12

Наутро Палома не стала навещать свою подводную гору. Она сказала Миранде, что случившееся накануне сильно напугало ее и она решила следующие один или два дня оставаться на острове и помочь матери со стиркой и по хозяйству. Миранда была очень рада. Это означало, что Палома сама сможет поведать соседским женщинам, какое это чудо, что она осталась в живых, и тогда никто уже не сможет обвинить Миранду в том, что она все преувеличивала, и все убедятся, что у нее были веские основания для беспокойства.

Миранда надеялась, что это также означает, что, возможно, Палома переросла свою девическую влюбленность в море и начнет наконец признавать и принимать более традиционное положение вещей.

Истинной же причиной, почему Палома решила остаться на суше, было то, что она предчувствовала: если она вернется к подводной горе и снова увидит, чем заняты Хо с дружками, она не сможет держать рот закрытым. А это наверняка приведет к новой стычке, и на сей раз кому-то действительно не поздоровится.

Она поднялась на холм у причала и стала наблюдать, как эти трое и другие рыбаки готовят свои лодки к выходу в море. До нее долетала большая часть того, о чем они говорили, остальное она домысливала, ведь разговор их не сильно менялся день ото дня. Так, девушка знала, что Хо ни за что не расскажет другим рыбакам, куда именно он направляется с Индио и Маноло. Хо тянул время и выжидал, пока остальные не отчалят от берега, притворяясь, что все его снасти перепутались.

Эгоизм брата слегка успокоил Палому: раз Хо понимает, что не в его интересах рассказывать всем на острове про ее подводную гору, значит, его жадность, по крайней мере, на какое-то время отложит массовое уничтожение животных.

Но ее очень обеспокоило, что Хо и Индио втащили на борт большую сеть со свинцовыми грузилами, предназначенную, очевидно, для того, чтобы дотянуться до самой вершины подводной горы.

Убедившись, что все остальные покинули причал, Хо завел мотор и направил лодку в открытое море. В тот момент он не знал точно, где находится гора, но был уверен, что теперь, когда у него нет помехи со стороны Па-ломы или других рыбаков и есть целый день впереди, он рано или поздно найдет ее. Он попросит одного из приятелей внимательно наблюдать через смотровой ящик, а сам будет бороздить большой участок моря вдоль и поперек, пока не проплывет над горой.

Благодаря поверхностным и донным течениям, а также передвижению обильных косяков мелкой рыбы и других маленьких тварей, скорее всего, Хо не сможет сразу причинить много вреда. Конечно, он забросит сеть, даст ей опуститься, но, возможно, вытащит только несколько отставших от стаи иглобрюхов. Большие косяки крупных каранксов или кабрио постоянно передвигаются с места на место в поисках пищи, и поймать их в тот момент, когда они проплывают рядом с подводной горой, можно только по случайности.

Однако рано или поздно это случится — если не в это утро, то к вечеру, если не сегодня, так завтра, ведь над горой проплывает огромное количество рыбных косяков. И даже если Хо, по незнанию, забросит сети в самом неподходящем месте в неподходящее время, все равно когда-нибудь он или его дружки заметят крупный косяк через свой смотровой ящик.

Палома глядела вдаль, пока кильватер от лодки брата не сравнялся с рябью на море и белый корпус ее не слился с отблеском солнечного света на воде.

Причал опустел, и теперь она сможет заняться починкой своей лодки, никого не потревожив. Палома отыскала куски брезента и несколько досок, вырезала из них подходящие по форме куски, которыми можно заделать дыру изнутри и снаружи. Она приколотила их на место и заделала щели смолой.

Затем она направилась в сторону дома.

Миранда металась по дому, как взволнованная птичка. Палома знала, что мать встревожена и нервничает, но при этом и радостно возбуждена — в общем, испытывает дюжину разных эмоций, каждой понемногу, и некоторые из них дополняют друг друга, а какие-то противоречат остальным, так что в целом в голове у нее царит сплошная неразбериха.

В основном Миранда была, конечно, счастлива, что дочь решила остаться с ней и заняться женской работой. Ей очень хотелось, чтобы Палома удачно провела день, поскольку она боялась, что в противном случае дочь немедленно вернется к своим морским похождениям — и на этот раз навсегда.

Миранде так хотелось вернуть себе дочь — и компаньона, которого забрал у нее Хобим, когда стал брать дочь с собой в море. Ей хотелось, чтобы она могла гордиться Паломой, гордиться тем, что та помогает матери в повседневной работе. Растить девочку для того, чтобы та делала женскую работу по дому, считалось в их обществе нормой и правильным воспитанием. Это вернуло бы Миранде положение нормального человека, кого бы общество приняло и с кем обращалось бы, как со всеми остальными. Ей очень хотелось похвастаться своей дочерью перед другими, словно та была символом ее собственных достижений. Но подспудно она опасалась, что Палома может сказать что-то такое, что будет встречено непониманием, и тогда Миранде придется еще труднее прежнего.

Она беспокоилась, что Палома может не понравиться другим женщинам, да и те могут не понравиться Паломе. Она хотела, чтобы все вокруг нравились друг другу, но для этого было необходимо, чтобы женщины перестали жаловаться, как обычно, на все и вся. Ведь отец учил Палому, что жаловаться на что бы то ни было — пустая трата времени. Если тебя что-то не устраивает, говорил обычно Хобим, измени это к лучшему. Если что-то нельзя изменить, это надо принять. Если тебе не удается ни изменить, ни принять что-то, ты должен изменить свои взгляды, чтобы тебя это начало устраивать. Но ни при каких обстоятельствах не следует сетовать на что-то, поскольку жалобы только осложняют ситуацию — и больше ничего.

Паломе тоже придется проявить терпимость и постараться скрыть свое недовольство жалобами других. И это, наверное, справедливо, ведь Палома ничего не знает о судьбах и проблемах других женщин на острове. И она не в состоянии судить о правомерности или серьезности их жалоб.

Если все, чем ты всю свою жизнь занимаешься, — это стираешь, делаешь уборку и готовишь еду, то самые мельчайшие детали этих занятий становятся самыми важными для тебя. Необходимо, чтобы Палома поняла, что детали эти не являются малозначительными или глупыми, по крайней мере для этих женщин, и что ни в коем случае не следует над ними насмехаться.

Мечась по дому, Миранда вытирала пыль там, где ее не было, мыла и чистила то, что и так было чисто, убирала куда-то вещи, которые никогда не трогала, и начинала одну фразу за другой, запиналась, начинала вновь, потом пыталась высказать иную мысль, снова запиналась и наконец меняла тему разговора. Она боялась слишком углубляться в детали, и оттого было сложно понять, о чем она говорит. Только спустя несколько минут Палома поняла, что именно хотела сказать мать, и произнесла:

— Не волнуйся, мама. У нас у всех есть руки.

