Второй арабеск, очень медленно
Когда мы пришли на новое место, была уже ночь, и я ничего не видела. Путешествовать затемно не в привычках Майка, но путь на юг занял у нас больше времени, чем сказали разведчики. Отчасти это моя вина, я уже не такой хороший ходок, как была раньше, и Притти тоже еле плелась: в тот день у нее как раз началось.
– Живот болит, – стонала она.
– Еще чуть-чуть, – уговаривала я, надеясь, что это правда и мне не придется переходить от уговоров к угрозам. С Притти, когда ей нездоровилось, сладить было непросто, хотя при Майке она никогда не ныла. – Еще немножко, а завтра будет твоя церемония.
– И сладкое тоже?
– И сладкое.
Это помогало Притти тащиться по темным, заваленным щебнем улицам вместе со мной и еще шестью девочками за качающимся впереди фонарем. Ночь была холодна для июля. Мужчины рядом – хотя я, в отличие от Майка, пятнадцатилеток мужчинами не считаю – шли согнувшись под тяжкой ношей, периметр охраняли мужчины с оружием. Нам грозила опасность от других стай; перестрелки за территорию теперь затевались реже, чем в моей молодости, но очень уж заманчивую добычу мы собой представляли. Семь молодых женщин, из которых по меньшей мере две способны к деторождению, трое детей и я. Одичавшие собаки, которых полно в городах, тоже были опасны.
Их вой слышался все ближе, а Майк все так же вел нас с единственным фонарем через пятна лунного света. Оставив девочек на Бонни, я ускорила шаг и догнала его.
– Чего тебе? – спросил он, шагая с винтовкой наперевес. – Иди обратно к девчонкам.
– Я из-за них и пришла. Далеко нам еще?
– Возвращайся назад, няня.
– Я спрашиваю, потому что Притти нездорова. У нее началось.
Это отвлекло его от таящихся во мраке опасностей.
– Ты уверена?
– Да, – ответила я, хотя уверена не была.
Он улыбнулся, что случалось с ним редко. В качестве вожака он не худший вариант. Большой, сильный, неграмотный – все они такие, что вполне устраивает меня, – заботится о своих людях и крут с нами лишь постольку, поскольку того требует дисциплина. Гораздо лучше Лью, прежнего вожака. Иногда в нем даже милосердие проглядывает, вот как теперь.
– С ней все будет в порядке?
– Конечно. – Конфетку получить всегда хорошо.
– Сама-то как, няня? – еще того неожиданней спросил он.
– Нормально.
– Сколько тебе уже?
– Шестьдесят, – ответила я, убавив четыре года. У меня нет иллюзий насчет того, как поступит Майк, если я начну отставать, а ведь Бонни уже усвоила половину всего, что я знаю. Няня не няня – мешать стае кочевать в поисках пищи никому не позволено.
– Я у Притти буду первым, – заявил он.
– Она знает.
Ее мнение на этот счет его не интересовало. Притти, если она способна рожать, нужен полноценный мужчина – а как узнать, кто из наших полноценный, кто нет? Поэтому она, как Джуни и Лула до нее, будет ложиться со всеми по очереди. В предвкушении этого Притти – большая кокетка, даром что капризуля – вовсю встряхивает длинными белокурыми волосами и демонстрирует свои стройные ножки.
Собаки приближались, а Майк больше не обращал на меня внимания. Я остановилась и стала ждать, когда мои питомицы со мной поравняются.
На подходе к новому жилью луна скрылась и начало моросить. Следуя за мужчинами, мы прошли мимо высоких зданий – в городе их много, и разрушены они больше изнутри, чем снаружи. Потом железная дверь, ведущие вниз ступени, холод и сырость, потом коридор. Обороняться будет легко: жилье расположено под землей и почти не имеет окон. В женской комнате окошко было. Разведчики поставили около него нашу газовую печку, согрели помещение, постелили на полу одеяла. Джуни и Лула тут же уложили своих полусонных детишек, девушки тоже с ног падали. Я приготовила Притти горячее питье – только травы, никакой химии – и улеглась сама.
Утром я проснулась первая и вышла наверх пописать.
– Доброе утро, няня, – кивнул мне шестнадцатилетний Гай, часовой.
– И вам доброго утречка, сэр. – Гай усмехнулся. Он один из немногих хватал на лету те обрывки истории и литературы, которыми я делилась порой. Я даже читать его научила. – Где у нас нужник?
Он показал. Щурясь от яркого солнца, я повернула за угол и застыла как вкопанная.
Я знала это место. Никогда тут не бывала, но знала.
Три огромных здания вокруг большой, заросшей сорняками площади, в дальнем ее конце ведущая вниз лестница. За пятью высоченными арками одного из домов море битого стекла, на фасадах двух других сплошные балконы и статуи – слишком большие, чтобы унести их или разбить. Внутри еще видны остатки старинных ковров.
– Линкольн-центр, – сказала я вслух. Другой часовой, сидевший на ободе бывшего фонтана, меня не слышал, и обращалась я сейчас не к нему – к бабушке.
«Уборка Линкольн-центра была лучшей из моих работ, Сьюзен, – рассказывала она. Я слышала эту историю много раз, но мне не надоедало. – Я занималась этим в молодости, еще до того как в медицинское училище поступила. Две недели в августе и еще две в сентябре мы убирали Метрополитен-оперу перед началом сезона, задолго, само собой, до чумы».
Само собой… Бабушка уже тогда была очень старенькая, старше, чем я теперь, и жить ей оставалось недолго. Она торопилась всему меня научить на случай, если я окажусь бесплодной, как я и удостоверилась в скором времени. Стаям бесплодные женщины ни к чему, если только те не бойцы, а я бойцом не была.
«Мы спустили вниз все люстры Метрополитен – двадцать одну штуку, Сьюзен, подумай только! – и протерли каждую хрустальную капельку. Каждый второй год все красные ковры там меняли полностью – это стоило семьсот тысяч в долларах 1990-х. А каждые пять лет меняли все сиденья в Театре штата Нью-Йорк – так он назывался тогда, потом его переименовали, не помню как. Пять мойщиков окон работали там ежедневно. Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом. Сотни людей, смеясь и болтая, становились в очередь – послушать оперу или концерт, посмотреть балет или пьесу. Сколько я там пересмотрела всего, не поверишь».
Расплавленного золота больше нет. Ни электричества, ни спектаклей, ни зрителей. Все это исчезло еще до моего рождения, а теперь я старуха.
Когда я пришла обратно, Притти уже проснулась. Почтение к собственной особе переполняло ее голубые глазища.
– Это вправду Начало, няня!
– Поздравляю, – сказала я. – Сегодня мы проведем церемонию.
– Теперь я взрослая женщина, – гордо заявила она. Простенькое детское личико, худющие руки и ноги, впалый живот не округлился даже в этот знаменательный день. Ей тринадцать, наши девочки редко начинают так рано: Кара на год старше, а месячных еще и в помине нет.
