«В 1329 г. на самом высоком месте Боровицкого холма Иван Калита поставил небольшую церковь в честь св. Иоанна Лествичника, своего небесного покровителя. Каменный храм имел форму столпа. Прозванный в народе «Иваном Святым под колоколами», он простоял 176 лет и был разобран в 1505 г. Итальянский зодчий Бон Фрязин возвел за три года (1505–1509) новую колокольню – 60-метровый трехъярусный столп (из чуть вытянутых и сужающихся кверху восьмигранников…»

Более того, «Храм Иоанна Лествичника представляет для исследователя огромный интерес потому, что это… первая известная нам столпообразная церковь-колокольня» (И. Коновалов К истории колокольни «Ивана Великого» в Москве сайт http://www.zvon.ru/). (Заметим, что сведения об итальянском архитекторе основаны на записи в Воскресенской летописи. Однако в летописи ничего не говорится о существовании прежней церкви, а имя архитектора – Бон Фрязин означает просто «какой-то иностранец». Как мы уже отмечали, прямых соответствий Ивану Великому в Италии не найдено. Взглянув гравюру сделанную Густавом Хоппе в 1805 году до есть до повреждения Ивана Великого французами и его реставрации, мы увидим, что за счет прежних деталей фасада столп еще больше, чем в настоящее время, напоминал башни испанских мечетей: кордовской Мескиты или севильской Хиральды. Как и эти башни, первоначально столп был не беленым, с явной кирпичной структурой).

Колокольня Иван Великий (1805)

Итак, первый каменный столп, простоявший 176 лет, назывался Иваном Святым. Наверняка, это название перешло и на новую колокольню. Но ведь «святейший» – это стандартный титул калифа. Столп этот, по нашему мнению, назывался в народе Иван Калиф. Поэтому Татищеву и пришлось оставить калифа – Калиту в составе имени Ивана Даниловича, дабы объяснить народное название Иван Калиф тем, что столп построил князь Калита: «6837 (1329)… Основана была церковь каменная на площади Иоанна Лествичника, которая под колоколами» (В. Татищев История Российски ч. 3, гл 50).

– Иван Калиф в Кремле?! Ну это уже ни в какие ворота! – можешь сказать ты, читатель.

А давно ли вновь оказалось, что Лобное место на Красной площади вовсе не предназначалось для публичных казней, а означало Голгофу, то есть холм, на котором распяли Христа и под которым покоился череп Адама (отсюда и название)? Рядом с этой Голгофой находился Иерусалим или Иерусалимская церковь – так, по свидетельству Адама Олеария, еще в конце 1630-х годов называли храм Василия Блаженного (Адам Олеарий Описание путешествия в Московию кн. 1, гл. 12). Со временем уподобление Иерусалиму московских сооружений стало неудобным и, к примеру, в 1893 году И. К. Кондратьев в «Седой старине Москвы» уже пишет, что московское Лобное место хотя и «представляется нам подобием иерусалимского Лобного, или Краниева, места», но «там объявляли и исполняли приговор обвиненному». А дальше уже недалеко и до распространенной в советское время этимологии: «место, где рубили лбы (головы)».

Если такая метаморфоза произошла чуть ли не на наших глазах с Лобным местом, отчего же она не могла произойти с Иваном Калифом, последовательно преобразованным в Ивана Святого, а затем Ивана Великого? Над созданием «правильной» русской истории в течение по крайней мере двух сотен лет работали сотни историков, образно говоря, рисуя поверх старых, неудобных для властей, изображений свои глянцевые картинки, которые теперь принято называть русской историей. Разглядеть под этой плотной картиной остатки старых изображений задача не простая, но все же отчасти решаемая.

Обратимся к труду историка церкви, последнего прокурора Священного синода А. В. Карташева (Очерки по истории Русской Церкви. Том 1 Париж, 1959, Период киевский или домонгольский). Начинает он раздел «Взаимоотношения властей, церковной и государственной» так: «Христианская церковь принесла на Русь новую идею: о религиозном учреждении, совершенно отдельном от государства…» Позвольте, каким же образом это могло произойти, если несомненным главой византийской церкви считался император? Более того, принято полагать, что на этот идеал византийского православного владыки и ориентировались русские самодержцы. Но читаем фразу Карташева дальше: «между тем как до этого здесь царило патриархальное сознание неразделимости всего национального и религиозного или смешение религии с политикой, причем родоначальники и князья считались в то же время и представителями народа пред богами». «Представитель народа перед Богом» и означает предстоятель, то есть глава Церкви.

Далее Карташев пишет «о влиянии князей и народа на избрание епископов… князья часто расправлялись с епископами уже поставленными. Имеется несколько примеров, когда нежелательных им архиереев князья прогоняли с кафедры, не дожидаясь церковного суда, или даже вопреки последнему».

То есть говорить о независимости такой церковной власти – все равно, что говорить о независимости министра или губернатора, которого назначает и в любой момент может отправить в отставку президент.

Собственно, Карташев и не спорит: «Влияние гражданской власти на церковную доходило таким образом до весьма широких размеров и выражалось преимущественно в самовластном отношении к епископам: а давление на епископов могло вести к чему угодно. В некоторых других случаях князья также подчас становились к явлениям церковной жизни в положение властных хозяев своей русской церкви». То есть ситуация абсолютно та же, что и начиная с Петра Первого, когда, как всем известно, главой Церкви был российский император.

Подчеркнем, что читая Карташева, как и другие источники и историков, мы прежде всего обращаем внимание не на то, что он хочет сказать, а на то, что он вынужден признавать, даже сам того не желая. В таких вынужденных признаниях, на наш взгляд, и заключена историческая правда.

Описывая Московский период, Карташев также вынужден сказать: «Над русскими митрополитами быстро вырастает подавляющий авторитет московского князя, который усваивает себе титул царя и соединенную с ним византийскую идею патроната над всеми православными христианами, при чем поставление и участь самих митрополитов начинает в такой же сильной степени зависеть от личной воли московских князей, как это было в разрушенном Царьграде. Церковная иерархия, словом и делом воспитавшая московское самодержавие, сама должна была смиренно подклониться под властную руку взлелеянного ею детища. Таков самый общий контур исторических судеб русской митрополии».

То есть и в Московский период все точно так же, как в Домонгольский. Таким образом, представление о независимости духовной власти от светской даже в традиционной русской истории просто повисает в воздухе.

В 1.5.3 мы уже обсуждали «Беседы о религии» Антонио Поссевино, в частности Первую беседу – «с великим князем московским Иваном Васильевичем, произошедшей 21 февраля 1582 года». Посланник римского папы предлагал Васильевичу помощь в возведении его на Константинопольский престол в обмен на признание своей подчиненности Риму. При этом «Антонио сказал:… великий первосвященник ни в коей мере не поборник того, чтобы ты менял древнейшую греческую веру…» Таким образом, Поссевино нисколько не сомневался, что Васильевич является главой Церкви, способным изменить даже саму веру. О том, что речь идет не о личной вере Грозного, а о религии всей страны следует хотя бы из следующей фразы Поссевино: «Мы не будем отвергать ни твоих храмов, ни богослужений, ни священников…»

Повторим наши доводы о невозможности существовании на Руси удельных князей, ведущих междоусобные войны. В условиях подсечно-огневой системы земледелия землепашец не привязан к конкретному месту переходит по лесу с участка на участок и брать с него дань на прокорм княжеской дружины не представляется возможным. Доход можно было извлекать за счет пошлин с купцов на торговых путях. Но тогда самоубийственными выглядят препятствующие торговле княжеские междоусобные войны. Можно только строить предположения, откуда в русскую историю перекочевали все эти постоянно воюющие православные князья с языческими именами.

И куда, вдобавок, подевались все княжеские дворцы или замки? Вот якобы современные им белокаменные храмы дошли до наших дней. А что же княжеские палаты?

Обратимся к статье И. О. Попова «Княжеские резиденции домонгольской Руси (генезис и классификация)» (1998, сайт http://www.archaeology.ru). Попов пересказывает выводы археологов, которые явно ставили перед собой задачу найти следы дворцов. Приведем характерные примеры:

«Белгород: В 1909–1910 гг. В. В. Хвойко раскопал в Белгороде остатки деревянных сооружений с богатой отделкой (поливные плитки и пр.). К сожалению крайне плохо фиксировавшиеся раскопки не позволяют нам реконструировать план этого дворца (а почему тогда это княжеский дворец? – А. П.).

Ростов Великий:… неподалеку от нынешней церкви Бориса и Глеба были обнаружены закомары (закомара – полукруглая надсводная наружная часть стены) постройки, являвшейся (по О. М. Иоаннисяну) княжеским дворцом… Обнаружить фундаментные рвы не удалось (закомара также элемент церковной архитектуры и не может служить доказательством, что это дворец – А. П.).

Смоленск: Раскопками вскрыта северо-западная стена (длина 7, 8 м) и частично – юго-западная. Уцелевшая кладка достигает высоты 1.5 м. Толщина стен – 0.77 м – Соотносится с теремом князя Ростислава… или с епископом Мануилом (вот именно – А. П.).

Звенигород: В 14 м к северо-востоку от церкви были раскрыты остатки дворцового комплекса. От постройки сохранились лишь контуры фундаментных рвов и развалы камней. В связи с этим план и реконструкция этого комплекса весьма гипотетичны.

Чернигов: Между Спасским и Борисоглебским соборами обнаружены остатки деревянной постройки. Стены сохранились на высоту до 60 см. Раскрыта квадратная постройка со сторонами 7.5 м, толщина стен 1.4 м. На углах – плоские лопатки. Стены сложены их кирпичей в равнослойной технике… При раскопках обнаружены фрагменты фресковой росписи, куски сплавившегося свинца, поливные керамические плитки, обломки кирпичного аркатурного пояса. Соотносится с княжеским теремом Давида Святославовича (а почему? – А. П.)… были открыты остатки сооружения под полом Борисоглебского собора, интерпретированные, как «двухкамерный терем». Однако ряд исследователей… рассматривают их как остатки небольшого храма, возведенного до Борисоглебского собора. Окончательное разрешение этой дискуссии – пока в будущем.

Старая Рязань: В 1986–89 гг… обнаружили остатки сооружения, интерпретированного, как терем… эта реконструкция весьма гипотетична…

Владимир. Дмитриевский собор: к северу от собора были найдены белокаменные обломки и известь, а к югу – обломки древних кирпичей и поливные плитки… наличие дворца не подвергается сомнению, но более точная его локализация – дело будущего. Пока что-либо конкретное об его облике и плане сказать нельзя.

