Звезда цирка

Лев Троцкий приезжает в Петроград одним из последних — освободившись из канадского концлагеря, он добирается до России, когда после революции прошло уже два месяца. Троцкий идет на заседание Петросовета — органа, который он возглавлял 12 лет назад, во время революции 1905 года. Тогда Троцкому было 26 лет, теперь 38 — и, по сути, ему в Петросовете места нет. Его, конечно, как ветерана, включают в исполком «с правом совещательного голоса», но повлиять на политику исполкома он не может: все роли распределены, Петросоветом руководит Церетели, Троцкий опоздал.

Чтобы как-то найти себе применение, он идет в цирк. Цирк «Модерн», находящийся неподалеку от особняка Кшесинской, любимое место петроградцев, которые никак не могут перестать митинговать. Здесь круглосуточно выступают. Именно здесь Троцкий, так долго живший за границей в отрыве от публики, ежедневно тренирует свои ораторские навыки. На митинги в цирк ходят типичные диванные политики того времени — интернета и телевидения в 1917 году еще нет, — поэтому они удовлетворяют свою жажду зрелищ, глядя на то, как ругаются третьесортные ораторы, оказавшиеся за бортом новых органов власти, но желающие высказаться. Троцкий эту публику покоряет.

Он критикует Керенского и наступление на фронте, говорит, что министры считают солдат глиной, из которой можно сделать что угодно, что Керенский бегает по фронту и паясничает, вместо того чтобы дать ответы на вопросы солдат. Сам Троцкий дает очень простые ответы: войну прекратить, отобрать землю у помещиков, добиться полной свободы. Он вскоре становится главной звездой цирка — никто из его политических противников не осмеливается переступить порог этого бастиона Троцкого. Зато когда он приходит в Петросовет, ему кричат: «Здесь вам не цирк "Модерн"!»

Первое столкновение между Троцким и Церетели происходит еще в мае. Петросовет пытается прекратить затянувшийся мятеж в Кронштадте — еще во время Февральской революции матросы посадили в тюрьму своих офицеров и до сих пор отказываются их выпускать. На переговоры в вечно бунтующий Кронштадт едет Церетели. Проведший восемь лет в тюрьмах, он в ужасе от увиденного и спрашивает у матросов, как они вообще могут держать живых людей в таких условиях. Церетели называет Кронштадт очагом бунта, позорящим революцию и готовящим ее гибель. Представители матросов защищаются — они считают положение в Кронштадте вполне законным «углублением» революции и не могут понять, чего хочет от них Церетели. Зато со всей своей страстью в защиту Кронштадта выступает Троцкий.

Популярность большевиков и их союзников (например, группы «межрайонцев», к которой принадлежит Троцкий) среди солдат и матросов растет. Их называют «пацифистами», хотя большевики выступают не за мир, а за то, чтобы «империалистическую войну» превратить в гражданскую «против буржуев». В их листовках говорится, что революция не принесла улучшений экономики, потому что правительство контролируется «банкирами» и «спекулянтами». Терпеть дальше нельзя, все должны выйти из казарм на улицу и свергнуть министров-капиталистов, передав всю власть Советам.

10 июня терпению Церетели приходит конец. Он лично выстроил хрупкую коалицию всех политических сил и теперь требует от коллег разоружить большевиков. Троцкий в ответ просто троллит Церетели: зачем уделять так много внимания такой маленькой группе, как большевики? Церетели отвечает, что большевики действительно небольшая группа, почти не представленная в Петросовете, но она — единственное слабое звено, которое борется против революции: «То, что делают теперь большевики, это уже не идейная пропаганда, это — заговор. У тех революционеров, которые не умеют достойно держать в своих руках оружие, нужно это оружие отнять».

Поднимается буря — большинство присутствующих, включая эсеров и меньшевиков, не согласны. «Господин министр, если вы не бросаете слов на ветер, не ограничивайтесь речью, арестуйте меня и судите!» — кричит большевик Каменев. Предложение Церетели не проходит — принимается проект устного осуждения поведения большевиков. «Церетели остался среди своих в меньшинстве. А между тем он был по-своему прав», — напишет спустя много лет его главный противник в тот день Лев Троцкий.

Слабое звено

2 июля Троцкий вместе со своим товарищем искусствоведом Луначарским выступает на митинге-концерте в Первом пулеметном полку. Шоу Троцкого превращается в мощную антиправительственную манифестацию, хотя сам он считает, что ничего особенного не происходит: «Настроение было очень приподнятое. Клеймили Керенского, клялись в верности революции».

Под впечатлением от «цирковых» выступлений Троцкого, а также беспрерывно агитирующих против нынешнего режима анархистов-коммунистов Первый пулеметный полк тем же вечером отправляется свергать Временное правительство под лозунгом «Первая пуля — Керенскому». Сам военный министр в этот момент как раз выезжает на фронт, где продолжается объявленное им наступление.

Первый пулеметный полк — странное формирование: в начале года в нем было около 20 000 солдат, по численности он почти равен дивизии. До революции в него собирали солдат, чтобы отправить на фронт; после революции пулеметчики остались в столице «сторожить революцию». Треть их дезертировала, прочие остались в казармах и активно участвуют в политической жизни. С началом июньского наступления Керенский пытается отправить полк на фронт — но солдаты не подчиняются.

Утром 3 июля возбужденные солдаты Первого пулеметного полка собирают новый митинг. Приходит новость, что «пятеро министров-капиталистов» ушли в отставку (на самом деле из-за Украины уволились четверо кадетов). Солдаты понимают, что их любимый лозунг «Долой десять министров-капиталистов» наполовину исполнился, и это подстегивает их еще сильнее.

В Кронштадт и другие казармы города из Первого пулеметного полка отправляют гонцов, чтобы сообщить, что идут свергать власть. Одна колонна идет к Мариинскому дворцу, где сидит Временное правительство, другая — к Таврическому, где заседает Петросовет, чтобы отобрать власть у первого и передать второму. «Вся власть Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!», «Долой Керенского и с ним наступление!» — написано на их транспарантах. Именно военный министр, самый популярный политик, становится мишенью большевиков. Его называют «маленьким Наполеоном», который пожертвовал полумиллионом жизней в последнем наступлении.

Толпа приходит к Мариинскому дворцу, но он снова пуст, на этот раз министры заседают на квартире у премьера Львова. И поскольку плана у шествия нет, часть толпы отправляется грабить магазины.

По дороге солдаты останавливают автомобили, высаживают пассажиров и отбирают у них машины. Угоняют машину даже у самого Церетели. Горожане неожиданно ощущают, что революция повторяется: снова законы не действуют, солдаты берут власть в свои руки. Уже тепло, по городу разъезжают открытые автомобили с солдатами. Некоторые пулеметчики для эффектности ложатся на крылья машин. «Когда же кончится это безобразие?» — бормочет, гуляя по Летнему саду, великий князь Николай Михайлович, теперь просто гражданин Романов, двоюродный брат царя и некогда самый либеральный из его родственников.

Солдаты приходят к особняку Кшесинской. На балкон выходит растерянный Лев Каменев (он митинг накануне прогулял, поэтому воинственность полка для него — сюрприз) и пытается уговорить пулеметчиков вернуться в казармы, но его не слушают. Тогда Каменев бежит совещаться с товарищами — все в замешательстве. Ленина нет в столице, он заболел и еще 29 июня вместе с сестрой уехал на дачу в Финляндию. Руководство большевиков голосует против вооруженного восстания, Троцкий тоже говорит, что свергать правительство рано. Каменев и Зиновьев пишут статью в ближайший номер «Правды», в котором призывают воздержаться от выступления.

В Таврическом идет очередное долгое заседание исполкома. Выступает Церетели, лидер Петросовета и одновременно министр почт и телеграфов во Временном правительстве, когда в Таврический приходит новость, что сюда движутся полки, которые выступают против Временного правительства и требуют отдать власть Советам. Неожиданно прибегает большевик Сталин и говорит Цере­тели и Чхеидзе, что большевики тут ни при чем, что они против демонстрации. Ему, конечно, не верят.

«Теперь все ясно, — говорит Чхеидзе своему другу Церетели. — Мирным людям незачем заносить в протокол заявления об их мирных намерениях. Похоже, нам придется иметь дело с так называемым стихийным выступлением, к которому большевики примкнут, заявив, что нельзя оставлять массы без руководства».

Положение Церетели необычно — фактически в столице происходит революция, которая требует, чтобы он взял власть в свои руки, но он решительно отказывается, потому что сама идея диктатуры ему противна, он хочет демократии и готов бороться с восстанием. Он марксист, а значит, убежден, что правительство должно состоять из представителей буржуазии и участие в нем рабочего класса на данном этапе — это вынужденная необходимость, противоречащая учению Маркса. Более того, таково решение Съезда Советов, и Петросовет не имеет права его нарушать.

Петросовет снова издает приказ, запрещающий солдатам покидать казармы, однако на этот раз никто не подчиняется: в 8 часов вечера 3 июля солдаты из разных концов города собираются у Таврического дворца. Это совершенно неорганизованная толпа, у которой нет приказов или целей, поэтому она просто ждет.

В особняке Кшесинской продолжается паническое обсуждение. На балкон успокоить солдат выходят разные ораторы. Успокоить не удается, значит, нужно присоединиться и возглавить, считает Троцкий. Статью с призывом к порядку, которую написали Зиновьев и Каменев, снимают из печати — наутро «Правда» выйдет с пустым местом на первой полосе.

Вместо статьи типография печатает листовку, написанную редактором «Правды» Иосифом Сталиным, в которой говорится: «Временное правительство потерпело крах… нужна новая власть… Такой властью может быть только Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».

К полуночи все улицы вокруг Таврического дворца заняты во­оруженными солдатами. В 2 часа ночи к ним присоединяются 30 000 рабочих Путиловского завода. Окруженные толпой члены исполкома Петросовета впервые понимают, что они ничего не могут сделать с нарастающей стихией.

Утром 4 июля напряжение продолжает нарастать: из Кронштадта в Петроград отправляются военные корабли. Ленин садится на поезд, чтобы скорее вернуться в столицу. От Финляндского вокзала совсем недалеко до особняка Кшесинской, около полудня он уже на балконе перед разгоряченной толпой. Ленин явно не в ударе: с одной стороны, он еще болен, с другой — как и его товарищи, совсем не уверен в успехе этого восстания. «Проявляйте стойкость, выдержку и бдительность», — растерянно говорит он. Солдаты разочарованы.

Ленин очень нервничает — он считает, что время для восстания выбрано неудачно: только что началось наступление, Керенский популярен в армии, Временное правительство может в любую минуту перебросить полки с фронта и подавить мятеж. Зиновьев вспоминает, как они с Лениным и Троцким совещаются в тот день возле буфета в Таврическом дворце. «Нет, сейчас брать власть нельзя, потому что фронтовики еще не наши, — говорит Ленин. — Сейчас обманутый либералами фронтовик придет и перережет питерских рабочих».

К толпе в пасть

4 июля центр города во власти кронштадтских матросов, жители прячутся. То и дело возникают перестрелки: матросы беспорядочно палят по окнам домов на Невском, оставляя десятки убитых.

На одной из машин, захваченных солдатами, по городу едет большевик Зиновьев. Кронштадтцы шутят, что «буржуи пытаются сбежать в Финляндию» — на улицах огромный поток в сторону Финляндского вокзала. Восставшие решают захватить Финляндский вокзал, чтобы не дать «буржуям» улизнуть.

Они приходят к Таврическому и требуют позвать министра юстиции Павла Переверзева (социалиста), чтобы тот немедленно освободил кронштадтского матроса по фамилии Железняков, которого арестовали неделей раньше. Тогда власти накрыли сквот анархистов на бывшей даче покойного московского губернатора Петра Дурново. Министра юстиции в Петросовете нет, матросы злятся, начинают ломать ворота Таврического дворца, врываются внутрь.

«Вот один из тех, кто стреляет в народ!» — кричит какой-то матрос, увидев во дворе лидера партии эсеров, министра земледелия Виктора Чернова. Его волокут на улицу, Чернов кричит, что он не Переверзев, что министры-капиталисты ушли в отставку. Он вскакивает на бочку, чтобы оттуда обратиться к толпе, объясняет, что он автор земельной реформы… Его стаскивают вниз и кричат, чтобы немедленно раздал землю. Лидер самой старой и самой многочисленной партии в России в минуте от того, чтобы его растерзали так же, как во время Февральской революции линчевали царских генералов и городовых. Но Чернову везет — его тащат в машину, под арест. Один из рабочих трясет кулаком перед лицом Чернова и орет: «Принимай, сукин сын, власть, коли дают!» Одежда министра изорвана, сам он страшно напуган.

В зале заседания исполкома узнают о случившемся через несколько минут. Чхеидзе кричит на Каменева, потом на Мартова, требуя, чтобы они немедленно освободили министра земледелия. Пока те мешкают, толпа становится все агрессивнее, и тогда к ней выбегает Троцкий. Опытный укротитель обезумевших народных масс, он вычисляет заводилу — и бросается на него, чтобы обнять.

«Каждый из вас доказал свою преданность революции. Каждый из вас готов сложить за нее голову. Я это знаю, — орет он. — Дай мне руку, товарищ! Дай руку, брат мой!» Брат пытается избежать рукопожатия Троцкого. Матросы, конечно, знают Троцкого — он много раз выступал в Кронштадте и призывал их быть беспощадными к врагам. Теперь он их успокаивает, и толпе это не нравится.

Тогда он вдруг запрыгивает на кузов автомобиля с криком: «Товарищи кронштадтцы, краса и гордость русской революции! Я убежден, что никто не омрачит нашего сегодняшнего праздника, нашего торжественного смотра сил революции, ненужными арестами. Кто тут за насилие, пусть поднимет руку!»

Этой фразой ему удается смутить толпу, после чего он быстро хватает Чернова за плечо и с криком «Товарищ Чернов, вы свободны!» уводит его, смертельно бледного, в Таврический дворец.

Анатомия протеста

Министра юстиции Павла Переверзева матросы так и не находят. Любопытно, что до революции он, адвокат, защищал в суде большевиков, которых судили по требованию Столыпина. Теперь он сам готовится обвинить их в измене: у него есть документы, с которыми можно попробовать доказать, что Ленин и его компания — немецкие шпионы.