– Да, Притти. Ты теперь женщина и можешь родить стае дитя.
– А вы все, бездетные, будете меня слушаться!
Младшие, Сейла и Тинни, надулись.
Бабушка учила меня не только медсестринскому делу, и читала я тоже много. Когда мир осознал, что вирус сделал 99 % женщин бесплодными, повсюду начались бунты, и книги стали гибнуть от пожаров, от сырости и от крыс, но некоторое количество все же уцелело.
Сколько еще в мире осталось людей? Кто знает… Перепись населения, радио и телевидение, правительство – ничего подобного давно уже нет. В этой части планеты существуют только общины и стаи. Общины живут за городом и занимаются сельским хозяйством. Я ни в одной из них не бывала, потому что родилась в стае – не в этой, в другой, захватившей мою мать и бабушку. Мы, живущие стаями, – охотники-собиратели в городских условиях. Охотимся на кроликов, на оленей и на собак, собираем консервы. Не совсем каменный век, но кое-как выживаем. Кое-кто поговаривает, будто в маленьких городках на севере и западе цивилизация в какой-то степени сохранилась, но Эндикотт, Итака, Бат для меня – неизведанные земли.
Скоро выяснилось, однако, что одна из чужих стай обитает совсем рядом с нами, в бывшем отеле на улице под названием «Сентрал-парк-саут». Майк взбеленился и наорал на разведчиков:
– Куда вы смотрели, спрашивается?!
Те повесили головы.
– Что нам, пропадать теперь из-за вас? Ладно, потом разберемся. Сейчас придется вести с ними переговоры.
Это поразило меня – не лучше ли просто уйти? Но Гай, который уже сменился и чистил свое оружие, объяснил мне:
– Тут большой лес, няня, дичи полно.
Майк и почти все мужчины, вооружившись до зубов, ушли договариваться с чужими, а мы с Бонни, Гаем и его другом Джемми отправились подыскивать место для церемонии.
Бонни, моя ученица, станет хорошей няней, когда я не смогу больше угнаться за стаей… а может, и не станет. Она сильная, смышленая и уже знает больше, чем полагает Майк. Умеет пользоваться докризисными лекарствами – их запас быстро тает, а секрет их изготовления потерян для нас, – и, что гораздо важнее, умеет собирать и заготавливать травы: черника от поноса, хвощ останавливает кровь, бузина от лихорадки, примула от сыпи. Умеет также вправить кость, извлечь пулю, очистить рану с помощью белых червей.
Нет в ней только тепла и веселой бодрости, которые помогают больным выздоравливать не хуже лекарств. Она точно каменная. Я ни разу не видела, как она улыбается; слова не вымолвит, пока не спросишь ее о чем-то, ни к чему интереса не проявляет, ни от чего не приходит в восторг. Бонни большая, нескладная и очень дурна собой – волосы как пакля и подбородка нет. До того как меня взяли в эту стаю, ей, видно, нелегко приходилось: груди и ляжки у нее в шрамах. Лью, скорее всего, велел бы пристрелить ее как бесплодную, но тут его самого убили в междоусобной стычке, а Майка я убедила отдать Бонни мне в ученицы. Это, помимо прочего, избавило ее от повинности спать со всеми подряд. Няни и их ученицы – единственные женщины, которые сами выбирают себе мужчин, но Бонни так ни разу никого и не выбрала.
Вот и теперь, когда мы с Гаем и Джемми обходили разрушенный Линкольн-центр, она слова не вымолвила. Рассказы бабушки помогали мне узнавать, где что было раньше. Прямо над нами высился Театр штата, где зрители в регулярно обновляемых креслах наслаждались балетом (там, где мы поселились, были, видимо, репетиционные залы). А в здании с пятью арками когда-то помещалась Метрополитен-опера. В зале не помню чьего имени выступали симфонические оркестры – музыканты все в черном, на женщинах длинные платья с блестками. В одном из соседних с оперой зданий располагался драматический театр Вивиан Бомон, в другом – библиотека, ныне сгоревшая и заросшая сорняками.
Под драматическим театром, за двумя запертыми дверьми, мы и нашли то, что искали (Гай сбил замки выстрелами, я зажгла свой фонарь). За первой дверью оказался бетонный пандус, вторая вела в отдельный маленький театр с восемью рядами кресел, стоящих полукругом. Этот зальчик пострадал только от времени и от крыс: ни мародеры, ни дождь, ни дикие собаки сюда не проникли.
Джемми с восторженным воплем ринулся к будке у задней стены. Второй вопль поведал нам, что он обнаружил какую-то исправную технику, и в будке немедленно загорелся свет.
– Джемми! – крикнула я. – Если будешь жечь свечи зазря, Майк тебя выпорет!
Он не ответил, и свет продолжал гореть.
– Джемми есть Джемми, – засмеялся Гай.
– Помоги мне подняться на сцену, – сказала я.
Он помог и залез туда сам. При свете стоящего у наших ног фонаря я рассматривала зал. Интересно, каким его видели актеры, музыканты, танцоры? Каково им было выступать перед публикой, жадно глядящей на них? Вести ее за собой?
«Сколько я пересмотрела всего, не поверишь».
В коридоре затопали сапоги и раздался голос:
– Няня, тащи свою задницу к девочкам! Притти ждет!
– Карл?
– Ну я.
– Не смей так со мной разговаривать, молодой человек. Вот пожалуюсь Майку, и окажешься в самом конце очереди на секс, если тебя вообще оттуда не выкинут.
– Извини, – донеслось из мрака.
– Веди девочек сюда, вот что. Проведем церемонию Начала прямо сейчас.
– Сейчас? Тут?
– Что тебе непонятно?
– Лады. А Майку не будешь жаловаться?
– Если все сделаешь быстро.
Карл умчался наверх, громко топая по бетону. Гай усмехнулся. Он тоже смотрел в зал, и я знала, что он, как и я, воображает себя артистом былых времен. Потом вдруг обхватил меня за талию и пустился в пляс.
Танцорка я никудышная, да и возраст не тот. Гай отпустил меня и стал танцевать один; он нипочем бы не сделал этого, будь здесь кто-то еще, кроме меня и его закадычного дружка Джемми, который так и возился со своей машинерией. Я с грустью смотрела, как красиво он исполняет тустеп, который у нас обычно пляшут на редких праздничных сборищах. Гаю никогда не подняться выше рядового бойца: для вожака он слишком мягок, а чтобы занять другое почетное место, нужно быть женщиной, способной рожать.
Бонни с деревянным лицом тоже понаблюдала за ним какое-то время и отвернулась.
Мы зажгли тринадцать свечей, по одной на каждый год Притти. Мужчины на церемонию не допускаются, даже если они совсем еще дети, как наши мальчики – годовалый Дэйви и восьмилетний Рик. Мать Рика, Эмма, умерла в прошлом году, родив мертвую девочку. Я, как ни старалась, не смогла их спасти; будь это еще при Лью, меня бы пристрелили на месте.