Ярославль. Успенский собор: Точно установить место княжеского дворца не представляется пока возможным…

Переславль-Залесский. Преображенский собор: Недалеко от Преображенского собора… находился терем. Об этом говорит дверь (собора), заложенная при реставрации 1890 г., которая через переходы соединяла собор с дворцовым комплексом. (Смелый вывод, нечего сказать! – А. П.) В ходе работ 1939 г. Н. Н. Воронин обнаружил к северу от собора горелые бревна и плахи пола, деревянной постройки XII–XIII вв. Вопрос о каменных сооружениях с его составе крайне сложен и на сегодняшней источниковедческой базе неразрешим.

Дмитров: При раскопках, проведенных в 1933 г. в г. Дмитрове были найдены фрагменты древних кирпичей. Не исключено, что они происходят от какой-то постройки дворцового типа, но конкретней о ней сказать ничего нельзя.

Рюриково Городище под Новгородом: В ходе многолетних исследований… установлено, что именно Городище… играло важную роль княжеской резиденции. Именно здесь находился княжеский дворец, но из – за крайне плохой сохранности этого памятника локализовать его практически невозможно». (Переводим: должен быть, но не обнаружен – А. П.).

Таким образом, в лучшем случае кое-где обнаружены остатки каких-то строений, определить функциональное назначение которых не представляется возможным. Тем более нет никаких оснований называть их остатками княжеского дворца.

Эта почти анекдотическая ситуация сложилась, потому что археологи считали, что князь – фигура отдельная от церкви и дворец его не может совпадать с палатами митрополита, епископа или настоятеля монастыря. Но почему же обязательно отдельная? У всех на слуху выражение «князь церкви». А заглянув в этимологический словарь русского языка Фасмера в раздел «князь», мы прочтем, что наряду со словом «господин» (которое также может относиться к церковному иерарху, как мы видели в новгородских берестяных грамотах) древне-чешское knez, словацкое knaz, польсоке ksindz (ксендз), верхне-лужицкое knaz и нижнее-лужицкое knjez означают именно «священник».

В 1954 году в 10 верстах от Владимира в Боголюбском монастыре Н. Н. Воронин «открыл и исследовал» дворец князя Андрея Боголюбского. Воронин «обнаружил лестничную башню, над которой в XVIII веке была надстроена шатровая колокольня, а также переход на хоры». «Лестничная башня» входит в состав колокольни монастырского храма Рождества Богородицы. Вывод, что к храму примыкал дворец, Воронин делает на основании того, что над колончатым поясом лестничной башни находится заложенный кладкой выход, смотрящий в сторону корпуса монастырских келий. Раскопки, проведенные Ворониным показали, что в сторону этих келий от лестничной башни раньше шел каменный переход. На основании этого и сделано заключение, что на месте келий находился княжеский дворец, из которого Андрей Боголюбский по переходу мог попасть прямо в храм.

Сопоставим «открытие» Воронина с устройством Крутицкого подворья в Москве, бывшего некогда резиденцией Крутицких митрополитов. Из митрополичьих палат в Успенский собор ведет стена-переход, по которой митрополит и переходил в храм для службы. Митрополит постоянно жил в своих палатах и строительство такого перехода выглядит достаточно оправданным. А вот князь Андрей, по сообщениям «летописей» (на которых и основано «открытие» Воронина), наезжал в Боголюбовский монастырь лишь изредка. Зачем же для этих единичных случаев надо было строить капитальный каменный переход из дворца в храм?

Ситуация с княжескими дворцами сразу встанет на место, если мы поймем, что монастырская структура на Руси – это и есть аналог комтурств Немецкого ордена, где в крепостях размещались комтуры, являвшиеся одновременно светскими и духовными владыками вверенной им территории и подчиненные Великому магистру Ордена. Тогда нам не надо будет искать в монастырях и кремлях дополнительно к митрополичьим палатам еще и княжеские дворцы. Нас уже не удивит, что Александрова Слобода, в которой располагалась опричная столица Грозного, была после отъезда Васильевича «преобразована» в Успенский монастырь.

Не удивит, что в Ярославле так называемый кремль или Рубленный город никогда не имел каменных стен, а самой укрепленной частью города и одной из самых сильных крепостей на всей Волге по крайней мере со второй половины 16 века был Спасо-Преображенский монастырь с архиерейскими палатами. Трапезная палата монастыря была не только самым большим залом Ярославля, но и считалась одним из самых больших залов на Руси того времени.

А так называемые «Ростовский кремль» и «Вологодский кремль», которые были так названы в XIX веке, возвратят себе свои прежние настоящие названия – Митрополичий двор и Архиерейский двор соответственно.

Становится более объяснимой и описанная в «русских летописях» странная лествичная система наследования, когда князья переезжали из города в город, двигаясь по наследственной лестнице ко все более значимым уделам. Такая система совершенно справедливо характеризуется как постоянный источник конфликтов для случая независимых удельных князей. Однако по такому принципу до сих пор работает карьерная лестница Русской православной церкви. В случае подчиненных верховному иерарху духовных лиц, переезжающих из монастыря в монастырь с их однотипными уставами, она выглядит более реалистичной.

Как и орденские комтурства, русские монастыри обладали крупными земельными угодьями и полностью осуществляли судебную власть на своей территории.

К примеру, Вятский Успенский монастырь: «в конце 17 столетия владел громадной земельной площадью с лесами, покосами, реками и озерами, занимавшей большие пространства в нынешних: Нолинском, Слободском, Вятском, Малмыжском и даже частью в Уржумском уездах. (Константин Селивановский История Вятского Успенского Трифонова монастыря Вятка, 1912, ч. 2, гл. 1).

«В 1597 г. монастырь получил по распоряжению Царя Феодора Иоанновича, оберегальную грамоту… А между тем у монастыря имеется грамота Иова патриарха, по которой запрещено кому бы то ни было въезжать в монастырь в качестве сборщиков и производить суд над крестьянами, а судятся они только в Москве у патриарха. Царь повелел городскому приказчику О. Рязанцеву – впредь того нового монастыря Успения Пресвятой Богородицы игумена Трифона с братией от приказных от всяких людей и от патриарших десятильников оберегать, чтобы никакой обиды и насилья ни монастырским старцам, ни крестьянам не наносили, а подлинную грамоту вручить игумену Трифону на хранение» (там же, ч. 1 гл. 2).

«В 1627 г. 23 января монастырь по ходатайству того же арх. Ионы получил от Царя Михаила Федоровича новую жалованную грамоту на владение вотчинами по силе прежних грамот и с новыми преимуществами и льготами: – 2) монастырских, слуг и крестьян бояре и приказные люди и воеводы не судят на ни в чем, кроме душегубства и разбоя и татьбы с поличным, и продовольствия для себя и лошадей с них не берут, а судит их архимандрит с братией или кому они прикажут. Если же случится судить монастырского крестьянина с городскими людьми совместно, то в суде участвует и архимандрит с братией или их приказчик, и прав или виноват будет на суде монастырский крестьянин, он все равно подлежит ведению монастырских властей, а воеводам и приказным людям в него «не вступаться» (там же).

Русские монастыри были центрами экономической и торговой жизни – недаром ставились они на торговых путях, а не в глухих дебрях, где ничто не отвлекало бы от молитв и покаяний. Вот знаменитые обители, которые мы уже не раз упоминали и которые у всех на слуху: Троице-Сергиев монастырь, Горицкий монастырь в Переславль-Залесском, Митрополичий двор в Ростове Великом, Спасо-Преображенский монастырь в Ярославле – да это же торговый путь из Москвы на Волгу! Идем дальше на север: Ипатьевкий монастырь у Костромы на стрелке Волги и реки Кострома – Архиерейский двор в Вологде – Михайло-Архангельский монастырь в Устюге, с которого и начался город – да это же Северо-Двинский торговый путь в Белое море. В конце этого пути стоял Архангельск, который начался с Михало-Архангельского монастыря. Про этот монастырь так и написано «Место основания А. м. – мыс Пур-Наволок в 30 верстах от впадения Сев. Двины в Белое м., где имелась удобная гавань для морских судов». А вот что говорится о Николо-Корельском монастыре: «Въ исторiи Архангелогородской торговли монастырь сей первое занимать долженъ место; ибо по открытiи онаго Англичанами въ 1553 году видъ торговли сего Севернаго края совсемъ переменился. При семъ монастыре была въ Никольскомъ Двинскомъ усть; и пристань корабельная и привалъ Двинскихъ судовъ изъ Холмогоръ и прочихъ местъ и городовъ, лежащихъ по рукамъ съ Двиною сообщеще имеющихъ. Пристань сiя пребыла зборищемъ какъ иностранныхъ, такъ и Рускихъ судовъ по 1584 годъ; въ которомъ заложенъ городъ Архангельской» (Путешествия академика Ивана Лепехина. Т. 4: В 1772 г. СПб, 1805, с. 28).

Возможно читатель теперь отнесется с большим доверием к нашим доводам, что белокаменные храмы Древней Руси использовались в качестве торговых факторий.

Упомянем Кирилло-Белозерский и Ферапонтов монастыри, которые стояли на торговом пути с Волги по Онеге в Белое море. «Кирилло-Белозерский монастырь являлся крупнейшим землевладельцем того времени, хозяйственным и ремесленным центром. Изделия его находили сбыт на огромной территории всего Московского государства. На обитель работал целый ряд деревень, расположенных в ее округе. Особенно большое значение приобрели деревообрабатывающие ремесла» (Г. Боаров, В. Выголов Вологда, Кириллов, Ферапонтово, Белозерск М., «Искусство»; 1979). Кроме того, «рыбные и, в особенности, соляные промыслы составляли, следовательно, несравненно более важный источник дохода монастыря, чем сельское хозяйство… сравнительно невелик был оброк с крестьянских земель, он составил в 1601 г. 300 руб., кроме продуктов. Напротив, в том же году улов рыбы в количестве 16 тыс. шт. дал 553 руб., а от сбыта соли получилось 4445 руб… «Стягивая в свои руки солеварение в нескольких местностях северного края, монастырю в небольшой сравнительно промежуток времени удалось довести свой соляной промысел до степени весьма крупной и доходной статьи, несмотря на то, что для этого ему необходимо было собрать целый ряд незначительных долевых участков в варницах». Он старался монополизировать солеварение, вытесняя мелких промышленников» (Кулишер И. М. История русского народного хозяйства Челябинск, Социум, 2004, ч. 3, гл. 8).

