Глава девятая

Чтобы не использовать в качестве курьера полковника Ветошкину, я передал генералу фотографии и документы для оформления «прописки» и лицензии, и на этом мы расстались. Я поехал на стоянку, где меня подозрительным взглядом встретил Ивон.

— Где тебя носило? — впечатление складывалось такое, что Ивон желал контролировать каждый мой шаг.

— Отдал документы на регистрацию и на лицензию.

— В полицию?

— Серьезнее. Я все отдал Ирине Александровне. Она попросила ее на Лубянку подбросить, чтобы документы нужному человеку отдать. Мы с ней сходили к этому человеку, тот обещал уже завтра сделать регистрацию. Лицензия делается чуть дольше.

— Она сама когда уезжает?

— Точно я не знаю. Кажется, сегодня вечером или завтра утром. Не буду же я ее торопить.

— А брат что говорит?

— Брат больше не со мной беседует, а с бутылкой.

— Пьет?

— Регулярно…

— А жена как? Ирина Александровна…

— Молчит неодобрительно.

Ивон остался доволен моим оправданием. Дело делается, и это хорошо. Видимо, он уже знал, что меня вместе с машиной видели на служебной стоянке на Лубянской площади. Но все же радости особой он не показал. Наверное, надеялся поставить меня в затруднительное финансовое положение уже самой подготовкой документов, а тут мне все делают бесплатно. Это, видимо, выбивалось из его планов. А я остался доволен тем, как удачно выкрутился. Причем выкрутился в том числе и с подачи Ивона. Он же сам просил сделать документы как можно быстрее. Вот я и стал искать пути. И мне помогли их найти родственные связи. Все естественно и правдоподобно. Все так делают, если имеют возможность. Если не имеют, ищут ее.

Дальше день шел своим чередом. Я развозил по Москве пассажиров, по дороге успел заехать в магазин спортивных товаров, купил себе спортивный костюм, кроссовки, спортивную сумку и эластичные бинты на руки, хотя их наличие на тренировках, как и на соревнованиях по ножевому бою, вовсе не обязательно.

Более того, некоторые тренеры всегда против того, чтобы руки были защищены. Считают, что боец должен уметь терпеть боль от удара по пальцам. С этим я всегда был согласен. Терпение, выработанное на тренировках, помогает терпеть боль и в боевой обстановке.

Вообще-то я не знал, как относится к бинтам Немчинов, тем не менее, купил их, поскольку руки были моим рабочим инструментом. Со сломанными пальцами рулить гораздо сложнее. А переломы пальцев у «ножевиков» — самая характерная и распространенная травма.

Водить машину со сломанными пальцами так же сложно, как и со сломанными руками или ключицами. И лучше других это, наверное, понимал Ивон, который, как я видел, морщился, даже когда в очереди за пассажирами переезжал с места на место. Ему сложно давалась не столько работа рулем, где можно было больше загружать левую руку, а правой только за руль держаться, сколько переключение коробки передач. Если бы он ездил на английской или японской машине, проблем бы не возникло. Там коробка переключается как раз левой рукой. А на машину с автоматической коробкой он еще, видимо, не заработал ни «бомбилой», ни офицером разведки НАТО. Хотя там зарплаты с нашими армейскими, как сказал генерал Кабаков, даже сравнивать смешно. Но я про его жалованье офицера спрашивать не намеревался. По крайней мере, пока…

На стоянке, когда я появился там в очередной, уже третий, раз за день в машине Ивона сидел Раф. Я поставил машину в очередь и подошел к ним.

Протянул Рафу руку.

— Тебе, говорят, вчера досталось слегка? Как Ивону?

— Не так чтобы очень, — усмехнулся азербайджанец. — Мне только кулаком в плечо и в шею. Тем парням больше перепало.

— Сколько их было?

— Четверо. Двоих я полоснул, двое умчались, как лоси. Издали грозились меня найти. Сказали, что номер запомнили… Только я прятаться не собираюсь. Пусть ищут, я добавлю. У меня нож всегда при себе…

— А где дело было?

— Под Подольском. Деревня какая-то. Никитино, что ли…

— О! Мы с братом из Подольска родом. Правда, знакомых на месте уже почти не осталось. А то можно было бы выяснить, что за парни такие. Может, Никитское, а не Никитино? — показал я знание местности. Правда, в действительности я только жил в Подольске, а родился в другом месте. Тем не менее какие-то названия помнил.