В основе обвинения лежат показания некоего прапорщика Ермоленко, который еще в конце апреля сдался в Могилеве контрразведке и признался, что работал на Германию. Рассказав собственную шпионскую историю, прапорщик перечислил, какие еще немецкие шпионы помимо него действуют в России. Среди разоблаченных на первом месте оказался Ленин. Согласно документам, предъявленным Ермоленко, Ленин получал деньги от немецкой разведки через своего шведского представителя Якуба Ганецкого, а также Александра Парвуса — того самого, который в 1905 году после ареста Троцкого недолго возглавлял Петросовет и так долго убеждал немцев пропустить революционеров-­эмигрантов в Россию.

У этих улик Переверзева есть один недостаток — они фальшивые. Обвинение шито белыми нитками: мелкий прапорщик с фронта не может иметь документов, разоблачающих всю немецкую шпионскую сеть. Переверзев это знает (возможно даже, документы были изготовлены по его приказу), но готов на все, чтобы избавиться от врагов, угрожающих стабильности правительства. 3 июля министр юстиции приказывает пустить документы в народ — его люди приглашают в Генеральный штаб представителей разных полков Петроградского гарнизона, чтобы те продемонстрировали солдатам доказательство предательства большевиков.

Одновременно Переверзев рассылает «бумаги Ермоленко» в газеты. Но первый и совсем неожиданный скандал происходит, когда министр юстиции рассказывает о проделанной операции на заседании правительства. Премьер-министр князь Львов возмущен. Обвинения против большевиков — очевидная фальшивка, кричит он, нельзя использовать ложь даже в борьбе против оппонентов, это подорвет авторитет правительства.

Львов требует срочно отозвать статьи из газет и сам начинает обзванивать редакции. Газеты, вняв авторитету премьер-министра, снимают публикации. Все, кроме одной. Газета «Живое слово» наотрез отказывается упускать такую сенсацию. Статья «Ленин, Ганецкий и Ко — немецкие шпионы» уже написана, сверстана и выйдет на следующее утро.

Брать или не брать

Вечером 4 июля Таврический дворец по-прежнему осажден во­оруженными матросами и солдатами. На улицах стреляют. Демонстранты то и дело врываются в зал с криками. Нервы у присутствующих натянуты до предела.

Церетели объясняет, что Петросовет не может согласиться с требованиями солдат. Меньше месяца назад прошел съезд Советов, который поддержал коалиционное Временное правительство, если сейчас под давлением восставших исполком выступит против правительства, вся страна воспримет это как уступку насилию меньшинства. Церетели предлагает компромисс: созвать новый съезд там, где на него не будет давить многотысячный бунтующий гарнизон, — в Москве. И все спокойно обсудить.

Не согласны те, кто приехал в Петроград последними, кто не застал Февральскую революцию и добрался уже к шапочному разбору: Мартов, Луначарский и, конечно, Троцкий. «Здесь говорили, что выступающие — меньшинство в стране. Но это меньшинство проявляет большую активность и поддерживает нас. Большинство же пассивно», — говорит тихий интеллигент Мартов, призывая не отказываться от власти, которую предлагают матросы.

Пока исполком обсуждает, начинается сильный летний ливень — и прогоняет почти всех митингующих. Кто-то бежит в казармы, кто-то — в особняк Кшесинской, кто-то — в Петропавловскую крепость. У Таврического на опустевшей улице стоят несколько брошенных броневиков под проливным дождем.

Глубокой ночью члены исполкома продолжают дискуссию, когда слышат топот солдатских сапог в коридоре. В зале переполох. Но оказывается, что это подоспели полки, верные Временному правительству. Большинство голосует за резолюцию в поддержку Временного правительства, и в тот же день Временное правительство принимает решение провести выборы в Учредительное собрание 17 сентября и до этого разработать для него проект земельной реформы.

К Церетели подходит Сталин, которого большевики отправили на переговоры в Петросовет, рассчитывая, что грузин с грузином договорятся. Большевики знают, говорит Сталин, что правительство собирается послать войска в особняк Кшесинской — там находятся вооруженные отряды большевиков, и если будет сделана попытка захватить дом, то неизбежно произойдет кровопролитие.

«Никакого кровопролития в доме Кшесинской не произойдет», — отвечает Церетели. «Значит, правительство решило не посылать военные отряды в дом Кшесинской?» — спрашивает Сталин. «Нет, правительство решило послать эти отряды, но кровопролития не будет, так как большевики увидят всю бесцельность и невозможность сопротивления». Сталин уходит. Во всех своих последующих речах и книгах он всегда будет называть Церетели вдохновителем репрессий против большевиков. Вопреки словам Сталина, в период между февралем и октябрем 1917 года не было никаких репрессий против большевиков, зато чуть ли не все старые большевики — участники революции были репрессированы Сталиным в 1930-е годы.

Конец большевикам

Рано утром 5 июля из газеты «Живое слово» большевики узнают про обвинение в шпионаже. Они называют это вторым «делом Дрейфуса», по аналогии с процессом против французского офицера, ложно обвиненного в шпионаже в пользу Германии в 1890-е годы.

«Теперь они перестреляют нас по одному. Сейчас их время», — говорит Ленин Троцкому, который думает о том же. Лидеры большевиков спешно покидают типографию «Правды» — за несколько минут до того, как туда заходят правительственные войска, которые затем берут и дом Кшесинской.

Ленин боится за свою жизнь и даже пишет Каменеву с просьбой: «если его укокошат», опубликовать статью «Марксизм о государстве», оставленную в Стокгольме. И отправляет Зиновьева в Петросовет попросить защиты у коллег-социалистов.

«Товарищи, совершилась величайшая гнусность, — кричит Зиновьев, вбежав в зал заседания. — Чудовищное клеветническое сообщение появилось в печати и уже оказывает свое действие на на­иболее отсталые и темные слои народных масс». Интересно, что это дословно то же обвинение в популизме, которое выдвигается против самих большевиков, когда те призывают солдат бежать с фронта отбирать землю у помещиков, а фабрики у «буржуев». Зиновьев требует от исполкома срочно реабилитировать Ленина. Встает старый народник Чайковский и говорит, что «дыма без огня-де не бывает». Чхеидзе ледяным тоном отвечает Зиновьеву, что меры будут приняты.

Последние повстанцы — кронштадтские матросы и солдаты Первого пулеметного полка — удерживают Петропавловскую крепость, но утром 5 июля их оттуда выбивают, разоружают и отпускают. Никаких массовых расстрелов большевиков не происходит — спустя много лет в своих воспоминаниях Троцкий будет называть это ошибкой Временного правительства: «К счастью, нашим врагам не хватало еще ни такой последовательности, ни такой решимости», — напишет он. Церетели даже в эмиграции будет считать, что он и его товарищи поступили правильно, поскольку они хотели демократии и не собирались развязывать террор.

Князь Мышкин

Военный министр Керенский все время восстания находится на фронте. Только вечером 4 июля он получает телеграмму от Львова с просьбой срочно приехать в столицу. Он немедленно отправляется обратно и шлет гневные телеграммы с требованием арестовать всех большевиков. По дороге случается катастрофа: в поезд Керенского на полной скорости врезается локомотив. Министр не ранен, но испытывает сильный шок и не сомневается, что это покушение, хотя никаких доказательств тому нет.

На последней станции перед Петроградом его встречает министр иностранных дел Терещенко, который специально выехал навстречу, чтобы рассказать о происходящем в столице. Восстание стало большим ударом для премьер-министра князя Львова, и тот собирается уйти в отставку, сдав дела Керенскому.

В Петроград военный министр приезжает в крайнем раздражении — и первым делом увольняет командующего столичным военным округом Петра Половцева — того самого, благодаря которому большевистский мятеж был усмирен. Керенский обвиняет его в недостаточной активности при подавлении восстания и «невыполнение приказов» Керенского. Половцев пытается объяснить, что большевики не арестованы, потому что за них заступается Петросовет, а Временное правительство не рискует санкционировать арест против воли исполкома.

В штабе Петроградского военного округа новость об увольнении Половцева вызывает переполох — офицеры рвутся убить Керенского, совершить переворот и объявить Половцева диктатором. Уволенный командующий их успокаивает.

С Юго-Западного фронта приходит телеграмма, что немцы перешли в наступление и прорвали оборону. С этой телеграммой в руках Керенский входит в зал, где заседает Временное правительство и представители Петросовета. «Думаю, вы больше не возражаете против арестов?» — размахивая телеграммой, кричит он, уверенный, что немецкое наступление и восстание большевиков — это части единого плана.

Премьер-министра Георгия Львова Керенский застает в тяжелой депрессии. Толстовец Львов всегда защищал интересы народа. Лозунг «Долой министров-капиталистов», проклятия в адрес Временного правительства убивают премьера. Кого он представляет, если народ против него?

«Я не сразу узнал Георгия Евгеньевича. Передо мною сидел старик с белой как лунь головой, опустившийся, с медленными, редкими движениями, — описывает секретарь Львова своего начальника в день отставки. — Не улыбаясь, он медленно подал мне руку и сказал: "мне ничего не оставалось делать. Для того, чтобы спасти положение, надо было бы разогнать советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать. А Керенский это может"».

Впрочем, уходя в отставку, премьер-министр пишет письмо, в котором объясняет, что главная причина его отставки — это конфликт с лидером эсеров министром земледелия Виктором Черновым, который хочет поделить землю, не дожидаясь того, как Учре­дительное собрание утвердит план земельной реформы. Львов считает, что это незаконно и неправильно. Больше того, Львов обвиняет Чернова, что тот своими действиями оправдывает незаконные самозахваты земли крестьянами (Чернов и правда считает это «меньшим злом», чем держать крестьян в напряжении).

Князь Георгий Львов — уникальная фигура в российской истории. Первый руководитель Российской республики, по сути русский Джордж Вашингтон, остался совершенно неизвестным публике — и остается неизвестным до сих пор. Первый американский президент, по воспоминаниям коллег, заняв свой пост, стал крайне важным и чопорным, заявляя, что отныне все, что он делает, — это прецедент. Князь Львов мог бы вести себя так же. Но он пытался максимально не быть императором, быть полной противоположностью всем предыдущим руководителям страны. Это ему удалось, причем не только с предыдущими, но и со всеми последующими лидерами России. Друг Льва Толстого, князь Львов оказался князем Мышкиным русской политики. Единственным стопроцентно порядочным и оттого мимолетным руководителем России, человеком, который не терпел насилия, вовсе не стремился к власти и не стал за нее держаться.

Оставив свой пост, Львов уезжает в Оптину пустынь — монастырь, куда несколько раз приезжал Толстой, причем в последний раз — перед самой смертью.

Бегство с поля боя

Немецкое контрнаступление наносит мощный психологический удар по армии и по всей стране. Газеты пишут, что 607-й полк дезертировал. Позже Керенский будет утверждать, что первые публикации в газетах были ложью и они окончательно деморализовали армию.

Борис Савинков телеграфирует с Юго-Западного фронта, что большинство частей стремительно разлагаются, о дисциплине нет уже и речи, на сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов. О том, как массово бежит пехота, вскоре будут рассказывать страшные легенды: дезертиры расстреливают всех, кто пытается им помешать, убивают офицеров, грабят местных жителей. За несколько дней так называемого Тарнопольского позора российская армия теряет не просто все территории, которые были заняты прошлогодним Брусиловским прорывом, но намного больше.

Керенский в неудаче своего наступления винит прессу — и приказывает восстановить военную цензуру. Генерал Корнилов, новый главнокомандующий Юго-Западным фронтом, телеграфирует в Петроград, что только смертная казнь спасет «многие невинные жизни ценою гибели немногих изменников, предателей и трусов». Его телеграмму перепечатывают все газеты. Не дожидаясь одобрения Временного правительства, он приказывает вылавливать дезертиров и вешать на перекрестках, прикрепляя к трупам дощечки с перечислением их преступлений.

В Разлив

Поражения на фронте вызывают в Петрограде шок и истерию. Главными виновниками катастрофы считаются Ленин и большевики — это они по заказу немцев разложили армию и убедили ее отступить, пишут все газеты. После первой статьи в «Живом слове» все газеты пишут о предательстве Ленина как о доказанном факте. «Благодаря им: Ленину, Зиновьеву, Троцкому и т.д. — в эти проклятые черные дни — 5–6 июля — Вильгельм II достиг всего, о чем только мечтал», — пишет Владимир Бурцев, Шерлок Холмс русской революции, разоблачитель агентов и провокаторов. Для него нет сомнений: Ленин — предатель.

Первым арестовывают Каменева, потом командира кронштадтских моряков Раскольникова. Ленин и Зиновьев скрываются. Бегство Ленина пресса однозначно трактует как еще одно доказательство вины. «Ленин отправился в Германию, где в настоящий момент и находится. Бежал Ленин, трусливый шпион, заметающий след своего побега после провала, бежал фальшивомонетчик революции, бежал разгаданный и разоблаченный», — пишут «Биржевые ведомости».

Даже многие большевики не понимают, почему лидер партии прячется, вместо того чтобы сдаться и устроить из суда громкое шоу — новое дело Дрейфуса. Но Ленин, как обычно, плюет на мнение товарищей. Он не за границей: в парике, без усов и с фальшивым паспортом он едет за город, к озеру Разлив. Вместе с верным Зиновьевым они селятся на чердаке в доме рабочего, потом Ленин перебирается в шалаш у озера. Там, под кустом, лидер большевиков сооружает себе «кабинет» для работы, в который не пускает даже Зиновьева. Он жадно читает газеты и радуется новостям, придумывает план нового вооруженного восстания против Временного правительства, с учетом предыдущего неудачного опыта.

Троцкий (формально еще не большевик) — на свободе, но даже в буфете исполнительного комитета все смотрят на него как на прокаженного. Он все равно туда ходит — в буфете раздают чай и бутерброды с черным хлебом и сыром или красной икрой. Затем Троцкий замечает, что в разгар травли большевиков ему дают стакан чаю погорячее и бутерброд получше: персонал Смольного, курьеры, караульные — симпатизируют большевикам.

Троцкий пишет открытое письмо в поддержку большевиков, заявляет, что намерен выступать в их защиту в суде. 10 июля его арестовывают и отправляют в Кресты. Следом туда же сажают его единомышленника Луначарского. Пока Троцкий и Луначарский в тюрьме, их заочно принимают в партию большевиков и даже — вместе с Лениным — заочно выбирают почетными председателями очередного партийного съезда.

