Глава пятая
Оне валандаются по стране, нахальные и наглые, сами себя зла истребителями, оборотней уничтожителями и упырей отравителями именующие, выманивают у легковерных плату, а приработав так, двигаются дале, дабы в ближайшем городе таковое жульничество вновь свершить. Легче всего проникают оне в хаты честного, простого и не отдающего себе в том отчета хозяина, коий все злоключения и злосчастия запросто приписывает чарам, противуестественным творениям и мерзопакостным чудовищам, действиям облачников альбо злых духов. Заместо того чтобы богам молиться, в храм богатое подношение занести, простак сей грязному ведьмаку готов шелонг последний отдать, веря, что ведьмак, этот выродок безбожный, сумеет долю его улучшить и несчастья отвратить.
Аноним
Монструм, или Ведьмака описание
Не имею ничего против ведьмаков. Пусть их охотятся на вампиров. Платили бы только подати.
Родовид III Смелый, король Редании
Жаждешь справедливости – найми ведьмака.
Граффити на стене Кафедры
Права Оксенфуртского университета
– Ты что-то сказал?
Мальчик шмыгнул носом и сдвинул со лба слишком большую для него бархатную шапочку с фазаньим пером, лихо свисающим сбоку.
– Ты рыцарь? – снова повторил он, глядя на Геральта голубыми, как синька, глазами.
– Нет, – ответил ведьмак, удивленный тем, что ему вообще хочется отвечать. – Не рыцарь.
– Но у тебя меч! Мой папка – рыцарь короля Фольтеста. У него тоже есть меч. Побольше твоего.
Геральт оперся локтями о релинг и сплюнул в воду, пенящуюся за кормой барки.
– Ты носишь на спине, – не отставал малец. Шапочка снова сползла ему на глаза.
– Что?
– Ну, меч. На спине. Почему у тебя на спине меч?
– Потому что весло сперли.
Мальчишка раскрыл рот, дав возможность всем налюбоваться роскошными дырками на месте выпавших молочных зубов.
– Отойди от борта, – сказал ведьмак. – И закрой рот, не то муха влетит.
Мальчик раскрыл рот еще шире.
– Седой, а глупый, – буркнула мать мальчика, богато одетая матрона, оттаскивая малыша за бобровый воротник плаща. – Иди сюда, Эверетт! Сколько раз можно повторять – не якшайся с простолюдинами.
Геральт вздохнул, глядя, как из утреннего тумана выплывают очертания островов и кустарников. Барка, неуклюжая, как черепаха, тащилась в свойственном ей, то есть – черепашьем, темпе, продиктованном ленивым течением Дельты. Пассажиры, в основном купцы и кметы, дремали на своем багаже. Ведьмак снова развернул свиток и углубился в письмо Цири.
…я сплю в Большой зале, которая называется «спальня», а кровать у меня, понимаешь, ужасненько Большая. Я сплю со Средними Девочками, нас тут двенадцать, но я больше всего дружу с Эурнэйд, Катье и Иолей Второй. Сегодня, например, Ела Суп, а хуже всего, что иногда надо Поститься и вставать рано-рано, на самом раннем Рассвете. Раньше, чем в Каэр Морхене. Остальное напишу завтра, потому как сейчас у нас будут Моления. В Каэр Морхене никто никогда не молился, интересно, чего это тут надо? Наверно, потому что это Храм.
Геральт, мать Нэннеке прочитала и велела не писать Глупостей и чтобы еще и без ошибок. И чему учусь, и что чувствую себя хорошо, и что здорова. Геральт, я чувствую себя хорошо, и я здорова, только, понимаешь, Есть хочу, но скоро Обед. И еще мать Нэннеке велела написать, что Молитва еще никому не навредила, ни мне, ни тебе, это уж Точно.
Геральт, у меня снова есть свободное время, поэтому напишу, что учу. Читать и писать правильные Руны. Историю. Природу. Поэзию и Прозу. Правильно разговаривать на всеобщем Языке и на Старшей Речи. Я лучше всех по Старшей Речи, умею даже писать Старшие Руны. Я напишу тебе что-нибудь, сам увидишь. Elaine blath Feainnewedd, что значит «Прекрасный Цветочек, дитя Солнца». Теперь видишь, что умею. И еще…
Ну вот, теперь снова могу писать, потому что нашла новое перо, а то старое сломалось. Мать Нэннеке прочитала и похвалила меня, что правильно. И велела написать, что я послушная и чтобы ты не волновался. Не волнуйся, Геральт.
У меня снова есть время, так пишу, что случилось. Когда мы кормили индюшей, я и Иоля, и Катье, то Один Большой Индюш ка-а-ак нападет на нас, шея у него краснющая, и был он Ужасненько Страшный. Сначала напал на Иолю, а потом хотел напасть на меня, но я не испугалась, потому что он был все равно меньше и не такой быстрый, как Маятник. Я сделала финт и пируэт и хлестнула его два раза прутом, так что Он сбежал. Мать Нэннеке не позволяет мне тут носить Мой Меч, жаль, а то я бы тому Индюшу показала, чему научилась в Каэр Морхене. Я уже знаю, что правильно Старшими Рунами надо писать Caer a’Muirehen, что значит Крепость Старого Моря. Или Замок. Верно, потому там везде Ракушки и Улитки, а также Рыбы, оттиснутые на камнях. А «Цинтра» правильно пишется Xin’trea. А мое имя происходит от Zireael, потому что это значит «Ласточка», а это значит, что…
– Читаете?
– Читаю. – Он поднял голову. – А что? Случилось что-то? Кто-то что-то заметил?
– Да нет, ничего, – ответил шкипер, вытирая руки о кожаный кафтан. – На воде покой. Но ведь туман, мы уже близко от Журавлиной Кущи.
– Знаю. Шестой раз плыву туда, Гладыш, да пять раз – обратно. Успел познакомиться с трассой. Глаза открыты, не бойся.
Шкипер кивнул, отошел к носу, перешагивая через громоздящиеся всюду тюки и кули пассажиров. Сбившиеся в середине палубы лошади фыркали и били подковами о доски палубы. Барка, пропахивая носом поля кувшинок, шла по фарватеру в плотном тумане, разводя на стороны заросли. Геральт снова взялся за письмо.
…у меня эльфовское имя. Но я же не эльфка. Геральт, тут у нас тоже говорят о «белках». Иногда даже солдаты приезжают и выпытывают и говорят, что раненых эльфов нельзя лечить. Я ни словечка не пискнула о том, что было весной, не бойся. И о том, чтобы тренироваться, тоже Помню, не думай. Хожу в парк и тренируюсь, когда есть время. Но не всегда, потому что надо на кухне работать и в Саду, как всем девочкам. Да и учебы тоже Ужасненько много. Но это ничего, буду учиться. Ты ведь тоже учился в Храме, мне об этом сказала мать Нэннеке. И еще сказала, что Мечом размахивать может каждый Дурак. Для этого Ума не надо, а ведьмачка должна быть умной.
Геральт, ты обещал приехать. Приезжай.
Твоя Цири
PS. Приезжай, приезжай же.
PS2. Мать Нэннеке велела написать тебе в конце.
Хвала Великой Мелитэле, да будет с тобой вечно ее благословение. И чтобы с тобой ничего не случилось.
Цири
«Поехал бы я в Элландер, – подумал он, пряча письмо. – Но это опасно. Могу навести их на след… Да и с письмами тоже пора кончать. Нэннеке пользуется жреческой почтой. Однако… Нет, черт побери, слишком рискованно».
– Хм… Хм…
– Что там еще, Гладыш? Журавлиную Кущу уже прошли.
– И хвала богам, без приключениев, – вздохнул шкипер. – Да, милсдарь Геральт, снова, похоже, спокойный будет рейс. Туман вот-вот подымется, а как солнце выглянет, тут и страхам конец. Чудище при солнце не вынырнет.
– Буду только рад.
– Я думаю, – криво усмехнулся Гладыш. – Компания платит вам за рейс. Случись чего аль нет – мошна пополняется. Верно?
– Будто не знаешь? Неужто завидки берут? Мол, зарабатываю, опершись о борт и любуясь чайками? А тебе за что платят? За то же самое. За то, что валандаешься по палубе. Ежели все идет гладко, так тебе делать нечего, шмонаешься от носа до кормы, лыбишься пассажиркам или пробуешь расколоть купцов на стакашек. Меня тоже наняли, чтобы был на палубе. На всякий случай. Безопасная переправа, потому что ведьмак в охране. Расходы на ведьмака включены в стоимость провоза, так?
– Оно, конечно, правда, – вздохнул шкипер. – Компания не внакладе. Я-то их хорошо знаю. Плаваю по Дельте пятый год, от Пены до Новиграда, от Новиграда до Пены. Ну, за дело, милсдарь ведьмак. Вы опирайтесь о борт, я пойду пройдусь до кормы.
Туман немного поредел. Геральт вынул из сумки второе письмо, которое недавно доставил странный посланец. Читал он это письмо уже раз тридцать. От письма шел аромат сирени и крыжовника.
Дорогой друг…
Ведьмак тихо выругался, глядя на четкие, ровные, угловатые, вычерченные энергичным движением пера руны, однозначно отражающие настроение автора. Геральту – уже в тридцать первый раз – непреодолимо захотелось укусить себя со злости в зад. Когда месяц назад он писал чародейке, то две ночи кряду размышлял, как начать письмо. Наконец остановился на «Дорогой подруге». И теперь получил свое.
Дорогой друг, меня чудовищно обрадовало твое нежданное письмо, полученное всего лишь через неполных три года после нашей последней встречи. Радость моя была тем безмернее, что на каждом углу трепачи гудели о твоей неожиданной и бравурной смерти. Ты правильно поступил, решив опровергнуть сплетни, хорошо также, что сделал это так скоро. Из твоего письма следует, что ты вел жизнь спокойную, размеренную, роскошно нудную и лишенную каких бы то ни было событий. В нынешние времена такая жизнь – недопустимый шик, дорогой друг, и я рада, что тебе это удалось.
Меня тронула твоя неожиданная забота о моем здоровье, которую ты, дорогой друг, соизволил проявить. Спешу известить, что я действительно чувствую себя уже хорошо, период недомогания позади, я разделалась с хлопотами, описанием которых не хочу тебя утруждать.
Меня сильно волнует и беспокоит, что подарок, нежданно-негаданно полученный от Судьбы, доставляет тебе столько хлопот. Ты абсолютно прав, предположив, что здесь необходима профессиональная помощь. Хотя описание трудностей, с которыми ты столкнулся, выглядит довольно загадочно, что вполне понятно, тем не менее я убеждена, что знаю источник проблемы. И согласна с тем, что совершенно необходимо вмешательство еще одной чародейки. Я горжусь тем, что оказалась именно второй из тех, к которым ты обращаешься. И чем же я заслужила столь высокое положение в списке?