Две наши матери, Джуни и Лула с крошкой Джейден на руках, расположились в креслах. Девочка раскричалась, и Лула дала ей грудь. Бонни, как моя ученица, но при этом бесплодная, стояла за ними. Девочки, у которых еще не началось, сидели на полу с букетами диких цветов. Сейла, десяти лет, и Тини, девяти, смотрели с большим интересом. Выражения лица Кары, которой, судя по недавно появившимся грудкам, до Начала тоже оставалось недолго, я разгадать не могла.
Притти, уже не ребенок, но пока и не мать, восседала в центре круга на чем-то вроде трона – мы соорудили его, положив на кресло одеяло и застелив его полотенцами. Теперь они сильно выцвели, но некогда были солнечно-желтыми. Она сидела, раскинув обагренные новой кровью ляжки. Младшие девочки стали подходить одна за другой, чтобы возложить меж ее ног цветы.
– Да будут тебе посланы дети, – пропищала Тинни.
– Да будут тебе посланы дети, – завистливо произнесла Сейла.
– Да будут тебе… посланы… дети, – с трудом выдавила Кара. Она сморщилась, руки у нее дрожали.
– Что это с тобой? – удивилась Притти.
– Ты нездорова, Кара? – подалась вперед Бонни. – Где у тебя болит?
– Здорова! Оставьте меня в покое!
– Поди сюда, Кара, – сказала я тоном, которому все девочки и почти все ребята подчинялись беспрекословно. Я забочусь о них с тех самых пор, как они появились в стае, а Кара пришла к нам в четыре года. Послушалась она и теперь. Кара у нас добрая и работящая, не то что ленивица Притти, но очень уж впечатлительная. Смерть слишком печалит ее, радость и красота чересчур волнуют. Обыкновенный закат порой доводит ее до слез. – Не надо портить Притти церемонию, – тихо посоветовала я, и она взяла себя в руки.
После, когда обе матери, сдав Джейден младшим, увели Притти в сторонку, чтобы посвятить ее в тайны секса (едва ли в этом была нужда), я ушла с Карой за кулисы и велела ей сесть.
– Что это за место такое, няня?
– Здесь был театр. Что с тобой, Кара?
Она смотрела куда угодно, только не на меня, но я взяла ее за подбородок.
– Не хочу! – выпалила она тогда.
– Чего не хочешь?
– Ничего. Не хочу, чтобы у меня началось, не хочу церемонию, не хочу спать с Майком и остальными! И рожать не хочу!
– Многим поначалу бывает страшно. – Я вспомнила, как сама впервые легла с вожаком стаи, куда более грубым, чем, предположительно, Майк. Давненько это было. Потом я вошла во вкус и еще пару лет назад иногда занималась любовью с Бадди, пока его не загрыз дикий пес.
– Я не потому, что страшно. Не хочу, да и все.
– А чего бы тебе хотелось? – Я боялась, что она скажет «стать няней». У меня уже есть Бонни, да и не выйдет из Кары няни. Одно лишь усердие твердости и ума не заменит.
– Ничего.
– Ну как же так? – Женщина может быть только матерью, няней или бесплодной партнершей – а женщины для секса, если их вообще терпят, уважением в стае не пользуются. Последняя, Дэйзи, сбежала от нас, и мне даже думать не хочется, что с ней сталось. Кара все это знает.
– А вот так! – страдальчески выкрикнула она. Беда мне с этими девчонками – не желает она, видите ли. Женщины, как и мужчины, делают то, что должны. Оставив ее на ветхом бархатном стуле, я снова вернулась к Притти. Сегодня ее праздник, а вовсе не день Карин.
Бонни так и стояла около усыпанного цветами трона как неживая.
Майк вернулся с переговоров довольный, что бывало с ним редко. Другая стая, меньше нашей, совсем не рвалась воевать за свой лес – наоборот, предлагала обмен, совместные охоты и вылазки. Я и без слов понимала, что Майк надеется со временем объединить обе стаи и сделаться вожаком. Мужчины принесли от соседей дары, так надежно упакованные в пластик, что даже крысы их не попортили: подушки, одеяла, даже одежду. Каждая из девочек получила пушистый белый халат с вышивкой «Отель Сент-Реджис».
– Почему бы и нам не переехать в отель? – спросила Лула, примеряя свою обновку.
– Его трудно оборонять. – Карл посадил ее к себе на колени, Лула хихикнула. Карл ей всегда нравился, и она говорит, будто отец Джейден именно он. Глаза у малютки и правда ярко-голубые, как у Карла.
Пир в честь Притти состоялся в общей комнате, в подвалах бывшего Театра штата Нью-Йорк. Пол там был деревянный, по трем стенам тянулись какие-то непонятные поручни, в углу стояло разбитое пианино. Ребята выгребли оттуда груды битых зеркальных стекол, а Джуни постелила одеяла, на которых мы и расположились. Пир удался на славу. Кролика, подстреленного утром, зажарили с диким луком на костре у Театра Вивиан Бомон, а Эрик добыл консервированные бобы. Был еще салат из одуванчиков и сладкое, которого так жаждала Притти, а я приберегала с зимы: кленовый сок, перемешанный с орехами. Все наши фонари горели, придавая комнате романтический облик.
Майк смотрел на Притти в упор, она краснела и строила ему глазки, парни завистливо наблюдали за ними. Я им не особо сочувствовала: надо было лучше обращаться с Бонни, когда она была целиком в их власти.
Равнодушной к эротической атмосфере оставалась, однако, не только Бонни: Гай и Джемми посылали мне многозначительные взгляды.
– Чего вам? – спросила я наконец, подойдя к ним.
– Больно мне, няня, – пожаловался Джемми – громко, чтобы Майк слышал. Актер из него никудышный: глаза сияют, все мускулы напряжены – ну что у такого может болеть?
– Отведу-ка я Джемми в лазарет, – сказала я Майку, – вдруг что заразное.
Майк, поглощенный ужимками Притти, только кивнул.
Гай, прихватив фонарь, вышел за нами.
– Ну? – спросила я, отойдя подальше от мрачного, пропустившего пир часового.
– Мы хотим показать тебе кое-что. Пожалуйста, няня!
Стая растила Джемми с шести лет, после смерти матери. Он любознателен, но читать, не в пример Гаю, так и не выучился – и не потому, что питает чисто мужское презрение к этой «бабьей» науке: просто буквы, как он говорит, не даются ему и все время скачут перед глазами. Непонятно, но, видимо, правда: в остальном он парень смышленый. Как боец он плох, слишком хрупок, зато может починить любой механизм – технику понимает на инстинктивном уровне. Это Джемми сообразил, как заливать горючее в генераторы, которые нам иногда попадаются, и добывать электричество. Долго они не работают, да и подключать к ним практически нечего, но порой нам везет – пока горючее не иссякнет.
