Париж, 1942

— Нет, — говорит Марика, — нет! Я ничего не понимаю!

— Полная нелепость, — мрачно поддерживает Бальдр. — Здесь нет ни одного вразумительного слова!

Он лукавит, и Марика знает об этом. Она ведь и сама только что покривила душой, сказав, что ничего не понимает. Кое-что понимает, и даже очень хорошо. Отлично понятен намек на ладью, которая будет качаться на волнах крови: имеется в виду, конечно, ладья в парижском гербе, та самая, что fluctuat nec mergitur, зыблема, но непотопима. Пять золотых шаров, увенчанных лилиями, — с этим тоже все ясно. Но самое главное — понятен намек на женщину, которую зовут именем святой с копьем в руке, чью красоту воспевают птицы. А прежде, в прошлом своем воплощении, она потопила корабль предводителя нечестивцев, то есть гугенотов. Это более чем прозрачный намек на адмирала Колиньи. И она беспутна, беспутна, трижды беспутна…

Истинная правда. В этом Марика сама могла убедиться.

— Итак, я готов ответить на все ваши вопросы, господа, — говорит Торнберг. — Разумеется, лишь на те, на которые у меня есть ответы. Потому что я и сам погряз в догадках, которые не смогу прояснить без вашего участия. Итак, прошу. Марика, вы?

— Я… я поняла только, на кого намекает этот отрывок, на какую женщину, — произносит она с вызовом. — Все остальное требует разъяснения. При чем, например, тут какой-то боярышник?

— Видите ли, случилось так, что наутро после Варфоломеевской ночи на кладбище Невинноубиенных (было такое в Париже в те времена) внезапно расцвел засохший боярышниковый куст. Разумеется, это было воспринято католиками как благословение небес. Что еще?

— Да все, — раздраженно говорит Бальдр. — В том-то и дело, что все весьма туманно, и я совершенно не понимаю, почему вы придаете такое значение этому отрывку, какой такой великий спасительный для иудеев смысл в нем видите. Если вы имеете в виду вот эти намеки на печи концентрационных лагерей — «о дымы тех костров, о дымы тех печей», то к этому любые исторические реалии можно за те же уши притянуть. Например, на кострах сжигали средневековых ведьм, а…

— А в печах готовили обеды для благочестивых граждан, — благожелательно подсказывает Торнберг. — Нет уж, фон Сакс, на кострах сжигали не только и не столько ведьм, сколько еретиков, а стало быть — протестантов. Ну а печи — именно что реалия нашего времени. Именно потому, что там речь идет о пепле, который выжигает дотла семя врагов… и так далее. Тут есть еще одна деталь. Во все века всеми историками иудейского происхождения жертвы Варфоломеевской ночи косвенно сравнивались с несчастными евреями, которые из века в век подвергаются тем или иным санкциям и которых с большей или меньшей степенью жестокости порою начинают побивать каменьями. У нас в Германии это началось на нашей памяти. Кстати, вы, возможно, знаете, Марика, что я долгое время жил в России. Мне приходилось читать кое-какие книги по русской истории. Ваша православная церковь тоже переживала некий кризис, связанный с наступлением своего рода протестантизма. Это происходило в конце XV — начале XVI века, и называлось это явление — обратите внимание! — ересь жидовствующих . В самом деле, начали распространять ее на Руси иудеи, по-русски их пренебрежительно называют жиды, — в свите литовского князя Михаила Олельковича, в 1471 году приехавшего в Новгород, оказался некий иудей Схария, чернокнижник, чародей и астролог. Ересь жидовствующих пустила довольно глубокие корни на Руси и даже проникла в семейство государя Ивана III: ей была привержена его сноха Елена Волошанка. Жидовствующие отвергали апостольские и святоотеческие писания и все христианские догматы, отрицали церковные установления: таинства, иерархию, посты, праздники, храмы, иконопочитание, отрицали Святую Троицу, хуля Сына Божьего и Святого Духа, подвергали сомнению божественное происхождение Спасителя и его воплощение, высмеивали веру во второе пришествие Христово и в Страшный суд. Избавиться от ереси русским православным священникам удалось только на церковном соборе 1504 года с помощью весьма пылкого проповедника Иосифа Волоцкого. Этот пример я привел лишь для того, чтобы вы поняли: уподобление уничтожения гугенотов страданиям евреев — не случайно и довольно тривиально. Мне трудно понять, каким образом и сквозь какой магический кристалл увидел Гаурико эти пресловутые печи… Быть может, ему помогло то, что он и сам был крещеным иудеем (так же, как и Нострадамус, само собой разумеется), поэтому он и провидел будущие бедствия своих соплеменников? Другое дело, что он не слишком-то сокрушался по этому поводу: как мы видим, все его симпатии принадлежат будущей «хранительнице Христова имени» Екатерине Медичи, которая должна как следует печься об укреплении престола своих предков. Здесь подразумевается папский католический престол, ибо Медичи была внучатой племянницей Льва X, папы после 1513 года…

