Джон
Ночью ему снились одичалые, выходящие из леса под вой боевых рогов и гром барабанов. БУМ, БУМ, БУМ – словно тысяча сердец бьется в лад. Кто с копьями, кто с луками, кто с топорами. Большие, как пони, собаки везли костяные санки. Великанам служили палицами вырванные с корнем дубы.
«Ни шагу назад! – кричал Джон, стоя на Стене один-одинешенек. – Дадим им отпор. Огня! Жги их!»
Никто не откликался. Все его бросили.
Горящие стрелы взлетали, поджигая плащи одетых в черное пугал. «Сноу», – заклекотал орел. Одичалые лезли по льду ловко, как пауки. Джон в доспехах из черного льда сжимал в руке раскаленный докрасна меч и скидывал оживших мертвецов со Стены. Он убил старика, мальчишку, великана, страшилу с подпиленными зубами, девушку с рыжей гривой. «Да это же Игритт!» – спохватился он, когда она уже падала.
Мир растворился в красном тумане. Джон колол, рубил, резал. Уложил Донала Нойе, вспорол живот Глухому Дику Фолларду. Куорен Полурукий упал на колени, зажимая рану на шее. «Я лорд Винтерфелла!» – выкрикнул Джон. Перед ним вырос Робб с мокрыми от снега волосами, и Джон снес ему голову Длинным Когтем. Чьи-то узловатые пальцы схватили его за плечо. Джон обернулся назад – и проснулся.
Ворон клевал ему грудь. Когда Джон согнал его, тот с недовольным криком «Сноу» перелетел на столбик кровати и злобно уставился вниз.
Светает уже. Час волка. Скоро встанет солнце, и четыре тысячи одичалых пройдут за Стену. Безумие. Джон запустил обожженную руку в волосы, в который раз спрашивая себя, что он такое затеял. Когда откроют ворота, ничего уже не поправишь. С Тормундом должен был договариваться кто-нибудь умудренный опытом. Старый Медведь, Джереми Риккер, Куорен Полурукий, Деннис Маллистер. Или, к примеру, дядя… Но теперь уж поздно жалеть. У каждого выбора есть свой риск и свои последствия. Он доиграет эту игру до конца.
– Зерно, – бормотал ворон, пока Джон одевался впотьмах. – Король. Сноу, Джон Сноу. – Странно: на памяти Джона эта птица ни разу не называла его полным именем.
Завтракал он в трапезной со своими офицерами. Поджаренный хлеб, яичница, кровяная колбаса, ячневая каша, светлое водянистое пиво.
– Все готово, – доложил Боуэн Мурш. – Если одичалые не нарушат условий, мы будем действовать согласно приказу.
«А если нарушат, будет резня».
– Не забывайте, что люди Тормунда изголодались, замерзли и сильно напуганы, – сказал Джон. – Некоторые из них ненавидят нас не меньше, чем некоторые из нас – их. Обе стороны ступают по тонкому льду: одна трещина, и провалятся все. Первую кровь, если она будет, ни в коем случае не должны пролить мы – иначе я, клянусь старыми богами и новыми, отрублю виновному голову.
– Так точно, милорд… будет исполнено… как прикажете, – слышалось в ответ. Офицеры один за другим пристегивали мечи, надевали плащи и выходили на холод.
Последним из-за стола встал Скорбный Эдд Толлетт: ночью он приехал с шестью повозками из Бочонка, известного ныне как Шлюшник. Повозки предназначались для новых копьеносиц, которых Эдд должен был отвезти в крепость к их сестрам.
Джон, на удивление довольный тем, что вновь видит эту кислую образину, смотрел, как Эдд подбирает хлебом желток.
– Ну, как там у вас дела?
– Лет через десять отстроимся, – отвечал Эдд. – Когда мы приехали, там было полным-полно крыс. Копьеносицы перебили их, теперь там полным-полно копьеносиц. Иногда я скучаю по крысам.
– А как тебе нравится служить под Железным Эмметом?