— Может, и так.

— Это большой населенный пункт.

— Нет, там маленькая деревенька была…

— Если что, звони, мне приехать недолго. Разберемся с парнями.

— Мы все приехать можем, — поддакнул Ивон. — Если мы друг друга выручать не будем, не выживем…

Я махнул рукой, изобразив жест одновременно приветствия и прощания, и вернулся в свою машину, потому что в кармане моей куртки зашевелилась от «виброзвонка» трубка. Ответил я только тогда, когда за руль сел:

— Слушаю, товарищ генерал.

— Алексей Афанасьевич, я запросил управление внутренних дел Подольска. У них никаких случаев «поножовщины» вчера вечером не зарегистрировано. Ни в самом Подольске, ни рядом. С порезом руки человек вполне может одной повязкой обойтись. Даже если мягкие ткани до кости прорезаны. Просто один другому наложит тампон, руку забинтует, и все. А вот с порезом лица вопрос сложнее. Там обязательно требуется вмешательство хирурга. Ткани лица, если их не зашивать, разваливаются на две половины, образуя шрам. У меня выводов по этому вопросу нет. Ты уж сам выводы делай. Ивону, думаю, об этом говорить не обязательно.

— Я тоже так думаю, товарищ генерал, — согласился я. — Хотя меня смущает тот факт, что Ивон, поговорив с Рафом, пришел ко мне, чтобы рассказать о случае с азербайджанцем. Не к кому-то другому, кого они с Рафом хорошо знают, а ко мне. Конечно, могло случиться и так, что он просто передал то, что Раф ему рассказал. Точно так же эту историю мог придумать и сам Ивон, когда Раф сообщил ему, что я смотрел на его машину во дворе. Смотрел, и мог узнать. Изнутри не видно, как машина освещена, и Раф не знает, видел я его помятое крыло или нет. Но заметить мой интерес к машине он мог. Если, конечно, это действительно был он. Я мог и ошибиться. Без помятого крыла идентифицировать машину в полумраке трудно. Разве что по расположению зеркал. Зеркала люди под свой рост устанавливают. Но человек в машине во дворе мог быть одного роста с Рафом, и тогда вообще никаких вариантов не остается.

— Да, я понимаю, — согласился генерал. — У меня все. Работай, старлей. Конец связи…

— Конец связи, — подтвердил я и убрал трубку.

Задержался проходивший мимо Ивон.

— Кому звонил? — спросил он как бы между делом.

— Жена звонила, — ответил я, не распространяясь, о чем шел разговор. — Тебе твоя тоже, наверное, иногда позванивает…

— Бывает… — Он посмотрел на часы, покачал головой, отвечая каким-то своим мыслям, двинулся дальше, и что-то еще спросил у водителя машины, остановившейся позади меня.

При этом, я отметил, что Ивон смотрел за мной в зеркало заднего вида. Без необходимости наблюдать за другими в это зеркало никто не будет. Значит, у Ивона была необходимость. Хорошо еще, что в это зеркало с большого расстояния, невозможно рассмотреть, что за трубка была у меня в руке. Кисти рук у меня некрупные, но мужские, и трубку они обхватывают и прикрывают полностью.

У меня появилась мысль. Следовало позвонить генералу и попросить, чтобы телефон Ивона взяли на прослушивание. Но тут же и еще одна мысль появилась. Если к прослушиванию моего смартфона причастны службы, которые контактируют с Ивоном Ионеску, то он может их запросить, с кем и о чем я разговаривал в данное время. Может быть, он не случайно на часы посмотрел, когда рядом проходил.

Это требовало каких-то действий, какого-то оправдания. Мне показалось, что я его придумал, нужно было посвятить в мои планы генерала. Но, пока Ивон находился у мня за спиной, я предпочел трубку не вытаскивать. Он, впрочем, долго в конце очереди не задержался, вернулся к своей «семерке», где все еще сидел Раф.