А вот что известно о хозяйственной деятельности Соловецкого монастыря: «По Двине ежегодно ходили монастырские насады, возившие в Вологду и в другие города десятки тысяч пудов соли из монастырских варниц и возвращавшиеся с огромными хлебными и разными другими запасами… На этом-то пути далеко от моря в 1680 г. монастырь приобрел новое перепутье для своих судов – Красноборский погост… Около половины XVI в. монастырь продавал в Вологде и в других городах 6 тыс. пудов соли из своих варниц; в половине XVII в. он продавал ее уже 130 тыс. пудов». (В. О. Ключевский Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае Сочинения в 9 томах. Т. VIII. М. 1990, с. 5–31). Это гигантское количество стратегического товара, позволявшего создавать запасы продовольствия, монастырь получал на принадлежащих ему солеварнях, вывариванием в больших железных сковородах – пренах: «Во всех наших деревнях, – дает игумен Соловецкого монастыря распоряжение о солеварении, – преном варить зимой и летом 160 ночей, а дров к прену сечь к зимней и к летней вари на год 600 сажен; запасать дров на один год, а вперед на другие годы не запасать; а кто станет лишние ночи варить и лишние дрова сечь, на того полагать пеню, а лишнюю соль и дрова брать на монастырь» (Кулишер, там же). «В конце XVI в. (1584–1594) в монастыре было 270 человек братии. В 1649 г. ее было уже 350 человек, да слуг и работных людей было в монастыре около 600 человек, не считая здесь рабочих на соляных варницах; в 1621 г. этих последних было 700 человек; все они, по выражению грамоты, пили, ели и носили монастырское. В 1621 г. в Соловецкой крепости на содержании монастыря было 1040 человек ратных людей кроме бывших в Сумском остроге стрельцов» (Ключевский, там же). «В XVI веке при игумене Филиппе близ Сумского острога монастырем был устроен железный завод, именуемый «железной пустынью». Поиском руды занимались наемные работные люди. Руда на месте обжигалась на открытом воздухе и складывалась в кучи. Работы эти производились поздней осенью. Зимой по санному пути руду доставляли на завод. Здесь она измельчалась, просеивалась, перемешивалась с древесным углем. Затем в небольшой домнице «варили» кричное железо. При заводе была своя кузница с водяным молотом. Кричное железо перерабатывалось в уклад, готовые изделия. В Сумском остроге кроме кузнецов-универсалов были и оружейники, изготавливавшие самопалы, пищали в казну Соловецкого монастыря» (Н. В. Веселовская Кузнечное ремесло и железоделательный промысел в кн. Наследие Соловецкого монастыря в музеях Архангельской области М., СканРус, 2006, с. 157–178). На заводе использовалось машинное оборудование (водяной молот), а производство оружия всегда подразумевало наиболее передовые технологии своего времени. Так что говорить о кустарном и незначительном характере этого производства не приходится. (Оружие явно изготовлялось не из кричного железа, а из импортируемого: «В Архангельске закупали прутовое и полосовое железо, проволоку, цренные полицы, уклад и готовые изделия. Здесь же приобретали и цветной металл: олово прутовое, медную проволоку, посуду из меди и олова» (там же)).

Дореволюционный историк Н. И. Кедров объясняет хозяйственную деятельность монастырей «разложением нравов»: «дозволяемое законом развитие частной собственности в монастырях, кажется, и было причиной того разложения монастырских нравов, какое мы замечаем в XVII веке. Монахи собственники отделились от остальной братии, имели отдельные кельи и жили в них со своей прислугой, своим хозяйством» (Кедров Н. И. Духовный регламент в связи с преобразовательной деятельностью Петра Великого М., 1886, с. 228). Однако совершенно очевидно, что хозяйственная деятельность была основной в монастырях вплоть до разгрома монастырской системы романовским режимом.

Все упомянутые выше монастыри были мощными крепостями. За стенами и башнями с бойницами для пищалей и пушек жили не ветхие старцы, проводившие время в молитвах и постах, а рыцарская дружина во главе с князем-владыкой, собиравшаяся в трапезных на пиры, описанные в русских былинах. Нетрудно вспомнить оборонительное кольцо монастырей вокруг Москвы, полуторагодовую осаду Троицкой лавры интервентами в 1608–1609 году, восьмилетнюю (!) осаду Соловецкого монастыря романовскими войсками в 1668–676 гг. Военное и политическое руководство осуществляли настоятели монастырей: «в начале XVII в… иностранные соседи видели в Соловецком настоятеле главного северного воеводу, сносились с ним по делам и даже заключали с ним перемирия» (Христианство. Энциклопедический словарь в Зт. М., 1995 Соловецкий ставропигиальный монастырь). Таким образом, в лице настоятеля монастыря мы видим фигуру аналогичную кади или комтуру Немецкого ордена, осуществлявших хозяственное, военное и духовное управление.

А вот что касается отношений монастыря с обитающим на его землях населением (опять же обратим внимание на аналогию с Немецким орденом): «Две уставные грамоты игумена Филиппа (1548 и 1565 гг.) указывают некоторые черты того устройства, какое вносил монастырь в свои вотчины; из них же узнаем и состав жившего в этих вотчинах населения. В монастырской волости жили монастырские старцы, приказчик и келарь, которые при помощи доводчика и десятского управляли хозяйством волости и судили живших в ней крестьян. Приказчику крестьяне платили с лука по 4 московских деньги, келарю – по 1, а доводчику – по 2: «то им поминка с году на год и с великим днем», добавляет грамота» (Ключевский, там же). Таким образом, крестьяне платят подать деньгами, то есть включены в систему товарно-денежных отношений. Зависимость их от монастыря экономическая, а не за счет прямого принуждения «феодал-подневольный землепашец». Более того: «возникают одно за другим хозяйственные заведения, привлекаются поселенцы» (там же). Подчеркнем, что поселенцы именно привлекаются за счет предоставления им льгот: «Немаловажную роль в истории заселения (Пермского) края сыграли и возникшие здесь монастыри, получившие огромные земельные наделы и привлекавшие льготами поселенцев на свои земли. Самым значительным из этих монастырей был Пыскорский монастырь, основанный Строгановыми невдалеке от города Канкара под горой на р. Нижней Пыскорке… В половине XVII в. в его вотчинах существовало уже 365 дворов крестьян» (М. К. Любавский Историческая география России в связи с колонизацией М., 1909).

Эта монастырскую структуру которая была наследницей Ганзы и Московской компании, хотел поставить под свой контроль прогабсбургский режим Романовых. Кроме того, монастырская система была прямой угрозой восстановления прежнего государственного устройства, и Романовский режим был, несомненно, кровно заинтересован в ее демонтаже. Еще Лжедмитрий I «стремясь опереться на провинциальное дворянство… увеличил ему денежные и земельные оклады за счёт конфискации финансовых средств у монастырей и намечавшегося пересмотра их прав на земельные владения» (БСЭ, 1969–1978, Лжедмитрий I). (См. также в 3.8.4 извлечения из «Сказания Авраамия Палицына», относящиеся к разорению монастырей при обоих Самозванцах). Закономерно, что в сопротивлении польско-австрийской интервенции активную роль играли именно монастыри: «Очень любопытно то обстоятельство, что почин в деле политического совета и руководства исходил от духовных лиц» (С. Ф. Платонов Смутное время. Очерки истории внутреннего кризиса и общественной борьбы в Московском государстве в XVI–XVII вв. СПб, 1901, гл. 3, 1).

Мы уже упоминали об осадах двух монастырей: Троицкого и Соловецкого. Соловецкий осаждал Алексей Михайлович Романов. Относительно осады Троицкого монастыря принято считать, что Романовы и защитники Троицкого монастыря были заодно. Но из любого труда по истории Смуты следует, что Филарет Романов во время осады монастыря находился в лагере Тушинского вора в качестве назначенного Лжедмитрием патриарха Московского и всея Руси.

После прихода к власти Романовых ликвидация монастырской системы проводилась в течение всего 17 века, ее постепенно сменяла вотчинно-поместная. Развитие вотчинно-поместной системы следует, в первую очередь, связать с интервенцией начала 17 века: ее участники и сторонники режима Романовых награждались земельными угодьями, началось закрепощение крестьян.

С. Ф. Платонов приводит следующие данные из писцовых книг Московского уезда за 1585–1586 годы: «за помещиками 6.227 четей за вотчинниками 17.272 чет и за монастырями 36.786 четей» (там же, прим к гл. 1). (Четь – приблизительно 0.5 гектара).

То есть монастырям Московского уезда тогда принадлежало 60 % обрабатываемых земель. За пределами уезда доля их, очевидно, должна была быть больше, так как пожалования дворянам, очевидно, концентрировались в центре. Это подтверждается следующими сведениями о доле монастырских земель: «в XVII в… на них жило почти 2/3 общего населения» ((ЭСБЕ, Земли церковные и монастырские в России).

Секуляризация, или отъем монастырсих земель и имущества, начавшийся при Лжедмитрии, продолжался при Алексее Михаловиче и Федоре Алексеевиче: «Уложение царя Алексея 1648 г. воспретило дальнейшее увеличение церковных вотчин, и часть их была прямо отписана в казну… При царе Феодоре Алексеевиче (1676–82) составлена была подробная опись церковным имениям и их доходам, для определения сборов с церковного ведомства и для контроля над его экономией… контроль велся приказом Большого дворца. Кроме того, правительство увеличивало для церковных земель те сборы, которые они несли наравне с прочими: ямские, стрелецкие, полоняничные и др.» (ЭСБЕ, Секуляризация в России). «Бояре и дворяне к 1678 г. сосредоточили в своих руках 67 % крестьянских дворов» (Всемирная история. Энциклопедия. Том 5 М., 1958, гл. 7, 1). То есть принадлежащая им доля за сто лет удвоилась. «Во второй половине XVII в. архиереям, монастырям и церквам принадлежало свыше 13 % тяглых дворов» (там же). А здесь мы видим пятикратное (!) сокращение.

В 17 веке на смену белокаменным храмам, окруженным земляными валами, пришли выстроенные из кирпича крепости. Управление важными крепостями-монастырями перешло от настоятелей к царским воеводам. К примеру, «в царствование Михаила Федоровича Новоспасский монастырь стал одним из важных звеньев южного оборонительного полукольца монастырей – сторожей. В 1640–1642 годах обитель обнесли неприступными каменными стенами и башнями с бойницами. Воеводе Петру Дашкову было поручено охранять монастырь от набегов крымских и ногайских татар» (И. Д. Дмитриев Московский Новоспасский ставропигиальный монастырь в его прошлом и настоящем. Историко-археологический очерк М., 1909). Стрельцы охраняли и Псковско-Печерский монастырь: «Боевой наряд монастыря в 1631 г. состоял из 5 полуторных пищалей, 4 скорострельных пищалей, 6 волоконей и 51 затинных пищалей… Население монастыря в 1631 г. состояло из архимандрита и 47 старцев, 52 «монастырских слуг и служебников и всяких людей», около 120 посадских бобылей и 60 стрельцов» (Я. Н. Рабинович Неизвестные страницы истории Псковско-Печерского монастыря и Изборска в Смутное время Вестник Псковского госуниверситета, № 2, 2013, с. 50).

