За несколько дней мы пролетаем на нашем верном “додже” солнечную Калифорнию и дождливый Орегон и глухой ночью вваливаемся в Сиэтл. Здесь мы оставляем Сеню в круглосуточном кафе – до Аляски он полетит самолетом, к сожалению, у него нет канадской визы. А нас с Олей впереди ждут четыре тысячи километров тайги.

За всю дорогу до Анкориджа дикие звери будут попадаться нам чаще, чем люди. Топливо подорожает до двух долларов за литр, а расстояние между населенными пунктами перевалит за триста километров. Мы будем видеть только бесконечный желтый лес, снежные шапки гор и первозданные лохматые туши лосей, медведей и бизонов. Мы будем останавливаться у ручьев, чтобы набрать студеной воды, превратить ее в кипяток, а затем – в чай. Печка в машине окончательно сдохнет. Из провианта останется лишь несколько пачек риса и гречки, которые перепали нам от друзей из Сан-Франциско, маленький пакетик макарон и банок десять консервов: курица, рыба, бобы. Все это мы будем готовить на американской походной плитке Coleman, которую купили за двадцатку еще в Лос-Анджелесе.

Но все это будет впереди. А пока мы с Олей стоим за двести километров от Ванкувера, и у нас совершенно кончились деньги и бензин.

Скалистые горы простираются с севера на юг Канады почти на пять тысяч километров. Ширина горной цепи около семисот километров. И где-то в сердце этой необъятности сидим в автомобиле мы с Олей.

Из двигателя объемом три с четвертью литра бьет красивый бензиновый фонтанчик. Бензин 87-й. Его нам залил добрый канадский дедушка, когда мы стояли с табличкой “Gas needed” на заправке все в тех же горах. Но что касается настоящего момента, то ехать дальше нельзя – есть риск превратиться в огненную комету и сжечь к чертям весь Национальный парк Джаспер. Ситуация усугубляется тем, что вокруг нет вай-фая и, я боюсь произносить это вслух, ни одной GSM-сети. С автослесарным ремеслом я на “вы”, так что наше положение помаленьку близится к катастрофическому. Из инструментов в машине есть только малый разводной ключик и две отвертки. Еще есть Оля, чтобы паниковать.

Я твердо решаю отремонтировать автомобиль и ныряю с головой под капот. Тем временем моя подруга тормозит редкие машины в надежде нарваться на механика нашей мечты. Останавливаются 100 % авто, но физически помочь не может никто.

Пока я в третий раз пытаюсь ликвидировать фонтан под капотом, Оля наконец заарканивает подвыпившего канадца на здоровенном тюнингованном под болотные состязания пикапе. Он осмеливается поковырять наш мотор – разбирает место течи, точно так же, как это делал я несколько раз до него, проникновенно смотрит в прооперированное сердце автомобиля и прикручивает все назад. Сраная щель продолжает хлестать дорогим бензином. Канадец просит прощения за собственную беспомощность и поспешно уезжает.

Я разбираю крепление в четвертый раз, достаю изо рта жевательную резинку, наматываю ее на место пробоины и крепко закручиваю все, что можно закрутить. Фонтанчика больше нет.

Не успеваем мы завестись, как откуда ни возьмись появляется все тот же пьяноватый канадец на пикапе и презентует нам огромный пакет с бутербродами. В следующий раз мы встречаем его в ближайшем городе – мужик так рад нас видеть, что не задумываясь дарит нам сотку баксов на ремонт.

Спустя восемь тысяч километров машина все еще едет на жевательной резинке.

– Мясо у них тут говно! Нет, нормальное найти можно, но его еще поискать придется. Я вот что предлагаю: ночью пойдем на кладбище и на удочку гуся поймаем. Их там до хера в пруду плавает. Главное, чтоб никто нас не спалил, тут за гуся тебе такой срок влепят! Больше, чем за человека, – говорит Гена и впивается взглядом в мое лицо.

С Геной мы знакомимся через пару дней после прибытия в Анкоридж. Он сразу же селит нашу бригаду в свой дом и ставит на полное обеспечение. Гене за пятьдесят. Он привез свою семью на Аляску год назад благодаря лотерее Green Card. По-английски Гена почти не разговаривает, поэтому страдает от недостатка простых человеческих отношений, вследствие чего первые пару дней в гостях у Гены мы ложимся спать далеко за полночь.

За время дружбы с Геной мы несколько раз делаем вылазки: то за останками рыбы, от которой местные рыбаки отрезают два филейных кусочка, а остальное просто выбрасывают, то за яблоками, которые американцы вообще считают несъедобными. Благодаря тому, что Гена точно знает, где и что не так лежит, его семья никогда не голодает. Более того – последний раз я так обстоятельно наедался, наверное, в Грузии.

Гена дарит мне веру в то, что мы совсем не обязательно перебесимся. Что можно полыхать костром до самой крышки гроба. Что и в пятьдесят семь не поздно заводить Instagram, ходить в походы за обломками упавшего самолета и прятаться на дереве от медведя.

