Подробности…

— Эрик сказал, — говорит, наконец успокоившись и пригласив Марику в номер, Сильвия, — что такого он никогда не видел. Их звено сопровождало «Юнкерсы», которые шли через Канал на Англию. Была рваная облачность, и как только они оказались над территорией Англии, «Спитфайеры» и «Харрикейны» вывалились из-за облаков, как будто нарочно прятались там. Снизу немедленно стали бить зенитки. Эрик говорил, что там никогда не было батареи. Такое впечатление, что ее развернули за последние двое суток. «Юнкерсы» пытались прорваться сквозь огонь, но один бомбардировщик был почти сразу сбит, за ним свалился самолет Генриха Штирнера. Экипаж успел выброситься на парашютах. Наверное, их всех взяли в плен, но они остались живы — по ним не стреляли ни из английских истребителей, ни с земли. Зенитки били только по бомбардировщикам, а «Спитфайеры» и «Харрикейны» гонялись за истребителями. Бальдр сбил два самолета, но, разумеется, не стрелял в экипаж. Покачал над летчиками, когда те выбросились с парашютами, крыльями и начал набирать высоту. Звено последовало за ним, но тут «Спитфайеры» набросились на них, как кусачие псы, отгоняя от Бальдра. Такое впечатление, говорил Эрик, что им уже неважно было количество собственных сбитых самолетов, неважно, прорвутся ли бомбардировщики на их территорию или нет. Даже то, что один «Юнкерс» все же отбомбился, их как бы не трогало. Главное было — отсечь звено от Бальдра. Эскадрилья рассыпалась, каждый был занят только собой. Стоило Бальдру сделать неосторожный разворот, открыться, как его поливали огнем со всех сторон. Именно во время этой круговерти были сбиты три «Спитфайера», но на смену им пришли «Харрикейны». У них «потолок» выше метров на пятьсот, они гнали самолет Бальдра все выше и выше, так и поливая его огнем. Иногда до Эрика доносился голос Бальдра: он то смеялся, то пел, как всегда в бою, а потом вдруг сказал громко, отчетливо, как бы удивленно: «Томми» охотятся на меня. Они травят меня, как бешеного пса!» Но Эрик говорит, это и без его слов уже всем стало понятно. Именно Бальдру англичане просто не давали вздохнуть. И его подбили…

Эрик увидел, что из кабины рвется дым, и закричал, стал звать Бальдра. Наконец услышал, как тот дает команду своему экипажу прыгать. И тут… лишь только развернулись купола парашютов, как «Спитфайеры» налетели, будто вороны. Они изрешетили купола, и к земле камнем понеслись в упор расстрелянные трупы на жалких лоскутьях вместо парашютов! А тем временем «Харрикейны» кружили вокруг горящего самолета Бальдра. Может быть, он хотел спрыгнуть, но увидел, что сделали с его командой, и передумал. А ведь другие экипажи никто не трогал! Потом до Эрика донеслась английская речь: «Фон Сакс не должен уйти, будь он проклят!» А затем, словно в ответ, голос Бальдра: «Эрик, мне не уйти! Скажи Марике: я понял, что? это! Это отель, это отель…» Тут как раз кабину Эрика прошила пулеметная очередь, и он больше ничего не слышал. Рация вышла из строя, Эрик был ранен, но у него еще оставались силы уйти назад, перетянуть через Канал. Он бы приказал своим прыгать, но после того, что сделали с экипажем Бальдра… А впрочем, Эрик говорит, он был уверен, что других «томми» не станут расстреливать. И все-таки ему пришлось уводить самолет. Его выпустили беспрепятственно, какой-то «Спитфайер» еще и крыльями на прощанье помахал. Дальше Эрик не видел. Как там было, рассказали другие летчики. Когда Бальдр пытался вывернуться, он все время попадал под шквал огня. Он крутился, как сумасшедший, делал бочки, уходил вверх на виражах, все выше и выше… Иногда ему удавалось скрыться в облаках, но надолго его не выпускали из-под огня. Его подбили на самом «потолке». Самолет стал вертикально — и взорвался, как огромная звезда… И сразу настала такая тишина в эфире… А потом какой-то англичанин громко сказал: «Asta la vista, my friend, mein Freund!» «Томми» провожали обломки самолета до земли, сделали над ним несколько кругов, а потом… — тот парень, который рассказывал об окончании боя Эрику, клянется, что сам видел! — из какого-то «Спитфайера» выбросили венок… зеленый, увитый черными лентами венок, который кладут на могилы. Ты понимаешь, Марика? Они готовились убить Бальдра фон Сакса и даже приготовили для него надгробный венок! Наверное, завтра об этом будет в газетах…

Сильвия оказалась права.

