Книга: Гобелены Фьонавара (сборник)
Назад: Часть первая ПОСЛЕДНИЙ КАНИОР
Дальше: Часть вторая БАШНЯ ЛАЙЗЕН

Глава 2

На следующее утро, в самый серый предрассветный час, «Придуин» далеко в открытом море встретил Пожирателя Душ. В это же время на Равнине Дэйв Мартынюк проснулся в одиночестве на могильном кургане неподалеку от Келидона.
Он никогда не отличался особой проницательностью, но и не требовалось большого ума, чтобы понять все значение минувшей ночи, проведенной в объятиях Кинуин на зеленой, с серебристым оттенком траве. Сначала он был потрясен, его охватило благоговение и смирение, но только сначала, и не очень надолго. В слепом, инстинктивном самоутверждении во время любовных объятий Дэйв искал и нашел подтверждение тому, что жизнь продолжается и после ужасной бойни у реки.
Он живо помнил залитый светом луны пруд в роще Фалинн год тому назад. Как олень, сраженный стрелой Зеленой Кинуин, воскрес, поднялся, покорно склонил голову перед Охотницей и ушел от собственной смерти.
Теперь у Дэйва появилось еще одно воспоминание. Он ощущал, что Богиня прошлой ночью разделила с ним — и еще сильнее возбудила в нем — страстное желание еще раз утвердить мощное присутствие живых в мире, осажденном Тьмой. Именно поэтому, как он подозревал, он получил от нее этот дар. Уже третий дар: в первый раз даром была его жизнь там, в роще Фалинн, потом Рог Овейна, а теперь она подарила ему себя, чтобы унять его боль.
Думая так, он не ошибался, но в том, что сделала Кинуин, скрывалось гораздо большее, только даже самые проницательные из смертных этого не смогли бы понять. Но так и должно было быть, так всегда и было. Тем не менее Маха знала, и Красная Немаин, и Дана, Богиня-Мать, знала лучше всех. Боги могли догадываться, как и некоторые из полубогов-андейнов, но лишь Богини знали наверняка.
Взошло солнце. Дэйв поднялся и оглянулся вокруг под светлеющим небом. Ни облачка. Стояло чудесное утро. Примерно в миле к северу от него блестела Адеин, на берегу двигались люди и кони. Дальше к востоку он различал вертикально стоящие камни, обозначающие границы Келидона, центра Равнины, дома первого племени дальри и места сбора всех племен. Там тоже наблюдались признаки движения, жизни.
Но кто и сколько?
«Не обязательно всем умирать», — сказала ему Кинуин год назад и повторила это снова, сегодня ночью. Возможно, не всем, но битва была жестокой, очень жестокой, и многие погибли.
События прошлого вечера и ночи изменили его, но в основном Дэйв остался точно таким же, каким был всегда, и поэтому ощущал в желудке тугой комок страха, когда спустился с кургана и быстро зашагал к берегу реки, где царило оживление.
Кто? И сколько? Тогда царил такой хаос, такая неразбериха среди грязи и крови: волки, появление альвов, выводок Авайи в потемневшем небе, а потом, после того как он протрубил в Рог, что-то иное в небе, что-то дикое. Овейн и короли. И ребенок. Несущие смерть, олицетворяющие ее. Он ускорил шаги, почти перешел на бег. Кто?
Тут он отчасти получил ответ на свой вопрос и резко остановился, ослабев от облегчения. От группы всадников у Адеина внезапно отделились двое: один на темно-сером коне, второй — на гнедом, почти золотистом, и помчались к нему. Он узнал обоих.
И их всадников тоже. Кони с грохотом подлетели к нему, оба всадника спрыгнули на землю еще до того, как остановились, с неосознанной, врожденной грацией дальри. И Дэйв оказался лицом к лицу с людьми, ставшими его побратимами однажды ночью в Пендаранском лесу.
Они испытывали радость и облегчение, и каждый по-своему их проявлял, но они не стали обниматься.
— Ивор? — произнес Дэйв. Одно лишь имя.
— С ним все в порядке, — спокойно ответил Левон. — Несколько ран, ничего серьезного.
У самого Левона, как заметил Дэйв, появился короткий шрам на виске, уходящий под его светлые волосы.
— Мы нашли твой топор, — объяснил Левон. — На берегу. Но никто тебя не видел после того… после того, как ты протрубил в Рог, Дэйвор.
Дэйв вдохнул воздух и медленно выдохнул.
— Кинуин? — сказал он. — Вы слышали ее голос?
Оба дальри молча кивнули.
— Она остановила Охоту, — сказал Дэйв, — а потом… унесла меня прочь. Когда я очнулся, она была со мной и сказала, что она… собрала убитых. — Больше он ничего не стал рассказывать. Остальное касалось только его одного и не было предназначено для чужих ушей.
Он увидел, как Левон, как всегда, быстро соображающий, бросил взгляд поверх его головы на курган, а потом Торк сделал то же самое. Воцарилось долгое молчание. Дэйв чувствовал свежесть утреннего ветра, видел колыхание высокой травы на Равнине. Затем с болью в сердце он увидел, что Торк, всегда такой сдержанный, беззвучно плачет, глядя на могильный курган.
— Так много, — прошептал Торк. — Они убили так много наших, альвов…
— Мэбон, герцог Родена, получил тяжелую рану в плечо, — сказал Левон. — Один из лебедей налетел на него.
Мэбон, вспомнил Дэйв, спас ему жизнь всего два дня назад, когда сама Авайя бросилась на него с неба, словно смертоносный вихрь. Он глотнул и с трудом произнес:
— Торк, я видел Барта и Нейвона, обоих. Они…
Торк скованно кивнул:
— Знаю. Я их тоже видел.
Барт и Нейвон, которым едва исполнилось по четырнадцать лет перед смертью, были теми мальчиками, которых они с Торком охраняли в роще Фалинн в первую ночь Дэйва в Фьонаваре. Охраняли и спасли от ургаха, чтобы потом…
— Это был ургах в белом, — сказал Дэйв, горечь во рту мешала ему говорить. — Самый крупный из них. Он убил их обоих. Одним ударом.
— Уатах. — Это имя слетело с губ Левона, как плевок. — Я слышал, как его так называли другие. Пытался добраться до него, но не мог пробиться…
— Нет! Этого так не убить, Левон, — перебил его Торк яростным, напряженным голосом. — Одному не убить. Мы их одолеем, потому что должны победить, но обещай, что никогда не будешь гоняться за ним в одиночку. Он — нечто большее, чем просто ургах.
Левон молчал.
— Обещай мне! — повторил Торк, становясь прямо перед сыном Авена и не обращая внимания на слезы, все еще блестевшие у него на глазах. — Он слишком огромен, Левон, и слишком быстр, и не просто огромен и быстр. Обещай мне!
Прошла еще секунда, прежде чем Левон ответил:
— Только вам двоим я скажу это. Поймите. Но я даю вам слово. — Его светлые волосы ярко блестели на солнце. Он отбросил их за спину коротким движением головы и резко повернулся к коням. Не останавливаясь, бросил через плечо: — Пошли. Сегодня утром состоится Совет племен в Келидоне. — И, не дожидаясь их, он вскочил в седло и поскакал.
Дэйв с Торком переглянулись, потом вдвоем сели на одного коня, на серого, и поехали за ним. На полпути к священным камням они догнали Левона, потому что он остановился и подождал их.
— Простите меня, — сказал он. — Я трижды глупец.
— По крайней мере, дважды, — серьезно согласился Торк.
Дэйв рассмеялся. Через секунду рассмеялся и Левон. Сын Ивора протянул руку. Торк пожал ее. Они посмотрели на Дэйва. Он молча положил свою правую ладонь на их руки.
Остальную часть пути они ехали рядом.

 