— Что? — внезапно остановилась Миранда.

— Мне нужны мои ладони для того, чтобы грести. А они шьют, используя кончики пальцев. Если они и порежут себе ладонь, ерунда — они только посмеются над этим.

Если я порежу себе ладонь, это будет настоящей трагедией. Но если я порежу кончик пальца, для меня это пустяк. У нас у всех есть руки.

Миранда не совсем поняла, почему резание рук необходимо для того, чтобы выразить мысль Паломы или ее восприятие происходящего. Но в голосе дочери звучало понимание и сочувствие, и Миранда с облегчением подумала, что все будет в порядке.

Так оно и вышло.

Сначала женщины подходили к Паломе с некоторой опаской, разглядывая ее, словно какую-то диковину. Это было вполне естественно, ведь они и Хобима воспринимали как диковину, даже некое отклонение от нормы, почти угрозу. Он подчинялся законам и обычаям, с которыми соглашался, и полностью отвергал те, которые были ему не по душе, если считал, что они несправедливо лишают человека его свобод. Если же он находил, что определенные правила и обычаи — всего лишь безобидный способ, который мало на что годные люди используют, чтобы утвердиться в жизни, то с молчаливым презрением мирился с этим. Многим казалось, что Хобим задирает нос, и люди не смирились бы с его взглядами, если бы он не проявлял к себе такой же непреклонной требовательности. Но даже при этом нашлись такие, кто на самом деле следует традициям, чтобы придать себе весомости, другим способом для них не достижимой, — эти люди не любили Хобима и совсем не огорчились, когда он ушел из жизни. И с женами некоторых из этих людей как раз и работала Миранда. Им-то было хорошо известно, что Палома и Хобим были очень близки и что она во многом ведет себя так, как и подобает дочери своего отца. Предстояло убедить их в том, что сейчас Палома намеревалась вести себя во многом как обычная женщина.

И их действительно удалось в этом убедить. Палома в основном молчала и отвечала только на прямые вопросы, отвечала с должным уважением, даже тогда, когда вопросы казались ей провокационными или бессмысленными. Она внимательно выслушивала все монологи и с сочувствием кивала головой, хотя сказанное женщинами не оставляло в голове у нее никакого следа — их слова бряцали в воздухе, как камешки в пустой раковине, потому что обитательница раковины мыслями была далеко, стараясь представить, что происходит в тот момент у ее подводной горы.

Девушка работала усердно, перетруживая те мускулы, которыми она обычно не пользовалась, и ни разу не прекратила работу, чтобы передохнуть, как другие женщины. Она не позволила вырваться ни одному унылому слову или утомленному вздоху — до тех пор, пока не поняла, что на самом деле все вокруг хотят видеть ее усталой, хотят, чтобы она прониклась физическими нагрузками и тяготами их жизни. Тогда она прониклась этим и даже поддакнула пару раз их жалобам. В конце дня несколько женщин даже отвели Миранду в сторону и похвалили ее за то, какой прилежной работницей оказалась ее дочь.

Взбираясь на холм с тяжелой ношей мокрого белья, Миранда молчала, но явно была в приподнятом настроении. Палома подумала, что, хотя день прошел во многом бессмысленно, одного ей удалось добиться: мать чувствовала себя по-настоящему счастливой, а это случалось так редко.

Но ни на минуту Палома не переставала спрашивать себя, сколько животных погибло за это короткое, счастливое для матери время. Она корила себя за то, что не сделала ничего, чтобы предотвратить их гибель, хотя и понимала, что винить себя глупо.

Помогая матери подмести пол в доме, развешивая белье сушиться, кормя кур второй раз за день и разводя огонь на кухне, Палома старалась мысленно сосредоточиться на своих действиях. Но как только она закончила хлопотать по хозяйству, а Миранда принялась готовить ужин, Палома вышла из дому и посмотрела на небо, чтобы узнать, который час.

Солнце низко опустилось, и было уже довольно поздно. Хо с приятелями обычно возвращались раньше. Взглянув на тропинку, ведущую к причалу, она увидела, что несколько рыбаков направляются к дому, а значит, они причалили к берегу больше часа назад — столько времени обычно занимает разгрузка и чистка рыбы, протирка лодок и уборка снастей.

Может быть, что-то случилось с Хо и его дружками... скорее всего, ничего серьезного, но Палома никогда никому и не желала вреда. Однако может статься, они столкнулись с какими-то неприятностями, неудобствами или их что-то напугало, отчего они могут в следующий раз и не вернуться к ее подводной горе.

Возможно, их сеть зацепилась за что-то на дне и они опрокинулись, стараясь высвободить ее. Тогда им нужно будет вернуть лодку в прежнее положение и добираться домой на веслах, потому что намокший мотор будет не завести.

Или же они кинули сеть в огромную стаю макрели или ваху, и те разорвали ее в лохмотья, когда Хо с дружками пытались выпустить на свободу дергающуюся рыбу, прежде чем та утянет лодку под воду.

А может, как раз сейчас, когда они находятся на пути домой, им докучает стадо морских свиней, которые почуяли запах рыбы и теперь выпрашивают ее, толкая и сотрясая лодку своими хвостами и носами. Хо, скорее всего, бросит пару рыб за борт, но непрошеные гости воспримут это как призыв поиграть еще и начнут раскачивать лодку с обеих сторон, отчего еще несколько рыб упадут за борт. Это только убедит морских свиней, что их игра привела к успеху и что следует продолжить играть в нее с еще большим рвением. Хо с друзьями услышат их пощелкивание, свист и кряхтение (так морские свиньи общаются друг с другом) и в темноте примут это за рев неизвестных монстров. Они тут же запаникуют, потеряют равновесие и упадут в воду, а значит, окажутся во взбаламученной пене вперемешку с рыбьей кровью.

Последний сценарий больше других нравился Паломе. Уж если они задержались с возвращением домой, то пусть лучше с ними произойдет что-нибудь столь же безобидное.

Но, направляясь к дому по тропинке, ведущей от причала, Палома вдруг поняла, что могла существовать более веская причина тому, почему Хо с дружками задерживаются в море. Эта мысль заставила ее руки похолодеть, пот заструился по бокам, и от ужаса комок желчи подступил к горлу.

С вершины холма она взглянула в сторону моря и поняла, что ее предчувствия сбылись.

Сегодняшняя рыбалка оказалась для Хо успешнее, чем он мог мечтать. Очевидно, они наловили сетями, оглушили и втащили на борт столько рыбы, что им пришлось возвращаться назад на самой низкой скорости, чтобы лодка не зачерпнула воды и не затонула. Даже небольшая волна могла перехлестнуть через нос лодки, и малейший крен мог привести к настоящему потопу.

