Глава 9

Николай исповедовался. Он зачастил в храм. Отец Феодосий стал его другом и советчиком, с ним он теперь обсуждал планы и делился надеждами. Николая допустили к причастию, и он регулярно присутствовал на службе. Тишина, знакомые с детства лики святых, печальные лица прихожан, неспешные беседы с отцом Феодосием — все это заслонило неуютный, чужой мир за дверями храма. Душа его успокоилась, чудовищные видения перестали тревожить. Однажды, вернувшись после заутрени, он распахнул тайник, без всякого страха взглянул на скрюченного золотого уродца и щелкнул его по носу.

— Ты просто золотой болван и больше ничего, — усмехнулся он. — Нет у тебя больше надо мной власти. Нет!

Тимофей Колодкин сделал Николаю документы. По наивности своей он даже попытался устроиться на службу, но ничего не вышло. Аня была права: такие, как он, без профессии, без знаний, с дворянским происхождением, никому не были нужны.

Деньги таяли. Племянники его обожали, зять терпел. Михаил дома почти не бывал, всегда возвращался поздно, уставал, и на разговоры с братом у него просто не было сил. Аня тоже уставала, но ее изматывала скорее не работа, а необходимость все время быть начеку.

Тимофей Егорович Колодкин был человеком, лишенным всякого благородства, грубым, мстительным, мелочным домашним деспотом. Ему льстила женитьба на дворянке, но не меньшее удовольствие доставляло унижать ее и регулярно напоминать, как жена от него зависит. И если трезвый товарищ Колодкин был еще худо-бедно переносим, то после первой рюмки пребывание с ним в квартире становилось истинным испытанием.

Пил он регулярно и много, как, впрочем, почти все новые хозяева жизни. Николай уже успел ознакомиться с нынешними нравами и теперь не выходил из дома без револьвера. Лучше уж погибнуть в перестрелке с патрулем, чем от кулаков пьяной мрази или от ножа в подворотне. Пока, правда, бог миловал и ничего серьезного с ним не случалось.

Аниных детей Колодкин не выносил. Стоило ему появиться на пороге, как Тося и Саша с испуганными лицами прятались в своей комнате и сидели тише воды. Их затравленные взгляды Николай вынести не мог. Он с трудом терпел издевательства над сестрой и не вмешивался в происходящее только потому, что каждый раз его останавливал ее умоляющий взгляд, но терпеть страдание детей… Теперь он все чаще спрашивал себя, не лучше ли решить вопрос раз и навсегда — просто взять мерзавца за шиворот и вышвырнуть из квартиры. Что, собственно, им грозит? Аня в красках расписывала, что последуют за подобным безумством беды: нищета, бродяжничество, а то и сразу арест и расстрел. И Николай продолжал терпеть, рассматривая пока сугубо теоретически перспективу бегства с семьей из России, продажу Ах Пуча и устройство где-нибудь в Америке.

Пока Колодкин не трогал никого пальцем, с этим можно было не торопиться. Хотя Тося сказала ему по секрету, что однажды, уже давно, он хотел ударить Сашу, но мама заступилась за него, и Тимофей Егорович ударил ее. Дядя Миша выскочил из своей комнаты и набросился на Колодкина. Как ни странно, Колодкин, кажется, испугался. После того случая он только ругается, но не дерется. Николай из этого сделал вывод, что Колодкин не так опасен, и продолжал терпеть — до поры до времени, как утешал он себя.

Так прошло не меньше месяца. Однажды в своих прогулках он добрел до университета — вошел и сразу попал на какую-то лекцию. Вскоре был зачислен слушателем на второй курс восточного факультета. Днем учился, ночами подрабатывал на разгрузке барж.

Жизнь налаживалась. Он ощущал себя частью нового, еще не оформившегося мира, молодого, стремящегося к небывалому будущему. Пессимизм Ани и мрачная сосредоточенность Михаила его тяготили, он уже подумывал о переезде — но нет, слишком уж кусались цены. Жилья в городе не хватало, на окраинах люди теснились в бараках и землянках. Николай уже побывал в коммунальных квартирах и получил достаточное представление об этом изобретении советской власти.