Будь спокоен, дорогой друг, а если ты уже собрался обратиться за помощью к другим чародейкам, не делай этого, ибо нет нужды. Я отправлюсь незамедлительно, еду прямо к тому месту, которое ты указал несколько туманно, но для меня понятно. Естественно, я отправлюсь тайно и с соблюдением всех предосторожностей. На месте сориентируюсь в сути вопроса и сделаю все, что в моих силах, чтобы усмирить вышедший из берегов источник. Ты понимаешь, о чем я. При этом постараюсь оказаться не хуже иных дам, к которым ты уже обращался, обращаешься либо намерен был обратиться с «покорными просьбами». Как-никак я ведь твоя дорогая подруга. Мне слишком дорога твоя дорогая дружба, чтобы я решилась подвести тебя, дорогой друг. Ибо это может дорого обойтись всем нам.
Если в течение ближайших нескольких лет ты пожелаешь написать мне, не колеблись ни минуты. Письмам твоим я неизменно рада.
Твоя дорогая подруга Йеннифэр
Письмо пахло сиренью и крыжовником.
Геральт чертыхнулся.
Из задумчивости его вырвало неожиданное движение на палубе и покачивание барки, говорящее о смене курса. Часть пассажиров облепила правый борт. Шкипер Гладыш выкрикивал с носа команды, барка медленно и неохотно сходила с фарватера, уступая дорогу двум выплывающим из тумана судам. Ведьмак взглянул на них с интересом.
Первым шел большой, не меньше семидесяти сажен, трехмачтовый галеас, над которым развевался амарантовый флаг с серебряным орлом. За ним ритмично двигалась небольшая стройная сорокавесельная галера, украшенная красно-золотым шевроном на черном поле стяга.
– А ведь хороши, дьяволы? – сказал Гладыш, подходя к ведьмаку. – Реку пашут, аж волна кипит.
– Интересно, – буркнул Геральт. – Галеас идет под реданским флагом, а галера – из Аэдирна.
– Точно, из Аэдирна, – подтвердил шкипер. – И несет вымпелы наместника в Хагге. Но заметьте, оба судна килевые, почти две сажени погружения. Значит, плывут они не до самой Хагги, потому что через пороги и мели в верховьях реки им не пройти. Плывут в Пену или до Белого Моста. А гляньте-ка, на борту полно солдат. Это не купцы, это военные суда, милсдарь Геральт.
– На галеасе идет кто-то важный. Раскинули на палубе шатер.
– Ну да, ныне так вельможи путешествуют, – кивнул Гладыш, ковыряя в зубах щепочкой, оторванной от борта. – Рекой оно безопасней. По лесам бригады эльфов валандаются, никогда не знаешь, из-за какого дерева полетит стрела. А на воде не страшно. Эльф – что твой кот, воды не любит. Предпочитает в зарослях отсиживаться…
– Кто-то действительно важный. Шатер богатый.
– Запросто может быть. А вдруг да сам король Визимир осчастливил реку? Разный народ теперь путешествует… А коль уж мы об этом заговорили, вы просили в Пене, чтобы я понюхал, не любопытствует ли кто о вас, не расспрашивает ли. Так вот, вон того недотепу видите?
– Не тычь пальцем, Гладыш. Кто таков?
– Я знаю? Сами спросите, ведь к вам идет. Гляньте-ка, как раскачивается! А вода – само зеркало, зараза, чуть рябь пойдет, он точно на карачки встанет, растяпа.
Растяпой оказался невысокий худощавый мужчина неопределенного возраста в шерстяном просторном костюме и не очень чистом плаще, сколотом круглой латунной брошью. Шпильку броши, по-видимому, потерянную, заменял кривой гвоздь с расклепанной шляпкой. Мужчина подошел, кашлянул, прищурил близорукие глаза.
– Хм… Имею ли я удовольствие лицезреть господина Геральта из Ривии, ведьмака?
– Да, глубокоуважаемый. Имеете.
– Разрешите представиться: Линус Питт, магистр бакалавр, преподаватель естественной истории в оксенфуртской академии.
– Чрезвычайно приятно.
– Хм. Мне сказали, что вы, милсдарь, по заданию Компании Малатиуса и Грока охраняете перевозки. Якобы из-за опасности нападения какого-то монстра. Меня интересует, о каком именно монстре может идти речь?
– Меня и самого это интересует. – Ведьмак оперся о борт, глядя на маячащие в тумане темные очертания прибрежных заливных лугов на темерской стороне. – И я прихожу к выводу, что наняли меня скорее на случай нападения бригады скоя’таэлей, которые вроде бы шатаются поблизости. Я, понимаете, плаваю между Пеной и Новиградом уже шестой раз, а жагница не появилась ни разу.
– Жагница? Какое-то местное название. Желательно пользоваться научной терминологией. Хм… Жагница… Нет, не знаю, какой именно вид, простите за случайный каламбур, вы имеете в виду…
– Я имею в виду шершавое чудище длиной в две сажени, напоминающее обросший водорослями пень с десятью лапами и челюстями словно пилы.
– Описание оставляет желать лучшего с точки зрения научной точности. Может быть, какой-либо вид из семейства Hyphydridae?
– Не исключаю, – вздохнул Геральт. – Жагница, насколько мне известно, входит в исключительно паршивую семейку, причем ни одно название для этой семейки не может быть слишком обидным. Дело в том, уважаемый бакалавр, что, кажется, один из членов этого преотвратного семейства две недели назад напал на барку Компании. Здесь, в Дельте, неподалеку от места, в котором мы сейчас находимся.
– Кто так говорит, – скрипуче засмеялся Линус Питт, – тот лжец либо невежа. В смысле – невежда. Ничего подобного произойти не могло. Я прекрасно знаю фауну Дельты. Семейство Hyphydridae вообще здесь не наблюдалось. И ни одна другая, столь же опасная хищная разновидность. Значительное осолонение и нетипичный химический состав воды, особенно во время прилива…
– Во время прилива, – прервал Геральт, – после того как вода пройдет через каналы Новиграда, в Дельте вообще не остается воды в научном смысле слова. А наблюдается некая субстанция, состоящая из отходов, обмылков, жира и дохлых крыс.
– Увы, увы, – погрустнел магистр бакалавр. – Деградация среды… Вы не поверите, но из почти двух тысяч видов рыб, которые обитали в этой реке еще пятьдесят лет назад, осталось не больше девятисот. Это неимоверно печально.
Оба оперлись о релинг и молча глядели на зеленую мутную тонь. Прилив уже начинался, и вода воняла все сильнее. Появились первые дохлые крысы.
– Полностью вымер белокаменник белоплавниковый, – прервал молчание Линус Питт. – Исчезли кефаль, змееглав, султанохвостка, полосатый вьюн, марена, пескарь длинногубый, зубатка королевская…
Саженях в десяти от борта вода забурлила. На мгновение появился более чем двадцатифунтовый экземпляр зубатки королевской, которая заглотала дохлую крысу и скрылась в глубине, изящно махнув хвостовыми плавниками.
– Что это было? – вздрогнул магистр.
– Не знаю. – Геральт глянул на небо. – Не пингвин ли?
Ученый покосился на него, стиснув зубы.
– Уж наверняка не ваша легендарная жагница! Мне говорили, якобы ведьмаки слывут серьезными знатоками некоторых редких видов. А вы мало того что повторяете сплетни и сказки, так еще и пытаетесь вульгарно насмехаться надо мной… Вы вообще-то меня слушаете?
– Туман не поднимется, – тихо сказал Геральт.
– Э?
– Ветер слишком слаб. Когда мы войдем в рукава между островами, он еще больше послабеет. Мгла продержится до самого Новиграда.
– Я плыву не в Новиград, а в Оксенфурт, – сухо известил Питт. – А туман? Не настолько уж он плотен, чтобы прикрыть навигацию, как вы думаете?
Мальчонка в шапочке с пером пробежал мимо них, сильно высунулся, пытаясь прутиком подцепить бьющуюся о борт крысу. Геральт подошел, вырвал у него прутик.
– Пшел отсюда! Не подходи к борту!
– Ма-а-а-а-а!
– Эверетт! Сейчас же ко мне!
Магистр бакалавр выпрямился, проницательно глянул на ведьмака.
– Вы, похоже, действительно верите, что нам что-то угрожает?
– Господин Питт, – сказал Геральт как можно спокойнее. – Две недели назад что-то стащило двух человек с палубы одной из барок Компании. В тумане. Не знаю, что это было. Может, как раз ваша гифидра или как ее там. Может, пескарь длинноусый. Но я думаю, жагница.
Ученый надулся.
– Предположения, – менторским тоном заметил он, – должны зиждиться на солидном научном фундаменте, а не на болтовне и сплетнях. Я же говорю, гифидра, которую вы упорно именуете жагницей, в водах Дельты не наблюдается. Она была уничтожена добрых полвека назад, в частности, благодаря деятельности вам подобных персон, готовых незамедлительно убивать все, что уродливо выглядит, не размышляя, без исследований, без наблюдений, не думая об экологической нише.
Геральту вдруг захотелось честно ответить, что он думает о жагнице и ее экологической нише, но он раздумал, а вместо этого спокойно сказал:
– Господин бакалавр. Одной из тех, кого утащили с палубы, была молодая беременная женщина. Она хотела охладить в воде опухшие ноги. Теоретически рассуждая, ее ребенок когда-нибудь мог бы стать ректором вашего многоуважаемого учебного заведения. Что вы скажете о таком подходе к экологии?
– Антинаучный, эмоциональный и субъективный подход. Природа руководствуется собственными законами, и хоть законы сии жестоки и бескомпромиссны, исправлять их не следует. Это борьба за существование! – Магистр перегнулся через релинг и сплюнул в воду. – А уничтожение видов, даже хищных, оправдать нельзя ничем. Что скажете?
– Скажу, что высовываться опасно. Неподалеку может оказаться жагница. Хотите на собственном опыте проверить, каким образом жагница борется за существование?
Линус Питт отпустил релинг и быстро отскочил. Слегка побледнел, но самообладание тут же вернулось к нему. Он снова надул губы.
– Надо думать, вы много знаете об этих фантастических жагницах, милсдарь ведьмак?
– Несомненно, меньше, чем вы. А не воспользоваться ли нам оказией? Просветите меня малость, господин бакалавр, сообщите немного сведений о водных хищниках. Охотно послушаю, не так будет тянуться путешествие.
– Смеетесь?
– Ни в коем разе. Я действительно хотел бы заполнить пробелы в образовании.
– Хм… Если действительно… Почему бы и нет. Тогда послушайте. Семейство Hyphydridae, входящее в отряд Amphipoda, или обоеногих, охватывает четыре известных науке вида. Два из них живут исключительно в тропических водах. В нашей климатической зоне встречается, в настоящее время довольно редко, лишь небольшая Hyphydra longicauda, а также достигающая несколько больших размеров Hyphydra marginata. Обителью обоих видов являются стоячие либо медленнотекущие воды. Это действительно хищные виды, использующие в качестве пищи теплокровных существ… Хотите что-либо добавить?
– Пока нет. Слушаю затаив дыхание.
