Глава 16
Crocodylus intermedius: печаль и надежда

Моя первая детская мечта была очень четкой и конкретной. Я хотел поехать в Южную Америку в качестве путешественника-натуралиста. Такое желание у меня возникло не только в результате чтения замечательных книг Дарвина, фон Гумбольдта и Даррелла, но и от понимания того, что эта часть мира больше всего отличается от моей родины. Москва времен застоя была местом удушающе скучным.

Вскоре выяснилось, что обсуждать мои мечты в школе не следует. Когда я поделился ими с кем-то в первый раз, меня направили к районному психиатру. Во второй раз неприятности были уже у моей мамы: поездки “в Америку” и вообще за границу без тургруппы с дежурным гебешником были запретной темой. А Южная Америка казалась такой же недоступной, как другие планеты.

Ко времени окончания школы стало понятно, что выбираться из Союза придется нелегально. Я проделал это однажды летом в порядке тренировки, перейдя на Памире афганскую границу и затем пакистанскую, и собирался повторить эксперимент уже без возвращения, но тут рухнул правящий режим, и границы более-менее открылись. Спустя четыре года мне удалось заработать довольно приличные деньги за книги о природе и поехать в Латинскую Америку на полгода. Я прилетел в Никарагуа, провел две недели в Коста-Рике, так и не смог получить панамскую визу и вынужден был купить авиабилет до Каракаса. По пути самолет должен был садиться в Барранкийе, так что я прилип к иллюминатору, ожидая, когда внизу появится побережье Колумбии и я увижу наконец континент своей мечты. И я его увидел. Там, на берегу, лежал сказочный город. Он напоминал замок в Диснейленде, но был намного красивее: крепостные стены в виде цветка с башнями вместо лепестков, шпили соборов, лабиринт узких улочек, черепичные крыши… Это была Картахена-де-Индиас, одно из старейших европейских поселений в Новом Свете. Через несколько минут чудо-город исчез из виду, но я обещал себе, что когда-нибудь обязательно посмотрю на него вблизи.

И вот теперь, семнадцать лет спустя, я был от Картахены на расстоянии короткой поездки на автобусе и решил сгонять туда на Рождество. Большая часть города – современные промышленные кварталы, ничем не примечательные, но стоит зайти внутрь крепостных стен, и вы оказываетесь в старинном мирке, где цветов на окнах больше, чем в английской деревне, роль такси выполняют конные повозки, а девушки красивее, чем в Чили, хотя я думал, что такого не может быть.

В основном эти девушки прогуливались по улицам в сопровождении пожилых родственниц, но под вечер, зайдя в маленькое кафе, я заметил очаровательную сеньориту, сидевшую в одиночестве за угловым столиком. Она выглядела очень нежной и изящной, даже хрупкой. Я спросил, можно ли составить ей компанию, и она кивнула, улыбнувшись. Мы разговорились, потом пошли гулять по городу, где уже зажигались рождественские огни. Ее звали Соледад, она была на редкость приятной собеседницей, тонкой и открытой, с мягким юмором, но почему-то немного грустной. Мы зашли в ресторан, и как только официант принес меню, она сказала:

– Прежде чем ты заплатишь за мой ужин, я должна тебе кое-что сказать о себе.

– Слушаю, – ответил я, стараясь не выглядеть обеспокоенным. У меня очень живое воображение, и оно немедленно принялось рисовать картины, которые лучше не вспоминать. Соледад сделала достаточно длинную для этого паузу.

– Я проститутка, – произнесла она наконец.

Не знаю, какое у меня было лицо. Она быстро добавила:

– Сегодня это ничего не значит. Ты мне нравишься, и я не хочу быть одна. Пожалуйста, не уходи. Ты мне ничего не должен.

Я никогда в жизни не платил за секс, но знакомые проститутки у меня были. В первые два года после приезда в Штаты я где только не работал – в частности, развозил пиццу. В то время я жил в Беркли, университетском городке, где многие студентки подрабатывали на учебу “массажными услугами”. Они были моими лучшими клиентками, потому что давали мне двадцатку из-за полуоткрытой двери, забирали пиццу и никогда не ждали сдачи. Иногда они просили меня привезти что-нибудь из магазина или аптеки, так что постепенно я со многими из них познакомился. Они были славные девчонки, но я всегда отказывался от предложений бесплатного обслуживания по дружбе.

В этот раз все было по-другому. Девушка была такой искренней и одинокой. Город был таким волшебным. Я посмотрел на нее и вдруг понял, что она старалась скрыть все это время: отчаяние. Как я мог уйти?