Не стремясь спрятаться от взгляда через зеркало заднего вида, я вытащил трубку и позвонил Кабакову. Генерал ответил недовольно:

— Привет, Алексей Афанасьевич. Давно не общались…

— Новые обстоятельства, товарищ генерал. Ивон увидел в зеркало в своей машине, как я с вами разговаривал. Посмотрел на часы, а потом спросил у меня, кому я звонил. Я вынужден был сказать, что жене. Если те, кто организовал прослушивание моей трубки, связаны с Ионеску, то ему нетрудно будет проверить, был ли мне звонок в указанное время. То есть он будет знать, что у меня есть вторая трубка, которую он контролировать не в состоянии. Наличие второй трубки может вызвать подозрение. И потому у меня есть предложение. Я сообщу Ивону, что сменил симку на московскую, все-таки экономия денег. Это должно ему, в дополнение ко всему прочему, показать, что я ограничен в средствах. Новую симку я себе куплю, как только будет готов мой паспорт, и сообщу ему номер. Кроме того, я считаю, что необходимо поставить на прослушивание трубку самого Ивона.

— Умное решение, — изрек Сергей Павлович. — Только кто тебе сказал, что в нашем здании дураков держат. Трубка Ивона давно на прослушивании. Причем прослушивание через СОРМ-4, в отличие от спутникового контроля, определить практически очень сложно. Нужна мощная программа, работающая в этой же системе. А если допуска к СОРМ не имеется, то и определить не удастся.

Здесь у генерала были данные вчерашнего дня, я хорошо знал, что контроль через СОРМ-4 спутники ГРУ определяют без проблем — сам с этим встречался на учениях меньше года назад. Но спорить не стал. Пусть Кабаков находится в счастливом неведении. Случаются моменты, когда наши структуры работают не параллельно, а сами по себе, и являются, в некотором роде, соперниками, хотя и не противниками. В этом случае очень важно, на чьей стороне техническое преимущество. И раскрывать наличие такого преимущества я не намеревался, поскольку не был уполномочен. Но этот вопрос не имел отношения к нашему делу. А на текущий вопрос генерал Кабаков ответил так, как я и ожидал:

— Ты правильный ход придумал. Сообщи Ивону о смене симки и дай ему новый номер. А паспорт тебе сегодня же вечером Ирина Александровна вернет. Уже с новой «пропиской». Все готово, я отправил за паспортом курьера еще полчаса назад. Сразу из паспортного стола курьер поедет к Ирине Александровне. А это значит, что, когда ты вернешься, сможешь считать себя почти москвичом. «Почти», потому что «прописка» временная. Но на два года. Это автоматически создает тебе условия для трудоустройства. Разрешение на трудоустройство тебе брать не требуется, поскольку оно выдается только негражданам России.

Я посмотрел вперед. К своей машине шел Раф, а Ивон выезжал со стоянки с пассажиром. Но Раф прошел мимо своего «Лансера» и подошел ко мне как раз, когда я убрал трубку в карман.

— Ивон надолго уехал? — спросил я.

— Надолго. Пассажир на Юго-Запад…

— Если без меня вернется, скажи ему, что я симку в трубке сменил. Московскую поставил. Так дешевле разговаривать. Пусть пока не звонит… Или… У меня есть старая трубка. На смартфоне я оставлю старый номер. Могут и друзья из Краснодара позвонить, они нового номера не знают. А московская симка на старой трубке будет. Скажи ему, чтобы не забыл новый номер спросить.

Таким образом, я слегка «отмазался»…

До вечера я успел заехать к Ирине Александровне, чтобы взять свой паспорт. «Старший брат» был уже дома, очень удивился, что у нас с его женой появились какие-то совместные профессиональные дела, но против этого возражать не стал. Только предложил мне «стаканчик»…

— Я же за рулем… — ответил я с укором.

И уехал покупать новую симку. Но едва я успел прочитать на конверте новый номер и запомнить, как на смартфон позвонил Ивон.

— Раф тут передал, что у тебя новый номер?

— Да, загоняй в трубку. Диктую… Загнал?

— Нет еще. Я так запомнил, — в какой-то степени Ивон «прокололся». Обычно люди не могут сразу запомнить даже свой номер сотового телефона, не то что чужой. Хотя есть, конечно, индивиды с великолепной памятью от природы. У меня мама была такая. Но это редкий дар. А чтобы сразу запоминать, нужна тренированная профессиональная память. Разведчикам ее специально тренируют. Но я старательно этого «не заметил». Просто сказал:

— Хорошая у тебя память…

— Не жалуюсь…

Во время разговора я одной рукой извлекал новую «симку» из фиксирующей упаковки. Закончив разговор, вытащил из смартфона старую sim-карту и вставил новую. И тут же раздался звонок. Опять от Ивона…

— Это я свою память проверяю. Вот теперь номер сохраню…

— У меня регистрация уже готова. Осталось только лицензию получить, — сообщил я. — Без лицензии к Немчинову ехать смысл есть?