— Хвала Великому Ткачу и ярким нитям на его Станке! — в третий раз произнес достопочтенный Дира, вождь первого племени.
Он начинал действовать Дэйву на нервы.
Они находились в зале собраний в Келидоне. Не самый большой зал, да и собрание было не очень многочисленным: Авен, на вид полный энергии и самообладания, несмотря на забинтованную руку и шрам, как у Левона, над одним глазом; вожди восьми остальных племен и их шаманы; Мэбон, герцог Родена, лежащий на ложе, очевидно, страдающий от боли, но столь же очевидно твердо намеренный присутствовать; и Ра-Теннель, правитель светлых альвов, к которому то и дело обращались все взгляды, полные изумления и благоговения.
Дэйв знал, что здесь нет некоторых людей, которые были очень нужны. Двое вождей, Дамах, вождь второго племени, и Берлан — пятого, только что получили это звание: они были соответственно сыном и братом вождей, погибших у Адеина.
К удивлению Дэйва, Ивор предоставил Дире вести собрание. Торк кратко пояснил, шепотом: первое племя, единственное из всех, никогда не перемещалось по Равнине, Келидон был их постоянным домом. Они оставались здесь, в центре Равнины, получали и передавали послания через гонцов-обри от всех племен, хранили историю народа дальри, снабжали племена шаманами и всегда руководили собраниями здесь, в Келидоне. Всегда, даже в присутствии Авена. Так было во времена Ревора, и так было сейчас.
«С абстрактной точки зрения это имело смысл», — думал Дэйв, но сейчас, сразу после напряжения битвы, он с трудом терпел Диру и его медлительность.
Дира дребезжащим голосом произнес не слишком связную речь, то оплакивая погибших, то вознося хвалу победителям, потом наконец передал слово Ивору. Отец Левона встал и рассказал, чтобы просветить Ра-Теннеля об их невероятной, дикой скачке через пол-Равнины, продолжавшейся ночь и день, чтобы опередить войска Могрима и первыми подойти к реке.
Его сменил правитель Данилота, который, в свою очередь, рассказал, как он заметил армию Тьмы, переправлявшуюся через Андариен; как зажег свой магический кристалл на Атронеле, чтобы послать предостережение в Парас Дервал, и отправил двоих гонцов на великолепных ратиенах предупредить дальри, и, наконец, повел собственную армию из безопасной Страны Теней на битву у Адеин.
В его голосе звучала музыка, но ноты были рождены печалью. Погибло очень много пришедших из Данилота, с Равнины, а также из Бреннина, так как пятьсот воинов Мэбона из Родена сражались в самой гуще битвы.
Казалось, что эта битва полностью проиграна, несмотря на все проявленное ими мужество, пока не протрубил Рог. И поэтому Дэйв, которого здесь, на Равнине, называли Дэйвором, встал по просьбе Ивора и рассказал свою собственную историю: как услышал внутренний голос, напомнивший ему о том, что он носит с собой (в его памяти этот голос продолжал звучать, как голос Кевина Лэйна, упрекнувшего его за то, что он так медленно соображает), и как он протрубил в Рог Овейна изо всех еще оставшихся у него сил.
Все они знали, что произошло потом. Видели призрачные фигуры в небе, Овейна, и королей, и ребенка на белом коне. Видели, как они спустились с огромной высоты, убивая черных лебедей из выводка Авайи, цвергов, ургахов, волков Галадана… а затем без остановки и без разбора, без жалости и отсрочки обрушились на альвов и людей Равнины и Бреннина.
Пока не явилась Богиня и не крикнула: «Вложи свой меч в ножны, Небесный король!», и только одному Дэйвору, который протрубил в Рог, было известно о том, что происходило после этого до рассвета. Он рассказал, как проснулся на кургане, как узнал, что это за курган, как Кинуин предупредила его, что не сможет вмешаться, если он еще раз протрубит в Рог.
Больше он им ничего не сказал и сел на место. Ему вдруг пришло в голову, что он только что произнес речь. Еще не так давно сама мысль об этом его бы парализовала. Но не сейчас и не здесь. Слишком многое поставлено на карту.
— Хвала Ткачу и ярким нитям на его Станке! — еще раз нараспев произнес Дира, поднеся обе сморщенные руки к лицу. — Я объявляю сейчас, перед всеми собравшимися, что отныне почетной обязанностью первого племени будет уход за этим курганом и совершение всех поминальных обрядов, чтобы он всегда оставался зеленым, и чтобы…
Дэйв почувствовал, что сыт всем этим по горло.
— А вы не думаете, что, если Кинуин смогла воздвигнуть курган и собрать всех убитых, она сможет поддерживать его зеленым, если захочет?
Тут Дэйв вздрогнул, потому что Торк сильно лягнул его в ногу. Последовало короткое неловкое молчание. Дира бросил на Дэйва неожиданно проницательный взгляд.
— Я не знаю, как поступают в подобных случаях в том мире, откуда ты прибыл, Дэйвор, и не взял бы на себя смелость комментировать ваши обычаи. — Дира помолчал, чтобы слова как следует дошли до слушателей, потом продолжал: — Точно так же вряд ли тебе подобает давать нам советы насчет нашей собственной Богини.
Дэйв почувствовал, что краснеет, резкий ответ так и просился к нему на язык. Но он сдержался усилием воли и был вознагражден, услышав голос Авена:
— Он видел ее, Дира; он дважды разговаривал с Кинуин и получил от нее подарок. Он, а не ты и не я. Он имеет право говорить и даже обязан это делать.
Дира обдумал это, затем кивнул.
— Это правда, — спокойно признался он, к удивлению Дэйва. — Я беру свои последние слова обратно, Дэйвор. Но знай: если я говорю об уходе за курганом, то это знак уважения и признательности. Не затем, чтобы заставить Богиню что-то сделать, а чтобы поблагодарить ее за то, что она уже сделала. Разве в этом есть нечто неподобающее?
После чего Дэйв горько пожалел, что вообще открыл рот.
— Прости меня, вождь, — еле проговорил он. — Конечно, нет. Я испытываю тревогу и нетерпение, и…
— И не без причины! — проворчал Мэбон из Родена, приподнимаясь на своем ложе. — Нам надо принять решение, и будет лучше, если мы приступим к делу побыстрее.
Раздался серебристый смех.
— Я слышал о торопливости людей, — лукаво произнес Ра-Теннель, — но теперь убедился сам. — Его высокий голос к концу фразы стал чуть ниже; все слушали, потрясенные самим его присутствием среди них. — Все люди нетерпеливы. Время так медленно течет для вас, ваши нити на станке Великого Ткача так коротки. Мы, в Данилоте, говорим, что это одновременно и ваше проклятие, и ваше благословение.
— Разве не бывает такого времени, когда необходимы срочные действия? — ровным голосом спросил Мэбон.
— Конечно, — вмешался Дира, так как Ра-Теннель молчал. — Конечно, бывает. Но сейчас необходимо прежде всего подумать о погибших, иначе их жертва не останется в памяти, не будет оплакана, и…
— Нет, — произнес Ивор.
Одно лишь слово, но все присутствующие услышали сдержанные интонации приказа. Авен встал.
— Нет, Дира, — тихо повторил он. Ему не было нужды повышать голос: все смотрели на него. — Мэбон прав, и Дэйвор тоже, и я думаю, что наш друг из Данилота с нами согласится. Ни один человек из тех, кто погиб этой ночью, никто из наших братьев и сестер-альвов, потерявших свою песнь, не останется лежать не оплаканным под курганом Кинуин. Опасность заключается в том, — продолжал он, и его голос стал суровым, непримиримым, — что они могли умереть напрасно. Мы не должны допустить этого, пока мы живы, пока можем скакать и держать оружие. Дира, мы ведем войну, и Тьма окружает нас со всех сторон. Возможно, еще будет время горевать о погибших, но только в том случае, если мы пробьемся к Свету.
В Иворе нет совсем ничего, что внушало бы восхищение, думал Дэйв. Особенно по сравнению с сияющим Ра-Теннелем, или исполненным достоинства Дирой, или даже неосознанной грацией дикого животного у Левона. В этом помещении находились гораздо более представительные люди, с более властными голосами, с более повелительным взглядом, но в Иворе дан Баноре горел огонь, и в сочетании с силой воли и с любовью к своему народу это перевешивало все, чем обладали другие. Дэйв смотрел на Авена и знал, что пойдет за этим человеком, куда бы тот ни позвал.
Дира склонил голову, словно под двойным грузом этих слов и собственных лет.
— Это так, Авен, — сказал он, и Дэйва неожиданно растрогала бесконечная усталость в его голосе. — Да поможет нам Ткач проложить дорогу к Свету. — Он поднял голову и посмотрел на Ивора. — Отец Равнины, сейчас не то время, чтобы я мог держаться за положенное мне гордое место. Ты позволишь мне уступить его тебе и твоим воинам, а самому сесть?
Ивор сжал губы. Дэйв понял, что он борется с быстро подступившими слезами, которые так часто служили поводом для насмешек его родных.
— Дира, — произнес Авен, — это гордое место всегда будет принадлежать тебе. Ты не можешь уступить его ни мне, ни кому-либо другому. Но ты — вождь первого племени Детей Мира, племени шаманов и учителей, хранителей преданий. Друг мой, как может такой человек проводить Военный Совет?
Кажущийся неуместным солнечный свет лился в открытые окна. Полный боли вопрос Авена повис в воздухе, четкий, как пылинки воздуха в косых солнечных лучах.
— Это правда, — повторил Дира. Он неверной походкой направился к свободному стулу рядом с лежанкой Мэбона.
Растроганный, Дэйв привстал, чтобы предложить ему помощь, но тут увидел, что Ра-Теннель одним плавным, грациозным движением очутился рядом с Дирой и помог престарелому вождю сесть.
Но когда правитель светлых альвов выпрямился, взгляд его устремился в выходящее на запад окно. Мгновение он стоял неподвижно, сосредоточенно прислушиваясь, потом сказал:
— Слушайте. Они приближаются!
Дэйв ошутил быстрый укол страха, но в тоне альва не звучало предостережения, и через несколько секунд он тоже услышал шум у восточного края Келидона: там раздавались приветственные крики.
Ра-Теннель повернулся и слегка улыбнулся Ивору.
— Сомневаюсь, что ратиены из Данилота могли появиться среди вашего народа и не вызвать волнения.
Глаза Ивора ярко сияли.
— Знаю, что не могли, — ответил он. — Левон, приведи сюда всадников, пожалуйста.
Они уже и так направлялись к ним. Через несколько мгновений Левон вернулся, а с ним еще двое альвов — мужчина и женщина. Казалось, сам воздух в комнате стал светлее от их присутствия. Они поклонились своему правителю.
Но все же на них почти не обратили внимания..
Потому что третий из вновь прибывших привлек к себе взгляды каждого из находящихся в комнате, даже несмотря на стоящих рядом светлых альвов. Дэйв внезапно встал. Все остальные тоже.
— Блестяще сотканный узор, Авен, — произнес Айлерон дан Айлиль.
Его коричневая одежда была покрыта пылью и пятнами, волосы всклокочены, а темные глаза глубоко ввалились от усталости. Однако он держался очень прямо, а его голос звучал ясно и ровно.
— Там уже слагают песни о скачке Ивора, который обогнал армию Тьмы на пути к Келидону, и разбил ее, и прогнал обратно.
— Нам помогли, Верховный король. Подоспели альвы из Данилота. А затем Овейн в ответ на звук Рога Дэйвора, и в конце с нами была Зеленая Кинуин, иначе мы все бы погибли.
— Так мне и говорили, — сказал Айлерон. Он бросил на Дэйва быстрый, острый взгляд, потом повернулся к Ра-Теннелю. — Рад нашей встрече, господин мой. Если Лорен Серебряный Плащ, который учил меня в детстве, говорил правду, ни один из правителей Данилота не рисковал уходить так далеко от Страны Теней с тех пор, как Ра-Латен соткал этот туман тысячу лет назад.
Лицо Ра-Теннеля было серьезным, глаза оставались нейтрально-серыми.
— Лорен говорил правду, — спокойно подтвердил он. Ненадолго воцарилось молчание; потом смуглое бородатое лицо Айлиля осветилось улыбкой:
— Тогда с возвращением, повелитель светлых альвов!
Ра-Теннель в ответ тоже улыбнулся, но в глазах его не было улыбки, как заметил Дэйв.
— Нас приветливо встретили здесь вчера ночью, — пробормотал он. — Цверги и ургахи, волки и выводок Авайи.
— Я знаю, — ответил Айлерон, быстро становясь серьезным. — И нам еще предстоит встреча с ними. Думаю, это всем нам известно.
Ра-Теннель молча кивнул.
— Я прибыл, как только увидел магический кристалл, — помолчав, продолжил Айлерон. — За мной скачет армия. Они будут здесь к завтрашнему вечеру. Я находился в Тарлинделе в ту ночь, когда нам было отправлено сообщение.
— Мы знаем, — сказал Ивор. — Левон объяснил. «Придуин» отправилась в плавание?
Айлерон кивнул.
— Да. В Кадер Седат. На ней мой брат, Воин, Лорен и Мэтт, и еще Пуйл.
— И На-Брендель, разумеется? — быстро спросил Ра-Теннель. — Или он следует вместе с вашей армией?
— Нет, — ответил Айлерон, и двое альвов за его спиной шевельнулись. — Случилось еще кое-что. — Тут он повернулся к Дэйву, удивив всех, и рассказал о том, что сказала Дженнифер, когда «Придуин» исчез из виду, и что сказал и сделал Брендель, и куда они оба отправились.
В воцарившейся тишине можно было слышать доносящийся в раскрытые окна шум лагеря; слышны были также изумленные и восхищенные возгласы дальри, толпящихся вокруг ратиенов. Казалось, эти звуки доносятся издалека. Мысли Дэйва унеслись к Дженнифер, он думал о том, чем и кем она, по-видимому, стала.
Тишину в комнате нарушил мелодичный голос Ра-Теннеля. Теперь его глаза были фиолетовыми.
— Это хорошо. То есть настолько хорошо, насколько может быть в такое время, как наше. Нить Бренделя переплелась с ее нитью с той ночи, когда Галадан отнял ее у него. Возможно, в Аноре он нужнее, чем где-либо еще.
Дэйв понял лишь половину, но увидел, как у женщины-альва, с глазами яркими, словно бриллианты, вырвался вздох облегчения.
— Ниавин из Сереша и маг Тайрнон ведут сюда армию, — сказал Айлерон, быстро переходя к реальным фактам. — Я привел почти все свои силы, включая и войско Катала. Шалхассан сейчас собирает еще людей у себя в стране. Я послал сказать, чтобы они остались в Бреннине в качестве арьергарда. Сюда я прибыл один, скакал всю ночь вместе с Гален и Лайданом, потому что пришлось дать войску отдых; мы ехали без остановки более суток.
— А вы, Верховный король? — спросил Ивор. — Вы отдохнули?
Айлерон пожал плечами.
— Возможно, будет время отдохнуть после этого Совета, — ответил он почти равнодушно. — Это неважно.
Дэйв, глядя на него, думал иначе, но все равно был поражен.
— На чьем ратиене вы скакали? — вдруг спросил Ра-Теннель, и в его голосе прозвучало неожиданное лукавство.
— Вы думаете, что я бы позволила такому красивому мужчине ехать не со мной? — опережая Айлерона ответила Гален и улыбнулась.
Айлерон густо покраснел под своей бородой, а дальри внезапно разразились хохотом, разрядившим напряжение. Дэйв, тоже смеясь, встретился взглядом с Ра-Теннелем — глаза которого теперь стали серебристыми, — и тот быстро подмигнул ему. Кевин Лэйн, подумал он, оценил бы то, что только что сделал Ра-Теннель. Его охватила печаль. Самая глубокая среди многих печалей, понял он и удивился.
Не было времени даже попытаться вникнуть в сложности подобных мыслей. Возможно, так даже лучше, подумал Дэйв. Эмоции подобного масштаба, уходящие так глубоко, для него опасны. Так было всю его жизнь, но теперь не осталось места для того паралича, который они в нем вызывали, и для боли, которая их сопровождала. Говорил Ивор. Дэйв резким усилием воли заставил себя вернуться к действительности.
— Я только что собирался начать Военный Совет, Верховный король. Не желаете ли вы вести его?
— Только не в Келидоне, — ответил Айлерон с неожиданной учтивостью. Он уже оправился от минутного смущения, снова владел собой и отвечал прямо. Однако проявляя при этом такт.
Дэйв краем глаза заметил, как Мэбон молча кивнул в знак одобрения, а лицо Диры, сидящего рядом с герцогом Родена, выразило благодарность. Дира, решил Дэйв, все же человек что надо. Интересно, представится ли потом случай извиниться перед ним и сможет ли он справиться с этим.
— У меня есть собственные соображения, — сказал Верховный король Бреннина, — но я бы хотел выслушать советы дальри и светлых альвов, прежде чем выскажусь сам.
— Очень хорошо, — ответил Ивор не менее решительно, чем Айлерон. — Мой совет таков. Армии Бреннина и Катала находятся на Равнине. С нами здесь войско Данилота и все дееспособные дальри, достигшие возраста воинов…
«Кроме одного», — невольно подумал Дэйв, но промолчал.
— Нам недостает Воина и Лорена, и нет никаких известий из Эриду, — продолжал Ивор. — Мы знаем, что не получим помощи от гномов. Мы не знаем, что случилось или случится в море. Не думаю, что нам надо дожидаться ответа на эти вопросы. Мой совет — подождать здесь прибытия Ниавина и Тайрнона и сразу же двигаться на север через Гвинир и Андариен, и заставить Могрима снова принять бой.
Последовало короткое молчание. Потом Лайдан, брат Гален, пробормотал:
— Земля Андариен. Всегда и вечно — поле битвы. — В его голосе звучала горькая печаль. Эхо музыки. Воспоминания.
Айлерон ничего не сказал, он ждал. Заговорил Мэбон из Родена, приподнявшись на своей лежанке.
— Есть здравый смысл в том, что ты сказал, Авен. Столько здравого смысла, сколько можно найти в любом выдвинутом сегодня плане, хотя мне бы очень хотелось услышать совет Лорена, или Герейнта, или нашей Видящей…
— Где они, Герейнт и Видящая? Нельзя ли их сюда доставить, — может быть, на ратиенах? — Это спросил Талгер, вождь восьмого племени.
Ивор бросил на старого друга взгляд, в котором таилась тревога.
— Герейнт покинул свое тело. Его душа отправилась в путешествие. Он не объяснил, зачем. Видящая ушла в горы из Гвен Истрат. Опять-таки я не знаю, зачем. — Он посмотрел на Айлерона.
Король заколебался.
— Если я скажу вам, это не должно выйти за пределы узкого круга. Нам и так достаточно страхов, нечего вызывать новые. — И произнес в воцарившейся тишине: — Она отправилась освобождать параико в Кат Мейгол.
Слушатели зашумели. Один человек сделал знак, охраняющий от злых сил, но только один. Здесь присутствовали вожди и предводители охоты, и сейчас шла война.
— Они живы? — тихо прошептал Ра-Теннель.
— Так она мне сказала, — ответил Айлерон.
— Да сохранит нас Ткач! — пробормотал Дира от всей души. На этот раз его восклицание не показалось неподходящим к месту. Дэйв, почти ничего не понимая, почувствовал охватившее всех почти осязаемое напряжение.
— Значит, Видящая для нас тоже недоступна, — мрачно продолжал Мэбон. — И, учитывая то, что вы сказали, мы, возможно, никогда больше не увидим ни ее, ни Герейнта, ни Лорена. Нам придется решать, используя ту мудрость, которая нам досталась. И поэтому у меня есть к тебе один вопрос, Авен. — Он помолчал. — Почему ты уверен, что Могрим вступит с нами в сражение у Андариен, когда мы придем туда? Разве его армия не может обойти нас по вечнозеленому лесу Гвинира и ринуться на юг, чтобы уничтожить то, что мы оставили за спиной? Середину Равнины? Женщин и детей дальри? Гвен Истрат? Весь Бреннин и Катал, беззащитные перед ним сейчас, когда наши армии так далеко? Не может ли он так поступить?
В комнате стояла мертвая тишина. Через мгновение Мэбон продолжал, почти шепотом:
— Могрим находится вне времени, его нити нет среди нитей Гобелена Великого Ткача. Его невозможно убить. А этой долгой зимой он дал понять, что на этот раз не торопится вступить с нами в бой. Разве не будет для него и его командиров удовольствием наблюдать, как наша армия напрасно ждет у стен несокрушимого Старкаша, пока цверги, и ургахи, и волки Галадана уничтожают все, что нам дорого?
Мэбон замолчал. Дэйв почувствовал навалившуюся на сердце тяжесть, подобную тяжести наковальни. Стало больно дышать. Он взглянул на Торка в поисках опоры и увидел на его лице страдание, отразившееся также на лице Ивора и, что почему-то было страшнее всего, даже на обычно невозмутимом лице Айлерона.
— Этого не опасайтесь, — заговорил Ра-Теннель.
Его голос был таким чистым, что Ивор дан Банор подумал: этот голос навсегда размыл грань между звуком и светом, между музыкой и произнесенным словом. Авен повернулся к повелителю светлых альвов, как умирающий от жажды в пустыне оборачивается на звук звенящего ручья.
— Бойтесь Могрима, — продолжал Ра-Теннель, — как должен бояться каждый, кто считает себя мудрым. Бойтесь поражения и воцарения Тьмы. Бойтесь также полного уничтожения, которое планирует и к которому вечно стремится Галадан.
«Вода», — думал Ивор, пока его обтекали отмеренные струи этих слов. Вода и печаль, подобная камешку на дне чашки.
— Бойтесь всего этого, — продолжал Ра-Теннель. — Разрыва наших нитей на Станке Ткача, уничтожения нашей истории, исчезновения узора Гобелена.
Он помолчал. Вода во время засухи. Музыка и свет.
— Но не опасайтесь, — сказал повелитель светлых альвов, — что он уклонится от сражения с нами, если придем на Андариен. Я вам в том порука. Я и мой народ. Альвы покинули Данилот впервые за тысячу лет. Он нас видит. Может до нас добраться. Мы больше не прячемся в Стране Теней. Он мимо нас не пройдет. Не в его природе проходить мимо нас. Ракот Могрим непременно вступит в бой с нашей армией, если альвы подойдут к Старкашу.
Это было правдой. Ивор понял это, как только услыхал его слова. Они подтвердили его собственный план и дали исчерпывающий ответ на пугающий вопрос Мэбона, ответ, основанный на самой сути природы светлых альвов, избранного народа Ткача, Детей Света. На том, чем они были всегда, и на ужасной, горькой цене, которую за это платили. Оборотная сторона медали. Камешек в чашке.
Наиболее ненавистные Тьме, ибо в самом имени — Свет.
Ивору захотелось склониться в поклоне, опуститься на колени, выразить свое горе, жалость, любовь и сердечную признательность. Но почему-то ничто из этого, и все вместе, не казалось уместным перед лицом того, что только что сказал Ра-Теннель. Ивор чувствовал себя отяжелевшим, неуклюжим. Глядя на троих альвов, он ощущал себя комком земли.
Да, подумал он. Да, именно такой он и есть. Он прозаичен, лишен блеска, он родом из земли, из травы. Он родом с Равнины, которая все пережила, переживет и эту беду, если они не оплошают в предстоящих им испытаниях, но только в этом случае.
Ища опору в собственной истории, как только что поступил Ра-Теннель, Авен отбросил все мысли, все чувства, кроме тех, которые свидетельствовали о силе, о сопротивлении.
— Тысячу лет назад первый Авен Равнины повел всех охотников дальри, способных сидеть в седле, в сотканные туманы и искаженное время Данилота, и Ткач проложил для них прямую дорогу. Они вышли оттуда прямо у бухты Линден, на поле битвы, которая иначе была бы проиграна. Оттуда Ревор поехал бок о бок с Ра-Термейном через реку Селин к Андариен. И точно так же, господин мой, поеду я бок о бок с вами, если таково будет наше решение, когда мы покинем это место.
Он замолчал и повернулся к другому королю.
— Когда Ревор ехал рядом с Ра-Термейном, то их армией командовал Конари из Бреннина, а потом Колан, его сын. Так было тогда, и по праву, так как Верховные короли Бреннина — дети Мёрнира. И так будет снова, и по такому же праву, если вы возьмете на себя руководство этим Советом, Верховный правитель.
Он и не подозревал, как звенит его голос, какая в нем бурлит сила. Он сказал:
— Вы — наследник Конари, а мы — наследники Ревора и Ра-Термейна. Вы принимаете руководство этим Советом? Вам принадлежит власть, Айлерон дан Айлиль. Позволите ли вы нам ехать рядом с вами?
Бородатый, смуглый, без каких-либо украшений, с солдатским мечом в простых ножнах на поясе, Айлерон был живым воплощением короля-воина. Не таким ярким и сверкающим, каким когда-то был Конари, или Колан, или даже его собственный брат. Он был суровым, бесстрастным и мрачным и одним из самых молодых в этой комнате.
— Принимаю, — ответил он. — Я позволю вам ехать рядом со мной. Завтра сюда подойдет армия, и мы выступим к Андариен.