— Я уже понял, Торнберг, — перебивает профессора Бальдр, — что вам нельзя задать ни одного вопроса, чтобы не выслушать в ответ целую лекцию с превеликим множеством нужных и ненужных исторических фактов и подробностей. Почему вы и вам подобные уверены, будто истории принадлежит исключительное право объяснять все явления современной жизни, как если бы они требовали судебных прецедентов, на которые постоянно нужно ссылаться? Наш разговор и так уже непомерно затянулся. Поэтому я прошу ответить как можно короче: все-таки что такого вы нашли? Намеки на некую особу, о которых говорит Марика, могут быть случайным совпадением. Пока вы меня не убедили.

— Вы не верите потому, что не хотите верить, это понятно, — кивает Торнберг. — Хорошо, я приведу вам в гороскопе Гаурико пример такого совпадения с реальностью, которое для меня лично имеет огромное значение. Он также будет ответом на тот вопрос, который вы мне задавали: почему я хотел, чтобы к расшифровке моего письма, а значит, к выходу на след медиатора имел отношение Хорстер. Взгляните на абзац: «О дым тех костров… о дымы тех печей… пепел, развеянный с высоких колоколен, пепел, который не удобряет землю, а выжигает дотла само семя врагов духовной высоты…»

— Да-да, мы помним, что там дальше, — перебивает Бальдр. — Кстати, если уж вы рассказали нам о боярышнике, расскажите заодно и о дубе, который упоминается в процитированном вами отрывке.

— О нем я и намерен повести речь, — спокойно улыбается Торнберг. — Правда, мне и теперь не обойтись без обращения к историческим фактам… Не волнуйтесь, не столь сильно покрывшимся пылью веков, как Варфоломеевская ночь, а имеющим отношение уже к нашему времени, к событию всего лишь семнадцатилетней давности. Произошло оно в Силезии, в поместьях графа Кайзерлинга, принадлежащего к самой аристократической фамилии Германии.

— Вы имеете в виду его имение в Кобервице? — прерывает Бальдр. — Мы там гостили с родителями в прошлом году, они знакомы с Кайзерлингами. Погодите, дуб… Древний мертвый дуб посреди поля, недалеко от искусственного озера? Раньше там тренировали лошадей, а теперь то место прозябает в запустении. Я спросил, почему там никто не бывает, но граф ответил уклончиво и перевел разговор на другое…