– М-да… В книгах можно найти упоминание о подвиде Pseudo-hyphydra, живущем в болотистых водах Ангрена. Однако в последнее время ученый Бумблер из Альдерсберга доказал, что это совершенно самостоятельный вид из семейства Mordidae, иначе загрызцев. Представители этого вида питаются исключительно рыбами и малыми земноводными. Их назвали Ichtyovorax bumbleri.
– Повезло же чуду, – усмехнулся ведьмак. – Уже в третий раз назвали.
– То есть?
– Существо, о котором вы говорите, это жряк, на Старшей Речи носящий название Cinerea. И если ученый Бумблер утверждает, будто жряк питается исключительно рыбами, то отсюда я могу сделать вывод, что этот ученый муж никогда не купался в озерке, в котором обитает жряк. Но в одном Бумблер прав: с жагницей у жряка столько же общего, сколько у меня с лисой. Оба любим курочек и уточек.
– Какая Cinerea?! – воскликнул бакалавр. – Cinerea – мифическое существо! Нет, меня искренне разочаровывает ваше неведение. Воистину я поражен…
– Знаю, – прервал Геральт. – Я многое теряю при ближайшем знакомстве. Тем не менее позволю себе сделать несколько замечаний к вашим теориям, глубокоуважаемый господин Питт. Так вот, жагницы всегда жили в Дельте и продолжают тут жить. Правда, было время, когда казалось, что они вымерли. Потому что они питались маленькими тюленями…
– Карликовыми морскими свиньями, обитающими в реках, – поправил магистр. – Не будьте невеждой. Не путайте тюленей с…
– …питались морскими свиньями, а морских свиней истребили, так как они походили на тюленей и поставляли тюлений мех и жир. Позже в верховьях реки прорыли каналы, понастроили дамб и плотин. Течение ослабло, Дельта заилилась и заросла. А жагница мутировала. Приспособилась.
– Не понял?
– Люди восстановили ее пищевую цепочку. Дали ей других теплокровных существ вместо морских свиней. По Дельте стали возить овец, крупный рогатый скот, свиней. Жагницы мгновенно сообразили, что любая плывущая по Дельте барка, баржа, плот или коменга – это одно огромное блюдо со жратвой.
– А мутация? Вы говорили о мутации?
– Это вот, выражаясь по-научному, жидкое дерьмо, – Геральт указал на зеленую воду, – кажется, жагнице по вкусу. Стимулирует рост. Эта стерва, похоже, может достигать таких размеров, что запросто стаскивает с плота корову. А уж стянуть с палубы человека – для нее пустяк. Особенно с палуб тех барок, которые Компания использует для перевозки пассажиров. Сами видите, как глубоко она сидит в воде.
Магистр бакалавр быстренько, насколько возможно и как того позволяли телеги и багаж, попятился от борта.
– Я слышал всплеск, – шепнул он, всматриваясь в туман между группами растительности. – Милсдарь ведьмак! Я слышал…
– Спокойнее. Кроме плеска, слышен еще и скрип весел в уключинах. Это таможенники с реданского берега. Увидите, сейчас они тут появятся и устроят такую бучу, какую не сумели бы сотворить три, а то и четыре жагницы.
Мимо пробежал Гладыш. Громко выругался, пытаясь не придавить мальчонку в шапочке с пером, который путался у него под ногами. Пассажиры и купцы, страшно взволнованные, шебуршили свое имущество и пытались спрятать контрабанду.
Немного погодя о борт стукнулась большая лодка, и на палубу барки прыгнули четверо юрких, злых и очень шумливых мужчин. Они сразу же взяли шкипера в кольцо и принялись грозно кричать, пытаясь придать своим персонам и функциям видимость значительности, а затем активно накинулись на багаж и имущество пассажиров.
– Досматривают еще до того, как мы причалили! – посетовал Гладыш, подходя к ведьмаку и магистру. – Противозаконно, разве нет? Ведь мы еще не на реданской земле. Редания на правом берегу в полуверсте отсюда!
– Нет, – возразил бакалавр. – Граница между Реданией и Темерией проходит по фарватеру Понтара.
– А как тут, мать его, этот фарватер найти? Это Дельта! Островки, заливные луга постоянно меняют положение, фарватер, что ни день, другой. Кара господня! Эй! Сукин кот, поставь на место багор, не то я тебе задницу надеру! Благородная госпожа! Глядите за ребенком! Кара господня!
– Эверетт! Брось, испачкаешься!
– Что в сундуке? – верещали таможенники. – Эй, развязывай тюк. Это чья телега? Валюта есть? Есть, говорю, валюта? Темерские или нильфгаардские деньги?
– Вот так выглядит таможенная война, – прокомментировал кутерьму Линус Питт, делая умную мину. – Визимир заставил Новиград ввести у себя право склада. Фольтест из Темерии ответил реторсионным, то есть абсолютным, правом склада в Вызиме и Горс Велене и тем самым здорово подсек реданских купцов. Тогда Визимир поднял пошлины на темерские изделия. Защищает, видите ли, реданское хозяйство. Темерию заполняют дешевые товары из нильфгаардских мануфактур, а ремесленникам конкуренции не выдержать.
– Короче говоря, – усмехнулся Геральт, – Нильфгаард товаром и золотом помаленьку подбирает под себя то, чего не смог взять оружием. Темерия не защищается? Фольтест не вводит блокады южных границ?
– А как? Товар идет через Махакам, через Бругге, через Вердэн, через порты Цидариса. Купцов интересует исключительно прибыль, а не политика. Если король Фольтест закроет границу, купеческие гильдии поднимут дикий крик…
– Валюта есть? – буркнул, подходя, заросший щетиной таможенник с кроваво-красными глазами. – Что-нибудь для досмотра?
– Я ученый!
– Да хоть князь! Спрашиваю: что ввозите?
– Оставь их, Боратек, – сказал начальник группы, высокий и плечистый таможенник с длинными усами. – Ведьмака не признал? Привет, Геральт. Это твой знакомый ученый? В Оксенфурт, стало быть? И без багажа?
– Верно. В Оксенфурт. И без багажа.
Таможенник вытащил из рукава огромный платок, протер лоб, усы и шею.
– Ну и как нынче, Геральт? Чудовище объявлялось?
– Нет. А ты, Ольсен, может, что видел?
– Мне глазеть недосуг. Я работаю.
– Мой папка, – встрял бесшумно подкравшийся Эверетт, – рыцарь короля Фольтеста! У него усы еще длиннее! Во какие!
– Топай отсюда, молокосос, – шуганул его Ольсен и тяжко вздохнул. – Может, есть малость водки, Геральт?
– Нет.
– У меня есть, – удивил всех ученый муж из академии, вытаскивая из саквояжика плоский бурдючок.
– А у меня закусь, – похвалился Гладыш, появляясь как из-под земли. – Копченые налимы!
– А у моего папки…
– Брысь отседова, малек!
Уселись на бухтах канатов в тени одного из стоящих посередине палубы возов, поочередно прикладываясь к бурдючку и закусывая налимом. Ольсену пришлось их ненадолго покинуть, потому что разразился скандал. Купец-краснолюд из Махакама требовал сбавить пошлину, пытаясь убедить таможенников, что ввозимые им меха – это шкурки не чернобурых лисиц, а кошек. Исключительно крупных. Мать же юркого и прилипчивого Эверетта вообще не желала подвергаться досмотру, плаксиво ссылаясь на ранг мужа и привилегии, которые дает знатное происхождение.
Барка медленно двигалась по широкой протоке меж покрытых кустарником островов, волоча за собой по бортам косы кувшинок, водяных лилий и гореца. В камышах грозно гудели слепни и посвистывали морские черепахи. Цапли, застыв на одной ноге, со стоическим спокойствием глядели в воду, зная, что горячиться вовсе ни к чему – рано или поздно рыба подплывет сама.
– Итак, милсдарь Геральт, – бросил Гладыш, вылизывая налимью кожицу. – Еще один спокойный рейс? Знаете, что я вам скажу? Это чудище – не дурак. Оно знает, что вы на него затаились. У нас в селе была, понимаешь, речка, выдра в ней проживала. На дворы прокрадывалась, курей душила. А такая была хитрющая, что никогда не залазила, ежели в дому был отец либо я с братьями. Только тогда появлялась, когда оставался дедок. Один-одинешенек. А дедуля наш, понимаешь, был маленько того, умишком слабоват, да и ноги у него паралич хлопнул. Выдра, песья мать, словно знала. Ну и однажды отец…
– Десять процентов ad valorem! – раскричался с середины палубы краснолюдский купец, размахивая лисьей шкуркой. – Сколько положено и сверх того ни медяка не заплачу!
– Так конфискую все! – зло рявкнул Ольсен. – И новиградской страже сообщу, а уж тогда в кутузку пойдешь вместе с этим своим Адвалором! Боратек, забирай все до гроша! Эй, мне-то хоть оставили?
– Садись, Ольсен. – Геральт освободил место на канатах. – Нервная у тебя, погляжу, работенка.
– У меня она уже в печенках сидит. – Таможенник вздохнул, отхлебнул из бурдючка, вытер усы. – Брошу к чертовой матери, вернусь в Аэдирн. Я, потомственный венгербержец, потащился за сестрой и шурином в Реданию, а теперь возвращаюсь. Знаешь, Геральт, думаю записаться в армию. Король Демавенд вроде бы объявил набор в специальные войска. Полгода учебы в лагере, а уж потом пойдет деньга в три раза больше, чем я тут получаю, даже вместе со взятками. Пересолен твой налим.
– Слышал я о том специальном войске, – подтвердил Гладыш. – Это супротив «белок» задумано, потому как со скотоельскими бригадами легулярное войско не управляется. Охотнее всего туда принимают, я слышал, полуэльфов. Но тот лагерь, где их воевать учат, это навроде, понимаешь, истинного пекла. Оттедова половина на половину выходят, одни на жалованье, другие на жальник. Ногами вперед.
– Так надо, – сказал таможенник. – Специальные войска, шкипер, это тебе не хухры-мухры! Это не засратые щитоносцы, которым важно только знать, каким концом пика колет. Специальное войско должно уметь биться!
– Такой уж ты суровый вояка, Ольсен? А «белок» не боисся? Что тебе задницу стрелами утыкают?
– И-эх! Я небось тоже знаю, как тетиву натягивать. Уж воевал с Нильфгаардом, так что мне эльфы? Тьфу!
– Говорят, – вздрогнул Гладыш, – ежели кто живьем в руки попадет энтим скотоелям… Так лучше б ему не родиться. Замучают вусмерть.
– А, заткнись, шкипер. Плетешь, как баба какая, невесть чего. Война есть война. То ты врагу, то он тебе пинка под зад даст. Наши пойманных эльфов тоже не шибко жалуют.
– Тактика террора. – Линус Питт выкинул за борт голову и хребет налима. – Насилие порождает насилие. Ненависть поселилась в сердцах… и отравила кровь побратима…
– Чего-чего? – скривился Ольсен. – Балакайте по-людски…
– Тяжкие времена настали.