И все равно, несмотря на обстоятельства, он чувствовал себя свободным, полным сил, почти счастливым человеком. Следы измождения ушли, он снова выглядел на свои годы, стал энергичен и бодр.

Однажды вечером он поздно возвращался домой. Дело было недели за две до Нового года, под ногами весело поскрипывал снег, канал, скованный льдом, белой лентой вился в тисках набережной. Старые высокие липы голыми ветками протыкали высокое, усыпанное звездами небо.

Он уже почти дошел, когда из подворотни вынырнули четверо. Николай вздрогнул. Они появились так неожиданно, что он даже не успел переложить в левую руку свой старый гимназический портфель, в котором он теперь носил книги. Пистолет был при нем, от этой привычки он не отказался, но достать его сейчас из кармана брюк было невозможно.

— Ге! Буржуй недорезанный! — На него надвинулся высокий разбитной парень лет двадцати пяти, в широченных клешах и с цыгаркой в углу рта. — Сеня, гля, какое на ем пальто, не то что твой тулупчик. Какая мануфактура. — Он потянулся к воротнику, словно пальто висело на манекене.

Его дружки, ухмыляясь и причмокивая, взяли Николая в кольцо.

— Что, Сеня, хочешь себе такое пальтишко? — Высокий сплюнул Николаю на ботинки.

Пусть забирают пальто. Даже лучше, легче будет револьвер достать. Николай нервно дернул ручку портфеля и с опаской посмотрел на серебрящееся в свете луны лезвие, которым высокий бандит почесывал щеку.

— Слышь, Гриня, чего это он в портфельчик так вцепился? — заволновался высокий. — Ну-ка глянь, что эта буржуйская морда домой тащит.

Николай почувствовал знакомое оцепенение — как тогда на корабле по пути в Саванну. Ощущение было таким, будто сознание вынули из тела, точнее, отодвинули со сцены в зрительный зал. Из этого самого зала он отчетливо увидел, как он резко и точно бьет согнутым локтем в лицо стоящего справа бандита по имени Гриня. Высокому типу он врезает портфелем в лицо, тут же делает подсечку стоящему сзади, еще раз взмахивает портфелем и огревает стоящего слева Сеню, бьет коленом в живот высокого, тот сгибается от боли. Еще один удар по голове, и из руки высокого выпадает ножик. Он поднимает финку, отбрасывает портфель, и вот уже нож с треском и хлюпаньем разрывает ткани и мышцы, достает до сердца и легко выскальзывает наружу. Еще один взмах — и из рассеченного горла Сени брызнула на затоптанный снег алая горячая кровь. Николай слышит удаляющиеся шаги, оборачивается на звук, еще раз взмахивает рукой и загоняет нож в глубину распахнутого тулупа, в теплое живое нутро, легко распарывая чье-то тело.

Когда кровавый морок отступил, Николай с ужасом огляделся. Три трупа: распоротый живот, рассеченное горло и удар в сердце. Он никогда, никогда бы так не смог! Испарина покрыла лоб, руки дрожали. Он испугался той страшной власти над собой, от которой не сумел избавиться.

Пошатываясь, он наклонился за портфелем и заметил какой-то блестящий предмет, выскользнувший у высокого из-за пазухи. Протянул руку — серебряный портсигар с монограммой. Пошарил в карманах еще, удивляясь, до чего он стал небрезглив. Золотые часы, женское колечко с бирюзой, тонкий золотой браслет, немного денег. Все это он аккуратно сложил в портфель и двинулся к дому. Милиции он не боялся, он знал, что ему ничего не грозит. Из кармана у Сени выскользнул еще один нож. Найдут этих бандитов — подумают, что передрались между собой.

Тимофей, как всегда, скандалил в гостиной. Аня его ублажала, Саша с Тосей прятались в детской, Миши еще не было. Николай прошел к себе, запер дверь и открыл тайник.