Их лодка тащилась к берегу, и Палома разглядела, что Хо, Индио и Маноло сидят по пояс в рыбе, а вокруг возвышаются целые горы рыбьих тушек.

За один день ловли сетью они поймали больше рыбы, чем за целый месяц ловли на удочку. Но не только это удручало Палому. Большие косяки каранксов и кабрио могут перенести — и переносят — большие потери и вскоре уже целиком их восполняют. Их несчетное количество в одной стае, они размножаются так быстро, а море столь обширно, что обыкновенный рыбак не может уничтожить всю стаю. Единственное, что им по-настоящему угрожает, это зверская охота с динамитом или внезапное вторжение целых плавучих рыбных фабрик с востока — но и то, и другое было запрещено законом.

Однако Палому больше волновал не размер улова, а то, что именно угодило в сети. Даже на расстоянии и в сумерках Палома разглядела признаки того, как именно ловили рыбу Хо с дружками на этот раз. Они разгребали груды тушек в лодке и выкидывали за борт ту рыбу, которая не отвечала их неожиданно ставшим чрезмерно высокими стандартам.

Когда их улов был мал, они брали с собой все и утверждали, что им нужна каждая мелочь без остатка — мол, надо накормить семью и продать остальное. Они заявляли тогда, что ничего не выбрасывают, что уважают главный принцип жизни — смерть чего-то одного дает жизнь другому. Очень благородно.

Но теперь, когда рыбы они наловили в избытке — гораздо больше, чем могли увезти с собой, — что, по их мнению, было гарантией того, что запас ее неисчерпаем, зачем заниматься той рыбой, которую не продашь прямо так? Зачем возиться с рыбой, которую продают тоннами, а не фунтами, которую нужно отвозить тележками, сушить и перемалывать на корм животным? Если такая рыба и попалась в сети, то выгоднее просто выбросить ее в море, чем переработать, как полагается. А касательно того, что эта рыба не плавает косяками и не дает в раннем возрасте бесчисленного потомства, отчего ей в основном приходится выживать естественным образом, — что ж, возможно, такую бросовую рыбу как раз и следует истребить. Ведь тогда в следующий раз увеличится вероятность, что в сети попадется больше хорошо продаваемой рыбы.

А насчет того, чтобы поддерживать природный баланс у подводной горы, тот баланс, который природа создавала многими десятилетиями, то они будут утверждать, что, мол, хорошо известно, как вынослива природа. Она может оправиться от чего угодно. Если даже выловить всю рыбу на этой горе, всегда можно найти другую, и когда на второй горе тоже не останется рыбы, может, первая уже восстановится. Или еще какая-нибудь. Всегда можно найти новые места для ловли, нужно только быть изворотливым, чтобы находить их вовремя.

К тому времени как Хо, Индио и Маноло закончили «просев» своего улова, наступила глубокая ночь и они доделывали свою грязную работу при свете восходящей луны. Они устали и были голодны, поэтому не стали чистить и мыть лодку или готовить снасти на завтра.

— Мы займемся этим утром, — сказал Хо, когда они взбирались по тропинке.

Палома спряталась в кустах на вершине холма и наблюдала, как приближаются их тени.

— Теперь мы знаем, где находится это место.

— И чем там можно поживиться. Господи! Я никогда не видел ничего подобного.

— Теперь мы, наверное, будем выходить в море позже обычного и возвращаться к полудню.

— Или ходить туда два раза в день.

— Вот ты и ходи два раза. С меня и одного улова достаточно. Моя спина и так готова переломиться.

— Может, нам лучше раздобыть еще одну лодку, — раздался голос Хо, проходящего мимо того места, где спряталась Палома.

— Тогда нам будет нужна чья-то помощь.

— Зачем с кем-то делиться?

— Но мы поймаем вдвое больше рыбы.

— А прибыль будет той же. Придется делиться с партнерами.

— Не придется. Можно договориться так: мы их приводим туда — может, даже завяжем им глаза, чтобы они сами потом не нашли это место, — а себе возьмем весь свой и половину их улова.

— Ну, я не знаю.

— Я тоже.

— Встретимся после ужина, — сказал Хо. — Тогда и поговорим. Не обязательно решать прямо сейчас.

— Ладно.

— Запомните: никому ни слова. Или выходите из игры, — отчеканил Хо. — И точка.

— Конечно, конечно.

Разговор прекратился, и вскоре их шаги стихли, все трое разошлись по своим домам.

Палома подождала, пока успокоилось все, кроме ветерка, обдувающего остров. Затем, оставаясь в тени на тот случай, если кому-то вздумается вернуться за забытым инструментом, она начала спускаться к причалу.

Луна была достаточно яркой, чтобы просвечивать сквозь воду у берега и освещать бледным светом каменистое дно.

Но дна было почти не видно, оно было полностью усеяно мертвыми телами рыб.

Тушки плавали на поверхности, некоторые затонули, другие почти всплыли, но застряли среди остальных трупов — избитых, искореженных. Их чешуя стала блеклой, цвета смерти, а глаза, черные, остекленевшие, ничего не выражающие, пялились в пустоту.

Хо с дружками, похоже, выкинули четвертую часть своего улова, все, кроме самой крупной и ценной рыбы, за которую на рынке дадут по крайней мере по серебряной монете за штуку. А выброшенными в воду оказались небольшие каранксы и желтохвостки, несколько маленьких кабрио, караси, которых следовало немедленно вытащить из сетей и отпустить в море, пока они еще были живы, ведь они могли дать еще потомство.

Была здесь и такая рыба, которую Хобим называл «целомудренной», за которую ничего не платили на рынке и которую не имело смысла собирать даже тоннами: все, на что она была годна, это на приманку или еду для кошек, а на фабрике за тонну подобной рыбы платили сущие копейки.

Такими были иглобрюхи — кроткие и нежные существа, кажущиеся отчаянными удальцами, когда они внезапно раздуваются во все стороны, почувствовав опасность. От них нет пользы ни столу, ни кошельку, но они будут рады развлечь любого, кто нырнет к ним на глубину.

Такими были и скалярии, ослепительно красивые в любом возрасте, трепетные стражи подводной горы. Их шевроны меняют свой цвет с возрастом — от младенчества к зрелости, словно армейские нашивки, призванные указывать на различия в старшинстве.

Или небольшие скаты: электрические, скаты-леопарды, скаты-орлы — морские затворники, что прячутся под тонким слоем песка. Но стоит приблизиться незнакомцу, как они срываются с места и отправляются на поиски нового укрытия.

Или молодая черепашка — даже панцирь не затвердел, — чья морщинистая шея была надрезана сетью, лапки безвольно болтались в воде, а хвостик — маленькая запятая — хлопал по нижнему панцирю.