Если бы не Гена, мы бы уже давно ели кору с деревьев и заваривали чернозем вместо молотого кофе. Наши с Олей деньги закончились еще под Ванкувером, а где заработать новые, мы пока не знаем. Запас круп и макарон давно иссяк. К тому же во время нашего экстремального автопробега скопилась целая стопка штрафов за парковку.

Гена подобрал нас с обочины и выделил комнату в своем доме. Обычно в этой комнате живут две его дочери, Полина и Ксюша, но девочки тоже не прочь приютить стайку бродяг. Нас, кстати, снова трое – Сеня добрался до Анкориджа по воздуху быстрее нас и пару дней перебивался по впискам в ожидании нашего приезда.

Пока совсем не похолодало, наша тройка в поисках работы обходит все порты, к которым только можно добраться. Но следующий рыбный сезон начнется только в январе, поэтому более-менее достойных вакансий нет в принципе. Единственные варианты подработки, которые могут нам светить, – это мытье посуды или погрузка-разгрузка всякого хламья, но после лос-анджелесского опыта я твердо решаю этих ошибок больше не повторять. Время тянется, и денежный вопрос встает ребром.

Можно, конечно, бросить машину в каком-нибудь кювете и рвануть на попутках на Восточное побережье, но возникает ряд проблем:

Взвесив все “за” и “против”, мы решаем, пока совсем не похолодало, рвануть на машине в Нью-Йорк. Расстояние не помещается в голове, только на бензин нам понадобится около двух тысяч долларов, не говоря уже о продовольствии и мелких расходах. Мы немедленно договариваемся отбросить легальные методы – деньги на топливо будем просить на заправках. Вопрос с пропитанием повисает в воздухе, и мы уже морально готовимся проехать Канаду на рисовой баланде, но тут появляется он – мистер Fred Meyer! Сказочный магазин нашей мечты.

Fred Meyer – это гигантский местный гипермаркет, в котором сейчас ведется реконструкция. В бескрайнем потребительском раю временно нет ни одной камеры наблюдения, а выходы расположены так, что проскочить в них с набитой под дышло тележкой сможет даже какой-нибудь дед с болезнью Паркинсона. С этого момента генеральным спонсором маргинального проекта “Рома едет!” становится контора Fred Meyer Inc.

За пару дней мы выкатываем из магазина несколько огромных продуктовых телег. Наши запасы пополняются дюжиной упаковок с рисом и макаронами, несчетным количеством всевозможных мясных и овощных консервов, пятью блоками питательных злаковых батончиков, несколькими килограммами твердых сыров, двадцатью пакетами сублимированной еды Mountain House, а также колбасой и фруктами на первое время. В довесок мы выносим из маркета ящик всевозможных инструментов, газовые баллоны для горелки и основные автомобильные жидкости для нашей малышки. Все это добро мы распихиваем по коробкам, найденным за магазином. В последний момент мне приходит идея прихватить еще и специальный автомобильный холодильник для еды, но я тут же вспоминаю, что в машине и без того созданы все нужные условия для хранения пищи – печка в салоне давным-давно не работает.

Температура ночью опускается ниже нуля. Мы хорошо понимаем, что пешком до культового волшебного автобуса из фильма “В диких условиях”, в котором жил и умер легендарный Крис Маккэндлесс, можно добраться либо сейчас, либо никогда. Рюкзаки собраны. Гена подгоняет нам пару палаток, перцовый спрей от медведей и дочь Полину. Так в составе четырех человек мы отправляемся по трассе в сторону Фэрбенкса.

Посреди ночи наша машина снова становится колом в самом сердце тайги. С неба сыпет то ли снег, то ли дождь. Мы с Сеней, предвкушая безысходность, лезем под капот. Ремень, от которого зависит половина агрегатов автомобиля, безжизненно висит на приводном валу. Пробуем вставить его на место, но наш бойцовский разводной ключик, купленный еще в Лос-Анджелесе, не выдерживает нагрузки и ломается.

Морально мы уже готовимся заночевать в стылой глуши, но вдруг из тьмы лесного массива на неуклюжем шумном тягаче выползает украинец Семен. Единственный на всю аляскинскую тайгу, он везет нам большой разводной ключ. Ремень становится на место, как родной, Семен даже не успевает досмолить сигарету.

На последней заправке мы вдруг вспоминаем, что забыли прихватить с собой карту местности. Дело дрянь, но на станции находится атлас Аляски, и мы фотографируем интересующий нас участок земли в крайне неудобном для нас масштабе – так, на всякий случай.

Рано утром, по разбитой грунтовке наконец добираемся до утрамбованной квадроциклами тропы. Мы с Сеней не спали всю ночь, но температура неумолимо падает, и мы решаем потерпеть еще часов двенадцать, как в старые добрые университетские времена.

От точки, где мы оставляем машину, до легендарного автобуса остается около тридцати километров. Большая часть дороги проходит по низинам, поэтому на пути много луж и мелких ручейков. Из-за того, что идти приходится в буквальном смысле по воде, ноги быстро промокают. Теперь главное не останавливаться, иначе сразу околеем. В будущем мы поймем, какая удача выпала нам в этот ясный октябрьский день – бурлящая река, погубившая Криса Маккэндлесса, предстает перед нами спокойной и умиротворенной. Вода в ней хоть и ледяная, но глубиной чуть выше колена.

