КНИГА III
Возвращение из Пустой четверти
Часть X
В ПОИСКАХ БИЧА
Если долго смотреть в бездну,
бездна посмотрит на тебя.
Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла
Глава 1
Никакой передышки злодеям
1
До того как сюда пришли люди, Руб аль-Хали была пустым местом на карте мира. После того как они пришли, она осталась таким же пустым местом.
Само ее название, придуманное кочевниками-бедуинами, на протяжении бесконечных веков обитавшими в пустынях Аравийского полуострова, означает «пустая четверть». И если они, знакомые с пустотой, способной свести с ума большинство людей, назвали это место пустым — вот наилучшее доказательство его невообразимой пустоты.
Однако среди европейцев, для которых название ничего не доказывало и которые с начала девятнадцатого столетия искали новые края, где можно испытать себя на прочность, Руб аль-Хали быстро стала легендой. Возможно, потому, что это самое большое испытание, какое земля может предложить любителям приключений, и пустынность этой пустыни не сравнится ни с одной другой, экваториальной или арктической.
Никто там не жил и не мог жить. В этой обширной пустоте, на двухстах пятидесяти тысячах квадратных миль запустения, барханы кое-где достигали высоты небольших гор, сменяясь время от времени залежами растрескавшихся от жары камней, достаточно больших, чтобы между ними затерялось целое племя. Не было дорог, воды и смены ландшафтов. Большинство смельчаков, отправившихся туда, были поглощены пустыней и добавили к ее пескам свои превратившиеся в пыль кости.
Однако для определенной породы людей — наполовину безумцев, наполовину искателей, мечтавших затеряться в песках, она была просто приключением. Бесчисленные экспедиции отступали, поглядев в лицо доводящей до исступления пустоте Пустой четверти, или же канули в ней.
Одни бросали ей вызов во славу картографии, намереваясь нанести ее на карту для тех, кто придет вслед за ними, однако быстро обнаруживали, что здесь нечего наносить на карту, кроме собственной отрезвевшей души. Другие приходили в поисках затерянных гробниц и городов, где несметные сокровища только и ждали смельчака, способного забраться в этот ад и взять их. Были еще и такие — методичные, скрытные, — которые во имя науки хотели проверить какие-то геологические или исторические теории. А некоторые искали здесь ковчег или затерянный Эдем.
Однако всех их объединяло одно: когда они возвращались из Пустой четверти — даже если путешествие вглубь песков занимало какой-нибудь день, — они менялись. Никто не в силах взглянуть в глаза такой пустоте и возвратиться к родному очагу, не оставив навеки частицу себя в этих песках. Многие, кто однажды выжил среди барханов, возвращались сюда снова и снова. Они словно ждали, чтобы пустыня испытала их по-настоящему, и не успокаивались, пока это не случалось. А те немногие несчастные, кому было суждено умереть в своей постели, со смертного одра видели не лица родных людей, не цветущую вишню за окном, а пустоту, взывавшую к ним так, как может взывать только бездна, обещающая душе блаженное забвение.
2
Много лет Шедуэлл слушал речи Иммаколаты о пустоте, в которой обитает Бич. Чаще всего она толковала об этом абстрактно, как о некоем месте из песка и страха. Шедуэлл успокаивал ее как мог, но быстро перестал вслушиваться в ее бормотание.
Однако когда он, с окровавленными руками и ненавистью в сердце, стоял на холме и глядел на долину, где недавно лежала Фуга, Шедуэлл припомнил слова Иммаколаты. Следующие месяцы он посвятил поиску этой пустыни.
Уже в самом начале исследований он наткнулся на картинки, изображавшие Руб аль-Хали, и пришел к выводу, что это та самая пустыня из пророческих видений инкантатрикс. Даже сейчас, в конце столетия, это место оставалось загадкой. Маршруты чартерных рейсов до сих пор прокладывали в обход, и хотя теперь через пески была проложена дорога, пустыня по-прежнему сводила на нет все попытки исследовать ее территорию. Поэтому Шедуэлл столкнулся с проблемой: если Бич действительно обитает в Пустой четверти, как отыскать его в бескрайней пустоте?
Он начал консультироваться со специалистами, в особенности с одним исследователем по фамилии Эмерсон, дважды пересекавшим Пустую четверть на верблюде. Теперь это был прикованный к постели старик, который поначалу презрительно отнесся к Шедуэллу из-за скудости его познаний. Однако после нескольких минут разговора старик увидел одержимость своего гостя, оттаял и дал немало дельных советов. Он говорил о пустыне как о любовнице, оставившей у него на спине шрамы от плетки, чью жестокость он мечтает испытать снова и снова. Когда они расставались, Эмерсон воскликнул:
— Завидую вам, Шедуэлл. Видит бог, я завидую вам!
3
Эмерсон сказал, что пустыня всегда ценила одиночек, но Шедуэлл не поехал в Руб аль-Хали один. Он взял с собой Хобарта.
Хобарт больше не стоял на защите закона, как раньше. В ходе расследования событий, погубивших почти всю его бригаду, он был признан ответственным за содеянное. Его могли бы посадить в тюрьму, однако отцы города решили, что он не в себе (на самом деле он изначально был не в себе) и если в суде выйдет на всеобщее обозрение дело о том, что власти нанимают на службу сумасшедших, это вряд ли прибавит им популярности. Вместо этого было сфабриковано целое новое дело. Все, кто отправился с Хобартом в Фугу и погиб там, были признаны героями, а те, кто вернулся, повредившись в уме, получили приличные пенсии. Несколько безутешных вдов предпринимали попытки разоблачить обман, однако настоящие объяснения оказались куда более невероятными, чем ложь. К тому же никто из выживших не мог связно описать, что они пережили. Те скупые подробности, которые они смогли выдавить из себя, служили лишним доказательством их ненормальности.
Хобарт, однако, не считал безумие поводом для отставки, поскольку пребывал в его объятиях долгие годы. Видение живого огня, из-за которого он и примкнул к походу на Фугу, до сих пор не отпускало инспектора, хотя пиджак Коммивояжера пропал. Понимая, что тот не станет смеяться над его одержимостью, Хобарт предпочел остаться с Шедуэллом. С таким хозяином его мечта едва не осуществилась, и, хотя их общие амбиции не были удовлетворены, Коммивояжер до сих пор говорил на языке, который был понятен Хобарту в его помешательстве. Когда Шедуэлл заговорил о Биче, инспектор тотчас понял, что это дракон из его грез, названный иным именем. Он смутно помнил, что искал чудовище в каком-то лесу, но нашел лишь смятение. Тот дракон был просто позором, а не настоящим чудовищем, которое он все еще мечтал повстречать. Теперь он знал, где ждет его сказка не в лесу, а в пустыне. Там дыхание монстра обращает в прах и песок все живое.
Поэтому они вместе отправились в селение на южной границе Пустой четверти, место столь ничтожное, что оно даже не имело названия.
Здесь им пришлось оставить джип и с помощью водителя, служившего еще и переводчиком, нанять проводников и верблюдов. Шедуэлл, однако, сменил колеса на копыта не потому, что пересечь пустыню на машине было сложно. Им двигало подогретое Эмерсоном желание как можно сильнее слиться с пустыней. Войти в эту пустоту не завоевателями, а кающимися грешниками.