– Что, опять генератор? – спросила я.
– Бери выше, – сказал Джемми, а Гай загадочно добавил:
– Куда как выше.
Мы перешли через площадь к заднему входу Театра Бомон. Уже стемнело и моросил дождь, но мальчишки не обращали на это внимания. Маленький нижний театр выглядел странно при свете нашего одинокого фонаря.
– Лезь туда. – Джемми показал на будку, приделанную к стене. – Я тут приставил лесенку.
– Не полезу, – сказала я, но, конечно, полезла. Их волнение было заразительным и тревожащим. Бойцы стаи, по мнению Майка, не должны себя так вести: им полагается говорить мало и никому ничего не показывать.
В моем возрасте карабкаться по перекладинам не так просто, но я одолела подъем – Гай мне светил сверху, – и первым, что увидела наверху, была стопка книг.
– О-о!
– Это не главное, – весело заявил Гай.
– Дай-ка взглянуть!
– Совсем не главное, – подтвердил Джемми, взлетевший наверх, как белка.
– Где ты нашел книги? – не унималась я.
– Да прямо тут, – сказал Гай.
Будку наполнил шум очередного генератора, но книги интересовали меня куда больше.
– Не могу поверить, что он до сих пор работает, – сказал Джемми. – Повезло, что он уже подключен, а то я не знал бы, что с ним делать. Вот смотри!
В плоском ящике на столе загорелось окошко. После секундного изумления мне вспомнилось слово «телевизор». Телик. Бабушка и о них рассказывала, но до сих пор я не встречала ни одного действующего и в детстве путала телик с великом.
В ящике жили человечки.
Сначала на сцену вышла девушка, под которой ненадолго вспыхнула надпись:
ПА-ДЕ-ДЕ ИЗ «ЧЕТЫРЕХ ТЕМПЕРАМЕНТОВ»
МУЗЫКА ПАУЛЯ ХИНДЕМИТА
ХОРЕОГРАФ ДЖОРДЖ БАЛАНЧИН
На ней было обтягивающее трико, которое Майк никогда бы не разрешил носить своим женщинам: нельзя дразнить мужчин, стоящих в конце очереди на секс. На ногах – смешные, привязанные лентами розовые тапки с квадратным носком. Девушка выгнула руку над головой, привстав на носки этих тапок – и как только умудрилась? Зазвучала музыка, и девушка начала танцевать.
Я не сдержалась и ахнула.
На экране появился мужчина. Девушка то отдалялась от него, то приближалась. Когда она подошла совсем близко, он взял ее за талию, поднял над головой и понес. Она красиво держала ноги, пока была в воздухе. Как точно, как быстро они все делали! Как чудесно! Сила тяжести на них как будто не действовала. Девушка высоко подняла ногу, стоя на носке другой… я в жизни такого не видывала.
Длилось это недолго: телик снова погас.
– Прямо не верится, что ящик еще работает, – восторженно повторил Джемми. – Хочешь посмотреть про другое?
Гай молчал, и его лицо при свете фонаря казалось постаревшим, почти страдальческим.
– Что это вообще такое? – вымолвил он наконец. – Как называется?
– Балет, – ответила я.
Он подал мне книги, пять штук. «Жизель. Либретто» – значилось золотыми буквами на переплете верхней. Далее шли «Спутник балетомана», «Позы классического балета», «Танцы с мистером Б.» и совсем тоненькая «Расписание гастролей, 2016».
Гай весь дрожал.
– Другое длиннее, – сообщил Джемми, нечувствительный ко всему помимо своего чуда техники. – Суешь кружок вот сюда, в щель – видишь? Жалко, что из всех кругляшков работают только два.
На черном экране загорелась белая надпись ВИДЕОКЛАСС, и моим глазам предстала группа парней и девушек, стоящих у деревянных поручней перед зеркалами – не в нашей ли общей комнате? Заиграли на фортепиано, и женский голос сказал:
– Плие… раз-два-три-четыре. Не напрягай так руку, Мартина. Кэролайн, дыши в такт движениям.
На носки они пока не вставали, и невидимая женщина продолжала отдавать непонятные команды: батман-тендю, ронд-де-жамб-а-тер, пор-де-бра. Потом на носки поднялись только девушки, и последовали новые замечания:
– Хорхе, у тебя рука как дохлая курица – свободнее пальцы. Нет, Терри, не так, а вот как. – На экране появилась няня – моего возраста, даже старше, но намного стройнее. – Держим корпус… нет, Джон, слишком медленно… и раз, и раз… хорошо. Теперь арабеск-пенше… в такт дышите, легко…
Танцоры проделывали со своими телами нечто невероятное.
– Еще раз. Начнем с арабеска, Тимон.
Все как один, стоя на одной ноге, подняли другую, вытянутую, и округлили руки перед собой. Это было так красиво, что у меня защипало в глазах.
Экран снова погас, и Джемми сказал:
– Больше смотреть не будем, надо горючее поберечь.
Гай ни с того ни с сего хлопнулся передо мной на колени. Что я ему, Майк?
– Помоги, няня!
– Встань сейчас же, дурак.
– Помоги! Мне надо, чтобы Кара пришла сюда, а без тебя не получится.
Кара. Мне вспомнилось, как он на нее поглядывал, и я пришла в ужас.
– С Карой нельзя! У нее еще не начиналось, да хоть бы и началось – Майк тебя за это убьет!
– Я не для секса. – Гай встал, но решимости в нем ничуть не убавилось. – Хочу с ней потанцевать.
– Потанцевать?
– Вот так. – Он показал на пустой экран и старательно выговорил новое слово: – Как в балете.
Это даже Джемми шокировало.
– Ты же не умеешь, Гай!
– Могу научиться. И она тоже.
Я брякнула первое, что пришло в голову, и, конечно, сморозила глупость:
– Няня в телике говорит, что этому несколько лет учатся.
– Чтобы танцевать, как они, – да, конечно. Но мы с Карой можем освоить самое простое и станцевать перед стаей. Может, Майку понравится.
– Чтобы Майк позволил тебе лапать девочку еще до ее Начала? С ума сошел!
– Я хочу танцевать балет, – упрямился Гай, – а кроме нее, больше не с кем.
В этом он прав. Избалованная Притти ни за что не станет трудиться, как требует эта няня, Тинни и Сейла еще малы, у Лулы и Джуни по горло забот с детьми, Бонни слишком крупная и неуклюжая. Это было бы смешно, если бы не было так опасно.
– Выкинь балет из головы, не то Майку скажу. – Пригрозив ему, я слезла по приставной лесенке и одна, впотьмах, пошла к двери. Все пять книг я взяла с собой и ночь напролет читала их у себя в каморке под Театром Дэвида Коха (мне попалась на глаза табличка с новым названием) – целую свечку на них извела.
