Глава 18
Crocodylus moreletii: политика вымирания

В Новом Свете водятся четыре вида крокодилов.

История их происхождения довольно неожиданная. Все они выглядят совершенно по-разному, так что даже неспециалист легко может научиться их различать. Но генетически они очень близки и могут скрещиваться между собой, производя плодовитое потомство. Судя по палеонтологическим и молекулярным данным, где-то между тремя и семью миллионами лет назад одна-единственная самка крокодила переплыла Атлантику и добралась из Африки на Карибские острова. Ее потомки начали колонизацию обеих Америк, где до тех пор водились только представители семейства аллигаторовых (аллигаторы и кайманы). Океан в то время был уже почти таким же широким, как сейчас, так что переплыть его было впечатляющим достижением, даже для животного, способного год ничего не есть. Самки могут также хранить сперму самцов до двух лет, так что отложить оплодотворенные яйца после путешествия было нетрудно.

Оказавшись в Новом Свете, крокодилы разделились на четыре вида: широко распространенный, предпочитающий морские побережья американский крокодил и три пресноводных вида с небольшими областями распространения. Интересно, что эволюция этих трех пресноводных видов пошла в противоположных направлениях. Оринокский крокодил стал очень большим, с узкими челюстями. Два других, наоборот, стали меньше, а челюсти у них шире. Не знаю, почему так получилось, но предполагаю, что оринокский крокодил приспособился жить в больших реках и старичных озерах, где очень много рыбы, а два других вида адаптировались к лесным болотам и маленьким озерам, где им пришлось охотиться на черепах и крабов.

Эволюция крокодиловых (показаны только ныне живущие виды)

Хотя эти три вида внешне непохожи друг на друга, моя теория предсказывала, что у всех троих “песни” должны отличаться от “песен” американского крокодила в одну и ту же сторону: больше рева и меньше шлепков, потому что все три живут в меньших по размеру водоемах, чем американский крокодил. Я уже знал, что для оринокского крокодила прогноз оправдался, и теперь собирался проверить другой вид, крокодила Морелета.

Это среднего размера крокодил с “галльской” горбинкой на переносице. Он обитает на востоке Мексики, в Белизе и Северной Гватемале. У него шкура высокого качества, поэтому к концу 1970-х годов он стал очень редким, но сейчас восстанавливается благодаря многочисленным крокодиловым фермам, которые сбили цены на кожи. Сбежавшие с ферм крокодилы даже сумели основать новые популяции на тихоокеанском побережье Мексики, где прежде водились только американский крокодил и очковый кайман.

Непонятно, почему крокодилы американский и Морелета до сих пор не перемешались полностью, несмотря на способность скрещиваться. Разделение по местам обитания у них неполное: крокодилы Морелета кое-где живут в солоноватой воде, а американские крокодилы в Южной Мексике часто встречаются в реках и больших озерах. Я думал, что различия в “песнях” могут предотвращать гибридизацию, и собирался это проверить. Поэтому я направлялся в Чьяпас, самый южный штат Мексики, где оба вида все еще обычны. Однако полетел я не в Мексику, а в Гватемалу, потому что по пути в Чьяпас мне надо было еще кое-что выяснить.

Прежде чем переехать во Флориду, я восемь лет прожил в западных штатах – сначала в Калифорнии, потом в Колорадо и Нью-Мексико. Южная граница всегда была недалеко, так что я часто ездил путешествовать по Мексике. В 2003 году я решил добраться до самого конца дороги и прокатился на машине до Панамы и обратно. В то время я каждое лето работал техником в экспедициях, изучавших переносимые грызунами инфекции вроде чумы и ханта-вирусов, поэтому грызуны меня особенно интересовали. Проезжая через Северную Гватемалу, я решил исследовать удаленный горный массив под названием Сьерра-де-лос-Кучуматанес. Это плато высотой почти четыре тысячи метров, несколько напоминающее южноамериканские Анды. Города у подножия известны причудливыми культами и празднествами, которые сохранились с доколумбовых времен и часто включают кровавые жертвоприношения. Но меня больше интересовал северо-восточный склон, на котором еще сохранились горные леса.