На поиски двух проводников для экспедиции ушло не меньше часа, настолько мало нашлось желающих и физически способных предпринять подобное путешествие. Оба проводника были из племени аль-мюрра — единственного племени, претендующего на родство с духами Пустой четверти. Первого, парня по имени Мирак ибн-Талак, Шедуэлл взял, поскольку тот похвалялся, что уже четыре раза водил белых в Руб аль-Хали (и выводил обратно). Однако он отказывался отправляться без юнца по имени Джабир, которого называл то двоюродным, то троюродным братом, то шурином. Этому второму на вид было лет пятнадцать, но он отличался жилистостью и многоопытным взглядом сорокалетнего мужчины.
Торговаться с ними предоставили Хобарту, и обсуждение подробностей экспедиции заняло немало времени, поскольку перед началом путешествия инспектор освоил лишь начатки арабского, а арабы почти не говорили по-английски. Зато они прекрасно знали свое дело. На покупку верблюдов ушла вторая половина дня, запасы закупили наутро.
В общем и целом приготовления к походу длились двое суток.
Но в день отправления Шедуэлл, несмотря на спешку не забывавший ублажать свой желудок, вдруг заболел какой-то кишечной болезнью и его пробрал страшный понос. Взбунтовавшиеся внутренности отказывались удерживать какую-либо пищу, и он быстро ослабел. Обессиленный лихорадкой и имевший под рукой только самые элементарные медикаменты, он лежал в снятой ими лачуге, в уголке, куда не проникало солнце, и потел, дожидаясь, пока из него не выйдет вся зараза.
* * *
Прошло два дня, а улучшения не наблюдалось. Шедуэлл не привык болеть; в тех немногих случаях, когда действительно заболевал, он обычно запирался и страдал в уединении. Однако в этом месте уединение было невозможно. Весь день напролет он слышал какие-то шорохи за дверью и под окнами. Местные жители использовали любую возможность подглядеть в щелку, как неверный стенает, лежа на грязных простынях. А когда им наскучивал спектакль, с больным оставались мухи, жадные до гнойной жидкости, выделявшейся у него изо рта и глаз. Он давно уже убедился в безнадежности попыток отогнать их, поэтому просто лежал, потея, и позволял им пить, пока его снедаемый лихорадкой мозг блуждал в более прохладных местах.
На третий день Хобарт предложил отложить путешествие, заплатить ибн-Талаку и Джабиру и вернуться в цивилизацию. Там Шедуэлл сможет набраться сил для следующей попытки. Но Коммивояжер не согласился, хотя та же самая мысль неоднократно приходила ему на ум. Когда в конце концов инфекция покинула его тело, он был не в том состоянии, чтобы бросить вызов Пустой четверти.
* * *
Однако все переменилось за одну ночь. Сначала подул ветер. Он не налетал порывами, а дул сплошным ураганом, и песок, который он приносил с собой, сыпался под дверь и в щели окна.
За прошедшие сутки Шедуэлл спал очень мало и теперь хотел отоспаться, однако ветер мешал ему. Внутренности тоже пришли в волнение, вынудив больного провести полночи, сидя над ведром, специально приготовленным для него.
Именно здесь — скорчившись над поганым ведром в облаке собственных миазмов — он впервые услышал голос. Голос доносился из пустыни, он усиливался и затихал, словно вой некой потусторонней вдовы. Шедуэлл никогда не слышал ничего подобного.
Он поднялся, марая ноги экскрементами. Его била дрожь.
Он только что слышал голос Бича, в том нет сомнения. Звук был отдаленный, но узнавался безошибочно. Голос был полон горя, но и силы тоже, и еще он призывал. Он подавал им знак. Им не придется вслепую скитаться по пустыне, ожидая, пока случай приведет их к цели. Они пойдут тем путем, каким пришел ветер. Ведь он рано или поздно приведет их к тому созданию, чьим вестником служит.
Шедуэлл натянул штаны и распахнул дверь. Ветер бесновался в крошечном селении, осыпая его песком и завывая между домами, как бешеный пес. Шедуэлл прислушивался, мечтая снова услышать голос Бича, моля, чтобы это не оказалось галлюцинацией, порожденной его страстным желанием. И он услышал. Голос раздался снова, тот же самый тоскливый вой.
Один из местных жителей пробегал мимо лачуги, у которой стоял Шедуэлл. Коммивояжер оттолкнулся от двери и схватил араба за руку.
— Ты слышал? — спросил он.
Тот обратил к Шедуэллу покрытое шрамами лицо. У араба не было одного глаза.
— Слышал? — допытывался Шедуэлл, кивнув головой в направлении звука, когда он раздался снова.
Араб стряхнул с себя его руку.
— Аль хайяль, — произнес он, почти выплюнув это слово в лицо Коммивояжеру.
— Что?
— Аль хайяль… — повторил араб, отступая от Шедуэлла, как от буйного сумасшедшего, и хватаясь рукой за нож на поясе.
Шедуэлл не собирался драться с ним. Он поднял руки, заулыбался и оставил араба в покое.
Странная веселость охватила его, заставив истерзанный разум запеть. Завтра они отправятся в Пустую четверть, и пошли эти кишки ко всем чертям! Пока он может держаться в седле, он будет ехать вперед.
Коммивояжер стоял посреди пустой улицы, сердце его билось, словно тяжелый молот, ноги дрожали.
— Я слышал тебя, — проговорил он.
Ветер сорвал слова с его губ, словно некий чудовищный посланник пустыни, способный вернуться тем же путем, каким пришел, и донести слова до той силы, что дожидалась его в пустоте.
Глава 2
Забвение
1
Ни книги, которые он прочитал, ни легенды, которые он услышал, ни даже измученный голос, который донес до него накануне ветер, — ничто не могло подготовить его к невыразимой пустоте Руб аль-Хали. В книгах эти просторы описывались самыми сильными словами, но слова не передавали жуткой пустынности места. Даже Эмерсон, чья речь, полная недомолвок и страсти, производила неизгладимое впечатление, не сумел и приблизительно передать неприкрытую правду.
Часы пути неумолимо следовали один за другим, а они все ехали в той же жаре, глядя на тот же пустой горизонт, под тем же доводящим до исступления небом, и тот же мертвый песок шуршал под копытами верблюдов.
У Шедуэлла не было сил, чтобы вести беседу, а Хобарт никогда не отличался разговорчивостью. Что же до ибн-Талака с Джабиром, они ехали впереди неверных, время от времени перешептываясь, но в основном помалкивая. Когда ничто не отвлекало внимания, разум невольно переключался на изучение тела, быстро проникаясь его ощущениями. Ритмичное трение штанов о седло, привкус крови на губах и деснах — вот и вся пища для ума.
Даже строить предположения о том, что ждет их в конце путешествия, не хотелось в этом слепящем свете.
Трое суток прошли без происшествий: все та же изнуряющая жара, тот же звук копыт по песку, шагающих в том направлении, откуда ветер донес голос Бича. Ни один из арабов не спрашивал неверных о цели их путешествия, не требовал никаких объяснений. Они просто ехали, и пустыня давила на них со всех сторон.
Гораздо хуже было, когда они останавливались, чтобы дать отдых верблюдам или смочить нагревшейся водой забитые песком глотки. Вот тогда царящая в пустыне тишина наваливалась на них во всей своей бесконечности.
