Дейенерис

Чертог гудел от юнкайского смеха, юнкайских песен, юнкайских молитв. Танцоры кружились, музыканты производили странные звуки пузырями, пищалками и бубенчиками, певцы пели любовные баллады на непонятном языке Старого Гиса. Вина струились рекой – не та кислятина, что производят в заливе Работорговцев, а сладкие сорта из Бора и Кварта, сдобренные заморскими пряностями. Юнкайцы по приглашению короля Гиздара явились, чтобы подписать мир и посмотреть, как возродятся миэринские бойцовые ямы. Принимал их супруг Дейнерис в Великой Пирамиде.

Дени не могла понять, почему пьет с теми, с кого охотно кожу бы содрала.

Им подавали крокодила, поющего спрута, лакированных уток, верблюжатину, гусениц. Менее изысканным гурманам предлагались козлятина, ветчина и конина, а без собачатины, как известно, ни один гискарский пир не обходится. Повара Гиздара приготовили собак четырьмя разными способами. «Гискарцы едят все, что летает, плавает или ползает, кроме разве человека и дракона, – предупреждал Даарио. – Да и дракона бы съели, представься им такой случай». Овощи, фрукты и злаки тоже, конечно, имели место. Пахло шафраном, корицей, гвоздикой, перцем и прочими дорогими приправами.

Дени почти не притрагивалась к еде. Наконец-то мир, которого она так хотела, которого добивалась, ради которого стала женой Гиздара… И который почему-то очень походит на поражение.

«Это ненадолго, любовь моя, – убеждал Гиздар. – Юнкайцы со своими союзниками и наемниками скоро отправятся восвояси, и у нас будет все, чего мы желали: мир, торговля, вдоволь еды. В наш порт снова придут суда».

«Но их военные корабли останутся здесь, – отвечала Дени, – и они снова возьмут нас за горло, когда захотят. С моих стен видно открытый ими невольничий рынок!»

«Однако он помещается за нашими стенами, моя королева. Возобновление Юнкаем работорговли было одним из условий мира».

«У себя в городе, не у меня на глазах. – Загоны для рабов и помост, на котором их продавали, поставили у самого устья Скахазадхана. – Они смеются мне в лицо, давая понять, что я бессильна остановить их».

«Пусть себе тешатся. Когда они уйдут, там будут торговать фруктами».

«Когда же они уйдут? Ракхаро говорит, что на той стороне Скахазадхана видели дотракийских разведчиков, за которыми идет кхаласар. Они, конечно, пригонят юнкайцам пленных. – Дотракийцы куплей-продажей не занимаются, они лишь дарят и принимают дары. – И те покинут наш берег с тысячами новых рабов».

«Лишь бы покинули, – пожал плечами Гиздар. – Мы договорились, что Юнкай будет торговать рабами, а Миэрин нет. Потерпи еще немного, и все пройдет».

Вот она и сидит на пиру, окутанная малиновым токаром и черными мыслями. Говорит, лишь когда к ней обращаются, и думает о тех, кого продают и покупают под самыми ее стенами. Пусть ее благородный супруг сам произносит речи и смеется глупым юнкайским шуткам: это право и долг короля.

За столом говорили о завтрашних поединках. Барсена Черновласая выйдет против вепря с одним кинжалом, Храз и Пятнистый Кот тоже участвуют, а под конец Гогор-Великан сразится с Белакуо-Костоломом, и один из них умрет еще до заката. Ни у одной королевы нет чистых рук. Дени вспоминала Дорею, Кваро, Ероих и маленькую девочку, которую звали Хазеей. Если несколько человек умрут на арене, это лучше, чем тысячи у ворот. Такова цена мира, и Дени платит ее сознательно. Оглянешься назад – пропадешь.

Верховный командующий юнкайской армией, Юрхаз зо Юнзак, жил, не иначе, еще при Эйегоне Завоевателе. Морщинистый, скрюченный, беззубый – к столу его доставили два дюжих раба. Другие юнкайские лорды тоже так себе. Один коротышка, чуть ли не карлик, зато рабы у него длинные и худые, как жерди. Второй молод и красавец собой, но успел так напиться, что ни слова из его речей нельзя разобрать. Как умудрились подобные существа привести Дени к такому решению?