– Под ним больше Черная Марис служит, милорд, а я мулами занимаюсь. Крапива говорит, они мне родня. Морды у них такие же длинные, это верно, но по части упрямства они ушли далеко вперед, и с их матерями я незнаком. Люблю яишенку, – вздохнул, доев, Толлетт. – Не скармливайте одичалым всех наших кур, ладно, милорд?
Они вышли во двор. На рассветном небе не было ни облачка.
– Хороший будет денек, – сказал Джон. – Теплый, солнечный.
– Чтобы Стена в преддверии зимы плакала? – не согласился с ним Эдд. – По мне, это дурной знак, милорд.
– А если бы снег шел? – улыбнулся Джон.
– Еще того хуже.
– Какая же погода, по-твоему, добрый знак?
– А вот как внутри, в трапезной. Пойду-ка я к своим мулам – они скучают, когда меня долго нет. Не в пример копьеносицам.
С этими словами Эдд пошел к восточной дороге, где стоял его поезд, а Джон – к конюшням. Атлас уже оседлал ему серого скакуна с черной, как мейстерские чернила, гривой. В разведку бы Джон на таком не поехал, но для торжественного выезда конь подходил в самый раз.
Ждала и охрана. Обычно Джон не любил, чтобы его сопровождали, но решил, что в это утро осторожность не повредит. Восьмерка выглядела очень внушительно – в кольчугах, полушлемах, черных плащах. В руках длинные копья, на поясах мечи и кинжалы. Ни одного старика и мальчишки, только зрелые мужи: Тай, Малли, Лью-Левша, Фульк-Блоха, Большой Лиддль, Рори, Гаррет Зеленое Копье. И Кожаный, новый мастер над оружием, доказывающий, что даже сторонник Манса может занять почетное место в Ночном Дозоре.
Когда все построились у ворот, небо на востоке зарделось. Звезды гаснут – выйдя вновь, они увидят, что мир коренным образом изменился. У тлеющих углей ночного костра стояли несколько людей королевы, в окне Королевской башни мелькнуло красное, королева Селиса не появилась.
«Пора».
– Открыть ворота, – тихо сказал Джон Сноу.
– ОТКРЫТЬ ВОРОТА! – взревел громовым голосом Большой Лиддль.
Часовые на высоте семисот футов подняли боевые рога, и звук, отражаясь от Стены, полетел через горы и долы. Аооооооооооооооооо. Один долгий сигнал. Больше тысячи лет он оповещал о возвращении разведчиков, сегодня означает нечто другое. Сегодня вольный народ входит в свой новый дом.
На обоих концах туннеля отодвигали железные засовы и открывали створки. Заря окрасила лед в пурпурные, розовые, золотые тона. Скорбный Эдд прав: Стена скоро заплачет. «Боги, сделайте так, чтобы слезы проливала только она».
Атлас ступил под ледяные своды, светя фонарем. За ним шел Джон с конем в поводу, следом его охрана, следом – Боуэн Мурш с двадцатью стюардами, каждому из которых дали свое задание. Стену держал Ульмер из Королевского леса с полусотней лучших стрелков Черного Замка, готовый ответить градом стрел на любую заваруху внизу.
Тормунд Великанья Смерть восседал на низкорослом коньке, маловатом для столь крупного всадника. При нем были два оставшихся сына, Торегг и юный Дрин, а также шестьдесят воинов.
– Хар-р! – крикнул он. – Телохранители? Так-то ты мне доверяешь, ворона?
– С тобой больше людей, чем со мной.
– И то верно. Поди сюда, парень, и покажись. Мало кому из моих довелось видеть лорда-командующего, а в детстве их стращали вашими разведчиками. Пусть поглядят на тебя и поймут, что Ночного Дозора бояться не надо.
«Это еще как сказать». Джон, сняв перчатку с обожженной руки, свистнул в два пальца. Из ворот выскочил Призрак, конек шарахнулся, Тормунд чуть не свалился с него.
– Не надо, говоришь? Призрак, к ноге.
– Бессердечный ты ублюдок, Джон Сноу. – Тормунд тоже протрубил в рог, и вольный народ понемногу пошел к воротам.