В 1975 году у верхнего края этих лесов был открыт новый вид грызунов, который назвали мышью майя. У мышей майя густой черный мех и длинный нос. Они питаются преимущественно насекомыми и могут жить исключительно в старых лесах с толстым слоем опавших листьев на земле. Такой слой образуется только в прохладных местах, где листья не слишком быстро сгнивают, поэтому мышь водится в очень узком высотном поясе, от 2920 до 3000 метров над уровнем моря. Ниже не хватает сухих листьев, а выше просто не растут деревья.

Я потратил несколько дней, пытаясь найти подходящие леса, но оказалось, что все они вырублены. Ниже по склонам еще оставалось много леса, но выше 2850 метров шли сплошные пастбища. Хотя весь горный массив считался заповедником, никакой охраны не было и в помине. В конце концов я нашел крошечный остаток высокогорного леса, уцелевший на крутом склоне, с одним большим дубом и несколькими дубами поменьше, соснами и редкими гватемальскими пихтами. Со всех сторон рощицу окружали свежие пни. Был вечер пятницы; лесорубы наверняка собирались закончить работу в понедельник.

Я провел там две очень холодных ночи в поисках грызунов и сфотографировал замечательно красивую мышку майя. В лесочке также обнаружились многочисленные редкие орхидеи, птицы и насекомые. На следующее утро я отыскал владельца земли и спросил, почему он собирается вырубить последний лес на много километров вокруг.

Владелец, сеньор Хуан, был пожилым индейцем, спокойным и вежливым. Он объяснил, что ему очень жалко деревья, но земля у него тощая, и он не может позволить себе не использовать четыре сотки потенциального пастбища. Кроме того, он собирался выручить тридцать долларов за древесину. Он знал, что в любом портовом городе дубовые доски стоят раз в пятьдесят больше, но доставить их туда через горы очень сложно. Он и сам бы рад найти способ спасти деревья. Может быть, я соглашусь просто купить рощу?

В зимние месяцы работа по изучению грызунов прерывалась, и с деньгами у меня было совсем плохо. Вот уже три месяца, с самого отъезда из Колорадо, я жил в собственной машине. Но сеньор Хуан предложил продать рощу всего за пятьдесят долларов. Пришлось согласиться.

Мне понадобилось два дня, чтобы добраться до ближайшего города по разбитым дорогам. Еще два дня ушло на оформление всех бумаг в землеустроительном департаменте и покупку колючей проволоки для защиты рощи от пасущегося скота и два дня – на обратный путь. Мы построили проволочную изгородь и повесили несколько табличек “Не влезай – заминировано!”. Я стал, наверное, самым бедным в мире владельцем частного заповедника.

Снова спустившись в город, я провел несколько дней в ресторанах, рассказывая о себе местным жителям. Одним я говорил, что являюсь американским журналистом, расследующим секретный полигон, на котором КГБ тестировало биологическое оружие, а другим – что я российский журналист, выяснивший, что в горах есть смертельно радиоактивная роща, куда ЦРУ сбросило “грязную бомбу”. Я надеялся, что этого будет достаточно, чтобы люди стали держаться от моего заповедника подальше. А потом мне пришлось уехать.

Сеньор Хуан почти не общался с внешним миром, но его сыновья бывали в городе раз в несколько месяцев. Спустя три года после покупки рощи я получил от него письмо, сообщавшее, что у них была сильная буря и лесок серьезно пострадал. Я не мог сразу туда съездить, но теперь, через год после бури, мне представилась такая возможность.