Командиры четырех вольных отрядов на службе у Юнкая – дело иное. Сынов Ветра представляет знатный пентошиец, известный как Принц-Оборванец, Длинные Копья – Гило Реган, похожий больше на сапожника, чем на солдата. Этот говорит односложно, зато Красная Борода, капитан Диких Котов, шумит за десятерых. Ревет, рыгает, пускает газы как громовержец, щиплет каждую подающую на стол девушку. Время от времени он сажает кого-то из них на колени, хватает за грудь и лапает между ног.

Младшие Сыновья тоже представлены – будь здесь Даарио, трапеза не обошлась бы без крови. Никакой мир не помог бы Бурому Бену Пламму уйти из Миэрина живым. Дени поклялась, что семи посланникам не причинят никакого вреда, но юнкайцы, не удовлетворившись этим, потребовали заложников. В обмен на трех юнкайских вельмож и четырех наемных капитанов Миэрин отправил в осадный лагерь сестру и двух кузенов Гиздара, кровного всадника Дени Чхого, адмирала Гролео, Героя из Безупречных и Даарио Нахариса.

«Девочек оставляю тебе, – сказал капитан, вручая Дени пояс с двумя обнаженными женщинами на рукоятках клинков. – Позаботься о них, не то, глядишь, напроказят с юнкайцами».

Лысого тоже нет. После своей коронации Гиздар первым делом сместил его с поста командира Бронзовых Бестий и заменил своим родичем, рыхлым Мархазом зо Лораком. Это только к лучшему. Зеленая Благодать говорит, что Лораки враждуют с Кандаками, а Лысый никогда не скрывал презрения к мужу Дени. Даарио же…

Даарио после ее свадьбы словно с цепи сорвался. Миром он недоволен, браком Дени – тем более, а разоблаченный обман дорнийцев привел его в бешенство. Когда принц Квентин к тому же сознался, что другие вестероссцы перешли в отряд Ворон-Буревестников по приказу Принца-Оборванца, Даарио чуть было не перебил их – мнимых дезертиров спасло лишь вмешательство Серого Червя с его Безупречными. Их заключили в подземном ярусе пирамиды, но ярость Даарио от этого не прошла.

Ее капитан не создан для мирного времени – в заложниках ему безопаснее. Он мог, чего доброго, зарубить Бурого Бена, посрамив тем Гиздара и нарушив соглашение, которого Дени добилась такой дорогой ценой. Даарио – живое воплощение войны, поэтому его нельзя пускать ни на свое ложе, ни в свое сердце. Он либо предаст ее, либо станет ее повелителем, и неизвестно еще, что страшнее.

Со столов наконец-то убрали – остатки, по настоянию королевы, раздадут бедным. Высокие бокалы наполнили янтарным ликером из Кварта и приступили к увеселениям.

Немыслимо высокие и чистые голоса кастратов, принадлежащих Юрхазу зо Лораку, запели что-то на языке Древней Империи.

– Поют как боги, верно, любимая? – сказал Гиздар.

– Да… Хотя они, возможно, предпочли бы остаться мужчинами.

Все артисты были рабами. Таково одно из условий мира: рабовладельцы могут приводить свое одушевленное имущество в Миэрин без страха, что его там освободят. Взамен Юнкай признаёт права и свободы бывших рабов, которых освободила Дени. Честная сделка, как заметил Гиздар, но у Дени от нее дурной вкус во рту. Она отпила вина, чтобы смыть его.

– Юрхаз, несомненно, подарит нам этих певцов, если ты того пожелаешь. Это еще прочнее скрепит подписанный нами мир.

«Этих кастратов оставит здесь, а дома сделает новых, – подумала Дени. – Мало ли на свете мальчишек».

Акробаты тоже не разогнали ее тоски, особенно когда составили живую девятиярусную пирамиду с голенькой девочкой на макушке. Не олицетворял ли этот ребенок саму королеву?