С рассвета и дотемна наблюдал Джон за этой процессией. Первыми шли заложники, сто мальчиков от восьми до шестнадцати лет.
– Запрошенная тобой цена, Джон Сноу. Надеюсь, плач их матерей не будет преследовать тебя по ночам. – Одних мальчишек вели к воротам родители, других – старшие братья и сестры, третьи, особенно подростки, шагали одни, не желая держаться за мамкину юбку.
Два стюарда считали мальчиков и записывали их имена на длинных пергаментных свитках, третий собирал у них ценности и вел свой список. Юные одичалые шли в незнакомое место, на службу ордену, с которым их предки враждовали тысячи лет, но Джон не видел ни слез, ни рыдающих матерей. «Это дети зимы, – сказал он себе. – Слезы, если и появляются, сразу примерзают к щекам». Ни один заложник не попятился и не попытался удрать, входя в темный туннель.
Почти все они тощие, порой истощенные, с руками и ногами как палочки, но разные во все остальном. Одни высокие, другие низенькие. Головы черные, каштановые, белокурые и рыжие, целованные огнем, как у Игритт. Попадаются хромые, рябые и с рубцами на лицах. У старших пробивается пушок на щеках или усики, у одного борода выросла, как у Тормунда. Кто в теплых шубах, кто в вареной коже и разрозненных доспехах, большая часть в шерсти и тюленьих шкурах, меньшая в лохмотьях, один совсем голый. У многих в руках оружие: колья, дубинки с каменным оголовком, ножи из кости, кремня, драконова стекла, шипастые булавы, сети, порой заржавленные мечи. Рогоногие босиком, другие со снегоступами, чтобы не проваливаться в сугробы. Шестеро верхом на конях, двое на мулах, два брата ведут козу. Самый длинный – шести с половиной футов, но с младенческим личиком, самый маленький заявляет, что ему девять, хотя на вид не больше шести.
Тормунд показывал Джону отпрысков именитых людей.
– Вон тот сын Сорена Щитолома, тот, рыжий, – Геррика Королевича. Происходит будто бы от Реймуна Рыжебородого, а на самом деле от его младшего брата. – Про двоих, похожих как близнецы, Тормунд сказал, что они погодки. – Один от Харла Охотника, другой от Харла Красивого, а мать одна. Отцы друг друга терпеть не могут: я бы на твоем месте послал одного в Восточный Дозор, другого в Сумеречную Башню.
Он назвал еще сыновей Хауда Скитальца, Брогга, Девина Тюленебоя, Кайлега Деревянное Ухо, Морны Белой Маски, Великого Моржа…
– Великий Морж? Вот это да.
– У них на Стылом берегу чудацкие имена.
Отцом троих мальчиков, как уверял Тормунд, был Альфин Убийца Ворон, убитый Куореном Полуруким.
– Не похоже, что они братья, – заметил Джон.
– Потому что матери разные. Хрен-то у Альфина был махонький, поменьше твоего, но совал он его куда ни попадя. У него в каждой деревне по сыну. А тот вон, с крысиной мордочкой, отродье Варамира Шестишкурого. Помнишь его, лорд Сноу?
– Помню. Оборотень.
– И злющий мерзавец в придачу. Теперь вроде помер – после битвы его никто не видал.
Двое оказались переодетыми девочками. Джон велел Большому Лиддлю и Рори привести их к нему. Одна послушалась, другая кусалась и лягалась.
– У них тоже отцы именитые? – спросил Джон.
– У этих-то? Вряд ли. Жребий вытянули, небось.
– Так это же девочки.
– Да ну? Эй, ребята, мы тут с лордом Сноу поспорили, у кого из вас стручок больше. Спустите-ка штаны, дайте глянуть.
Одна залилась краской, другая прошипела:
– Отцепись, Тормунд Великаний Зад. Дай пройти.
– Хар-р! Твоя взяла, ворона, стручков у них нет, зато вот у этой фитюльки есть яйца – копьеносицей будет. Раздобудьте им девчачью одежку, – крикнул Тормунд своим, – не то лорд Сноу намочит подштанники.
– Мне нужны двое мальчиков вместо них.