– Это уж точно, – подтвердил Гладыш. – Не иначе, понимаешь, большая война будет. Вороны кажный день густо по небу летают, похоже, падаль им уже видится. А прорицательница Итлина конец света предрекла. Белый, говорит, Свет придет, а за ним, понимаешь, Белый Хлад. Либо наоборот, забыл, как там было. А людишки треплются, мол, были уже знаки на небе…
– Ты лучше на фарватер гляди, шкипер, чем на небо-то зыриться, а то, глядь, на мели заползет твой корабль, не приведи господи. Ну, вот и Оксенфурт. Гляньте-ка, уже Бочку видно!
Туман явно поредел, так что стали видны на правом берегу поля и участок акведука.
– Это, милостивые государи, экспериментальная установка для очистки стоков, – похвалился магистр бакалавр, отказавшись от очередного глотка водки. – Великий прогресс науки, огромное достижение академии. Мы отремонтировали бывший эльфов акведук, каналы и отстойник, уже очищаем стоки со всего университета, городка, ближних сел и ферм. То, что вы называете Бочкой, и есть отстойник. Огромный успех науки…
– Головы ниже, головы… – бросил Ольсен, прячась за фальшбортом. – В прошлом годе, когда эта штуковина взорвалась, так говно занесло аж до Журавлиной Кущи.
Барка вошла в протоку между островами, приземистая башня и акведук скрылись в тумане. Все облегченно вздохнули.
– Ты плывешь по Оксенфуртскому рукаву, Гладыш? – спросил Ольсен.
– Сначала заверну в Грабовую Бухту. За рыботорговцами и купцами с темерской стороны.
– Хм, – почесал шею таможенник. – В бухту… Слушай-ка, Геральт, у тебя случайно нет ли каких конфликтов с темерцами?
– А что? Кто-то обо мне выспрашивал?
– В том-то и дело. Я, понимаешь, не забыл твоей просьбы вылавливать таких, что тобой любопытствуют. Так вот, выпытывала о тебе темерская стража. Мне о том донесли темерские таможенники, у меня с ними дружба. Чем-то тут, Геральт, попахивает.
– От воды? – забеспокоился Линус Питт, оглянувшись на акведук и «колоссальный успех науки».
– От того говнюка? – ткнул Гладыш пальцем в Эверетта, постоянно вертевшегося поблизости.
– Я не о том, – поморщился таможенник. – Послушай, Геральт, темерские таможенники говорили, что стражники задавали странные вопросы. Они знают, что ты плаваешь на барках Малатиуса и Грока. Пытали, в одиночку ли. Не возишь ли с собой… А, черт, только не смейся! Их интересовала какая-то несовершеннолетняя девчонка, которую якобы видывали в твоем обществе.
Гладыш захохотал. Линус Питт глянул на ведьмака полным неприязни взглядом, каким и полагается смотреть на седовласых мужчин, заинтересовавших закон склонностью к несовершеннолетним девочкам.
– Поэтому, – откашлялся Ольсен, – таможенники посчитали, что скорее всего это частные сыщики. Личные счеты, в которые кто-то впутывает стражу. Вроде бы… Ну, семья девчонки или жених. Ну, таможенники попробовали выяснить, кто за этим стоит. И выяснили… Какой-то дворянин вроде бы, языкастый, не бедный и не скупой, велящий именовать себя… Риенсом… или вроде того. На левой щеке у него красное пятно вроде ожога. Знаешь такого?
Геральт встал.
– Гладыш, я сойду в Грабовой Бухте.
– Чего это? А как же чудище?
– Это ваши заботы.
– Кстати о заботах, – прервал Ольсен, – глянь-ка на правый борт. Легки на помине.
Из-за острова, из быстро поднимающегося тумана возник баркас, на мачте которого лениво трепыхался черный флаг, украшенный серебряными лилиями. Экипаж судна состоял из нескольких человек в островерхих шапках темерских стражников.
Геральт быстро схватился за сумку, вытащил оба письма – от Цири и от Йеннифэр. Скоренько порвал их на мелкие кусочки и выкинул в реку. Таможенник молча наблюдал за ним.
– Что ты творишь, позволь узнать?
– Не позволю. Гладыш, присмотри за моей лошадью.
– Ты хочешь… – поморщился Ольсен. – Ты намерен…
– Мое дело, что я намерен… Не вмешивайся, не то случится пограничный инцидент. Они плывут под темерским флагом.
– Трахал я их флаг. – Таможенник передвинул корд поудобнее, протер рукавом эмалированную пластинку на груди с изображением орла на красном поле. – Если я на палубе и занят досмотром, значит, здесь Редания. Я не позволю…
– Ольсен, – схватил его за рукав ведьмак, – не вмешивайся, прошу тебя. Того, обожженного, на баркасе нет. А мне необходимо знать, кто он таков и чего хочет. Мне необходимо с ним встретиться.
– Хочешь, чтоб в колодки заковали? Не дури! Если это личные счеты, месть по частному поручению, то сразу же за островом, на Глубине, полетишь за борт с якорем на шее. Встретишься с раками на дне!
– Это темерская стража, не бандиты!
– Да? Ты только глянь на их морды! Впрочем, я мигом узнаю, кто они такие в натуре. Увидишь.
Баркас быстро подошел и пристал к борту барки. Один из стражников бросил канат, другой зацепил релинг багром.
– Я шкипер! – Гладыш загородил дорогу трем запрыгнувшим на палубу людям. – Это судно Компании Малатиуса и Грока! В чем дело…
Один из людей, коренастый и лысый, бесцеремонно оттолкнул его рукой, толстой, как ветвь дуба.
– Некий Геральт, именуемый Геральтом из Ривии, – загремел он, измеряя шкипера взглядом. – Есть таковой на борту?
– Нету.
– Это я. – Ведьмак переступил через сумки и тюки, подошел. – Это я Геральт, именуемый Геральтом. В чем дело?
– Именем закона вы арестованы. – Лысый окинул взглядом толпу пассажиров. – Где девчонка?
– Я один.
– Брешешь!
– Минутку, минутку. – Из-за спины ведьмака вышел Ольсен, положил руку ему на плечо. – Спокойнее, без крика. Опоздали, темерцы. Он уже арестован и тоже именем закона. Я схватил. За контрабанду. В соответствии с приказом забираю его в кордегардию в Оксенфурте.
– Вон как? – поморщился лысый. – А девчонка?
– Здесь нет и не было никакой девчонки.
Стражники растерянно переглянулись. Ольсен широко улыбнулся, подкрутил черные усы, фыркнул.
– Знаете, что мы сделаем? Плывите с нами до Оксенфурта. Мы с вами – люди простые, где уж нам разбираться в законах? А комендант оксенфуртской кордегардии – человек неглупый и бывалый, он нас рассудит. Ведь вы знаете нашего коменданта, а? Он, к примеру, вашего, из Бухты, прекрасно знает. Выложите ему ваше дело… Покажете приказ и печати… У вас же, как положено, есть приказ с печатями?
Лысый молчал, угрюмо глядя на таможенника. Наконец бросил:
– Нет у меня ни времени, ни желания плыть в Оксенфурт! Забираю пташку на наш берег, и вся недолга! Стран, Витек! А ну осмотрите барку! Отыщите девку, мигом!
– Тихо. Помаленьку. – Ольсен, не обращая внимания на крик, цедил слова медленно и четко. – Вы на реданской стороне Дельты, темерцы. Нет ли у вас чего для досмотра? Иль какой контрабанды? Сейчас проверим. Поищем. А чего найдем, так придется вам потопать в Оксенфурт. А мы, ежели хотим, завсегда чего-нито найдем. Парни! Ко мне!
– Мой папка, – неожиданно пропищал Эверетт, неведомо когда появившийся рядом с лысым, – рыцарь! У него нож еще побольше!
Лысый мгновенно хватил паренька за бобровый воротник, поднял над палубой, сорвал шапчонку с перышком. Перехватил его в поясе рукой, приставил мальчонке к горлу охотничий нож.
– Назад! – рявкнул он. – Назад! Перережу глотку сопляку!!!
– Эвере-е-етт! – взвыла матрона.
– Любопытные методы, – медленно проговорил ведьмак, – применяет темерская стража. Воистину настолько любопытные, что прямо-таки верить не хочется, что это действительно пограничная стража.
– Заткнись! – взвился лысый, тряся визжащего как поросенок Эверетта. – Стран, Витек, хватайте его! В путы и на баркас. А вы – назад! Где девчонка, спрашиваю? Давай ее сюда, а то прирежу говнюка!
– Давай режь, – процедил Ольсен, вытаскивая корд и подавая знак своим таможенникам. – Мой он, что ли? А когда уж прирежешь, поболтаем.
– Не лезь! – Геральт кинул меч на палубу, жестом удержал таможенников и матросов Гладыша. – Я твой, господин лжестражник. Отпусти ребенка.
– На баркас! – Лысый, не отпуская Эверетта, попятился к борту, ухватился за канат. – Витек, вяжи его! А вы все – назад! Если кто пошевелится, щенок сдохнет!
– Ты спятил, Геральт? – буркнул Ольсен.
– Не вмешивайся!
– Эвере-е-етт!
Темерский баркас вдруг покачнулся, отскочил от барки. Вода взбурлила, и из нее с громким плеском выскочили две длинные зеленые шершавые лапы, усеянные шипами, словно конечности богомола. Лапы схватили стражника с гарпуном и мгновенно утащили под воду. Лысый дико завыл, отпустил Эверетта и вцепился в канаты, свисающие с борта баркаса. Эверетт свалился в воду, которая уже успела покраснеть. Все – и на барке, и на баркасе – принялись кричать как сумасшедшие.
Геральт вырвался из рук пытавшихся связать его стражников. Одного ударил кулаком в подбородок и выкинул за борт. Второй замахнулся на него железным крюком, но обмяк в объятиях Ольсена. Под ребра ему по рукоять был всажен корд.
Ведьмак перемахнул через низкий релинг. Не успела еще густая от водорослей вода сомкнуться у него над головой, как он услышал крик Линуса Питта, преподавателя естественной истории в оксенфуртской академии, магистра бакалавра:
– Что это? Что за вид? Таких животных нет и быть не может!!!
Геральт нырнул у самого борта темерского баркаса, чудом избежав удара острогой, которой его пытался ткнуть один из людей лысого. Стражник собрался было ударить снова, но свалился в воду со стрелой в горле. Геральт схватил упущенную острогу, оттолкнулся ногами от борта, кинулся в клубящуюся круговерть, с размаху ткнул во что-то, надеясь, что это не Эверетт.
– Невероятно! – слышал он крик бакалавра. – Такое животное существовать не может! Во всяком случае, не должно!
«Полностью согласен с последним утверждением», – подумал ведьмак, тыча острогой в твердый, усеянный шипами панцирь жагницы. Труп темерского стражника бессильно подергивался в серповидных челюстях чудовища. Жагница резко взмахнула плоским хвостом, нырнула на дно, вздымая тучи ила.