 

В тот момент на полпути к Гвиниру худой, покрытый шрамами человек, выглядевший до нелепости аристократично на уродливом слоге, пустил шагом, а потом и вовсе остановил свое животное. Сидя неподвижно на бескрайней Равнине, он смотрел, как впереди оседает пыль, поднятая отступающей армией Ракота.
Большую часть ночи он пробежал в обличье волка. В настороженном молчании он наблюдал, как Уатах, гигант-ургах в белой одежде, превратил беспорядочное бегство армии Ракота в упорядоченное отступление. Здесь стоял вопрос о старшинстве, и его придется решать, но не сейчас. Галадану надо было обдумать другие вопросы.
А он яснее мыслил в человеческом обличье. Поэтому незадолго до рассвета он снова принял собственный вид и приказал подать ему одного из слогов, хотя терпеть их не мог. Пока наступал серый рассвет, он постепенно позволил армии обогнать себя, проследив, чтобы Уатах этого не заметил.
Разумеется, он вовсе не боялся одетого в белое ургаха, но он слишком мало о нем знал, а знание для повелителя волков всегда было ключом к власти. Почти не имела значения его уверенность в том, что он способен убить Уатаха; важно было понять, что сделало его тем, чем он был. Шесть месяцев назад, когда Уатаха потребовали в Старкаш, это был огромный ургах, такой же тупой, как все остальные, но несколько более опасный благодаря своей подвижности и размерам.
Четыре ночи назад он снова вышел оттуда, улучшенный, усовершенствованный так, что это внушало тревогу. Теперь он стал умным, злобным и четко выражал свои мысли, и Ракот одел его в белое — штрих, который оценил Галадан, вспомнив Лориэль, лебедя, некогда любимого альвами. Уатаху было отдано командование армией, выступившей через мост Вальгринд. Против этого в самом начале Галадан не возражал.
Сам повелитель волков отсутствовал, занятый осуществлением собственных планов. Это именно он в качестве одного из андейнов благодаря собственной проницательности задумал и возглавил нападение на параико в Кат Мейголе.
Если это можно было назвать нападением. Великаны по своей природе не могли ни испытывать гнева, ни прибегать к насилию. Нападение на них не могло встретить никакого отпора, за исключением одного неоспоримого факта: на того, кто прольет их кровь, падет любое проклятие, какое выберет раненый великан. Вот в чем заключался истинный, буквальный смысл проклятия крови, которое не имело ничего общего с предрассудками насчет свирепых, клыкастых призраков, обитающих в Кат Мейголе.
Именно об этом повелитель волков постоянно напоминал себе в те дни, которые провел там, пока цверги и ургахи загоняли параико в пещеры, словно беспомощных овец, где заставляли их дышать убийственным дымом костров, которые развели по его приказу.
Он продержался там всего несколько дней, но истинная причина была его личной тайной. Он пытался убедить себя в том, что сам сказал оставленным им подручным: его уход продиктован нуждами войны. Но он слишком долго жил на свете и слишком во многое вникал, чтобы обмануть самого себя.
Правда заключалась в том, что параико глубоко тревожили его на каком-то подсознательном уровне, которого не понимал его разум. Они каким-то образом стояли у него на пути, были преградой для его безудержного стремления к уничтожению, полному и абсолютному. Как они могли ему помешать, он не знал, так как пацифизм был самой их натурой, но тем не менее они внушали ему беспокойство, как никто другой во Фьонаваре или в любом из остальных миров, не считая его отца.
Поэтому, так как он не мог убить Кернана, повелителя зверей, он решил уничтожить параико в их горных пещерах. Когда костры разгорелись как надо, а цверги и ургахи твердо усвоили необходимость не проливать крови, — словно им надо было об этом напоминать: даже тупые цверги испытывали ужас перед проклятием крови, — Галадан сбежал от жгучей горной стужи и непрерывного пения, доносившегося из пещер.
Он находился в восточном Гвинире, когда снег растаял, и был потрясен. Он немедленно начал собирать своих волков среди вечнозеленого леса и ждать приказа о нападении. Он как раз узнал об уничтожении его воинов у озера Линан Верховным королем, когда сама Авайя спустилась с неба, отвратительная и зловещая, и прошипела, что их армия выступила по мосту Вальгринд и направилась к Келидону.
Галадан быстро повел своих волков по восточному краю Равнины. Переправился через Адеин, незамеченный, нежданный, и затем, безошибочно рассчитав время, возник на поле боя и напал на незащищенный правый фланг дальри. Он не предполагал, что там будут альвы, но это его только обрадовало, доставило еще большее удовольствие: он уничтожит их всех.
И уничтожил бы, если бы Дикая Охота не обрушилась молнией с небес. Он один из армии Тьмы знал, кто такой Овейн. Он один понял, что произошло. И один понял кое-что из того, что скрывалось за громким приказом, прекратившим бойню. Он один из всей армии знал, чей это голос.
В конце концов, он ведь был сыном ее брата.
Непосредственная опасность еще не миновала. И во время всего этого кошмара еще не оформившаяся мысль, всего лишь ощущение возникло в его мозгу. Галадан все яснее стал чувствовать, что в лесном мире что-то происходит.
Ему необходимо было одиночество, чтобы все обдумать. Поэтому он отделился от армии, невидимый в предрассветных тенях, и поехал своей дорогой.
Вскоре после восхода солнца Галадан остановился, оглядывая Равнину. Увиденное порадовало его душу. Кроме облака пыли, уже оседающей далеко на севере, не видно было никаких признаков жизни, не считая бесчувственной травы, которая была ему безразлична. Словно осуществилась мечта, к которой он стремился уже больше тысячи лет.
Почти. Галадан улыбнулся.
Он помнил каждое мгновение, когда строил планы уничтожения этого мира, когда впервые принял сторону Расплетающего Основу. Это произошло тогда, когда Лайзен Лесная послала через Пендаранский лес известие о том, что она соединила свою судьбу со смертным и отдала свою любовь Амаргину Белой Ветви.
В то утро он находился в великом лесу, готовясь вместе с остальными волшебными силами Пендарана отпраздновать убийство ею человека за его самонадеянное осквернение Священной рощи. Но все получилось иначе. Все. Он пошел в Старкаш, но это был всего один раз, так как в этом месте он, самый могучий из всех андейнов и кичившийся своим могуществом, был вынужден стерпеть унижение перед все затмевающей мощью силы. Он даже не смог уберечь собственные мысли от Могрима, который посмеялся над ним.
Ему дали понять, что полностью раскусили его, но тем не менее он принят в качестве помощника повелителя Тьмы. И хотя Ракот точно знал, каковы его цели и как они отличаются от собственных целей Могрима, это, по-видимому, не имело значения.
Их планы во многом совпадают, сказал себе тогда Галадан, и, хотя он даже отдаленно не был равным Расплетающему Основу — да и никто не был, — все же, может быть, перед самым концом он найдет способ уничтожить тот мир, которым будет править Могрим. Он хорошо служил Ракоту. Он убил Конари и выиграл бы ту битву, а с ней и всю войну, если бы не подоспел Ревор с Равнины, каким-то образом добравшийся туда невозможно быстро сквозь туманы Данилота, и не повернул ход битвы, не погнал сражающихся на север к самому Старкашу, где битва и завершилась. Он сам, весь израненный, едва спас свою жизнь от мести меча Колана.
Они думали, что он умер, он это знал. И он чуть не умер. Лежал в ледяной пещере к северу от реки Унгарх, в холоде, и за ним ухаживали только его волки. Очень долго он скрывался там, заглушая свою магическую силу, свою ауру, как только мог, пока армии Света держали совет у горы и Гинсерат не создал Сторожевые Камни, а потом выковал с помощью гномов цепь, которой сковали Ракота Могрима.
На протяжении всех этих долгих лет ожидания он продолжал служить, так как сделал свой выбор и определил собственный путь. Это он нашел Авайю, тоже полумертвую. Она скрывалась в ледяном царстве Фордэты, чье леденящее прикосновение сулило мгновенную смерть менее стойкой душе, чем душа андейна. Собственными руками он лечил Авайю во дворце этой ледяной королевы. Фордэта пожелала совокупиться с ним. Ему доставило удовольствие отказать ей.
Ему также принадлежал план, хитрый и бесконечно растянутый во времени. Он убедил нимфу озера Лиуинмир, невинную и прекрасную, отдать своих самых прекрасных лебедей. Он привел ей причину, которой оказалось достаточно, — свое серьезное намерение перенести лебедей на север, на озеро Селин. И она выпустила их из-под своей опеки и позволила ему забрать их с собой.
Ему нужны были не все, только самцы. Действительно, он перенес их на север, но гораздо дальше Селин, в покрытые ледниками горы за Унгархом, где они спаривались с Авайей. Потом, когда они умерли, она, которая не могла умереть, если ее не убить, спаривалась со своими детьми и продолжала делать это год за годом, чтобы родить потомство, запятнавшее небеса минувшим вечером.
Нимфа Лиуинмир никогда так и не узнала, что она наделала или кем он в действительности был. Возможно, она все же потом догадалась, так как озеро, некогда приветливое и манящее, стало мрачным и заросло водорослями, и даже в Пендаранском лесу, славящемся собственным мраком, оно считалось обителью призраков.
Это не принесло ему радости. Ничто не приносило радости после ухода Лайзен. Долгая, долгая жизнь и единственная цель, руководящая ею.
Это он освободил Ракота. С бесконечным терпением все подготовил, выделил среди гномов и соблазнил братьев Каэна и Блёда, воспользовался застарелой ненавистью Метрана, Первого мага Бреннина, и, наконец, собственноручно отрубил своим мечом руку Могрима, когда не смог сломать цепь Гинсерата.
Тогда он бежал с Ракотом — волк рядом с облаком злобы, из которого капала и всегда будет капать черная кровь, — в развалины Старкаша. Там он наблюдал, как Ракот Могрим снова явил свое могущество — большее, чем в любом другом месте в любом из миров, так как здесь он впервые ступил на землю, — и заново воздвиг зиккурат, который был первым и последним троном его власти.
Когда он, все затмевающая сила среди льдов, снова вознесся ввысь, завершенный, и замигал зелеными огнями, Галадан остановился перед мощными дверями, хотя они были для него открыты. Одного раза достаточно. В любом другом месте его разум принадлежал ему самому. Хотя, быть может, это сопротивление было лишено смысла, так как Могрим в то единственное мгновение тысячу лет назад узнал все о Галадане, что ему нужно было знать.
Он остановился у входа и там получил свою награду: ему была показана картинка, которую он раньше никогда не видел, никогда не знал, картинка мести Могрима светлым альвам за то, что они такие, какие есть: изображение Пожирателя Душ в море. Подстерегающего альвов, плывущих на запад в поисках обещанного мира, и уничтожающего их поодиночке и парами, чтобы использовать их голоса и их песни в качестве приманки для плывущих следом. Для всех плывущих следом.
Идеальная месть. Выше всякого совершенства. Злоба, использовавшая саму сущность Детей Света, чтобы их погубить. Он никогда бы не смог поставить себе на службу столь мощное создание, понял Галадан. Он даже не смог бы придумать, несмотря на все свое коварство, ничего столь всеобъемлющего. Эта картинка была, кроме всего прочего, напоминанием ему о том, чем был Ракот, снова свободный, и что он мог совершить.
Но это еще была и награда, которая не имела отношения к светлым альвам.
Изображение перед его мысленным взором было очень четким. Ракот сделал его четким. Галадан ясно видел Пожирателя Душ: его огромные размеры и окраску, плоскую, уродливую голову. Слышал пение. Видел глаза без век. И посох, белый посох, бесполезно торчащий между этими глазами.
Посох Амаргина Белой Ветви.
И вот так впервые он узнал, как тот погиб. Радости он не испытал. Никогда больше ему не испытать радости, подобные вещи для него недоступны. Но в тот день, у открытых дверей Старкаша, на мгновение на него снизошло облегчение, нечто вроде покоя, самое большее, что ему было суждено когда-либо ощутить.