Когда Марика приходит наутро в министерство, ее встречают скорбными лицами и выражениями соболезнования. Всем известно, что она была подругой, можно сказать, невестой героя-летчика Бальдра фон Сакса, что они вместе ездили в почти свадебное путешествие в Париж. А через несколько дней он погиб в воздушном бою, описаниями которого и отвращением к коварству англичан полны сегодня все газеты.

Марика знала, чего от нее ждут, и пришла на работу в том же почти траурном наряде, в котором ходила к Анне Краус.

С неподвижным лицом она выслушивает пылкие соболезнования Аделаиды Венцлов, сбивчивые — Гундель Ширер и несколько официальные — фрау Церлих. Она ожидает, что ее вызовет фон Трот, однако Гундель сообщает: герр фон Трот с утра уехал в управление гражданской авиации. На работе сегодня вряд ли появится.

— Я думаю, он отпустил бы меня, правда, Гундель? — спрашивает Марика. — Я пойду домой.

— Конечно, — торопливо кивает секретарша. — Вы вполне могли бы и не являться на работу, это все прекрасно поняли бы.

Марика бегло улыбается. Она не может признаться, что явилась в министерство только потому, что оно находится как раз между теми двумя местами, которые ей сегодня необходимо посетить: управлением гражданской авиации и неким антикварным магазином на Зоммерштрассе. То есть она не вполне убеждена, что ей придется снова идти к Бенеке (ведь она была там вчера даже дважды, до встречи с Сильвией Герсдорф и после нее!), но на всякий случай приготовилась к этому. Все зависит именно от ее похода в управление гражданской авиации.

Она уже дошла до Лютцовплац, когда увидела вдали автомобиль фон Трота. Ага, значит, он все же возвращается. Может быть, сначала поговорить с ним? Нет, какой смысл… Фон Трот сказал, что доверяет Хорстеру больше, чем себе самому, значит, ждать от него правдивых ответов на непростые вопросы бессмысленно. А может быть, он их и не знает…

Марике не хочется, чтобы фон Трот ее заметил, поэтому она сворачивает к какому-то небольшому магазинчику, вокруг которого извивается длинная очередь берлинцев, мечтающих получить по сырным талонам кусочек голландского сыра в палец толщиной и такой же величины. Когда автомобиль скрывается из виду, она поворачивает в проулки, по которым можно сократить путь до управления гражданской авиации.

А вот и знакомое здание. Марика входит, оглядывается и просит охранника показать ей путь в отдел зарубежной прессы.

Ее удостоверение — Министерство иностранных дел, знаменитое АА! — производит впечатление. Солдат провожает девушку по длинному первому этажу почти до последней двери. Стучит и, услышав ответное: «Войдите!», распахивает перед Марикой дверь.

И она видит Рудгера Вольфганга Хорстера, который сидит за большим письменным столом, на котором громоздятся пачки газет. Чего здесь только нет! Английские, американские, советские газеты… Наверное, работа Хорстера состоит в том, чтобы изучать информацию зарубежной прессы по гражданской авиации. Однако сейчас он почему-то читает не «Известия» или какую-нибудь «Times», а с увлечением, отнюдь не подобающим антифашисту, читает номер «Фёлькишер Беобахтер», открытый на той странице, где помещен некролог по поводу гибели «сокола фюрера» Бальдра фон Сакса в воздушном бою с превосходящими силами противника.

Увидев Марику, Хорстер резким движением закрывает газету и даже делает движение, чтобы отпихнуть ее от себя. Но понимает, что это выглядит глупо, и снова открывает на той же странице.

Вообще-то можно поворачиваться и уходить, Марика получила достаточно выразительный ответ на свой еще не заданный вопрос, но она не уходит.

— Знаешь что, — говорит она, не давая себе труда поздороваться с Рудгером, — я говорила с одним из друзей Бальдра, который был ранен в том бою. Он слышал его последние переговоры по радио. И слышал, как Бальдр успел крикнуть: «Передайте Марике, что это отель!» Как ты думаешь, что его слова могут значить?

Хорстер пожимает плечами. Он смотрит исподлобья, недоверчиво, но все же вполне овладел собой.

— Не знаю. Думаю, он был уже ранен в тот момент, может быть, в голову. Отель… А не хотел ли он напомнить тебе о каком-нибудь отеле в Париже, где вы жили вместе?

Марика прикрывает глаза, вызывая воспоминания.