На сей раз я добрался до городка у подножия гор по новенькому шоссе из столицы всего за день. Еще немного удалось подъехать на сельском автобусе, а потом пришлось брать напрокат лошадь, чтобы преодолеть последние семьдесят километров до моего леса. От леса, собственно, мало что осталось. Буря повалила большой дуб, и он скатился вниз по крутому склону, переломав остальные деревья. Сеньор Хуан оказался честным человеком: хотя ствол лежал теперь на его земле, он не притронулся к древесине и даже починил изгородь. Но спасти драгоценный слой опавших листьев он не мог. В отсутствие тени склон зарос густой травой.

Я поблагодарил сеньора Хуана за все, что он сделал, и сказал ему, что он может продать древесину. За две ночи, проведенные в роще, я не видел ни одного из многочисленных грызунов, раньше там обитавших. Остались только обычные травяные мыши и пара белок-летяг, жившая в дупле одной из сосен. Из-за обилия высокой травы и сломанных веток роща могла теперь легко выгореть. Но последние несколько дней шел дождь, так что я выжег сухую траву вокруг, чтобы создать противопожарную полосу, не боясь, что огонь перекинется на остатки леса. Там по-прежнему обитали совы и еще кое-какие интересные животные и растения, но не тот зверек, которого я надеялся сохранить.

С тех пор, как я купил свой заповедник в 2003 году, живую мышь майя никто не видел десять лет. Я был уверен, что моя отчаянная попытка ее спасти запоздала: оставшийся клочок леса был слишком мал, чтобы стать надежным убежищем, и она вымерла. (В 2014 году местные зоологи нашли крошечную, уже наверняка последнюю популяцию на изолированной горной вершине немного восточнее.)

В наши дни биологи наблюдают вымирание растений и животных почти ежедневно. На каждый вид, об окончательном исчезновении которого мы знаем, приходятся десятки таких, чьей гибели никто не замечает. Привыкнуть к этому невозможно. Не только потому, что вымирание необратимо, но и потому, что каждый вид – уникальное чудо природы, по-своему замечательное.

В совершенно подавленном настроении я пересек мексиканскую границу и поймал попутку до Туштла-Гутьерреса, столицы Чьяпаса. Там я встретился с Херонимо Ласо, который, несмотря на молодость, считался лучшим в Мексике специалистом по крокодиловым. Он знал каждую популяцию крокодилов и кайманов в стране и вообще был кладезем полезной информации.

Херонимо рассказал мне о легкодоступном месте, где водились крокодилы Морелета, – цепочке небольших озер на границе Мексики и Гватемалы, в области, называемой Лакандонская сельва по местному племени лакандонских майя. До первого озера было всего полчаса ходу от асфальтированной дороги, так что я добрался туда за пару дней.

Сухой сезон – самое неинтересное время в равнинных лесах Чьяпаса. Мелкая живность вроде лягушек, саламандр и улиток прячется, а многие птицы улетают в горы, где более влажно. Но, судя по обилию следов на берегах озер, крупных зверей по-прежнему хватало. Где проходила граница, я знал очень приблизительно, но думаю, что поставил палатку прямо на ней. Если я заходил в глубь Гватемалы, мне начинали встречаться животные, которые водятся только там, где почти нет охотников: паукообразные обезьяны, большие птицы гуаны, похожие на павлинов глазчатые индейки. Агути и свинки пекари порой бродили вокруг палатки среди бела дня. В озерах оказалась чистая вода и много рыбы, так что возвращаться в цивилизацию за продуктами не было нужды: я наскоро сделал себе лук со стрелами и оперил их блестящими перьями индеек, которые легко найти в лесу. Благодаря прозрачной воде я мог плавать в озерах с маской, не опасаясь, что крокодил подберется ко мне незаметно (крокодилы Морелета иногда нападают на людей, но такие случаи редки).