Ах Пуч сыто улыбался. Следы старой запекшейся крови на черепе подозрительно поблескивали, словно кровь была свежей, алой и теплой. Николай поборол приступ отвращения, вывалил рядом с Ах Пучем свою добычу, захлопнул тайник и повалился, как был, в пальто прямо на диван.

— Коля, вставай! Ты почему в пальто спишь? Дверь запер, я еле открыл. Ты не заболел? — Миша тряс его за плечо и с тревогой вглядывался в лицо.

— Заболел? — Николай сел на диване, пытаясь сообразить, где он.

— Коля, ты заперся в кабинете. Стучу-стучу, ты не отпираешь, еле стамеской отжал. Вхожу, а ты спишь в пальто и ботинках. Бледный весь, еле дышишь. С трудом добудился.

— Прости. Сам не знаю, как это вышло. Я сейчас разденусь.

Он скинул пальто и поспешно вышел, а потом в ванной под шум воды долго думал о том, что случилось. Ясно было одно: ничто не закончилось. Это чудовище будет вечно требовать крови, и ему придется с этим жить. Он превратился в раба этого идола, и нет ему спасения.

И снова началась другая жизнь. Без радости, без свободы и легкости. Теперь был только скрючившийся в темноте демон, который держал его за горло. И вечный страх. Страх потерять рассудок, страх непоправимой беды.

После того, что случилось ночью на набережной, Николай не ходил больше к отцу Феодосию. Не мог себя заставить переступить порог храма. Он замкнулся, почти не бывал дома и радовался только одному: в этом одичалом городе ничего не стоило достать кровь. Он устроился на бойню и едва не забросил занятия в университете.

С большим трудом удалось прислушаться к голосу разума. Жизнь в стране худо-бедно налаживается, нужно зарабатывать на хлеб насущный. Перспектива провести не один десяток лет на бойне, ежедневно участвовать в убийствах и видеть вокруг одни беспробудно пьющие лица пугала настолько, что легче, кажется, было пустить себе пулю в лоб. К этому он был пока не готов, поэтому судорожно искал выход. Он настолько погрузился в эти мысли, что сам не заметил, как совершил новое злодеяние. На этот раз он даже не был уверен, что виноват Ах Пуч.

Николай вернулся домой, как всегда, поздно. Торопливо разделся в прихожей и поспешил к себе — нужно было облить свежей кровью Ах Пуча. Три дня он не появлялся на бойне, и теперь дорога была каждая минута. На пути некстати возник вывалившийся из комнаты Колодкин.

— Приперся, дармоед? — Он таращил мутные пьяные глаза. — А я тут как раз Аньке говорю, что выматываться вам придется с площадей! — Он держался за косяк и болтался вокруг него, как под порывами штормового ветра. — Все, пожировали и будя! Завтра новую супружницу сюда приведу, о как. Девка молодая, сочная. У нас с ей медовый месяц. Анька, если хочет, может в кухарках оставаться. Щенков ее с собой забирай, а в кабинете я буду кофей пить и газеты читать! Меня теперя повысили, я теперя… Анька, зараза, как моя новая должность называется? Где ты, курва, застряла? Поди сюды! — Он топнул босой ногой.

Николай хотел уже было оттолкнуть его и пройти к себе, этот пьяный бред ему был совершенно неинтересен, но Колодкин протянул куда-то руку и вытащил за волосы заплаканную Аню.

— Говори мою должность, сука! — Он тряс ее за волосы, и Николай не выдержал. Случилось то, чего он давно опасался.

Медленно и аккуратно он поставил на пол портфель с бутылью. Потом сжал запястье Колодкина так, что тот мгновенно выпустил Аню. Николай толкнул его в гостиную и повернул ключ, чтобы им не мешали.

Аня плакала и о чем-то умоляла, но он не слушал. Подошел к стремительно трезвеющему родственнику и отвесил ему хлесткую пощечину, от которой голова Колодкина резко мотнулась сначала в одну сторону, потом в другую. Колодкин в долгу оставаться не привык — уже в следующую секунду Николай получил удар в челюсть.