Через два дня вожак из Сент-Реджиса отдал Майку визит. С собой он взял только двух лейтенантов – столь рискованный шаг давал понять, что пришли они с миром, и нашим это понравилось. Трапезу устроили на террасе, где поменьше трещин, у мелкого пруда. На дне его лежало много мелких обломков и два огромных – раньше они, похоже, составляли чью-то лежащую фигуру. «Каждую осень у них было полно хлопот с листьями, которые падали в зеркальный пруд Вивиан Бомон», – вспомнился мне рассказ бабушки.
Мои девочки чуть свет развели костры и все утро готовили, но ели, конечно, отдельно: Майк не хотел показывать чужим, сколько у нас женщин и которые из них способны рожать. Но подавала еду мужчинам я и вскоре поняла, что Майк совершил большой промах.
Я поняла это, как только Кейтер, другой вожак, подал голос – нет, еще раньше. Я видела, как он разглядывает Майка и всех остальных, как примечает, где у нас поставлены часовые: глаза на его длинном умном лице так и шныряли туда-сюда. Речь у него была правильная; я могла прозакладывать свой сестринский саквояж, что читать мужчина умеет и прочел немало разного. Он говорил приятные вещи, не впадая в откровенную лесть, а наш Майк, будучи куда проще, этого не улавливал, хотя предательство обычно чуял издалека. Не догадывался, что Кейтер, у которого намного меньше людей и оружия, задумал подчинить себе нашу стаю. Плохо дело. Сейчас он ничего не будет предпринимать, но когда-нибудь попытается непременно.
Говорить это Майку было бесполезно, он бы и слушать не стал. Я ведь женщина, хоть и няня.
Когда все поели, Кейтер похвалил нашу еду, сказал, что принес подарок, и достал из мешка бутылку «Джека Дэниелса». Майк, конечно, про нее уже знал – мешок без осмотра не пропустили бы за периметр, – но общей радости это ничуть не убавило. Мужчины произносили тосты и шутили напропалую. Молодежь оттянулась по полной, но Майк и Кейтер лишь слегка пригубили из стаканов.
За выпивкой договорились о совместной охоте, намеченной на завтрашнее утро. Оба вожака тоже собирались принять в ней участие. Сент-реджисские рисковали больше, как более мелкая стая, а мы к тому же выставляли вдвое больше мужчин. Кейтер, давно уже базировавшийся на Манхэттене, предлагал показать Майку, где промышлять лучше, а где хуже и где расположены территории других стай.
– Плохо, что няни у нас нет, – сказал он потом. – Не хотите свою обменять? Может, у нее ученица есть на обмен?
– Нет, – вежливо, но кратко ответил Майк. Больше Кейтер об этом не заговаривал.
Я устала. Обслуживать шестнадцать мужчин, сидящих прямо на бетоне, – нелегкая задача для пожилой женщины. Когда небо окрасил закат, я перехватила взгляд Майка, и он кивком отпустил меня.
Девочки в женской комнате забросали меня вопросами:
– А какие они из себя? Они еще что-нибудь принесли? – Слишком тесно они обступали меня, слишком назойливо щебетали. – Устала небось, няня? Может, приляжешь?
Я распихала сборище пушистых халатов.
– Где Кара?
Она сидела одна в уголке. Я все поняла по ее раскрасневшемся щекам – а может, давно уже знала. С пира я могла уйти еще пару часов назад, но почему-то не уходила и тем снимала с себя вину – до поры до времени.
Моя мнимая невинность не продержалась и дня. Майк с девятью людьми ушел на охоту, оставив командовать своего подручного Джо. Тот отрядил меня и трех мужчин в ближайшую разрушенную аптеку – посмотреть, не осталось ли там чего. Оттуда, конечно, все уже выгребли; свой запас я пополняю в жилых домах, в разгромленных ванных, в тумбочках у кишащих червями кроватей. У большинства лекарств срок годности давным-давно вышел, но многие еще действуют, как ни странно, а скальпели, ножницы, марля и спиртовые салфетки времени не подвластны.
Вернулись мы во второй половине прекрасного июльского дня. Мужчины с винтовками на коленях сидели на солнышке, болтали и пересмеивались. Малыши барахтались на расстеленных одеялах под присмотром Лулы и Джуни, Притти расчесывала волосы на виду у парней. Секс для нее такая же родная среда, как деревья для белки – в отсутствие Майка можно пофлиртовать и с другими.
Я не стала спрашивать, где остальные девочки. Тинни и Сейла наверняка играют где-нибудь под охраной, Бонни толчет листья и кипятит кору. Потихоньку обойдя театр Бомон сзади, я спустилась в темный маленький театр. Дверь в него была заперта. Я постучалась, и Джемми вскоре открыл.
– Няня…
Я влепила ему пощечину и прошла дальше.
Они были на сцене и не слышали меня из-за музыки. То, что они делали, поглощало их целиком.
Гай первым заметил меня, и Кара, услышав его возглас, отцепилась от станка – я уже знала, что палка, за которую держатся ученики, называется так. Мальчишки притащили ее откуда-то и приделали не к стене, а к двум тяжелым металлическим столбикам. Генератор и телевизор тоже переместились на сцену – ухитрились же как-то, паршивцы. Музыка в телике прервалась, и старуха сказала:
– Нет, Алисия – правое плечо вниз.
Кара послушно опустила плечо. У Гая окаменело лицо, и он стал так похож на Майка, что я испугалась и еле выговорила:
– Что это вы тут делаете?
– Экзерсисы, – ответил Гай.
Экзерсисы… как те танцоры из ящика. Жалость во мне возобладала над гневом. Они выросли в скудном мире, не сознавая, насколько он скуден, и теперь думают, будто смогут что-нибудь изменить.
– Нельзя, дети. Если Майк узнает, что ты трогал девочку еще до Начала…
– Не трогал я ее!
– …он застрелит тебя на месте. Подумай своей головой!
Гай опустился на колени у края сцены, глядя на меня сверху вниз.
– Я должен, няня, а один я танцевать не могу. Балет – это женский мир.
Так сказал один знаменитый балетмейстер, о котором я узнала только из книг.
– Ты стащил мою книжку.
– Не стащил, а взял почитать. Там есть картинки… я должен, няня, и все тут.
– И я, – вставила Кара.
– Кара, пойдем сейчас же со мной.
– Нет.
Ее непослушание потрясло меня даже больше, чем их глупая затея самостоятельно выучиться балету.
– А ты? – напустилась я на Джемми. – Хочешь, чтобы тебя пристрелили из-за твоих дурацких железяк?
Он, явно задумавшись об этом впервые, посмотрел на Гая, затем на меня и потупился.
– Уходи, Джемми. Мы никому про тебя не скажем.
Он шмыгнул прочь, как заяц от собак, – одним дуралеем меньше.
– Если Майк узнает, что вы с ней оставались наедине…
– Мы не одни! – сказала Кара. – За нами присматривают!