Позже Гиздар увел гостей на нижнюю террасу, чтобы жители Желтого Города полюбовались ночным Миэрином. Пока юнкайцы с чашами в руках прохаживались под лимонными деревьями и вьющимися цветами, Дени нежданно оказалась лицом к лицу с Беном Пламмом.

– Прелесть вашего величества не знает себе равных, – сказал он с низким поклоном. – Эти юнкайцы и в подметки вам не годятся. Хотел преподнести вам подарок, да цена неподъемная оказалась.

– Твои подарки мне не нужны.

– А если это голова старого недруга?

– Уж не твоя ли? Предатель.

– Зря вы так говорите. – Бен огорченно поскреб свои пегие бакенбарды. – Мы просто перешли на сторону победителя, как и раньше бывало. Ребята так решили, не я один.

– Значит, вы все меня предали – не пойму лишь, за что. Разве я вам недоплачивала?

– Дело не только в деньгах, ваше величество. Я это после первого боя понял. Обшаривал мертвецов и наткнулся на одного, которому руку по плечо отсекли топором. Весь в крови, и мухи его облепили, но колет на нем хороший, из доброй кожи с заклепками. Согнал я мух, снял его, смотрю – больно тяжелый. В подкладке золотишко было зашито, целое состояние – можно жить до конца дней, как лорд. А мертвецу-то что пользы? Валяется со своим сокровищем в грязи и кровище, и руку ему отрубили. Понимаете, в чем урок? Когда подыхаешь, золото с серебром становятся дешевле дерьма, которое из тебя напоследок лезет. Я вам уж говорил как-то: есть храбрые наемники и есть старые, но чтоб и старый и храбрый – нету таких. Мои ребята подыхать не хотят, и когда я сказал им, что драконов вы на Юнкай не пошлете, то…

«Вы сочли меня побежденной, – добавила мысленно Дени, – и мне нечего вам возразить».

– Понимаю… но ты сказал, что того золота тебе хватило бы до конца дней. Что ты с ним сделал?

– Я тогда молодой был, дурак, – засмеялся Бен. – Рассказал одному, другу вроде бы, тот – сержанту, ну соратнички из меня все и вытрясли. Нечего, сказал мне сержант, только растратишь все попусту на шлюх и прочую дрянь. Колет мне, правда, оставил. Наемникам верить нельзя, миледи, – завершил Бен и плюнул.

– Это я усвоила. Когда-нибудь еще спасибо тебе скажу за мудрый урок.

– Нет уж, не стоит благодарности. – Бен откланялся и ушел прочь.

Дени посмотрела на город. Между его стенами и морем стояли ровные ряды желтых юнкайских палаток. Рабы обвели их оборонительным рвом. Два железных легиона Нового Гиса, обученные и вооруженные на манер Безупречных, разместились на севере, за рекой, еще два – на востоке, перекрыв дорогу к Хизайскому перевалу. На юге мерцали костры вольных отрядов. Невольничий рынок, эта безобразная опухоль, торчал у самого моря; в темноте Дени не могла его видеть, но знала, что он там, и от этого ее гнев только усиливался.

– Сир Барристан, – позвала она, и белый рыцарь тотчас вышел из мрака. – Слышали?

– Кое-что. Наемникам нельзя верить, это он верно сказал.

«Королевам тоже».

– Есть ли среди Младших Сыновей человек, способный… низложить Бурого Бена?

– Как Даарио Нахарис низложил других капитанов Ворон-Буревестников? – смутился рыцарь. – Не знаю, ваше величество… может быть.

«Ты слишком честен для этого, старый воин».

– У юнкайцев есть еще три вольных отряда.

– Сброд, ваше величество, головорезы. И капитаны у них такие же предатели, как Бен Пламм.

– Я молода и мало что смыслю в таких вещах, но нам, думаю, такие и требуются. В свое время, как вы помните, я переманила к нам и Младших Сыновей, и Ворон-Буревестников.

– Если ваше величество желает перемолвиться с Гило Реганом или Принцем-Оборванцем, я провожу их в ваши покои.

– Не время – слишком много глаз и ушей. Даже если вы уведете их, не привлекая внимания, юнкайцы заметят, что их чересчур долго нет. Надо придумать другой способ… Не сегодня вечером, но вскоре.