Геральт услышал тонкий крик: Эверетт, колотя по воде руками, словно щенок лапами, ухватился за ноги лысого, пытающегося взобраться на баркас по свисающим с борта канатам. Канаты оборвались, стражник и мальчик, пуская пузыри, скрылись под водой. Геральт кинулся в их сторону, нырнул. То, что он почти тут же наткнулся пальцами на бобровый воротник мальчонки, было полнейшей случайностью. Ведьмак вырвал Эверетта из опутывающих его водорослей, вынырнул спиной вниз и, молотя ногами, подплыл к барке.
– Здесь, Геральт! Здесь! – слышал он перебивающие друг друга крики и рев. – Давай его! Канат! Хватай канат! Зара-а-аза! Канат! Геральт, острогой! Мое ди-и-итя!!!
Кто-то вырвал мальчика у него из рук, поволок наверх. В тот же момент кто-то другой ухватил его сзади, саданул по затылку, накрыл собой и толкнул под воду. Геральт упустил острогу, развернулся, вцепился нападающему в пояс. Второй рукой хотел ухватить за волосы, но из этого ничего не получилось. Человек был тот самый – лысый.
Оба вынырнули. Только на мгновение. Темерский баркас уже немного отошел от барки. Сцепившиеся в схватке Геральт и лысый оказались посредине. Лысый схватил ведьмака за горло, тот сунул ему большой палец в глаз. Стражник завыл, отпустил его, отплыл. Геральт не мог отплыть, что-то держало его за ногу и тянуло вниз. Рядом пробкой выскочила в воздух половина тела. Он уже знал, что его держит, разъяснения Линуса Питта, орущего с борта барки, ему были ни к чему.
– Это членистоногое! Отряд Amphipoda! Класс крупножвальчатые!
Геральт яростно заколотил руками по воде, пытаясь вырвать ногу из клещей жагницы, тащивших его к мерно щелкающим жвалам. Магистр бакалавр снова оказался прав. Жвалы были немалые.
– Хватай канат! – кричал Ольсен. – Канат хватай!
Над ухом ведьмака просвистела острога, с треском врезалась в вынырнувший, обросший водорослями и ракушками панцирь чудовища. Геральт ухватился за древко, надавил, сильно оттолкнулся, поджал свободную ногу и с размаху ударил по жагнице. Вырвался из ее шипастых лап, оставив в них башмак, большую часть брюк и немало кожи. В воздухе, в основном мимо цели, засвистели новые остроги и гарпуны. Жагница убрала лапы, махнула хвостом, грациозно нырнула в зеленую глубь.
Геральт ухватился за канат, который свалился ему прямо на лицо. Багор, болезненно поранив бок, подцепил его за пояс. Он почувствовал рывок, поехал вверх, подхваченный множеством рук, перевалился через релинг и рухнул на доски палубы, истекая водой, илом и кровью. Рядом толпились пассажиры, экипаж барки и таможенники. Краснолюд, везший меха «особо крупных чернобурых кошек», и Ольсен стреляли из луков, перегнувшись через фальшборт. Эверетт, мокрый и зеленый от водорослей, стучал зубами в объятиях матери, ревел и объяснял всем, что он не хотел.
– Милсдарь Геральт! – кричал у него над ухом Гладыш. – Вы живы?
– Черт побери… – Ведьмак выплюнул водоросли. – Стар я уже для этого… Слишком стар…
Рядом краснолюд спустил тетиву, и Ольсен радостно заорал:
– Прямо в брюхо! О-хо-хо! Прекрасный выстрел, господин арбалетчик! Эй, Боратек, верни ему деньги! Своим выстрелом он заработал таможенную скидку!
– Постойте… – прохрипел ведьмак, тщетно пытаясь встать. – Не поубивайте всех, черт побери! Мне нужен хоть один живой!
– Одного-то мы оставили, – заверил таможенник. – Того, лысого, что со мной препирался. Остальных перестреляли. А плешивый – вон он, там плывет. Щас выловим. Давайте гарпун!
– Открытие! Великое открытие! – кричал Линус Питт, прыгая у борта. – Совсем новый, неведомый науке вид! Совершеннейший уникум! Ах как я вам благодарен, милсдарь ведьмак! Отныне этот вид будет фигурировать в книгах как… как Geraltia maxiliosa pitti!
– Уважаемый бакалавр, – щелкнул зубами Геральт. – Если вы взаправду хотите меня отблагодарить… то пусть эта холера называется Everetia.
– Тоже красиво, – согласился ученый. – Ах какое открытие! Какой уникальный, изумительный образец! Наверняка единственный живущий в Дельте!
– Нет, – неожиданно угрюмо сказал Гладыш. – Не единственный! Гляньте!
Прилегающий к недалекому островку ковер желтых кувшинок дрогнул, резко заколыхался. Они увидели волну, а потом – огромное, продолговатое, напоминающее гнилой ствол тело, быстро перебирающее многочисленными конечностями и щелкающее челюстями. Лысый оглянулся, дико взвыл и поплыл, колошматя по воде руками и ногами.
– Какой экземпляр, какой экземпляр! – быстро записывал возбужденный до предела Питт. – Головные хватательные конечности, четыре пары челюстеножек… Сильный хвостовой веер… Острые клещи…
Лысый снова оглянулся и завыл еще пронзительнее. А Everetia maxiliosa pitti вытянула хватательные головные конечности и сильнее взмахнула хвостовым веером. Лысый поднял фонтаны брызг в отчаянной и безнадежной попытке спастись.
– Да будет вода ему водкой, – сказал Ольсен. Но шапки не снял.
– М-мой пап-пка, – защелкал зубами Эверетт, – умеет плавать быстрее, ч-чем тот дядя!
– Уберите ребенка, – буркнул ведьмак.
Чудовище раззявило клещи, щелкнуло челюстями. Линус Питт побледнел и отвернулся.
Лысый коротко вскрикнул, захлебнулся и скрылся под водой. Вода запульсировала темным кармином.
– Зараза. – Геральт тяжело опустился на палубу. Сел. – Слишком уж я стар для этого… Чересчур стар…
Что уж тут говорить – Лютик был прямо-таки влюблен в городок Оксенфурт.
Территорию университета окружали стены, а вокруг стен раскинулось второе кольцо – большое, шумное, пыхтящее, бурлящее и галдящее кольцо городка. Деревянного, пестроцветного городка Оксенфурт с узкими улочками и островерхими крышами, городка Оксенфурт, который жил академией, жаками, преподавателями, учеными, исследователями и их гостями, жил наукой и за счет науки и знаний, жил тем, что обычно сопутствует процессу познания, ибо из отходов и осколков теории в городке Оксенфурт рождались практика, сделки и доходы.
Поэт медленно ехал по грязной, забитой народом улочке, минуя мастерские, лавки, магазины и магазинчики, в которых благодаря академии изготовляли и продавали десятки тысяч изделий и прелестей, недоступных в других уголках мира, изготовление которых в других уголках мира считалось невозможным либо нерентабельным. Он миновал трактиры, кабаки, лотки, будки, ларьки, стойки и переносные прилавки, источавшие захватывающие дух ароматы экзотических, неведомых в других уголках мира блюд, приготовленных неведомыми в других уголках мира способами, с добавками и приправами, которых в других уголках мира и не знали, и не использовали. Это был Оксенфурт, пестрый, веселый, шумный и ароматный городок чудес, в которые ловкие и инициативные люди ухитрялись превратить сухую и бесполезную, казалось бы, теорию, понемногу просачивающуюся сквозь университетские стены. Был это также и городок увеселений, вечерних гуляний, постоянного праздника и непрекращающегося кутежа. Улочки днем и ночью гремели музыкой, пением, звоном бокалов и стуком кружек, ибо известно – ничто так не усиливает жажды, как процесс усвоения знаний. Несмотря на то что распоряжением ректора студентам и бакалаврам запрещалось пить и гулять до наступления темноты, в Оксенфурте пили и гуляли круглые сутки, поскольку известно, что если что-то и может усилить жажду еще больше, нежели процесс усвоения знаний, так это именно полный либо частичный запрет употреблять горячительное.
Лютик подбодрил своего темно-гнедого мерина и поехал дальше, пробиваясь сквозь заполняющие улочки толпы. Перекупщики, лоточники и бродячие мошенники шумно рекламировали свои товары и услуги, еще больше усиливая и без того царящий вокруг беспредельный хаос.
– Кальмары! А вот кому жареные кальмары?!
– Мазь от коросты! Только у меня! Надежная, изумительная мазь!
– Коты ловчие, коты чародейские! Только послушайте, добрые люди, как они мяучат!
– Амулеты! Эликсиры! Любовные фильтры! Приворотные средства! Любистоки и афродизийки с гарантией! От одной щепотки даже покойник воспрянет! Кому, кому?!
– Зубы рву почти безболезненно! Дешево! Дешево!
– Что значит «дешево»? – заинтересовался Лютик, грызя надетого на прутик жесткого как подошва кальмара.
– Два геллера в час!
Поэт вздрогнул, пнул мерина ногой, украдкой оглянулся. Два типа, следовавшие за ним от самой ратуши, остановились около цирюльни, прикидываясь, будто их заинтересовали цены цирюльничьих услуг, выписанные мелом на доске. Лютик не дал себя обмануть: знал, что их действительно интересует.
Он проехал мимо огромного здания борделя «Под Розовым Бутоном», где, как было известно всем, предлагались изысканные, неведомые либо непопулярные в других уголках мира услады. Искушение заглянуть на часок вызвало кратковременную, но интенсивную борьбу холодного Лютикова рассудка с его же поэтическим характером. Победил рассудок. Лютик вздохнул и двинулся к академии, стараясь не замечать кабаков, из которых вырывались веселые и призывные звуки.
Нет, что ни говори, а трубадур любил городок Оксенфурт.
Он снова оглянулся. Два соглядатая так и не воспользовались услугами цирюльника, хотя вроде бы намеревались. Теперь они стояли у магазинчика с музыкальными инструментами, делая вид, будто заинтересовались глиняными окаринами. Продавец из кожи вон лез, расхваливая товар в надежде заработать. Лютик знал, что пыжился он напрасно.
Он направил коня к главным воротам академии – Воротам Философов. Быстро разделался с формальностями, сводившимися к тому, чтобы расписаться в гостевой книге и отвести мерина в конюшню.
За Воротами Философов его встретил иной мир. Территория учебного заведения ничем не походила на кварталы обычной городской застройки, в противоположность городку она не была полем упорных боев за каждую пядь пространства. Здесь все было почти так, как оставили эльфы. Широкие, посыпанные мелким цветным гравием аллеи между изящными, радующими глаз особняками, ажурные ограды, заборчики, живые изгороди, каналы, мостики, клумбы и зеленые скверики только в немногих местах были придавлены каким-нибудь огромным угрюмым домищем, построенным в более поздние, постэльфьи времена. Везде было чисто, спокойно и благородно – здесь запрещались любые формы торговли и платных услуг, не говоря уж об увеселениях духа или плотских утехах.