Находиться здесь было иррациональным поступком, идущим наперекор физическим возможностям. В такие моменты Шедуэлл задумывался, что за создание избрало это место своим домом, какой силой воли оно должно обладать, чтобы противостоять пустоте? Если только само оно — эта мысль приходила на ум все чаще и чаще — не порождено этой пустотой, не является частью пространства и молчания. От такого предположения внутри все обрывалось: вдруг сила, которую он ищет, принадлежит этому месту и сама избрала пески своей постелью, а камни — подушкой. Он наконец-то начал понимать, почему Иммаколату бросало в дрожь от видений Бича. В тех кошмарах она чувствовала вкус этой чудовищной чистоты, затмевавшей ее собственную непорочность.
Но Шедуэлл не боялся ничего, кроме неудачи. Пока он не окажется рядом с этим существом, пока не узнает об источнике его чистоты, он не сможет очиститься сам. А этого он хотел больше всего на свете.
Когда наступила их четвертая ночь в Пустой четверти, его желание было готово осуществиться.
* * *
Джабир сидел у костра, когда зазвучал голос. Этой ночью ветра почти не было, однако голос разнесся с той же непререкаемой властностью, наполнив воздух той же тоской.
Ибн-Талак, в это время чистивший винтовку, вскочил на ноги: глаза широко раскрыты от испуга, губы шепчут то ли клятвы, то ли молитвы. Хобарт тоже вскочил, а Джабир кинулся успокаивать верблюдов — их напугал голос, и они рвались с привязи. Один только Шедуэлл остался сидеть у костра, глядя в огонь, пока вой — непрерывный, словно идущий на одном исполинском выдохе, — заполнял собой ночь.
Прошло немало минут, прежде чем он наконец затих. Когда это случилось, животные все еще всхрапывали, а люди молчали. Ибн-Талак первым вернулся к огню и снова принялся начищать винтовку, за ним пошел его родственник. И последним — Хобарт.
— Мы здесь не одни, — сказал Шедуэлл через некоторое время, по-прежнему не сводя глаз с костра.
— Что это было? — спросил Джабир.
— Аль хайяль, — ответил ибн-Талак.
Джабир скривился.
— Что такое аль хайяль? — спросил Шедуэлл.
— Они имеют в виду звук, который издают пески, — пояснил Хобарт.
— Пески? — переспросил Шедуэлл. — Ты думаешь, что это был песок?
Подросток отрицательно помотал головой.
— Ну конечно же нет, — сказал Шедуэлл. — Это голос того, с кем мы ищем встречи.
Джабир подбросил в костер вязанку выбеленных солнцем веток. Огонь немедленно пожрал их.
— Так вы знаете? — спросил Шедуэлл.
Ибн-Талак оторвался от работы и внимательно поглядел на него.
— Они знают, — подтвердил Хобарт.
— Я подумал, вдруг они испугаются.
Ибн-Талак, кажется, уловил смысл его последнего замечания.
— Руб аль-Хали, — произнес он, — мы знаем. Знаем все. Знаем.
Шедуэлл понял его мысль. Они ведь мюрра. Их племя считает эти земли своими собственными. Отступить раньше, чем будут разгаданы тайны Пустой четверти, равносильно отказу от наследия предков.
— Далеко еще? — спросил Хобарт.
— Не знаю, — ответил Шедуэлл. — Ты слышал то же, что и я. Может быть, совсем близко.
— Как ты думаешь, он знает, что мы здесь? — спросил Хобарт.
— Может быть, — сказал Шедуэлл. — А какая разница?
— Наверное, никакой.
— Если не знает сейчас, узнает завтра.
2
На следующий день они тронулись в путь на заре, чтобы уехать как можно дальше, прежде чем поднимется солнце. Они двигались в том же направлении, какого придерживались в предыдущие четыре дня.
Первый раз за все время окружающий пейзаж стал немного другим, размеренные падения и подъемы барханов сменились гораздо более высокими и нерегулярными песчаными холмами.
Песок на этих холмах был мягкий, он осыпался шуршащими лавинами под ногами людей и животных. Ехать верхом было невозможно. Путники увещевали верблюдов, все еще напуганных после вчерашнего происшествия, перед каждым новым крутым подъемом осыпали их проклятиями и льстивыми словами. И все это только ради того, чтобы подняться на вершину и обнаружить впереди еще более высокий бархан.
Не было отдано никаких распоряжений, но ибн-Талак почему-то больше не возглавлял четверку, его место занял Шедуэлл. Он вел теперь отряд по пескам вверх-вниз. Между барханами дул легкий ветерок, но его вкрадчивость выводила из себя посильнее урагана. Казалось, он шепчет что-то, пробегая по песку, однако уловить смысл послания было невозможно.
Но Шедуэлл знал, о чем нашептывает ветер.
«Иди, — говорил он, — иди, если смеешь. Еще один холм, и ты получишь все, о чем когда-либо мечтал».
Шедуэлл поддавался на его уговоры и поднимался на следующий склон, выходил из прохладной тени под слепящее солнце.
Они уже близко, он знал это, совсем близко. В начале дня Джабир принялся жаловаться и требовать, чтобы они остановились и дали верблюдам отдохнуть, но Шедуэлл не согласился. Он ускорил шаг, его разум уже не обращал внимания на физические неудобства, едва ли не парил над телом. Пот — ерунда, боль — ерунда. Все это можно перетерпеть.
И вот, на вершине бархана, куда они поднимались едва ли не час, обещания ветра подтвердились.
Пески остались позади. Впереди расстилалась терраса, совершенно плоская на всем обозримом пространстве. Правда, это обозримое пространство простиралось всего на несколько миль, поскольку ветер нес с собой песок, закрывающий горизонт, как дымовая завеса. В Руб аль-Хали эта плоскость казалась еще более изысканным запустением: пустота для настоящего ценителя.
— Господь Всемогущий, — выдохнул Хобарт, поднимаясь туда, где стоял Шедуэлл.
Коммивояжер вцепился ему в руку. Он дышал часто и сипло, с обгоревшего под солнцем лица градом катился пот.
— Не дай мне упасть, — пробормотал он. — Мы уже у цели.
— Почему бы не передохнуть, прежде чем идти дальше? — предложил Хобарт. — Может, остановиться до завтра?
— Неужели ты не хочешь поскорее увидеть своего дракона? — спросил Шедуэлл.
На это Хобарт ничего не ответил.
— Тогда я пойду один, — только и сказал Шедуэлл.
Он выронил поводья верблюда и заковылял вниз по склону на равнину.
Хобарт оглядел стерильную плоскость. Шедуэлл говорил правду: они уже очень близко, он чувствует. И эта мысль, всего несколько дней назад воодушевлявшая его, теперь нагоняла страх. Он достаточно насмотрелся на Пустую четверть, чтобы понять: обитающий здесь дракон вовсе не тот переливающийся красками монстр из его снов. У Хобарта не хватало воображения, чтобы представить ужас, угнездившийся в подобном месте.
Но одно он знал наверняка: этому существу наплевать на закон и его защитников.
Если проявить решимость, еще можно повернуть назад, подумал Хобарт. Можно убедить проводников, что Шедуэлл загонит их насмерть, что разумнее оставить Коммивояжера наедине с его безумием. А тот был уже у подножия бархана и продолжал удаляться, даже не удосужившись посмотреть, идут ли за ним остальные.
«Пусть себе идет, — сказала какая-то часть Хобарта, — пусть найдет свой Бич, если уж так хочет, а заодно и смерть».