(Показательна история Звенигорода, где на холме над Москвой-рекой стоит так называемый Звенигородский кремль или Городок, в настоящее время представляющий собой белокаменный Успенский собор в окружении земляного вала. Больше ничего к нашему времени не сохранилось. В нескольких километрах от Городка, также на холме над местом впадения в Москву-реку речки Сторожки, находится Саввино-Сторожевский монастырь. Его кирпичные крепостные стены были возведены при Алексее Михайловиче. С этого момента к Саввино-Сторожевскому монастырю переходит роль военного, хозяйственного и административного центра. Тогда же были выстроены царские палаты: царь сделал монастырь «собственным государевым богомольем» и управлялся он непосредственно царским Тайным приказом).

В целом, «в истории местного управления XVII век может быть назван временем господства воевод» (Градовский А. Д. Начала русского государственного права. Том III СПб, 1883, кн. 1, отд. 1, гл. 1, п. 33). «С воцарения Михаила Федоровича, воеводское управление стало общим учреждением для всей России… в руках воевод сосредоточивалась вся правительственная деятельность в областном управлении» (А. П. Барсуков Списки городовых воевод и других лиц воеводского управления Московского Государства XVII столетия СПб.: 1902, с. IV).

В 17 веке появляется Монастыский приказ: «В М. приказ перешли не только все судебные дела церковных властей и установлений по землевладельческим отношениям, но и финансовые и административные дела населения, на церковных землях жившего. Подчиняя М. приказу, как высшему государственному установлению, духовенство и лиц, ему подвластных, Уложение (1649 г.) узаконяет принцип подсудности и подчиненности этих лиц государственному суду и в низших инстанциях (наместникам, воеводам, волостелям и др.)» (ЭСБЕ, Монастырский приказ). Окончательно разгром монастырской системы осуществил Петр I, а завершала уже Екатерина II (см. 3.8.10, 11, 14).

Если, как мы утверждаем, царь-калиф на Руси обладал всей полнотой власти, без разделения ее на светскую и духовную, то откуда и зачем появилась еще и фигура патриарха?

Мы полагаем, она появилась именно в результате польско-австрийской интервенции.

Принято считать, что впервые сан патриарха, то есть независимого от Константинопольского патриархата владыки, был утвержден за московским митрополитом Иовом в 1589 году в царствование Федора Иоановича. На наш взгляд, это стандартный прием «укоренения в прошлом» нововведения, которым и стало при Лжедмитрии патриаршество.

Попробуем разобраться, когда вообще возникает патриаршество как таковое. Не будем обсуждать степень достоверности трудов по византийской истории (см. 4.6.3–5), но, как бы то ни было, из них следует, что реальным главой византийской церкви был император, а патриарх являлся фигурой номинальной.: «Широкое участие православных императоров в высшем церковном управлении составляло отнюдь не исключение, но традиционное право… Императоры сообщали санкцию определениям Вселенских Соборов… над правом Соборов устанавливать новые каноны стояла воля монарха отвергать или утверждать соборные определения… императоры нередко создавали нормы канонического права… Буквально нет ни одной сферы церковной жизни, которую бы не затрагивали акты императоров… в Византии существовала презумпция того, что император всегда действует канонически… императоры определяли для храмов количество пресвитеров, диаконов и диаконис и прочих клириков… Цари устанавливали отдельные правила богослужения… Ими же рассматривались спорные канонические вопросы… Императоры нередко выступали в качестве авторов церковных песнопений, вошедших в состав богослужений… Монархи определяли сроки празднований великих праздников… Цари определяли административно-территориальное деление Церкви, присваивая по своему усмотрению титул митрополии отдельным епископиям… Императоры определяли церковные полномочия епископов и самих патриархов… Нередко прямое назначение патриарха императором заменялось выбором одного лица из трех кандидатур, предложенных собором епископов. При этом часто императоры сами указывали лиц, должных быть включенными в круг кандидатов… император мог аннулировать соборное решение, что часто происходило в действительности… Позиция царя всегда являлась решающей… Императоры назначали и лиц на административные церковные должности… назначение на должность Великого эконома Константинопольской патриархии, в обязанности которого входило заведование финансами, почти целиком зависело от воли царя… с другой стороны, духовные лица нередко занимали в Византии высшие государственные должности» (A. M. Величко Церковь и император в византийской и русской истории СПб, 2004, с. 9–22).

Структура византийской церкви, опять-таки, очень схожа с устройством калифата или Немецкого ордена, возглавляемого Великим Магистром. Мы полагаем, что фигура патриарха появилась лишь при Османских султанах, а затем в политических целях была стандартно отправлена в прошлое.

Когда Константинопольский патриарх стал реальным владыкой над своими прихожанами? Это произошло при Османской империи, в которой существовали различные конфессии. Под; чиняясь султану, патриарх в то же время был теперь полновластным светским и религиозным владыкой на своей канонической территории: «С падением Византийской империи Константинопольский Патриарх не только не лишился первенства чести, но и получил политические права, когда оттоманское правительство объявило его главой (миллет-баши) всего православного населения империи (Rum millet – А. П.)» (Скурат К. Е. Константинопольский Патриархат и проблема диаспоры ЖМП, 1989, № 9). «Особенностью османской административно-политической структуры были миллеты – автономные религиозно-политические образования иноверческого населения, пользовавшегося значительными правами внутреннего самоуправления: рум миллети (византийский миллет), яхуди миллети (еврейский миллет) и эрмение миллети (армянский миллет). Все эти миллеты при условии признания верховной власти султана и уплаты подушной подати джизье пользовались полной свободой культа и самостоятельностью в решении общинных дел. Не имея определенной территории, эти своего рода церковно-конфессиональные государства обладали, тем не менее, всей полнотой внутреннего суверенитета. Лишь в вопросах экономической и политической жизни решающее слово принадлежало мусульманскому государству. Управление миллетом находилось в руках духовенства. Во главе его стоял миллет-баши (в рум миллети – патриарх), входивший в имперский совет. Миллет-баши утверждался султаном и отвечал перед ним за состояние дел в миллете. Миллет-баши назначал иерархов миллета, имел собственную казну, тюрьму, полицию, собирал налоги и различного рода пожертвования. В его руках был суд, школа, религиозные и благотворительные учреждения. Судопроизводство основывалось на законах и обычаях миллета (у православных – византийский свод законов XIV века и каноны церкви). Эти законы регулировали всю сферу семейно-брачных отношений, имущественное право, другие гражданские и ряд уголовных дел» (Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI–XVIII вв.// История Востока. Т. 3 М., ВЛ, 1999, с. 78).

Помимо Константинопольского и Русского патриархатов в настоящее время насчитываются еще 7 православных автокефальных патриархатов: Александрийский Антиохийский, Иерусалимский, Грузинский, Сербский, Румынский, Болгарский. Все эти терртории в свое время входили в состав Османской империи.

Возникает попутный вопрос: как же это русская церковь в лице своих митрополитов в 15–16 веках могла, как утверждается, подчиняться Константинопольскому патриарху если этот патриарх был подвластен султану? Выходит, русская церковь была подчинена османским властям?

На наш взгляд, загадка разрешится, если мы вспомним, что «параллельный» Константинопольский патриархат, своего рода правительство в изгнании, существовал в Риме вплоть до его упразднения в 1964 году. Именно под опекой такого римского Константинопольского патриарха Виссариона пребывала Софья Палеолог до своего брака с Иваном III. С Софьей Палеолог обычно и связывают возникновение «византийских традиций» при московском дворе. «Греческая вера» пришла на Русь именно из римского Константинопольского патриархата, подчиненного Папе Римскому. Эта «греческая вера» русских царей, как мы уже не раз говорили, была нужна Габсбургам для того, чтобы возбуждать претензии Москвы на Константинопольский престол, втягивая Россию в войны с Османской империей. (Именно Виссарион Никейский приложил руку к созданию историй о византийских патриархах и, в целом, о христианской Византии, уничтоженной ужасными Османами (см. 4.6.3)).

Напомним (см. 3.3.7), что в конце 19 века, когда стали возможны контакты с Константинополем, в России с удивлением выяснили, что византийское богослужение оказалось «совершенно отличным от нашего».

История Константинополя показывает, что полновластный патриарх появляется тогда, когда правящий режим и значительнай часть населения исповедуют разные веры.

Такая же ситуация сложилась в Московии при Лжедмитрии во время польско-австрийской интервенции. (Заметим, что вторично после перерыва титул патриарх появился в России в похожей ситуации, когда к власти в 1917 году пришел атеистический режим и дела православных были переданы в ведение патриарха).

Вот что пишет «Сказание Авраамия Палицина» о первом Лжедмитрии: «Приложи бо ся к вечным врагом христианским, к Латыньским учеником, и обещася неложно им з записанием, еже вся Росиа привести к стрыеви антихристову (к «дяде Антихриста», то есть к римскому папе – А. П.) под благословение и непричащающихся мерзости запустениа опресночному хлебу всех предати смерти… И во всех градех Росийских и в честных монастырех и мирстии и иночествующеи мнози погибошя… И вскоре же тогда проклятый папа Римский с листом присла, воспоминаа его обеты, еже о опресночном приношении и о суботнем посте. Окаанный же розстрига тщашеся вскоре повеленное ему совершити… Непобедимым цесарем нарицашеся, и яко Богу противна являя себе…» (Сказание, Гл. 4). (О том, что полонизм «цесарь» означает император и противоположно в этом смысле слову «царь» см., например, Б. А. Успенский Царь и патриарх. Харизма власти М., 1998, с. 142).