– Да, ваше величество. Боюсь только, что плохо подхожу для такого дела. В Королевской Гавани этим занимались лорд Мизинец или Паук. Мы, старые рыцари, люди простые, только биться горазды. – Сир Барристан похлопал по рукояти меча.

– Пленные, – вспомнила Дени. – Вестероссцы, перебежавшие из Сынов Ветра вместе с тремя дорнийцами. Что, если их использовать?

– Не знаю, разумно ли это. Их заслали сюда как шпионов – они предадут ваше величество при первом удобном случае.

– Как шпионы они провалились: я не верила им с самого начала и не верю сейчас. – Дени, по правде сказать, уже разучилась доверять кому бы то ни было. – Среди них есть женщина, Мерис. Отправьте ее назад в знак моей… доброй воли. Если их капитан умный человек, он поймет.

– Женщина как раз хуже всех.

– Вот и хорошо. Не мешает также прощупать Длинные Копья и Диких Котов.

– Красная Борода, – нахмурился сир Барристан. – Не надо бы, ваше величество. Войну Девятигрошовых Королей вы, конечно, помнить не можете, но Красная Борода из того же теста. Чести в нем ни на грош, только жадность. Ему всего мало: золота, славы, крови.

– Таких людей вы знаете лучше, чем я, сир. – Бесчестного и жадного наемника перекупить легче всего, но Дени не хотелось поступать наперекор советам старого рыцаря. – Делайте, как считаете нужным, только не медлите. Я хочу быть готовой на случай, если Гиздаров мир рухнет, а к рабовладельцам у меня доверия нет. – «Как и к мужу». – Они обернутся против нас при первом же признаке нашей слабости.

– У юнкайцев свои заботы. Кровавый понос поразил толоссцев и перекинулся через реку в третий гискарский легион.

Сивая кобыла, о которой предупреждала Дени Куэйта. Она и о дорнийском принце говорила, о сыне солнца, и о ком-то еще…

– Я не могу полагаться на то, что мои враги перемрут сами собой. Освободите Крошку Мерис незамедлительно.

– Слушаюсь. Но, если ваше величество позволит, есть другой способ.

– Дорнийский? – вздохнула Дени. Титул принца Квентина обеспечил дорнийцам присутствие на пиру, хотя Резнак позаботился усадить их как можно дальше. Гиздар как будто не ревнив по натуре, но какому мужчине понравится, что рядом с его молодой женой маячит соперник. – Юноша довольно приятен и говорит хорошо, но…

– Дом Мартеллов, древний и благородный, больше века был верным другом дома Таргариенов. Я имел честь служить в гвардии вашего батюшки с двоюродным дедом принца. Принц Ливен был рыцарем без страха и упрека, и Квентин Мартелл той же крови.

– Приди он с теми пятьюдесятью тысячами, о которых толкует, все было бы иначе, но он явился с двумя рыцарями и документом. Пергамент – плохой щит, им мой народ от юнкайцев не заслонить. Будь у него, скажем, флот…

– Дорн не стяжал себе славы на море, ваше величество.

– Да, я знаю. – Дени еще не забыла историю Вестероса. Нимерия, высадившись на песчаных берегах Дорна, вышла за тогдашнего принца, сожгла все десять тысяч своих кораблей и больше в море не выходила. – Слишком он далек, этот Дорн – не бросать же мне было своих подданных ради Квентина. Не могли бы вы отправить его домой?

– Дорнийцы известны своим упрямством, ваше величество. Предки принца Квентина лет двести сражались с вашими – он без вас не уедет.

Значит, он так и умрет здесь. Разве что Дени в нем чего-то не разглядела.

– Он еще в пирамиде?

– Да. Пьет со своими рыцарями.

– Приведите его ко мне. Хочу познакомить его со своими детками.

– Слушаюсь, – помедлив немного, ответил сир Барристан.

Король шутил и смеялся с юнкайцами. Вряд ли он ее хватится, а служанки в случае чего скажут, что королева отлучилась по зову природы.

Сир Барристан ждал у лестницы вместе с принцем. По красному лицу Квентина Дени определила, что тот выпил лишнего, хотя и старается это скрыть. Если не считать пояса из медных солнц, одет он был просто. Понятно, за что его прозвали Лягухой, – не очень-то он красив.