Но как бы он ни был напуган, Хобарт не мог заставить себя повернуться к равнине спиной. Воображение, сузившееся до размеров узкого тоннеля, снова показывало ему его собственные руки, оживленные неистребимым огнем. В тот исключительный миг видения он ощущал вкус силы, для описания которой не существовало слов, и никакие последующие события — ни поражение, ни унижения — не могли затмить это воспоминание.
Где-то там, далеко отсюда, еще живут те, кто нанес ему поражение, кто попрал закон, реальный и праведный. Вернуться к ним со стекающим по пальцам огнем и заставить их низко склонить головы — вот мечта, ради которой стоит сносить жар пустыни.
Мечтая о пламени, Хобарт взял поводья верблюда Шедуэлла и пошел по следам Коммивояжера вниз по ослепительному песку.
Глава 3
Стена
Оценить расстояние было невозможно и на равнине, по которой они шли теперь. Барханы у них за спиной скоро затянула пелена песка, а впереди такая же пелена затягивала горизонт. Дул настойчивый ветер, но он нисколько не освежал, а просто затруднял и без того нелегкий путь, норовил сбить с ног, отчего каждый шаг давался мучительно трудно. Но ничто не могло остановить Шедуэлла. Он шагал, словно одержимый, пока — после часа ходьбы через это пекло — не встал как вкопанный и не указал на что-то в жарком мареве.
— Вот оно, — сказал он.
Хобарт поравнялся с ним, сощурил воспаленные глаза и проследил за указующим пальцем. Но песчаная пелена застилала ему глаза.
— Ничего не вижу, — ответил он.
Шедуэлл вцепился ему в руку:
— Да смотри же, черт побери!
И на этот раз Хобарт понял, что Шедуэлл не ошибся. Недалеко от того места, где они остановились, вроде бы начинался новый подъем.
— Что это такое? — Хобарт кричал, стараясь заглушить ветер.
— Стена, — прокричал в ответ Шедуэлл.
Хобарту показалось, что она больше похожа на гряду холмов, чем на стену, поскольку тянулась до самого горизонта. Но кое-где в ней виднелись бреши, а прямизна доказывала, что Шедуэлл прав. Это действительно была стена.
Не говоря больше ни слова, они пошли к ней.
За стеной не было заметно никакой постройки, однако строители стены явно дорого ценили то, что она призвана хранить и защищать, потому что с каждым шагом очевиднее проявлялась грандиозность сооружения. Стена поднималась над пустыней футов на пятьдесят или выше, однако каменщики были настолько искусны, что было совершенно непонятно, как именно она возведена.
Отряд остановился ярдах в двадцати от стены, предоставив Шедуэллу самому приблизиться к ней. Он протянул руку, чтобы коснуться камня; камень был горячий и такой гладкий, что на ощупь казался почти шелковым. Создавалось впечатление, будто стена сделана из оплавленной скалы, что ее создали умельцы, способные лепить из расплавленной лавы, как из обычной глины. Очевидно, нет способа повредить эту поверхность, лишенную каверн и царапин, даже если бы у кого-то из них еще остались силы ковырять кладку.
— В ней должны быть ворота, — заявил Шедуэлл. — Будем двигаться, пока не найдем их.
Солнце уже садилось, воздух начал остывать. Однако ветер не давал путникам ни секунды передышки. Казалось, он охраняет стену, сечет их по ногам, словно желает опрокинуть на песок. Но они уже без ущерба для себя забрались так далеко, и теперь все их страхи сменились любопытством, желанием узнать, что же находится по другую сторону постройки. Арабы снова заговорили; они явно предвкушали, как будут похваляться своей удачей, вернувшись домой.
Они шли целых полчаса, но стена нигде не прерывалась. Время от времени в ней встречались бреши, но все они располагались слишком высоко, так что невозможно было даже подтянуться на руках. Кое-где осыпались края, но не было ни двери, ни ворот, хотя бы совсем маленьких.
— Кто ее построил? — спросил Хобарт, пока они шли.
Шедуэлл наблюдал за их тенями, движущимися по стене вместе с ними.
— Древние, — ответил он.
— Чтобы защититься от пустыни?
— Чтобы удержать внутри Бича.
За последние несколько минут дуновение ветра несколько изменилось. Он перестал хватать их за ноги и отправился по каким-то более важным делам. Первым перемену заметил ибн-Талак.
— Сюда! Сюда! — закричал он, указывая на стену.
В нескольких сотнях ярдов от того места, где они остановились, струйки песка со свистом вырывались из-за стены. Когда они подошли ближе, стало ясно, что это не ворота, а просто дыра. Камень обрушился горой обломков. Шедуэлл первым достиг горы камней, многие из которых были размером с небольшой дом, и полез по ним, чтобы взглянуть наконец на то, что охраняла стена.
Хобарт у него за спиной спросил:
— Что ты видишь?
Шедуэлл не ответил. Он недоверчиво изучал пространство за стеной, пока ветер, с ревом вырывавшийся из пролома, едва не свалил его с наблюдательной вышки.
С другой стороны стены не оказалось ни дворца, ни гробницы. Там вообще не было ни единого признака, что это место обитаемо: ни обелиска, ни колоннады. Только песок и снова песок, бесконечный песок. Еще одна пустыня раскинулась перед ними, такая же безжизненная, как равнина у них за спиной.
— Ничего.
Это сказал не Шедуэлл, а Хобарт. Он просто прошел через пролом на другую сторону и остановился в тени стены. Похоже, это правда: здесь ничего нет. Но почему же у него появилось чувство, что здесь какое-то священное место?
Шедуэлл пробрался через песчаный завал, наметенный ветром в проломе, и оглядел барханы. Может быть, это песок скрывает тайну, за которой они явились сюда? Может быть, Бич засыпан песком, а его крик был воплем погребенного заживо? Если так, есть ли надежда отыскать его?
Шедуэлл развернулся и задрал голову, рассматривая стену. Затем поддался порыву и начал карабкаться по обрушенной стене. Это было нелегко. Руки и ноги у него ослабели, а ветер за бесчисленные годы отполировал камень, но он все-таки добрался до верха.
Сначала он думал, что его усилия пропали впустую. Все, что он получил в награду за старания, это вид на стену, уходящую в бесконечность по обе стороны от него.
Но когда Шедуэлл поглядел вниз, он понял, что в песке проступает узор. Не обычный волнистый орнамент, созданный ветром, а нечто более замысловатое: гигантские геометрические фигуры, выложенные на песке, с широкими проходами и дорожками между ними. Собирая информацию о пустынных землях, Шедуэлл прочитал о рисунках, созданных каким-то древним народом на равнинах Южной Америки. Изображения птиц и богов, которые не видны с земли, зато поражают взоры наблюдателей, глядящих на них сверху. Может быть, здесь то же самое? Неужели песок украшен бороздами и валами, чтобы передать какое-то сообщение небесам? Если так, какая сила создала эти узоры? Чтобы сдвинуть столько песка, нужны усилия небольшого народа, а ветер уничтожит назавтра все, что было создано сегодня. Так чья же это работа?
Может быть, ночь даст ответ.
Он слез со стены и вернулся к Хобарту и арабам, дожидавшимся его среди камней.
— Этой ночью мы разобьем лагерь здесь, — объявил он.
— Перед стеной или за ней? — уточнил Хобарт.
— За стеной.
Глава 4
Уриэль
Ночь опустилась как занавес. Джабир развел костер под прикрытием стены, подальше от неумолимо дующего ветра. Они ели хлеб и пили кофе. Все молчали. От усталости никто не мог выговорить ни слова. Они просто сидели сгорбившись и смотрели на огонь.