И другие — рыбы-старшины, рыбы-попугаи, ронки, голавли, губаны и порги, убитые и выброшенные на мелководье гнить.

Это была кровавая бойня, а не рыбная ловля.

Встав на колени на причале, перегнувшись через край и глядя в воду, Палома увидела свое отражение, дрожащее в лунном свете, и поняла, что она плачет.

Первым ее желанием было взбежать на холм, позвать остальных рыбаков, все взрослое население, привести их сюда и показать им последствия этой дикой расправы. Но она сдержалась, потому что было уже поздно и вряд ли кому-то придется по душе ее вторжение. Она хотела привести сюда Виехо, чтобы эта гора мертвых тел предстала перед его потускневшим взором. Но не стала, поскольку знала, что он не разделит ее возмущения. Скорее всего, он пощелкает языком и скажет, мол, надо научить молодых рыбаков, как правильно обращаться с уловом. Да и только.

А наутро все доказательства разбоя будут уничтожены, как, наверное, и задумал Хо. Они прибыли на остров во время прилива, и в последующие шесть часов, когда начнется отлив, всю мертвую рыбу унесет течением на глубоководье, где часть ее опустится на дно, часть будет съедена, а часть подхватит другим течением и унесет в другие места. Поэтому, когда утром рыбаки придут на причал, на поверхности будут плавать только несколько мертвых рыб и несколько наполовину обглоданных рыбьих скелетов будут валяться на дне — обычные остатки улова после рабочего дня.

Уже сейчас рыбу, что плавала на поверхности, начало уносить прочь от скалистого берега. Она закрывала часть дна от взора Паломы, но все же девушке удалось разглядеть новые углубления на дне.

Между двух камней она увидела какое-то животное, Казалось, оно свернулось в клубок, как спящий щенок, словно предпочло умереть, приняв удобную позу. Палома легла животом на доски причала, дотянулась до дна, обхватила плотную скользкую плоть руками и вытащила на причал.

Это оказалась молодая зеленая мурена, чье тело не было иссечено шрамами, — она вызвала у Паломы больше сочувствия, чем остальные животные. В то время как остальные животные просто умерли, ушли из жизни, эту беднягу изогнуло агонией, и она застыла в той позе, в которой находилась в последний момент своей жизни. Ее тело было завязано в узел, и казалось, что она не просто умерла, а будет умирать вечно.

Это была ужасающая картина — животное, обладающее достоинством при жизни, оказалось превращено неизвестно во что внезапной смертью.

Палома знала, что мурены и угри обычно умирают таким необычным образом. Странно, но ей такая смерть казалась очень естественной, ведь она отражала их поведение в жизни.

Мурены живут в норах, небольших пещерах, расщелинах или под камнями. Обычно они прячутся у входа в свое убежище с открытым ртом и ритмично пульсирующими жабрами, словно стараясь загипнотизировать все вокруг, а цвет их кожи сливается с окружением.

Стоит мимо проплыть жертве, мурены выстреливают вперед своим телом — цельной мускульной трубкой, хватают жертву и начинают ее заглатывать. Устрашающие клыки у них во рту — не основные; глубоко в глотке у них есть второй набор зубов, которыми они захватывают жертву и заталкивают ее передающими по телу спазмами дальше в брюхо.

Если жертва оказывается крупной — больше, чем мурена смогла сначала оценить своим слабым зрением, — и начинает сражаться и грозить вытащить мурену из ее пристанища, та цепляется хвостом за камни или большой кусок коралла и сокращает все свои основные мускулы, и жертве уже нет смысла сопротивляться.

Потому-то ныряльщики бывают вдвойне осторожны, проверяя норы в коралловых рифах. Во-первых, есть опасность быть укушенным, ведь сам укус чертовски болезненный, а рана долго не заживает и гноится, потому что рот мурены покрыт слизью, содержащей болезнетворные бактерии. Но хуже самого укуса то, что, если мурена ухватит руку, ногу или плечо и не почувствует, насколько велика по размеру ее жертва (так как она не станет и пытаться съесть кого-то столь большого, как человек), она просто покрепче ухватится хвостом за камни, поглубже сожмет челюсти и станет ждать, пока жертва не перестанет биться. Тогда мурена сможет выйти из своего укрытия и посмотреть, кто же именно ей попался.

Иногда мурены оказываются пойманными врасплох, когда они уже наполовину вылезли из укрытия или плавают снаружи от одного укрытия к другому и им попадается жертва. Не имея поблизости камней, за которые можно уцепиться, им не остается ничего другого, как уцепиться за самих себя.

Они завязываются в идеальный узел, оборачивая хвост вокруг головы и пропуская его через петлю, образованную шеей и самим телом. Жертва тогда протаскивается через петлю, крепко зажимается и уволакивается в открытое море, где и погибает.

Обычно мурены завязываются в такой узел, когда они сталкиваются с чем-то или кем-то намного сильнее себя.

Например, это может быть стальной крючок с зазубринами, впившийся в плоть в глубине горла и привязанный к леске, проходящей между клыками, так что ее нельзя перекусить. А на другом конце этой лески находится человек, у которого есть сила и терпение удержать мурену на крючке и подождать, пока она не изнурит саму себя.

Рыбаки терпеть не могут мурен. Те хватают и большую, и маленькую приманку, поэтому не поймать их невозможно. От них нет никакой пользы, никто их не купит и не станет есть. Также они опасны тем, что никогда не умирают окончательно к тому моменту, как их вытаскивают из воды. Они всегда оказываются завязанными в склизкий узел. Если тебе не хочется отрезать кусок лески с крючком, поводком и грузилом, тогда необходимо извлечь крючок из глубины горла — оттуда, где располагается второй набор зубов. Представьте: лодка раскачивается, мурена бьется изо всех сил, остальные рыбаки ворчат, потому что для них это сплошное беспокойство, вы мешаете им ловить рыбу, перепутали все снасти, стараясь оглушить мурену, перед тем как полоснуть ей ножом по жабрам и извлечь-таки крючок плоскогубцами.

В такой-то момент мурене проще всего вцепиться в вас мертвой хваткой, от которой, чего доброго, можно лишиться чувств.

Поэтому мурены считаются «дурными» животными — уродливыми, бесполезными, опасными. Скорее всего, они — потомки дьявола, по крайней мере точно его служанки.

Однажды Хобиму попалась мурена, и он втащил ее в лодку. Та была завязана в узел, и, стараясь высвободиться еще в воде, раскачивалась, как часовой маятник. Палома никогда до того не видела живую мурену и сперва не могла понять, что это такое. Сквозь мутную воду рыба показалась ей пучком водорослей.

«Дай мне плоскогубцы», — сказал Хобим.