– Зачем это? Заложник остается заложником. Что мальчишке снести голову, что девчонке, разницы нет. Многие отцы дочек тоже любят.
Джона заботили не отцы.
– Манс тебе о храбром Данни Флинте не пел?
– Вроде нет. Кто таков?
– Девушка, которая переоделась мальчиком, чтобы вступить в Дозор. Красивая песня, но грустная, и конец у нее плохой. – В песне говорится, что призрак Данни до сих пор блуждает в Твердыне Ночи. – Эти девочки поедут в Бочонок. – Единственные мужчины там – Железный Эммет и Скорбный Эдд. Джон доверял обоим, чего не мог сказать о большинстве своих братьев.
Тормунд, поняв его, от души плюнул.
– Экие вы гадкие птицы, вороны. Ладно, получишь еще двух мальчишек.
Когда в туннель прошли девяносто девять заложников, Тормунд представил последнего.
– Мой Дрин. Позаботься о нем, ворона, не то я съем твою черную печень.
Убитый Теоном Бран был бы теперь одного возраста с этим мальчиком, но Дрин не столь миловиден, как маленький Старк. Плотный, коротконогий, с широким красным лицом и буйной гривой темных волос – вылитый Тормунд.
– Он будет моим пажом, – пообещал Джон.
– Слыхал, Дрин? Смотри не озорничай. Иногда ему требуется хорошая трепка, только гляди в оба, милорд: он кусается. – Тормунд поднял рог и протрубил в него снова.
На этот раз из леса начали выходить воины – человек пятьсот, а то и вся тысяча. Все при оружии, каждый десятый конный. На плетеных, обтянутых шкурами щитах за спинами изображены змеи, пауки, отсеченные головы, окровавленные молоты, проломленные черепа, демоны. Кое-кто облачен в помятые, добытые в набегах доспехи, на других костяные латы, как на Гремучей Рубашке, на остальных вареная кожа, и на каждом сверху меха.
По длинным волосам Джон узнавал копьеносиц. При виде них он всегда вспоминал Игритт: ее огненные волосы, ее улыбку, когда она разделась перед ним в гроте, ее голос. «Ничего ты не знаешь, Джон Сноу», – твердила она и была, конечно, права.
– Что ж ты женщин не послал первыми? Я имею в виду матерей и девушек, не воительниц.
– Мало ли. Вдруг вы, вороны, решите закрыть ворота – тогда бойцы на той стороне будут кстати. Раз я купил у тебя коня, что ж мне, и в зубы ему не заглядывать? Ты не думай, что мы не доверяем тебе: мы вам доверяем точно так же, как вы нам. Тебе нужны были воины – вот они. Каждый стоит шестерых твоих черных ворон.
– Прекрасно… пока их оружие обращено против нашего общего врага.
– Я тебе слово дал. Слово Тормунда Великаньей Смерти крепче железа.
Отцы взятых в заложники мальчиков смотрели на Джона холодными мертвыми глазами, не отнимая рук от мечей, или улыбались, как вновь обретенному родичу, – он сам не знал, что вызывает в нем большее беспокойство. На колени никто не вставал, но клятву давали многие.
– В чем Тормунд поклялся, клянусь и я, – сказал немногословный черноволосый Брогг.
– Топор Сорена твой, Джон Сноу, – проворчал Щитолом, на дюйм склонив голову.
Рыжебородый Геррик Королевич вел с собой трех до черей.
– Хорошие будут жены, – похвастал он, – и подарят своим мужьям сыновей королевской крови. Мы ведем свой род от Реймуна Рыжебородого, Короля за Стеной.
Игритт говорила Джону, что происхождение у вольного народа мало что значит. У дочерей Геррика волосы тоже рыжие, но длинные и прямые в отличие от ее курчавой копны. Поцелованные огнем.
– Все три принцессы прелестны, – сказал Джон их отцу. – Я позабочусь, чтобы их представили королеве. – К ним Селиса наверняка будет благосклонней, чем к Вель: они моложе, смирного нрава и собой хороши, хотя батюшка у них, похоже, дурак.