Хотя у него ныли все кости, уснуть Шедуэлл не мог. Костер уже догорал, а всех спутников одного за другим сморил сон, но он продолжал бодрствовать. С наступлением ночи ветер немного утих, его рев превратился в стон. Этот ветер убаюкивал, как колыбельная, и веки Шедуэлла наконец сомкнулись. Перед внутренним взором замелькали картинки. А потом — пустота.
* * *
Во сне он услышал голос мальчишки Джабира. Тот звал из темноты, но идти Шедуэллу не хотелось. Сон был таким сладким. Однако крик прозвучал снова: жуткий вопль. На этот раз Шедуэлл открыл глаза.
Ветер окончательно затих. Над головой в величественном небе ярко сияли звезды, мерцали в вышине. Костер погас, но и при свете звезд было видно, что ни ибн-Талака, ни Джабира нет. Шедуэлл поднялся, подошел к Хобарту и встряхнул его, чтобы разбудить.
В этот момент его внимание привлекло что-то впереди над головой Хобарта. Он присмотрелся, не веря собственным глазам.
Там были цветы; во всяком случае, так ему показалось. Целые охапки цветов среди пышной листвы. Он оторвал взгляд от земли, и из его пересохшего горла вырвался возглас изумления.
Барханы исчезли. Вместо них выросли джунгли, неукротимая растительность достигала высоты стены: раскидистые цветущие деревья, листья на которых были размером с человека. Под их пологом начиналось буйство лиан, кустарников и трав.
Шедуэлл на мгновение усомнился, не сошел ли он с ума, но тут же услышал рядом с собой возглас Хобарта:
— О господи!
— Ты тоже видишь? — спросил Шедуэлл.
— Вижу… — проговорил Хобарт. — Вижу сад.
— Сад?
На первый взгляд это слово совершенно не подходило к увиденному хаосу. Однако, если присмотреться, там, где сначала наблюдателям почудилась анархия, царила упорядоченность. Под цветущими деревьями были проложены широкие дорожки и устроены лужайки с террасами. Да, это был настоящий сад, хотя прогулка по нему вряд ли доставила бы удовольствие: несмотря на разнообразие видов — всюду росли деревья и кусты всех размеров и форм, — здесь не было ни одного растения, окрашенного в какой-то цвет. Ни цветка, ни веточки, ни листика, ни плода; все, до самой малой тычинки, было одинаково бесцветным.
Шедуэлл задумался над этой загадкой, когда из глубины сада донесся крик. На этот раз голос принадлежал ибн-Талаку, и он быстро перешел в жуткий вопль. Шедуэлл побежал на звук. Почва мягко проваливалась под ногами, что замедляло движение, но крик все звучал, прерываемый рыдающими вздохами. Шедуэлл на бегу звал араба по имени. Он совершенно не ощущал страха, только всепоглощающее желание встретиться с автором этой загадки лицом к лицу.
Когда он мчался по одной из тенистых аллей с той же бесцветной растительностью, крик ибн-Талака оборвался. Шедуэлл мгновенно потерял ориентацию. Он остановился и вгляделся в листву в надежде заметить какое-либо движение. Ничего. Ни одна ветка не дрожала от ветра, и от множества цветов не исходило — еще одна загадка — никакого аромата, даже самого слабого.
У него за спиной Хобарт что-то предостерегающе пробормотал. Шедуэлл обернулся, готовый обругать его за полное отсутствие любознательности, но тут же заметил, что они наделали. Если в Вихре от его шагов зарождалась разнообразная жизнь, то здесь шаги убивали ее. Там, где они с Хобартом прошли, растения рассыпались в прах.
Он уставился на голую землю, которая только что была покрыта травами и цветами, и вдруг разгадал загадку чудесного сада. Не обращая внимания на слова Хобарта, Шедуэлл приблизился к ближайшему кусту, увешанному гроздьями цветов. Поддавшись соблазну, он дотронулся до одного цветка. Цветок распался даже от такого осторожного прикосновения, посыпался с ветки струйками песка. Шедуэлл провел большим пальцем по соседнему цветку, и он тоже рассыпался, а вместе с ним и ветка с поразительными листьями. От прикосновения все возвращалось в песок.
Барханы не исчезли на ночь, чтобы уступить место саду. Они сами стали садом: поднялись по чьему-то невероятному приказу, чтобы создать эту бесплодную иллюзию. То, что на первый взгляд казалось чудом плодородия, было надувательством. Песок. Без запаха, без цвета, без жизни: мертвый сад.
Внезапное отвращение охватило Шедуэлла. Трюк слишком походил на работу ясновидцев, на вводящее в заблуждение заклятие. Он бросился в «заросли», в ярости нанося удары налево и направо, превращая фальшивые кусты в колючие клубы песка. Деревья, сметенные его рукой, резко осели, как отключенный фонтан. Самые замысловатые цветы рассыпались. Но Шедуэлл все еще не был удовлетворен. Он бесновался, пока не уничтожил небольшую рощицу этих джунглей.
— Колдовство! — без умолку выкрикивал он, атакуя песок. — Колдовство!
Он, наверное, перешел бы к более масштабным разрушениям, но тут, точно так же, как в первый раз, когда Шедуэлл сидел над поганым ведром, завыл Бич. Этот голос вел его через пустоту и одиночество, и куда он привел? К еще большей пустоте и одиночеству. Разрушения не утолили гнева Шедуэлла, и он обернулся к Хобарту:
— Откуда доносится звук?
— Не знаю, — сказал Хобарт и попятился. — Отовсюду.
— Где же ты?!! — потребовал ответа Шедуэлл, обращаясь к наваждению. — Покажись!
— Не надо… — начал Хобарт; его голос был полон ужаса.
— Это же твой дракон, — напомнил Шедуэлл. — Мы должны увидеть его.
Хобарт замотал головой. Это место создала не та сила, с какой он хотел бы встретиться. Однако прежде чем он успел ретироваться, Шедуэлл вцепился в него.
— Мы посмотрим на него вместе, — сказал он. — Ведь он одурачил нас обоих.
Хобарт в панике дергался, пытаясь высвободиться, но замер, когда его взгляд упал на силуэт, возникший в дальнем конце аллеи.
Не менее двадцати пяти футов в высоту, он заслонял собой небо. Вытянутая голова из выбеленной кости задевала ветви деревьев, и с них осыпались песчаные лепестки.
Он по-прежнему завывал, но рта у него не было; на его лице вообще не было ничего, кроме глаз. Зато этих глаз было до жути много, по бокам головы тянулись ряды щелок без век и ресниц. Возможно, их было не больше сотни, но, чтобы узнать это наверняка, не хватило бы вечности, потому что существо, несмотря на его массивность, казалось текучим. Неужели в его чреве вращаются колеса, связанные лентами жидкого огня с сотнями меняющихся геометрических форм? А бесчисленные крылья хлопают где-то в вышине, и свет перетекает по внутренностям, как будто он наглотался звезд?
Не было ничего определенного. Он то являлся в коконе беснующегося света, словно ствол, пораженный молнией, то превращался в огненное конфетти, зависавшее по контурам тела, пока его не уносило прочь. В одно мгновение — эфир, в другое — безжалостная сила.
А затем его вой оборвался так же внезапно, как начался.
Бич замер.
Шедуэлл отпустил Хобарта, когда от того пахнуло дерьмом. Хобарт упал на песок, негромко всхлипывая. Шедуэлл оставил его лежать, а голова Бича выпуталась из паутины огней и развернулась к незваным гостям.