13 речей в день

После июльского восстания многие в Петрограде считают, что с большевиками покончено навсегда. Но обвинения в связях с немцами расползаются дальше, следующая жертва патриотической прессы — лидер эсеров Виктор Чернов.

Эсеры — самая старая и крупная партия, обладающая наибольшим влиянием на крестьян. Но теперь у них проб­лема с лидерами: легендарные руководители Михаил Гоц и Григорий Гершуни не дожили до революции. В своих воспоминаниях Чернов (пишущий о себе в третьем лице) жалуется, что ему не хватает их харизмы и опыта. У него нет ни решительности, ни широты взглядов покойных лидеров, но лучшего лидера у эсеров нет. Чернова любят крестьяне и говорят, что он один может произносить по 13 речей в день.

Эсеры выигрывают все местные выборы, но в правительственной коалиции явно лидирует Церетели. Бывший глава Боевой организации эсеров Борис Савинков и бывший глава фракции трудовиков в Думе Александр Керенский теперь стараются ди­станцироваться от партии и от Чернова, каждый из них слишком популярен сам по себе.

Чернов хочет осуществить главную мечту российского крестьянства, дать им «землю и волю». Верный ученик Бабушки, министр земледелия считает, что снять напряжение среди крестьян можно только быстрым переделом земли. При этом Временное правительство повторяет, что земельную реформу должно разработать Учредительное собрание, а если начать раздавать крестьянам землю, все солдаты с фронта дезертируют, чтобы успеть к переделу. Чернов уверяет, что за свою землю они, наоборот, будут воевать с удвоенной силой. Он вводит мораторий на все земельные сделки — Чернов ставит на общину, а не на индивидуальных собственников.

В прессе Чернова называют пораженцем, агентом, пишут, что он берет деньги у немцев. Лидер эсеров даже на время уходит в отставку, чтобы посвятить все свое время доказательству собственной невиновности. Но партия продолжает его отстаивать — эсеры выдвигают условие Керенскому: они поддержат новое правительство, только если туда снова войдет Чернов.

Твердая рука

Пока наступление Керенского успешно развивалось, казалось, что вся армия обожает нового военного министра. Когда начинается отступление, между генералами и Керенским обнаруживается серьезное противоречие, которое обнажается на совещании всех командующих в Могилеве 16 июля.

Керенский приезжает из Петрограда вместе с Борисом Савинковым, правительственным комиссаром на фронте. Приехав, Керенский отказывается выходить из поезда, потому что его встречает всего лишь адъютант Брусилова, а не сам Верховный главнокомандующий. Керенский ждет в вагоне, когда приедет Брусилов, и это не требование протокола, а просто его прихоть.

Из-за опоздания Керенского совещание начинается на полтора часа позже. Генерал Деникин, которого Керенский давно раздражает, обвиняет его в развале армии, разрушении дисциплины и подрыве авторитета офицеров. Керенский поражен — он выслушивает обвинения, обхватив голову руками, но благодарит Деникина за «смелое, искреннее слово».

Затем Брусилов говорит, что для спасения армии нужно отме­нить «Декларацию прав солдата», лишить военных права митинговать и участвовать в политике, ликвидировать солдатские комитеты. Керенский внимательно его слушает, но, вернувшись в Петроград, тут же увольняет. Брусилов очень удивлен и оскорблен — о чем немедленно рассказывает журналистам.

Новым Верховным главнокомандующим Керенский назначает Лавра Корнилова, единственного крупного военачальника, который отсутствовал на скандальном совещании в Могилеве. Корнилов еще недавно командовал столичным военным округом — и запомнился своим конфликтом с Петросоветом. Теперь же он прославился тем, что начал вешать дезертиров и тем самым ввел смертную казнь в армии.

Назначение Корнилова — это идея Савинкова, бывшего террориста, который стал большим поклонником бывшего царского генерала Корнилова, когда работал комиссаром правительства на Юго-Западном фронте. В Корнилове Савинкову нравится «отношение к вопросу о смертной казни, понимание причин Тарнопольского разгрома, твердость в борьбе с большевизмом». Керенскому же нравится то, что Корнилов — единственный генерал, который считает, что институт комиссаров полезен.

Впрочем, в ответ на телеграмму о назначении Корнилов перечисляет условия, при которых примет пост, в том числе полную свободу действий и «ответственность только перед собственной совестью и всем народом». Керенский начинает сомневаться, стоит ли ему назначать Корнилова, — но, в общем, уже поздно, о назначении героя радостно трубит пресса.

Правительство, ответственное перед Керенским

Керенский тоже старается звучать намного решительнее, чем раньше: «Главной задачей настоящего времени является концентрация и единство власти, — говорит он в интервью после возвращения с фронта. — Правительство спасет Россию и скует ее единство кровью и железом, если доводов разума, чести и совести окажется недостаточно».

Однако ведет себя он все более странно, хотя почти никто пока не замечает в нем признаки нервного истощения. Он по-прежнему считается самым эффективным руководителем и самым популярным политиком. С уходом Львова становится неясно, кто и как должен сформировать новое правительство. Бывший премьер «завещал» кресло Керенскому, но должность не передается по наследству, а никаких институтов и законов передачи власти пока не существует. Начинаются бесконечные переговоры между Петросоветом и членами правительства. Керенский не участвует, демонстрируя, что он выше кабинетных дрязг, спасает родину.

Министром внутренних дел вместо Львова становится Церетели. Он де-факто руководит правительством, пока Керенский на фронте, и он не хочет, чтобы тот возглавил правительство, потому что не верит в его организаторские способности. При этом сам Церетели за власть не борется. Журналисты ждут конфликта между Керенским и Церетели за пост премьера, но те публикуют совместное заявление, что у них нет противоречий и они готовы работать сообща.

Поскольку переговоры никак не заканчиваются, военный министр начинает давить на коллег в духе Бориса Годунова: он демонстративно отказывается от власти, уезжает отдыхать в Финляндию, оставив исполняющим обязанности военного министра Савинкова, и пишет вице-премьеру Некрасову письмо с просьбой об отставке.

В Петрограде переполох. Некрасов собирает в Малахитовом зале Зимнего дворца совещание с участием Петросовета, Временного комитета Думы, лидеров партий (всех, кроме большевиков). Все отказываются брать власть: Милюков предлагает Церетели, чтобы Советы сами сформировали правительство (совсем недавно под таким лозунгом выступал только Ленин), а Церетели считает, что у власти должна стоять буржуазия, и настаивает на участии кадетов в кабинете, ответственном перед Советами. В итоге компромисс найден: Керенскому дано право назначить новый кабинет по своему усмотрению, Церетели против такого расклада и в правительство не входит. «Керенский принес в жертву Церетели — видимо, не без тайного удовольствия; более умеренный, чем Чернов, Церетели был опасным соперником Керенского», — вспоминает Чернов. Сам лидер эсеров в правительство возвращается, так как доказательств его связей с немцами не найдено. Изначально Керенский хочет назначить министром земледелия Бабушку, а еще взять в правительство Плеханова. Но уступает давлению Петросовета.

Новые министры отчитываются исключительно перед Керенским — странная полумонархическая сис­тема. Почти все знаковые фигуры остаются на своих местах, формально Керенский помимо премьерства сохраняет пост военного министра, но де-факто военным министерством управляет теперь Савинков.

Новое правительство окончательно переезжает в Зимний дворец из Мариинского, Керенский селится здесь вместе со своим «талисманом» — Бабушкой Брешко-Брешковской. Его все больше подозревают в диктаторских и даже в императорских наклонностях. Сплетничают, что подпись Керенского (А. К.) очень похожа на «Александр IV», а еще, что каждый раз, когда Керенский покидает город, над Зимним опускают красный флаг — как в былые дни императорский штандарт.

Финская обида

В Финляндии, пока там отдыхал Керенский, происходили драматические события: эта часть Российской империи решила добиться автономии, причем еще решительнее, чем Украина. Поводом стало июльское восстание в Петрограде. В пик безвластия в столице финские социал-демократы (единомышленники большевиков) предложили сейму объявить себя верховной властью, реализовать лозунг «Вся власть Советам» на местном уровне.

Финский сейм принимает решение, что отныне все внутренние вопросы решаются независимо от России. Казалось бы, ситуация для российского правительства крайне непростая: устойчивого правительства нет, катастрофа на фронте в Западной Украине, Верховного главнокомандующего увольняют, премьер-министр делает вид, что уходит, — тут не до Финляндии. Но Временное правительство решает именно с Финляндией проявить решительность даже большую, чем с Центральной радой. Финский сейм распущен, его здание занимают российские войска, назначаются новые выборы сейма.

У финнов такая реакция России вызывает крайнее возмущение. С этого момента Финляндия, как и в царские времена, станет самым оппозиционным из регионов России. Владимиру Ульянову не придется долго сидеть в шалаше у озера Разлив — вскоре он переберется в Хельсинки (тогда — Гельсингфорс), где его будет укрывать сам начальник городской милиции. Именно в его квартире Ленин продолжит разрабатывать план восстания. Такой будет месть Финляндии за отобранную автономию.

В Тобольск

11 июля в Царское Село приезжает Керенский. Бывший император рад ему: в дни июльского восстания он с большой тревогой следил за новостями и радовался успешному восстановлению порядка, равно как и восстановлению смертной казни на фронте.

Этот приезд Керенского затмевает для царской семьи все новости предыдущих дней — премьер-министр сообщает, что решено позволить узникам Александровского дворца уехать на юг «ввиду близости Царского Села к неспокойной столице». Вся семья в течение нескольких дней находится в возбужденном состоянии. «Странным кажется отъезд отсюда после 4-месячного затворничества!» — пишет Николай (в этот день император читает дочерям фантастический триллер Конан Дойла «Отравленный пояс»). Через две недели царской семье сообщают, что ехать придется вовсе не в Крым. Пока неясно, куда, но советуют взять теплую одежду и говорят о трех или четырех днях пути на восток — в Сибирь. В этот вечер Николай читает детям «Этюд в багровых тонах» Конан Дойла.

31 июля — последний день в Царском Селе. Керенский с собой привозит великого князя Михаила, чтобы братья попрощались, но только в его присутствии и только 15 минут. Отъезд назначен на поздний вечер — вся семья одевается и выходит на улицу к полуночи, но машина приходит только под утро. Все страшно нервничают — но, наконец, сев в поезд, успокаиваются. Николай любуется восходом солнца над Петроградом, где царская семья делает пересадку. На вокзале они узнают наконец, какова цель их путешествия — Тобольск.

Александра Федоровна всю дорогу ужасно волнуется: они приближаются к родине Распутина, и для нее это мистический знак. До Тюмени едут на поезде, в нем жарко, «глупо и скучно», жалуется Николай.

В Тюмени пересаживаются на теплоход и 5 августа проплывают мимо Покровского, родного села Распутина. Вся семья стоит на палубе и молится. На следующий день теплоход приходит в Тобольск, но выясняется, что дом, в котором должны жить Романовы, совсем не готов. Они шутят «насчет удивительной неспособности людей устраивать даже помещение» — и еще неделю живут на пароходе.

Как раз в эти дни Временное правительство публикует постановление о выборах в Учредительное собрание, которые должны пройти на основе всеобщего равного прямого и тайного голосования. Избирательных прав лишены душевнобольные, глухонемые, заключенные. И все члены дома Романовых.

Правосудие и милосердие

Никакого следствия по делу царской семьи не ведется, никто не допрашивает их родственников. Зато продолжаются репрессии их приближенных. Еще в начале лета тюремный врач Иван Манухин замечает, что солдаты, охраняющие Петропавловскую крепость, перестают слушаться следователей и готовы устроить самосуд. Он решает спасти заключенных, как минимум вывезти их в другие тюрьмы, не столь большевистские. По мнению Манухина, больше всех солдаты ненавидят Вырубову и она может стать первой жертвой.

Доктор устанавливает, что Вырубова — девственница, значит, слухи о ее связи с Распутиным — вымысел. И хотя ее обвинения связаны с государственной политикой, а не с личной жизнью, этот факт впечатляет следственную комиссию: 12 июня Вырубову перевозят в арестный дом, учреждение с более мягким режимом, а 24 июля и вовсе отпускают за отсутствием состава преступления.

Другой пациент Манухина — 69-летний бывший премьер Борис Штюрмер тяжело болен, у него уремия. Врач настаивает на его освобождении, но такое политическое решение Керенский принять не решается, и Штюрмера переводят в тюрьму «полегче» — Кресты. 5 сентября он умрет там от осложнений болезни.

Отдых окончен

Гиппиус, Мережковский и Философов еще весной уезжают в Кисловодск и следят за политической борьбой издалека. Зинаида изредка переписывается с Савинковым, который жалуется ей, что рассорился со всеми эсерами, партия бойкотирует его за патриотизм, но он «с Керенским всей душой…» Гиппиус еще очарована Керенским и Савинковым, хотя не жалеет желчи для всех остальных звезд революционеров: Церетели — «порядочный, но мямля», меньшевики в целом «только умели "страдать" от "власти" и всю жизнь ее ненавидели», Некрасов «очень хитрый и без стержня», Терещенко «фигура никакая и купчик-модерн».

В середине лета на Гиппиус накатывает разочарование. Все еще отдыхая в Кисловодске, она узнает, что ее давний друг Керенский сформировал правительство. Никогда еще среди министров не было так много близких ей людей: Керенский, Савинков, ее бывший любовник Антон Карташев в качестве министра веро­исповеданий. Но Гиппиус совсем не рада, пишет, что правительство мертворожденное, «от него веет случайностью и противоречиями».

Зинаида и ее мужчины возвращаются в Петроград 8 августа. Все полны пессимизма. Гиппиус нравится идея смертной казни для дезертиров, но она возмущена тем, что ее восстановили «слабо, неуверенно, точно крадучись».

Едва они приезжают домой с вокзала, к ним в гости приходит Савинков. Он говорит, что территориальные потери неизбежны, немцы вот-вот займут Ригу на севере и Молдавию на юге, «впереди полный экономический и политический развал». Он излагает свою программу действий «твердой власти»: ввести военное положение по всей России, повсеместную смертную казнь, ликвидировать Советы, начать беспощадную борьбу с большевиками, ввести военное управление на железных дорогах. Этот план Савинков уже демонстрировал новому Верховному главнокомандующему Корнилову, осталось уговорить Керенского.