— Его можно понять, — усмехается Торнберг. — Именно на том поле произошло событие, которое на четыреста лет раньше было предсказано Гаурико. Видите ли, на землях графа Бисмарка необычайно расплодились кролики. Окрестные земледельцы, чьи посевы подвергались уничтожению этими прожорливыми зверьками, потребовали либо рассыпать по земле яд, либо разрешить свободную охоту на кроликов в угодьях графа. Но хозяин ответил, что не желает вместе с кроликами перетравить всех других животных, а охотиться кому попало в своих лесах тем более не намерен позволять. У него есть другое, более современное решение проблемы. Разнесся, впрочем, слух, будто решение отнюдь не современное, а, напротив, самое что ни на есть реликтовое: Бисмарк намерен-де извести кроликов с помощью колдовства и специально выписывает к себе какого-то мага. И вот наконец появился некий господин из Берлина. Звали его, к слову сказать, Рудольф Штайнер, и среди теософов он весьма известен, например, тем, что создал так называемое «Антропософское общество». Штайнер был убежден, что некогда человек был исключительно духовным существом, способным на равных общаться с космосом, проще говоря, с божествами, однако некие темные силы лишили его таких способностей. В частности, эти силы покровительствуют смешению крови, смешению чистых и нечистых рас, а это приземляет человека и уподобляет его скотам. Вспомните-ка, что пишет Гаурико о духовной чистоте… Кроме того, Штайнер был очень увлечен биодинамическими методами земледелия и животноводства и один из таких разработанных им методов намеревался продемонстрировать. Приехав в имение, Штайнер потребовал, чтобы одну из комнат замка отдали под лабораторию (оборудование он привез с собой) и принесли туда только что убитого кролика-самца. Штайнер кастрировал зверька, извлек из него селезенку, добавил кусочек шкурки и все это сжег, а пепел смешал с некоторым количеством сухого молока — чтобы увеличить количество «волшебного средства», над которым уже заранее потешались все земледельцы округи. Не обошлось, конечно, без каких-то сакраментальных заклинаний. Как же без этого, ведь в начале всего было слово! Затем Штайнер обошел округу и решил провести эксперимент на том самом поле, посреди которого стоял старый, засохший дуб необычайной красоты и внушительности. Он уверял, что не найти другого места, более эффектного и более пригодного для совершения магических действий. И вот ближайшей ночью (именно ночью, и конечно — в полночь!) он принес чашу со своим порошком к дубу и принялся разметать его в разные стороны с помощью обыкновенной метлы. Слуги графа, которые имели возможность наблюдать эту картину, моментально разнесли весть о действиях мага по всей округе, и еще два дня соседи покатывались со смеху, то и дело встречая на своем пути живых и здоровых кроликов. Особо смелые вежливо спрашивали графа: вернул ли ему колдун метлу или, быть может, уже улетел на ней в Берлин? И не пора ли все-таки разрешить охоту на кроликов в угодьях Бисмарка?

Однако граф отмалчивался и ни на какие издевки не реагировал. И вот настал третий день после того, как Штайнер священнодействовал, если так можно выразиться, под дубом. С самого утра тысячи кроликов вдруг двинулись к засохшему дереву. Это было, как рассказывают очевидцы, поистине библейское зрелище, напоминающее некий исход. Весь день до вечера сотни и тысячи кроликов сбивались в стаи, которые устремлялись к дубу. Наконец все поле покрылось серой шевелящейся массой. Те, кто наблюдал эту картину, почувствовали даже некий страх, словно им передался ужас, который испытывали кролики, а они были охвачены невероятной паникой: принюхивались, пищали и явственно дрожали. А потом, как только начали спускаться сумерки, все они вдруг кинулись бежать в лес. Однако не задержались в нем, а, пройдя насквозь, исчезли. Кое-где потом находили трупики множества кроликов, умерших, видимо, от потрясения, страха или чрезмерно быстрого бега. Некоторые утонули в силезских болотах. Но из имения Кайзерлинга кролики исчезли навсегда. Кстати, о болотах… Вспомните, Гаурико тоже пишет о болоте, правда, о болоте ереси, но все-таки…

Эта история кажется сущей чертовщиной, но если мы вспомним уже высказанные мною утверждения, что в семени содержится сущность всякой твари Божьей, то понятно, почему Штайнеру потребовалась кастрация кролика. Во всех сожженных органах гнездился, по его мнению, инстинкт выживания зверька. Штайнер попытался активизировать его в кроликах, они должны были всем существом своим ощутить, что это место больше не пригодно для жизни, оно смертельно опасно. И ему это удалось.