Первый увиденный мной крокодил был мертвым и плавал на поверхности. Не знаю, отчего он умер. Я решил завести “гостевую книгу”: повесил крокодила на ветку в пяти метрах над землей, а под ним насыпал ровным слоем озерный песок, чтобы посмотреть, какие звери оставят там отпечатки лап. В качестве наблюдательного поста я выбрал место, откуда мог одновременно видеть мертвого крокодила и живых в озере. На следующее утро в “книге” появились следы ягуара. Подождав некоторое время, я сумел сфотографировать молодого ягуара, который нюхал воздух, пытаясь сообразить, как добраться до приманки. Как только он ушел, я опустил крокодила пониже, надеясь заснять, как ягуар будет за ним прыгать. Но вместо этого на следующее утро пришел редкий, похожий на барсука зверь под названием гризон, а следом – пара красивых диких кошек ягуарунди. Потом я оставил “книгу” без присмотра на несколько часов, а когда вернулся, то обнаружил, что ее взломали. Судя по следам, ягуар влез на дерево, перегрыз веревку и уволок крокодила в лес.

В каждом озере плавало по несколько крокодилов Морелета, но они не издавали никаких звуков. Зато “пели” американские крокодилы, жившие в двух больших старичных озерах, расположенных немного дальше в глубь гватемальской территории. Я был рад обнаружить, что они ревут чаще, чем обитатели морских побережий. Это в точности соответствовало предсказаниям моей теории, но “поющих” американских крокодилов было всего три, так что выборка получилась слишком маленькая.

Почему же молчали крокодилы Морелета? Все книги и специалисты, с которыми я советовался, утверждали, что брачный сезон у обоих видов в одно и то же время. Может быть, я что-то делал неправильно? Вскоре я узнал ответ.

Хотя моя палатка стояла в лесу в стороне от дороги, я видел людей почти каждый день. Они шли по тропинке вдоль цепи озер и проходили мимо, не замечая ни меня, ни палатки. Это были нелегальные мигранты из Центральной Америки, просачивавшиеся в Мексику, чтобы найти работу или продолжить путь до самых Соединенных Штатов – нелегкая задача, потому что на дорогах Мексики множество полицейских и армейских блокпостов.

Но однажды вечером я вернулся к палатке и увидел, что перед ней стоят три вооруженных человека. Они спросили, кто я такой и что делаю на границе. Ситуация была непростая, потому что я не знал точно, в какой стране нахожусь. Я поинтересовался, кто они такие. Они назвались сапатистами, что меня не особенно обрадовало.

До 1970-х годов Лакандонская сельва была самым большим лесным массивом, сохранившимся в Мексике и Центральной Америке. Местные индейцы – лакандонские майя – жили в нескольких маленьких деревнях в глубине леса, охотились и немного занимались земледелием. Но потом началась массовая иммиграция, в основном других майя с соседних гор. Пришельцы вырубали лес и строили многочисленные поселки. Вдобавок правительство запустило программу переселения, поощряя фермеров засушливого севера Мексики переезжать на юг. Бюрократы из насквозь коррумпированного истеблишмента не понимали, что сухие кукурузные поля севера на самом деле могут прокормить намного больше народу, чем быстро истощающиеся почвы юга.

После того как лес в основном вырубили, а лакандонские майя оказались изгнанными со своих земель и уцелели в трех последних деревнях, правительство и всевозможные неправительственные организации попытались спасти остатки леса, ограничив иммиграцию, запретив рубки и создав огромный биосферный заповедник Монтес-Асу-лес (“Голубые горы”). Поселенцам это, естественно, не понравилось. Конфликт стал одной из основных причин массового восстания в 1990-х годах, возглавленного левацкой группировкой под названием Сапатистская армия национального освобождения (EZLN) в честь Эмилиано Сапаты, мексиканского революционера начала XX века, которого сегодня, наверное, назвали бы маоистом.