Отель «Анри IV» в Париже на рю де Л’Юниверсите. Их с Бальдром номер с большим окном, в которое однажды постучал своим клювиком бразильский органист Гаспар, названный Мари-Поль де Лион, Варварой Свиридовой, Дамой с птицами, в честь адмирала Гаспара Колиньи, своего великого любовника, которого она обрекла на смерть… совершенно так же, как Марика обрекла на смерть Бальдра фон Сакса. Они обе предали любимых, но если Мари-Поль сделала это сознательно, то Марика не ведала, что творила. Зато теперь она отдает себе отчет в каждом своем слове и в каждом поступке — который совершает сейчас, который совершит немного погодя…

— Нет, парижский отель тут ни при чем, — качает она головой. — Он имел в виду отель — hotel — как букву Н. Первую букву твоей фамилии, Horster.

Он молчит всего лишь мгновение, но за этот миг глаза его успевают сверкнуть таким торжеством, что Марика даже жмурится, ослепленная. А когда снова поднимает ресницы, взгляд Рудгера выражает только искреннее недоумение.

— При чем тут моя фамилия, Марика? Что ты такое говоришь? Это полная чушь!

— Помнишь шифровку Торнберга? — спрашивает она и с наслаждением наблюдает изумление на его лице. Да, этого он не ждал. — Посмотри.

Она быстро (руку набила, было время!) рисует на каком-то листке, лежащем на письменном столе, окончание шифровки: постскриптум, и черно-белый квадрат, которому по-хорошему надо быть красно-белым, и букву Н, и знак планеты Меркурий:

— Мы с Бальдром так много говорили об этой шифровке, что он не мог уже перестать думать о ней. Так же, как не могла перестать о ней думать и я. Наверное, он вспомнил то, что говорил мне в самом начале попыток ее разгадать, еще когда мы вообще ничего не понимали в ее содержании. Он перечислял морские сигналы — Униформ, Отель, Джульетта, Сьерра, Фокстрот, еще какие-то… И совсем забыл, что это не просто названия, что за каждым стоит буква. Мы думали только о рисунках. А потом, несколько дней назад, я встретила одного человека, который в молодые годы служил капитаном. Он нашел на улице кошку и назвал ее Сьерра. И сказал мне: «Сьерра — как S, это означает, что за кормой моего судна сейчас заработают винты. Ноябрь — это нет. А Джульетта значит, что у меня пожар и опасный груз, надо соблюдать дистанцию». Я решила, что он сошел с ума. И только когда услышала, какими были последние слова Бальдра, я все поняла… Это названия морских сигналов… У каждого есть ключевое слово, буква, флаг и значение. Sierra — буква S, значение: «За кормой моего судна сейчас заработают винты». November — буква N, значение: «Нет». Juliet — буква J: «У меня пожар и опасный груз, надо соблюдать дистанцию». А буква Н значит — Hotel: «У меня на борту есть лоцман». Ты понимаешь?! В шифровке Торнберга Н — это не первая буква твоей фамилии. Это тоже морской сигнал, который он нарочно не нарисовал! Не нарисовал — но мы-то могли бы догадаться по аналогии с флагом U, Uniform! Флаг H, Hotel, выглядит как квадрат, одна половинка которого белая, а другая — красная. Торнберг очень хитер, он дал нам совершенно прозрачный намек (вернее, намек тебе, ведь шифровка изначально предназначалась тебе): у меня на борту лоцман! Кто такой лоцман? Это человек, который проводит корабли по опасному руслу, по фарватеру, так? Тот, кто указывает путь! Этот лоцман представляет опасность для Меркурия, то есть для тебя. «Вы идете навстречу опасности, Меркурий, потому что у меня на борту — лоцман!» Читай — проводник, предатель

— Черт возьми… — потрясенно бормочет Хорстер. — А ведь похоже на правду! Но кто же он, этот предатель? Почему Торнберг его не указал?

— Да нет, указал, — усмехается Марика. — Видишь буквы

? Как ты думаешь, почему они с восклицательным знаком? Да потому, что Торнберг хотел указать: это не просто постскриптум, это инициалы! P.S . — это P aul S chatten! Пауль Шаттен! Торнберг выложил тебе имя предателя на тарелочке, как лакомое блюдо. И был убежден, что ни ты, ни кто другой — вообще НИКТО! — не догадается об истинном смысле этого проклятого постскриптума. Он рисковал, уверенный, что на самом деле ничем не рискует. Да, не зря Торнберг долго жил в России… Небось любил играть в русскую рулетку! Как, наверное, он хохотал и над тобой, и над нами с Бальдром… И мы так и не догадались бы об этом, если бы не Бальдр. Уж не знаю, что его подтолкнуло, но… Теперь ты веришь, что Пауль — предатель?

