Глава 13
Cayman yacare: истории про любовь

Я провел сентябрь в Майами, сдавая последние экзамены и работая над проектом диссертации. Пришлось снова пройтись по всем собранным наблюдениям, подсчитать результаты и подумать, что делать дальше.

У меня уже была информация о семи видах, и пока что предсказания моей базовой теории сбывались. Виды-“универсалы” часто включали в свои песни и рев, и шлепки. Виды-“специалисты”, жившие в больших реках и мангровых лагунах, пользовались в основном шлепками. Китайский аллигатор, обитающий в прудах и мелких озерах, часто ревел, но почти не шлепал головой. Разумеется, мне предстояло отыскать и другие виды, чем больше, тем лучше.

Результаты наблюдений за миссисипскими аллигаторами были смешанными. Как я и ожидал, те из них, что жили в небольших прудах, пользовались шлепками намного реже, чем те, что жили в больших реках и каналах. Но ревели те и другие одинаково часто. Кроме того, у наблюдаемых различий могло быть много разных причин, помимо размера водоемов.

Чтобы прояснить ситуацию, я собирался найти еще несколько популяций, живущих либо только в маленьких прудах, либо только в больших озерах и реках. Лучше всего было бы, если бы они располагались в шахматном порядке. Тогда я бы мог исключить альтернативные причины вроде длины светового дня, климата и так далее.

Я также решил, что необходимо провести похожее исследование где-то еще. Было слишком рискованно строить все доказательство теории на данных по миссисипскому аллигатору. Имелся другой вид крокодиловых, отвечавший моим требованиям: с большой областью распространения, многочисленный и способный жить практически в любом водоеме. Я знал, что работать с ним будет намного труднее. Это был нильский крокодил.

Помимо проверки “базовой теории”, я хотел найти ответ на другой вопрос. Пока было похоже, что я прав и состав “песен” зависит от мест обитания. Но каков механизм этой зависимости? Вариантов было два. Либо каждый аллигатор, прежде чем “запеть”, осматривает окрестности и решает, реветь ему или шлепать головой, либо сами аллигаторы ничего не решают, а подмеченные мной различия между популяциями – результат естественного отбора, по-разному действовавшего в разных местах.

Самым простым способом узнать, какая версия правильная, было бы поймать несколько десятков аллигаторов, живущих в маленьких “аллигаторовых дырах”, выпустить их в большие озера и посмотреть, начнут ли они шлепать головами чаще. Но это было технически неосуществимо по ряду причин.

Мне пришло в голову, что вместо перевозки животных из водоема в водоем я мог бы изменить размер водоемов, в которых они живут. Поначалу я пытался придумать какой-нибудь эксперимент с искусственными водохранилищами, а потом сообразил, что многие озера меняются в размере естественным путем, уменьшаясь во время засух и разливаясь после дождей. И тут я вспомнил про кайманов жакаре.

Они водятся в Южной Америке от южных окраин Амазонии до Северной Аргентины. В основном эти края покрыты тропической саванной, которая частично затоплена в сезон дождей, но в сухое время года становится похожа на пустыню. Брачный сезон приходится на начало дождей, как раз когда уровень воды резко меняется. В Боливии я заметил, что рисунок пятен на мордах жакаре индивидуален. Значит, можно вернуться на озеро после того, как его размер изменится, второй раз понаблюдать за теми же кайманами и посмотреть, изменилась ли композиция их “песен”.

Целый месяц я рылся в старых журналах по гидрологии и приставал к знакомым, живущим в разных южноамериканских странах. В результате к концу сентября у меня был замечательный план шестинедельного исследования жакаре.

Брачный сезон у них с середины октября по середину декабря. Почти по всей их области распространения уровень воды в это время поднимается из-за начавшихся дождей. Но в Пантанал, огромную заболоченную саванну на границе Бразилии и Боливии, паводок приходит намного позже, потому что вода туда поступает с плато Мату-Гросу далеко на севере, и ей требуется время, чтобы достичь Пантанала.

Я проведу исследования в двух местах, одно в Пантанале, другое где-нибудь еще. В Пантанале уровень воды будет постепенно понижаться. Я найду несколько мелководных озер, недельку понаблюдаю там за кайманами, потом дождусь, когда озера частично высохнут и распадутся на маленькие пруды, и повторю наблюдения за теми же самыми кайманами, чтобы проверить, станут ли они реже шлепать головой и чаще реветь. Во втором месте я проделаю то же самое, но вода, наоборот, будет подниматься, и мелкие озера сольются в большие, так что состав кайманьих “песен” должен измениться в обратную сторону

Особенностью этого плана было то, что все могло сорваться из-за множества разных причин. Но в полевой зоологии никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Даже самый гениальный проект может полностью развалиться из-за какой-нибудь неожиданной мелочи: не начались вовремя дожди, или животных выкосила вспышка болезни, или вы простудились и пропустили два месяца работы, или объекты исследований попросту отказываются вести себя так, как вы ожидали. Такое случается постоянно; многим исследователям пришлось впустую потратить с огромным трудом полученные гранты и десятилетия жизни из-за банального невезения.