Среди гостей графа Кайзерлинга в ту пору находился один молодой человек. Тогда он был еще и впрямь юношей, только что поступившим в университет. Эксперимент Штайнера произвел на него потрясающее впечатление! Вернувшись в Берлин, он оставил исторический факультет, на который поступил, перешел на медицинский, затем отыскал Штайнера и сделал все для того, чтобы стать его учеником. После смерти Штайнера он в равной мере занимался оккультизмом и биологией, ставил весьма опасные эксперименты, за которые даже был однажды арестован и заключен в тюрьму, откуда его выручили только связи его мачехи, троюродной сестры Бисмарка, а заодно и дальней родственницы одного из нынешних наших партийных бонз. Именно благодаря этим связям молодой человек получил работу в одной из самых известных организаций рейха, занимающейся пресловутым «окончательным решением вопроса». Мне известно, что решить этот вопрос окончательно он мечтает не только в Германии, но и во всем мире, для чего тщательно изучает самые невероятные «рецепты» воздействия на человеческую природу. Штука в том, что рецепт для кроликов давал непонятную осечку всякий раз, когда дело шло о людях. Животные повинуются только инстинкту. Люди — существа разумные, а размышления, попытки анализа происходящего, в конце концов — нравственные критерии невероятно сильно тормозят и ослабляют действие слепых инстинктов. Я был некогда дружен со Штайнером, посвящал его в свои исторические изыскания. Ритуальная кастрация гугенотов произвела на него впечатление. Именно поэтому в основу его рецепта подавления инстинкта выживания легла кастрация кролика. Он не мог не рассказать о моих идеях своему адепту, зовут которого, как вы, возможно, уже догадались, Рудгер Вольфганг Хорстер. Да-да, Марика, ваш мимолетный знакомый… Я не сомневался, что, как только Хорстер узнает, что у меня есть документ, хотя бы косвенно подтверждающий реальность его фантастических замыслов, он сделает все, чтобы им завладеть. Я хотел, чтобы именно он нашел путь к медиатору, который посвящен во все тонкости таинства, свершенного в свое время Екатериной Медичи, и который знает, почему оно не удалось, а возможно, знает и то, что оставалось сделать для его полного успеха. Хорстер — фанатик. Вы сами видели, Марика, что с ним сделалось там, в метро, когда я только намекнул на «рецепт»…

— Но погодите, — перебивает Марика, — я все же не пойму, почему вы, если вы вроде бы гуманно относитесь к евреям… во всяком случае, мне так показалось… если уверяете, что благодаря вашей шифровке можно узнать «рецепт» их спасения… почему вы все же намерены были способствовать этому «окончательному решению вопроса» и новым репрессиям?

— Кто вам сказал? — изумленно поворачивается к ней Торнберг.

— Но ведь вы хотели, чтобы документ попал к Хорстеру! А он, сами говорите, фанатик.

— Ну да! — восклицает Торнберг. — Именно потому, что он — фанатик, он перевернул бы небо и землю, чтобы найти медиатора! Хорстер — воспитанник знаменитого оккультиста, его ученик. Мне нужен был именно такой человек, как он, — человек, который искренне, убежденно, фанатично верил бы в возможность добиться вполне реальной цели иррациональными методами. Любой другой сторонник искоренения евреев во всем мире тупо выступил бы за массовые убийства более или менее изощренными способами. Знаете, есть такая изящная шутка: как добиться увеличения числа приверженцев истины? Думаете, убеждением? Нет, уничтожением ее противников! Смешно, верно? Так вот о Хорстере — он начал бы упорно искать медиатора, потому что верит в реинкарнацию так же, как в нее верю я. Найти Барбару Свиридофф, действуя обычными методами, представлялось мне невозможным, немыслимым, невероятным. Нужен был фанатик. Или судьбоносная случайность, которая и произошла, потому что для нее настало время произойти! Я счастлив, что события повернулись именно так, что Мари-Поль де Лион нашли именно вы, но уверен: у Хорстера это тоже получилось бы! Он вступил бы в контакт с медиатором, но, поскольку осуществление процесса реинкарнации невозможно без моего участия (он ведь не специалист в этом вопросе), я стал бы свидетелем и действующим лицом уникального процесса, получил бы возможность осуществить единственный в своем роде опыт исторически подтверждаемой реинкарнации. Разумеется, я уничтожил бы рецепт того пресловутого зелья, если бы нам все же удалось его получить. Во всяком случае, я не допустил бы, чтобы его использовали в наше время. А может быть, нам удалось бы узнать именно то средство спасения, с помощью которого гугеноты избегли массового истребления. Именно поэтому я поставил счастливое число 13 над звездой Давида… Но вы понимаете, господа, в чем уникальность данного случая? Имело место быть множество попыток с помощью гипноза, наркотических средств и некоторых других методов, в частности сексуального контакта, погрузить человека в такое состояние, в каком он вспоминал бы свое прошлое воплощение. Однако даже мне, при моей безусловной вере в реинкарнацию, не удавалось отделаться от сомнения: а вдруг мы имеем дело всего только с буйно разошедшимся воображением, вдруг перед нами не подлинный медиатор, а всего лишь актер, по нашей воле сжившийся с навязанным ему образом? Но в случае с вашей Дамой с птицами чистота эксперимента гарантирована! Мы заранее знаем, какой именно образ должен восстать в ее исторической памяти, значит, в моей воле наводить ее на те воспоминания, которые мне нужны! Станет ли ее рассказ о ритуальной кастрации гугенотов подтверждением моих догадок или нет, — не суть важно. Главное, что я добьюсь безусловной истины.