— Я знаю , что Пауль — предатель, — негромко говорит Рудгер.

Марика смотрит настороженно.

— Твои доводы произвели на меня впечатление. Я загнал его в угол — в буквальном смысле слова — и предложил расстегнуть рубашку. Ничего больше — только расстегнуть рубашку. Он стал вырываться, потом схватился за пистолет… Но я был не один, а с товарищами. Его скрутили, стащили рубашку… На его плечах было два шрама, один на руке, причем очень удачно, на запястье, так что он выглядывал даже из длинного рукава рубашки и производил этакое весомое впечатление. Потом он… вынужден был ответить на все мои вопросы. Он очень многое рассказал. Я узнал столько… Я узнал даже то, чего никогда не заподозрил бы: что консультант профессор-оккультист Торнберг носит очень высокое воинское звание. Твой дядюшка угадал. Но даже он не мог бы догадаться, что Торнберга следует называть герр бригадефюрер. Итак, Пауль все сказал, а теперь… теперь его больше нет на этом свете, и труп его никто и никогда не найдет. Даже бригадефюрер Торнберг! Можешь не сомневаться, он долго будет гадать о судьбе своего любовника и личного осведомителя. Твой дядюшка сослужил нам отличную службу. Я бы с удовольствием пожал ему руку.

Марика вскидывает на него глаза.

— Боюсь, что мой дядюшка тебе руку не подал бы. Он, видишь ли, презирает предателей, ты разве еще не понял?

— Ты что, ополоумела? — рявкает Хорстер. — Что ты несешь?! Я убил предателя! Я!

— Ты убил Пауля и предал Бальдра, — спокойно говорит Марика. — Это ведь ты сообщил англичанам о том, что он, возможно, знает некое средство, которое может стать страшным оружием рейха? Англичанам известно, какое значение фюрер и его окружение придают оккультным средствам. Они поверили тебе. Ты ведь антифашист и, наверное, хорошо зарекомендовал себя перед ними. Они поверили тебе. А может, и не поверили, но все равно убили Бальдра. То есть это они так думают, но мы-то с тобой знаем, что его убил ты!

Она больше не хочет смотреть на Хорстера. Поворачивается и идет к двери, физически ощущая, как скользнула его рука под стопу газет, как стиснула рукоять пистолета.

— Куда ты идешь? В гестапо? Ты хочешь донести? — слышит она несколько охрипший голос Хорстера. Останавливается, но не оборачивается. Так и говорит, стоя к Рутгеру спиной:

— На кого мне доносить? На себя, что ли? Ведь именно я рассказала тебе о Бальдре, а ты… ты просто воспользовался удачей, которая сама шла в руки. Наверное, по-своему ты прав… У тебя ведь своя мораль, своя логика, которой я никогда не пойму. Ты спросил, куда я иду… В лавку к одному знакомому тебе букинисту. Я хочу посмотреть его книги. Меня в последнее время ничто не интересует, кроме старых книг.

И она уходит, так и не обернувшись, потому что боится, что Хорстер увидит ложь в ее глазах. Она и так сказала ему достаточно. Более чем достаточно! И, что характерно, почти все было правдой. Она настолько же виновата в смерти Бальдра, как и он. Она идет к Бенеке, потому что хочет посмотреть старые книги…

Марика солгала только в одном: она все же намерена донести на Хорстера, но не в гестапо…

Она уходит, ожидая пули в спину, а когда уже идет, живая и здоровая, по улице в направлении к Зоммерштрассе, презрительно пожимает плечами. У Хорстера был шанс ее убить. Он этого не сделал… Теперь пусть пеняет на себя!

Марика доходит до дома с вывеской книжного магазина Бенеке и заносит руку, готовясь долго-долго стучать. Однако маленький капитан в белом паричке неожиданно появляется в проеме боковой двери:

— Милая фрейлейн! Вы пришли, я очень рад. Вы хотите опять поговорить со мной о морской сигнальной системе? Sierra как S, Juliet как J, November как N, Hotel как Н…

— Нет-нет, — качает головой Марика и улыбается Бенеке. — Спасибо вам большое. Кажется, я теперь все знаю о морских сигнальных знаках не хуже какого-нибудь старого капитана. Я бы хотела посмотреть одну книгу… «Свастика и саувастика», помните? Я недолго, правда. Можно?

— А почему недолго? Куда спешить? Смотрите сколько захотите, — радостно приглашает Бенеке. — Хотите, я дам вам листок бумаги и карандаш? Если вас что-то заинтересует, вы сделаете выписки.