Хауд Скиталец поклялся на мече – столь щербатой и обшарпанной железяки Джону еще не встречалось. Девин Тюленебой поднес ему шапку из шкуры тюленя, Харл Охотник – ожерелье из медвежьих когтей. Ведьма-воительница Морна, сняв маску из чардрева, поцеловала перчатку Джона и поклялась быть его человеком или его женщиной, как он пожелает. И так далее, и так далее.
Каждый воин бросал свои ценности в одну из тачек, поставленных стюардами у ворот. Янтарные подвески, золотые шейные обручи, кинжалы с дорогими каменьями, серебряные брошки, браслеты, кольца, чаши из сплава золота с серебром, боевые рога и рога для питья, нефритовый гребень, бусы из речного жемчуга – Боуэн Мурш всему вел учет. Один отдавал кольчужную рубаху из серебряной чешуи, сделанную не иначе как для знатного лорда, другой – сломанный меч с тремя сапфирами на эфесе.
Встречались вещи и подиковиннее: игрушечный мамонт из шерсти настоящего мамонта, костяной фаллос, шлем из черепа единорога. Джон понятия не имел, сколько в Вольных Городах за них могут дать.
За воинами двинулись жители Стылого берега. Их костяные тележки дребезжали не хуже Гремучей Рубашки, санки на полозьях катились бесшумно. Псы, которые их везли, не уступали величиной лютоволку. Женщины кутались в тюленьи шубы, дети поглядывали на Джона черными что твой кремень глазенками. Одни мужчины носили на шапках оленьи рога, другие моржовые бивни – Джон быстро смекнул, что друг друга они не любят. Поезд замыкало небольшое оленье стадо, подгоняемое собаками.
– Опасайся их, Джон Сноу, они дикари, – предостерег Тормунд. – Бабы еще хуже, чем мужики. – Он отцепил от седла мех и дал Джону. – На. Не так страшно будет, да и согреешься на ночь. Нет-нет, оставь себе. Пей на здоровье.
От крепкого меда у Джона защипало в глазах и загорелось в груди.
– Хороший ты человек, Тормунд Великанья Смерть. Для одичалого то есть.
– Найдутся многие похуже меня, найдутся и лучше.
Солнце свершало свой путь по синему небу, а одичалые шли и шли. Ближе к полудню случилась заминка: в туннеле застряла телега. Джон сам пошел посмотреть, в чем там дело. Задние грозились изрубить телегу в щепки и зарезать вола. «Попробуйте только, – отвечали хозяева, – сами не уйдете живыми». С помощью Тормунда и Торегга Джон предотвратил кровопролитие, но дорогу освобождали чуть ли не час.
– Ворота у вас больно узкие, – пожаловался Тормунд, косясь на небо, где появилось несколько облачков. – Все равно что Молочную через соломинку пьешь. Эх, дунуть бы разок в Рог Джорамуна, мы бы мигом перелезли через обломки.
– Мелисандра сожгла этот рог.
– Да ну? – расхохотался вождь одичалых. – Большой рог был, красивый – просто грех губить такое добро. Тысячелетний рог. Мы его нашли в великаньей могиле – такого ни один человек еще не видал, вот Манс и придумал выдать его за Рог Джорамуна. Хотел, чтоб вы, вороны, поверили, будто он способен сдуть вашу Стену. Настоящий-то мы не нашли, сколько ни копали, а нашли бы – все поклонщики Семи Королевств запаслись бы ледком, чтоб в вино летом класть.
Джон, нахмурившись, повернулся в седле. «И Джорамун затрубил в Рог Зимы и поднял из земли великанов». Тот рог с обручами старого золота, исписанный древними рунами… Кому из них верить – Тормунду или Мансу? И если рог Манса был подставной, где тогда настоящий?
После полудня солнце скрылось, и небо заволоклось пеленой.
– Снег будет, – предрек Тормунд.
Другие одичалые, тоже чувствуя это, заторопились. Один мужчина пырнул ножом другого, пытавшегося пролезть без очереди. Торегг отнял нож и послал обоих обратно в лагерь.