Шедуэлл не пытался бежать. Какой смысл? Вокруг тысячи миль пустыни. Отсюда некуда бежать. Все, что ему остается, — остановиться и сообщить этому кошмару, с какой целью они явились сюда.
Но не успел он выговорить и слова, как песок под ногами зашевелился. Сначала ему показалось, что Бич хочет похоронить его заживо. Но вместо этого песок откинулся, как простыня, и под ним — в нескольких Фугах от Шедуэлла — открылось мертвое тело ибн-Талака. Голый труп араба был чудовищно изуродован. Кисти рук сожжены, остались лишь почерневшие обрубки с торчащими костями. Гениталии уничтожены таким же способом, глаза выжжены в глазницах. Не приходилось надеяться на то, что эти увечья нанесены после смерти: рот проводника был искажен предсмертным криком.
Шедуэлл в ужасе отводил глаза, но Бич показал еще не все. Песок снова зашевелился, теперь справа, и показалось второе тело — Джабир, лежащий на животе. Ягодицы выжжены до кости, шея сломана, голова вывернута так, что он смотрел в небеса. Рот его тоже был выжжен.
— За что? — только и сумел сказать Шедуэлл. От взгляда Бича внутренности болезненно сжались, желудок расстался со своим содержимым, но он все-таки сумел выговорить вопрос. — За что? Мы же не хотели ничего дурного!
Бич никак не показал, что услышал его слова. Может быть, после вечности в пустоте он потерял способность общаться? Может быть, единственным ответом на боль бытия был его вой?
Затем из легиона глаз полыхнул свет, пылающие колеса и огненные ленты подхватили его и выплеснули на Шедуэлла. За миг до того, как свет ударил в него, Коммивояжер успел подумать, что смерть будет быстрой; затем свет попал в цель. Боль ослепила Шедуэлла, тело его обмякло. Он ударился о землю, голова готова была расколоться пополам. Однако смерть не пришла. Наоборот, боль внезапно утихла и перед его мысленным взором возникло горящее колесо. Бич был теперь у него в голове, его сила клокотала в черепе Шедуэлла.
Потом колесо исчезло, уступив место видению, внушенному Бичом.
Он проплывал над садом, высоко над деревьями. Это мир с точки зрения Бича, догадался Шедуэлл, он смотрит сейчас его глазами. Этими общими глазами он заметил на земле внизу какое-то движение и спустился туда.
На песке стоял Джабир — на четвереньках, голый, — а ибн-Талак держал его сзади, со стонами входя в его плоть. Шедуэллу зрелище показалось неприятным, но довольно безобидным. Он в свое время видел и творил кое-что похуже. Однако он разделял с Бичом не только взгляд, но и мысли: это существо сочло происходящее внизу действо преступным и вынесло за него смертный приговор.
Шедуэлл уже посмотрел на последствия экзекуции и не имел ни малейшего желания наблюдать сам процесс. Но у него не осталось выбора. Бич завладел его мысленным взором, и ему пришлось увидеть все, во всех ужасающих подробностях.
Яркий свет обрушился вниз и оторвал любовников друг от друга, после чего вцепился в провинившиеся части тела — рот, глаза, гениталии и ягодицы — и охватил их огнем. Это произошло не сразу, они успели помучиться (Шедуэлл снова услышал вопли, привлекшие его в сад), они молили о пощаде. Но огонь не ведал милости. К тому моменту, когда он завершил свое дело, Шедуэлл сам рыдал и умолял все поскорее закончить. Наконец казнь завершилась и тела прикрыл песчаный саван. Только после этого Бич вернул ему его собственное зрение. Шедуэлл снова увидел землю, на которой лежал; от нее разило блевотиной.
Он лежал там, где упал, содрогаясь всем телом. Потом немного пришел в себя, поднял голову и взглянул на Бича.
Очертания этого существа изменились. Оно уменьшилось, село на горку песка и устремило все глаза на звезды. Бич оставил роль судьи и палача и предался созерцанию.
Хотя наполнявшие сознание образы померкли, Шедуэлл был уверен, что Бич все еще присутствует у него в голове. Он чувствовал колючки в своем мозгу. Он стал рыбой в человеческом обличье, попавшей на крючок.
Бич отвернулся от неба и уставился на Шедуэлла.
«Шедуэлл…»
Он услышал свое имя, хотя у Бича по-прежнему не было рта. Да он и не нуждался в этом органе, поскольку запросто мог проникнуть в человеческий мозг.
«Я тебя вижу».
Так он сказал. Точнее, такая мысль возникла в голове Шедуэлла, и он облек ее в слова.
«Я тебя вижу. И знаю, кто ты».
— Именно этого я и хотел, — ответил Шедуэлл. — Чтобы ты узнал меня. Поверил мне. Доверился мне.
Подобные речи Коммивояжер повторял большую часть жизни, и привычные слова добавили ему уверенности.
«Ты не первый, кто пришел сюда, — сообщил Бич. — До тебя приходили другие. И уходили».
Шедуэлл слишком хорошо знал, куда они уходили. Он успел мельком увидеть — то ли Бич так хотел, то ли он сам подглядел — тела, погребенные под песком, гниющие под мертвым садом. Это зрелище должно было напугать его, но он растратил весь страх, глядя на казнь. Теперь он будет просто говорить и надеяться, что правда спасет его от смерти.
— Я пришел сюда не просто так, — сказал он.
«А для чего?»
Вот он, нужный момент. Клиент задал вопрос, а у него есть ответ. Нет нужды нахваливать и приукрашивать, чтобы набить цену. Голая правда есть то, с чем ему предстоит торговаться. И сделка либо состоится, либо нет. Лучше выложить все.
— Ясновидцы, — произнес он.
Он ощутил, как колючки у него в мозгу дернулись при этом слове, но никакой реакции не последовало. Бич хранил молчание. Огненные колеса потускнели, словно весь механизм мог заглохнуть в любой момент.
Затем в мозгу Шедуэлла очень тихо и спокойно оформилось слово:
«Ясно…видцы».
Вместе со словом явился сгусток энергии, напоминающий молнию. Он разорвался в черепе Шедуэлла, и все существо Бича превратилось в эту молнию. Свет заметался по его телу, вспыхивал в его глазах и вылетал из них.
«Ясновидцы».
— Ты же знаешь, кто они такие?
Песок зашипел под ногами Шедуэлла.
«Я все позабыл».
— Прошло немало времени.
«И ты пришел, чтобы рассказать мне?»
— Чтобы напомнить.
«Ради чего?»
Колючки снова дернулись.
«Он может прикончить меня в любой момент, — подумал Шедуэлл. — Он волнуется и от этого становится опасным. Я должен проявлять осторожность, разыграть все с умом. Как полагается коммивояжеру».
— Они спрятались от тебя, — произнес он.
«Именно».
— Прятались все эти годы. Сидели тише воды, ниже травы, чтобы ты не смог их отыскать.
«А теперь?»
— А теперь они снова проснулись. В мире людей.
«Я все позабыл. Но теперь я начинаю вспоминать. Да-да. Добрый Шедуэлл».
Колючки отпустили его, и накатила волна чистейшей радости. Шедуэлл задохнулся от счастья. Значит, этот Бич умеет дарить и радость! Есть ли хоть что-то, что ему не под силу?
— Могу ли я задать вопрос? — спросил он.