— Да неужели вас все это время занимал только сам эксперимент ради эксперимента? — медленно, словно не в силах поверить, говорит Бальдр.

Торнберг некоторое время молчит, и его молчание придает странную убедительность тому короткому слову, которое он затем произносит:

— Да. Трижды да! Поймите, фон Сакс, поймите, Марика, — я не просто историк, семиолог, магистр оккультных наук, астролог и прочая, и прочая, — я наркоман идеи реинкарнации! Такой же фанатик, как Хорстер! Ради того чтобы получить реальное подтверждение тому, во что я слепо верил всю жизнь, я готов на все. Ну вообразите чувства верующего, которому предоставляется возможность присутствовать при одном из Христовых чудес или при самом процессе воскресения из мертвых. Да разве он не пожертвовал бы всем ради того, чтобы увидеть это своими глазами?! Неужели вам не понятно?

— Я слышал об одержимости ученых, но поверил в нее только сейчас, при виде вас, — сухо говорит Бальдр. — Хорошо, ваши движущие силы мне понятны. Вы хотели загребать жар руками Хорстера, одержимого своим интересом. Но при чем тут мы с Марикой? Какое мы ко всему этому имеем отношение? Ладно, вы получили своего медиатора, ну так действуйте! Проводите сеанс реинкарнации! А нам дайте возможность наконец уйти.

— Мы пойдем вместе, — говорит Торнберг, с некоторым усилием поднимаясь с плаща. — Ох, моя спина… Ничего, ничего, это люмбаго, неизбежные издержки моих лет. — Он улыбается, наблюдая, как легко вскакивает Бальдр, подает руку Марике, поднимает плащ Торнберга, встряхивает, подает ему. Профессор берет этот плащ, благодарно кивает. — Мы пойдем вместе в дом на улице Амели, угол Сен-Доминик, чтобы провести сеанс реинкарнации — в вашем присутствии, господа, и при вашем непосредственном участии.

Марика столбенеет, однако у Бальдра в лице не дрожит ни один мускул.

— Прощайте, Торнберг, — говорит он равнодушно. — Марика, идем! Нам давно пора. В конце концов, мой отпуск столь краток, что не стоит больше терять времени.

И он делает несколько шагов по набережной, не сомневаясь, что Марика следует за ним.

— Погодите, Марика, — говорит Торнберг, глядя на нее смеющимися глазами, словно его нисколько не волнует, что Бальдр уходит. — Я обещал вам раскрыть значение того загадочного символа, о котором вы спрашивали.

И, достав из кармана шифровку (вот те на, а Марика и не заметила, как Торнберг ее забрал себе!), он показывает знак

— На самом деле смысл его очень прост и даже примитивен. Я удивлен, что вы не разгадали его сами. Если вы узнали изображение планеты Меркурий, то наверняка знаете, как изображаются Венера и Марс. Венера — кружком с крестиком внизу, напоминающим ручное зеркало, непременный атрибут женщины, а Марс, покровитель воинов, сильных мужчин, изображается кружком со стрелкой, которая во все времена имела не только воинственный, но и фаллический символ. Таким образом, заинтересовавший вас знак означает не что иное, как слияние мужчины и женщины. Ритуальный половой акт. На его необходимость я намекал также, изображая анх, копье, который тоже имеет это значение, помимо многочисленных других. Странно, что Алекс не говорил вам об этом. Наверное, пожалел вашу стыдливость? Или говорил, но вы сами предпочли чистоплотно пропустить эту информацию мимо ушей? Ну так я вас щадить не стану, и вам придется меня выслушать. Повторяю: необходимое условие моего эксперимента — сексуальный контакт, и вам с фон Саксом придется принять в нем самое живое и непосредственное участие.