– Кто, интересно? Если ты про Джемми…
– Я, – сказала Бонни, выйдя на сцену откуда-то сбоку.
Если Кара стала для меня шоком, то Бонни – настоящим землетрясением. Бонни, которая неукоснительно соблюдала правила и всегда недолюбливала Кару за ее красоту и чувствительность. Гай Бонни не подчиняется, но Кара – через меня – да.
– И ты это допустила?!
Бонни молчала, а лица ее в сумраке я не видела.
– Няня, мы должны. Не можем иначе, – опять сказал Гай.
– Еще как можете. Идем со мной, Кара.
– Нет! Не хочу быть как Притти! Не хочу, чтобы мужчины имели меня, пока у меня живот не распухнет! Так и умереть можно, Эмма ведь умерла. Не хочу и не буду! – Кара визжала в голос – Гай и тот напугался. При нас нарушалось первое правило стаи: подчиняться вожаку и всем, кто выше тебя, не смутьянничать и держать свои страхи при себе.
– Ты же слышала, что сказала та женщина в телевизоре, – заговорила я примирительно. – Нужны годы, чтобы стать балериной. Подумай, милая: годы.
– Мы знаем, – сказал Гай. – Мы ведь не дураки – понимаем, что до них нам как до неба, но кое-чему научиться можно.
– Вы что, умереть готовы ради этих своих уроков?
– Никто не умрет, если ты скажешь Джо, что учишь нас здесь читать. Все знают, что мы с Карой учимся у тебя грамоте.
– Нет. Слишком рискованно – не стоит оно того.
– Стоит, – сказала вдруг Бонни. – Бонни! – Посмотри сперва на их танец, няня.
– Да! – ухватился за это Гай. – Посмотри хоть разок! Знаешь, как красиво!
Кара с Гаем встали у палки, он включил телик.
– Батман-тендю, – сказала женщина, и они начали махать ногами вперед, вниз, в сторону и опять вниз. Не так высоко и чисто, как танцоры на экране, но, в общем, довольно грациозно. Я не ожидала от них такой гибкости, однако это ничего не меняло. После нескольких упражнений Гай выключил ящик.
– Надо все пройти, пока топливо не кончится в генераторе. Позже у них начинаются комбинированные движения!
«Пять мойщиков окон работали там ежедневно. Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом». Но рисковать ради золотой сказки жизнью?
– Нет, – сказала я.
Два дня спустя я упала в лесу – на старой карте он назывался «Центральный парк» – и ударилась коленом о камень.
– Ой! – Боль была очень сильной, но страх сильнее. Я стара; если отстану от других на очередном переходе, меня прикончат.
Бонни тут же подбежала ко мне.
– Что ты, няня?
Она подняла меня – сама я встать не могла. Обе мы – я сквозь слезы – испуганно смотрели на белую кость, торчащую из-под моей тонкой, как пергамент, кожи. Потом я лишилась чувств.
Наш лазарет под театром – всего лишь темный чулан. Лула сидела рядом и нянчила Джейден, мадонна с младенцем при свете одинокой чадящей свечи.
– Бабушка, – прошептала я, а может, это было другое слово. Все расплывалось, как будто я смотрела из-под воды.
– Няня? – Лула положила малышку, которая тут же подняла крик, и поднесла чашу к моим губам. – Попей вот, тебе надо спать.
Запах мяты и горечь под сладостью меда. Я уснула и проснулась в полном мраке, одна. К колену мне прибинтовали деревянную шину, боль слегка притупилась. Долго ли я здесь лежу?
Через несколько часов пришла Бонни, принесла завтрак, горячий чай. Ее деревянное лицо мне, как обычно, ничего не открыло.
– Насколько все плохо, Бонни? Смогу я ходить?
– Нельзя сказать, пока ты не встанешь на ноги.
– Майк вернулся?
– Нет еще. Выпей.
– А что это?
– Просто чай.
Мне не просто чай был нужен, а возможность ходить снова.
– Няня, слышишь меня?
Я села, заставив себя возвратиться издалека, – а может, это Притти была далеко. Нет… она сидела на корточках совсем рядом, только их было две, а потом стало три. Мне и одной-то Притти вполне бы хватило – видимо, девчонка оказалась плодовитой и рождает саму себя опять и опять.
– Я беременна! – с торжеством выкрикнула одна из них. – Слышишь?
– Не знаю, – сказала Бонни.
– От Майка, точно от Майка! Бонни, слышит она меня?
– Не знаю.
Я не слышала ее больше. Я была бабушкой и шла через Линкольн-центр, глядя, как льется жидкое золото из высоких арочных окон. Спускала вниз двадцать одну люстру и протирала каждую капельку. От их сияния мне жгло руку. Жар охватил Библиотеку Сценических искусств и спалил ее. Окна разбились, стекло пронзило меня. «Линкольну Керстайну это не понравится, – причитала бабушка. – Он вложил в этот центр целое состояние!» Я только смеялась, продолжая прибивать к полу красный ковер.
Когда я пришла в себя, то увидела рядом не Бонни, а Джо, которого оставили за главного на… уж не знаю, на сколько.
– Ты как, няня? – спросил он неловко.
Джо я знаю с того времени, как ему было десять. Он свирепый боец, предан стае и зорко охраняет ее от внешних врагов, но снисходителен к тому, что происходит внутри периметра.
– Наконец-то в голове прояснилось, – сказала я, но его волновала не моя голова.
– А ходить-то ты сможешь?
– Не знаю.
– Так давай разберись. – Он повернулся и вышел, а мою спину пронзила холодная игла.
Потом, запыхавшись, прибежала Джуни с Дэйви на руках.
– Никак полегчало, няня?
– Да. Пришли ко мне Бонни.
– Знать бы еще, где она. Хотела попросить у нее что-нибудь для Джейден, чтоб зубки резались легче, так ведь…
Я уперлась ладонью и попыталась встать. Частично это мне удалось.
– Давно я тут лежу, Джуни?
– С месяц будет, а то и больше.
Больше месяца мне давали сильные обезболивающие.
– Ступай, найди Бонни. Пусть придет.
– Ладно, только Джо говорит… то есть Тони…
Тони – один из тех, кто ушел на охоту с Майком и стаей Кейтера. Я присмотрелась и увидела, что Джуни напугана. Дэйви, тоже чувствуя это, крепко вцепился в мать.
– Майк погиб? – спросила я.
– Тони говорит – нет. Сам-то он убежал. На них из засады напали. Кейтер все врал, няня, стая у них большая, вот они и подкараулили наших. Майка хотят обменять на кого-то, а Джо говорит, что завтра утром мы уходим! Здесь теперь опасно. Ты ходить-то можешь?
– Вели Джемми сделать мне палку, вот такой вот длины. Сию же минуту.
– Так ты же велела Бонни найти…
– Нет, Джемми. Прямо сейчас.