Итак, на московском престоле оказывается принявший католичество цесарь. Второй Лжедмитрий по существу проводимой им политики мало чем отличался от первого. Говоря о Втором Самозванце, Сказание повествует о «нечестивых изменниках» среди русских и их отношении к «правоверным»: «…не отступаху от того ложного царика и от Поляков, и недомыслимаа в разуме тому лже-Христу (самозванцу) и Польским и Литовским людем то вся промышляющее изменницы. И всюду водяще и везде сохраняюще врагов христианских, Литву и Поляков… и содружичество Москвичем со антихристовыми проповедники, с Поляки и с Лютори… Бысть бо тогда разорение святым Божиим церквам от самех правоверных, яко же капищем идольским прежде от великого Владимира; тогда на славу Божию, ныне же на утеху бесом с Люторы… воспитани в безумии и навыкше от многих еретиков, по Украйне живущих, их злым нравом и обычаем, и с ними вкупе ратующе нас. И в их веру еретическую мнози приступишя от неведениа и во всем с ними закон держащее… затвориша бо ся двери милосердна Господня, и, яко мухи о огнь прилетающе сокрушахуся, тако и ратовавшеи церковь последи погибнут, инии же и погибошя уже… Тогда убо во святых Божиих церквах скот свой затворяху и псов во олтарех питаху; освященныя же ризы не токмо на потребу свою предираху, но и на обуща преторгаху и драгими багры на плещу носимых священных иереев афедроны покрываху. И х коим же вещем святым невозможно прикоснутися ни приступит без говениа, но со страхом, и таа ношаху блудницы и пиаху с плясанием от них. И безсловесныя скоты украшахуся сими. И яже от сих святыя Божиа церкви и честныя монастыри огнем потреблены бышя, тии единою оплакани быша… Чин иноческий и священнический не вскоре смерти предааху, но прежде зле мучаще всячески, и огнем жгуще, и испытующе сокровищ, и потом смерти предааху… не покаряющих же ся смерти предааху. нечестивии изменницы и Поляки, безстрашно вземлюще святыя иконы местныя и царскиа двери и сиа подстилающе под скверныя постели, и блуд содевающе и нечисты всегда седяще, и зернью играюще и всякими играми бесовскими; ови же, святыя иконы колюще, и варево и печиво строяще. Из сосудов же церковных ядяху и пиаху и смеющеся…» (Сказание гл. 6).

В стране устанавливался оккупационный режим со своей администрацией: «Поляки все державство Московское начашя правити и везде своя воеводы и судиа начяшя поставляти, и всяка крепость града Москвы за их стражьми бысть; и наряд пушечной и пищальной весь отъемше и внесше внутрь града Кремля и Китая. И по всем градом Росийским посылаху своя угодники»(там же, гл. 62).

В этих условиях и понадобился патриарх, который бы осуществлял власть над некатолическим населением (хотя и «в их веру еретическую мнози приступишя») и над подвергшейся удару, но сохранившейся, монастырской системой. Католический цесарь Дмитрий, очевидно, не мог быть ее непосредственным главой.

(Такую же структуру власти мы видим и накануне переворота Петра Первого, когда наряду с патриархом правил кесарь Ромодановский – см. 2.8.9, 13).

Острый период противоборства между проавстрийскими и проанглийскими силами 1610–1618 гг. патриарх Филарет провел в Варшаве, так же, как «параллельные» Константинопольские патриархи находились в Риме в ожидании военной оказии для того, чтобы перебраться в Константинополь. Оказия для патриарха Филарета представилась в 1618 году, когда он прибыл в Москву во время похода Владислава, коронованного в 1610 году на московский престол.

Вот что мы знаем о деятельности Филарета после прибытия из Варшавы: «Он же, великий государь, сел на престоле патриаршем московском и всея Руси… Да не только что слово Божие исповедал, но и земским всем управлял, от насилия многих спас; никого в Московском государстве сильных не было, кроме них, государей. И тех, которые служили государю в безгосударное время, а не были пожалованы, он же, государь, всех тех взыскал и пожаловал, и держал у себя в милости» (Новый летописец). А якобы соправитель Филарета его сын Михаил испрашивает у отца согласие на брак: «государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, поговорив с отцом своим патриархом Филаретом Никитичем московским и всея Русии и со своей матерью, с великой государыней старицей инокой Марфою Ивановной, захотел совокупиться законным браком» (там же). «Новый летописец» также сообщает, что патриарх самостоятельно осуществлял иностранную политику: «Послал государь и святейший патриарх к турскому царю послов своих».

Собственно, все согласны, что с 1619 до своей смерти в 1633 году реальным правителем был именно патриарх Филарет. Сведения о том, что Михаил Романов до смерти Филарета играл какую-то значимую роль и был в свои 17 лет (это во время-то Смуты!) избран на царство, представляются нам введенными в русскую историю для того, чтобы скрыть следующий факт: верховным правителем Московии вплоть до 1632 года являлся избранный на Московский престол в 1610 году польский королевич Владислав, а в его подчинении состоял патриарх Филарет, осуществлявший власть над некатолической частью населения. (Косвенным подтверждением царствования Владислава служит то, что он отказался от претензий на Московский престол только в 1634 году по Поляновскому миру).

Рассказы, что и до Филарета на Руси существовали патриархи, были внесены в русскую историю, чтобы скрыть прямую связь появления патриарха с польско-австрийской интервенцией. Эти истории о «дофиларетовских» патриархах, по всей видимости, впервые увидели свет в так называемом «Сказании известном», вошедшим в Кормчую книгу от 1653 года: «Сказание известно, когда и в кое время в велицей Росийстей земли просия яже во единаго истиннаго в Троицы славимаго Бога нашего вера християнская и благочестие утвердися, и коим образом росийстии митрополиты прияша власть от константиноградских патриарх своими епископы поставлятися и сущих под ними поставляти, и когда и коим образом в царствующем граде Москве великий патриаршеский престол устроися, и кто бысть первый патриарх и по нем друзии; в нем же и о поставлении великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии самодержца, отца великого государя преосвященного Филарета Никитича, митрополита Ростовского и Ярославского, на превысокий патриаршеский престол царствующаго града Москвы и всея великия Росии…»

К 20-м годам 17 века главная задача габсбургской интервенции была решена – с монополией английской Московской компании в России было покончено и Англия погрузилась почти в вековой экономический и политический кризис.

Поэтому Габсбурги вернулись к своей традиционной политике – стравливанию Московии и Польши. Удобный момент для изменений в русской политике представился в 1632 году, когда умер польский король Сигизмунда III, и польский трон занял его сын Владислав, покинувший для этого московский престол. Тут же начинаются русско-польские войны.

Артиллерию для этих войн Москве теперь поставляли торговые агенты Габсбургов – голландцы (см. 2.8.1). Они же держали в руках и всю русскую торговлю, поэтому рычаги управления Москвой находились в руках Габсбургов. Неизменной была и общая прозападная ориентация романовского режима, в том числе религиозная и идеологическая (см. 2.2.3).

Вот состав «русских» войск, двинувшихся под командой Шеина в 1632 году отбивать у поляков Смоленск: «состав пехоты иноземного строя зафиксирован в росписи для выдачи жалованья за август 1633 г., составленной Василием Протопоповым и дьяком Тимофеем Пчелиным. Согласно ей на 19 августа 1633 г. в полку Александра Лесли насчитывалось 85 начальных людей и 1227 солдат; в полку Генриха фон Дама – 77 начальных людей и 1207 солдат; в полку Валентина Росформа – 117 начальных людей и 1012 солдат; в полку Тобиаса Унзена – 76 начальных людей и 987 солдат; в полку Вилима Кита – 83 начальных человека и 1424 солдата; в полку Юрия Маттисона – 82 начальных человека и 1282 солдата. Кроме того, в немецких солдатских полках числилось: в полку Александра Лесли – 539 человек, в полку Ганса Фридриха Фукса – 601 человек, в полку Якова Карла фон Хареслебена – 854 человека и в полку Томаса Сандерсона – 797 человек. Всего согласно этой росписи в русских и немецких солдатских полках имелось, таким образом, 7575 русских солдат и 2791 немецких солдат, а вместе – 10 366 солдат и офицеров… сила конницы русского строя в армии М. Б. Шеина в конце августа 1633 г. никак не могла превышать 6000 человек, что составляет менее половины ее состава… кроме конных частей русского строя, М. Б. Шеин располагал несколькими иноземными ротами, а также подошедшим 17 августа рейтарским полком Шарля д'Эберта… при выступлении 17 июля из Москвы в 14 рейтарских и 1 драгунской ротах полка насчитывалось 2188 человек…» (Д. Н. Меньшиков Боевая сила армии М. Б. Шеина в Смоленском походе 1632–1634 годов Вестник Санкт-Петербургского университета, Сер. 2, 2008, Вып. 4, Ч. I).

В июле 1633 г. войско Шеина находилось уже в 30 верстах от Смоленска. «Польское войско в Красном было не в самом лучшем состоянии. Казалось бы, русское командование в лице боярина М. Б. Шеина должно было воспользоваться благоприятной возможностью и наголову разгромить Мадалинского. Однако этого не произошло: воеводы ограничились посылками небольших отрядов для борьбы с польскими фуражирами и захвата языков… Важность того, что за все время осады Смоленска М. Б. Шеин так ни разу и не попытался уничтожить литовское войско в Красном, несомненна. Недаром в смертном приговоре Шеину (за провал Смоленского похода) данное обстоятельство стало одним из пунктов обвинения» (Меньшиков Д. Н. Затишье перед бурей. Боевые действия под Смоленском в июле-августе 1633 года // Война и оружие: Новые исследования и материалы. Научно-практическая конференция 12–14 мая 2010 г. СПб., 2010, Ч. II, С. 107). В планы реальных начальников «русской» армии, видимо, не входило усиление ни одной из сторон польско-русского конфликта.

Добавим, что если бы Московия во время Тридцатилетней войны действительно, как принято считать, входила в антигабсбургскую коалицию, то для нее был бы естественным, если не необходимым, союз с серьезным противником Габсбургов – Швецией. Однако союз со шведами накануне Смоленского похода «сорвался». Еще более показательна ситуация во время русско-польской войны 1654–1667 гг.: как только в Польшу в 1655 году вторглись шведские войска, с Польшей тут же было заключено спасшее ее от разгрома Виленское перемирие и началась русско-шведская война 1656–1658 гг. При этом именно император Фердинанд III «уговорил» Алексея Михайловича вступить в войну со Швецией. Итоги польско-русской войны 1654–1667 гг. были таковы: «мир с Польшей и её ослабление позволили России сконцентрировать усилия на борьбе со Швецией, Османской империей и Крымским ханством» – то есть на борьбе именно с противниками Габсбургов.

В условиях конфликта с Польшей структура власти в Московии опять претерпела изменения. Кесаря теперь не было и бразды правления территорией, по-видимому полностью перешли к патриарху (с признанием, естественно, вассальной зависимости от Габсбургов). Наряду с патриархом присутствовал военный наместник Алексей Михайлович, возглавлявший походы против Польши.