Сапатистское восстание поставило всевозможные природоохранные организации перед болезненным выбором. Большинство из них считали себя защитниками природы и коренного населения одновременно, отказываясь замечать, что эти две цели чаще противоположны, чем совпадают – особенно в развивающихся странах, где местное население давно стало слишком многочисленным и ему не хватает природных ресурсов, чтобы прокормиться традиционными способами. Теперь этим организациям пришлось выбирать между людьми и лесом, потому что EZLN требовала неограниченных прав на лесозаготовки, добычу полезных ископаемых и приватизацию земли. Сапатисты называли себя “коренными жителями”, хотя и представляли недавних мигрантов, а не последних оставшихся лакан-донских майя.

С годами конфликт несколько утратил остроту. Сапатисты в основном перешли на ненасильственные методы, и теперь их присутствие заметнее в интернете, чем в Лакандонской сельве. Они добились значительной автономии для некоторых частей Чьяпаса. В то же время природоохранные организации сумели убедить некоторые общины переселиться за пределы биосферного заповедника. Но уничтожение лесов продолжается, а многие виды животных вроде тапиров и ягуаров в Чьяпасе почти истреблены. Вдобавок у местных жителей сформировалась настоящая паранойя: они считают, что любые приезжие ученые занимаются биопиратством (то есть норовят патентовать найденные в лесу лекарственные растения и микроорганизмы, не делясь доходами с аборигенами), и устраивают скандал каждый раз, как кто-то пытается вывезти из леса только что открытую мушку Их не смущает, что сами они наносят лесу несравнимо больший ущерб, чем все исследователи, вместе взятые, и того и гляди уничтожат его совсем.

Мой разговор с тремя сапатистами получился непростым. Они не любили американцев, с подозрением относились к биологам и ненавидели людей, без спросу заходивших в лес, который они считали своим. Я объяснил, чем занимаюсь, но это только ухудшило ситуацию. Старший из них сказал, что я все придумываю, ведь всем известно, что крокодилы не поют. Он уже смотрел на меня как грозный ацтекский воин, готовящийся принести пленника в жертву богу войны. В этот неприятный момент самый младший сапатист, похожий на подростка, нарядившегося для игры в пейнтбол, неожиданно заговорил в первый раз за всю дискуссию.

– Извините, команданте, – сказал он. – Крокодилы и вправду поют. Я иногда слышу их, когда охочусь. Они звучат как бензопила, когда плохо заводится.

Ситуация мгновенно изменилась. Люди, живущие в глухих местах, всегда слушают с большим интересом, когда им рассказываешь что-то про их край, чего они не знают. Мне пришлось прочитать импровизированную лекцию о брачных ритуалах крокодилов. Вскоре стало понятно, что Хорхе (так звали молодого парнишку) тоже было что рассказать. В частности, он сообщил, что крокодилы американский и Морелета размножаются в разное время года. Все книги и профессиональные зоологи оказались не правы. По словам Хорхе, американские крокодилы “поют” в основном в феврале, когда по утрам прохладно. В начале марта, когда утренние часы становятся теплыми, они замолкают, а крокодилы Морелета, наоборот, начинают “петь”.

Я спросил, не сможет ли Хорхе остаться со мной на несколько дней (чтобы убедиться, что я не занимаюсь биопиратством или колдовством). После недолгих уговоров команданте согласился дать ему несколько дней отпуска.

Как оказалось, Хорхе было уже двадцать два. Его мать была лакандонской майя, а отец – юкатекским майя с полуострова Юкатан. Когда ему исполнилось десять лет, отец поехал на заработки в США, и больше о нем никто ничего не слышал. Хорхе был слишком маленьким, чтобы работать в поле, поэтому он стал учеником охотника и вскоре достиг таких успехов, что ухитрялся прокормить мать и двух сестер. Позже семья переехала в деревню покрупнее, и он записался в пограничный патруль сапатистов. Эта служба давала ему возможность по-прежнему проводить много времени в лесу.