— Разве что потренироваться.

— Да, у меня уже есть желание. Соскучился по тренировкам. Ты-то сам как? Самочувствие, я полагаю, не позволяет?

— Только левой рукой. И то на обезболивающем. Валентин Иосифович обещал мне пармедол вколоть.

— После пармедола за руль садиться рискованно, уснешь на ходу, — сам я хорошо знал действие пармедола. Дважды приходилось пользоваться шприц-тюбиком. И сонливое состояние после укола я хорошо помнил. Помнил и то, что бороться с этим состоянием было сложно даже мне, тренированному офицеру спецназа ГРУ. Тогда я держался только потому, что командиру взвода требовалось принимать решения, и ответственность за судьбу взвода была у меня сильнее, чем приступы сонливости.

— А как тогда быть?

— Или от тренировки отказаться, или терпеть боль. Другого варианта не вижу. Или какие-то более простые анальгетики принять.

— Хорошо. Я подумаю. Я раньше никогда пармедолом не пользовался, и не знаю этого состояния.

— Я пользовался и потому знаю, что говорю.

Мы договорились о времени, когда встретимся у Дома культуры, независимо от того, пожелает Ивон тренироваться или нет, и на этом разговор завершился. И уже в конце дня, когда мне надоело колесить по Москве, а пассажиров было — хоть отбавляй, мне на «свою» трубку позвонил генерал.

— Алексей Афанасьевич, ты, в очередной раз, как тогда, когда Немчинова просчитал, в точку попал. Мне остается только руками разводить и расстраиваться, что у меня в отделе нет такого сотрудника, как ты. Я просто плакать готов и буду слезно молить бога, чтобы ты согласился на перевод по службе из спецназа ГРУ в ФСБ.

— Скорее всего, я не соглашусь, товарищ генерал. И даже бог здесь не поможет, поскольку он всегда оставляет за человеком право выбора. Я так слышал. А в какую точку, товарищ генерал, я попал на этот раз? — поинтересовался я.

— Насчет Ивона. Он позвонил на какой-то номер, зарегистрированный в Румынии, разговаривал, видимо, с женой, и передал ей твой новый номер. Объяснять подробности не стал. Просто сказал, что она знает, что делать. И номер уже через десять минут подключили на прослушивание. Сомнения отпали. Что это значит, не мне тебе объяснять…

— Но это же не может означать, что Ивон Ионеску убийца всех троих ученых. Он тогда еще не был вхож в лабораторию.

— Но он тогда уже был вхож в спортивный клуб к Немчинову. А убийство мог совершить кто-то из его друзей… С кем он наиболее близок?

— Кроме Рафа, я никого не знаю.

— Значит, надо искать в спортивном клубе. Это не обязательно будут «бомбилы». Но ты присмотрись. Должны там тоже быть люди, с которыми Ивон сблизился. Возможно, они деньги ему должны… Подожди…

— Жду, товарищ генерал.

— Мне вот принесли документ. На карточку Ивону перечислена значительная сумма в рублях. Саму карточку еще не проверяли. Это данные из СМС, что пришло ему на трубку из «Мобильного банка». Значит, ему предстоят какие-то значительные траты. Он к чему-то готовится. Будь начеку…

— Понял, товарищ генерал.

— Вечером, попозже, я тебе позвоню. Ты уже тогда, наверное, дома будешь. Сегодня днем менты допрашивают тех парней, что на тебя с Ивоном напали. Если ничего из них не выбьют, передадут на допрос нам. Мы будем применять спецсредства. Знаешь, что это такое?

— «Сыворотка правды»?

— Что-то типа того. Только есть более современные препараты. Фармакология на месте не стоит. Если что-нибудь станет известно, я тебе перескажу. А известно будет, это точно.

— Буду ждать, товарищ генерал. Звоните…

— У меня все. Конец связи…

— Конец связи.