«Спрашивай».
— Кто ты такой?
Бич поднялся с песчаного трона и внезапно сделался ослепительно ярким.
Шедуэлл прикрыл глаза, но свет проникал сквозь плоть и кости, вливался в мозг, где Бич произносил свое вечное имя.
«Меня зовут Уриэль, — так он сказал. — Уриэль, один из начал».
Шедуэлл знал его имя, как знал наизусть требник церкви Святой Филомены — из одного и того же источника. В детстве он выучил все имена ангелов и архангелов, а могущественный Уриэль был самым сильным из них — архангел спасения, иногда именуемый Огнем Небесным. Шедуэлл вспомнил тела казненных, выжженные этим неумолимым огнем, ангельским огнем. Что он наделал, появившись перед лицом такой силы? Ведь это Уриэль, один из начал…
Он вспомнил еще кое-что и испытал внезапное потрясение. Уриэль был тем самым ангелом, которого поставили стражником у врат Эдема.
«Эдем».
При этом слове существо вспыхнуло. Прошедшие века оставили ему только горе и забвение, но он все еще оставался ангелом, огонь его не угас. Колеса внутри тела завертелись, наглядно показывая процесс возвращения к своей сути и подготовки новых ужасов.
«Те, кто приходил сюда раньше, — возвестил серафим, — называли это место Эдемом. Но я никогда не называл его так».
— А как? — спросил Шедуэлл.
«Рай», — ответил ангел.
Новая картина возникла в мозгу Шедуэлла. Тот же сад, но в иную эпоху. Никаких деревьев из песка. Буйная растительность заставляет вспомнить о флоре Вихря: то же неукротимое плодородие, те же неведомые виды, словно испытывающие себя на многообразие. Цветы, готовые распуститься и задышать, плоды, готовые упасть. Однако здесь не было и следа той торопливости, что царила в Вихре. Все возрастало в атмосфере неизбежного развития и без спешки доходило до высшего состояния. Этим состоянием был свет, потому что повсюду между деревьями мелькали всполохи, похожие на оживших духов.
«Здесь было место созидания, — сказал ангел. — Вечного и бесконечного. Где все становится самим собой».
— Самим собой?
«Обретает форму и входит в мир».
— А Адам и Ева?
«Таких я не помню», — последовал ответ Уриэля.
— Они прародители человечества.
«Человечество возникало из грязи в тысяче различных мест, но только не здесь. Это место было предназначено для высших сущностей».
— Для ясновидцев? — уточнил Шедуэлл. — Они высшие сущности?
Ангел раздраженно вскрикнул. Образ райского сада дрогнул, и Шедуэлл увидел бегущие фигурки, пробирающиеся между деревьями, словно воры в ночи.
«Они возникли здесь, — сказал ангел. Шедуэлл мысленно увидел, как земля разверзлась, из нее вырвались растения с человеческими лицами и их затянуло туманом… — Но они всего лишь побочное явление. Обломки величайшего творения, ожившего здесь. Мы их не замечали — мы, духи. Мы занимались более возвышенными делами».
— А они росли?
«Росли. И выросли любопытными».
Наконец-то Шедуэлл начал понимать.
— Они почуяли мир за стеной, — предположил он.
Ангел передернулся, и Шедуэлла снова засыпало ворохом картинок. Он увидел прародителей ясновидцев. Целая толпа причудливых нагих силуэтов всевозможных форм и расцветок: с хвостами, золотистыми глазами и петушиными гребнями, у одного пятнистая кожа леопарда, у другого рудиментарные крылья. Шедуэлл увидел, как они штурмуют стену, желая выбраться из сада…
— Так они сбежали.
«От меня никто не может сбежать, — заявил Уриэль. — Когда духи ушли, я остался здесь, на часах, дожидаться их возвращения».
Хотя бы в этом Книга Бытия права: у ворот стоит стражник. Но кажется, это и все, в чем она права. Сочинители взяли образ, знакомый человечеству наизусть, и вплели его в повествование, подогнав под собственное понимание духовности. Какое место в этом процессе занимал Бог, если занимал вообще, зависит от точки зрения, как и все остальное. Признал бы Ватикан это создание ангелом, появись оно перед его вратами? Шедуэлл сильно сомневался.
— А как же духи? — спросил он. — Те, другие, что были здесь?
«Я ждал», — сказал ангел.
Ждал и ждал бесконечно, подумал Шедуэлл. Пока одиночество не свело его с ума. Один в пустоте, ангел глядел на вянущий и гниющий сад, на песок, преодолевающий ограду…
— Но на этот раз ты пойдешь со мной? — спросил Шедуэлл. — Я могу отвести тебя к ясновидцам.
Ангел снова устремил взгляд на Шедуэлла.
«Я ненавижу мир, — сказал он. — Я уже был там однажды».
— Но если я приведу тебя к ним, — уговаривал Шедуэлл, — ты исполнишь свой долг и завершишь это дело.
Ненависть Уриэля к Королевству ощущалась физически: от нее у Шедуэлла замерзла голова. Однако ангел не отказывался от предложения, он явно тянул время, обдумывая возможности. Ему хотелось покончить с ожиданием, и поскорее. Но его высшая сущность содрогалась при мысли о контакте с миром людей. Как все чистые создания, он был тщеславен и легко поддавался порокам.
«Может быть», — отозвался он.
Он перевел взгляд на ограду. Шедуэлл посмотрел туда же и обнаружил под стеной Хобарта. Тот воспользовался возможностью удрать, пока Коммивояжер беседовал с Уриэлем, однако не ушел далеко.
«Теперь, — проговорил ангел, и вспышки света промелькнули во всех его глазах, — я пойду… — Огненные колеса подхватили свет и выплеснули его на Хобарта. — В ином обличье».
На этот раз весь его сложный механизм распался на части, и не одна, а бесчисленное множество огненных стрел полетели в Хобарта. Взгляд Уриэля пригвоздил его к месту так, что он не мог уклониться. Стрелы облепили его с головы до пят, их свет проникал в тело, не повреждая кожи.
В мгновение ока исчезли с песчаного холма все следы пребывания ангела; его переход в плоть сопровождался новым представлением. В том месте, где стоял Хобарт, земля содрогнулась, и эта дрожь разошлась по саду. Песочные творения стали осыпаться, бесчисленные растения обратились в прах, тенистые аллеи рассыпались, как каменные арки при землетрясении. Наблюдая за нарастающим разрушением, Шедуэлл снова вспомнил о том, как впервые увидел начертанный на барханах узор. Может быть, его тогдашняя догадка была верна и это действительно какой-то знак звездам. Отчаянная попытка воссоздать былое величие в надежде на то, что какой-нибудь пролетающий мимо дух откликнется на призыв и напомнит Уриэлю, кто он такой.
Тут разрушение достигло такого уровня, что Шедуэлл побежал, чтобы песчаная буря не похоронила и его.
Хобарта уже не было по эту сторону стены. Он вскарабкался на валуны и оттуда оглядывал бескрайние просторы пустыни.
Захвативший его тело Уриэль никак не проявлял себя внешне. На взгляд постороннего, это был прежний Хобарт.
Его худая физиономия оставалась такой же бесстрастной, как и раньше, а когда он заговорил, зазвучал тот же бесцветный голос. Но заданный им вопрос исходил от совсем иной сущности.
— Я стал драконом? — спросил он.
Шедуэлл посмотрел на него. В глубоко посаженных глазах Хобарта горел свет, какого в них не было со времен его первого искушения обещанием живого огня.
