт», – точке возможного перепостроения дальнейшей судьбы. И его будущая карта будет зависеть от того, кто будет здесь, когда он проснется. Именно поэтому, прежде чем будить, на Уровни нужно вернуть всех.
Всех, да.
Но пока сыр, масло и булочка. Маленький отдых, короткая передышка.
– Дрейк, только Бога ради, до следующей моей вылазки сделай что-нибудь с браслетом?
– Сделаю.
– Иначе я больше никуда…
– Ди. Сделаю.
Я успокоилась.
Горячий хлеб таял на языке; приглаживала расшатанные нервы ненавязчивая и негромкая джазовая мелодия, льющаяся от сцены.
Он выбрал дорогой ресторан – позволил мне почувствовать после пережитого контраст. Безопасность, уют, спокойствие. Намеренно, конечно же. Потому что слово «случайно», как я полагала, в лексиконе Начальнике отсутствовало с момента основания времен.
Калимт.
Я больше туда не вернусь. Чужая война, чужой лес. И как странно касаться чужой жизни даже вскользь, вдруг заглянуть в нее краешком – все равно, что просунуть лицо сквозь поверхность зеркала.
– Там у них так странно. Неспокойно… Зачем война?
– Затем, что люди часто по-другому не умеют.
– Но ведь глупо?
– Это все ваши эмоции.
– Ладно, не важно. Важно, что теперь Аарон получит свой шанс прожить счастливую жизнь с Райной.
– Получит. Но куда важнее другое – то, о чем я тебе не сказал.
– В смысле? «Забыл» упомянуть?
– Да, «забыл».
Я отложила нож, которым намазывала на хлеб масло. Почувствовала, как шевельнулась в душе тревога:
– Говори.
Дрейк пригубил воду, отставил стакан. Сложил на столе руки:
– Мать Аарона – тогда еще Дарена – отдала сына в дом малютки, когда тому было несколько месяцев.
Я кашлянула – поперхнулась.
– Зачем?
– Потому что знала, что там его выкормят, а она не сможет. В дома малютки даже в оккупированных городах жители несли все, что могли. Подкармливали. Сама она взяла его сестру, которой было шесть, и уехала в их старый дом на окраине. Рассказать тебе, как сложилась бы жизнь Аарона, не повстречай он представителя Комиссии?
– Как?
У меня пропал всякий аппетит.
– Он отправился бы воевать на западную границу города Койбе и через три с половиной месяца – встреча с той женщиной никоим образом не повлияла бы на это событие – получил бы серьезное ранение ног и лишился бы ступней. Попал в госпиталь ветеранов, где жил бы – поломанный физически и психологически – до сорока трех лет.
Я забыла про еду – перед мысленным взором стоял облик Аарона – почему-то полуседого, рано постаревшего и с испещренным глубокими морщинами лицом.
– Неспособный справиться с превратностями судьбы, он бы запил. И утром первого месяца зимы умер бы, сидя в собственном инвалидном кресле, – отравился грязным метиловым спиртом.
В моем горле стоял ком, а веки щипали слезы.
Почему Дрейк не сказал раньше? Хорошо, что не сказал…
– Знаешь, что именно ты сделала сегодня, Ди?
– Что?
Я ничего не сделала – я просто… просто…
– Ты не просто дала ему шанс прожить здесь долгую и счастливую жизнь с Райной. Благодаря тому, что он получит опыт, который я даю ему здесь – научится тактике, стратегии, выносливости и разовьет интуицию, – он по возвращению назад сумеет избежать эту ситуацию.
– А он… когда-нибудь вернется?
– Да, вернется. Но совсем и совсем не скоро.
– И… – вопросы давались мне сложно, и я боялась ответов. Иногда правда – штука настолько жесткая, что ее лучше не знать. – Не получит ранения?
– Не получит – у него сработает шестое чувство. Ты ведь знаешь, что весь опыт, который люди получают на Уровнях, они переносят потом с собой в виде развитой интуиции в свою «прежнюю» жизнь?
Знаю. Теоретически.
– Он не поедет в Койбе – заранее предположит проигрышность там боевых действий. И вместо этого отправится в Дортен-Брах – собственно, подробности тебе ни к чему. Важно другое: он останется здоров, отыщет мать и сестру и перевезет обеих подальше от войны. Он проживет иначе.
Я больше не хотела есть.
Для меня поблекли рисунки виноградных лоз на стенах, и не ласкала более слух музыка.
– Забери меня домой…
– Поешь, Ди.
– Не хочу.
– Пена. Ванна. Ты обещал.
Вместо ответа Дрейк накрыл мою ладонь своей и кивнул.
* * *
Меня нежно терли мочалкой, втирали в волосы шампунь. Гладили по спине там, где кожи коснулся жесткий ствол приклада.
Из тринадцати осталось двенадцать – об этом не хотелось думать.
Поглаживания теплых рук залечивали саднящее сердце, мягко стирали душевную боль, успокаивали.
– Скажи, что дальше будет легче?
– Дальше будет иначе, – тихо и уклончиво отозвался Дрейк. – Но до этого я заверну тебя в пушистое полотенце и отведу спать.
– Нет, халат. Я посижу в кресле, а ты поиграешь мне на рояле, ладно?
У него, вероятно, много работы, и снова нужно заранее что-то вычислять, прогнозировать и обдумывать, но мне хотелось присвоить этот вечер себе. Нам.
– Хорошо.
Наверное, дальше будет еще сложнее, раз мой любимый такой сговорчивый. Но бояться заранее – нет более бесполезной задачи. И вместо того, чтобы волноваться, я втянула запах мыльной пены, пахнущей лепестками роз, и отдалась на ласку теплым заботливым рукам.