Я оперлась на больную ногу, упала, убедилась, что лубок держит надежно, поднялась снова. Тут пришел Джемми с палкой. Опираясь на его плечо и на трость, я прошла по коридору без новых травм. Девочки лихорадочно укладывались, хотя уходили мы только на рассвете и пожитков у нас было не так уж много. Каждой полагалась своя котомка, а матери несли еще и детей. Карманы зимних курток набивали едой – сами куртки придется надеть на себя, жара не жара. Кухонную посуду утром завяжут в одеяла; ее потащит Рик, который до бойца еще не дорос, и еще кто-нибудь, кому велит Джо.
На улице уже проглянули первые звезды, но на западе громоздились тучи. В воздухе пахло дождем, деревья раскачивались. На фоне темно-синего неба чернела Опера. «Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом. Сотни людей, смеясь и болтая, становились в очередь – послушать оперу или концерт, посмотреть балет или пьесу».
Где-то залаяла собака, за ней другая. Их стая вышла охотиться.
– Отведи меня к ним, – сказала я Джемми.
Темно у театра Бомон, темно на пандусе. Джемми заклинил дверь камнем – если часовые начнут стрелять, я услышу. В маленьком зале тоже было темно, и ребята меня не видели.
Станок отодвинули на зады. Гай был бос и раздет до пояса, Кара, тоже босиком, в белом трико и чем-то прозрачном, дыра на дыре – где только она это выкопала? Играла музыка; не фортепиано, как в «видеоклассе», – оркестр из другой записи, из «Четырех темпераментов». Теперь я наконец поняла, что задумал Гай.
Выстраивая движения для себя и для Кары, он держал в уме музыку Пауля Хиндемита. Их танец совпадал с ней, сливался с ней, был ею. Благодаря тому что Гай так хорошо все спланировал, их с Карой неопытность не так бросалась в глаза. Я, начитавшись книг о балете, могла даже сказать, какие па они исполняют: бурре, па-де-ша, батман.
Да и какая разница, как они назывались – главным был танец. Они не прикасались друг к другу. Кара, на полупальцах, склонялась к Гаю с бесконечной тоской и нежностью, он тянулся к ней с той же тоской, но причина была не в ней и не в нем: оба тосковали по танцу, который вынуждены будут утратить, едва успев обрести. По красоте, которая могла бы принадлежать им, живи они в другом мире. Гай застыл в безупречном арабеске; фонарь обливал расплавленным золотом их фигуры, справляющие поминальный обряд по утраченной красоте.
Но больше всего меня поразила Бонни.
Она стояла у одной из кулис, но была не просто дуэньей. Я даже не подозревала, что наша дурнушка может так выглядеть: это был грозный ангел, несущий стражу у врат Эдема.
– Бонни, – прошептала я, но слышал меня один Джемми. Дверь позади распахнулась, и кто-то воскликнул:
– Что тут еще за хрень!
Майк.
Я обернулась. Борода в запекшейся крови, левая рука на перевязи. Он ринулся к сцене в сопровождении трех-четырех бойцов. Я, превозмогая боль, заковыляла за ними.
– Стой, стой! Не надо…
Майк остановился у самой сцены, где замерли Кара и Гай.
– Не надо! – закричала я. – Бонни была здесь все время, они ни на минуту не оставались наедине!
Кто-то из мужчин – я не узнала его со спины – высоко поднял фонарь, и я увидела то же, что и Майк: кровь на ляжках Кары, ярко-красную на белом трико. У нее началось.
Я схватила Майка за здоровую руку.
– Ни секунды не оставались! Он не трогал ее!
Джо пристрелил бы Гая прямо на сцене, Лью скорее всего убил бы обоих. Майк медлил, с глубочайшим отвращением глядя на голый торс Гая, на позу, в которой тот замер, на все, недоступное его пониманию. Потом проворчал, даже не заметив, видно, что я хромаю:
– Уведи отсюда девчонок.
Кто-то выстрелил в телевизор. Музыка прервалась.
Бонни вернулась в свое привычное состояние и не желала отвечать на мои вопросы.
– Что ты мне давала, в какой дозировке? И зачем, Бонни, зачем?
Молчание.
«Все это построил Линкольн Керстайн, – рассказывала мне бабушка. – На собственные деньги и деньги других инвесторов. Он не был ни танцором, ни музыкантом, ни хореографом, но балет жил благодаря ему».
Мы с Бонни сидели в лазарете, Кару отправили в женскую комнату. Где-то через неделю, когда кровотечение прекратится, она будет совокупляться с Майком, с Джо, с Карлом, со всеми по очереди. Ни слезы, ни крики ей не помогут.
Майк послал за мной пару часов спустя. Двое мужчин взяли меня под руки и притащили в комнату в конце коридора. Кроме поломанных, заржавевших машин, из которых когда-то получали еду и питье в обмен на монеты, там стоял диван с крысиными гнездами, шаткий стол и несколько стульев. Танцоры после занятий в классе отдыхали здесь с шоколадным батончиком или банкой газировки.
– Зачем, няня? – спросил Майк, когда его люди водрузили меня на самый надежный стул. Тот же вопрос, который я задавала Бонни. Моей задачей было выгородить ее.
– Они хотели потанцевать, Майк, вот и все. Они ни разу не оставались одни и…
– Ты этого знать не можешь. Ты все это время лежала без сознания. – Глаз и бороду ему успели промыть.
– Верно, но если Бонни говорит, что постоянно была с ними, – значит, так и есть. Она ни за что бы меня не ослушалась. Я разрешила Каре и Гаю потанцевать, а ей наказала оставаться при них неотлучно…
– Ты разрешила?
– Ну да. Ты же знаешь Бонни – похожа она на человека, который интересуется танцами?
Майк нахмурился – задумался, видимо, можно ли назвать женщину человеком.
– Так это ты, няня? Не Бонни?
– Нет, не она. Из нее выйдет хорошая няня, Майк. Лекарства она уже делает не хуже меня и все остальное тоже.
Оторвав наконец взгляд от моего забинтованного колена, он посмотрел мне в глаза и спросил:
– Застрелить тебя или так оставить? Скажи сама.
Застрелить было бы милосерднее, но я сказала:
– Оставить.
Он только плечами пожал. Запасная няня у него была, Кара осталась нетронутой – теперь можно и о войне подумать.
– А что Гай? – осмелилась спросить я.
Майк, не ответив, сказал мужчинам:
– Отведите ее, куда она скажет, а новую няню – ко мне.
Они впихнули меня в театр Бомон и ушли. Я нашарила в кармане свечу и спички. Держась одной рукой за стену, со свечкой и палкой в другой я кое-как спустилась к двери в маленький зал и уже ползком добралась до сцены.