По аллеям парка прогуливались жаки, уставившиеся в книги, свитки и пергаменты. Другие, устроившись на скамеечках, газонах и клумбах, излагали друг другу задания, дискутировали, а то и незаметно играли в «чет-нечет», «козла», «пьяницу» либо другие, требующие наличия столь же высокого интеллекта игры. Здесь же вальяжно и с достоинством совершали променад профессора, погруженные в глубокомысленные беседы либо научные споры. Крутились юные бакалавры, вперив взоры в соблазнительные попочки студенток. Лютик с удовольствием отметил, что с его времен в академии ничего не изменилось.
С Дельты повеял ветер, принеся сладкий аромат моря и несколько более сильный дух сероводорода со стороны величественного здания Кафедры Алхимии, возвышающегося над каналом. В кустах прилегающего к студенческим общежитиям парка посвистывали серо-желтые зеленушки, а на тополе сидел орангутан, сбежавший, вероятно, из зверинца при Кафедре Естественной Истории.
Не теряя времени, поэт быстренько углубился в лабиринт аллеек и живых изгородей. Территорию он знал как свои пять пальцев, и неудивительно – учился здесь четыре года, а потом целый год преподавал на Кафедре Труверства и Поэзии. Должность преподавателя ему предложили, когда он, блестяще сдав последний экзамен, заставил профессоров онеметь, поскольку за время занятий снискал репутацию лентяя, гуляки и идиота. Позже, когда после нескольких лет скитаний по стране с лютней его слава менестреля разошлась далеко и широко, академия принялась усиленно добиваться его визита и гостевых лекций. Лютик изредка позволял себя упросить, поскольку любовь к бродяжничеству в нем непрестанно боролась с влечением к удобству, роскоши и постоянному доходу. Ну и конечно, с симпатией к Оксенфурту.
Он оглянулся. Два типа, которые так и не приобрели ни окарин, ни свирелей, ни гуслей, следовали за ним на некотором отдалении, внимательно рассматривая верхушки деревьев и фасады домов.
Беззаботно посвистывая, поэт свернул с центральной аллеи и направился к особняку, в котором размещалась Кафедра Медицины и Траволечения. Аллейка, ведущая к Кафедре, была полна студенток в характерных светло-зеленых одеждах. Лютик внимательно осматривался в поисках знакомых лиц.
– Шани!
Молоденькая медичка с темно-рыжими подстриженными чуть ниже ушей волосами оторвалась от анатомического атласа, встала со скамейки.
– Лютик! – улыбнулась она, щуря веселые карие глаза. – Сто лет тебя не видела! Иди, представлю тебя подругам. Они влюблены в твои стихи.
– Потом, – шепнул бард. – Взгляни незаметно, Шани. Видишь тех двоих?
– Шпики. – Медичка сморщила курносый носик, фыркнула, не впервой изумляя Лютика тем, как легко жаки распознают разведчиков, шпионов и осведомителей. Антипатия, испытываемая студенческой братией к секретным службам, была притчей во языцех, хоть и не вполне поддавалась рациональному объяснению. Университет пользовался экстерриториальностью, а студенты и преподаватели – неприкосновенностью. Службы, которые занимались выкорчевыванием любой и всяческой крамолы, не осмеливались докучать «академикам».
– Идут за мной от самого рынка, – сказал Лютик, делая вид, будто заигрывает с медичкой. – Можешь что-нибудь для меня сделать?
– Смотря что. – Девушка покрутила шейкой, как испуганная серна. – Если ты снова влип в какую-то дурную историю…
– Нет, нет, – быстро успокоил он. – Я только хочу передать сообщение, а сам не могу из-за того дерьма, что прилипло к моим каблукам…
– Крикнуть ребят? Одно слово – и шпиков как ветром сдует.
– Утихомирься. Хочешь, чтобы начались беспорядки? Едва-едва кончились скандалы из-за торговых мест для нелюдей, а тебе уже новых захотелось? К тому же я не люблю насилия. Со шпиками я управлюсь, а вот ты, если можешь…
Он приблизил губы к волосам девушки, некоторое время что-то шептал. Глаза Шани расширились.
– Ведьмак? Настоящий ведьмак?
– Тише ты. Сделаешь?
– Конечно. – Медичка с готовностью улыбнулась. – Хотя бы просто из любопытства. Увидеть вблизи известного…
– Я же просил – тише. Только помни – никому ни словечка.
– Врачебная тайна. – Шани улыбнулась еще милее, а Лютику опять захотелось в конце концов сложить балладу о таких вот девочках – не очень ладных, но прекрасных, таких, которые снятся по ночам, в то время как классически красивые девы забываются через пять минут.
– Спасибо, Шани.
– Пустяки, Лютик. До скорого. Привет.
Обцеловав, как положено, друг другу щеки, поэт и медичка резво направились в противоположные стороны: она – к Кафедре, он – к Парку Мыслителей.
Пройдя мимо современного угрюмого здания Кафедры Техники, носящего у жаков название «Deus ex machina», он свернул к Мосту Гильденштерна. Далеко уйти не удалось. За поворотом аллейки, у клумбы с бронзовым бюстом Никодемуса де Боота, первого ректора академии, его поджидали оба шпика. По обычаю всех шпиков мира они старались не глядеть собеседнику в глаза, и, как у всех шпиков мира, у них были самые обыкновенные, ничего не говорящие физиономии, которым они усиленно пытались придать умное выражение, благодаря чему здорово напоминали душевнобольных.
– Привет от Дийкстры, – бросил один из шпиков. – Идемте.
– Взаимно, – нахально ответил бард. – Идите.
Шпионы переглянулись, затем, не двинувшись с места, уставились на нецензурное слово, которое кто-то накорябал углем на цоколе ректорского бюста. Лютик вздохнул.
– Так я и думал, – сказал он, поправляя лютню. – Стало быть, мне непременно придется куда-то идти с уважаемыми господами? Что делать? Пошли. Вы – впереди, я – сзади. В данном конкретном случае возраст должен уступить красоте почетное место в строю.
Дийкстра, шеф секретных служб короля Визимира Реданского, на шпиона не походил. Особенно далеко он отступал от стереотипа, в соответствии с которым шпион непременно должен быть невысоким, тощим, с крысоподобной мордочкой и маленькими проницательными глазками, зыркающими из-под черного капюшона. Дийкстра, как было известно Лютику, капюшонов никогда не носил и отдавал предпочтение одежде светлых тонов. В нем было почти семь футов росту, а весил он, вероятно, ненамного меньше тринадцати пудов. Когда он скрещивал руки на груди – а скрещивать их он любил, – это выглядело так, словно два кашалота пристроились на ките. Что касается черт лица, прически и цвета волос, то он походил на свежеотмытого борова. Лютик знал очень немногих людей, внешность которых была бы столь обманчива, как у Дийкстры. Потому что этот боровоподобный гигант, казавшийся вечно сонным, разбухшим кретином, обладал необычайно живым умом. И немалым авторитетом. Популярная при дворе короля Визимира поговорка гласила, что если Дийкстра утверждает, что на улице полдень, хотя там стоит непроглядная темень, значит, следует обеспокоиться судьбами солнца.
Однако сейчас Лютика волновало – и не без оснований – другое.
– Лютик, – сонно проговорил Дийкстра, скрещивая кашалотов на ките. – Ты дурья башка. Ты законченный идиот. Неужто тебе обязательно надо испоганить все, за что бы ты ни взялся? Хоть один-единственный раз в жизни ты можешь сделать что-нибудь нормально? Мне известно, что тебе около сорока, выглядишь ты на тридцать, думаешь, будто тебе немногим больше двадцати, а поступаешь так, якобы тебе всего лишь десять. Я это понимаю, поэтому-то, как правило, даю тебе точнейшие указания. Я говорю тебе, когда, как и что ты должен сделать. И у меня постоянно такое ощущение, словно я говорю в пустоту.
– А у меня, – ответил поэт, набравшись наглости, – постоянно такое ощущение, будто ты раскрываешь рот исключительно ради тренировки губ и языка. Давай переходи к конкретным вопросам, исключай из речи риторические построения и никчемное красноречие. В чем дело на сей раз?
Они сидели за большим дубовым столом, меж заставленных книгами и заваленных рулонами пергамента шкафов, на самом верхнем этаже ректората, в арендуемых помещениях, которые Дийкстра игриво именовал Кафедрой Новейшей Истории, а Лютик – Кафедрой Практического Шпионажа и Прикладной Диверсии. Было их, включая поэта, четверо: кроме Дийкстры, в беседе участвовали еще две персоны. Одной из этих персон был, как обычно, Ори Ройвен, седой и вечно простуженный секретарь шефа реданских шпионов. Вторая была персоной не вполне обычной.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я, – холодно сказал Дийкстра. – Однако, поскольку тебе доставляет удовольствие прикидываться идиотом, я не стану портить тебе настроения и разъясню понятными словами. А может, пожелаешь воспользоваться такой возможностью ты, Филиппа?
Лютик кинул взгляд на молчавшую до того четвертую, не вполне обычную, персону. Филиппа Эйльхарт, видимо, прибыла в Оксенфурт недавно либо собиралась вскоре уехать, потому что была не в платье, не в привычном ярком макияже и без любимой бижутерии из черных агатов. На ней была короткая мужская курточка, брюки в обтяжку и высокие сапоги – одежда, которую поэт именовал «полевой». Темные волосы чародейки, обычно распущенные и пребывающие в художественном беспорядке, сейчас были зачесаны назад и перевязаны на затылке тесемкой.
– Жаль терять время, – сказала она, поднимая красивые брови. – Лютик прав. Пора отказаться от ложного красноречия и эффектной, но пустой болтовни. Стоящая перед нами проблема проста и банальна.
– О да, – усмехнулся Дийкстра. – Банальна. Опасный нильфгаардский агент, который уже мог бы банально сидеть в моей наилучшей третогорской тюрьме, банально сбежал, банально предупрежденный и спугнутый банальной дурью господ Лютика и Геральта. Мне доводилось видеть людей, отправляющихся на эшафот за значительно меньшие банальности. Почему ты не уведомил о подготовленной вами засаде, Лютик? Разве я не приказал информировать меня о всех намерениях ведьмака?
– Я ничего не знал о планах Геральта, – убежденно солгал Лютик. – Я же тебе говорил, что он отправился в Темерию и Содден на поиски Риенса. Я также сообщил тебе, когда он вернулся. Я был уверен, что он смирился с проигрышем. Риенс буквально растворился в воздухе, ведьмак не нашел ни малейших его следов, об этом, если помнишь, я тебе тоже говорил…
– Врал, – холодно сказал шпион. – Ведьмак нашел следы Риенса. В виде трупов. И тогда решил изменить тактику. Вместо того чтобы гоняться за Риенсом – подождать, пока тот найдет его сам. Нанялся на барки Компании Малатиуса и Грока в качестве сопровождающего. Сделал так, зная, что Компания широко объявит об этом, Риенс узнает и что-нибудь предпримет. И господин Риенс предпринял. Странный, неуловимый господин Риенс. Наглый, самоуверенный господин Риенс, которому не хочется даже пользоваться фальшивыми именами или переиначивать свое. Господин Риенс, от которого за версту несет дымом из нильфгаардского камина и смердит чародеем-ренегатом. Правда, Филиппа?