– Расскажи мне про Иных, Тормунд, – попросил Джон, глядя, как четыре старухи тащат к воротам тележку с детьми. – Хочу знать как можно больше о наших врагах.
– Не здесь, – ответил тот, тревожно оглядываясь на заснеженный лес. – На той стороне. Они всегда где-то близко. Днем, когда солнышко светит, они не показываются, но это не значит, что их нет рядом. Как тени: мы не всегда их видим, но они при нас неотступно.
– В пути они вас не беспокоили?
– Скопом не нападали, если ты об этом, но и не отставали. Разведчиков мы потеряли немерено, и если кто отстанет или отойдет в сторону, тоже прощай. Каждую ночь мы зажигали костры вкруговую: не любят они огня. Но в снег или дождь сухие дрова найти трудно, и холод такой… Костры, бывало сами по себе гасли. Наутро после такой ночи всегда находишь в лагере мертвецов, если они не найдут тебя первые. Вот и Торвинд, мой мальчик… – Тормунд замолчал и отвел глаза.
– Да… я знаю.
– Ничего ты не знаешь. Ты одного мертвеца убил, а Манс сотню. С мертвыми драться можно, но с их хозяевами, когда поднимается белый туман… как ты будешь драться с туманом, ворона? Тени, имеющие зубы… мороз такой, что дышать больно, как ножом колет грудь… Ничего ты не знаешь. Способен ли твой меч убить холод?
«Там видно будет», – подумал Джон. Сэм много разного вычитал в старых книгах. Длинный Коготь выкован в древней Валирии, закален в драконьем огне и напитан чарами. Драконова сталь прочнее, легче и острее обычной… Но мало ли что в книгах пишут, проверить это можно только в бою.
– Ты прав, – сказал Джон. – Ничего этого я не знаю – и не дайте боги узнать.
– На богов надеяться нечего. Видишь, тучи собираются, холодает, и Стена твоя перестала плакать. Скачи в лагерь, Торегг, поторопи их. Поднимай всех: больных, притворщиков, слабых, трусливых – поджигай их треклятые шалаши, если надо. Ворота надо закрыть, пока не стемнело. Всякий, кто останется за Стеной, пусть помолится, чтобы Иные зацапали его раньше, чем я. Ясно тебе?
– Ясно. – Торегг ударил каблуками коня и поскакал к лесу.
Тучи заволакивали небо, холод усиливался. У ворот толкались, спеша пройти, люди, волы и козы. «Это не просто нетерпение, – понял Джон, – это страх». Воины, копьеносицы, разбойники – все они боятся этого леса и обитающих там теней. Торопятся отгородиться от него Стеной до прихода ночи.
Одинокие снежинки закружились в воздухе, словно приглашая Джона на танец. Да, придется ему поплясать.
Одичалые шли к воротам – старики, дети и немощные еле тащились. Белое поле, сверкавшее утром на солнце, теперь стало черным. Деревянные колеса, копыта коней, коз и прочей скотины, полозья саней, сапоги и босые ступни Рогоногих превратили снег в грязное месиво, еще больше замедляющее движение.
– Больно узкие у вас ворота, – повторил Тормунд.
К вечеру, когда пошел снег, река одичалых обмелела до ручейка, и над лесом поднялись столбы дыма.
– Торегг сжигает мертвых, – пояснил Тормунд. – Тех, кто лег спать вчера и не проснулся сегодня. Таких всегда находят, на снегу либо в шалашах. Торегг знает что делать.
Дым уже едва сочился, когда Торегг показался из леса с дюжиной конных воинов, вооруженных копьями и мечами.
– Мой арьергард, – расплылся в щербатой улыбке Тормунд. – У вас, ворон, есть разведчики – чем мы хуже? Я оставил их в лагере на случай внезапной атаки.
– Лучшие твои люди?
– Это как посмотреть. Каждый из них убил по вороне.
Среди всадников шел один пеший, а рядом с ним трусил зверь – чудовищный вепрь, вдвое больше Призрака, в жесткой черной шерсти и с клыками в человеческую руку длиной. Такого кабана Джон видел впервые, а его предполагаемый хозяин сильно походил на него: плоский нос, тяжелый подбородок в густой щетине, близко сидящие глазки.