Палома подала отцу плоскогубцы и наблюдала, как тот осторожно подтащил мурену к поверхности воды.

«Подержи-ка!» Он передал ей леску, и Палома почувствовала, как на другом ее конце отчаянно бьется мурена. Держа плоскогубцы в правой руке, Хобим провел двумя пальцами той же руки вниз по леске и ухватил поводок в пяти сантиметрах от пасти рыбы. Вытащив мурену из воды, он схватил ее левой рукой у головы и сдавил.

Палома не могла даже представить, что существуют твари вроде этой. Это была не рыба, а настоящий монстр. Черные поросячьи глаза выпирали наружу и блестели. Пасть мурены была раскрыта и вся перетянута нитями слизи. Жабры, точнее, та их часть, которая выступала из припухшей зеленой плоти, дрожала. Мурена кряхтела и шипела.

«Убей ее! — взвизгнула Палома. — Убей!»

«Зачем?»

«Убей же ее!»

«Если хочешь, можешь сделать это сама».

Хобим кивнул в сторону дубины, которой он глушил акул.

«Разве ты сам не хочешь убить ее?»

Хобим не ответил. Он пристально всматривался в глаз мурены. Мышцы на его руке и плече сокращались, он старался не выпустить мурену. Затем он сильнее сдавил ее левой рукой, и та открыла пасть — так широко, что, казалось, нижняя челюсть отвалилась полностью.

Хобим раскрыл плоскогубцы и сунул руку в пасть мурены.

«Она откусит тебе руку!» — закричала Палома. Она схватила дубину и занесла ее обеими руками над разинутой пастью.

Хобим засунул руку еще дальше в рыбью глотку, и Палома видела, как вздуваются бока мурены там, где проходят костяшки согнутых пальцев Хобима. Теперь вся его кисть, запястье и половина предплечья скрылись внутри тела рыбы. Мурена продолжала корчиться и шипеть, и было видно, как танцует каждое волокно в мускулах левой руки Хобима. Он придвинул свои глаза поближе к глазам мурены и концом плоскогубцев попытался нащупать зазубрину крючка. Найдя ее, он повернул руку внутри, под зеленой пульсирующей кожей, и начал медленно вытягивать наружу предплечье и запястье, покрытые блестящей слизью. Потом показались его кисть, плоскогубцы и наконец — стальной крючок.

Все еще держа голову мурены в левой руке, он опустил ее целиком в воду и медленно поболтал ею в разные стороны, чтобы вода снова смочила ее жабры. Только когда Хобим убедился, что мурена не умрет от удушья, он отпустил ее на свободу.

Комок зеленых мускулов опустился на сорок — пятьдесят сантиметров в глубину, затем развернулся, подобно просыпающейся змее, затем встряхнулся, чтобы размять затекшие ткани, и вдруг, словно вспомнив, что она довольно уязвима вне укрытия, мурена быстрыми толчками устремилась ко дну.

Палома несколько раз спросила Хобима, почему он не стал убивать мурену, и каждый раз он отвечал вопросом на вопрос, что ее очень раздражало. Он был занят распутыванием лески, которая замоталась у него вокруг коленей, когда он сражался за освобождение мурены.

«Почему я должен убивать ее?»

«Но она могла откусить тебе руку».

«Нет, она не могла откусить мне руку, она могла просто укусить меня».

«Разве одного этого не достаточно?»

«Чтобы заставить меня убить животное? Нет. Эта рыба попала на крючок по случайности. Я причинил ей боль. Это я сделал так, что крючок застрял у нее в горле, а потом вытащил на поверхность, где она не смогла бы дышать и, скорее всего, умерла бы. Потом я сдавил ей голову так, что у нее открылся рот, затем засунул ей в горло стальную штуковину и большую кость, которыми тыкал там и сям, доставляя ей боль и вызывая ужас. Она укусила бы меня? Да я бы не осудил ее, если бы она откусила мне голову. Так почему же, после всех пакостей, которые я сделал этому животному, я должен еще и убивать его?»

Палома открыла рот, чтобы сказать что-то, но Хобим быстро добавил:

«И пожалуйста, не говори слов вроде „почему бы и нет?“ Этот вопрос — „почему бы и не убить?“ — нельзя задавать. Вопрос, который следует задавать все время, — это „зачем убивать?“. И ответ принимается только тогда, когда причина достаточно веская и другого выхода нет».

У Паломы не было ответа на вопрос «зачем убивать?», поэтому она промолчала.

В тот вечер после рыбалки Хобим подогнал лодку в то место, где подводная гора ближе всего подходит к поверхности моря, и сказал, что он возьмет Палому с собой понырять. Палома устала, и ей не хотелось лезть в воду, но подводные походы с отцом всегда обещали быть захватывающим приключением, и она не могла отказаться.

Хобим разрезал рыбу на мелкие кусочки и спрятал их в пластиковый пакет, привязав его к поясу. Затем они вместе спустились по якорной веревке. Внизу он показал жестом, чтобы девочка оставалась у веревки, а сам отплыл в сторону, что-то ища между камней. Вскоре он нашел то, что искал, и махнул рукой, подзывая Палому. Его лицо было в пятнадцати сантиметрах от расщелины в скале, и он подтащил дочь поближе к себе.

В следующую секунду, когда ее взгляд сфокусировался на том, что ей предстояло увидеть, ей показалось, что отец сошел с ума и хочет ее смерти.

В расщелине, словно охраняя ее, сидела гигантская мурена с огромной головой, надутыми щеками, черными глазами и раскрытым ртом. По сравнению с ней та, которую они недавно отпустили, казалась просто садовой змейкой. Голова этой полностью закрывала дыру, и с каждым вдохом жабры скребли по кораллам. Палома подумала, что такая мурена вполне может целиком проглотить ее голову.

Она инстинктивно отпрянула назад, но Хобим схватил ее за руку и снова подтянул к себе. Он взял кусочек рыбы из пакета на поясе и поднес его к голове мурены. Какое-то мгновение та не двигалась с места. Потом она подалась немного вперед, словно по рельсам, и Хобим бросил кусок рыбы вниз. Мурена подождала, пока рыба опустится в пасть, затем закрыла ее, проглотила угощение, хлопая в такт жабрами, и опять подалась назад.

Хобим кормил ее одним куском рыбы за другим, но он знал, что у Паломы кончается кислород, и показал ей жестом, что пора всплывать.

Поднимаясь вверх, Палома посмотрела на дно и увидела, что мурена метра на полтора вылезла из норы и следит за ними, задрав голову. Потом она, наверное, решила, что они окончательно ушли, и опять исчезла в расщелине.