Проект я защитил, ставки были сделаны. Маршрут предстоял знакомый: дешевый рейс до Каракаса, морозный шестнадцатичасовой путь до Санта-Елена-де-Уайрена (в этот раз я запасся теплой курткой), переход в Бразилию, еще один долгий переезд на автобусе до Манауса, потом четыре дня на теплоходе до устья Амазонки.

Самая интересная часть путешествия вниз по великой реке – пересечение дельты. В этот раз я плыл в Белен, большой город на южной стороне. Это основной транспортный узел, связывающий амазонский мир речного транспорта с сетью шоссе и железных дорог остальной Бразилии. Некоторые рукава дельты достигают тридцати километров в ширину, а острова там размером с маленькую европейскую страну. Только там вы по-настоящему чувствуете невероятную мощь реки. Дважды в день трехметровые поророки (приливные волны) прокатываются от океана вверх по течению, иногда на триста километров вглубь материка.

Жители заболоченной саванны на бразильско-боливийской границе

Но корабль идет и по совсем узким протокам, где с обеих сторон стеной стоит лес. Для метисов кабокло, живущих по берегам этих проток, теплоходы – единственная связь с внешним миром. Поэтому каждый раз, как вы проплываете мимо хижины, вы видите, как полуголые детишки запрыгивают в свои крошечные каноэ и что было сил гребут наперерез кораблю в надежде поменять резные деревянные сувениры и корзины фруктов на стальные мачете и одежду фабричного изготовления.

Прибрежная часть Бразилии южнее Белена покрыта сетью прекрасных шоссе, так что через несколько дней я уже добрался в Рио-де-Жанейро. По пути я заглянул на денек в Карасу, старинный монастырь, скрытый в лесистой горной долине в штате Минас-Жерайс. Каждую ночь его монахи выставляют на ступени монастыря блюдца с мясным фаршем, и из леса выходят гривистые волки, чтобы полакомиться. Выглядят они как огромные рыжие лисы с ногами гепарда и застенчивой улыбкой на морде.

В Рио я дождался Паоло, моего старого друга. Мы познакомились десятью годами раньше на пароме через чилийские фьорды и объездили автостопом Патагонию. У Паоло все задатки отличного пирата, но работает он менеджером на фабрике безалкогольных напитков в Сан-Паулу. Работа у него невыносимо скучная, так что иногда мне удается вытащить его на какую-нибудь авантюру. Предыдущий наш рейд с целью atraer a las chicas (переводить, пожалуй, не буду) был в Уругвай. В этот раз Паоло взял месячный отпуск, чтобы помочь мне с изучением кайманов в Пантанале.

Он заехал за мной, и мы помчались в глубь страны, оставив пышные прибрежные леса и оказавшись в бескрайних просторах серрадо (лесосаванны). Это край низкорослых деревьев, высокой травы и здоровенных красных термитников. Вождение машины по серрадо напоминает США: отличные дороги, прекрасно развитый сервис, огромные расстояния. Но, в отличие от США, где практически невозможно ездить так, как вам нравится, в Бразилии можно наслаждаться абсолютной свободой. Редкие полицейские почти не обращают внимания на вашу скорость, и останавливаться на красный свет на пустых перекрестках совершенно ни к чему. Правда, после долгих лет в Штатах требуется несколько часов, чтобы по капле выдавить из себя раба и перестать тормозить перед светофорами.

Через несколько дней мы добрались до Пантанала. В глубь гигантского сезонного болота ведут только две дороги. Мы поехали по северной, называемой Транспантанейра. Хорошая грунтовка кончилась в деревушке Порту-Жофре на берегу большой реки. Через реку ходил паром, но дороги на той стороне были такие плохие, что Паоло не хотел рисковать там своим джипом. После целого дня расспросов и бесед с владельцами ранчо мы направились на небольшую ферму ниже по течению.