Вот что известно о патриаршестве Никона (в миру Минина): патриарх Никон, как и Филарет, наравне с царем носил титул «великий государь»: «23 октября (1653 г.) в Успенском соборе государь (Алексей Михалович) объявил: «Мы, великий государь, положа упование на бога и на пресвятую богородицу и на московских чудотворцев, посоветовавшись с отцом своим, с великим государем, святейшим Никоном патриархом, со всем освященным собором и с вами, боярами, окольничими и думными людьми, приговорили и изволили идти на недруга своего, польского короля: воеводам и всяких чинов ратным людям быть на нынешней службе без мест, и этот наш указ мы велели записать в разрядную книгу и закрепили своею государскою рукою» (С. М. Соловьев История России с древнейших времен том 10, гл. 4). Никон осуществлял управление государством: «Еще более широкие перспективы вмешательства в государственные дела открылись перед патриархом, когда 18 мая 1654 года царь… ушел в польский поход. В течение нескольких лет царь отсутствовал из столицы. Во время отсутствия царя Никон постоянно занимается делами правительства… Грамоты, которые он рассылает, теперь пишутся не только от имени царя, но и от имени патриарха, подчеркивая, что он является соправителем государя, причем на первом месте стоит уже имя патриарха. «От великого государя светлейшего Никона патриарха московского и всея Руси… указал государь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси и великий государь…» – так начинает он свои чисто государственные, а не церковные распоряжения. Вскоре по присоединении Малой Руси и успехов русского оружия в Белоруссии его титул делается еще пышнее. «Никон, Божиею милостью, великий господин и государь, архиепископ царствующего града Москвы и всея Великий, и Малыя, и Белыя России и всея северные страны и помория и многих государств патриарх…» – таков новый титул, которым он теперь пользуется во внешних сношениях России, в своих грамотах киевскому митрополиту и господарям молдаванскому и валашскому. «Великий государь и патриарх» пользуется своей властью и своим положением в такой авторитарной форме, которая не могла не вызвать раздражения подчиненного ему духовенства и теперь зависящих от него бояр и аристократии… С непокорными или нарушающими дисциплину представителями клира патриарх расправлялся самым жестоким образом. Побои, кандалы, голодовка, тюремное заключение и ссылка в Сибирь были самыми обычными и постоянными способами наказания… царь был полностью под влиянием Никона и оказывал Никону свое глубочайшее уважение. Приехав в 1655 году с похода в Москву, царь вышел из саней и долго шел пешком, чтобы встретить патриарха и оказать ему честь. Власть Никона, по словам шведского представителя Эберса, была настолько велика, что он отнимал имения у дворян и раздавал их своим любимцам… Никон старался укрепить положение патриарха в управлении церковью не только фактически, но и юридически и прежде всего хотел вернуть в юрисдикцию своего двора церковные земли и крестьян, которые были переданы государственному монастырскому приказу на основании Уложения 1649 года. В свою бытность митрополитом Новгородским он снова получил право суда над крестьянами и другими жителями архиепископских земель, а ставши патриархом, очень скоро добился этого же права и для обширнейшей московской епархии…» (С. А. Зеньковский Русское старообрядчество М., 2006, Институт Ди-Дик, с. 183–184).

То есть реальная власть, как и в случае Филарета, принадлежала патриарху Никону, а Алексей Михайлович скорее являлся подчиненным патриарху военным наместником.

Обратим внимание на «отец» по отношению к патриарху в манифесте Алексея Михайловича об объявлении войны Польше в 1653 году: слово отец несомненно включает в себя понятие старшинства, то есть главенства.

Добавим, что Никон был именно избранным патриархом, то есть власть его опиралась на старую русскую традицию выборности, что несомненно добавляло ему авторитета: в 1652 году «в Москву прибыли четыре митрополита: Новгородский Никон, Казанский Корнилий, Ростовский Варлаам, Сарский Серапион и три архиепископа: Вологодский Маркелл, Суздальский Серапион и Рязанский Мисаил со множеством архимандритов, игуменов, протоиереев и священников, а прочие архиереи, которые почему-либо не могли прийти, прислали священному Собору повольные грамоты о своем согласии. Собравшимся святителям царь приказал «ко избранию на патриаршеский престол написати двенадцать мужей духовных»… Святители со всем Собором исполнили и эту царскую волю… из 12 духовных мужей избрали на патриарший престол Никона, митрополита Новгородского» (Макарий Митрополит (Булгаков) История русской церкви Том 10, гл. 1).

Однако находясь во главе армии, ведущей достаточно успешные боевые действия на польском и шведском фронтах, Алексей Михайлович решил, по-видимому, использовать это обстоятельство для получения единоличной власти в государстве. Или, во всяком случае, для перераспределения полномочий в свою пользу. Это вполне вписывалось в общую европейскую тенденцию возникновения и укрепления абсолютизма – смену выборной верховной власти на наследственную. Так в 1525 году в герцогство Пруссию с наследственной властью духовного и светского владыки был преобразован Немецкий орден, до этого управлявшийся, как мы помним, выборным Великим Магистром. Последний Великий Магистр Альбрехт и стал основателем династии Гогенцоллернов, «секуляризировав», то есть экспроприировав в свою пользу Орденские земли. Датский и норвежский король Кристиан III после того, как его кандидатура на престол была отклонена Государственным советом, устроил в 1536 году с помощью немецких наемников переворот. Придя к власти, он основал наследственную монархию, сосредоточил в своих руках церковную и светскую власть – установил государственную лютеранскую Церковь, переведя под свое управление все церковное имущество. В те же 1530-е годы случилась и церковная реформа в Англии, где во главе Англиканской Церкви встал король Генрих VIII, распустивший монастыри и конфисковавший в свою пользу все монастырское имущество.

Вот и Алексей Михайлович в 1655 году «во время польского похода вводит снова в титул царя слово «самодержец», которое почти не употреблялось русскими государями после смутного времени» (Зеньковский, с. 194). Значит, до этого Алексей Михайлович не был самодержцем, то есть единоличным правителем – в лучшем случае соправителем.

(Спустя еще полтора века в схожей ситуации в результате военного переворота французским императором стал боевой генерал Наполеон Бонапарт).

Еще до этого в 1649 году (правда, мы уже не раз отмечали, что не надо слишком серьезно относиться к подобным датам, и «до этого» с разницей в 6 лет вполне может означать «одновременно» или «после этого») в Соборном уложении появилась глава о Монастырском приказе, в которой говорилось «На митрополитов, и на архиепископов, и епископов, и на их приказных, и на дворовых людей, и на детей боярских, и на их крестьян, и на монастыри, на архимаритов, и игуменов, и на строителей, и на келарей, и на казначеев, и на рядовую братью, и на монастырских слуг, и на крестьян, и на попов, и на церковной причет, во всяких делех, по нынешнее государево уложение, суд даван в Приказе Болшаго Дворца» (гл. 13, 1).

Фактически это означало слом всей прежней монастырской системы – царь переводил под свою юрисдикцию, а вернее под юрисдикцию правящего в России прогабсбургского режима, все монастырские владения. Соборное уложение параллельно утверждало и закрепощение крестьян (см. 2.7.2).

Повторим: в этом и состоит причина русского раскола – прежняя монастырская система, основанная на товарно-денежных отношениях крестьян с монастырями, менялась на новую, основанную на прямом принуждении крепостническую систему, созданную для обеспечения зернового экспорта. Рассказывать сказки, что старообрядцы шли на смерть только из-за замены двуперстного крестного знамения на трехперстное, есть неуважение к нашим предкам.

Не удивительно, что «самым усердным и влиятельным противником монастырского приказа был… Никон…» (Руководство по истории Русской Церкви Проф. П. В. Знаменского, Казань, 1870–1888, Период IV, 1, Монастырский приказ). В 1658 году Никон покинул столицу и перебрался в Воскресенский монастырь на Истре в 40 км от Москвы. После отъезда Никона «фактически же сам Алексей взял на себя обязанности руководства церковной администрацией… Монастырский приказ начал отменять приказания Никона, касавшиеся управления церковными землями и даже вернул ряд патриарших владений государству» (Георгий Вернадский Московское царство гл. 5). Покинув Москву Никон не расстался с претензиями на власть. Он стал строить Иерусалим. На суде в 1666 году Никону ставили в вину что он «монастырь назвал Иерусалимом, а разным местам в его окрестностях давал гордые названия Вифлеема, Голгофы, Иордана и прочие» (Знаменский, IV, гл. 1). Река Истра была переименована в Иордан, стоящий над ней холм с монастырем получил название Сион, к востоку от него находился Елеонский холм с каменной Елеонской часовней, на севере – холм Фавор. Был основан также женский монастырь с названием Вифания. В соборе Воскресения Господня находится и по сей день кувуклия – Гроб Господен – представляющая собой небольшое кубической формы строение с низким входом.

Как мы уже отмечали (см. 1.6.1), перенос центра власти (translatio imperii), как правило, сопровождался перенесением на новое место названия святого города (translatio nominis). В данном случае «перенос» святого города происходил скорее всего даже не по отношению к далекому городу Иерусалиму, а к Москве, где на Красной площади находились Иерусалим (т. н. Покровский собор или собор Василия Блаженного) и Голгофа (Лобное место – ср «И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место» (Марк, 15:22)).

Известна фраза русского историка И. Е. Забелина, относящаяся к храму Василия Блаженого: «Не мало изумлялись Московскому диву и иностранные путешественники старого времени, например, XVII столетия. Они по большей части называли его Иерусалимом, говоря, что так он прозывался в то время и в народе» (М. П. Кудрявцев, Т. Я. Мокеев Символ Святой Руси. Отражение становления государства в становлении архитектурных символов www.voskres.ru/architecture/symbol.htm). По-всей видимости, И. Забелин имел в виду свидетельство Адама Олеария из «Описания путешествия в Московию: «1 октября у русских с справлялся большой праздник (Покров Богородицы – А. П.), в который его царское величество со своими придворными и патриарх со всем клиром вошли в стоящую перед Кремлем… Троицкую церковь, которую немцы зовут Иерусалимскою» (кн. 1, гл. 12). Иерусалимская церковь находится, к примеру, в бельгийском Брюгге. Внутри нее – каменное сооружение, изображающее холм Голгофу с тремя крестами для распятия на вершине. На Красной же площади Голгофа – Лобное место находилась снаружи собора.

Со временем уподобление Иерусалиму московских сооружений стало неудобным и в 1893 году И. К. Кондратьев в «Седой старине Москвы» пишет, что московское Лобное место хотя и «представляется нам подобием иерусалимского Лобного, или Краниева, места», но «там объявляли и исполняли приговор обвиненному».

Подчеркнем, что при неразвитости средств транспорта и дефиците источников информации Святая Земля на Истре воспринималась бы населением страны не как копия существующего где-то Иерусалима (тем более, что он был захвачен агарянами), а как совершенно реальная святыня – место, где воскрес Христос. Владыка монастыря, как хранитель святого места, получил бы санкцию на верховную власть в стране.

Этого, конечно, не мог допустить Алексей Михайлович: в 1666 году Никон был привезен на суд в Москву, лишен сана и сослан под надзор сначала в Ферапонтов, а затем в Кирилло-Белозерский монастырь. В политической жизни больше не участвовал.