— Да, — ответил Шедуэлл. — Ты стал драконом.
* * *
Не задерживаясь, они тут же отправились в обратный путь, оставив Пустую четверть еще более пустой, чем прежде.
Часть XI
ВРЕМЯ СНОВ
Небо темно, как позора пятно,
Что-то, как ливень, низвергнется, но
Это не будут цветы.
У. X. Оден. Двое
Глава 1
Портрет героя в образе молодого психопата
1
«Что приключилось с Кэлом Муни? — гадали соседи. — До чего же странным он стал, все время улыбается и смотрит куда-то вбок. Да что там, их семейство всегда было не от мира сего. Старик в родстве с поэтом, а знаете, как говорят о поэтах? Все они несколько не в себе. Вот и сынок туда же. Как это печально. Удивительно, как меняются люди!»
В сплетнях, конечно, содержалась доля правды. Кэл и сам знал, что изменился. И да, возможно, он несколько не в себе. Когда он смотрел в зеркало по утрам, у него во взгляде порой проступало что-то дикое. Это, видимо, и производило впечатление на кассиршу в супермаркете или на тетку, которая пыталась выведать что-нибудь скандальное, пока стояла рядом с ним в очереди в банк.
— Так вы живете один?
— Да, — отвечал Кэл.
— Такой дом для одного слишком велик. Должно быть, вам тяжело его убирать.
— Нет, вовсе не тяжело.
Он поймал на себе озадаченный взгляд любопытной тетки, а потом ответил:
— Мне нравится пыль.
Кэл понимал, что подобный ответ еще сильнее подогреет слухи и сплетни, но был не в силах лгать. И он видел, как люди прячут улыбки и запоминают его ответ, чтобы потом перемыть ему косточки.
Что ж, он действительно превратился в Безумного Муни.
2
На этот раз он ничего не забыл. Потерянная Страна чудес все-таки стала частью его разума и не могла теперь просто так ускользнуть. Фуга была с ним весь день, каждый день, а иногда и по ночам.
Однако в воспоминаниях было мало радости. Все затмевала боль потери от осознания того, что мир, о котором он мечтал всю жизнь, потерян навсегда. Никогда больше ему не ступить на зачарованную землю.
Как и почему все пропало, Кэл помнил плохо; особенно это касалось событий в Вихре. Он помнил некоторые подробности битвы в Коридоре Света и то, как вошел в Вихрь. Но последующее превратилось в серию не связанных друг с другом образов. Что-то росло, что-то умирало, его кровь ручьем сбегала по руке, кирпичная кладка, дрожь…
И все. Остальное было так размыто, что Кэл не мог ни на чем сосредоточиться.
3
Кэл понимал, что ему необходимо как-то отвлечься от своего горя, иначе он погрузится в такую меланхолию, откуда не будет исхода. Поэтому он начал искать новую работу и в начале июля нашел: должность пекаря в булочной. Платили мало, а работать приходилось помногу, но Кэлу там понравилось — это было полной противоположностью его деятельности в страховой компании. Не нужно много разговаривать, не нужно вникать в тонкости офисной политики, нет никакого продвижения по службе — только тесто и печи. Он был счастлив. Эта работа дала ему стальные мускулы и теплый хлеб на завтрак.
Но отвлечься надолго не удалось. Разум слишком часто обращался к источнику страданий, заставляя его страдать снова и снова. Возможно, такой мазохизм присущ человеку от природы. Это предположение подтвердилось и тем, что в середине июля вернулась Джеральдин. В один прекрасный день она возникла на пороге, как будто между ними ничего не произошло. Кэл был рад ей.
Однако на этот раз Джеральдин не стала переезжать к нему. Они оба решили, что возвращать прежний уклад было бы шагом назад в их отношениях. Вместо этого она все лето почти ежедневно приходила к нему, иногда ночевала на Чериот-стрит, но чаще уходила.
Целых пять недель Джеральдин не задавала ни единого вопроса о событиях прошлой весны, а Кэл ничего не рассказывал. Когда она все-таки заговорила на эту тему, то подошла к ней с совершенно неожиданной стороны.
— Дек болтал, что у тебя были проблемы с полицией… — начала она. — Но я сказала ему: только не у моего Кэла.
Он сидел у окна в кресле Брендана, глядя на ночное летнее небо. Джеральдин расположилась на кушетке, обложившись журналами.
— Я сказала, что ты не преступник. Я знаю. Что бы с тобой ни случилось, речь идет не о преступлении. Все гораздо сложнее, верно?
Она посмотрела на Кэла. Ждала ли она ответа? Кажется, не ждала, потому что не успел он раскрыть рот, как Джеральдин продолжила:
— Я так и не поняла, что тогда произошло, Кэл. Может быть, мне лучше не знать. Но… — Она поглядела на раскрытый журнал, лежавший у нее на коленях, потом снова на него. — Раньше ты никогда не разговаривал во сне.
— А теперь разговариваю?
— Постоянно. Ты говоришь с какими-то людьми. Ты что-то кричишь. Или просто улыбаешься. — Джеральдин несколько смущалась: ведь она наблюдала за ним, спящим, и подслушивала его. — Ты побывал где-то, правда? Ты видел что-то такое, чего не видел никто.
— И я говорю об этом?
— Вроде того. Но не это заставило меня понять, что ты что-то видел. Дело в тебе самом, Кэл. Иногда у тебя такой вид…
Теперь она добралась до того, что не выразить словами, и сосредоточилась на страницах журнала, принялась перелистывать страницы, даже не глядя на них.
Кэл вздохнул. Она была так добра к нему, так защищала его, что он обязан объяснить ей все, как бы трудно это ни было.
— Так ты хочешь, чтобы я рассказал? — спросил он.
— Да. Да, я хочу.
— Ты мне не поверишь, — предупредил он.
— Все равно расскажи.
Он кивнул и стал излагать ту историю, которую едва не рассказал прошлой весной, после возвращения с Рю-стрит.
— Я видел Страну чудес… — начал он.
4
Потребовался почти час, чтобы в общих чертах описать все, что случилось после бегства птицы из голубятни. Еще час ушел на разные тонкости и детали. Как только Кэл приступил к рассказу, ему захотелось выложить и объяснить все до конца, насколько он мог, — и ради Джеральдин, и ради самого себя.
Она внимательно слушала, время от времени поднимала на него глаза, но чаще поглядывала в окно. И ни разу не перебила его.
Когда он закончил, разбередив затянувшиеся раны воспоминаний, Джеральдин долго молчала. После паузы он произнес:
— Ты мне не веришь. Я говорил, что ты не поверишь.
И снова повисла тишина. Потом она спросила:
— А разве имеет значение, верю я тебе или нет?
— Да. Конечно же, имеет.
— Почему, Кэл?
— Потому что если бы ты поверила, я был бы не один.
Она улыбнулась ему, встала и подошла к его креслу.
— Ты не один, — сказала она и ничего больше не добавила.
* * *
Позже, когда они засыпали, Джеральдин спросила:
— Ты ее любишь?.. Сюзанну. Любишь ее?
Он ожидал этого вопроса, рано или поздно.
— Да, — ответил он негромко. — Не могу объяснить, как именно, но люблю.
— Я рада, — произнесла она в темноте.
Кэл пожалел, что не видит сейчас выражения ее лица и не знает, правду ли она говорит, однако оставил свои вопросы невысказанными.