Всплыв на поверхность, Палома хотела заговорить с отцом, но тот махнул рукой, чтобы она ничего не говорила, и прикоснулся к груди, этим жестом давая ей понять, что он хочет поспешить и немедленно вернуться под воду.

На этот раз мурена, похоже, заранее наблюдала за их спуском, потому что ее голова была высунута на целых тридцать сантиметров из расщелины, а глаза пристально следили за ними.

Хобим протянул Паломе мешочек с приманкой. Она отрицательно покачала головой: мол, нет, она не сможет. Но он всунул пакет ей в руку и обнял девочку за плечи, стараясь придать уверенности.

Она знала, что пакет с приманкой следует хорошенько прятать, потому что как только рыба прознает, где находится источник тех кусочков, которыми ее только что покормили, она попытается добраться именно до него и вырвет пакет у тебя из рук.

Палома протянула наживку мурене, держа руку на расстоянии полуметра, но Хобим пододвинул ее руку поближе. Мурена высунулась вперед, Палома отпустила приманку, и мурена проглотила ее.

С каждым новым кусочком Палома становилась все смелее и смелее, поскольку мурена, похоже, не собиралась причинять ей какой-то вред и была занята своей трапезой. Подавая последний кусочек, девочка сунула ладонь внутрь нижней челюсти мурены и моментально выдернула руку, так что та захлопнула свою пасть, когда ничего, кроме рыбы, в ней не было.

На воздухе Палома была явно возбуждена и поражена только что пережитым. Ее слова не поспевали за проносящимися одна за другой в голове мыслями. Наконец, стараясь говорить как можно медленнее и помогая себе жестами, она дала понять Хобиму, что желает побыстрее разрезать на куски еще одну рыбу, немедленно вернуться под воду и продолжить кормить мурену.

«Я в этом не участвую, — мрачно сказал Хобим. — Она может откусить мне руку».

«Что?»

«Это же слишком опасно».

«Но...»

«Я думаю, мы должны убить ее, прежде чем она причинит кому-то вред».

Тут Палома поняла, что Хобим шутит. Она завизжала и обрызгала его водой, а Хобим смеялся от души, закинув голову назад.

Пока они отдыхали, Хобим разрезал на куски рыбу побольше, потому что мурена действительно оказалась значительно крупнее, чем он предполагал. Он как-то говорил Паломе, что мурены этим похожи на акул: никогда нельзя сказать наперед, насколько большой может оказаться та или иная особь. Сунув руку в коралловую нору, ты можешь наткнуться на мурену длиной не больше твоей руки и не слишком толстую, а можешь повстречать и тварь ростом и толщиной с человека. Мурена, которую они нашли, была больше двух метров в длину, а голова ее была не меньше тридцати сантиметров в ширину.

Они провели немало времени на поверхности, и мурены уже не было на месте, когда они вернулись к той же расщелине в камнях. Но стоило их теням проплыть мимо нее, как огромная зеленая голова выскользнула наружу и застыла, выжидая и ритмично пульсируя ртом и жабрами.

Хобим вел себя как дрессировщик собак, который приучает животных просить пищу стоя на задних лапах. Каждый следующий кусок он держал все дальше и дальше от пасти мурены, призывая ее все больше высовываться из своего укрытия. Но он не дразнил ее, оставляя кусочки рыбы именно там, где держал их изначально. Механизм принятия решений у мурены был примитивным и рудиментарным, и если бы Хобим убрал еду еще дальше с того места, где мозг мурены зафиксировал ее в первый момент, то она могла бы воспринять это как сигнал опасности и предательства и перейти в оборонительное положение или даже напасть на Хобима.

Мурена так и не высунулась полностью из своей норы. Очевидно, она чувствовала себя спокойнее, зная, что ее хвост все время зацеплен за камни и, если произойдет что-то из ряда вон выходящее, у нее будет преимущество.

Когда они вернулись назад в лодку, Хобим сказал Паломе, что вовсе не стоит побуждать животное совершать неудобные для него действия, особенно при первой встрече.

«То есть мы вернемся сюда еще раз?» Ей и не приходило в голову, что такую необычную процедуру можно еще когда-нибудь повторить.

«Посмотрим, некоторым это удается».

«Что ты имеешь в виду?»

«Для большинства такие встречи — большая удача. Они спускаются на дно, условия подходящие, животное чувствует себя в безопасности, оно голодно, люди не делают глупостей, и им удается удачно покормить его, не попав в переплет. Но людям сложно контролировать ситуацию. Возможно, им просто повезло и обстоятельства оказались на их стороне. Только отдельным людям — очень немногим — удается именно создать благоприятные обстоятельства. Как им это удается — я не знаю, может быть, это что-то вроде тех звуков, что мы не слышим, и того особого света, который мы не видим. Но у некоторых людей в самом деле есть какая-то особая связь с животными. Может быть, они способны посылать те же сигналы, которые посылают сами животные, общаясь друг с другом. Но по своей природе животные на воле не доверяют людям — и правильно делают. Однако тем, кто владеет этим даром, животные как раз полностью доверяют».

«Значит, у тебя есть этот дар».

«Я думаю, есть немного, да и только. С каждым животным у меня получается по-разному. Может, нам всего лишь повезло сегодня с этой муреной. Может, она просто в хорошем расположении духа. Посмотрим».

Палома с надеждой сказала:

«А вдруг у меня тоже есть этот дар?»

«Может быть. Но слишком не обольщайся — иметь его, конечно, хорошо, но бывает, что и опасно».

«Почему?»

«Тебе может показаться, что тебе многое позволено. Ты можешь даже попытаться мыслями войти в голову животного, представить себя на его месте, и в какой-то момент тебе почудится, что ты его контролируешь. Ты забываешь, что ты — человек, а оно — нет. Ты взываешь к здравому смыслу, а этого у него нет. И это уже чересчур. Если тебе повезет, то тебе просто будет преподан урок и ты отделаешься несколькими царапинами. Если нет — можно и погибнуть».

На следующий день, закончив рыбалку, они вернулись на то же место, где накануне встретили мурену. Когда Хобим бросил якорь, Палома спросила, как он думает, застанут ли они мурену на прежнем месте.

«Зачем ей куда-то уходить? Да и куда?»

«Откуда я знаю?»

«Обычно у животных есть веские причины и на то, чтобы оставаться на одном месте, и на то, чтобы куда-то перемещаться. Они сами не отдают себе в этом отчет, но их тела прекрасно знают, что необходимо сделать, инстинкты говорят им об этом. Почти всем акулам нужно двигаться с места на место, потому что в противном случае они опустятся на дно и задохнутся. Все очень просто. Косяки рыб должны перемещаться, потому что их пища тоже передвигается и, если они не хотят умереть с голода, им надо за ней поспевать. Рыба, которая живет на коралловых рифах, метит территорию и всю жизнь периодически патрулирует свои владения, если, конечно, не находится веская причина тому, чтобы перебазироваться на новое место. Мурены находят себе нору и живут в ней все время, пока мимо проплывает их пища, которую можно схватить, высунувшись, а потом снова скрыться в своем жилище. Когда пища кончается, они находят другую нору. У этого великана нет причин покидать свое убежище — он в безопасности, комфорте, а главное, со вчерашнего дня ему даже не нужно охотиться. Какое-то дурачье приносит ему обед».