В связи с возникшей угрозой перекрытия голландского зернового экспорта из России со стороны Швеции романовский режим был в самом конце 17 века сменен на более жесткий – гвардейскую корпорацию или хунту, которую возглавил вышедший из окружения голландца Лефорта Kaptein Piter, он же Петр Великий (см. 2.8. 8–10). Эта, состоящая в основном из иностранцев, колониальная хунта ввела в России рабовладельческие порядки, превратив в рабов не только крестьян, но и дворян, (см. 2.8.11 и 2.9.8).

Не удивительно, что удару подверглась и еще полностью не выкорчеванная монастырская система. «Считая монастырь… главным очагом противугосударственного стремления, Петр долгое время недоумевал:…не лучше ли отменить его совершенно… Но этого он не мог и потому он терпел монашество, хотя очень рано стал заботиться о том, чтобы путем строгих, репрессивных мер ограничить и стеснить его во всех отношениях… совершенно запрещено было строить вновь… монастыри… без ведома Синода… Стремясь к сокращению количества монастырей, преобразователь усиленно заботился в своих законодательных распоряжениях о том, чтобы распространить на монастыри действии государственного начала прикрепления, до чего тщетно старалось достигнуть московское правительство XVII века» (Кедров Н. И. Духовный регламент в связи с преобразовательной деятельностью Петра Великого М., 1886, с. 216–222).

«Государственного начала прикрепления» – то есть так называемого крепостничества, а по существу – прямого рабства.

«Последующими постановлениями Духовного регламента монастыри объявляются почти совершенно заключенными. Регламент позволяет монаху выходить из монастыря… не более четырех раз в году» (там же, с. 223). «На место прежней частной собственности Петр стремился установить определенную норму жалованья оставшимся в монастырях монахам. В 701 году был издан именной императорский указ, гласивший, что в монастыри монахам и монахиням следует давать определенное число денег и хлеба в общежительство их, а вотчинами и никакими угодьями не владеть, не ради разорения монастырей, но лучшего ради исполнения монашеского обещания» (там же, с. 229). Оправдательное «не ради разорения монастырей» тут очень кстати – как говорится, на воре и шапка горит. Достаточно сравнить запертых в монастырях монахов на жаловании с монастырями 16 века, владеющими огромными земельными угодьями, ведущими хлебную и соляную торговлю, основывающими железоделательные заводы. С момента польско-австрийской интервенции процесс ликвидации монастырской системы шел неуклонно. При Алексее Михайловиче был создан Монастырский приказ и тем самым имущество монастырей было переведено под царскую юрисдикцию. Через два года после переворота 1699 года, приведшего к власти гвардейскую хунту, Петр полностью отбирает у монастырей их имущество.

Формально сохранялась выборность настоятелей, однако, «ежели… настоятели не станут заботиться о спасении души, порученных руководительству их, то их надлежит низводить на низшую степень братства» (там же, с. 231) – комментарии излишни.

Введенный в 1721 году Регламент не зря получил название Духовного: «Без уведомления настоятеля под страхом жестокого телесного наказания монахи не должны даже держать чернил и бумаги и не должны никому писать никаких писем» (там же, с. 230).

«Такое ненормальное отношение государственной власти к церковной могло поддерживаться только истинным террором в отношении епископата. За первое десятилетие после учреждения синода большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, была расстригамы, биты кнутом и т. п. Я это проверял по спискам епископов в указанном сочинении Доброклонского (А. Доброклонский Руководство по истории русской церкви, Синодальный период)» (Л. А. Тихомиров Монархическая государственность М., 1905, ч. 3, гл. XXV). Вспомним также об учреждении в Москве в 1721 году инквизиции.

Мы уже цитировали Н. И. Кедрова: «дозволяемое законом развитие частной собственности в монастырях, кажется, и было причиной того разложения монастырских нравов, какое мы замечаем в XVII веке. Монахи собственники отделились от остальной братии, имели отдельные кельи и жили в них со своей прислугой, своим хозяйством». Продолжим цитату: «В 1660 году «великому государю ведомо учинилось, что в монастырях старцы живут бесчинно… с иными мирскими людьми в кельях пьют до пьяна… и из монастырей питье и мед, пиво и квас и съестное выдают»… В 47 году царь Алексей Михайлович писал к патриарху Иосифу… чтобы «монахи в монастырях хмельное всякое питье, вино и мед и пиво, хмельные квасы оставили и впредь не держали» (Кедров, с 228).

Мы полагаем, что речь здесь идет о запрещении совместных пиршеств-трапез монастырской братии. Не правда ли, эти монахи-собственники со своими кельями, хозяйством и прислугой очень напоминают рыцарей монашеского ордена, собиравшихся у князя-игумена на братские пиры? (Или же на пир дружины кагана Владимира-Красно Солнышко). Монастырские трапезы «делились на три разряда: рядовые, праздничные (по храмовым праздникам) и братчины» (Судаков Г. Монастырская трапеза в XVI веке Кириллов: Краеведч. альманах. Вып. 3. Вологда, 1998). Но что же такое братчина? Только ли трапеза? Сохранилось и другое значение: «Братчина – купеческая или цеховая корпорация на северо-западе Русского государства в XIV–XVI вв.» (Додонов В. Н., Ермаков В. Д., Крылова М. А и др Большой юридический словарь М., Инфра-М, 2001, Братчина). Словарь Брокгауза и Ефрона добавляет: «товарищество, братство, артель, с правом самосуда, которое удержалось за ней до конца XVII века». Вот эта самоуправляемая монастырско-купеческая корпорация и собиралась на свои братские пиры: «средневековые братчины, в отличие от большинства деревенских братчин XIX в., ставили перед собой более широкие задачи. На пирах обсуждались и решались важные для всего коллектива дела» (Попов А. Пиры и братчины Архив историко-юридических сведений относящихся до России М., 1854). С этой корпорацией и ее пирами боролся романовский режим.

Пиры-братчины сохранялись вплоть до 19 века включительно, хотя уже и в среде крестьян: «Братчины проводилась ежегодно, обычно, в дни памяти святых покровителей деревни… Братчина начиналась с молебна в часовне или в храме… Характерной чертой братчин была коллективность в подготовке трапезы, наличие на столах ритуальных кушаний, деятельное участие в празднестве церковного притча… Ритуальным напитком братчины было пиво… братчины проходили около церкви или на монастырском дворе…» (там же). То есть осталась память о первоначальном месте проведения братчин – на монастырском дворе. В крестьянской среде сохранился обычай, который власти в 18 веке изгнали из монастырей.

В 3.1.3 мы отмечали, что направленные против язычников поучения русских книжников боролись вовсе не с поклонением идолам, которых не было, а с «пиршествами и сопряженными с ними играми, песнями и забавами». Мы усматриваем здесь именно отзвуки борьбы романовского режима с монастырской системой и ее братскими трапезами. Причем та же аргументация против братчин сохранялась неизменной и в XX веке: «они сопровождались большими бесчинствами и драками, чем пиры частные, почему духовенство не советовало участвовать на них»(ЭСБЭ, Братчина). (В 4.11.2.Г мы обсудим связь этих коллективных «бесчинств» с характерным для первоначального единобожия культом Диониса).

Суть церковной реформы Петра вполне очевидна – окончательная ликвидация монастырской системы. Для этого ликвидировалась экономическая самостоятельность монастырей, а выборность церковных иерархов заменялась на назначаемость с полным подчинением императору. Пострижение в монахи запрещалось. Уничтожение монастырской системы было одной из первых целей Петровского режима, пришедшего к власти в результате переворота 1699 года. Действительно, последний патриарх Адриан уже в 1698–1699 гг. отошел от дел «по причине болезни». А в 1701 году «умер». После чего было решено патриархов более не избирать, а главой Церкви сделать Государя императора. Всякая выборность ликвидировалась, церковные Соборы не проводились, управление Церковью осуществляли назнааемые императором чиновники.

Церковное ведомство в России поначалу собирались назвать Духовной коллегией. Но в 1721 году название «духовного министерства» было заменено на Синод, а управление епархиями стали осуществлять консистории. Термины синод и консистория присутствуют и в католичестве, обозначая собрания кардиналов, но четкий административный смысл они имеют в кальвинизме.

Как известно, 17 и начало 18 в. в России были «голландскими». Выходцем из Голландии, на наш взгляд, был и Петр Первый (см. 2.8.12–14). Поэтому образцом для утвердившейся в России системы церковного управления стала именно Голландия. Когда в конце 16 века была образована Республика Северных провинций, ядром которой стала Голландия, «на национальном соборе в Эмдоне в 1571 году было решено, что Церковь должна принять пресвитерианскую систему церковного управления. Консистория… и синод должны были стать подразделениями этой организации» (Эрл Е. Кернс Дорогами христианства Протестант, 1992, гл. 29, 6). «В Голландии пресвитерианское устройство было установлено синодом в Эмдене 1571 г., постановления которого были дополнены в Дордрехте в 1618 г. Здесь церковь имела мало самостоятельности, в виду постоянного вмешательства правительственной власти; светские делегаты общин в церковном управлении постепенно почти исчезают» (ЭСБЕ, Пресвитерианство). При этом, так же, как в Пруссии и Англии, церковные и монастырские земли были «секуляризированы» (вспомним советский народный термин «скоммунизжены»). «Государственным аппаратом Соединённых провинций постепенно полностью овладевала… купеческая олигархия» (Всемирная история. Энциклопедия Том 4 М., 1958, гл. XI, 1). К ней перешло монастырское имущество.

Таким образом Петр Первый строил отношения с церковью явно по голландскому образцу.

Напомним, католичество принесла в Московию австрийско-польская интервенция, а голландцы, осуществлявшие вывоз зерна из страны, были торговыми агентами Габсбургов. Поэтому «царскими идеологами» во второй половине 17 в. были иезуиты, а Христос на иконах изображался в папской тиаре. С 20-х годов 18 в., однако, начался поворот… – ну вот, к православию! – скажешь ты, читатель – да нет, к протестантизму.

В результате Петровской реформы «в сфере церковного учения влияние католицизма и протестантизма выразилось двумя системами… Одна из них заимствована у католиков, другая у протестантов» (Ю. Ф. Самарин Стефан Яворский и Феофан Прокопович Собр. соч., т. 5, М., 1880, с. 163). Согласно Самарину, поначалу следует говорить «о католическом влиянии на нашу церковь»: «через иезуитские школы… и целую литературу, наводнившую Южную и Западную Россиию» (с. 33). «Результатом его… было стремление создать богословскую систему по образцу Западно-Римской» (с. 21–22). Однако это влияние «стало исчезать. Последнюю преграду против него положил Петр Великий, указом, данным в 1720 году…» (с. 21–22). Произошло «вторжение протестантизма в Россию» (с. 34). Самарин связывает католическое влияние со Стефаном Яворским, а протестантское – с Феофаном Прокоповичем: «деятельность Феофана Прокоповича была… совершенно противоположна деятельности Стефана Яворского» (с. 152). Согласно «преданию XVII века, до нас дошедшему… враги первого (Стефана Яворского) видели в нем покорное орудие иезуитской пропаганды…Враги Феофана также его не щадили и обвиняли… в пристрастии к протестантизму» (с. 159).