Хозяина звали Фернанду, выглядел он лет на шестьдесят. Подобно большинству местных жителей, он обладал внушительными усами и интересной биографией. Много лет назад он нелегально иммигрировал в Штаты, устроился на хорошую работу, женился и обзавелся двумя детьми. Но жена вечно пилила его, требуя больших заработков, и в конце концов он решил вернуться в Бразилию, чтобы основать собственный бизнес. В первую же неделю после возвращения его обманом уговорили вложить все деньги в какой-то фиктивный проект, после чего он обнаружил, что на семь лет лишен права въезда в США (стандартное наказание за нелегальную иммиграцию). Ко времени окончания ссылки его жена оформила развод и снова вышла замуж, а дети выросли. И ему совершенно не хотелось опять привыкать к городской жизни после семи лет работы ковбоем на ранчо. Так что он снова вернулся в Бразилию и купил маленькое ранчо, всего пять квадратных километров. Земля в Пантанале дешевая, потому что его затапливает на несколько месяцев в году и в это время скот можно пасти только на редких возвышенностях. Именно отсутствие хороших пастбищ спасло этот край от освоения и сделало его лучшим местом на континенте для наблюдений за дикой фауной.

Мы арендовали у Фернанду двух лошадей, разбили лагерь на деревянной платформе, сооруженной на дереве охотниками на оленей, и принялись искать подходящие озера для исследования кайманов. Фернанду рассказал, какие озера обычно распадаются на небольшие пруды к концу сухого сезона. Дожди еще не начались, земля была совсем сухая, и объезжать окрестности верхом было легко. Мы даже не стали ставить палатку, потому что по ночам не было комаров. Как ни странно, они появлялись только в середине дня, в самую жару.

В Южной Америке, в отличие от Африки, увидеть крупных животных обычно очень непросто. Открытые равнины Пантанала – исключение. Каждый день мы видели бесчисленных оленей, капибар, свиней пекари и лис-крабоедов. По вечерам к большому дереву во дворе усадьбы Фернанду слетались на ночевку гиацинтовые ара, самые большие в мире попугаи. Лошади нередко пугались, почуяв запах ягуара или анаконды, недавно пересекавшей тропу.

Жить в окружении такого количества зверья было сплошным развлечением. Например, мы обнаружили, что, если найти стайку обезьян капуцинов, кормящихся в кроне дерева кешью, встать под деревом и строго посмотреть им прямо в глаза, они тут же примутся кидаться фруктами – отличный способ легко и быстро набрать сочных свежих “фонариков” кешью с орешками на конце.

Однажды ночью мы обнаружили лесную крысу, упавшую в пересохший колодец. У нас не было веревки, так что пришлось сломать сухое дерево, протаранив его джипом, опустить его в колодец и забрать крысу, когда она уцепилась за одну из веток. Придя в себя от стресса и немного отъевшись, она оказалась очень красивой, с золотисто-оранжевым мехом и блестяще-черными иголками, как у дикобраза. Она стала совсем ручной и жила у нас в лагере несколько дней.

Кайманы жакаре были повсюду. Они сотнями плавали в озерах и даже небольших лужицах. Мы выбрали шесть мелководных озер с легкодоступными берегами и принялись за работу в качестве художников-портретистов.

У меня была с собой тяжелая пачка заранее напечатанных бланков с силуэтами кайманов и крупным планом их голов в профиль. Каждый раз, как мы наблюдали “поющего” каймана и по присутствию инфразвука определяли, что это самец, мы наносили на бланк рисунок пятен на его морде, шрамы и прочие приметы и присваивали ему номер. Мы также старались его сфотографировать. Основная сложность была в том, что пятна на левой и правой стороне морды не совпадали, поэтому нам нужно было увидеть каймана с обеих сторон. Приходилось бежать вокруг озера на другой берег, или заходить в воду, или пытаться объехать вокруг каймана на моем каяке.

Кайманы практически не обращали на нас внимания. Они ревели и хлопали головами по нескольку раз за утро, потом устраивали долгую сиесту, а вечером “пели” опять. Их рев напоминал хриплый лай. Всего за неделю мы собрали портреты 88 взрослых самцов и записали как минимум по три “песни” почти от каждого из них. Потом мы сделали недельный перерыв, покатались по Мату-Гросу и вернулись в Пантанал, как раз когда начались первые дожди. Они шли, как по расписанию, каждый день с пяти до шести часов вечера.

Пантанал на глазах из красно-желтого становился зеленым, но уровень воды в озерах продолжал падать. Четыре из шести выбранных нами озер, как мы и надеялись, распались на небольшие пруды. Пятое обмелело, но не особо уменьшилось, а шестое превратилось в лужу грязи, в которой кайманы лежали в три слоя, обвешанные гигантскими амазонскими пиявками.