Да, мурена действительно оказалась на месте. Она сидела неподвижно в своей норе, и поначалу ее нужно было упрашивать отведать угощение.

«Наверное, дуется на нас за то, что мы уплыли вчера», — подумала Палома.

Постепенно мурена совсем осмелела и стала все дальше и дальше высовываться из норы. И Палома, чья уверенность в себе росла, отходила все дальше и дальше, стараясь заставить мурену полностью вылезти из укрытия.

Она не видела — и никогда не узнала, что все это время Хобим, который держался в шаге или двух от нее, сжимал за спиной нож в кулаке.

Она скормила мурене пять кусков рыбы, в то время как та свободно держалась на одном месте благодаря едва заметным движениям плавников, что росли поверху и понизу ее тела.

В пакете осталось где-то полдюжины кусков рыбы, и тогда Палома взяла один кусок в левую руку и медленно, спокойно отвела его в сторону, а потом снова — к плечу. Слегка вздрогнув, мурена последовала за ним.

Палома обвела рукой с рыбой вокруг головы, потом переложила приманку в правую руку, призывая мурену оплыть ее сзади. Хвост мурены прошел у нее прямо над левым плечом, голова — над правым, и только тогда девочка отдала ей причитающийся кусок. Мурена проглотила рыбу и осталась на месте, обвитая вокруг плеч Паломы, как нарядная меховая накидка.

Палома скормила животному еще два куска рыбы, и в пакете осталось только три. Она посмотрела на Хобима и увидела, что его глаза широко раскрыты и вены по обеим сторонам его шеи вздулись и стали толщиной с якорную веревку. На секунду ей показалось, что он боится за нее — возможно, так оно и было, — но потом ей пришло в голову, что они оба уже давно не дышат, поскольку здесь нечем дышать, а дышать тем не менее нужно.

Она взяла последние куски рыбы, скатала их в комок и поднесла к открытой пасти мурены, подняв его немного вверх, чтобы мурена тоже слегка поднялась, доставая еду. В это время девочка поднырнула вниз и, с силой оттолкнувшись ногами, почти резко вертикально начала подниматься на поверхность.

Хобим не стал ее наказывать — не было такой необходимости. Они прекрасно знали, что каждый из них думает. Палома повела себя безрассудно, но удачно отделалась; она рисковала и победила. У нее, несомненно, был дар, о котором говорил Хобим, возможно даже очень большой, но ей предстоит научиться правильно им пользоваться. И не следует повторять подобные выходки, когда рядом нет Хобима.

За всю дорогу домой они обменялись только парой слов.

«Я думаю, она заслуживает, чтобы ей придумали имя. Как насчет Панчо?» — сказала Палома.

«Это не „она“ и не „он“, а „оно“. У него нет имени, и, пожалуйста, не надо ничего придумывать», — ответил Хобим.

Но втайне она все же называла мурену Панчо. Каждый раз, выходя в море с отцом, она не могла дождаться, когда же в конце дня она сможет навестить своего Панчо.

Всякий раз мурена обвивалась вокруг ее плеч — даже после кусочка или двух рыбы, — иногда опускалась ей на плечи и лежала там, а Палома, кормя, поглаживала ее по гладкой коже.

И вот однажды мурена исчезла.

Сначала Палома подумала, что они ошиблись норой, но ориентиры вокруг были верными. Они обследовали каждую нору поблизости, потом обшарили всю гору целиком, надеясь, что рано или поздно проплывут мимо новой норы их знакомой и та выйдет наружу. Но этого не произошло.

«Ты говорил, что она никуда не уйдет!» Палома чувствовала себя несчастной, обманутой, словно мурена и Хобим сговорились провести ее и убедили в том, что, если она будет кормить мурену, та никуда не денется.

«Я этого не говорил. Я сказал, что она никуда не двинется без всякой на то причины. Наверное, такая причина нашлась».

«Что это за причина?» Неважно, что говорил отец, она все равно будет спорить с ним. Она докажет, что он не прав, заставит его почувствовать себя виноватым за то, что... но за что? Ей было все равно. Она хотела отомстить отцу за свое разочарование.

«Я не знаю. Может, она услышала тайные часы у себя внутри, которые напомнили ей, что время перейти на новое место. Или скрытый календарь подсказал, что время найти партнера».

«Разве ты не сказал, что это „оно“, а не „она“?»

Хобим улыбнулся, и, увидев это, Палома не смогла устоять и тоже улыбнулась.

«Хорошо, пускай будет „оно“. Может, по глупости оно попыталось съесть кого-то намного больше себя и само оказалось съеденным».

«Но кому по силам съесть его?»

«Только большой акуле. Нет, я не думаю, что так оно и было. Вероятно, она просто состарилась и поплыла на то место, куда мурены приходят умирать».

«Есть такое место?»

«Я не знаю. В том-то все и дело. Мы не можем знать точно, нам просто не дано знать. Вчера она была здесь, а сегодня ее уже нет. И мы с этим ничего не можем поделать».

«Но... она ведь любила нас, это было видно».

Хобим перестал улыбаться:

«Никогда не говори так».

«Она привыкла к нам. Я уверена в этом».

«Мы приучили ее к тому, что мы ее кормим. И только. Она не любит нас, и она не будет по нам скучать. Такие чувства ей не знакомы. Она находится совсем на другом уровне развития».

«Откуда ты знаешь?»

«Я... — Хобим запнулся, посмотрел на дочь и снова улыбнулся. — Я точно и не знаю».

«А как же тот дар, о котором ты говорил?»

«Он есть у тебя — больше, чем у кого бы то ни было. С другим человеком эта мурена никогда не вылезла бы из своей норы и не стала бы брать у него пищу. Но она доверяла тебе. В этом и заключается твой дар — в доверии».

При свете лунного света Палома опустилась на колени на причале и взяла в руки свернутую в узел мурену. Она осторожно попыталась развязать этот узел, чтобы результат учиненной братом расправы не казался таким ужасающим, чтобы стереть напоминание о пережитой животным агонии. Она вытянула скользкий хвост из петли, образованной телом, и разложила мертвую рыбу на досках причала. Но мурена уже окоченела, и тело ее неестественно скорчилось. Она не распрямилась, а лежала, покачиваясь на досках, как сучковатая палка, постукивая по ним неподвижной головой.