 

Теперь, оставшись один на Равнине, он пытался снова вызвать в памяти эту картинку, но она расплывалась и была нечеткой. Он покачал головой. Слишком много всего происходит. Последствия возвращения Овейна с Дикой Охотой были огромны. Ему надо найти способ справиться с ними. Однако сперва ему надо было заняться другим, тем ощущением, исходящим от леса. Вот почему он остановился. Чтобы обрести тишину, которая позволит этому чувству, чем бы оно ни было, переместиться с края сознания в его центр. Некоторое время ему казалось, что это его отец, и это многое бы объясняло. Он никогда не рисковал приближаться к Кернану, а его отец никогда после одной ночи задолго до Баэль Рангат не пытался с ним связаться. Но ощущения этого утра были достаточно интенсивными, настолько полными обертонов и оттенков давно забытых чувств, что он подумал: наверное, его зовет Кернан. Лес каким-то образом в этом участвовал. Он…
И в то же мгновение он понял, кто это. Все же не его отец. Но интенсивность внезапно нашла объяснение, и даже более того. С таким выражением, которого ни одному живому существу не позволено было видеть на его лице, Галадан спрыгнул со спины слога. Он приложил руку к груди и сделал некий жест. Затем, секунду спустя, в обличье волка, быстрее, чем мог бы слог, он со всех ног пустился бежать на запад, почти позабыв о битве, о войне.
На запад, туда, где горели огни и некто стоял на Башне Анор, в той комнате, которая когда-то принадлежала Лайзен.

Глава 3

Они поднимались в гору все утро, и трудный подъем для Ким был еще тяжелее из-за боли в боку, куда ударил ее Кериог. Но она молчала и продолжала идти вперед, опустив голову, глядя перед собой на тропу и на длинные ноги Фибура. Их вел Дальридан. Брок, который страдал от боли гораздо сильнее, чем она, замыкал шествие. Все молчали. И так идти было сложно, даже не тратя дыхания на слова, да и говорить, в общем-то, было не о чем.
Прошлой ночью она снова видела сон, в лагере разбойников неподалеку от плато, на котором их взяли в плен. На протяжении всего сна Ким слышала, как пел Руана своим низким голосом. Песнь была прекрасна, но ее красота не принесла ей утешения — слишком сильная боль звучала в ней. Боль пронизывала ее, и, что было еще хуже, часть этой боли исходила от нее самой. Снова во сне она видела дым и пещеры. Снова она видела на своих руках рваные раны, но из них не сочилась кровь. Никакой крови в Кат Мейголе. Дым плыл сквозь ночь, освещаемую светом звезд и костров. Потом появился другой свет, это ожил и вспыхнул Бальрат. Она ощутила его как ожог, как вину и боль, и среди этого пламени увидела себя, глядящую в небо над горами, и снова увидела красную луну и услышала имя.
Утром, в глубокой задумчивости, Ким предоставила Броку и Дальридану заниматься приготовлениями к путешествию, а потом весь день молча шагала вверх, на восток, к солнцу.
К солнцу.
Ким внезапно остановилась. Брок чуть не налетел на нее сзади. Заслонив глаза рукой, Ким посмотрела за горы, стараясь проникнуть взором как можно дальше, и у нее вырвался радостный возглас. Дальридан обернулся, и Фибур тоже. Она молча показала рукой. Они посмотрели назад.
— О, мой король! — воскликнул Брок из Банир Тала. — Я знал, что ты не подведешь!
Дождевые тучи над Эриду исчезли. Солнечный свет струился с неба, покрытого лишь тонкими, приветливыми перистыми облаками летнего дня.
Далеко на западе, внутри вращающегося острова Кадер Седат, лежал разбитый на тысячу кусков Котел Кат Мейгола, а Метран был мертв.
Ким почувствовала, как тени ее сна расплываются, как в ней вспыхивает надежда, подобно блистающему солнцу. В это мгновение она вспомнила о Кевине. В воспоминании таилась печаль, и всегда будет таиться, но теперь в нем также была радость и крепнущая гордость. Лето было его подарком — зеленая трава, пение птиц, спокойное море, по которому «Придуин» смог доплыть, чтобы люди на ее борту сделали свое дело.
Лицо Дальридана светилось, когда он повернулся к ней.
— Прости меня, — произнес он. — Я сомневался.
Она покачала головой.
— И я тоже. Мне снились ужасные сны о том месте, куда им пришлось отправиться. Во всем этом есть какое-то чудо. Я не знаю, как это произошло.
Подошел Брок и остановился рядом с ней на узкой тропинке. Он ничего не сказал, но глаза его сияли под повязкой, наложенной Ким на рану. Но Фибур по-прежнему стоял к ним спиной, глядя на восток. Взглянув на него, Ким быстро протрезвела.
Наконец он тоже обернулся к ней, и она увидела у него на глазах слезы.
— Скажи мне, Видящая, — произнес он, и голос его звучал, как у человека, гораздо старшего. — Если все родные изгнанного человека умерли, кончается ли на этом его изгнание, или оно продолжается вечно?
Ким попыталась сформулировать ответ, но не нашла слов. За нее ответил Дальридан.
— Мы не можем отменить выпавший дождь или продлить оборванные нити жизни умерших, — мягко сказал он. — Но я сердцем чувствую, что перед лицом того, что сделал Могрим, ни один человек не может продолжать считаться изгнанником. Сегодня утром все живые существа по эту сторону гор получили в дар жизнь. Мы должны использовать этот дар, пока не наступит час, когда назовут наше имя, чтобы нанести Тьме те удары, какие в наших силах. В твоем колчане лежат стрелы, Фибур. Пусть они поют на лету имена любимых тобой людей. Возможно, это не кажется истинной расплатой, но больше мы ничего не можем сделать.
— Именно это мы обязаны сделать, — тихо сказал Брок.
— Гному легко говорить! — бросил ему Фибур.
Брок покачал головой.
— Гораздо труднее, чем тебе кажется. Каждый мой вдох сковывает мысль о том, что сделал мой народ. Дождь не прольется у подножия наших гор, но он пролился в моем сердце и все еще продолжает идти в нем. Фибур, позволишь ли ты моему топору петь вместе с твоими стрелами, оплакивая народ Льва из Эриду?
Слезы высохли на лице Фибура. Губы его сжались в твердую прямую линию. Он повзрослел, подумала Ким. За день, меньше, чем за день. Он стоял неподвижно очень долго, а затем медленно протянул гному руку. Брок сжал ее обеими ладонями.
Она ощутила на себе взгляд Дальридана.
— Мы идем дальше? — серьезно спросил он.
— Мы идем дальше, — ответила Ким и, произнося эти слова, снова увидела наяву тот же сон: пение, и дым, и имя, написанное на лике луны Даны.