— Ах ты, сука дворянская! Меня по сусалам? — Пошатываясь, он поднялся и пошел на Николая.

Колодкин был громоздкий, кряжистый. На сидячей работе он раздобрел, но слободскую хватку не потерял.

— Сейчас я тебе, гаденышу, юшку пущу! Я тя научу, как на рабочий класс переть! Вы у меня все кровавыми слезами умоетесь! Щенков в канале утоплю, а вас всех в расход!

Николай был абсолютно спокоен. Он хладнокровно наблюдал за озверевшим родственником и уже понимал, что обратного пути для обоих нет. Единственное, чего хотелось, — обойтись без шума, чтобы соседи потом не донесли, что у них вечером был скандал с пьяной дракой.

К крикам Колодкина они давно привыкли, а что касается остального — нужно быть осторожнее.

Все закончилось на удивление быстро. Колодкин схватил со стола нож, приличный кухонный тесак, которым он любил орудовать, и бросился на буржуйскую морду. Промахнулся, споткнулся о буфет, получил удар по загривку и налетел лбом на массивную резную ножку маминого любимого обеденного стола работы Жака Демальтера — ее приданое.

Семейная реликвия не подвела. Колодкин замер, распластавшись на полу, и тихо постанывал. Николай вытащил его из-под столешницы и, пока тот не пришел в себя, натянул на него шубейку, сапоги, намотал на шею кашне. Аню с детьми он закрыл в детской. Михаила до сих пор не было.

— Аня, Тимофей Егорович хочет дойти до трактира. Я его провожу, — крикнул Николай. Он взвалил на себя бесчувственное тело и вышел.

Дальнейшее он помнил смутно. Больше всего ему хотелось избавиться от Колодкина раз и навсегда, но на хладнокровное расчетливое убийство он все еще был неспособен, несмотря на все случившееся в последнее время.

Дело решил сам Колодкин. На свежем воздухе он быстро пришел в себя и вцепился Николаю в горло. Ручищи у него были крепкие, Николай чувствовал, что еще немного — и он потеряет сознание. То, что случилось потом, можно назвать чудом или вмешательством высших сил, которым так самозабвенно служил Николай. Откуда-то донесся свисток городового — или как они теперь называются? Для него этот свист был спасением: сил разжать толстые колодкинские пальцы без посторонней помощи уже не было.

Его мучитель тоже услышал свисток, но отпускать его не спешил, только ревел:

— Убью падлу! Не мешайте, суки! Всех прикончу!

Шаги стали ближе, крики громче. Колодкин, наконец, разжал пальцы и достал откуда-то пистолет. Его Николай увидел позже, когда туман в глазах немного рассеялся. Выстрел, другой, подхваченный гулким эхом, — и Тимофей Егорович Колодкин, начальник районного стола регистрации, хам и пьяница, на подогнувшихся коленях опустился на мерзлую мостовую, несколько раз рыкнул и больше не шевелился.

— Экая сволочь! — Милиционер в черной кожанке пнул тело. — Едва не задушил гражданина, еще и в нас пальнуть хотел. Совсем мразь распоясалась.

— Вы как, товарищ? — спросил другой голос, более молодой. Николай почувствовал, что его пытаются поднять.

— Спасибо, — с трудом прохрипел он. Горло отчаянно болело. — Жив.

— Петро, посмотри, документы у этого типа имеются?

— Я знаю, кто это. — Николай оперся на протянутую руку. — Это зять мой, Тимофей Колодкин. Я его в трактир вел, чтобы дома не буянил, а то там жена, дети, не дай бог прибил бы кого-нибудь. Он человек в общем неплохой, только когда выпьет… — Николай вздохнул.

— Вот, значит, как. — Старший милиционер сдвинул фуражку на лоб. — Придется вам, товарищ, пройти с нами для составления протокола. Документы у вас при себе? Вот и пройдемте.

— Раз надо, значит, надо, — не стал упрямиться Николай. — Эх, как теперь жене сказать.

Милиционеры прихватили тело за ноги и двинулись к ближайшему пункту охраны порядка.

Колодкина похоронили.