Работа «бомбилой», говоря честно, мне уже начала надоедать. Тело стало уставать от постоянного сидения на мягком. Так недолго и геморрой заработать — профессиональную водительскую болезнь. А мое тело тренированное. Как же оно тогда устает у профессиональных водителей, скажем, у «дальнобойщиков»!

И потому предстоящая тренировка в спортивном клубе у Немчинова меня просто радовала — это смена вектора напряжения. Я даже решил приехать раньше Ивона, но не для того, чтобы ждать его, а чтобы пройти в зал самому, пообщаться без румынского молдаванина с Валентином и с другими парнями, кто там тренируется, подышать спортивной обстановкой вне работы, забыв про нее. Потому что работа постоянно требовала от меня сосредоточенности и подозрительного отношения ко всем, с кем мне по долгу службы приходится встречаться. И такое положение вещей меня лично утомляло. И я не завидовал профессиональным следователям, как недавно еще не завидовал профессиональным водителям, потому что следователи должны подозревать слишком многих людей. Мне такое давалось тяжело психологически. А психологическая нагрузка на пятьдесят процентов определяет физическую.

Поставив машину, как и в прошлый раз, рядом с «Бентли», я захватил новую спортивную сумку и прошел в Дом культуры. За дверью сидела уже не та дежурная, что в прошлый раз, но занималась тем же самым делом — вязала шерстяные носки. Причем довольно маленькие, совсем детские.

— Ку-уда? — спросила она меня грозно.

— К Немчинову, — коротко ответил я.

— Как пройти, знаешь?

— Конечно…

Последовал приглашающий жест, разрешающий мне пройти.

Я прошел в зал. Самого Валентина Немчинова сразу не увидел. Да и в зале никого не было. Только из распахнутой двери слышались голоса людей. Догадаться, что там раздевалка, было нетрудно. Я заглянул в дверь.

Ребята в раздевалке были больше молодые, лет шестнадцати-семнадцати, то есть в возрасте, когда многие из них мечтают стать известными ножевыми бойцами. Постарше, в районе двадцати пяти лет и больше, было только несколько человек — рыхлых и откровенно неспортивных. Этих я легко прочитал. Они недавно были где-то на улице побиты и, возможно, ограблены, скорее всего, с помощью ножа, после чего решили приобрести навыки по самозащите. Пришли, заплатили Немчинову и начали тренироваться, не понимая, что ножевой бой — это совсем не то, что им нужно.

Ножевой бой не учит самообороне на улице. Ножевой бой учит нападению. И не на улице. Владея ножом, человек сам нападает. А напасть с ножом на кого-то на улице, даже в разборке, когда на одного приходится несколько противников, — для этого следует обладать не только природной злостью, но и решимостью, потому что за каждый удар ножом следует отвечать. Нож — это смертельно опасное оружие. И отвечать придется, возможно, перед судом, что не каждому кажется приемлемым. Немчинов, как я понял, просто зарабатывал на этих людях, не объясняя им сути дела. И такие люди — вчерашние жертвы — есть везде, где обучают единоборствам.

Мне это, признаться, сразу не понравилось. Хорошие тренеры таким ученикам отказывают.

Но я пришел в зал не для того, чтобы кого-то учить жизни.

— Ребята, где Немчинова найти?

— Он в тренерской, — высокий худосочный парень с непропорционально длинными руками показал в конец зала.

Я прошел в ту сторону. На одной двери было написано «Раздевалка женская», на второй висела табличка с надписью «Тренерская». Я постучал.

— Да-да… — послышался торопливый голос Валентина. — Входи…

Я вошел. Он даже просиял от моего появления.

— Надумал, значит? И хорошо. У Маслякова был?

— Нет пока… Меня Ивон уже достал, сюда тащит…

— У нас в клубе и цена, считай, в два раза ниже, чем в других. Да и нам с тобой спарринговать можно. У Маслякова сейчас парней высокого уровня нет. И сам он, по моим данным, в Москву вернется только через две недели.

В тренерской висел плакат-афиша с приглашением на семинар, который проводит лучший ножевой боец России, многократный чемпион, владеющий всеми системами современного боя. Плакат предназначался для США. В отличие от Маслякова, я легко перевел текст на плакате-афише и слегка удивился. Насколько я знал, Валентин Немчинов только однажды в молодости становился чемпионом России. Впрочем, американцев это могло и не волновать. Самореклама у них в порядке вещей…