– Боррок, – плюнул Тормунд.
– Оборотень. – Джон не спрашивал, а утверждал: он понял это с первого взгляда.
Призрак, учуяв зверя, повернул голову, оскалился, вышел вперед.
– Нельзя! – крикнул Джон. – Ко мне!
– Волк и кабан… Ты лучше запри его на ночь, – посоветовал Тормунд, – а Борроку я велю запереть своего. Они последние. Насилу-то дождались. Снег, чую, зарядил на всю ночь – пора глянуть, что там у вас на той стороне большой льдины.
– Ступай, – сказал Джон, – я войду последним. Встретимся на пиру.
– Хар-р! Вот это приятная новость. – Тормунд направил коня к Тореггу и его людям, которые слезали с коней у ворот. Стюарды под надзором Боуэна Мурша закатили свои тачки в туннель – за Стеной остались только Джон со своими телохранителями и оборотень со своим чудищем, задержавшийся в десяти ярдах от них.
Запорошенный снегом вепрь копнул землю и опустил голову. Джону показалось, что он сейчас бросится; двое охранников взяли копья наперевес.
– Брат, – сказал Боррок.
– Поторопись, ворота вот-вот закроются.
– Запирайся хорошенько, ворона: они идут. – Одарив Джона жутчайшей улыбкой, Боррок зашагал вместе с вепрем к воротам.
– Ну вот и конец, – сказал Рори.
«Скорее начало», – подумал Джон.
Боуэн Мурш ждал его на той стороне с исписанной цифирью дощечкой.
– В ворота прошли три тысячи сто девятнадцать одичалых, – доложил он. – Шестьдесят заложников отправлены в Восточный Дозор и Сумеречную Башню; предварительно их покормили. Женщин Эдд Толлетт увез в Бочонок, остальные при нас.
– Ненадолго, – заверил Джон. – Через пару дней Тормунд уйдет со своими в Дубовый Щит, других тоже пристроим.
– Так точно, милорд. – Мурш, судя по его тону, охотно пристроил бы их по своему усмотрению.
Замок, в который вернулся Джон, сильно изменился по сравнению с утренним. Черный Замок на его памяти всегда был тихим, сумрачным местом, где сновали как призраки люди в черном, десятая часть прежнего гарнизона. Теперь в тех окнах, где никогда не было света, зажглись огни, дворы наполнились голосами, всюду пестрели шубы.
У старой Кремневой Казармы несколько взрослых мужчин… перекидывались снежками. Подумать только! Так играли когда-то Робб с Джоном, а после них Арья и Бран.
В бывшей оружейной Донала Нойе и в комнатах Джона было, однако, все так же темно и тихо. Не успел Джон снять плащ, в дверь заглянул Даннел и доложил, что пришел Клидас с посланием.
– Пусть войдет. – От уголька на жаровне Джон зажег вощеный фитиль, от него три свечи.
– Виноват, лорд-командующий, – сказал, моргая розовыми глазами, Клидас. – Вы, должно быть, устали, но я подумал, что вы захотите увидеть это незамедлительно.
– Правильно подумал.
«В Суровом Доме, с шестью кораблями, – говорилось в письме. – «Черный дрозд» пропал вместе с командой, два лиссенийских корабля выбросило на берег Скейна, «Коготь» дал течь. Здесь дела плохи, одичалые поедают умерших. В лесу упыри. Браавосские капитаны согласны взять только женщин и детей, ведуньи нас называют работорговцами. Попытка захватить «Ворону-буревестницу» отражена, шесть человек команды и много одичалых погибли. Осталось восемь воронов. В воде упыри. Шлите помощь сушей, на море шторм. Писано на «Когте» мейстером Хармуном». Внизу расчеркнулся Коттер Пайк.
– Дурные вести, милорд? – спросил Клидас.
– Весьма. – «В лесу и в воде упыри, из одиннадцати кораблей уцелело шесть». Джон хмуро свернул пергамент. Ночь собирается, и он начинает свою войну.