 

На юге, далеко внизу, в ущелье, река Карн сверкала в вечернем свете. Они находились так высоко, что парящий над рекой орел был ниже их, и его крылья сияли на солнце, посылающем косые лучи в ущелье с запада. Вокруг них раскинулись горы хребта Карневон, белеющие снегом вершин даже в середине лета. На такой высоте к концу дня стало холодно, и Ким порадовалась свитеру, который ей дали в Гвен Истрат. Легкий и необычайно теплый, он свидетельствовал о том значении, которое придавали всякому искусству создания тканей в этом первом из миров Ткача.
Даже в этом свитере она дрожала.
— Сейчас? — спросил Дальридан нарочито равнодушным голосом. — Или вы хотите разбить здесь лагерь до утра?
Все трое смотрели на нее и ждали. Ей предстояло принять решение. Они довели ее до этого места, помогали преодолеть самые трудные участки, устраивали отдых, когда она в нем нуждалась, но теперь они пришли на то место, где все решения должна была принимать она.
Ким посмотрела мимо своих спутников на восток. В пятидесяти шагах от них скалы выглядели точно так же, как там, где она сейчас стояла. Свет так же падал на них, смягченный приходом вечера в горы. Она ожидала каких-то отличий, перемен: дрожания воздуха, теней, возрастания напряжения. Но ничего подобного не замечала и все же знала, как и трое ее спутников, что скалы в пятидесяти шагах к востоку уже находятся в Кат Мейголе.
Теперь, оказавшись здесь, она всем сердцем стремилась очутиться где-нибудь в другом месте. Чтобы у нее выросли крылья, как у орла внизу, и она могла улететь прочь с вечерним ветром. Не из Фьонавара, не от войны, а от одиночества этого места и от сна, который привел ее сюда. Ким нашла внутри себя молчаливое присутствие той, которая была Исанной. Это ее утешило. Она никогда не оставалась совсем в одиночестве: две души жили в ней сейчас и всегда. У ее спутников не было подобного утешения, их не посещали сны и видения, которые могли бы ими руководить. Они находились здесь только из-за нее и теперь смотрели на нее, ожидая указаний. Пока она стояла, колеблясь, тени медленно поднимались по склонам ущелья.
Ким набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула. Она здесь для того, чтобы вернуть долг, и не только свой долг. И еще она здесь потому, что носит Бальрат в годину войны, и нет больше никого в мире, кто мог бы подтвердить наяву тот вещий сон, который приснился Видящей, каким бы темным он ни был.
Каким бы темным он ни был. Во сне она видела ночь и горящие перед пещерами костры. Она опустила взгляд и увидела, что камень на ее руке мерцает, словно язык пламени.
— Сейчас, — сказала Ким остальным. — В темноте идти плохо, я знаю, но утром будет не намного лучше, и мне кажется, нам не следует ждать.
Они были очень смелыми, все трое. Не говоря ни слова, они подвинулись, чтобы она заняла свое место в цепочке позади Фибура. За ней встал Брок, и Дальридан повел их в Кат Мейгол.
Даже находясь под защитой камня веллин, она почувствовала действие магии, когда они вступили в страну великанов, и эта магия была облечена в форму страха. Они не призраки, снова и снова убеждала себя Ким. Они живы. Они спасли мне жизнь. Но все равно, даже нося на себе веллин, она чувствовала, как ужас трепещет в ее мозгу, словно крылья ночных бабочек. Идущие с ней двое мужчин и гном не имели браслетов с зеленым веллином, который охранял бы их, их не подбадривали внутренние голоса, и все же ни один из них не произнес ни слова и не замедлил шаг. Покоренная их мужеством, она почувствовала, как в ее сердце вспыхнула решимость, и при этом Бальрат у нее на пальце разгорелся ярче.
Она ускорила шаги и обогнала Дальридана. Она привела их в то место, куда ни одному из людей не следовало приходить. Теперь ее очередь их вести, так как Камень Войны знал, куда идти.
Почти два часа они шагали в сгущающейся темноте. Ночь под летними звездами была в самом разгаре, когда Ким увидела дым и далекие огни костров и услышала хриплый смех цвергов. И, услышав грубую насмешку в этих звуках, она неожиданно обнаружила, что все одолевавшие ее до сих пор страхи исчезли. Она пришла на место, перед ней был враг, которого она знала и ненавидела, а в пещерах за этими скалами томились в заключении великаны, и они умирали.
Ким обернулась и увидела при свете звезд и сияния камня в кольце, что лица ее спутников стали мрачными, но не от страха, а от предчувствия. Брок молча отстегнул топор, а Фибур приложил стрелу к луку. Она повернулась к Дальридану. Он пока не вынул меч и не достал свой лук.
— Еще успею, — шепнул он, отвечая на ее молчаливый вопрос едва слышным в ночном воздухе шепотом. — Мне найти место, откуда мы сможем все видеть?
Ким кивнула. Хладнокровно, молча он снова обогнал ее и начал пробираться среди частых валунов и скальных осыпей к кострам и доносящемуся оттуда смеху. Через несколько минут они вчетвером лежали над плато. Под прикрытием острых выступов скал они с ужасом смотрели вниз, на сцену, освещенную огнем костров.
В склоне горы виднелись две пещеры с высокими сводчатыми входами и рунами, вырезанными над арками. В пещерах было темно, и им не было видно, что внутри. Но если напрячь слух и не слушать пения цвергов, можно было услышать доносящийся из одной пещеры звук одинокого, низкого голоса, тянущего медленную мелодию.
Свет исходил от двух громадных костров на плато, разведенных прямо перед входом в каждую из пещер таким образом, что дым от них втягивало внутрь. Прямо над хребтом к востоку от них горел еще один костер, и Ким различила свет и поднимающийся вверх дым четвертого костра примерно в четверти мили от них, на северо-востоке. Других не было видно. Значит, четыре пещеры, четыре группы заключенных, умирающих от голода и дыма.
И четыре банды цвергов. Вокруг каждого из костров собралось примерно по тридцать цвергов, а с ними горстка кошмарных ургахов. Значит, всего примерно сто пятьдесят противников, если у костра за хребтом их столько же. Не слишком большое количество на самом деле, но более чем достаточно, чтобы принудить к повиновению и удержать в плену параико, миролюбие которых составляло самую сущность их души. Все, что нужно было цвергам под руководством ургахов, — это поддерживать огонь и не пролить кровь параико. И они могли получить свое вознаграждение.
Что они сейчас и делали прямо у нее на глазах. На каждом из костров внизу лежало громадное тело параико, почерневшее и обугленное. Каждые несколько секунд один из цвергов подбегал к бушующему пламени, совал туда меч и отрезал себе кусок поджаренной плоти.
Их награда. Ким затошнило от отвращения, и она вынуждена была закрыть глаза. Это была чудовищная сцена, осквернение в самом худшем, самом глубоком смысле этого слова. Она слышала, как тихо сыплет проклятиями лежащий рядом с ней Брок, словно читает горькую и прочувствованную молитву.
Бессмысленные слова, если бы они приносили облегчение! А проклятиям самих параико, которые могли бы начать действовать, если бы хоть одного из них убили оружием, заранее преградили путь. Ракот был слишком умен, слишком опытен в деяниях зла, его слуги слишком хорошо обучены, чтобы выпустить на свободу проклятие крови.
А это значило, что придется вызвать силу другого рода. И поэтому она здесь, призванная звуками песни спасения и бременем вещего сна, и что ей делать во имя Ткача? С ней три человека, только три человека, какими бы храбрыми они ни были. С того момента когда они с Броком покинули Морвран, все ее усилия сосредоточились на том, чтобы добраться до этого плато. Она знала, что должна это сделать, но ни разу до этой минуты не подумала, что она сможет предпринять, добравшись сюда.
Дальридан прикоснулся к ее локтю.
— Смотри, — прошептал он.
Ким открыла глаза. Он смотрел не на пещеры, и не на костры, и не на хребет за ними, где тоже поднимался дым. Как всегда, неохотно она проследила за его взглядом и увидела кольцо на своем пальце. Бальрат горел ярким огнем. С подлинным огорчением Ким заметила, что по цвету и форме огонь в сердце Камня Войны был точной копией отвратительных костров внизу.
Это ее глубоко опечалило, но разве кольцо на ее пальце когда-нибудь приносило утешение или облегчение? Во всех действиях, которые она предпринимала с помощью Бальрата, скрывалась боль. В его глубине она увидела Дженнифер в Старкаше и унесла ее, кричащую, в Переход между мирами. Она разбудила мертвого короля в Стоунхендже против его воли. Она призвала Артура на вершине Гластонбери Тора на войну, где ему предстояло снова пережить самое горькое горе. Она освободила Спящих в ту ночь, когда Финн ушел по Самому Долгому Пути. Она была зовом, военным кличем во Тьме, буревестником, воистину буревестником на крыльях надвигающейся бури. Она была собирающей силы, призывающей. Она…
Она была призывающей.
Внизу раздался вопль, а за ним взрыв хриплого смеха. Ургах ради развлечения толкнул цверга, одного из менее крупной зеленой разновидности, в пылающий огонь. Ким это видела, но почти не замечала. Ее взгляд вернулся к камню, к пламени, свернувшемуся в его глубине, и там она прочла имя, то самое имя, которое видела на лике луны во сне. Прочитав его, она кое-что вспомнила: как Бальрат вспыхнул ответным огнем в ту ночь, когда красная луна плыла по небу над Парас Дервалем.
Она была призывающей, и теперь она знала, что ей надо делать. Так как вместе с именем, написанным в камне, пришло знание, которого не было во сне. Она знала, кто это, и знала также, какова цена ее зова. Но в Кат Мейголе шла война, и параико умирали в пещерах. Она не смогла ожесточить свое сердце, в нем было слишком много жалости, но она могла собрать в кулак волю и сделать то, что надо сделать, и взвалить на плечи еще и это горе, среди многих прочих.
Ким снова закрыла глаза. В темноте было легче, это почти помогало спрятаться. Почти, но не совсем. Она вздохнула, потом не вслух, а про себя произнесла: «Нимфа Имрат!»
Затем она повела своих спутников обратно вниз, прочь от костров, чтобы подождать, зная, что долго ждать не придется.

 

Дежурить Тэйбору предстояло только в конце ночи, и поэтому он спал. Но потом проснулся. Она была в небе над лагерем и звала его по имени, и впервые он услышал страх в голосе существа, явившегося к нему во время поста.
Он окончательно проснулся и начал одеваться со всей доступной быстротой.
«Подожди, — мысленно сказал он ей. — Я не хочу их пугать. Встретимся на Равнине».
«Нет, — услышал он в ответ. Она действительно боялась. — Приходи сейчас. Нет времени!»
Она уже спускалась, когда он вышел наружу. Он был озадачен и немного сам боялся, так как не вызывал ее, но все равно сердце его возрадовалось при виде ее красоты, пока она спускалась вниз: рог ее сиял, как звезда, крылья грациозно сложились, когда она приземлилась.
Она вся дрожала. Он шагнул вперед и обнял ее, прижавшись своей головой к ее голове.
«Успокойся, любовь моя, — молча сказал он и послал ей столько ободрения, сколько смог. — Я здесь. Что случилось?»
«Меня позвали по имени», — ответила она мысленно, все еще дрожа.
На него нахлынула волна изумления и гнева и еще более сильного страха, который он постарался скрыть и подавить в себе. Только он ничего не мог от нее скрыть, они были слишком тесно связаны друг с другом. Он прерывисто вздохнул.
«Кто?»
«Я ее не знаю. Женщина с седыми волосами, но не старая. На руке красное кольцо. Откуда ей известно мое имя?»
Его руки непрерывно двигались, ласкали ее. Гнев все еще не исчез, но он был сыном Ивора и братом Левона, а они оба видели Ким, поэтому он знал, кто она такая.
«Это друг, — молча сказал он. — Мы должны лететь к ней. Куда?»
Неверный вопрос, хотя его необходимо было задать. Она ему ответила, и название этого места снова вызвало у них обоих страх. Он пересилил его и помог ей сделать то же самое. Потом он сел ей на спину, ощутив при этом среди всех прочих чувств — радость. Она расправила крылья, и он приготовился взлететь…
— Тэйбор!
Он обернулся. Там стояла Лиана в белой сорочке, привезенной из Гвен Истрат. Она казалась призрачно далекой. Уже. А ведь он еще даже не взлетел.
— Я должен лететь, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Видящая позвала нас.
— Где она?
Он заколебался.
— В горах. — Волосы сестры, спутанные во сне, свободно падали на спину. Она стояла босая в траве, глаза ее были широко раскрыты от дурного предчувствия и не отрывались от его лица.
— Будь осторожен, — попросила она. — Пожалуйста. — Он судорожно кивнул головой. Имрат изогнула крылья в нетерпении. — Ох, Тэйбор, — прошептала Лиана, которая была старше его, но говорила сейчас как младшая. — Пожалуйста, возвращайся.
Он попытался ответить. Важно было попытаться, потому что она плакала. Но слова не шли. Он поднял руку жестом, которым хотел выразить слишком многое, а потом они очутились в небе, и свет звезд расплывался из-за стремительности их полета.