– Спускаться придется долго, мой принц, – с улыбкой сказала Дени. – Вы уверены, что желаете этого?

– Если вашему величеству так угодно.

– Тогда идемте.

Впереди них спускались два Безупречных с факелами, позади шли двое Бронзовых Бестий – один в маске рыбы, другой ястреба.

Сир Барристан обеспечивал Дени охраной всегда, даже в ее собственной пирамиде, даже в ночь празднования мира. Маленькая процессия двигалась молча и трижды останавливалась для отдыха.

– У дракона три головы, – сказала Дени на последнем марше. – Пусть мой брак не лишает вас последней надежды – я ведь знаю, зачем вы приехали.

– Ради вас, – заверил Квентин с неуклюжей галантностью.

– Нет. Ради огня и крови.

Один из слонов затрубил в своем стойле. Снизу донесся ответный рев, и Дени ощутила внезапный жар.

– Драконы знают, когда она близко, – сказал встревоженному Квентину сир Барристан.

Каждое дитя узнаёт свою мать. «Когда моря высохнут и ветер унесет горы, как листья…»

– Они зовут меня. – Дени взяла Квентина за руку и повела к яме, где сидели двое ее драконов. – Не входите, – сказала она сиру Барристану, пока Безупречные открывали тяжелые железные двери. – Мне довольно защиты одного принца Квентина.

Драконы уставились на них пылающими глазами. Визерион, порвавший одну цепь и расплавивший остальные, висел на потолке ямы, как огромная летучая мышь, – из-под его когтей сыпалась кирпичная крошка. Рейегаль, еще прикованный, глодал бычью тушу. Кости от прежних трапез ушли глубоко в пол, где кирпич, как и на стенах, медленно превращался в пепел. Долго он не продержится; остается надеяться, что драконы не способны буравить ходы в толще земли и камня, как огненные черви Валирии.

Дорнийский принц побелел как молоко.

– Я… Я слышал, их трое?

– Дрогон улетел на охоту. – Дени решила, что остального Квентину знать не нужно. – Белого зовут Визерион, зеленого – Рейегаль. Я назвала их в честь моих братьев. – Ее голос отражался эхом от обугленных стен. Тонкий голосок – впору маленькой девочке, а не королеве-завоевательнице, счастливой в новом замужестве.

Рейегаль при звуке своего имени взревел, наполнив яму красно-желтым огнем, Визерион поддержал его золотисто-оранжевым всполохом и захлопал крыльями, взметнув тучу серого пепла. Порванные цепи дребезжали у него на ногах. Квентин Мартелл отскочил подальше от ямы.

Дени, не настолько жестокая, чтобы смеяться, участливо стиснула его руку.

– Меня они тоже пугают, стыдиться нечего. В темноте мои детки обозлились и одичали.

– Вы… Вы собираетесь летать на них?

– На ком-то одном. Свои сведения о драконах я почерпнула из рассказов брата и из книг, но говорят, что даже Эйегон Завоеватель никогда не садился на Мираксеса и Вхагара, а его сестры не смели подойти к Балериону Черному Ужасу. Драконы живут дольше людей, порой сотни лет; на Балерионе после смерти Эйегона летали другие, но у человека может быть только один дракон.

Визерион зашипел, пуская дым. Глубоко в его горле бурлил золотой огонь.

– Какие страшные.

– Они ведь драконы, Квентин… как и я. – Дени, привстав на цыпочки, поцеловала его в обе щеки.

– Во мне тоже есть кровь дракона, ваше величество, – сглотнув, сказал принц. – Мой род восходит к первой Дейенерис, сестре короля Эйегона Доброго и жене принца Дорнийского. Водные Сады он построил для нее.

– Водные Сады? – Дени, честно говоря, мало что знала о Дорне.

– Любимый дворец моего отца. Хотел бы я когда-нибудь показать его вам. Он весь из розового мрамора, и парк с прудами и фонтанами смотрит на море.