Вдвоем мы могли наблюдать за двумя озерами одновременно. Неожиданная помощь пришлась как нельзя кстати, потому что на следующий день, идя через болото, я случайно задел подводную корягу и содрал ноготь на большом пальце ноги. Хождение пешком от озера к озеру теперь занимало много времени. Команданте оставил Хорхе мешок риса, который оказался удачным дополнением к моей диете из рыбы и лесных орехов. И конечно, было интересно пообщаться. У нас нашлось много тем для разговора: причудливые привычки лесных обитателей, тонкости искусства чтения следов, вопросы охраны природы, мексиканская политика… и иногда девушки.

Погода как раз поменялась, по утрам стало тепло, и крокодилы Морелета начали “петь”. Американские крокодилы не “выключились” сразу, но через какое-то время постепенно замолчали. Как и у других видов крокодилов, в каждом озере “пел” только самый крупный самец. Я знал, что это самцы, потому что иногда наблюдал, как они занимаются любовью с крокодилами поменьше. Спаривание у крокодиловых практически всегда происходит в воде: самка почти целиком погружается, а самец обвивается вокруг нее и обнимает всеми четырьмя лапами. Даже если он вдвое больше ее, это не вызывает никаких заметных трудностей – может быть, потому, что прелюдия длится больше получаса.

Все “песни” крокодилов Морелета, которые я наблюдал, состояли из инфразвука и громкого, отрывистого рева. Они звучали совсем не так, как тихий “кашель” американских крокодилов, но на спектрограммах выглядели почти одинаково. Я так и не выяснил, каким образом эти два вида избегают полного перемешивания. Может быть, гибридизацию ограничивает сочетание нескольких факторов: разница в местах обитания, времени размножения и звучании “песен”.

Я не видел ни одного шлепка головой, но потом узнал, что мексиканские биологи наблюдали крокодилов Морелета, шлепавших головой в неволе. Может быть, я просто наблюдал за ними недостаточно долго. В любом случае ревут они намного чаще, чем шлепают, как и предсказывала моя теория для вида, живущего в маленьких озерах и лесных болотах.

К сожалению, вскоре Хорхе пришлось уехать. Каждый раз, как я встречаю такого человека в какой-нибудь глуши, мне ужасно хочется волшебным образом перенести его на биофак приличного университета. Я остался в лесу еще на неделю, но после того, как в общей сложности я пробыл там целый месяц, настало время двигаться дальше. Я вышел к дороге, сгонял в Бонампак, самый большой из древних городов майя в Лакандонской сельве, переночевал там на вершине пирамиды, перешел в Гватемалу, доехал до Гондураса и оттуда доплыл на пароме до Утилы.

Утила – один из дюжины небольших островов вдоль карибского побережья Центральной Америки, раньше входивших в состав Британского Гондураса. В наши дни эти острова поделены между Гондурасом и Никарагуа. Многие их жители – потомки британских пиратов, но их основной источник дохода – подводный туризм. Это самое дешевое в Западном полушарии место для получения всевозможных дайверских удостоверений.

Стася и Шура, мои кандидаты в африканскую экспедицию, работали в небольшом дайв-шопе, тренируясь для получения званий дайв-мастеров. Я провел с ними несколько дней, ныряя на рифах, исследуя колонии летучих мышей в пещерах и наблюдая, как отрастает сорванный ноготь (процесс занял целый год). К нам присоединились Дмитрий и Ольга, мои читатели из России, которые путешествовали по Центральной Америке, услышали, что я на Утиле, и решили заглянуть на остров за автографом. Мы уговорили их научиться нырять. После первого погружения Ольга всплыла в слезах: она жаловалась, что плохо знает английский и не может понять инструктора. Из-за стресса она не сообразила, что под водой он общался с ней исключительно жестами. Но вскоре ребята преодолели все страхи и нырять вполне научились.

А я получил на Утиле карточку “продвинутого” дайвера и после стандартной дозы транспортных приключений улетел из Гватемалы домой.

Детеныши кубинского крокодила