В эпоху интернета ни один секрет не остается нераскрытым. Через несколько дней после отъезда из Картахены я получил от Соледад длинное письмо. Я приведу здесь только небольшую часть. “Любить” и “хотеть” в испанском – одно и то же слово.

Сразу после этого грустного письма мне пришло еще одно. Я находился в национальном парке Тайрона, куда заглянул на денек отдохнуть после восхождения на Сьерра-Нева-да-де-Санта-Марта, самый высокий в мире береговой хребет. Был канун Нового года. Резвившиеся на пляже туристы подшучивали над моим огромным рюкзаком. Они не знали, что там почти ничего не было, кроме каяка и весел.

Письмо было от жены Хесуса, моего боливийского друга. Это была всего одна фраза, разосланная ею по всем адресам в его списке контактов. Хесус погиб. Его самолет был сбит где-то над сельвой бразильскими военными, которые даже не позаботились найти место падения.

Это было уже слишком. Я просто видеть не мог счастливые лица вокруг. Надо было возвращаться к работе.

Я поехал автостопом дальше на восток, через самую засушливую часть Колумбии. Там почти пустыня, усеянная чахлыми кактусами и никогда не перегнивающими кучами мусора. Самое известное место в тех краях – грязный городишко Майкао возле Риоачи, якобы послуживший прообразом Макондо из “Ста лет одиночества” Маркеса.

Дальше началась Венесуэла. Во время нефтяного бума 1960-х годов она была богатейшей страной Южной Америки, а сейчас стала самой бедной. Любые разговоры обязательно переходили на обсуждение Хуго Чавеса. Люди, ездившие на своих машинах, в основном его ненавидели, а пассажиры дешевых автобусов в основном на него молились, но было много исключений из этого правила. Я старался обойтись без предвзятости, но после нескольких недель в Венесуэле вынужден был признать, что дела в стране шли не лучшим образом. По всему северо-западу торчали тысячи вышек, непрерывно качавших нефть, но дороги были в плохом состоянии, городские трущобы выглядели хуже, чем в Рио-де-Жанейро, а многие частные предприятия, от магазинов до турагенств, были закрыты.

Я остановился на недельку на побережье, чтобы понаблюдать за американскими крокодилами из самой восточной в Южной Америке популяции. Они обитают в мангровых лагунах национального парка Моррокой, славящегося многотысячными стаями красных фламинго и алых ибисов. Результаты наблюдений были очень похожими на полученные в Колумбии и во Флориде: одна “песня” с ревом на восемь “песен” со шлепками головой. Репертуар этого вида оказался поразительно сходным по всей области распространения.

Пересекая Кордильера-де-Мерида (венесуэльскую часть Анд), я остановился на день в туристическом городке, чтобы взять напрокат параплан. Спускаясь кругами через слои облаков с заснеженного семисотметрового обрыва, я едва не столкнулся с особо любопытным кондором. Это была еще одна моя детская мечта: парить над каньонами Анд бок о бок с кондорами.

На другой стороне гор на семьсот километров тянется льянос – плоская саванна, пересеченная по диагонали рекой Ориноко. Всего сто лет назад в льянос жили тысячи оринокских крокодилов. Это самые большие крокодилы в Западном полушарии, нередко достигающие пяти метров в длину. Но за каких-то тридцать лет, с 1945 по 1975 год, их почти истребили охотники. Скорее всего, оринокский крокодил вообще вымер бы, если бы Джон Торбьярнарсон не организовал его разведение в неволе. Венесуэльские биологи присоединились к проекту и сумели вернуть крокодилов во многие районы льянос. Был создан национальный парк, но эффективную охрану там так и не удалось наладить. Незаконная охота продолжается. Тем не менее численность оринокских крокодилов в Венесуэле достигла нескольких сотен, а в Колумбии – нескольких десятков.

Для меня этот крокодил представлял особый интерес. Генетически он так близок к американскому крокодилу, что некоторые ученые даже не признают его самостоятельным видом. Он отличается величиной, более толстой чешуей и узкими челюстями. В отличие от американского крокодила, предпочитающего солоноватую воду, оринокский живет только в пресной. В основном он населяет реки, но в сухой сезон (на который приходится сезон размножения) многие оринокские крокодилы оказываются в старичных озерах и даже небольших прудах. Поэтому моя теория предсказывала, что, несмотря на близкое родство с американскими крокодилами, они должны чаще реветь и реже шлепать головой.