Гиппиус горячо одобряет все идеи друга. Этот план означает установление диктатуры триумвирата «Керенский — Савинков — Корнилов», в котором Савинков, по его собственным словам, служит первому, а не последнему.

Чтобы уговорить Керенского на эти решительные меры, в Петроград приезжает и сам Корнилов — однако ничего не складывается: Керенский не доверяет ни Корнилову, ни Савинкову и сопротивляется идее Савинкова ввести военное положение по всей стране. Савинков пытается давить и ставит Керенского перед выбором: если не будет решительных мер, он подает в отставку.

«Вы — Ленин, только с другой стороны! — кричит в ответ Керенский. — Вы — террорист! Ну что ж, приходите, убивайте меня. Вы выходите из правительства, ну что ж! Теперь вам открывается широкое поле независимой политической деятельности». Все время разговора Керенский нервно чертит карандашом на листке буквы «К», «С», «К». В конце разговора премьер резко заявляет, что Савинков напрасно возлагает надежды на «триумвират»: есть только одно «К», и оно останется, а другого «К» и «С» — не будет. И принимает отставку коллеги.

После этого разговора Савинков идет к Гиппиус, которая подкрепляет его решительность. Она окончательно разочаровалась в Керенском: его будто подменили, говорит она, «он неузнаваем и невменяем», он хотел видеть в Савинкове только преданного слугу, а теперь испугался конкуренции. Савинков уходит домой, но поздно ночью снова звонит Гиппиус и говорит, что Керенский, похоже, передумал и просит Савинкова забрать заявление.

Родина. Враг. Мрак

Керенский, конечно, не может утвердить план Корнилова — Савин­кова не только из-за недоверия (к слову, взаимного: на встречу с премьером в Зимний Корнилов приходил в окружении вооруженных охранников-туркмен). Важнее то, что этот план совершенно противоречит его убеждениям. Он предполагает казни не только мятежников, но и агитаторов, а такого не было даже при Столыпине с его «галстуками». Керенский — адвокат, который всю жизнь защищал борцов с режимом. Однако прямо отказать Корнилову он не решается и обещает подумать.

Скандал с Савинковым происходит как раз накануне важнейшего Государственного совещания в Москве, которое нужно Керен­скому, чтобы придать правительству легитимности и убедить общество в необходимости более жестких мер. Как раз накануне московского совещания Керенский переносит дату выборов в Учре­дительное собрание — с сентября на ноябрь. Однако пропагандистское шоу Керенского невольно крадет Корнилов, именно он становится главным героем Москвы.

Корнилов в тот момент довольно популярен, особенно в Москве: московский крупный бизнес, купечество, давно присматривается к Корнилову как к человеку, способному навести порядок. Старые генералы раньше не очень его жаловали, Михаил Алексеев говорил, что у него «львиное сердце, а голова овечья», Брусилов называл его начальником лихого партизанского отряда, но накануне Государственного совещания все разговоры только о Корнилове.

За день до приезда всех участников в Москве проходит совещание консервативных кругов: тут и купцы во главе с Павлом Рябушинским, и оба недавних Верховных главнокомандующих, Алексеев и Брусилов, и Михаил Родзянко, и кадеты во главе с Милюковым. Главный итог их встречи — поддержать Корнилова как человека, который может навести в стране порядок и разогнать Советы.

Корнилов только приезжает на вокзал, а его уже встречают как хозяина, дамы забрасывают его цветами, кадет Родичев произносит прочувствованную речь. Корнилов едет молиться к Иверской иконе (с этого посещение Москвы всегда начинал царь), потом крупнейшие финансисты отчитываются Верховному главнокомандующему о финансовом положении России; потом ему докладывают о международном положении; потом «представляется» Пуришкевич, потом «был принят» Милюков.

Во второй день Корнилов выступает в Большом театре (первый — это бенефис Керенского, который говорит полтора часа и вновь повторяет свое обещание навести порядок «железом и кровью»). Когда Верховный главнокомандующий появляется на сцене, половина зала устраивает ему овацию, а солдаты даже отказываются встать. Керенский просит зал проявить уважение к «первому солдату революции».

Речь Корнилова становится вызовом Керенскому и сидящим в зале членам Петросовета. Он говорит, что в наследие от старого режима свободная Россия получила боеспособную и готовую к самопожертвованию армию. Но новые законы превратили ее в «безумную толпу, дорожащую исключительно своей жизнью». Мир, говорит он, невозможен, и даже если он будет заключен, эта толпа разгромит беспорядочным потоком свою же страну. Наконец, он сообщает залу, что вместе с Савинковым предложил Керенскому план реформ и не сомневается, что план будет принят безотлагательно.

Закончив речь, Корнилов покидает театр и уезжает в Ставку. Его выступление производит огромное впечатление на слушателей. Полгода спустя Марина Цветаева напишет о нем стихотворение:

…Сын казака, казак…

Так начиналась — речь.

— Родина. — Враг. — Мрак.

Всем головами лечь.

Бейте, попы, в набат.

— Нечего есть. — Честь.

— Не терять ни дня!

Должен солдат

Чистить коня…

Потом Керенский опять выступает, обещает быть жестким, «забросить далеко ключи от сердца, любящего людей» и думать только о государстве. «Мы душу свою убьем, но государство спасем», — говорит он, рассуждая о восстановлении смертной казни в тылу. То есть и Керенский, и Корнилов говорят одно и то же, просто разным тоном. Зрители не понимают, есть или нет конфликт между премьером и Верховным главнокомандующим?

В последний день московского Государственного совещания открывается Поместный собор Русской православной церкви — впервые с XVII века. Это символический акт, отделение церкви от государства. На открытии присутствуют и Керенский, и «министр церкви» Карташев.

Но главной темой в газетах 15 августа становится не закрытие политического совещания и не открытие церковного — а одна из крупнейших техногенных катастроф в истории России на тот момент. В Казани сторож оружейного завода неудачно бросает окурок — и начинается пожар. Загораются склады с пулеметами, снарядами, цистерны с нефтью. В городе паника — едва ли не вся Казань бежит, чтобы спастись от взрывающихся боеприпасов. В пожаре погибает 21 человек, уничтожен почти весь запас пулеметов, необходимый армии. Газеты уверяют, что поджог — дело рук немецких агентов. Трагедия усугубляется всплеском мародерства, причем, по данным прессы, особенно бесчинствуют солдаты.

«Горцам все равно кого резать»

Пожар в Казани еще продолжается, когда немецкие войска берут Ригу, останавливаясь в 500 км от российской столицы. Корнилов принимает решение создать отдельный Петроградский фронт, который будет подчинен непосредственно Ставке, однако сам город по-прежнему останется под контролем Временного правительства.

Накануне московского совещания Корнилов отправляет войска в сторону столицы: кавалерийский корпус под командованием генерала Александра Крымова и так называемую Дикую дивизию, состоящую из выходцев с Северного Кавказа. Все в штабе понимают, что войска идут для того, чтобы иметь возможность взять под контроль Петроград. «Пора немецких ставленников и шпио­нов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать», — говорит Корнилов начальнику своего штаба Александру Лукомскому, добавляя, что он вовсе не против Временного правительства: «Я надеюсь, что мне в последнюю минуту удастся с ним договориться».

Керенский по-прежнему не решается ввести военное положение и принять пакет «корниловских» мер — он говорит Савинкову, что власть правительства совершенно подорвана, в Ставке контр­революционные настроения и Савинков должен поехать туда, чтобы исправить положение. В ответ тот напоминает, как оскорбителен был их последний разговор: «Забыть этого еще не могу. Вы разве забыли?» «Да, я забыл. Я, кажется, все забыл, — странно улыбается премьер. — Я… больной человек. Нет, не то. Я умер, меня уже нет. На этом совещании я умер…»

Савинков встречается с Корниловым 24 августа в Ставке, они обсуждают план: Керенский подписывает все репрессивные законы, а Корнилов вводит в столицу войска, чтобы пресечь протесты. Верховный главнокомандующий признается Савинкову в неприязни к премьеру-министру, которого он считает слабохарактерным. Правительство, по мнению Корнилова, будет лучше работать без него. Стало быть, направляющиеся в столицу войска должны защитить город не только от немцев и большевиков, но и от Керенского.

Савинков начинает переубеждать Корнилова: «Я знаю Керенского, люблю и уважаю его, — говорит Савинков. — Керенский человек большой и благородной души, искренний и честный, но Вы правы в одном, — разумеется, не сильный». Корнилов в итоге соглашается сотрудничать с Керенским.

После этого Савинков просит Корнилова не назначать командующим операцией в Петрограде генерала Крымова и не направлять в столицу Дикую дивизию — потому что «горцам все равно кого резать». Корнилов соглашается, но обманывает Савинкова. Крымов уже назначен, его корпус и Дикая дивизия продолжают движение в сторону Петрограда.

«Крымов известен своей решительностью, и Савинков просто боится, что он повесит лишних 20–30 человек», — говорит Верховный главнокомандующий начальнику своего штаба. Он уверен, что Савинков ему еще спасибо скажет за такой выбор.

Президент или наркоман

В день, когда Савинков уезжает в Ставку, его друзья Гиппиус, Мережковский и Философов пишут письмо Керенскому. Они призывают его скорее принимать решительные меры («властвовать»), а если он не может, передать власть «более способным», вроде Савинкова, а самому остаться «символом».

В тот же день в Зимний дворец к Керенскому приходит бывший член Временного правительства Владимир Львов (он однофамилец Георгия Львова, бывшего председателя Временного правительства), всего месяц назад уволенный с должности министра вероисповеданий. Еще недавно он называл Керенского смертельным врагом, а сегодня приходит, чтобы предупредить об опасности. Львов говорит, что популярность Керенского упала, но туманно намекает, что есть «некоторые круги», которые могут его поддержать. Керенский соглашается вступить в переговоры с «некоторыми кругами».

Получив письмо, он идет объясниться с Мережковскими. Застает дома только Философова. «Так принимайте же меры! Громите их! — советует ему Философов. — Помните, что вы всенародный президент республики, что вы избранник демократии, а не социалистических партий». После короткого разговора Керенский убегает так же стремительно, как и прибежал. «Впечатление морфиномана, который может понимать, оживляться только после вспрыскивания, — вспоминает Философов. — Нет даже уверенности, что он слышал, запомнил наш разговор».

Тем временем Владимир Львов начинает свою челночную дипломатию. 25 августа он приходит к Корнилову якобы с «поручением от Керенского» и говорит, что Керенский хоть сейчас готов уйти в отставку, но продолжит работу, если Корнилов его поддержит. И просит Корнилова изложить свои требования. Тот говорит, что после взятия Риги, казанского пожара и беспорядков по всей стране спасти страну может только диктатура, причем неважно, кто будет диктатором: Керенский, он сам, Корнилов, генерал Алексеев или кто-то еще. По словам Корнилова, вводить диктатуру надо срочно: с 28 августа по 2 сентября в Петрограде готовится большевистский переворот. Львов отвечает, что, вполне возможно, Корнилову будет предложено стать диктатором.

Весь день в штабе главнокомандующего обсуждают состав правительства, в итоге Корнилов предлагает создать Совет народной обороны, который бы он возглавил, а еще в него вошли бы Керенский, Савинков, Алексеев, Колчак и правительственный комиссар в Ставке Филоненко. Еще Корнилов думает привлечь в правительство Плеханова и бывшего премьера князя Георгия Львова. Наконец, он вызывает в Ставку для переговоров председателя Думы Родзянко и министра иностранных дел Терещенко. Переговоры с Владимиром Львовым заканчиваются, Корнилов доволен, ему и в голову не приходит, что он имеет дело с самозванцем.

Корнилов пишет Савинкову, что войска подойдут к Петрограду 28 августа и уже в этот день можно объявить военное положение в столице, ввести полный пакет репрессивных мер, включая смертную казнь. Это приведет к немедленному началу демонстраций протеста — и как раз тут и появится конный корпус генерала Крымова, который эти беспорядки подавит и «развесит на фонарях членов Совета рабочих депутатов».

Наконец, Корнилов говорит Львову, что Керенскому и Савинкову стоит приехать в Ставку, потому что гарантировать их безопасность во время уличных боев в Петрограде невозможно. На этом Львов откланивается. Последняя фраза Корнилова производит на него прямо противоположное впечатление — ему вдруг кажется, что Корнилов хочет намеренно заманить Керенского в Ставку, чтобы повесить. Более того, Львов вспоминает, что про план убить Керенского ему откровенно рассказывает один из офицеров в штабе Корнилова.

Испорченный телефон Владимира Львова

Львов мчится в Петроград потрясенным. Он не ожидал, что его посредничество приведет к таким колоссальным открытиям — теперь его распирает от важности сведений, которые ему предстоит передать Керенскому.

Тем временем Савинков приходит к Керенскому с текстом репрессивных мер, которые должно утвердить правительство. Он не рассказывает Керенскому ни о том, что Корнилов возмущался его «слабоволием», ни о конструкциях новой власти, которые они обсуждали. Однако, когда Керенский снова начинает сомневаться, у Савинкова сдают нервы и он резко заявляет, что нерешительность Керенского преступна, а его слабоволие губит Россию. Тот обещает принять «пакет Корнилова» вечером на заседании правительства.

Керенский, конечно, в ужасе: репрессивные законы противоречат его убеждениям, ведь он не профессио­нальный убийца, как Савинков, и не героический авантюрист, как Корнилов. Он не Гапон, ему никогда не могло прийти в голову мечтать «сменить династию Романовых династией Керенских» — хоть он и живет в Зимнем дворце. Он адвокат, который всю свою жизнь говорил о гуманистических ценностях, демократии и свободе. Весь последний месяц Керенский произносит речи о том, что наведет порядок «железом и кровью», но это скорее самовнушение. Слабоволием его брутальные коллеги называют нежелание быть убийцей, проливать кровь и «развешивать на фонарях» людей. Пока Керенский сомневается, к нему приезжает Владимир Львов в крайне возбужденном состоянии и сообщает, что он от Корнилова и что Керенскому следует уйти в отставку, передать всю военную и гражданскую власть Верховному главнокомандующему, а также вместе с Савинковым отправиться в Ставку — из соображений безопасности.