Пять моих книг лежали в углу аккуратной стопкой. Гай штудировал их ночами, пока я лежала без сознания, а Кара в женской комнате усердно шевелила пальцами ног, мечтая о настоящих пуантах. Открыв «Жизель», я нашла фотографию балерины в длинной прозрачной юбке; вскинутая партнером высоко в воздух, она выгнулась безупречной дугой. Хорошо перед смертью посмотреть на что-то красивое. Я достала из кармана пакетик с листьями аконита. Он действует довольно быстро и не так болезненно, как многие яды.
Сзади донесся стон.
Его избили в кровь и приковали к бетонной колонне за сценой. Гай тяжело дышал и, видимо, сильно мучился, но переломов я не нашла: Майк не хотел для него быстрой смерти. Гай должен был умереть с голоду или пасть от рук бойцов Кейтера, когда те явятся сюда в надежде заполучить наших женщин.
– Гай?
Он опять застонал. Ключа от его кандалов нигде не было. Я села рядом, держа «Жизель» и пакетик аконита, которого было слишком мало для нас двоих, – и вскоре уснула. Я стара, колено у меня сломано, и я провалялась без памяти целый месяц, пока Гай и Кара заново изобретали балет.
– Няня! Няня! – звал кто-то. – Сьюзен!
Свечка моя погасла, но закулисную комнату освещали сразу два фонаря. Я увидела Бонни и Кару в мужской одежде, с автоматами в руках и котомками за плечами. Кара выглядела как бабочка, к которой прицепили мачете. Гай при свете открыл глаза; глядя на него, она вскрикнула, и ствол ее автомата заколебался.
– А ну, без истерик! – рявкнула Бонни, ну точно как я. – Няня, ты можешь…
– Нет, – ответила я.
Бонни, не споря, опустилась на колени и провела руками по телу Гая.
– Я уже проверяла, – сказала я. – У него ничего не сломано.
– Стало быть, идти сможет. Оттащи няню обратно на сцену, Кара, а ты, Гай, отклонись от столба подальше.
Он послушался, снова закрыв распухшие глаза-щелки. Я со сцены услышала громкий выстрел: Бонни перешибла цепь надвое – не из автомата, из чего-то другого. Потом они вышли к нам. Гай опирался на Бонни, волоча обрывки цепи от ножных кандалов. Я ухватила за коленку свою ученицу.
– Бонни, как?
– В похлебке. Подавали мы с Карой.
– Они мертвы?
– Некоторые, возможно. Не знаю.
– Что ты использовала? Лаконос, цикуту, клопогон?
– Семена небесника.
– Девочкам мы этого не давали, – поспешила добавить Кара. – А мужикам так и надо! Не стану я с ними спать!
– Твое дело – танец, – произнесла Бонни.
Я так и ахнула. Кара хотела танцевать, и Гай хотел, но решила все Бонни.
– Куда вы теперь? – спросила я.
– На север, за город. Будет дождь – авось смоет следы, пока мужики не очухались.
– Постарайтесь обыскать фермерскую общину. А еще лучше города под названием Итака, Эндикотт или Бат. Не уверена, что они существуют, но все может быть. Взяли вы карту, которую я нашла? И мой мешок с лекарствами?
– Да. Есть у тебя?
– Да. Есть.
– Ну, нам пора, няня. Джемми тоже с нами идет.
Джемми… может, им повезет найти другой генератор. Бонни извлекла из разбитого телевизора два кружочка – «Четыре темперамента» и «Видеокласс». Кара помогла Гаю надеть теплую куртку, сапоги, дождевик. Он пошатывался, но стоял на ногах, упираясь в пол винтовкой, тоже принесенной Карой. Кара взглянула на меня, и губы у нее задрожали.
– Прекрати, – сказала я самым жестким няниным тоном. Кара обиделась, но Бонни меня поняла.
– Прощай, няня, – сказала она без лишних сантиментов и направила своих подопечных к выходу.
Я дождалась, когда затихнут их шаги и хлопнет входная дверь. Дала им еще немного времени, чтобы выйти из лагеря, и поползла следом. Дождь уже шел – теплый, летний. Костры на площади шипели и гасли, возле них распростерлись тела мужчин. Чуть дальше должны лежать часовые, взявшие ужин с собой на посты.
Двое были уже мертвы. Все остальные, включая Майка, еще могли оправиться, но семена небесника – достаточно коварная дрянь. Все зависит от того, как их сушили, размалывали, как делали из них экстракт и хранили. Бонни многому научилась, но я все-таки знаю больше. Я собрала все оружие в кучу, прикрыла дождевиком, облачилась в накидку сама и села рядом, держа наготове заряженный автомат.
Возможны варианты. Если стая Кейтера покажется в скором времени, самым милосердным будет пристрелить Майка и остальных, не дав им очнуться. Кейтер заберет себе девочек, но им у него будет не хуже и не лучше, чем в нашей стае. Женщины, которые способны рожать, ценятся высоко.
Если Майк и другие оживут, когда Бонни со своими спутниками будет достаточно далеко, я проглочу свой аконит и предоставлю им драться с Кейтером сколько влезет.
Но… если у них будет рвота, полный паралич не наступит. Вдруг Бонни в чем-то ошиблась и стая очнется быстрее, чем было задумано? Тогда я поступлю так, как нужно.
«Мы спустили вниз все люстры Метрополитен – двадцать одну штуку, Сьюзен, подумай только! – и протерли каждую хрустальную капельку. Каждый второй год все красные ковры там меняли полностью – это стоило семьсот тысяч долларов. А каждые пять лет меняли сиденья. Пять мойщиков окон работали там ежедневно. Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом. Сотни людей, смеясь и болтая, становились в очередь – послушать оперу или концерт, посмотреть балет или пьесу. Сколько я там пересмотрела всего, не поверишь».
Да, это трудно представить. Как и то, что будет с Гаем, с Карой и с их балетом. Разве могла я поверить, например, что Бонни подпадет под чары далекого прошлого, восставшего из руин, как танцор в арабеске? Может быть, эта страстная любовь жила в ней всегда и недоставало только ее предмета?
Бывают разные страсти и разные зрелища. Я держала автомат под плащом, слушала, как лупит по Линкольн-центру дождь, и ждала.
Диана Роулэнд
Вся ярость ада не сравнится с яростью женщины, чей город был отвергнут…
Диана Роулэнд работала барменом, была сдающей карты в блэкджеке, распорядителем в казино, патрульным полицейским, детективом, специалистом по компьютерной криминалистике, следователем-криминалистом и ассистентом в морге. Она получила приз за отличную стрельбу во время учебы в полицейской академии. Роулэнд также заслужила черный пояс в хапкидо и работала со множеством трупов в разной степени разложения. Выпускница писательских курсов Кларион Уэст, она написала такие романы, как «Mark of the Demon», «Blood of the Demon», «Secrets of the Demon», «Sins of the Demon» и «My Life as a White Trash Zombie». Ее последние книги – «Touch of the Demon» и «Even White Trash Zombies Get the Blues». Она с давних пор живет южнее линии Мэйсона-Диксона и глубоко благодарна за существование кондиционеров воздуха.