Чародейка не сказала ни «да», ни «нет». Она молчала, изучающе и проницательно глядя на Лютика. Поэт опустил глаза, неуверенно кашлянул. Он не любил таких взглядов.
Привлекательных женщин, в том числе и чародеек, Лютик делил на чрезвычайно приятных, просто приятных, неприятных и очень неприятных. Чрезвычайно приятные на предложение отправиться в постель отвечали радостным согласием, просто приятные – веселым смехом. Реакцию неприятных предсказать было затруднительно. К очень неприятным трубадур относил тех, в отношении которых уже одна мысль о соответствующем предложении вызывала дрожь и слабость в коленках.
Филиппа Эйльхарт, хоть и весьма привлекательная, была очень неприятной.
Кроме того, Филиппа Эйльхарт была важной персоной в Совете Чародеев и пользовалась полным доверием в качестве придворной магички короля Визимира. Магичкой она была очень способной. Молва гласила, что она была одной из немногих, владеющих искусством полиморфизма. Выглядела она лет на тридцать. В действительности же ей было никак не меньше трехсот.
Дийкстра, сплетя пальцы пухлых рук на животе, крутил мельницу большими пальцами. Филиппа по-прежнему молчала. Ори Ройвен кашлял, хлюпал носом, беспрерывно поправлял просторную тогу. Тога походила на профессорскую покроем, но выглядела так, словно Ори получил ее не от Сената, а откопал на свалке.
– Однако твой ведьмак, – вдруг буркнул супершпион, – недооценил господина Риенса. Засаду-то он устроил, но при этом показал полнейшее отсутствие ума, предположив, будто Риенс заявится к нему лично. Риенс, как полагал ведьмак, должен был чувствовать себя в безопасности. Не мог унюхать подвоха, обнаружить подкарауливающих его людей господина Дийкстры. Потому что, видите ли, маэстро Лютик по приказу ведьмака не пикнул господину Дийкстре о расставленной ловушке. А ведь, выполняя распоряжение, маэстро Лютик обязан был это сделать. Маэстро Лютик имел на сей счет вполне четкие и однозначные приказы, которые он, понимаете ли, почел за благо пропустить мимо ушей.
– Я не твой подчиненный, – надулся поэт. – И не обязан выполнять твои распоряжения и приказы. Время от времени я помогаю тебе, но делаю это по собственной воле, из патриотических побуждений, чтобы не бездействовать, видя приближающиеся изменения…
– Ты шпионишь на всех, кто тебе платит, – холодно прервал Дийкстра. – Доносишь всем, у кого ты на крючке. А у меня на тебя несколько недурных крючочков, Лютик. Так что не дерзи.
– Я шантажа не боюсь!
– А может, поспорим?
– Господа. – Филиппа Эйльхарт подняла руку. – Будьте серьезнее, прошу вас. Не отклоняйтесь от темы.
– Верно. – Шпион раскинулся в кресле. – Послушай, поэт. Что с возу упало, то пропало. Риенса предупредили, и второй раз он будет осторожнее. Но я не могу допустить, чтобы подобное повторилось. Поэтому хочу встретиться с ведьмаком. Приведи его ко мне. Перестань блуждать по городу и не пытайся обмануть моих агентов. Иди прямо к Геральту и приведи его сюда, на Кафедру. Мне необходимо с ним поговорить. Лично и без свидетелей. Без шума и огласки, которые, несомненно, возникнут, если я захочу ведьмака арестовать. Приведи его ко мне, Лютик. Это все, что от тебя сейчас требуется.
– Геральт выехал, – спокойно соврал бард.
Дийкстра взглянул на чародейку. Лютик напрягся в ожидании зондирующего импульса, но ничего не почувствовал. Филиппа смотрела на него, прищурив глаза, однако не похоже было, чтобы она пыталась чарами проверить его искренность.
– Дождусь его возвращения, – вздохнул Дийкстра, прикинувшись, будто верит. – У меня к нему серьезное дело, придется кое-что изменить в моих планах и подождать. Как только ведьмак вернется, приведи. Чем скорее, тем лучше. Лучше для многих.
– Возможны осложнения, – поморщился Лютик. – Трудно будет убедить Геральта прийти сюда. Он, понимаешь ли, испытывает необъяснимую антипатию к шпионам. Хотя, кажется, понимает, что ваша работа не хуже других, и все-таки брезгует теми, кто ею занимается. Патриотические побуждения, говорит он, штука хорошая, но в шпионы обычно идут конченые подлецы и последние…
– Хватит, хватит. – Дийкстра небрежно махнул рукой. – Попрошу без словесных красот. Надоело. Они, понимаешь ли, довольно грубоваты.
– Я тоже так считаю, – фыркнул трубадур. – Но ведьмак – простодушный и прямолинейный в суждениях добряк. Куда ему до нас, светских львов. Он просто терпеть не может шпионов и, я знаю, не захочет с тобой разговаривать, а уж о том, чтобы помогать секретным службам, и речи быть не может. Да и крючочка на него у тебя нет.
– Ошибаешься, – сказал шпион. – Есть. И не один. Для начала вполне достаточно заварушки на барке под Грабовой Бухтой. Знаешь, кто поднялся на борт? Вовсе не люди Риенса.
– Тоже мне удивил, – спокойно сказал поэт. – Уверен, это были несколько бездельников, каких полно в темерской страже. Риенс выспрашивал о ведьмаке, за сведения о нем, кажется, обещал кругленькую сумму. Любому понятно, что ведьмак ему очень даже нужен. Вот несколько пройдох и попытались сцапать Геральта, запереть, а потом продать Риенсу, диктуя свои условия и выторговав сколько удастся. Потому что за голую информацию о нем они получили бы мало, а то и вовсе ничего.
– Хвалю за сообразительность. Ясное дело, ведьмака, не тебя. Ты бы не додумался. Но все гораздо сложнее, чем кажется. Дело в том, что моих коллег, людей из секретной службы короля Фольтеста, тоже, оказывается, интересует господин Риенс. Они разгадали план пройдох, как ты их назвал. Это они вошли на барку, они намеревались сцапать ведьмака. Возможно, в качестве приманки для Риенса, а может, с другой целью. Ведьмак под Грабовой Бухтой уделал темерских агентов, Лютик. Их шеф очень, очень зол. Так, говоришь, Геральт выехал? Надеюсь, не в Темерию? Оттуда он может не вернуться.
– Это и есть твой крючочек?
– А как же! Именно. Я могу замять дело с темерцами. Но не даром. Куда выехал Геральт, Лютик?
– В Новиград. – Глазом не сморгнув солгал трубадур. – Риенса искать.
– Ошибка, ошибка, – усмехнулся шпион, делая вид, будто не заметил лжи. – Понимаешь, жаль все-таки, что он не поборол неприязни к шпионам и не связался со мной. Я бы ему помог сэкономить время и силы. В Новиграде Риенса нет. Зато темерских агентов там пруд пруди. Вероятнее всего, ожидают ведьмака. Они уже уразумели то, о чем я знаю давно. А именно, что если ведьмака Геральта из Ривии спросить определенным образом, он ответит на множество вопросов. Вопросов, которые начинают задавать себе секретные службы всех Четырех Королевств. Уговор прост: ведьмак приходит сюда, на Кафедру, и отвечает на эти вопросы мне. Вот и все. Я угомоню темерцев и обеспечу Геральту безопасность.
– Что за вопросы? Может, я смогу на них ответить?
– Не смеши, Лютик.
– И все же, – вдруг проговорила Филиппа Эйльхарт, – возможно, мог бы. Может, он помог бы нам сэкономить время? Не забывай, Дийкстра, наш поэт увяз в этой афере по уши, и он здесь, у нас, а ведьмака-то еще нет. Где ребенок, с которым Геральта видели в Каэдвене? Девочка с серыми волосами и зелеными глазами? Та, о которой Риенс выпытывал тебя тогда, в Темерии, когда прихватил в борделе? А, Лютик? Что тебе известно о девочке? Где ведьмак ее спрятал? Куда поехала Йеннифэр, получив письмо Геральта? Где скрывается Трисс Меригольд и какие у нее причины скрываться?
Дийкстра не пошевелился, но по тому, как он взглянул на чародейку, Лютик понял, что шпион удивлен. Вопросы были заданы явно преждевременно. И не тому, кому следовало. Это казалось опрометчивым и неосторожным, однако Филиппу Эйльхарт можно было заподозрить в чем угодно, только не в опрометчивости и неосторожности.
– Сожалею, – ответил Лютик, – но ни на один из твоих вопросов у меня ответов нет. Я помог бы, если б сумел. Но не сумею.
– Лютик, – процедила Филиппа, глядя ему в глаза, – если ты знаешь, где находится девочка, скажи. Ручаюсь, мы с Дийкстрой заботимся исключительно о ее безопасности. О безопасности, которой… угрожает… опасность.
– Не сомневаюсь, – солгал поэт, – что именно это вас волнует. Но я действительно не знаю, в чем дело. В жизни не видел ребенка, который вас так интересует. А Геральт…
– Геральт, – прервал Дийкстра, – не подпустил тебя к тайне, не пикнул ни словечка, хоть, не сомневаюсь, ты закидал его вопросами. Интересно почему, как ты думаешь, Лютик? Неужто твой простодушный и брезгающий шпионами добряк почуял, что ты есть такое в действительности? Оставь его в покое, Филиппа, не трать даром времени. Он ничего не знает, не дай обмануть себя его умничаньем и многозначительными ухмылками. Он может нам помочь исключительно в одном – когда ведьмак вынырнет из укрытия, он свяжется с ним, больше ни с кем. Представь себе, Геральт считает его другом.
– Именно, – медленно поднял голову Лютик. – Он считает меня другом. И представь себе, Дийкстра, не без оснований. Прими наконец это к сведению и сделай выводы. Сделал? Ну вот. Теперь можешь начинать шантажировать.
– Ну, ну, – усмехнулся шпион. – Да у тебя прямо-таки аллергия на дела. Не обижайся, поэт. Я шутил. Шантаж? Между нами, друзьями? И речи быть не может. А твоему ведьмаку, поверь, я зла не желаю и мешать не думаю. Кто знает, может, даже договорюсь с ним к общей выгоде. Но чтобы такое случилось, мне надо с ним встретиться. Когда он появится, приведи его ко мне. Крепко тебя прошу, Лютик. Очень. Ты понял, насколько крепко?
– Понял, как крепко, – фыркнул трубадур.
– Хотелось бы верить, что это правда. Ну а теперь иди. Ори, проводи трубадура к выходу.
– Бывай. – Лютик встал. – Желаю успеха в труде и личной жизни. Мое почтение, Филиппа. Ах да, Дийкстра! Агенты, которые за мной ползают. Отзови их, пожалуйста.