Керенский шокирован. Он считал, что его посредник в переговорах с Корниловым — Савинков. И со слов Савинкова все выглядело иначе: речь никогда не шла об отставке Керенского, именно он должен был вводить чрезвычайные меры, а вовсе не Корнилов. Тем более не было требования выехать в Ставку. Cлова трясущегося Львова Керенский воспринимает как ультиматум, который передал ему Верховный главнокомандующий.

«Мне казалось, что или он сумасшедший, или что-то случилось очень серьезное!» — вспоминает Керенский этот разговор. Видя неадекватность Львова, он просит его сформулировать ультиматум на бумаге — чтобы точно передать его членам правительства. Львов берет у Керенского карандаш и лист и пишет:

1) Объявить г. Петроград на военном положении.

2) Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего.

3) Отставка всех министров и передача временного управления министерств их заместителям до образования нового кабинета Верховным главнокомандующим.

Петроград. Август 26, 1917 г.

В. Львов

Как только Львов начинает писать, у Керенского исчезают последние сомнения. Заговор генералов, о котором его предупреждали, чрезмерная популярность Корнилова, его странное поведение — пазл складывается в ясную картину предательства. Ему ясно теперь, что все против него.

«Ну что же, вы поедете в Ставку?» — спрашивает Львов. «Конечно, нет, неужели Вы думаете, что я могу быть министром юстиции у Корнилова?» — огрызается Керенский.

Львов, которого Керенский считает посланником Корнилова, соглашается с премьером и говорит, что в Ставку действительно ехать не надо, его там ненавидят и хотят убить.

Роковой чат

Отпустив Львова, Керенский приходит в военное министерство, чтобы поговорить с Корниловым по прямой телеграфной связи. Они не очень хорошо знакомы, разговаривали меньше десяти раз, теперь же главное выяснение отношений между ними происходит и вовсе вслепую. В течение нескольких часов они обмениваются телеграммами: по сути это телеграфный чат. Чат, который изменит мир. Керенский сообщает, что «у аппарата» он находится вместе со Львовым (хотя того нет в комнате). Корнилов здоровается с обоими и говорит, что «события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок». Керенский представляется Львовым и просит подтвердить, что он и правда действует по поручению Корнилова. Тот подтверждает свою просьбу приехать в Могилев.

Керенский отвечает, что сегодня это невозможно, и спрашивает, нужен ли Савинков. Корнилов говорит, что ждет обоих, и просит выехать не позднее 27 августа.

Керенский уточняет: «Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?» Корнилов говорит, что в любом случае надо ехать в Ставку. «До свидания, скоро увидимся», — ласково прощается Керенский.

Этот расплывчатый разговор Керенский считает доказательством заговора. Он бежит в Зимний дворец, на ступеньках встречает Владимира Львова, берет его с собой и в кабинете просит еще раз пересказать всю историю с начала. Все время разговора за ширмой стоит чиновник министерства внутренних дел — и когда Львов заканчивает, Керенский отодвигает ширму и объявляет Львову, что тот арестован. Его отводят в соседнюю комнату.

Керенского уже давно ждут в правительстве — это то самое заседание, на котором должны рассматривать репрессивный «пакет Корнилова». Керенский опаздывает, но прежде отправляет Корнилову телеграмму, в которой сообщает, что тот уволен, и только после этого идет на заседание.

Он требует у министров предоставить ему диктаторские полномочия. Почти все соглашаются — кроме кадетов, которые, впрочем, объявляют о своей готовности уйти в отставку. Министры расходятся с рассветом, но уже в 11 утра по требованию Керенского собираются вновь, хотя сам он не появляется. Вечером они уходят по домам, так ничего и не поняв.

Еще сутки продолжается обсуждение в Петрограде: можно ли спасти положение, можно ли заставить Керенского и Корнилова договориться? Корнилов получает телеграмму Керенского под утро — и сразу отвечает, что и не подумает подчиняться. Савинков уговаривает Керенского не публиковать в газетах новость об отставке Верховного главнокомандующего, а Корнилова упрашивает приехать в Петроград и объясниться с Керенским. И все уговаривают Керенского, что произошло «недоразумение», «Львов напутал».

Корнилов отказывается приезжать, но объясняет Савинкову, что он имел в виду и почему нельзя верить Львову. При этом он приказывает верным ему войскам, корпусу генерала Крымова и Дикой дивизии, продолжать движение на Петроград. Это не секрет и для окружения Керенского. «Покамест вы разговариваете по проводу, ингуши подходят к Петрограду», — в ужасе говорит Савинкову заместитель Керенского Некрасов.

Переговоры Савинкова и Корнилова прерываются, когда управляющий военным министерством узнает, что Керенский приказал опубликовать официальное заявление правительства об измене генерала Корнилова. Телеграмма Керенского рассылается по радио — во все войсковые части.

Узнав об этом, Милюков экстренно — уже в типографии — снимает написанную им в поддержку Корнилова первополосную статью в кадетской газете «Речь». До вечера он был уверен, что Керенский и Корнилов договорятся. Утром «Речь» выходит с белой первой полосой — как во времена царской цензуры. После официального заявления Керенского о кризисе узнают члены Петросовета — и кидаются в Смольный. Большевик Луначарский бежит совершенно счастливый: для него это «гроза, которая расчистит невыносимо душную атмосферу» и реванш за июльские репрессии его партии. Лидер Петросовета Церетели крайне подавлен: «Теперь на вашей большевистской улице праздник, — говорит он Луначарскому. — Теперь вы подниметесь опять…»

Всю ночь с 27 на 28 августа Савинков, назначенный генерал-губернатором Петрограда, министр иностранных дел Терещенко и бывший Верховный главнокомандующий генерал Алексеев пытаются придумать, что делать утром, когда выйдут газеты с заявлением Керенского об измене Верховного главнокомандующего. Савинков спрашивает Керенского, «понимает ли он, что армия после удара, нанесённого ей, погибнет?» Керенский отвечает, что она, наоборот, ринется в бой, «воодушевленная победой над контр­революцией», — и победит!

Августовский путч

Утром 28 августа вся страна узнает из газет, что в стране путч, Верховный главнокомандующий взбунтовался против правительства. В семь утра Корнилов распространяет воззвание, в котором требует не подчиняться Керенскому: «Свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу Отечества. Русские люди! Великая родина наша умирает. Близок час её кончины». Корнилов обвиняет Временное правительство в содействии немцам, утверждая, что под давлением большевиков в Советах правительство «убивает армию и потрясает страну внутри».

Вся армия встает на сторону Корнилова. Командующий Северным фронтом Владислав Клембовский, которого Керенский пытается назначить новым Верховным главнокомандующим, отказывается и поддерживает Корнилова, как и командующий Юго-Западным фронтом Антон Деникин, и командующий Западным фронтом Петр Балуев.

В Могилеве оценивают силы, перевес оказывается на стороне восставших: весь командный состав и подавляющее большинство офицерского корпуса, казачество, большинство военных училищ, лучшие строевые части — все поддержат Корнилова, рапортует начальнику полковник Трубецкой. Тем более корпус генерала Крымова и Дикая дивизия уже почти в Петрограде. Временное правительство близко к панике: вот-вот на улицах столицы начнется полномасштабная гражданская война.

Штабом сопротивления наступающим войскам становится Петросовет, который после июльского восстания перестал проявлять активность. Получив известие о путче, Петросовет оживает. Особенно возбуждены большевики. Они понимают, что, если войска Корнилова войдут в город, первым делом повесят именно арестованных Керенским большевиков.

Неформальный лидер защитников города — Лев Каменев (он единственный из руководителей партии находится на свободе; Ленин и Зиновьев в бегах, Троцкий — в тюрьме). По предложению Каменева немедленно создается Военно-революционный комитет (ВРК) по борьбе с путчем, в который входят по три представителя от большевиков, меньшевиков и эсеров. Они начинают разрабатывать план по сопротивлению Корнилову. Членам Петросовета и большевикам ясно, что войска идут на Петроград, чтобы «вешать их на фонарях».

Этот комитет делает все, чтобы не пропустить войска Крымова в город. Максимально подробные разъяснения телеграфируют в солдатские комитеты по всей стране. Перекрывается железнодорожная линия, по которой в Петроград движутся эшелоны Крымова: разобраны рельсы, свалены бревна. Навстречу корниловским войскам отправляют опытных агитаторов, в том числе представителей собравшегося в столице съезда мусульманских народностей во главе с внуком имама Шамиля. Они должны уговорить Дикую дивизию не идти на Петроград. ВРК начинает вооружать рабочих.

Большинство петроградцев настроены решительно против реставрации режима, но также есть многие, кто за. Очень показательная сцена происходит в типографии газеты «Новое время», принадлежавшей знаменитому Алексею Суворину, а сейчас управляемой его сыном. Это конформистское издание, рупор власти до революции, и его сотрудники скорее рады приближению корниловских войск. Но в той же типографии печатают и ультрадемократическую газету «Новая жизнь» Горького.

28 августа радостные «суворинцы» смеются над «горьковцами» — мол, скоро вернутся прежние порядки, газету вашу закроют. Друг Горького, карикатурист «Новой жизни» Зиновий Гржебин, в унынии — он уверен, что реванш неизбежен. Но его коллега, политический журналист «Новой жизни» (и член исполкома Петросовета) Николай Суханов, успокаивает друга: «Никаким корниловым не видеть Петербурга как своих ушей. А в суворинской типографии теперь, пожалуй, будет действительно просторнее. Только закрыта будет не "Новая жизнь", а "Новое время". Отлично! Мы теперь выберем для себя любые машины…» Гржебин не верит.

Конец путча

Пока члены Петросовета предпринимают усилия для защиты столицы, министры сидят в Зимнем дворце и обсуждают, что же делать дальше. Они предлагают Керенскому уйти в отставку и сформировать новое правительство во главе с генералом Алексеевым, бывшим царским начальником штаба. Керенский вызывает Алексеева, но предлагает ему вовсе не пост премьера, а пост Верховного главнокомандующего — вместо Корнилова. Однако Алексеев никогда не был лидером, всю свою карьеру он был вторым лицом в армии, и теперь они тоже договариваются, что Керенский займет пост Верховного главнокомандующего, а Алексеев при нем станет начальником штаба — как еще недавно при Николае II.

К вечеру становится известно, что войска Корнилова останавливаются: части, которые он считал надежными, резко меняют мнение. Они были готовы идти на столицу, пока считали, что спасают ее от восстания большевиков, но, когда они узнают, что Корнилов объявлен изменником, их энтузиазм пропадает. Агитаторы Петросовета оказываются эффективными — часть армии генерала Крымова рассыпается на подъезде к Петрограду в городе Луга. Интересное совпадение, ровно за полгода до этого в этом же месте рассыпалось наступление на Петроград генерала Иванова.

Генерал Крымов едет в Петроград один, чтобы разобраться в ситуации. Сначала он встречается с Алексеевым, потом с Керенским. Выйдя от Керенского, он пишет письмо Корнилову и стреляется. Командующий Юго-Западным фронтом Деникин в тот же день арестован своими же собственными солдатами — представителям Временного правительства придется приложить немало усилий, чтобы вывезти его и предотвратить суд на месте. Командующий Западным фронтом Балуев заявит, что его неправильно поняли, и перейдет на сторону Временного правительства. Командующий Северным фронтом Клембовский будет снят с должности. И только казачий атаман Каледин сможет продолжить борьбу — он объявит, что собирает свои войска на территории области Войска Донского.

1 сентября новый глава штаба Алексеев едет в Ставку, арестовывает Корнилова и приближенных к нему офицеров и сажает в специально созданную по этому поводу тюрьму в монастыре города Быхова с двойным периметром охраны. Снаружи их охраняют солдаты Временного правительства, а внутри — верные Корнилову бойцы-туркмены из так называемого текинского отряда.

7 сентября Алексеев уходит в отставку под давлением Петросовета, который считает его «черносотенным генералом» и сторонником прежнего режима. Впрочем, после поражения путча Керенский увольняет многих приближенных. Он со скандалом увольняет Савинкова, узнав от него самого подробности его переговоров с Корниловым. Даже своего верного заместителя Некрасова Керенский подозревает в измене и ссылает его из правительства, назначив генерал-губернатором Финляндии.

«Новое время» закрывают, как и предсказывал Суханов, за симпатии к Корнилову. Однако на следующий день закрывают и «Новую жизнь» Горького — за вызывающую критику правительства, войны и союзников.

Корниловский мятеж становится самым знаковым событием 1917 года в России. Трудно себе представить большее нагромождение абсурда, который приведет к резкому росту популярности большевиков и закончится Октябрьской революцией. Характерно, что никто из его участников никогда не признает своих ошибок, каждый (с обеих сторон) будет до конца жизни верить в подлый заговор, жертвой которого он стал.

Печальный Пьеро революции

«Все менее надежд теперь возлагают на недавнего полубога — Керенского», — пишет в дневнике Александр Бенуа, который еще в марте так мечтал быть ему полезен. Авторитет Керенского подорван, те, кто боготворил его, разочарованы.

«Керенский в эти минуты был жалок» — так описывает министр вероисповеданий Карташев заседание правительства в разговоре с Гиппиус. «Он визжал свое, не слушая, и, вероятно, даже физически не слыша никаких слов, к нему обращенных», — добавляет от себя Гиппиус. Она, как и многие другие, считает Керенского агрессором, Корнилова жертвой и совершенно не верит в мятеж. Поэт Константин Бальмонт пишет о Керенском манерные, наполненные желчью стихи «Кем ты был? Что ты стал? Погляди на себя». Популярный певец Александр Вертинский, часто выступающий в образе Пьеро, вспоминает, что их сравнивают, называя Керенского «Печальным Пьеро российской революции» за истеричность, патетику и склонность к театральным жестам.

То, что происходит с Керенским, похоже то ли на биполярное расстройство, то ли на синдром выгорания: месяцы подряд про него говорили, что это единственный человек, который работает в правительстве, и что он почти не спит. В марте Гиппиус переживала, что Керенский надорвется, — и к августу это случилось.

Теперь во время публичных выступлений он похож на наркомана (говорят, он действительно нюхает кокаин). Но главное, эйфория сменяется у него затяжной депрессией, когда он теряет интерес к работе. А потом хвастается перед коллегами, что постоянно ставит автографы на своих портретах, считая это признаком популярности.