Палома подняла мурену и выбросила ее в море. Та упала поверх кучи мертвых тел, которые уже начало уносить в море отливом, и постепенно скрылась среди них.

Все еще стоя на коленях, Палома провела глазами вдоль золотистой дорожки, прочерченной луной на поверхности моря. У этой дорожки не было конца или начала, казалось, что она по какому-то волшебству возникла из ниоткуда на этой черной, как смола, стороне горизонта и растворялась где-то на другой стороне.

Если бы ей довелось разыскать отца, где бы он сейчас ни был (Палома старалась много об этом не думать, потому что воображение ее простиралось в такие дали, что могло вот-вот лопнуть), то, наверное, она встретила бы его именно там — между небом и водой, где находится этот источник лунной дорожки.

— Что же я могу поделать? — вслух сказала Палома, обращаясь к Хобиму. — Только не говори «ничего», потому что я ничего и не делала, и видишь, что произошло.

Палома показала рукой в сторону воды. Она, конечно, не ждала услышать ответ.

— Они уничтожат нашу гору, а уничтожив ее, перейдут к другой и уничтожат ее тоже. Они будут богатеть все больше и больше, не видя этому конца, потому что они слепы. А я никак не могу это изменить, потому что я совершенно одна и меня никто не слушает. Даже если бы меня кто и услышал, вряд ли это поможет. Мама не знает правду, а когда узнает, скажет только: «На то воля Божья». И все.

Палома замолчала, раздумывая, не богохульствует ли она.

— Прости меня. Но это ведь правда, ты сам знаешь. Виехо убежден, что все могут делать, что им заблагорассудится, и если однажды в море не останется рыбы — что ж, так устроен мир.

И тут Палома крикнула в темноту:

— Но мир не должен быть так устроен! Я этого не допущу!

Ее слова отозвались эхом.

— Ну хорошо, я успокоюсь. Но мы должны не дать этому случиться. Это и твое море тоже. Оно принадлежит всем. Я сделаю все, что в моих силах, но я не знаю, что нужно делать! Я не могу, как ты, просто взорвать их. Я не смогла бы никого убить. Не смогла бы.

Она смотрела в то место, откуда, казалось, начиналась золотистая тропинка. Палома не ожидала, что ей кто-то ответит, ответа и не последовало, по крайней мере в обычном смысле этого слова. Нет, она не слышала гласа свыше, ключ к решению не был брошен ей на грудь. Ее не посетил ангел, не дотронулся до нее и этим не изменил ее жизнь, как обычно рассказывают те, кто имел религиозный опыт. И совершенно точно она не чувствовала присутствия Бога.

Но что-то все же начало происходить у нее внутри.

Какое-то тепло, зародившись в кончиках пальцев, потекло по рукам, плечам и — через грудь и живот — к ее ногам. На секунду ей показалось, что это то же самое ощущение, которое испытываешь перед тем, как упасть в обморок, но у нее даже не кружилась голова. Напротив, она ощутила абсолютную целостность, словно что-то, чего так долго не хватало, оказалось наконец водворено на место.

То, чего ей так не хватало, казалось, расставило все по местам. Палома почувствовала, что у нее есть определенная цель. Появилась уверенность в том, что выход есть, что она найдет его, если подчинится своим природным инстинктам, вместо того чтобы покорно гнуться под натиском противоречивых эмоций и импульсов, навязанных ей извне.

Она никак не могла представить, что именно подскажут ей инстинкты, в чем состоит выход и что это будет означать для нее, для подводной горы и для всего остального.

Но она была настолько исполнена этим новым чувством и была настолько уверена, что оно означает что-то очень важное, что, снова взглянув в ту же точку на небе, кивнула головой в знак согласия.

К тому времени, когда Палома вернулась домой, ужин уже закончился и еда в ее тарелке остыла. Но новое ощущение, которое она только что испытала, отняло у нее много энергии, поэтому она была голодна и с удовольствием принялась за еду.

Хо сидел неподалеку. Обычно в это время он уже уходит к себе в комнату, но сейчас зачем-то задержался.

— Хорошо ли ты провела день? — спросил он Палому.

Рот Паломы был набит едой, и она ответила не сразу.

Тогда Хо сказал:

— А у меня был отличный день.

— Вот и замечательно, — ответила Миранда за дочь, решив, что любой ценой необходимо сохранять доброжелательную обстановку в доме, даже если придется создавать ее искусственно.

— Побольше бы таких дней, и скоро у меня будет достаточно денег на учебу.

— И тогда, — сказала Миранда, — ты тоже уйдешь от меня.

— «Тоже»? Отец от тебя не уходил.

— Вот как? Так где же он?

— Он ушел не по своей воле.

— Если бы он вел нормальную жизнь, — сказала Миранда, и Палома поразилась горечи, которая слышалась в голосе матери, — если бы жил как нормальный человек, он сейчас был бы с нами.

Она взглянула на Палому, взглядом подчеркивая важность сказанного.

— Никому не дано это знать, — сказал Хо. — Но я как раз этого и хочу — вести нормальную жизнь.

— В каком-нибудь вонючем гараже в Мехико?

Хо не обратил внимания на последнюю фразу матери и спросил у Паломы:

— Как ты думаешь, отец был бы не против, если бы я поехал учиться?

Палома взглянула на него, но ничего не сказала.

На этот раз Хо обратился к Миранде:

— Эта подводная гора — целое богатство. Когда я разделаюсь с ней, нам хватит денег на всех. Тебе больше не надо будет беспокоиться о деньгах, мама. — Он перевел взгляд на Палому. — Виехо всегда говорил, что море существует для того, чтобы служить человеку, и отец согласился бы с этим. Он оставил нам эту гору в наследство, и я позабочусь, чтобы его воля была исполнена.

Палома собрала все силы, чтобы промолчать. Она была вне себя оттого, что Хо использует память об отце, чтобы оправдать свой разбой на подводной горе. Но она знала, что брат как раз старается вывести ее из себя, втянуть в дискуссию, которую она, скорее всего, проиграет. Если она поддастся, то тем самым даст свое согласие на разрушение горы во имя Хобима. Не согласившись, она проявит себя как недальновидная эгоистка, которой все равно, каково положение ее матери.

Поэтому Палома занималась едой так долго, что Хо не выдержал, зевнул, потянулся и побрел к себе в комнату.

Готовясь ложиться спать, Палома знала, что Миранда наблюдает за ней с беспокойством. Мать чувствовала немое бешенство в поведении дочери, и молчание тревожило ее больше, чем ожесточенный спор.

Она чувствовала: что-то должно произойти, — и была права. Но, как и сама Палома, она не знала, что именно произойдет.