– Само собой, – солгал шпион. – Отзову. Неужели ты мне не веришь?
– Верю, – солгал поэт. – Я тебе верю.
Лютик задержался на территории академии до вечера. Все время внимательно осматривался, но шпиков не заметил. И именно это беспокоило его особенно.
На Кафедре Труверства он прослушал лекцию о классической поэзии. Затем сладко выспался на семинаре по поэзии современной. Разбудил его знакомый бакалавр, и они отправились на Кафедру Философии, чтобы принять участие в затянувшемся, но бурном диспуте на тему «Сущность и происхождение жизни». Еще не успело стемнеть, как половина дискутантов была пьяна в стельку, а остальные рвались в рукопашную, пытаясь перекричать друг друга и создавая невообразимый шум и гам. Все это было поэту на руку.
Он незаметно выбрался на чердак, вылез через чердачное оконце, спустился по водосточной трубе на крышу библиотеки, перескочил, чуть не сломав ног, на крышу прозекторской. Оттуда добрался до забора, прилегающего к стене сада. За густыми зарослями крыжовника отыскал дыру, которую расширил сам, будучи студентом. Дальше раскинулся городок Оксенфурт.
Лютик смешался с толпой, потом быстро прошмыгнул боковыми переулками, петляя, словно преследуемый гончими заяц. Добравшись до каретного сарая, укрылся в тени. Переждав добрых полчаса и не заметив ничего подозрительного, забрался по лестнице на чердак, перескочил на крышу дома знакомого пивовара, Вольфганга Амадея Козлобородика. Цепляясь за обросшие мхом черепицы, добрался до окна нужной мансарды. В комнатке за окном горела масляная лампа. Нетвердо стоя на водосточном желобе, Лютик постучал в свинцовый переплет. Окно не было закрыто и поддалось при легком нажиме.
– Геральт! Эй, Геральт!
– Лютик? Погоди… Пожалуйста, не входи…
– Что значит – не входи? Как так – не входи? – Поэт толкнул окно. – Ты не один, что ли? Может, аккурат трахаешь кого?
Не дождавшись ответа, да и не ожидая его, он перебрался на подоконник, свалив лежащие там яблоки и луковицы.
– Геральт… – засопел он и тут же умолк. А потом чертыхнулся вполголоса, глядя на светло-зеленую одежду медички, валяющуюся на полу. Раскрыл от удивления рот и чертыхнулся снова. Всего он мог ожидать. Только не этого. – Шани, – покрутил он головой. – А, чтоб меня…
– Попрошу без комментариев.
Ведьмак сел на кровати, а Шани подтянула простыню под самый нос.
– Ну входи уж. – Геральт потянулся за брюками. – Коли влез через окно, значит, дело серьезное. Потому как если не серьезное, я немедля выкину тебя через то же окно.
Лютик слез с подоконника, сбросив оставшиеся луковицы. Сел, придвинув ногой табурет. Ведьмак поднял с пола одежду свою и Шани. Мина у него была сконфуженная. Одевался он молча. Медичка, прячась у него за спиной, возилась с рубашкой. Поэт нахально рассматривал ее, мысленно подыскивая сравнения и рифмы к форме маленьких грудок и золотистому при свете масляной лампы цвету ее кожи.
– Ну, в чем дело, Лютик? – Ведьмак щелкнул застежками высоких ботинок. – Выкладывай.
– Собирайся, – сухо ответил поэт. – Надо срочно выехать.
– Сколь срочно?
– Невероятно срочно.
– Шани… – кашлянул Геральт, – Шани сказала мне о шпиках, которые за тобой следили. Надо понимать, ты не потерял их?
– Ничего ты не понимаешь.
– Риенс?
– Хуже.
– В таком случае действительно не понимаю… Минутку. Реданцы? Третогор? Дийкстра?
– Угадал.
– Это еще не повод…
– Это уже повод, – прервал Лютик. – Их интересует не Риенс, Геральт. Их интересует девочка и Йеннифэр. Дийкстра желает знать, где они. Он заставит тебя выдать ему это. Теперь понимаешь?
– Теперь да. Смываемся вместе. Через окно?
– Обязательно. Шани? Справишься?
– Не первое окно в моей жизни. – Медичка одернула на себе одежду.
– Не сомневаюсь, – внимательно глянул на нее поэт, рассчитывая на то, что обнаружит достойный рифм и метафор румянец, но просчитался. Веселье в глазах и наглая ухмылка – вот и все, что он увидел.
На подоконник беззвучно опустилась большая серая сова. Шани тихо вскрикнула. Геральт потянулся за мечом.
– Не дури, Филиппа, – сказал Лютик.
Сова исчезла, а на ее месте возникла неловко присевшая Филиппа Эйльхарт. Чародейка тут же спрыгнула в комнату, разглаживая волосы и одежду.
– Добрый вечер, – сказала она холодно. – Представь меня, Лютик.
– Геральт из Ривии, Шани с медицинского. А сова, которая так ловко летела следом за мной, вовсе и не сова, а Филиппа Эйльхарт из Совета Чародеев, в настоящее время – на службе у короля Визимира, украшение третогорского двора. Жаль, у нас только один стул.
– Вполне достаточно. – Чародейка уселась на освобожденный трубадуром табурет, окинула присутствующих томным взглядом, немного подольше остановившись на Шани. Медичка, к удивлению Лютика, вдруг зарделась.
– В принципе то, с чем я прибыла, касается исключительно Геральта из Ривии, – начала Филиппа после недолгого молчания. – Однако я сознаю, что удалять отсюда кого-либо было бы бестактно, а посему…
– Я могу выйти, – неуверенно сказала Шани.
– Не можешь, – проворчал Геральт. – Никто не может, пока ситуация не прояснится. Я прав, милсдарыня Эйльхарт?
– Для тебя – просто Филиппа, – улыбнулась чародейка. – Сейчас не до правил хорошего тона. И никому не надо выходить, никто мне не мешает. В крайнем случае – удивляет. Ну что ж, жизнь – непрерывная цепь неожиданностей… как говаривала одна моя знакомая… Наша общая знакомая, Геральт. Изучаешь медицину, Шани? Который курс?
– Третий, – пробормотала девушка.
– Ах. – Филиппа Эйльхарт смотрела не на нее, а на ведьмака. – Семнадцать годков – какой прекрасный возраст! Йеннифэр многое бы дала за то, чтобы ей снова было столько же. Как думаешь, Геральт? Впрочем, при случае я сама ее спрошу.
Ведьмак очень неприятно улыбнулся.
– Спросишь. Не сомневаюсь. Не сомневаюсь и в том, что сопроводишь свой вопрос комментариями. Не сомневаюсь также, что это тебя здорово развеселит. А теперь перейдем к делу. Прошу.
– И верно, – кивнула чародейка. – Самое время. А времени у тебя совсем немного. Лютик, вероятно, уже успел передать, что Дийкстра вдруг воспылал желанием встретиться с тобой и побеседовать относительно местопребывания некоей девицы. Дийкстра получил соответствующие распоряжения от короля Визимира, поэтому, я думаю, он станет настойчиво просить тебя указать ему это место.
– Ясно. Благодарю за предостережение. Одно только немного удивляет. Ты говоришь, Дийкстра получил приказы от короля. А ты не получила никаких? Как ни говори, а в Совете Визимира ты тоже занимаешь не последнее место.
– Верно. – Чародейка не обратила внимания на прозвучавшую в голосе Геральта издевку. – Занимаю. И серьезно отношусь к своим обязанностям, состоящим в том, чтобы предупреждать возможные ошибки короля. Порой, как в данном конкретном случае, я не могу напрямую сказать королю, что он ошибается, и отговорить его от поспешных действий. Я просто должна помешать ему совершить ошибку. Ты меня понимаешь?
Ведьмак утвердительно кивнул. Лютик усомнился, действительно ли Геральт понимает. Он-то знал, что Филиппа лгала как по нотам.
– Итак, я вижу, – медленно сказал Геральт, доказывая, что прекрасно все понял, – Совет Чародеев тоже интересуется моей подопечной. Чародеи желают знать, где моя подопечная пребывает. И хотят добраться до нее прежде, чем это сделает Визимир либо кто-нибудь другой. Почему, Филиппа? Что такое есть в моей подопечной? Чем она вызвала такой интерес?
Глаза чародейки сузились.
– Ты не знаешь? – прошипела она. – Ты так мало знаешь о своей подопечной? Не хотелось бы делать опрометчивых выводов, но подобное неведение, похоже, указывает на то, что как опекун ты гроша ломаного не стоишь. Воистину меня удивляет, как, будучи настолько незнающим и плохо информированным, ты решился на опеку. Мало того, решился лишить права на опеку других, тех, у кого имеется и соответствующая квалификация, и право. И при этом ты еще спрашиваешь – почему. Гляди, Геральт, как бы невежество тебя не погубило. Берегись. И береги этого ребенка, черт побери! Береги девочку как зеницу ока. А если сам не в силах, попроси других!
Какое-то время Лютик думал, что ведьмак напомнит о роли, которую взяла на себя Йеннифэр. Он ничем не рисковал, зато выбил бы из рук Филиппы аргументы. Но Геральт молчал. Поэт догадался о причинах. Филиппа знала обо всем. Филиппа предупредила. И ведьмак понял предупреждение.
Лютик сосредоточился на наблюдении за глазами и лицами, раздумывая, не связывало ли их что-либо в прошлом. Лютик знал, что подобные, доказывающие взаимное влечение словесные поединки, которые вел порою ведьмак с чародейками, очень часто оканчивались в постели. Но наблюдение, как обычно, ничего не дало. Для того чтобы узнать, связывает ли ведьмака с кем-либо что-либо, существовал только один-единственный способ: в соответствующий момент влезть в соответствующее окно.
– Опекать, – помолчав, проговорила чародейка, – значит принять на себя ответственность за безопасность существа, не способного самостоятельно обеспечить свою безопасность. Если ты поставишь под угрозу свою подопечную… Если с ней приключится несчастье, ответственность падет на тебя, Геральт. Только на тебя.
– Знаю.
– Боюсь, ты все еще мало знаешь.
– Ну так просвети меня. Чего ради столько персон вдруг вознамерились снять с меня груз ответственности, пожелали принять на себя мои обязанности и взять под покровительство мою воспитанницу? Чего хочет от Цири Совет Чародеев? Чего хочет от нее некий Риенс, который в Соддене и Темерии уже прикончил троих, два года назад контактировавших со мной и с девочкой? Который чуть было не убил Лютика, пытаясь добыть от него сведения о ней? Кто он – этот Риенс, Филиппа?
– Не знаю, – сказала чародейка. – Не знаю, кто такой Риенс. Но, как и ты, очень хотела бы узнать.
– А у этого Риенса, – неожиданно проговорила Шани, – нет ли случайно на лице шрама после ожога третьей степени? Если да, то я знаю, кто он. И знаю, где он.
В наступившей тишине стало слышно, как за окном по водосточному желобу застучали первые капли дождя.