Молодые художники-футуристы, называющие себя «правительством Земного шара», выдумывают перфомансы, которые высмеи­вают Керенского (правда, не осуществляют их). «Председатель Земного шара» Велимир Хлебников называет главнокомандующего «главнонасекомствующим» и предлагает сделать чучело Керенского, торжественно отнести его на Марсово поле к братской могиле жертв революции — и там высечь. «Так, чтобы стоны секомого слышали павшие в феврале с его именем на устах». Еще «правители Земного шара» планируют дать Керенскому пощечину «от имени всей России», однако ограничиваются тем, что посылают в Зимний дворец шуточные телеграммы, адресуемые «Керенской Александре Федоровне» — Хлебников считает крайне символичным совпадение имен нынешнего премьера и бывшей императрицы.

Александр Бенуа пересказывает распространенную сплетню, будто бы премьер, поселившись в Зимнем дворце в бывших покоях Александра III, «целыми днями там распевает оперные арии, принимает всякий сброд и все менее интересуется делами». В шутку Керенского теперь называют Александром IV. Оперные арии и императорская кровать — это, скорее всего, преувеличение — слух сродни безумным оргиям с участием Распутина, Вырубовой и императрицы. Но, как и в прошлый раз, этим слухам верят.

Владимир Львов, самозваный посредник в переговорах между Керенским и Корниловым, проведя короткое время в Петропавловской крепости, выходит и начинает с жаром подтверждать все слухи о Керенском, которые слышит. Он рассказывает, что 26 августа, будучи арестованным в Зимнем дворце, был заперт в спальне вдовствующей императрицы Марии Федоровны и не мог уснуть всю ночь, потому что за стеной, в спальне Александра III, расхаживал и громко пел Керенский. Наконец, самый безумный слух — будто бы после революции Керенский развелся с женой (что правда), чтобы жениться на одной из царских дочерей (вымысел).

Новый Петросовет

Корниловский мятеж полностью меняет расстановку сил в Петрограде. Большевики сыграли решающую роль в защите столицы и разложении корниловских войск. Члены Петросовета просят Керенского выпустить сотни большевиков, которые оказались после июльского восстания в тюрьмах. Большевики кричат, что теперь нужно арестовать всех кадетов, ведь они одобряли Корнилова. Однако этого не происходит, лишь в Крыму по инициативе Симферопольского совета рабочих депутатов арестовывают миллионера Павла Рябушинского по подозрению в симпатии к Корнилову. Его освобождают только после вмешательства Керенского.

Популярность большевиков после победы над Корниловым настолько возрастает, что происходит почти невозможное. В Смольном 1 сентября собирается заседание всего Петросовета, многочисленного, шумного, почти никогда не способного принять никакого решения. Большевики предлагают резолюцию, состоящую из их традиционных популистских лозунгов: предложить вою­ющим народам всеобщий демократический мир, отменить смертную казнь на фронте, отменить частную собственность на помещичьи земли, передать власть в руки пролетариата и революционного крестьянства и т.д. И вдруг Петросовет принимает ее большинством голосов.

Это событие проходит почти незамеченным, потому что Керенский в этот же день формирует свое очередное правительство (директорию из пяти человек) и, не дожидаясь Учредительного собрания, объявляет Россию республикой.

На следующий день, 2 сентября, под залог 3000 рублей из Крестов освобождают Троцкого — Временное правительство считает, что он не опасен. 4 сентября Керенский приказывает распустить Военно-революционный комитет, созданный для обороны столицы от Корнилова, соответствующее объявление публикуют «Известия» — официальный орган Петросовета. Впрочем, уже на следующий день «Известия» публикуют объявление об очередных заседаниях комитета, словно его и не распускали. Подчиняться приказу Керенского комитет и не думает.

К 9 сентября члены исполкома, узкий круг руководителей Петросовета, вдруг понимают, что они уже не контролируют происходящее. Та самая «звездная палата» Церетели (он сам, а также Чхеидзе, Чернов, Дан, Скобелев, Гоц) решают одернуть Петросовет любимым методом Керенского — и объявляют о своей отставке. Они не согласны с большевистской резолюцией, принятой 1 сентября. На самом деле Церетели и компания не хотят уходить в отставку, напротив, они намерены бороться с большевиками за влияние и вернуть своих сторонников, очарованных тезисами Троцкого и его сторонников.

Троцкий нападает на исполком все жарче: «Сейчас между Даном и Чхеидзе сидит призрак Керенского, — кричит он. — Помните, что, одобряя линию поведения президиума, вы будете одобрять линию Керенского!» В итоге голосование на очередном заседании Петросовета оказывается шоком для лидеров эсеров и меньшевиков: на их стороне 400 голосов, 500 голосов — за большевиков.

Это куда большее политическое землетрясение, чем бесконечные обновления составов Временного правительства. Исполком Петросовета за все время, прошедшее после революции, не менялся ни разу. Де-факто он играл роль настоящего парламента — и именно он был залогом стабильности во время всех потрясений, будь то апрельское возмущение нотой Милюкова, июльское восстание или неразбериха между Керенским и Корниловым в августе. Теперь этот умеренный исполком Петросовета уходит в отставку.

«Мы покидаем эту трибуну, — говорит уходя Церетели, — с сознанием того, что в течение шести месяцев мы с честью держали знамя революции. Теперь знамя в ваших руках. Мы можем только надеяться на то, что вы сможете продержать его хотя бы половину этого срока!»

Спустя неделю Петросовет избирает новый исполком и нового председателя — им становится Лев Троцкий. Новый большевистский Петросовет ведет себя уже совсем иначе, чем прежний. В том числе продолжает вооружать рабочих, хотя никакие корниловские войска на город больше не идут и обороняться больше не надо.

Неделю спустя триумф большевиков происходит и в Москве: местный Совет принимает ту же большевистскую резолюцию, прежнее руководство уходит в отставку, новым главой Московского совета становится большевик Виктор Ногин.

После июльского восстания большевики казались маргинальной политической силой. Казалось, что с ними покончено и они уже никогда не вернутся. Корниловский путч приводит их к вершине популярности — они фактически приходят к власти в Москве и Петрограде демократическим путем (правда, помимо Советов, в которых преобладают большевики, в обеих столицах есть свежеизбранные городские думы — в них большинство принадлежит эсерам). А ведь генералы были искренне убеждены, что ситуацию можно поменять, повесив несколько человек на фонарях.

Склизь и девальвация

Начинается осень, и вместе с ней на смену эйфории приходит депрессия. На фронте и в тылу, на кухнях и на митингах, в газетах и в листовках говорят только о том, что Россия погибла. В Петрограде ужасная погода. «На улице тьма, почти одинаковая и днем, и ночью. Склизь, — пишет Гиппиус. — Уехать бы завтра на дачу. Там сияющие золотом березы и призрак покоя».

Газеты рассказывают об ужасах, предшествовавших взятию Риги немцами: город был разграблен уходящими российскими солдатами — «товарищами» (это слово становится эвфемизмом во­оруженных дебоширов). Пресса утверждает, что убивали и насиловали не пришедшие немцы, а уходящие свои. По всей стране беспорядки: погромы в Астрахани, Ташкенте, Киеве и Харькове, солдатские бунты в Чернигове, Иркутске, Гомеле, Одессе, крестьянские восстания в Харьковской, Черниговской и Саратовской губерниях. По данным нового военного министра Верховского, в стране насчитывается два миллиона дезертиров.

После трагедии в Казани начинается эпидемия поджогов — кто-то считает, что хозяева жгут свою собственность, чтобы получить страховку, другие уверены — это легкий способ поквитаться с давними противниками при всеобщей безнаказанности. Газеты пишут, что все это происки немецких агентов-провокаторов.

У Временного правительства нет никакой экономической политики, в его новом составе нет даже министра финансов. В сентябре принимается решение запустить печатный станок — начинают печатать новые казначейские знаки по 20 и 40 рублей. Они не заменяют прежние царские деньги, а как бы дополняют их. Эти бумажки, «керенки», печатаются бесконтрольно — за несколько месяцев денежная масса увеличивается в разы.

Производительность труда, наоборот, в разы падает: рабочие больше митингуют, чем работают. Условия жизни после революции только ухудшились, особенно из-за инфляции. Весь год правительство пытается реформировать трудовые отношения, но боится радикальных мер до Учредительного собрания и не может достичь компромисса с купцами-олигархами, которые заявляют, что удовлетворение всех требований социалистов во время войны (например, повсеместные повышения зарплат) приведет к остановке промышленности.

Лидер московских предпринимателей Павел Рябушинский еще на съезде промышленников в августе 1917 года говорит, что жизнь жестоко покарает тех, кто нарушает экономические законы. «К сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились» — эта его фраза становится крылатой, левые газеты цитируют ее как доказательство цинизма бизнесмена.

Осенью на многих предприятиях страны происходят даже не забастовки, а самозахваты: рабочие арестовывают администрации заводов. Самая неуправляемая ситуация на Донбассе. «Шахтеры совсем обезумели», — телеграфируют владельцы шахт в Петроград.

25 сентября трое послов стран-союзниц (Британии, Франции, Италии) сообщают Керенскому, что они прекращают какие-либо поставки в Россию до тех пор, пока она не гарантирует боеспособность своей армии. Тогда же начинают бастовать железные дороги, фактически надвигается экономический коллапс. Предстоящая зима обещает обернуться голодом и еще более страшными потрясениями, по сравнению с «хлебными бунтами» 1917 года.

Назад в Грузию

Бесконечные политические дебаты всем надоели, но продолжаются: по инициативе Керенского в Александринском театре собирается «Демократическое совещание». Эти разговоры не приводят ни к каким переменам, выборы в Учредительное собрание так и не проведены, вместо реального органа власти собираются дискуссионные клубы без каких-либо полномочий, целей и ответственности. Именно в эти дни в прессе впервые появляется неологизм «дерьмократы», который станет популярен в России 80 лет спустя.

Демократическое совещание заседает две недели и избирает из своих рядов предпарламент — просто большинству участников надоедает каждый день ходить в Александринский театр, и они делегируют 15% своего состава продолжать дискуссию.

Когда происходят выборы делегатов, большевики объявляют, что от них в Александринский театр делегируются Ленин и Зиновьев. Скорее всего, это проверка — ведь оба лидера до сих пор в розыске. И действительно, Керенский объявляет, что Ленин должен быть арестован немедленно, как только он появится в театре.

Церетели верит, что предпарламент может спасти Россию от большевиков: вместе с кадетом Владимиром Набоковым они пишут проект конституции. Набоков вспоминает, что Церетели в эти дни все время говорит об угрозе прихода к власти большевиков. «Конечно, — говорит он, — они продержатся не более двух-трех недель, но подумайте только, какие будут разрушения! Этого надо избежать во что бы то ни стало».

Однако в начале октября Церетели внезапно бросает все и уезжает из столицы в Грузию — повидать семью, которую он не видел десять лет.

Провинциальный стратег

Владимир Ильин, он же Ф. Ф. Ивановский, Владимир Ульянов или Николай Ленин, живет в Финляндии. Местные власти его оберегают, но он не находит себе места. Новости ему не нравятся, он считает, что большевики должны быть активнее, брать власть, готовить новое восстание. Он постоянно пишет в Петроград Троцкому и остальным товарищам, обвиняя их в бездействии, требует бойкотировать «предпарламент».

В точности повторяется ситуация начала марта — все самые важные события происходят в столице, а Ленин заперт далеко в глуши. Только на этот раз его не пускают обратно не границы, а страх. Он в розыске, ЦК партии решил, что Ленина надо беречь и возвращаться ему опасно. Ленин в бешенстве, возмущен решением ЦК, последними словами проклинает товарищей, особенно Троцкого — но ехать не решается.

Партией большевиков руководят два Льва, Каменев и Троцкий, оказавшиеся весьма эффективными менеджерами. Усилиями Каменева большевики возглавили борьбу петроградских рабочих против корниловского путча. Благодаря красноречию Троцкого большевикам удалось взять под свой контроль Петросовет. Впереди — созванный большевиками Второй съезд Советов, который сделает влияние большевиков еще более прочным. Никакого во­оруженного восстания не нужно, уверен Каменев и многие другие, оно только все погубит.

Под влиянием писем Ленина Троцкий объявляет, что большевики покидают предпарламент. Но Ленину этого мало: он боится, что момент будет упущен. В одной газете он прочитал, что англичане могут заключить сепаратный мир с немцами, в другой — что Керенский нарочно планирует сдать Петроград немцам, чтобы те расправились с революционерами. Это значит — надо действовать.

В конце сентября Ленин не выдерживает и срывается из Хельсинки в Выборг, что вдвое ближе к Петрограду, но еще Финляндия. Туда к нему приезжает старый друг Александр Шотман и рассказывает о тяжелом экономическом кризисе. Никто не знает, как из него выйти, и среди большевиков нет специалистов, способных управлять государством в такой момент, говорит он.

«Абсолютная чепуха! — кричит Ленин. — Любой рабочий может стать министром, поучившись этому ремеслу несколько дней. Никаких особых способностей тут не требуется. Не надо даже вникать в механизм работы государственной машины. Эту функцию будут выполнять специалисты, которым придется на нас поработать!»

«Мы напечатаем новые купюры на типографских станках, на тех, что печатают газеты, — говорит Ленин. — Через несколько дней у нас будут миллионы новеньких банкнот. И вообще, это дело специалистов. Не стоит даже это обсуждать».

По его плану, нужно взять власть и выпустить декреты, которые расположат к большевикам народ: объявить мир, чтобы на их сторону перешла армия, отобрать земли у помещиков, чтобы завоевать крестьян, фабрики отдать рабочим. «И кто тогда захочет пойти против нас?» — улыбается Ленин. Шотман уезжает в Петроград, Ленин остается в тихом провинциальном Выборге писать инструкции.

Сдать Петроград немцам

Петроград будоражат слухи о том, что в город вот-вот войдут немецкие войска. Газеты пишут, что император Вильгельм посетил Ригу, сходил в православный собор и поставил там свечку за здравие императора Николая II. Солдаты шутят, что скоро «Василий Федорович» (прозвище кайзера Вильгельма) будет ставить свечки и в питерских храмах.

Угроза сдачи города немцам становится любимым риторическим приемом Троцкого. Во всех своих речах он теперь называет Керенского главой «правительства нацио­нальной измены», замыслившего вместе с немцами контрреволюционный переворот. Он знает, что подобных планов у Керенского нет, это лишь осознанная и эффектная клевета.