Кайманы жакаре

С каждым днем температура и влажность росли, но обмелевшие озера теперь были окружены песчаными пляжами, и мы могли купаться сколько угодно. В некоторых прудах скопилось столько рыбы, что нам приходилось расталкивать здоровенных сомов, чтобы зайти в воду. Многотысячные стаи цапель, аистов и ибисов слетелись в Пантанал, чтобы воспользоваться изобилием легкой добычи.

Нам удалось отыскать большинство “наших” кайманов и понаблюдать за ними еще неделю. В итоге мы собрали нужное количество данных (три “песни”, записанных до падения уровня воды, и три после) по 44 самцам. Это была вполне достаточная выборка.

Однажды я поехал прогуляться далеко на запад, к границе национального парка. В этом парке охраняется только небольшая, сильнее всего заболоченная часть Пантанала, но владельцы окрестных ранчо тоже всерьез заботятся о сохранении дикой фауны на своей земле. В последние годы их усилия окупились сторицей, по крайней мере для относительно легкодоступных ранчо, которые одно за другим превращаются в туристические лоджи. Но в более глухих частях Пантанала пока не ступала нога туриста.

Моя кобыла потеряла подкову, так что я повел ее к ближайшему ранчо, надеясь найти кузню. Владелец ранчо помог мне “поменять покрышку”, как он выразился, и рассказал свою биографию – самую невероятную из всех, слышанных мной в Пантанале.

Карл родился в Австралии в 1920-х годах. Его отец был аборигеном, а мать – француженкой. Когда началась Вторая мировая война, его послали в Северную Африку служить военным переводчиком. Он был взят в плен войсками Роммеля и оказался в Германии – чуть ли не единственный потомок австралийских аборигенов, ставший военнопленным. Поскольку фашисты считали его стоящим на самой низкой ступени расовой шкалы, они не потрудились отправить его в лагерь для военнопленных, а выдали богатому землевладельцу в качестве батрака. Землевладелец был офицером СС, но это не помешало его дочери и Карлу полюбить друг друга. Судя по всему, девушка вертела отцом, как хотела: когда он обнаружил их связь, то не отправил Карла в лагерь смерти, а позволил им тайно обвенчаться. В 1945 году вся семья ухитрилась сбежать в Парагвай. После смерти тестя Карл с женой, детьми и внуками перебрался в Бразилию, съездил в Австралию, чтобы оформить себе военную пенсию, и купил ранчо. Когда я с ним познакомился, ему было 87 лет. Его жена давно умерла, многочисленное потомство жило в Австралии, но он совершенно не страдал от одиночества, по крайней мере с виду. Целыми днями он объезжал верхом свои обширные владения, присматривая за работниками и наслаждаясь природой.

Мне было пора в Боливию, искать второй район для исследований. В ночь перед нашим отъездом дождь шел целых шесть часов, и нам потребовалось два дня, чтобы добраться на джипе до Транспантанейры через тридцать километров жидкой грязи. Паоло собирался подбросить меня до погранперехода. Мы остановились в последнем большом городе, километров за восемьдесят до границы, потому что мне нужно было поставить в паспорт выездной штамп, а отделение полиции уже закрылось на ночь. Мы вписались в отель, и Паоло пошел на местную танцплощадку искать себе девушку. У его избранницы уже был кавалер, так что ему едва удалось удрать обратно в отель. В четыре утра нас разбудил влетевший в открытое окно булыжник. Обиженный кавалер стоял снаружи с толпой приятелей и горел желанием с нами поговорить. Пришлось прыгать в джип и смываться через задние ворота. Мы домчались до границы… и там выяснилось, что выездной штамп можно было поставить только в покинутом нами городе.

К выездным штампам в Южной Америке относятся очень серьезно. Всего несколько лет назад любого, кто пытался въехать в следующую страну без выездного штампа предыдущей, автоматически считали шпионом и швыряли в тюрьму. Сейчас уровень паранойи на континенте заметно снизился, но штамп по-прежнему необходим для легального пересечения границы. А найти, где его можно проставить, иногда очень нелегко. Порой оказывается проще пересекать границы нелегально, а в последней стране вашего маршрута пойти в свое консульство и сказать, что паспорт украли.

Боливийская виза у меня заканчивалась на следующий день; Паоло должен был выйти на работу в понедельник. Вернуться в город я не мог и решил пересечь границу на свой страх и риск. Если возникнут проблемы, я просто дам кому-нибудь взятку, и въездной штамп мне поставят. Я был почти уверен, что как-нибудь выкручусь.

Кайман жакаре