Мы форсируем реку так просто и непринужденно, что в нас закрадываются сомнения: а та ли это река? Сфотографированная на заправке карта местности убеждает нас в том, что ошибки быть не может – это Текланика. Уже после путешествия к автобусу я услышу десятки историй людей, которые ходили по этой тропе и до, и после меня. Все они терпели неудачу именно здесь – у берегов Текланики. Своенравная река все так же не пускает людей к автобусу, как двадцать лет назад она не выпустила Криса назад в цивилизацию.

Темнеет. Мы разбиваем лагерь возле реки. И тут нас ждет неприятный сюрприз – похоже на то, что палатки Геннадия рассчитаны на очень маленьких людей. Например, Сеня помещается внутри лишь наполовину. Куда девать вторую половину, непонятно. С горем пополам мы с Олей закутываемся в спальники и сразу же вырубаемся. Сеня с Полиной едва знакомы, видимо, поэтому ночью им удается поспать всего час. В пять утра у Сени сдают нервы, и он покидает палатку. Дружище категорически заявляет на весь лагерь, что тихий час закончен, так как все настоящие путешественники-авантюристы не имеют права спать в пять утра.

Если честно, мы слабо представляем, к какому участку реки нас вывела вчера тропа. Мы решаем, что идти придется еще часов восемь, но долгожданный автобус появляется перед нами гораздо раньше. Он возникает так неожиданно, что я даже не успеваю обрадоваться.

Внутри автобуса стоит печка и две кровати на пружинах. Все поверхности, на которых возможно писать, исписаны пышными словами. Мы колупаемся в найденных блокнотах, пытаемся заделать щели в обшивке, латаем разбитые окна кусками брезента и таскаем воду из реки – словом, обживаемся. Сеня раскочегаривает печь так, что в салоне можно париться. Все остальное время в волшебном автобусе мы отсыпаемся и валяем дурака.

Я все представлял иначе. Мое космическое свидание с легендарным автобусом, о котором я так давно грезил, не состоялось. Вот стоит он – вот стою я. Я хотел бы поцеловать его, но вокруг слишком много людей. Я хотел бы обнять его, прилипнуть к нему намертво, но не получается. Гора условностей стоит между нами, мы смотрим друг на друга, как друзья детства, которые через много лет встретились случайно в магазине и даже не знают, о чем расспросить друг друга.

Такая глупая ситуация случается уже в тысячный раз. Ты знаешь, что где-то далеко-далеко существует нечто недоступное, но очень дорогое твоему сердцу. Ты лелеешь это в себе. Оно помогает тебе жить и драться с обыденностью. И вот вдруг ты набираешься смелости и бросаешься в недосягаемость, чтобы хотя бы секунду побыть вместе с ним. Через вечность ты приползаешь к своему идеалу, растерянный, запыхавшийся, грязный, не в лучшей своей рубашке, и все портишь. Абсолютно все!

Весь обратный путь мы проходим за одни сутки. Реку форсируем уже затемно. На рассвете полуживые добираемся до машины. По дороге в Анкоридж взрывается трубка подачи воды в радиатор задней печки. Семь часов на снегу под машиной, и новая пробоина ликвидирована. Жевательная резинка и жестянка из-под кока-колы – вот они, герметики нового поколения.

Наконец морозным октябрьским утром мы прощаемся с Геной и его семьей. Мне очень хочется верить, что через пару-тройку лет мы встретимся снова и обязательно найдем время, чтобы на городском кладбище половить гуся на удочку. Но сейчас я завожу мотор, и наши друзья исчезают в зеркале заднего вида. Тем временем Сеня уже летит самолетом в Техас. А мы берем курс на Нью-Йорк. Навигатор выдает чуть больше восьми тысяч километров.

Зима – тяжкое время для бродяг. Я пишу этот текст, сидя в Starbucks в городе Эдмонтон – столице канадской Альберты. На тротуарах лежит снег, и даже в спасительном кафе пальцы немеют над клавиатурой. Я только что метнулся в машину, чтобы по-быстрому заточить полбанки консервированных помидоров, и тут же вернулся обратно отогревать руки под горячей водой в туалете.

Город готовится к Рождеству – улицы увешаны гирляндами. В теплом свете окон можно рассмотреть огни наряженных елок. Из труб на крышах небольших канадских домиков валит седой пахучий дым, а на улицах почти нет людей. Мы скользим на лысой резине по тихим заснеженным кварталам и любуемся рождественскими видами города – такими уютными и такими недоступными.

Сейчас мы поедем в какой-нибудь спальный район, припаркуемся и в остывающем салоне машины будем греться до утра, лежа в обнимку под кучей одеял. Впереди нас никто не ждет, нас также никто не ждет позади. Мы пришли из ниоткуда и движемся в никуда. Мы будто летим с миссией через космос к далекой звезде, и плыть нам в этом безмолвии еще неизмеримо долго. Мы в невесомости, мы потеряны, но славно, что мы вместе. В этом наша опора и наша точка отсчета. Уверенность в завтрашнем дне – удел слабаков.