Любопытно, что в сентябре и октябре 1917 года большевики обвиняют Временное правительство во всем, что спустя несколько месяцев сделают сами: в намерении сорвать Учредительное собрание, стремлении восстановить смертную казнь, в желании перенести столицу из Петрограда в Москву. Они говорят, что экономическая политика Керенского ведет к голоду и разрухе.

Разговоры о надвигающемся перевороте у всех на устах. Большевики еще не начали планировать свой переворот, а Петроград обсуждает, когда он случится. Борис Савинков беседует в гостиной Гиппиус с недавним министром вероисповеданий Карташевым. Савинков планирует издавать казачью газету, хочет собрать вокруг себя казаков, чтобы продолжить борьбу с большевиками. Карташев говорит, что надо создавать «правый» политический блок, который объединил бы и кадетов, бывших монархистов, и промышленников, и офицеров. Гиппиус размышляет о том, какой нужно написать резкий и краткий манифест — против большевиков от молчаливой интеллигенции: «Ввиду преступного слабоволия правительства… — начинает она и сразу передумывает: — Это опять только слова. Ни черта не выйдет». Общественное мнение жаждет твердой руки, диктатуры, которая наведет порядок. «Все грезят о штыке», — признает Гиппиус.

Троцкий вместо Распутина

Еще до корниловского путча газеты начали писать о контрреволюционном перевороте и реставрации монархии. В начале августа, реагируя на эти слухи, Временное правительство приказало заключить под домашний арест великих князей Михаила (брата царя) и Павла (дядю).

Жена великого князя Павла, Ольга Палей, вспоминает, что арестовывать их приехал Андрей Кузьмин (все тот же бывший красноярский президент, теперь помощник Керенского). Однако самые сильные эмоции в семье возникают, когда они видят ордер на арест — на нем стоит подпись: «Генерал-губернатор Петрограда Борис Савинков». «Это проклятое существо», которое 12 лет назад убило старшего брата Павла, великого князя Сергея, теперь принялось за него самого, возмущается Ольга Палей.

А Михаил воспринимает арест намного спокойнее — он даже болтает с Кузьминым о жизни и записывает в дневнике, что тот «производит очень хорошее впечатление, — идейный, скромный и умный».

Через месяц домашний арест снимают. В сентябре в дом великого князя Павла приходит молодой офицер. Он говорит, что его послал начальник, полковник Игорь Сикорский, знаменитый авиа­конструктор и изобретатель самолета «Илья Муромец». Он предлагает семье план побега: ночью он приземлится на одну из лужаек Царскосельского парка, посадит великого князя и его семью на борт и через четыре часа они будут в Стокгольме.

«Милый друг, я тронут до глубины сердца, но то, что вы только что предложили мне, похоже на фантазии Жюля Верна!» — отвечает великий князь. Собраться незаметно не получится, не стоит даже и пытаться.

Анна Вырубова, бывшая подруга императрицы, спокойно живет в Петрограде — пока вдруг, 25 августа, не обнаруживает в газете сообщение, что ее вместе с еще несколькими людьми высылают из страны как особо опасную контрреволюционерку. Но они не доезжают до Хельсинки. На одной из станций вагон «с контрреволюционерами» отцепляют, всех его пассажиров отправляют в тюрьму. Каким-то чудом матросы не убивают арестованных по дороге.

В крепость Свеаборг Вырубову и остальных везут на яхте «Полярная звезда», которая раньше принадлежала царской семье, — Вырубова не раз каталась на ней в былые годы. «Нельзя было узнать в заплеванной, загаженной и накуренной каюте чудную столовую Их Величеств. За теми же столами сидело человек сто "правителей" — грязных, озверелых матросов», — вспоминает она.

Вырубова сидит в тюрьме месяц, пока ее матери не удается поймать в коридоре Петросовета Троцкого. Он приказывает отпустить «узницу Керенского». 3 октября Вырубову привозят в Петроград, везут в Смольный, где ее встречают Каменев с женой Ольгой, родной сестрой Троцкого. Они даже кормят ее ужином, после чего Каменев говорит, что он лично отпускает ее на все четыре стороны. После этого газеты начинают писать, что Вырубова связана с Троцким и Каменевыми, будто она стала большевичкой и заседает в Смольном, — примерно то же, что и раньше, только теперь «вместо Распутина повторяется имя Троцкого», удивляется Вырубова.

Жребий брошен

Ленин дописывает статью «Удержат ли большевики государственную власть?» и 6 октября тайно приезжает в Петроград. О том, что большевики планируют вооруженное восстание, знают уже даже дети. Военно-революционный комитет приказывает столичному гарнизону не выполнять никаких приказов, которые не утверждены им. Троцкий открыто вносит на рассмотрение Петросовета резолюцию с призывом к захвату власти рабочими и солдатами. Его, очевидно, несет, он не принадлежит себе, как Гапон накануне 9 января двенадцать лет назад.

К восстанию готовятся как к Варфоломеевской ночи: ждут, что в квартиры будут врываться вооруженные солдаты и матросы. Создаются «домовые комитеты» для дежурств по ночам, чтобы предупредить соседей в случае опасности.

10 октября большевики собираются на квартире меньшевика Суханова, причем в отсутствие хозяина. Приходят 12 из 24 членов ЦК, в том числе Троцкий, Каменев, Зиновьев, Сталин, а также гладко выбритый человек в парике и массивных роговых очках. Это товарищ Иванов, он же Ленин.

На этом заседании обнаруживается раскол среди большевиков. Глава фракции большевиков в Петросовете Каменев категорически против восстания, его поддерживает Зиновьев, правая рука Ленина. Лидер партии с ненавистью называет их предателями. Медлить нельзя, Керенский готовится сдать город немцам, планирует вторую корниловщину, говорит Ленин. Остальные большевики живут в Петрограде и знают цену газетным спекуляциям, но все же не спорят — они верят в чутье Ленина. Троцкий упоен тем, как власть сама идет к нему в руки, он не может себя сдерживать. В итоге только два человека голосуют против восстания и десять — за.

Троцкий планирует восстание на 25 октября, когда в Петрограде начнется Второй съезд Советов. План прост и даже демократичен: съезд вынесет вотум недоверия Временному правительству и сформирует новое. Если Первый съезд в июне проходил под руководством Церетели и признал власть Временного правительства, то новым съездом будут уже руководить новые лидеры Петросовета — Троцкий и Каменев. Тогда Ленин перебивал Церетели, говорившего, что нет партии, которая могла бы взять власть, — теперь и перебивать не придется.

Троцкий считает, что съезд легитимизирует переворот, но Ленину не терпится, он не понимает зачем ждать, зачем нужен повод. «Мы уже назначили восстание на 25 октября», — отвечает ему Троцкий. Ленин обзывает его «фетишистом 25 октября», но ничего поделать с решением главы Петросовета не может.

Каменев по-прежнему считает предстоящее восстание ошибкой, ведь власть и так перейдет к большевикам исключительно демократическим путем: сначала они возьмут в свои руки съезд Советов, а потом смогут выиграть выборы в Учредительное собрание, до которых остается всего две недели. Вместе с Зиновьевым они решают продолжить публичную дискуссию с Лениным и Троцким уже на газетных страницах. И отправляют статью Горькому — в «Новую жизнь». «Действительно ли среди рабочих и солдат столицы настроение таково, что они сами видят спасение уже только в уличном бою, рвутся на улицу. Нет. Этого настроения нет, — пишут Каменев и Зиновьев, — так как этого настроения нет даже на заводах и в казармах, то строить здесь какие-либо расчеты было бы самообманом».

Ленин видит статью в «Новой жизни» и приходит в бешенство, но он, конечно, не может выгнать Каменева и Зиновьева из партии, этого не поймут ни остальные большевики, ни тем более рабочие, обожающие Каменева.

Ленин и его больной зуб

Ленин опасается, что Керенский успеет спохватиться и обезвредить большевиков, как это случилось в июле. Он торопится ударить, пока Временное правительство слабо. Действительно, в ночь с 23 на 24 октября на заседании Временного правительства Керенский говорит, что ждать больше нельзя, нужно немедленно арестовать всех членов Военно-революционного комитета. Премьер знает о планах большевиков и понимает, насколько опасен съезд Советов. Но министры сомневаются и предлагают более мягкую меру: запретить большевистские газеты.

Ночью правительственные войска приходят в типографию, где печатают большевистские газеты «Солдат» и «Рабочий путь» (новое название запрещенной «Правды»), закрывают ее и забирают весь свежий тираж. Этот удар играет на руку сторонникам Ленина — они видят, что надо срочно активизироваться, иначе в оставшиеся до съезда три дня всех большевиков пересажают. Ленин, скрывающийся на конспиративной квартире, не получает утром свежий номер «Рабочего пути» и пугается, что Керенский начал репрессии. Однако уже в 10 утра в типографию «Рабочего пути» приходят солдаты, поддерживающие большевиков, и прогоняют правительственных юнкеров.

В Смольном — штабе Петросовета — непрерывно заседает большевистский штаб. Наблюдающий за ним американский журналист Джон Рид вспоминает, что большевики почти не спят и не едят: Троцкий и Каменев выступают перед рабочими и солдатами по шесть, восемь, а то и по двенадцать часов в день. Решено, что все члены ЦК большевиков должны находиться в Смольном неотлучно. Караулы на входе усилены, вокруг установлены пулеметы, верные большевикам полки вызывают к Смольному. Балтфлот высылает военные корабли в столицу. Есть опасения, что власти перережут большевикам связь, — чтобы это предотвратить, группы солдат отправляются на почту и телеграф.

Солдаты и рабочие явно торопят события, спрашивают, когда большевики арестуют Временное правительство. Троцкий отвечает, что ничего подобного не будет, если только Керенский не откажется повиноваться решениям съезда. Тем временем Ленин не находит себе места. Он пишет очередное гневное письмо в Смольный: «Положение донельзя критическое. Яснее ясного, что промедление в восстании смерти подобно. Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске… Надо во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т.д. Нельзя ждать!! Можно потерять все!!» Это письмо он отдает квартирной хозяйке — чтобы она отнесла его Троцкому и другим большевикам.

Она уходит около четырех часов дня. Ленин страшно нервничает и к восьми вечера понимает, что больше не может сидеть на месте. «Ушёл туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил», — пишет он записку хозяйке и выходит на улицу. Узнать его невозможно — мало того, что он без привычных усов и бороды, так он еще и замотал лицо платком — как будто у него болит зуб.

Споры близоруких

Керенский еще утром 24 октября приезжает на заседание предпарламента. Выступает ярко и убедительно, говорит, что ждать нельзя, требует санкционировать арест большевиков. Дебаты продолжаются до позднего вечера. В защиту большевиков выступает Мартов: «Репрессии не могут заменить необходимости удовлетворения нужд революции». Ему кричат из зала: «Министр иностранных дел будущего кабинета большевиков!». «Я близорук и не вижу, говорит ли это министр иностранных дел будущего кабинета Корнилова», — отвечает Мартов.

Ближе к ночи глава предпарламента эсер Николай Авксентьев стыдливо говорит Керенскому, что большинство проголосовало за то, чтобы осудить военную мобилизацию большевиков, потребовать от правительства начать мирные переговоры и передать всю землю в руки земельных комитетов. Керенский кричит, что это вызов Временному правительству, оно в подобных подсказках не нуждается и будет действовать самостоятельно. И убегает совещаться с министрами.

Весь день продолжается подготовка к выступлению большевиков — к Зимнему дворцу стягиваются войска, потенциально верные Временному правительству: воспитанники военных училищ (юнкера) и женские батальоны. На солдат столичного гарнизона правительство положиться не может. Бойцы Самокатного батальона, которые раньше охраняли Зимний дворец, заявляют, что более не желают служить правительству, и уходят из казарм на стихийный митинг.

Впрочем, с женщинами и юношами тоже не все гладко. К Зимнему дворцу привозят 1-й Петроградский женский батальон. Когда женщинам сообщают, что их вызвали для защиты дворца, а не «парада», как говорили раньше, большая часть требует вернуть их обратно в казармы. Всего к вечеру вокруг Зимнего дворца собрано 200 женщин, примерно две тысячи учащихся школы прапорщиков и чуть больше сотни офицеров.

Вечером командующий столичным военным округом приказывает развести все мосты — но выполнить этот приказ не удается. Женский батальон боится подойти к Троицкому мосту, потому что его прикрывают пушки Петропавловской крепости — а ее гарнизон, как обычно, за большевиков.

Отряд юнкеров приходит, чтобы сменить караул у здания Центрального телеграфа, но прежняя охрана не хочет уходить. Она перешла на сторону большевиков и прогоняет юнкеров. Ночью солдаты захватывают стоящий рядом с телеграфом почтамт.

Восстание еще не началось, ни одного выстрела не сделано, Троцкий продолжает в Смольном уговаривать товарищей не спешить. Но власть Временного правительства уже незаметно рассыпалась — куда более тихо и бескровно, чем в начале Февральской революции.

Силы на исходе

Ленин тем временем пробирается к Смольному. В биографиях напишут позже, что его путь полон опасностей, повсюду якобы свирепые юнкера, готовые его расстрелять. Это очевидная постправда — в столице нет такого количества верных правительству юнкеров, да и лидера большевиков в гриме узнать невозможно. Только на входе во дворец у него возникает проб­лема: нет пропуска. Но ему все же удается пробраться внутрь в толпе рабочих.

Ленин в Смольном первый раз в жизни. Он бродит по комнатам, пытаясь отыскать знакомых, и случайно попадает на заседание меньшевиков, которые, приняв его за голодного рабочего, предлагают ему бутерброд с колбасой.

По-настоящему голоден в этот момент Троцкий. Он вспоминает, как после бесконечного заседания садится на диван, просит у Каменева папиросу, затягивается и падает в обморок. Очнувшись, видит над собой испуганное лицо Каменева. «Может быть, достать какого-нибудь лекарства?» — спрашивает Каменев. «Гораздо лучше было бы достать какой-нибудь пищи, — отвечает Троцкий, — стараюсь припомнить, когда я в последний раз ел, и не могу. Во всяком случае это было не вчера».

Временное правительство заседает до двух часов ночи, после чего в Зимнем остается один Керенский. Он еще пытается вызвать казаков для защиты дворца, но они отказываются.