Бальдр застывает на месте. Поворачивается, явно не веря тому, что слышал.

Марика смотрит на Торнберга и медленно качает головой. У нее тоже не укладывается в голове, что можно всерьез говорить такие вещи.

— В чем дело, моя дорогая? — спрашивает профессор. — Я же сказал, что не намерен щадить вашу стыдливость, тем паче что ваши отношения с фон Саксом, само собой, не отличаются невинностью. Он частенько ночевал у вас в Берлине, да и здесь, в отеле «Анри IV», вы живете в одном номере… То есть вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Быть может, вас смутило слово «ритуальный»? Но совокупление — такой же общепринятый магический обряд, как любой другой. Как молитва, в конце концов, как отпущение грехов. Поэтому понятно, что в магии совокуплению придавалось огромное значение. Чтобы возродить плодородие земли, ее поливали семенем, излившимся в момент любовных объятий. Еще Геродот писал, что почти все народы, за исключением египтян и греков, занимаются любовью в храмах. Во всех многочисленных еретических сектах Средневековья (некоторые из них существуют и по сей день) ритуальное совокупление считалось необходимым действом. А знаменитые черные мессы, эти шабаши для светских снобов и интеллектуалов, которые мечтают об острых ощущениях? А современные рекомендации наших специалистов по расовой чистоте — советы истинным арийцам совокупляться со своими женами на старых кладбищах, ибо благодаря этому становится возможной реинкарнация древних германских героев? Я мог бы прочесть вам целую лекцию на данную тему — весьма интересную и волнующую, поверьте. Но я не стану этого делать, потому что наш разговор и впрямь не в меру затянулся. Я только скажу, что, с точки зрения индийской философии Тантры, мужчина — это «точка вечности», а женщина — «вечный двигатель». Половой акт — это как вращение планет вокруг Солнца, нечто изначальное и необходимое для того, чтобы жизнь не прекращала своего биения. Это — толчок для зарождения, безразлично чего — ребенка, идеи, процесса… Любого процесса, в том числе — реинкарнации. Вспомните пророчество Гаурико: «Беспутство поможет тайне воскреснуть, трижды беспутство, беспутство вновь и вновь

— Вы что?! — Марика обретает наконец дар речи. — Вы что, всерьез предлагаете, чтобы для осуществления ваших нереальных идей мы с Бальдром… на ваших глазах…

Мгновение Торнберг смотрит на нее молча, с каким-то странным выражением, и Марика не сразу понимает, что это не что иное, как жалость.

— Моя дорогая девочка, — наконец говорит он мягко, — я вовсе не имел в виду, что беспутничать будете вы с фон Саксом. Ваше присутствие мне необходимо, но лишь… как переводчика, как проводника, который будет воспринимать передаваемую нашим объектом информацию, как стенографистки, которая будет ее записывать. «Она беспутна», — прямо говорит Гаурико, имея в виду Мари-Поль де Лион и ее нынешнее воплощение. Так что во имя пробуждения исторической памяти Дамы с птицами в ритуальный контакт с ней должен вступить фон Сакс. Причем не он один. «Трижды беспутство», — пишет Гаурико, а потом подчеркивает это: «Трижды беспутство вновь и вновь». Значит, их должно быть трое… моих ассистентов, которые будут en suite, de nouveau et de nouveau… Кстати, не говорите, что я не пытался вас предупредить: в конце концов, именно это означают в моей шифровке три поставленных друг на друга игрека, они же — знаки мужских хромосом. Их не случайно именно три, и не случайно их венчает знак бесконечности…