Первым делом я заглянул в центр разведения, находившийся на частном ранчо под названием Ато Масагуа-раль. Там жили две пары крокодилов. Обе самки уже вырыли гнезда (этот вид – один из немногих, откладывающих яйца в норы, а не в кучи хвороста и сухих листьев). Они были очень агрессивными, и стоило мне подойти слишком близко, как они шипели, рычали и таранили ограду из проволочной сетки. Самцы оставались в прудах рядом с гнездами, вспенивая воду ударами хвостов и шлепая головами по поверхности. Но хотя самки явно были беременны и готовились к откладке яиц, самцы продолжали “петь” на рассвете. В отличие от тихого “кашля” американских крокодилов, их рев было слышно почти за километр. Композиция “песни” обычно была одна и та же: инфразвуковая вибрация, рев, шлепок.

Джон говорил, что лучшее место для поиска этих редких крокодилов в природе – Рио-Капанапаро, один из притоков Ориноко. Речку пересекают два шоссе на расстоянии ста сорока километров одно от другого, так что я мог доехать на автобусе до верхнего моста, спустить на воду каяк и потихоньку сплавиться ко второму мосту, а там снова поймать автобус.

Найти крокодилов оказалось непросто: десятилетия охоты приучили их держаться подальше от основного русла реки. Обычно самый легкий способ – плавать ночью с фонариком, свет которого отражают крокодильи глаза. Но тут от фонарика было мало проку, потому что везде были сотни очковых кайманов. Иногда кайманьи глаза можно отличить ночью от глаз крокодила (они выше приподняты над головой, так что расстояние между глазом и его отражением в воде у плавающего на поверхности животного получается больше), но это сложно и ненадежно, так что все равно приходится подплывать к каждой паре глаз, чтобы проверить.

Только на третий день я отыскал двух здоровенных, грозного вида самцов в двух старичных озерах, разделенных узким перешейком. Место было очень удобное: сидя на перешейке, я мог наблюдать за ними обоими одновременно. Слишком там задерживаться мне не хотелось: во-первых, брачный сезон уже кончался, а во-вторых, вода в водоемах была слишком мутная для рыбалки с луком и стрелами, так что есть было нечего. По ночам оба крокодила в основном патрулировали свои озера, но с восходом солнца они прятались в больших норах, выкопанных в песчаных откосах берегов.

Считается, что узкие челюсти некоторых видов крокодиловых – признак питания почти исключительно рыбой. Обычно они ловят рыбу, резко дергая головой вбок и одновременно щелкая челюстями. Чем уже челюсти, тем меньше сопротивление воды и быстрее движение. А широкие челюсти считаются более подходящими для разгрызания панцирей черепах и раковин моллюсков. Но разница в диете не так уж велика: все виды крокодиловых едят в основном рыбу, и даже самые узкомордые готовы поймать и съесть любую добычу, если повезет. Два самца, за которыми я наблюдал, часто пытались подкрадываться к цаплям и гигантским грызунам капибарам. Один даже почти поймал оленя, пришедшего на водопой.

В этих двух озерах не было ни одного каймана, хотя все остальные пруды в саванне ими кишмя кишели. В чем причина: в том, что крокодилы успешнее ловят рыбу, или в том, что они нападают на кайманов? Вскоре я узнал ответ. Однажды ночью полутораметровый кайман – видимо, эмигрант из какого-то пересохшего пруда – неосторожно забрел в одно из “крокодильих” озер. Едва он отплыл от берега, крокодил напал на него, схватил поперек груди и яростно тряс несколько секунд. Кайман умудрился вырваться и попытался взбежать на крутой берег, но крокодил поймал его за хвост и утащил обратно в воду. Они переместились к дальнему концу озера, где я уже не мог их разглядеть в слабом свете луны. После нескольких минут громкого плеска все стихло. К утру от каймана осталась только голова. К ней слетелись несколько желтоголовых грифов, одного из которых крокодил тут же поймал и съел. Подозреваю, что оринокские крокодилы часто охотятся на кайманов, но пока никто не изучал их питание в природе.

Как ни странно, в бассейне Амазонки крокодилов нет. По-видимому, их ниша занята черным кайманом, который, в свою очередь, не водится в бассейне Ориноко. Каков механизм этого замещения, непонятно: существует естественный канал, соединяющий оба бассейна (вода в нем меняет направление течения в зависимости от времени года), так что никаких преград к расселению нет.

У меня оставалось две недели до самолета домой. Очковые кайманы “поют” в другие месяцы. Были еще карликовые кайманы, про которых ничего толком не было известно. Я не очень надеялся услышать их “песни”, поскольку уже знал, что в соседней Гайане они “поют” в августе. Но больше делать было нечего, и я решил попробовать их отыскать. Сплавился по реке до нижнего моста и поехал на юг, за могучую Ориноко, туда, где кончалась саванна и начинался дождевой лес.

Карликовый кайман Шнайдера