 

Ким заметила на западе полоску света. Она подняла руку с кольцом, сияющим на пальце, и через мгновение та сила, которую она призвала, спустилась к ней. Вокруг царила темнота, и тот просвет в горах, где они ждали, был неровным и узким, но ничто не могло затмить грацию создания, опустившегося рядом с Ким. Она прислушалась, не поднялась ли тревога к востоку от них, но ничего не услышала: да и могла ли кого-то встревожить падучая звезда в горах?
Но это была не падучая звезда.
Все ее тело отливало темно-красным: цвет луны Даны, цвет Бальрата. Сложив громадные крылья, она неспокойно стояла на камнях, казалось, почти плясала над ними. Ким посмотрела на единственный рог. Он сверкал серебром, и Видящая знала, какой смертоносной силой он обладает и насколько большим, чем простая милость, был этот дар Богини.
Этот обоюдоострый дар. Она перевела взгляд на всадника. Он был очень похож на своего отца и лишь немного на Левона. Она знала, что ему только пятнадцать лет, но, увидев это воочию, испытала потрясение Он напоминает ей Финна, внезапно поняла Ким.
Очень мало времени прошло с тех пор, как она позвала их. Убывающая луна едва взошла над восточными горами. Ее серебряный свет коснулся серебряного рога. Рядом с Ким стоял Брок и внимательно смотрел, а Фибур, татуировка которого слабо светилась, стоял с другой стороны. Дальридан немного отошел назад, в тень. Она не удивилась, хотя это ее тоже опечалило. Эта встреча должна быть трудной для изгнанного всадника. Но у нее не было выбора. Как нет выбора сейчас, а в глазах мальчика таилась еще более глубокая причина для печали.
Он сидел молча и ждал, когда она заговорит.
— Прости меня, — от всего сердца попросила прощения Ким. — Я имею некоторое представление о том, как это влияет на тебя.
Он нетерпеливо вскинул голову, тем же жестом, что и брат.
— Откуда ты знаешь ее имя? — спросил он тихо, потому что неподалеку раздавался смех, но с вызовом. Она услышала в его голосе одновременно гнев и тревогу.
Она созналась в собственном могуществе.
— Ты оседлал дитя Пендаранского леса и блуждающей луны, — ответила она. — Я — Видящая, я ношу на пальце Блуждающий Огонь. Я прочла ее имя в Бальрате, Тэйбор. — И еще оно ей приснилось, но этого она ему не сказала.
— Больше никто не должен знать ее имя, — сказал он. — Никто на свете.
— Это не так, — возразила она. — Герейнт знает. Шаманы всегда знают имена тотемов.
— Он не такой, как все, — ответил Тэйбор несколько неуверенно.
— Я тоже, — сказала Ким как можно мягче.
Он был очень молод, а его прекрасное создание боялось. Ким понимала, что они чувствуют. Она ворвалась вместе со своим кольцом в абсолютно закрытые от всех отношения этих двоих. Она понимала, но ночь, которую она видела во сне, проходила, и она не знала, есть ли у нее время убедить их должным образом, не знала даже, что сказать.
Тэйбор ее удивил. Возможно, он был слишком молод, но он был сыном Авена и сидел верхом на подарке Даны. Спокойно и просто он произнес:
— Хорошо. Что мы должны делать в Кат Мейголе?
Убивать, разумеется. И расплачиваться за это. Можно ли сказать об этом просто? Ким не знала таких слов. Она рассказала им, кто здесь находится и что происходит, и, еще не закончив говорить, увидела, как крылатое создание подняло голову, и его рог засиял еще ярче.
Больше говорить было не о чем. Тэйбор кивнул ей головой, один раз; затем он и то создание, на котором он сидел верхом, казалось, изменились, слились в одно целое. Ким стояла близко, и она была Видящей. Она уловила обрывок их молчаливого диалога: «Светлая моя», — услышала она, и еще: — «Мы должны убивать», и в последнюю секунду, перед тем как она взлетела, — «Только ты и я, в самом конце».
Затем они снова поднялись в воздух, и крылья творения Даны широко распахнулись, она развернулась, убийственно сияющая, молнией сверкнула над плато, и внезапно слуги Тьмы перестали смеяться. Три спутника Ким уже бежали на свой наблюдательный пункт, и она поспешила вслед за ними со всей доступной ей быстротой, спотыкаясь о камни и валуны.
Оттуда она смотрела и удивлялась, насколько поразительно грациозной может быть смерть. Снова и снова нимфа Имрат взмывала вверх и бросалась вниз, ее рог, на котором теперь возникло острое лезвие, колол и рубил, пока его серебро не оказалось настолько залитым кровью, что приобрело цвет остального тела. Один из громадных ургахов возник перед ней, занеся над головой двуручный меч. Со сверхъестественным искусством дальри Тэйбор на полной скорости повернул в воздухе своего «коня» вверх и в сторону, а острый край рога раскроил макушку головы ургаха. Все происходило именно так. Они были элегантны, стремительны и абсолютно смертоносны.
И это разрушало их обоих, Ким это знала.
Столько горя, и нет времени справиться с ним: на ее глазах нимфа Имрат снова взмыла в воздух и направилась на восток, к следующему костру.
Один из цвергов лишь притворялся мертвым. Он быстро вскочил и побежал через плато на запад.
— Мой, — спокойно бросил Фибур.
Ким обернулась. Она увидела, как он достал стрелу и прошептал что-то над ее длинным древком. Видела, как он вложил ее в лук, натянул тетиву, как стрела мелькнула в лунном свете, вонзилась в горло бегущего цверга и свалила его на бегу.
— За Эриду, — произнес Брок из Банир Тала. — За народ Льва. Это начало, Фибур.
— Начало, — тихо повторил Фибур.
Больше ничего на плато не шевелилось. Костры продолжали пылать, потрескивание огня осталось единственным звуком. Из-за хребта доносились далекие вопли, но, пока она осторожно спускалась по каменистому склону к пещерам, эти звуки тоже внезапно смолкли. Ким инстинктивно подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Имрат снова взлетела и понеслась на север, к последнему костру.
Осторожно выбирая дорогу среди трупов и обходя обжигающее пламя двух костров, она подошла к большей из двух пещер.
Она находилась здесь и сделала то, для чего пришла сюда, но у нее почти не осталось сил, и у нее все болело, и не время было радоваться. Особенно перед лицом того, что здесь произошло раньше, в присутствии этих двух обугленных тел на кострах. Она взглянула на кольцо на правой руке: Бальрат погас и умолк. Но это еще не конец. Во сне она видела, как он пылал на этом плато. Сегодня ночью предстояло пережить еще что-то. Она не знала, что именно, но действие волшебных сил еще не закончилось.
— Руана, — крикнула Ким, — с тобой говорит Видящая Бреннина. Я пришла на звуки спасительной песни, и вы свободны.
Она ждала, и трое мужчин вместе с ней. Единственные звуки доносились из костров. Порыв ветра бросил ей на глаза прядь волос; она отвела ее назад. Затем поняла, что этот ветер подняла снижающаяся Имрат. Тэйбор направил ее вниз и остановил за их спинами. Ким оглянулась и увидела темную кровь на роге. Тут из пещеры донесся шум, и она снова повернулась ко входу.
Из темноты арки, из завесы дыма появились параико. Сначала только двое, один нес тело второго на руках. Человек, появившийся из дыма и стоящий перед ними, был вдвое выше длинноногого Фибура из Эриду. Его волосы были такими же белыми, как у Кимберли, и длинная борода тоже. Его одежды тоже были некогда белыми, но сейчас они были покрыты пятнами дыма, пыли и болезней. Даже несмотря на все это, он излучал торжественность и величие, которые заставляли отступить время. В его взгляде, скользящем по плато, Ким прочла древнюю, невыразимую боль. По сравнению с этой болью ее собственные беды казались пустыми, преходящими.
Он повернулся к ней.
— Мы приносим благодарность, — сказал он. Голос его звучал тихо и не соответствовал такой громадной фигуре. — Я — Руана. Когда те из нас, кто еще жив, соберутся вместе, мы должны совершить Каниор по умершим. Если хотите, можете назвать одного из вас, который присоединится к нам и попросит отпущения грехов за всех вас, совершивших кровавые деяния этой ночью.
— Отпущение? — проворчал Брок из Банир Тала. — Мы спасли вам жизнь.
— Пусть даже так, — ответил Руана. Произнося эти слова, он слегка пошатнулся. Дальридан и Фибур бросились вперед, чтобы помочь ему опустить свою ношу. — Стойте! — воскликнул Руана. — Бросьте оружие, вам грозит смертельная опасность.
Они поняли и кивнули. Дальридан бросил стрелы и меч, и Фибур сделал то же самое. Потом они снова подошли и, напрягая все силы, помогли Руане мягко опустить на землю второго великана.
Начали подходить другие параико. Из пещеры Руаны вышли две женщины, поддерживая с двух сторон мужчину. Всего шестеро вышло из другой пещеры и опустились на землю, как только вышли из облака дыма. Взглянув на восток, Ким увидела первых великанов из пещеры за кряжем, приближающихся к их плато. Они шли очень медленно, некоторых несли на руках. Никто из них не разговаривал.
— Вам нужна пища, — обратилась она к Руане. — Чем мы можем вам помочь?
Он покачал головой.
— После. Сначала должен быть Каниор, его откладывали так долго. Мы совершим обряд, как только все соберутся.
С северо-востока подходили еще великаны, от четвертого костра, они двигались с той же медленной осторожностью, экономя силы, и в полном молчании. Все были одеты в белое, как Руана. Он не был ни самым старым, ни самым крупным из них, но говорил только он один, а остальные собирались вокруг того места, где он стоял.
— Я не предводитель, — сказал он, словно читая мысли Ким. — Среди нас нет предводителя с тех пор, как Коннла нарушил закон и создал Котел. Но я буду петь Каниор и совершать бескровные обряды.
Его голос звучал бесконечно мягко. Но именно этот великан обладал достаточной силой, чтобы обнаружить Ким в самой сердцевине замыслов Ракота, достаточной силой, чтобы защитить ее там.
Руана оглядел подошедших.
— Это все? — спросил он.
Ким оглянулась. Трудно было разглядеть среди теней и дыма, но на плато собралось примерно двадцать пять параико. Не больше.
— Это все, — сказала одна из женщин.
— Все.
— Все, Руана, — откликнулся третий голос, полный печали. — Больше никого из нас не осталось. Совершай Каниор, который так долго откладывался, чтобы наша сущность не изменилась и Кат Мейгол не лишился своей святости.
И в это мгновение Ким охватило дурное предчувствие, словно сплетения темной паутины ее вещего сна стали проясняться. Она почувствовала, как ее сердце сжалось в комок, а во рту пересохло.
— Хорошо, — ответил Руана. А затем снова обратился к ней, очень учтиво: — Не хочешь ли ты выбрать человека, который присоединится к нам? За то, что вы совершили, это будет позволено.
Ким ответила дрожащим голосом:
— Если необходимо искупление, то искупить грехи должна я сама. Я совершу бескровные обряды вместе с вами.
Руана посмотрел на нее с высоты своего огромного роста, потом по очереди обвел взглядом всех остальных. Ким услышала, что нимфа Имрат беспокойно шевельнулась у нее за спиной под тяжестью взгляда великана.
— Ох, Дана, — произнес Руана. Это не было молитвенным призывом к Богине. Эти слова были обращены к ней, как к равной. Слова упрека, слова печали. Он снова повернулся к Кимберли. — Ты говоришь истину, Видящая. Думаю, это твое место. Крылатое существо не нуждается в прощении, ведь она делала то, для чего ее создала Дана, хотя я горько сожалею о ее рождении.
И снова Брок бросил ему вызов, устремляя взгляд высоко вверх.
— Это ты нас призвал, — сказал гном. — Ты пел свою песнь Видящей, и в ответ мы пришли. Ракот вышел на свободу в Фьонаваре, Руана из рода параико. Ты предпочел бы, чтобы мы все спрятались в этих пещерах и отдали ему власть над миром? — Эти страстные слова прозвенели в горном воздухе.
Собравшиеся вокруг параико тихо зароптали.
— Ты призвал их, Руана? — Это был голос той женщины, которая заговорила первой, из пещеры за кряжем.
Продолжая смотреть на Брока, Руана ответил:
— Мы не умеем ненавидеть. Если бы Ракот, чей голос я слышал во время своего пения, полностью исчез из повести времени, сердце мое пело бы до самой смерти. Но мы не можем воевать. В нас есть лишь пассивное сопротивление. Это часть нашей природы, так же как убийство и грациозность сплелись в этом создании, которое прилетело спасти нас. Измениться означало бы покончить с нашей сущностью, лишиться проклятия крови, подаренного нам Ткачом в качестве компенсации и для защиты. С тех пор, как Коннла связал заклятием Овейна и создал Котел, мы не покидали пределов Кат Мейгола.
Его голос звучал по-прежнему тихо, но стал более низким, чем тогда, когда он впервые вышел из пещеры; этот голос уже почти стал пением, которое, как знала Ким, сейчас начнется. И еще что-то надвигалось, и она начинала понимать, что это такое.
— У нас свои отношения со смертью, — сказал Руана, — и они такие с тех пор, как наши нити появились в Гобелене Фьонавара. Ты знаешь, что пролить нашу кровь означает накликать смерть и проклятие. Но есть то, чего ты не знаешь. Мы прятались в этих горах, потому что больше ничего не могли сделать, будучи теми, кто мы есть.
— Руана, — снова раздался голос женщины, — ты их призвал?
И теперь он повернулся к ней, медленно, словно на плечах его лежал тяжкий груз.
— Да, Иера. Мне очень жаль. Я буду петь об этом в Каниоре и молить о прощении с помощью обрядов. Если я его не получу, то покину Кат Мейгол, как когда-то Коннла, чтобы грех пал только на меня.
Затем он поднял руки высоко над головой в лунном свете, и больше слова не звучали, потому что начался Каниор.