В сумке у Марики лежит и новый блокнот, и карандаш, но она не отказывается. Бенеке так хочет ей чем-нибудь помочь, он так рад, что она не рыдает, как рыдала вчера вот здесь, между этих полок с книгами…

Он проворно взбирается на лестничку и сам снимает со стеллажа «Свастику и саувастику», усаживает Марику за маленький, не очень удобный, но очень красивый старинный столик, пододвигает к ней лампу, кладет на стол несколько листков бумаги и острый карандаш. Марика улыбается благодарно, ждет, пока он уйдет, и достает из сумки еще один карандаш: красный. Бенеке дал ей простой, а для начала работы ей нужен красный.

Сначала она долго листает книгу, делает какие-то неразборчивые выписки, а потом… Только потом, поняв, что нашла уже все, что хотела, Марика начинает рисовать. В верхнем углу она изображает наполовину красный, наполовину белый квадрат

Потом — планетарный знак Меркурия, в кружок которого вписана звезда Давида —

Рядом с ним ставится знак —

это северо-семитская буква waw, от которой произошла современная V .

Далее стоит руна

, Турисаз, означающая разрушение.

— это знак Солнца. Под ним — значок педигри, журавлиный след, знак происхождения. Получается, что Солнце произошло от двух рун:

, Ансуз, посвященной богу Одину, и

, руны роста, плодородия, той, что помогает всему живому появиться на свет и связана с супругой Одина, богиней Фригг. Далее стоит

, обычный русский крест, какой в России можно увидеть на любом погосте. А венчает всю эту картину не слишком-то ловко нарисованный флаг одной могущественной державы. Вообще говоря, в этом флаге чередуются белые, синие и красные полосы, но поскольку синего карандаша у Марики не нашлось, она рисует флаг схематично — черно-белым. В конце концов, нарисовал же Торнберг флаг U черно-белым. Значит, и ей можно.

Одна часть ее доноса готова. Это главная часть. Теперь осталось доделать то, что волнует ее очень мало, но то, что не сможет оставить равнодушным человека, которому адресована эта шифрованная записка. Под знаком

Марика рисует простую вертикальную линию —

На самом деле линия, которая называется Иса, не так уж проста и означает она руну смерти. И, наконец, самый последний знак —

Да-да, сабля. Расшифровать этот знак очень просто: надо лишь припомнить атрибутику христианских святых.

И вот что у нее получилось:

Не Бог весть, конечно, как хорошо нарисовано, даже местами корявенько, ну да ведь та шифровка, с которой все началось, была нарисована куда корявей! Марика придирчиво смотрит на дело своих рук и внезапно пугается, что человек, которому шифровка адресована, вдруг да чего-то не поймет. И она вспоминает слово, одно слово, которое просто просится в эту шифровку, как порою какой-то предмет просится на полотно художника, чтобы сделать его замысел безусловным, выразительным, неоспоримым. И тогда на отдельном листке она принимается выписывать в один ряд буквы, в другой — цифры: сначала по порядку, а потом сдвигая — согласно принципам шифровки, разработанным еще при Юлии Цезаре. Нет сомнений, какое число брать кодовым. То же самое — 13 .

Потом, когда она уйдет, листок с цифрами и буквами останется в книге «Свастика и саувастика». И, может быть, когда-нибудь следующий читатель этой книги с недоумением станет разглядывать и разгадывать эту, с позволения сказать, глоссолалию.

А у Марики в результате получается вот такое сочетание цифр: 19 1 6 6 17 4 16 13 25 25 17 4 7 26 19 17

И она вписывает его под всеми рисунками своей шифровки.

С облегчением переведя дух, как после тяжелой работы (а ведь работа и впрямь была тяжелая, во всяком случае, непривычная, ибо писать доносы Марике еще никогда в жизни не приходилось, да еще таким затейливым образом!), она складывает листок в заранее приготовленный и даже подписанный конверт. Впрочем, из разговора с Рудгером Вольфгангом Хорстером («просто Рудгером!») она узнала кое-что полезное для себя, поэтому она дописывает перед фамилией адресата еще одно слово и идет прощаться с Бенеке. Она целует его в морщинистую щечку, пожимает цепкую обезьянью лапку и уходит, сопровождаемая приглашениями заходить еще. Марика улыбается, кивает, наперед зная, что больше ноги ее не будет здесь, в этой лавке старинных книг, где на полке затаилась «Свастика и саувастика»… Вскоре она останавливает машину и просит отвезти себя к Министерству пропаганды. Поднимается по ступенькам и, улыбнувшись охраннику, отдает ему запечатанный конверт с просьбой передать профессору Теофилу Торнбергу.

Бригадефюреру Торнбергу, вернее сказать.