– Прелестное место, должно быть. – Дени уже жалела, что привела сюда Квентина. – Возвращайтесь туда: при моем дворе врагов у вас больше, чем вы полагаете. Вы одурачили Даарио, а он не из тех, кто забывает обиду.

– У меня есть рыцари, присягнувшие меня защищать.

– Двое рыцарей против пятисот Ворон-Буревестников. И моего лорда-мужа тоже остерегайтесь. С виду он приятен и мягок, но пусть внешность вас не обманывает. В распоряжении Гиздара, чья корона зависит непосредственно от моей, имеются самые опасные на свете бойцы. Кто-то наверняка согласится оказать хозяину услугу, убрав соперника…

– Принц Дорна, ваше величество, не бегает от рабов и наемников.

«Дурак ты после этого, принц-лягушка». Дени в последний раз взглянула на своих деток. Они кричали, пока королева с Квентином шли обратно, и выдыхаемый ими огонь отражался в кирпичных стенах. Оглянешься – пропадешь.

– Обратно на пир нас отнесут в креслах – сир Барристан должен распорядиться, – но подъем все-таки утомляет. – Железные двери с грохотом закрылись за ними. – Расскажите мне о той Дейенерис: я недостаточно хорошо знаю историю отцовского королевства, ведь у меня в детстве не было мейстеров. – «Только брат».

– Почту за удовольствие, ваше величество.

Далеко за полночь, когда разошлись последние гости, Дени удалилась к себе со своим мужем и повелителем. Он-то по крайней мере счастлив, хоть и пьян сильно.

– Я сдержал свое слово, – сказал он, пока Ирри и Чхику переодевали их на ночь. – Ты хотела мира, и вот он твой.

«А ты хотел крови, и скоро мне придется исполнить твое желание».

– Да. Спасибо тебе, – ответила Дени вслух.

Полный волнений день воспламенил Гиздара как нельзя более. Не успели служанки выйти, он сорвал с Дени ночные одежды и бросил ее на кровать. Она обвила его руками и предоставила делать все, что он хочет. Долго это не продлится: он слишком пьян.

Она оказалась права.

– Да пошлют нам боги сына в эту великую ночь, – прошептал он ей на ухо.

В голове у нее звучали слова Мирри Маз Дуур. «Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке. Когда высохнут моря и ветер унесет горы, как листья. Когда чрево твое вновь зачнет и ты родишь живое дитя. Тогда он вернется, но прежде не жди!» Смысл ясен: родить живое дитя для нее не легче, чем кхалу Дрого вернуться из мертвых. Есть, однако, тайны, которые она не может разделить даже с мужем. Пусть Гиздар зо Лорак надеется.

Скоро он уснул, а Дени все ворочалась и металась. Может, потрясти его, разбудить? Чтобы он поцеловал ее, обнял, взял снова? Незачем – после этого он снова заснет, бросив ее одну в темноте. Что-то сейчас поделывает Даарио? Бодрствует ли он, думает ли о ней? Любит ли он ее, ненавидит ли за то, что ушла к другому? Напрасно она допустила его на свое ложе. Он простой наемник и ей не пара… она знала это всегда и все же не устояла.

– Моя королева, – позвал чей-то тихий голос.

– Кто здесь? – вздрогнула Дени.

– Всего лишь я, Миссандея. – Маленькая служанка подошла ближе. – Ваша слуга слышала, как вы плачете.

– Я не плачу. С чего мне плакать? Я получила свой мир и своего короля, о большем королеве и мечтать не приходится. Тебе приснилось.

– Да, ваше величество. – Девочка поклонилась и хотела уйти, но Дени сказала:

– Побудь со мной. Мне так одиноко.

– С вами его величество, – заметила Миссандея.

– Его величество спит, а я не могу. Завтра мне предстоит выкупаться в крови – такова цена мира. Садись и рассказывай.

– О чем прикажете, ваше величество? – Девочка села на постель рядом с ней.

– О твоем родном Наате. О бабочках, о своих братьях. О том, что ты любила, что тебя забавляло. Напомни мне, что в мире еще осталось что-то хорошее.

Миссандея, приложив все старания, наконец убаюкала Дени. Королеве снился огонь и дым, и утро пришло слишком скоро.