Это была траурная песнь и волшебное заклинание. Она была невообразимо древней, ибо параико жили во Фьонаваре еще задолго до того, как Ткач вплел в ткань Гобелена нити светлых альвов или гномов, и проклятие крови было частью их природы с самого начала, как и Каниор, который его хранил.
Он начинался с тихого напева без слов, почти ниже порога слышимости, исходившего из уст великанов, собравшихся вокруг Руаны. Он медленно опустил руки и жестом пригласил Ким подойти и встать рядом с ним. Она увидела, что в окружающем их кольце освободили место для Дальридана, Фибура и Брока. Тэйбор и его крылатое создание остались за пределами кольца.
Руана опустился на колени и знаком приказал Ким сделать то же самое. Он сложил руки на коленях — и вдруг оказался в ее мыслях.
«Я понесу мертвых, — услышала она в себе его голос. — Кого ты мне дашь?»
Биение ее сердца замедлялось, подчиняясь медленному ритму звуков, несущихся от окружающих их параико. Ее руки на коленях слегка задрожали. Она крепко сжала их и дала ему Кевина, а потом Исанну. Поведала, кто они и что совершили.
Выражение лица Руаны не изменилось, он не шевельнулся, но глаза его слегка расширились, когда он понял то, что она ему послала, а затем, мысленно, не вслух, он сказал ей:
«Я их принял, они достойны. Оплакивай их вместе со мной».
Затем громко запел похоронный плач.
Ким никогда не могла забыть то мгновение. Даже несмотря на то, что последовало за ним, воспоминание о Каниоре, его печаль и чистота, остались ясными в ее памяти.
«Я понесу мертвых», — сказал Руана, и теперь он это делал. Своим богатым оттенками голосом он собрал их обоих, Кевина и Исанну, и ввел в круг тех, кого оплакивал. Песнь без слов разрасталась, и его пение вплеталось в нее нитью в ткань из звуков, имена улетали в ночные горы, и в кругу начали появляться образы параико, погибших в пещерах: Тайери, Кироа, Хиневай, Кайлеа и еще многие, очень многие. Все они собирались здесь и стояли в том месте, где опустилась на колени Ким, вызванные ради этого мгновения магией, сотканной пением. Ким рыдала, но слезы ее души лились беззвучно, чтобы ничто не могло нарушить то, что создавал Руана.
А в тот момент он проник еще глубже, потребовал еще больше. Его голос зазвучал еще сильнее, он проник в прошлое, сквозь спутанную ленту лет, и начал собирать параико с самого начала дней, всех, которые жили своей мирной жизнью, не проливали ничьей крови, прожили полную меру отведенного им времени, умерли и были оплаканы.
И сейчас снова их оплакивали, когда Руана в Кат Мейголе дотянулся до них, раздвинув границы своей могучей души, чтобы обнять всех погибших в бойне среди костров той ночи. Стоя на коленях так близко от него, Ким смотрела сквозь льющиеся слезы, как он это делал. Смотрела, как он пытается найти утешение в этом горе, подняться над тем, что с ними сделали, подтвердить величие сущности параико. Это был Каниор Каниоров, плач по каждому из умерших.
И он своего добился. Один за другим они приходили, призраки всех параико из всех времен, в последний раз собирались толпой в широком кругу оплакивающих в эту ночь глубочайшего сожаления о самом страшном уроне, нанесенном их народу. Ким поняла тогда, откуда берутся сказки о призраках в Кат Мейголе, так как в этом месте действительно появлялись призраки, когда исполнялись обряды Каниора. А в ту ночь перевал в горах воистину превратился в царство мертвых. Они продолжали приходить, и Руана рос, принуждая свою душу стать такой огромной, чтобы дотянуться до них и унести их всех в своей песне.
Затем его голос стал еще ниже, в него вплелась новая нота, и Ким увидела, что в круг вошел один великан, выше ростом любого из присутствующих великанов, и глаза его, даже за гранью этого мира, сияли ярче других глаз. Из песни Руаны она узнала, что это был сам Коннла, который совершил грех, когда связал заклятием Овейна, и еще раз, когда создал Котел. Коннла, который один ушел из Кат Мейгола, от своего народа в добровольное изгнание — и его снова призвали этой ночью, когда призывали каждого из них, чтобы заново оплакать.
Ким увидела Кевина, занимавшего почетное место среди собравшихся. И увидела Исанну, бесплотную даже среди призраков, так как она ушла дальше любого из них, ушла так далеко, принеся свою жертву, что Ким не могла понять, как Руане удалось вернуть сюда ее тень.
И, наконец, настал момент, когда новые фигуры перестали вплывать в круг. Ким посмотрела на Руану: он медленно раскачивался взад-вперед, его глаза были закрыты под тяжестью бремени, которое он нес. Она видела, как его руки крепко сжались на коленях, когда его голос изменился в последний раз и спустился еще глубже, нашел доступ к еще более чистой печали.
Одного за другим в непостижимую широту своей души он вызывал мертвых цвергов и ургахов, которые взяли в плен его народ, и убивали их, и поедали мертвых.
Ким не знала, что могло сравниться по величию с поступком, который Руана совершал в тот момент. Это было утверждение, абсолютное и неопровержимое, сущности его народа. Чистый звук в просторной ночной тьме, провозглашающий, что параико по-прежнему не знают ненависти, что они способны подняться над самым худшим из того, на что способен Ракот Могрим.
В тот момент Ким почувствовала себя очищенной, преображенной тем, что создавал Руана, и, когда увидела, что он открыл глаза и смотрит на нее, продолжая петь, она поняла, что последует дальше. Но в его присутствии она ничего не боялась: смотрела, как он поднял палец и, пользуясь им как лезвием, разрезал кожу на своем лице и предплечьях, нанес глубокие, длинные раны.
Кровь не потекла. Совсем, ни капли, хотя кожа разошлась по краям ран, и она видела внутри обнаженные нервы и артерии.
Он посмотрел на нее. Не испытывая страха, совершенно не страшась, охваченная стремлением оплакивать и искупить, Ким подняла руки и провела ногтями по щекам, а потом вдоль вен на руках, чувствуя, как расходится кожа под ее ногтями. Она была врачом и знала, что так можно убить.
Но этого не случилось. Из ее ран тоже не потекла кровь, хотя слезы продолжали литься из глаз. Слезы печали и благодарности за то, что Руана предложил ей это, что у него хватило сил сотворить магию такой глубины, что даже она, которая не принадлежала к народу параико и которая несла в себе столь глубокое горе и чувство вины, могла найти прощение в бескровных обрядах в присутствии мертвых.
Когда голос Руаны взлетел на последних нотах Каниора, Ким почувствовала, что раны ее закрываются, и, опустив взгляд на руки, увидела, что раны срослись, не оставив шрамов, и из самой глубины своего существа поблагодарила его за то, что он ей подарил. И тут она увидела огонь Бальрата. Хуже с ней еще ничего не случалось, даже когда она подняла Артура с его места успокоения в Авалоне, среди летних звезд. Воин был обречен волей Ткача на свою долгую судьбу, обречен восставать из мертвых и страдать во все времена и во всех мирах в расплату за убитых детей. Она нарушила его покой ужасным именем, брошенным с вершины холма, и ее собственное сердце едва не разорвалось от боли. Но не она определила его судьбу, это произошло давным-давно. Они с Бальратом ничего не создали, ничего не изменили. Она всего лишь принудила его, испытывая сожаление, делать то, чему он был предназначен.
Сейчас все было иначе, невообразимо хуже, так как вспыхнувшее кольцо сделало реальным образ из ее сна, и Ким наконец поняла, зачем она здесь. Чтобы освободить параико, да, но не только для этого. Как это могло произойти во время войны и именно с ней? Ее привело сюда кольцо, а Бальрат обладал призывающей силой. Силой дикой, не допускающей сожалений и жалости, признающей лишь требования войны, веления абсолютной необходимости.
Она пришла в Кат Мейгол, чтобы заставить выступить великанов. В самый необычайный момент их долгой истории, в час самого триумфального утверждения их сущности, она явилась, чтобы их изменить. Чтобы лишить их собственной природы и защиты, ей сопутствующей; чтобы их совратить; чтобы вывести их на битву. Несмотря на то, что мир вплетен в их душу. Несмотря на величие того, что только что сделал Руана, на тот бальзам, который он пролил на ее душу, на честь, которой он удостоил двух любимых ею людей из числа умерших.
Несмотря ни на что. Она была тем, чем была, а камень безумствовал, он требовал от нее погубить параико, чтобы они могли принять участие в войне против Могрима. Что они могли сделать, Ким не знала. Такой целительной ясности ей не было даровано. Ведь это чересчур облегчило бы ей задачу, не так ли? — с едкой горечью подумала она.
Ничто не должно облегчить ей задачу, и всем им тоже, поправила она себя. Она подумала об Артуре. О Поле на Древе Жизни. Об Исанне. О Кевине в снегу перед Дан Марой. О Финне и о Тэйборе, стоящем сейчас за ее спиной. Потом подумала о Дженнифер в Старкаше и о Дариене и заговорила:
— Руана, только Ткач и еще, возможно, Боги знают, смогу ли я получить прощение за то, что обязана сейчас сделать. — После звучного Каниора ее голос казался слишком слабым и хриплым. Он осквернял тишину. Руана смотрел на нее сверху и ничего не говорил, ждал. Он очень ослабел: Ким видела на его лице усталость.
Они все измучены слабостью и голодом, она это знала. Легкая добыча, прибавил с горечью ее внутренний голос. Она покачала головой, словно желая прогнать эти мысли. Она попыталась глотнуть, но во рту у нее пересохло. Она видела, что Руана смотрит на Бальрат. Камень жил, он принуждал ее.
— Возможно, ты еще пожалеешь, что пел ту спасительную песнь, чтобы позвать меня сюда. Но могло случиться и так, что Камень Войны привел бы меня сюда, даже если бы ты хранил молчание. Я не знаю. Знаю только, что пришла не только для того, чтобы освободить вас, но и для того, чтобы заставить вас спуститься с гор, данной мне властью кольца, и вступить в войну против Ракота Могрима.
Среди стоящих вокруг них параико раздался тихий ропот, но Ким смотрела только на Руану и видела, что выражение его серьезных глаз не изменилось. Он ответил очень тихо:
— Мы не можем идти воевать, Видящая. Мы не умеем сражаться и не умеем ненавидеть.
— Тогда я должна вас научить! — воскликнула она, горе охватило ее, а Камень Войны на руке вспыхнул так ярко, как никогда прежде.
Боль была настоящей. Глядя на свою руку, она увидела ее в окружении колеблющихся языков пламени, более яркого, чем пламя костров, на него почти невозможно было смотреть. Почти. Она должна была смотреть и смотрела. Бальрат был ее силой, дикой и безжалостной, но воля и знания принадлежали ей самой, и еще мудрость Видящей, необходимая для того, чтобы заставить эту силу действовать. Могло показаться, что камень ее принуждает, но она знала, что это не совсем так. Он реагировал на необходимость, на войну, на смутные образы из ее снов, но, чтобы освободить его могущество, нужна была ее воля. Поэтому она взвалила на плечи эту тяжесть, приняла цену могущества и, глядя в самое сердце огня, окутавшего ее руку, послала в него мысленный образ и смотрела, как Бальрат отразил его и сделал зримым в воздухе внутри круга параико. Образ, который должен был научить великанов ненавидеть и, таким образом, лишить их безгрешности.
То был образ Дженнифер Лоуэлл, которая была, как они теперь знали, Джиневрой, обнаженной и одинокой в Старкаше перед Могримом. Они увидели Разрушителя, огромного в своем плаще с капюшоном, лишенного лица, не считая глаз. Они увидели его изувеченную руку и как он держал эту руку над ее телом, чтобы капли черной крови обжигали ее там, куда падали, и жгучая боль самой Кимберли казалась ничтожной по сравнению с тем, что она видела. Они услышали слова Дженнифер, столь ослепительно вызывающие в этом ужасном месте, что сердце разрывалось слушая их, и грязный смех Могрима и увидели, как он упал на нее. Увидели, как он начал менять облики и услышали, что он говорил, и поняли, что он разрушает ее рассудок, чтобы найти новые способы пыток.
Это продолжалось очень долго. На Ким одна за другой накатывали волны тошноты, но она заставляла себя смотреть. Дженнифер побывала там, пережила это и уцелела, а теперь ужас этой картины лишал параико их общей души. Они не могли отвести взгляды, власть Бальрата вынуждала их смотреть, поэтому Ким тоже должна была смотреть. Кара в самом обычном из известных ей смыслов этого слова. Поиск искупления там, где его не могло быть. Но она смотрела. Увидела Блёда, гнома, когда он появился на сцене, и страдала за Брока, который вынужден был увидеть это окончательное предательство.
Она увидела все, до самого конца.
Потом в Кат Мейголе воцарилась абсолютная тишина. Ким даже не слышала дыхания параико. Ее собственная онемевшая, истерзанная душа жаждала хоть какого-то звука. Пение птиц, шум воды, смех детей. Ей необходим был свет. Более теплый и добрый, чем красный огонь костров, или звезд над горами, или луны.
Но ничего из этого ей не было дано. Вместо этого она осознала нечто иное. С того мгновения, когда они вступили в пределы Кат Мейгола, здесь присутствовал страх: осознание присутствия мертвых во всей их нерушимой безгрешности, охраняющих это место при помощи проклятия крови, подаренного им.
Это проклятие исчезло.