Несколько слов об этих деятелях, проводивших церковные реформы. Стефан Яворский (1658–1722) – первый президент Дузовной коллегии, а затем Синода. Выпускник (а затем префект) Киево-Могилянской коллегии, которую принято стыдливо называть латинской, а не иезуитской, хотя «в основу структуры ее была положена организация иезуитских коллегий». Феофан Прокопович (1681–1736) – вице-президент Синода, а после смерти Яворского – его «первенствующий член». Выпускник находившейся в Риме Греческой иезуитской коллегии, ректор Киево-Могилянской коллегии.

Биографии достаточно близки. Вряд ли Прокопович по собственному почину решил сменить идеологическую ориентацию с католичества на протестантизм. Дело в изменении общей ориентации Российского государства: «протестантское начало, со времен Петра возведенное на степень государственного управления, при Анне Иоановне, в лице Бирона, явилось ненавистным господством начала чужеземного» (с. 58).

После упадка Голландии во второй трети 18 века главные рычаги, влияющие на Россию, снова перешли в руки английского капитала, который поставил «смотрящими» Курляндских герцогов – началась так называемая бироновщина (см. 2.9.1–4). Во главе России встали немцы-протестанты. Отсюда и наступление кальвинизма на католичество. Оставшийся во главе Синода Прокопович «самую крепкую опору нашел себе в господствовавшей при дворе немецко-курляндской партии, с интересами которой множеством нитей связывались его собственные интересы. Полемика против немецких ересей (то есть против протестантизма – А. П.) и обвинение в них кого-нибудь при таких обстоятельствах легко становились признаком политической неблагонадежности самих обвинителей и полемистов и влекли за собой неизбежные допросы в тайной канцелярии» (Петр Знаменский История русской церкви М., Крутицкое патриаршее подворье, 1996, Период V. Синодальный).

Окончательно же монастырская система была сокрушена в правление Екатерины II. 26 февраля 1764 года был издан указ, гласивший: «Понеже… по последней ревизии оказалось всех архиерейских, монастырских и церковных крестьян 910 866 душ, и управление столь великого числа деревень духовными, часто переменяющимися властями, происходило тем самим домам архиерейским и монастырским тягостное, а временем, или за расхищением служками, или за незнанием прямого хозяйства деревенского, беспорядочное и самим крестьянам разорительное… то мы, учредя Коллегию экономии, повелеваем от сего времени принять ей все оные вотчины, со всеми казенными в них наличностьми, под свое ведение и управление». До этого «в марте 1763 г… комиссия о церковных имениях разослала по епархиям офицеров для производства описей церковного и вотчинного имущества и хозяйства» (Никольский Н. М. История русской церкви Рязань, 1930, гл. Церковь – ведомство православного исповедания).

Поразительно, что спустя более чем 60 лет после указа Петра от 1701 года у монастырей все еще было что отбирать. То есть русские люди упрямо цеплялись за монастырскую систему не желая превращаться в крепостных рабов: «льготные земли монастырей были постоянной угрозой для доходности земель казенных и служилых, маня к себе крестьян с тех и других своими льготами. Правительство вынуждено было для ослабления этой опасности полицейскими мерами стеснять крестьянское право перехода» (В. О. Ключевский Русская история. Полный курс лекций Лекция XXXVI).

И это несмотря на то, что на протяжении всех этих шестидесяти лет, как пишет Никольский, ««попечение» синода о церковных вотчинах привело не только к уменьшению доходов казны, но также и к таким последствиям, которые стали грозить безопасности дворянского государства. Эксплуатация крестьян архиерейских и монастырских вотчин приняла неслыханные по жестокости и грабительству размеры; на крестьян сыпались как из рога изобилия лишние сборы и повинности, «всяческие обиды и разорения». При сборах повинностей церковные приказчики били неисправных плательщиков батогами, иногда до смерти, отбирали последний кусок хлеба и обрекали целые волости на голод» (гл. Учреждение синода и секуляризация церковных имуществ).

В целом же в России происходил тот же процесс, что и в других странах Европы: установление абсолютистской монархии и ликвидация монастырской системы, выросшей из первоначальной сети торговых факторий.

При этом в ряде стран крестьян сгоняли с земли, превращая в армию пролетариев, а в ряде других, наоборот, устанавливалась крепостная зависимость. (О причинах этой разницы в 4.13.2).

На основе различного «решения крестьянского вопроса» складывлось европейское разделении труда. Такие страны, как Англия, Голландия, Франция, пошли по пути ускоренного промышленного развития. Экспорт из Восточной Европы продовольствия и других продуктов сельского хозяйства позволил им после ликвидации монастырского землевладения осуществить сгон крестьян с земли и приток их на возникающие мануфактуры. В странах же Восточной Европы с целью производства зерна на экспорт было проведено прикрепление крестьян к земле, фактически означавшее превращение их в рабов.

Именно об этом писал в известной книге «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв» Фернан Бродель. Правда, Бродель считал, что, начиная с 16 века, в Европе происходило «вторичное» закрепощение крестьян. На наш же взгляд, никакого «первичного» закрепощения не было, рассказы о нем – попытка оправдать традицией болезненные новшества. Точно так же, как и в случаях пропагандистских историй о древних традициях наследственной власти.

Но так или иначе, а Бродель пишет, что крестьянство Восточной Европы было «еще свободным в XV веке», а до этого «крестьянская личная свобода как эпидемия распространялась по определенной части Европы… Крепостная зависимость крестьян, прикрепление к земле исчезли» (Фернан Бродель Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 2 М., Прогресс, 1988 с. 250).

По существу, Бродель пишет и о ликвидации основанной на товарно-денежных отношениях монастырской системы: «вторичное закрепощение в XVI в. в Польше вернуло под гнет крестьянина, уже имевшего опыт прямых рыночных отношений с городом или даже с иноземными купцами» (там же).

В XVI веке все «качнулось в обратном направлении, к крепостничеству, на огромных пространствах от Балтики до Черноморья, на Балканах, в королевстве Неаполитанском, на Сицилии и в Московском государстве (случай весьма специфичный), а также и в Польше и Центральной Европе, вплоть до линии, протянувшейся приблизительно от Гамбурга к Вене и Венеции. С началом XVI в. конъюнктура с двоякими, а то и троякими последствиями обрекла Восточную Европу на участь колониальную – участь производителя сырья, и «вторичное закрепощение» было лишь более всего заметным ее аспектом. Повсюду – с вариациями, зависевшими от времени и места, – крестьянин, прикрепленный к земле, юридически и фактически утратил свободу передвижения, возможность пользоваться льготами формарьяжа, освобождаться за деньги от натуральных повинностей и отработок. Барщина выросла сверх всякой меры. К 1500 г. в Польше она была ничтожна; статуты 1519 и 1529 гг. установили ее в размере одного дня в неделю, стало быть, 52 дней в году; к 1550 г. она была доведена до трех дней в неделю, а к 1600 г. – до шести. В Венгрии эволюция была такой же: один день в неделю в 1514 г., потом два, затем три, вскоре после того – каждая вторая неделя и в конечном счете отмена всякой вообще регламентации; теперь барщина зависела только от произвола барина. В Трансильвании – четыре дня в неделю; крестьяне, помимо воскресенья, имели только два дня для работы на себя. Но в Ливонии в 1589–1590 гг. «jeder Gesinde mitt Ochsen oder Pferdt alle Dage»; ошибка тут невозможна: «любой барщинник работает с упряжкой быков или конной упряжкой каждый день». И еще двумя столетиями позднее, в 1798 г., в Нижней Силезии официально утверждалось, что «крестьянские барщинные работы не ограничиваются». В Саксонии существовал как бы своего рода рекрутский набор молодежи, зачислявшейся на два-три года на барские работы… В общем, то была огромных масштабов мобилизация всей рабочей силы деревенского мира, сделавшаяся как бы естественной… Это всеобщее увеличение тягот барщины в странах Восточной Европы имело как внешние, так и внутренние причины. Внешние – массовый спрос со стороны Западной Европы, которую нужно было кормить и снабжать сырьем… «вторичное закрепощение» было оборотной стороной торгового капитализма, который в положении на Востоке Европы находил свою выгоду, а для некоторой своей части – и самый смысл существования. Крупный земельный собственник не был капиталистом, но он был на службе у капитализма амстердамского или какого другого орудием и соратником. Он составлял часть системы. Самый крупный польский вельможный пан получал авансы от гданьского купца и через его посредство – от купца голландского. Но именно польский вельможа обладал властью – и он доказал это! – чтобы поставить себе на службу крестьян и добрую часть городов, установить господство над земледелием и даже над мануфактурой, так сказать, над всем производством. Когда он мобилизовывал эту силу на службу иноземному капитализму, он сам становился в системе действующим лицом. Без него не было бы «вторичного закрепощения», а без «вторичного закрепощения» объем производства зерновых, шедших на экспорт, был бы несоизмеримо меньшим. Сеньор всеми традиционными средствами старался увеличить количество товарного зерна» (там же, с. 259–265).

На наш взгляд, у этого закрепощения, якобы вторичного, были не только экономические, но, в первую очередь, политические причины (см. 4.11.9.а).

Читавшие в рукописи или в интернете первые части этой книги, спрашивали меня: – Так неужели вся история – вымысел?

Я отвечал: – То, что мы принимаем за историю человечества, писалось в эпоху утверждения абсолютистских монархий с целью представить их не болезненным нововведением, а якобы древней традицией. И в те времена, и потом, для обеления правящих режимов в сознание людей внедрялась мысль, что Новое время принесло человечеству свободу взамен феодального рабства. На самом деле все было ровно наоборот. У людей была отобрана экономическая свобода – за счет лишения их средств существования при сгоне с земли или за счет прямого порабощения. У не свободного экономически человека затем были отобраны свободы гражданские, прежде всего выборность властей, а также свободы личные, среди них свобода религиозная – недаром костры, на которых сжигали вероотступников, запылали (в том числе в России) именно в Новое время, а вовсе не в «мрачное средневековье», когда экономически свободный человек был связан с государством, в котором существовала выборная власть, на основе товарно-денежных отношений.

История нашей страны в Новое время есть борьба ее народа за возвращение себе экономических и гражданских прав, борьба с колониальной эксплуатацией. Борьба эта с переменным успехом продолжается и в наши дни. Пожелаем себе стойкости и удачи.