Также ночью в Смольном проходит заседание ЦК большевиков. Ленин воодушевлен, говорит, что восстание происходит очень удачно, предлагает сформировать новое правительство только из большевиков. Однако единственное решение, которое принимают присутствующие, — это лечь спать здесь же, на полу в кабинете Троцкого.

Отъезд под американским флагом

Утром 25 октября солдаты продолжают постепенно захватывать основные объекты города без боя. Большевики подходят к телефонной станции, которую охраняют юнкера. Они считаются: большевиков около 70, юнкеров около 40. «Вас больше», — говорят юнкера и уходят. Зайдя на телефонную станцию, солдаты первым делом отключают связь Зимнему дворцу. Следом солдаты захватывают здания с редакциями крупных СМИ: «Русской воли», которой руководит писатель Леонид Андреев, и «Биржевых ведомостей», которые никем не охраняются.

Тем же утром Ленин пишет воззвание «К гражданам России», в котором говорится, что Временное правительство низложено, государственная власть перешла в руки Военно-революционного комитета. Это сильное преувеличение, солдаты столичного гарнизона просто ходят по городу и ставят охрану у ключевых учреждений. Они спокойно берут под свой контроль госбанк, выпускают большевиков из Крестов.

Керенский очень боится, что большевики придут за ним раньше, чем до города дойдет подкрепление. В 9 утра он идет в свой кабинет в Зимнем и начинает жечь документы. Вскоре командующий столичным военным округом полковник Георгий Полковников докладывает, что положение безнадежное: в распоряжении Временного правительства солдат нет. Керенский поручает вице-премьеру Александру Коновалову собрать министров, а сам бежит в штаб, где узнает, что новых войск и правда нет: командиры юнкеров и женского батальона считают, что их сил недостаточно для обороны Зимнего дворца, однако они пока остаются в ожидании обещанного подкрепления из казаков и войск с фронта.

Тогда Керенский говорит Полковникову, что собирается вы­ехать из города — навстречу войскам, которые направляются в Петроград с Северного фронта. Полковников ищет для Керенского машину — но это оказывается непросто. В гараже дворца машин нет. Тогда машину ищут по посольствам: итальянцы отказываются отдать свой автомобиль, зато соглашаются американцы. Секретарь американского посольства Уайтхаус приезжает в Зимний, чтобы предоставить для сопровождения премьер-министра машину с американским флагом. Керенский просит его передать остальным послам, чтобы они ни в коем случае не признавали большевистского правительства, так как он вернется самое позднее через пять дней с подкреплением.

В 11 утра две машины, в которых сидят Керенский и его адъютанты, помощник главнокомандующего округом, бывший «красноярский президент» Кузьмин и несколько офицеров, выезжают из ворот штаба, делают круг по Дворцовой площади и уезжают. Через час члены Временного правительства собираются в Зимнем дворце на очередное совещание и с удивлением обнаруживают, что Керенский исчез.

13 обреченных

25 октября в Зимнем дворце начинается последнее и самое удивительное заседание Временного правительства. Его участники с самого начала знают, что им не на что надеяться. Охрана Зимнего дворца не скрывает от них, что не справится со штурмом. Они понимают, что их лидер убежал. Они знают, что за ними не стоят народные массы. Однако они упрямо продолжают сидеть и ждать.

Сначала их десять. Потом приходят еще трое. Кто эти люди? Четверо миллионеров, два адвоката, два профессора-экономиста, врач, ученый-богослов, морской офицер, инженер и рабочий. Всем им от 31 до 54 лет. Предприниматели Коновалов, Третьяков и Смирнов — известные бизнесмены, те самые «молодые капиталисты», которые вместе с Павлом Рябушинским добивались от власти свобод и реформ. Министр юстиции Павел Малянтович — известный адвокат, защищал Троцкого в 1906 году, и он же выиграл дело Марии Андреевой против Зинаиды Морозовой, тем самым отсудив у вдовы Саввы Морозова 100 тысяч рублей на нужды большевиков. Министр труда, 35-летний рабочий Кузьма Гвоздев, в январе 1917-го был арестован по приказу Протопопова — с этого ареста и началась Февральская революция. Теперь он сам оказался членом сверга­емого правительства.

Открывает заседание вице-премьер Александр Коновалов, который рассказывает коллегам, что случилось за ночь и куда делся Керенский. Морской министр Дмитрий Вердеревский говорит, что он не понимает, для чего это заседание собрано, и что министры собираются делать дальше, у них нет реальной силы, поэтому продолжать заседание бессмысленно. Ему отвечает врач Николай Кишкин, старый кадет, один из основателей либеральной партии: «Мы не Петроградское Временное правительство, а Всероссийское Временное правительство. Если у нас в Петрограде нет силы, на которую мы могли бы опереться, это еще не значит, что во всей России ее нет». Вице-премьер Коновалов предлагает оставаться в Зимнем дворце вплоть до ареста. Это предложение принимается без возражений.

Министры голосуют за то, чтобы назначить доктора Кишкина ответственным за оборону города. Но что он может сделать? Он может только уволить прежнего командующего округом полковника Полковникова. Единственная надежда на казаков, которые не станут поддерживать большевиков, значит, это единственная военная сила в столице, которая гипотетически могла бы защитить Временное правительство. Но ни Коновалову, ни Кишкину не удается уговорить их.

На помощь министрам приходит Петр Рутенберг, недавно назначенный Керенским вице-губернатором столицы — знаменитый эсер, друг и убийца Гапона. Он вспоминает, что его товарищ Савинков в последнее время много общается с казаками, и предлагает привлечь Савинкова. Тот обещает помочь — и тоже отправляется уговаривать казаков.

Днем министры узнают, что по городу уже расклеены плакаты с составом нового правительства, сформированного большевиками: премьер-министр Ленин, министр иностранных дел Троцкий. Затем узнают, что большевики разогнали предпарламент.

В Зимний приходит Набоков, заместитель председателя предпарламента. Настроение у всех крайне подавленное. К нему подходит Сергей Третьяков, московский миллионер, внук одного из основателей Третьяковской галереи. Он очень зол на Керенского, который их предал. Говорит, что положение безнадежное. Но в разговор вмешивается министр иностранных дел Терещенко — он считает, что верные правительству войска идут, надо продержаться 48 часов.

Набоков уходит из Зимнего, никем не замеченный. Так же могли бы разойтись и остальные министры, но они упорно сидят. В половине седьмого они идут обедать в столовую Керенского. Подают суп, рыбу и артишоки. Сразу после обеда приходит ультиматум от большевиков — министрам дается 20 минут на то, чтобы сдаться. После этого крейсер «Аврора», который уже подходит к Зимнему, начнет стрелять.

В Зимнем трезвонят телефоны — чтобы спокойно обсудить ситуацию, министры уходят в комнату, где аппаратов нет. И единогласно решают на ультиматум не отвечать, оставаться в Зимнем дворце и сопротивляться.

Пьют чай. Штурм никак не начинается: часы бьют восемь, девять. «Что грозит дворцу, если "Аврора" откроет огонь? — пытается уговорить коллег сдаться морской министр Вердеревский. — Он будет обращен в кучу развалин. У нее башни выше мостов. Может уничтожить дворец». Но министры не слушают.

Эти люди даже не держатся за власть — они понимают, что никакой власти в их руках уже давно нет. В аналогичной ситуации в феврале царское правительство давно разбежалось, хотя многие его члены считали себя избранниками помазанника Божьего. Зачем теперь эти министры рискуют своей жизнью и жизнями защищающих их женщин и юных курсантов?

Обыватель просыпается

В 15:00 в Смольном Лев Троцкий поднимается на трибуну и объявляет, что Временное правительство больше не существует. «Я не знаю в истории примеров революционного движения, где замешаны были бы такие огромные массы и которые прошли бы так бескровно. Власть Временного правительства, возглавлявшегося Керенским, была мертва и ожидала удара метлы истории, которая должна была ее смести».

На этой фразе в зал заходит Ленин, и Троцкий уступает ему место. Ленин произносит первую речь триумфатора, перечисляя первые шаги нового правительства: создать полностью новый гос­аппарат, немедленно закончить войну, уничтожить собственность помещиков. «Вы предвосхищаете волю Съезда Советов», — кричат ему из зала.

Съезд Советов должен открыться ночью. Ленин требует штурмовать Зимний и арестовать Временное правительство до того. Он мечется по маленькой комнате Смольного, как лев, запертый в клетку. «Владимир Ильич ругался… Кричал… Он готов был нас расстрелять», — вспоминает один из членов Военно-революционного комитета Николай Подвойский.

Троцкий говорит, что «обыватель мирно спал и не знал, что с этого времени одна власть сменяется другой», — и он совершенно прав: большинство жителей Петрограда к этому моменту ни о чем не подозревают. По городу расклеены листовки, в которых говорится, что старое правительство низложено, но подтверждений тому нет, кроме стоящей в центре города «Авроры».

Около десяти часов вечера оперный певец Федор Шаляпин стоит на сцене. Он одет в пурпурную мантию, в его руках скипетр, на голове корона. Он играет испанского короля Филиппа. Он осматривает своих подданных — и вдруг слышит пушечный выстрел. Потом еще один. Актеры на сцене пугаются и начинают аккуратно отступать за кулисы. Публика в зале тоже нервничает. Через минуту за кулисы прибегают люди и сообщают, что снаряды летят не в сторону театра и опасаться нечего: «Это, видите ли, крейсер "Аврора" обстреливает Зимний дворец, в котором заседает Временное правительство…»

Художник Александр Бенуа сидит дома — у него сжимается сердце. «Неужели наступили последние минуты существования Зимнего? — беспокоится он. — А ведь рядом Эрмитаж со всеми главнейшими сокровищами Русского государства, со всем тем, что мне лично дороже всего на свете!»

Зинаида Гиппиус стоит на балконе и смотрит на «сверкающие на небе вспышки, как частые молнии». Она удивляется поведению министров: «Не сдаются. Но — они почти голые: там лишь юнкера и женский батальон. Больше никого. Керенский уехал раным-­рано, на частном автомобиле. Улизнул-таки! А эти сидят, неповинные ни в чем, кроме своей пешечности и покорства, под тяжелым обстрелом. Если еще живы».

Развязка

Примерно в 9:30 вечера, 25 октября, Керенский приезжает в Псков и спрашивает, идут ли войска в сторону столицы. Керенский — Верховный главнокомандующий — отдал соответствующий приказ еще утром. Но сейчас он узнает, что главнокомандующий Северным фронтом Владимир Черемисов этот приказ отменил, потому что это бессмысленно, солдаты не станут воевать «за Кишкина». Войска не тронулись. Керенский в Пскове сидит в квартире своего шурина, генерала Владимира Барановского, и, по словам последнего, «испытывает муки ада от безнадежности».

В 9:45 «Аврора» дает первый залп по дворцу. Защитники Зимнего начинают сдаваться: сначала три сотни казаков, присоединившихся к Временному правительству, потом полурота женского батальона. Внутри дворца остаются только курсанты военных училищ.

В 10:40 в Смольном открывается Съезд Советов. Из 670 участников съезда около 300 большевиков. «Настроение собравшихся праздничное и торжественное. Возбуждение огромное, но ни малейшей паники, несмотря на то, что еще идет бой вокруг Зимнего дворца», — радуется искусствовед Луначарский. Он, правда, оговаривается, что паники нет только среди большевиков, их противники же «объяты паникой, злобные, смущенные, нервные». Один из меньшевиков подбегает к искусствоведу и кричит: «"Аврора" бомбардирует Зимний дворец! Слышите, товарищ Луначарский, ваши пушки разбивают дворец Растрелли!» На самом деле «Аврора» стреляет по Зимнему холостыми, зато дворец обстреливают из Петропавловской крепости и из орудий, установленных у арки Главного штаба. Среди юнкеров есть раненые, доктор Кишкин делает им перевязки. В одном из залов возгорание — министры бегут его тушить.

«Мы здесь, в Зимнем дворце, совершенно брошены и оставлены, — говорит министр земледелия Семен Маслов. — Нас посылала во Временное правительство демократия, мы не хотели туда идти, но мы пошли. А теперь, когда наступила беда, когда нас расстреливают, мы не встречаем ни от кого поддержки. Конечно, мы умрем здесь, но последним моим словом будет презрение и проклятие той демократии, которая сумела нас послать, но которая не сумела нас защитить».

Лидер меньшевиков Юлий Мартов в Смольном требует немедленно прекратить обстрел Зимнего дворца и начать переговоры. «Восстание народных масс не нуждается в оправдании, — улыбается в ответ Троцкий. — То, что произошло, это восстание, а не заговор. Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю, с кем мы должны заключить соглашение?»

«Тогда мы уходим», — кричит Мартов.

И они уходят, почти все меньшевики и правые эсеры. На съезде остаются большевики и их союзники. Троцкий кричит им вслед, что это бессильная преступная попытка сорвать настоящую демократию рабочих и солдатских масс.

Примерно в полвторого ночи в Зимний дворец заходит отряд большевиков во главе с Владимиром Антоновым-Овсеенко, одним из трех новых военных министров в правительстве большевиков. Солдаты долго не могут найти, где сидит Временное правительство, и по дороге громят бывший кабинет Николая II, который был оставлен в нетронутом виде для создания музея.

«В комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату и, как вода, разлилась сразу по всем углам и заполнила комнату», — вспоминает министр юстиции Малянтович.

«Они сидят за столом и сливаются в одно серо-бледное трепетное пятно, — описывает Антонов-Овсеенко. — "Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными!" — заявляю им я. — "Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития", — сказал Коновалов».

Их выводят из Зимнего дворца и ведут пешком через Троицкий мост в Петропавловскую крепость. По дороге толпа окружает конвой и требует отрубить членам Временного правительства головы и выбросить в воду. Тем не менее к 4 утра их доводят до Петропавловской крепости и через час разводят по камерам.

В Смольном в три часа ночи к трибуне подбегает Каменев и зачитывает телеграмму: Зимний дворец взят. Съезд ликует и утверждает решение о создании нового революционного правительства во главе с Лениным.

«Знаете, — говорит Ленин Троцкому, — сразу после преследований и подполья к власти… — Ленин пытается подобрать слово и не может вспомнить, как это будет по-русски, — es schwindelt». И показывает жестом, что голова у него идет кругом. Они с Троцким смотрят друг на друга и чуть смеются.