Ким не заплакала. Это выходило далеко за пределы печали. Затрагивало саму ткань Гобелена на Станке Ткача. Она крепко прижимала правую руку к груди: рука была обожжена, и к ней было больно прикасаться. Огонь Бальрата еще теплился; казалось, в самой его глубине тлеют угли.
— Кто ты? — спросил Руана, и голос его дрогнул. — Кто ты такая, чтобы сделать это с нами? Лучше бы мы умерли в пещерах.
Это было так больно. Ким открыла рот, но не нашла слов.
— Это не так, — ответил за нее другой голос. Это заговорил Брок, верный, упорный Брок из Банир Тала. — Это не так, народ параико. — Когда он начал, голос его был слабым, но с каждым словом набирал силу. — Вы знаете, кто она такая, и знаете природу того, что она носит на пальце. Мы ведем войну, и Камень Войны Махи и Немаин призывает тех, в ком есть нужда. Неужели вы так высоко цените свое миролюбие, что готовы отдать власть Могриму? Как долго вы проживете, если мы уйдем отсюда и погибнем на войне? Кто вспомнит о вашей безгрешности, когда все вы и все мы погибнем или станем рабами?
— Ткач вспомнит, — мягко ответил Руана. Это остановило Брока, но лишь на мгновение.
— И Ракот тоже, — возразил он. — А вы слышали его смех, Руана. Если бы Ткач определил вашу судьбу неприкосновенной и неизменной, могли бы вы измениться после того, что мы сегодня увидели? Могли бы возненавидеть Тьму, как ненавидите теперь? Могли бы встать в ряды армии Света, как теперь? Несомненно, в этом и заключается ваша судьба, народ Кат Мейгола. Судьба, которая позволяет вам вырасти, когда нужда велика, как бы сильна ни была боль. Выйти из укрытий этих пещер и стать одним целым с нами, со всеми мирами Ткача, которым угрожает Тьма.
Его последние слова звенели в воздухе. Снова воцарилась тишина. Потом раздался голос из круга великанов:
— Мы погибли.
— Мы потеряли проклятие крови.
— И Каниор. — Вопли разрастались, сердца разрывались от горя и утраты.
— Стойте! — Еще один голос. Не Руаны. Не Брока. — Народ параико, — произнес Дальридан, — простите мою самонадеянность, но я хочу задать вам вопрос.
Вопли постепенно стихли. Руана наклонил голову к разбойнику с Равнины.
— В том, что вы делали сегодня ночью, — спросил Дальридан, — в каждом великом деянии сегодняшней ночи разве вы не почувствовали прощания? В Каниоре, который собрал вместе и оплакал каждого из параико, когда-либо существовавшего на свете, разве не увидели вы знака от Ткача, который вас создал, что чему-то пришел конец?
Затаив дыхание, прижимая к себе обожженную руку, Ким ждала. И тогда заговорил Руана.
— Я увидел, — ответил он, и по голому плато пронесся вздох, подобный шуму ветра в деревьях. — Я действительно это почувствовал, когда увидел Коннлу, увидел, как он великолепен. Единственный из нас, кто преступил границы и действовал в мире за этим перевалом, когда погрузил Охоту в ее долгий сон. Наш народ назвал это прегрешением, несмотря на то что Овейн сам просил его об этом. А потом он сделал Котел, чтобы вернуть свою дочь к жизни, а этот поступок был непоправимой ошибкой, и он привел его к изгнанию. Когда я увидел его сегодня, самого могущественного среди наших мертвых, я понял, что настали перемены.
Ким ахнула, то был вздох облегчения, исторгнутый из ее боли.
Руана повернулся к ней. Осторожно поднялся и встал во весь рост над ней посреди круга. И сказал:
— Прости мою резкость. Это для тебя такое же горе, как и для нас.
Она покачала головой, все еще не в состоянии ответить.
— Мы спустимся с гор, — сказал он. — Настало время. Мы покинем это место и сыграем свою роль в том, что произойдет. Но вот что я скажу, — прибавил он, — и знай, что это правда: мы не станем убивать.
И тут наконец к ней вернулся дар речи. Она тоже встала.
— Я знаю, что это правда, — ответила Ким, и сейчас ее устами говорила Видящая Бреннина. — Не думаю, что в этом ваше предназначение. Вы изменились, но не настолько, и не все ваши дары потеряны, как мне кажется.
— Не все, — серьезно подтвердил он. — Видящая, куда бы ты хотела, чтобы мы пошли? В Бреннин? К Андариен? В Эриду?
— Эриду больше нет, — впервые заговорил Фибур. Руана повернулся к нему. — Дождь смерти шел там три дня, до сегодняшнего утра. Никого не осталось ни в одном уголке на земле Льва.
Глядя на Руану, Ким заметила, как в глубине его взгляда что-то изменилось.
— Я знаю о дожде, — сказал он. — Мы все знаем. Это часть наших воспоминаний. Именно дождь смерти начал разрушение мира. Тогда он шел всего несколько часов. Могрим еще не был настолько силен.
Борясь с усталостью, с видимым усилием он встал очень прямо.
— Видящая, это первая роль, которую мы сыграем. С дождем приходит чума, и нет надежды вернуться в Эриду до тех пор, пока мертвые не преданы земле. Но никакая чума не может повредить параико. — Ты была права: мы потеряли не все то, чем одарил нас Ткач. Только проклятие крови и Каниор, которые порождал покой нашей души. Но у нас остались и другие волшебные дары, и большинство из них помогают победить смерть, как Котел Коннлы. Утром мы отправимся отсюда на восток, чтобы похоронить погибших от смертельного дождя в Эриду, и тогда эта земля снова сможет ожить.
Фибур поднял на него глаза.
— Спасибо, — шепнул он. — Если кто-то из нас переживет Тьму этих дней, мы не забудем о вас. — Он заколебался. — Если вы зайдете в самый большой дом на улице Купцов в Аккейзе, вы найдете лежащую там девушку, высокую и стройную, чьи волосы когда-то блестели, как пшеничные поля под солнцем… ее звали Арриан. Пожалуйста, обращайтесь с ней бережно, ради меня.
— Хорошо, — ответил Руана с бесконечным состраданием. — И если мы снова встретимся, я скажу тебе, где она лежит.
Ким повернулась и вышла из круга. Они расступились перед ней, и она подошла к краю плато и остановилась спиной к остальным, глядя на темные горы и на звезды. Ее рука, покрытая волдырями, болела, а бок ныл еще со вчерашнего дня. Кольцо полностью выдохлось; казалось, оно спит. Она и сама нуждалась во сне. Мысли обгоняли друг друга в ее голове, и нечто другое, еще не ставшее ясной мыслью, начинало зарождаться. У нее хватало мудрости не напрягаться, чтобы добиться прозрения, которое приближалось, поэтому она отошла в темноту и стала ждать.
Она услышала за спиной голоса. Ким не обернулась, но они стояли близко, и она невольно все слышала.
— Прости меня, — сказал Дальридан и нервно кашлянул. — Но я слышал вчера рассказ о том, что женщины и дети дальри остались одни в последнем лагере у Латам. Это правда?
— Правда, — ответил Тэйбор. Его голос был тонким и далеким, но он отвечал изгнаннику с учтивостью. — Все всадники Равнины ушли на север, к Келидону. Три ночи назад видели, как армия Тьмы промчалась вдоль Андариен. Авен пытался опередить их и первым добраться до Адеин.
Ким ничего об этом не знала. Она закрыла глаза, пытаясь рассчитать расстояние и время, но не смогла. И про себя помолилась, глядя в ночь. Если дальри погибли, все, что могли бы сделать остальные, лишалось смысла.
— Авен! — тихо воскликнул Дальридан. — У нас есть Авен? Кто?
— Ивор дан Банор, — ответил Тэйбор, и Ким услышала в его голосе гордость. — Мой отец. — Затем, через секунду, так как его собеседник молчал, он спросил: — Ты его знаешь?
— Я его знал, — сказал Дальридан. — Если ты его сын, то ты, наверное, Левон.
— Тэйбор. Левон — мой старший брат. Откуда ты его знаешь? Из какого ты племени?
В наступившем молчании Ким почти что слышала внутреннюю борьбу Дальридана с самим собой. Но он ответил.
— У меня нет племени, — вот и все, что он сказал. Послышались его удаляющиеся шаги, и он вернулся к кругу великанов.
Не одну ее гнетут сегодня печали, подумала Ким. Этот разговор ее взволновал, пробудил еще одну нить тревоги в уголке сознания. Она снова углубилась в свои мысли, стремясь к тишине.
— С вами все в порядке?
Нимфа Имрат двигалась бесшумно; голос Тэйбора раздался совсем рядом, и Ким вздрогнула. На этот раз она все же обернулась, благодарная ему за доброту. Она болезненно сознавала, что она с ним сделала. И ей стало еще больнее, когда она посмотрела на Тэйбора. Он был смертельно бледен, почти как призрак Кат Мейгола.
— Кажется, да, — ответила она. — А с тобой?
Он пожал плечами мальчишеским жестом. Но он был гораздо больше, чем просто мальчишка, ему пришлось стать таким. Она посмотрела на создание, верхом на котором он сидел, и увидела, что ее рог снова стал чистым и мягко светится в темноте. Он проследил за ее взглядом.
— Во время Каниора, — сказал он с изумлением в голосе, — пока Руана пел, кровь исчезла с рога. Не знаю, каким образом.
— Он дал вам отпущение, — ответила Ким. — Каниор — это очень сильная магия. — Она помолчала. — Была сильной, — поправилась она, осознав истину. Это она положила ей конец. Она оглянулась на параико. Те, кто мог ходить, носили воду из-за кряжа — там, наверное, находился ручей или колодец — для остальных. Ее спутники им помогали. И глядя на них, она наконец расплакалась.
И внезапно, к ее изумлению, пока она плакала, Имрат опустила свою прекрасную голову, старательно отводя рог в сторону, и нежно толкнула ее носом. Этот жест, совершенно неожиданный, открыл последние шлюзы в сердце Ким. Она посмотрела сквозь слезы на Тэйбора и увидела, как он кивнул, давая разрешение. Тогда она обвила руками шею великолепного создания, которое призвала и которому приказала убивать, прижалась своей головой к голове единорога и позволила себе разрыдаться.
Никто их не беспокоил, никто не приближался к ним. Через некоторое время, Ким не знала, через какое, она отступила назад. И посмотрела на Тэйбора. Он улыбнулся.
— Знаете, — сказал он, — вы плачете почти так же много, как мой отец.
Впервые за много дней Ким рассмеялась, и сын Ивора рассмеялся вместе с ней.
— Знаю, — задыхаясь, сказала она. — Знаю. Разве это не ужасно?
Он покачал головой.
— Нет, если вы умеете делать то, что вы сделали, — тихо ответил он. И так же внезапно, как появилась, эта мальчишеская улыбка исчезла. Теперь заговорил всадник:
— Нам надо улетать. Я охраняю лагерь, и нас не было слишком долго.
Ким гладила шелковистую гриву. Теперь она отступила назад, и в то же мгновение видение, которое так долго ускользало от нее, плавало на грани сознания, внезапно сгустилось, и она увидела, где ей надо быть. Она посмотрела на Бальрат: он был тусклым и бессильным. Ким не удивилась. Это понимание пришло из ее души Видящей, их общей с Исанной души.
Она заколебалась, глядя на Тэйбора.
— Я хочу попросить тебя еще об одном одолжении. Согласится ли она меня отнести? Мне надо проделать долгий путь, а времени мало.
Его взгляд уже стал далеким, но ровным и спокойным.
— Согласится, — ответил он. — Вы знаете ее имя. Мы понесем вас, Видящая, куда бы вы ни направлялись.
Значит, настала пора прощаться. Она оглянулась и увидела, что три ее спутника стоят вместе неподалеку.
— А нам куда идти? — спросил Фибур.
— К Келидону, — ответила она. Пока она стояла здесь, ей многое стало понятным, и в ней росло нетерпение. — Там была битва, и именно там вы найдете армию, тех, кто уцелел.
Она посмотрела на Дальридана, который колебался, держась позади.
— Друг мой, — сказала она громко, чтобы все слышали, — ты сегодня утром сказал Фибуру слова, в которых заключается истина: во Фьонаваре сейчас не может быть изгнанников. Иди домой и верни себе свое истинное имя на Равнине. Скажи им, что тебя послала Видящая Бреннина.
На мгновение он застыл, сопротивляясь. Потом медленно кивнул.
— Мы встретимся снова? — спросил он.
— Надеюсь, — ответила Ким, шагнула вперед и обняла его, а потом и Фибура. Потом посмотрела на Брока: — А ты?
— Я пойду с ними, — ответил он. — Пока мой король не вернется домой, я буду верой и правдой служить Авену и Верховному королю. Прошу тебя, будь осторожна, Видящая. — Голос его звучал ворчливо.
Она подошла поближе и по привычке проверила сделанную ею повязку на его голове. Затем наклонилась и поцеловала его в губы.
— Ты тоже, — шепнула она. — Мой дорогой.
И в самом конце она повернулась к Руане, который ее уже ждал. Они ничего не произнесли вслух.
В своем сознании она услышала его тихий голос:
«Пусть Ткач крепко держит твою нить в руке, Видящая».
Это было именно то, что ей больше всего хотелось услышать — последнее прощение, хотя она не имела права на прощение. Она взглянула вверх, на его огромную, с белой бородой голову патриарха, в мудрые глаза, повидавшие так много. «И твою, — ответила она молча. — Твою нить, и нити твоего народа».
Потом она медленно вернулась туда, где ждал Тэйбор, и села позади него на спину единорога, сказала ему, куда ей надо попасть, и они полетели.
До рассвета еще оставалось несколько часов, когда Имрат опустила ее на землю. Не в том месте, где шла война, а в единственном месте во Фьонаваре, где она знала минуты покоя. Тихое место. Озеро, подобное жемчужине, сверкающее в лунном свете. Домик у озера.
Имрат снова поднялась в воздух, как только Ким сошла на землю, и парила рядом. Ей не терпится вернуться, понимала Ким. Отец дал Тэйбору задание, а она, Ким, отвлекла его, уже дважды.
— Спасибо, — сказала она. Больше ей ничего не пришло в голову. Она подняла руку прощальным жестом.
Тэйбор ответил ей тем же, и она с горечью заметила, что лунный свет и звезды сияют сквозь него. Затем Имрат расправила крылья и исчезла вместе со всадником. На мгновение они превратились в еще одну звезду, а потом совсем пропали.
Ким вошла в домик.
Назад: Часть первая ПОСЛЕДНИЙ КАНИОР
Дальше: Часть вторая БАШНЯ ЛАЙЗЕН