Часть VII
ВЕЧЕРИНКА ВЫСШЕЙ КАТЕГОРИИ
Глава 1
В марте 1962 года Джерри Брамс приобрел небольшую квартиру с двумя спальнями. Дом располагался в пределах пресловутого священного леса, весь квартал был построен в двадцатые годы, и из окон квартиры открывался впечатляющий вид на сакраментальную надпись «Голливуд». Покупка обошлась Брамсу в девятнадцать тысяч семьсот долларов, что, учитывая столь удачное расположение дома, можно было счесть весьма скромной ценой. Джерри долго лелеял мечту встретить родственную душу и разделить с ней кров, однако все его романтические приключения заканчивались печально. Трижды он пытался изменить свой семейный статус, но это ему так и не удалось: всякий раз кто-то переходил ему дорогу, и Джерри вновь оставался один. Впрочем, теперь ему недолго предстояло томиться в одиночестве — даже наиболее оптимистично настроенные онкологи, к которым он обращался, давали ему не более года. Опухоль простаты была уже неоперабельна и стремительно разрасталась.
Несмотря на всю свою любовь к славному прошлому Голливуда, Джерри был человеком практического склада, чуждым всяких сантиментов — по крайней мере во всем, что касалось его самого. Перспектива скорой смерти ничуть его не изменила, он не боялся неизбежного конца, но и не ждал его как желанного избавления. Он знал, что всем без исключения людям суждено умереть, а ему предстоит отправиться в иной мир довольно скоро. Правда, у Джерри случались приступы черной меланхолии; в такие дни он подумывал о самоубийстве и даже приготовил изрядное количество снотворного, достаточного, по его убеждению, чтобы свести счеты с жизнью. Но хотя ему приходилось нелегко и боль (а также проблемы, связанные с расстройством мочеиспускания, особенно тягостные для столь утонченной натуры) порой почти сводила его с ума, что-то мешало ему развести таблетки в стакане с «Кровавой Мэри» и избавиться от мучений.
Джерри никак не мог отделаться от ощущения незавершенности. Ему казалось, он не закончил некое важное дело, хотя вряд ли смог бы объяснить, в чем это дело заключалось. Родители его давно умерли, единственная сестра — тоже, причем в прискорбно молодом возрасте. Друзей у него было немного, а таких, с которыми бы его связывала крепкая дружба, не имелось и вовсе. Он знал, что после его ухода некому будет проливать потоки слез и что его коллекция экспонатов, связанных с кинематографом, коллекция, которую он никогда не оценивал, но которая, возможно, принесла бы на аукционе примерно полмиллиона долларов, станет предметом бурных раздоров. Да еще завсегдатаи «Микки» (его любимого бара) отпустят несколько циничных, скабрезных замечаний, узнав, что старина Джерри больше никогда не появится у стойки. Господь свидетель, за свою жизнь он и сам наговорил немало непристойностей. В свои лучшие годы он считался непревзойденным мастером похабных шуток и хлестких ответов. Но теперь откровенный цинизм более не доставлял ему радости. Его стиль жизни давно вышел из моды. Он ощущал себя вымирающим динозавром.
В последнее время Брамс с удивлением обнаружил, что болезнь сделала его невероятно восприимчивым ко всем горестям и несчастьям этого мира. Узнав о смерти Демпси, собаки Тодда, он проплакал весь день, хотя видел покойного пса всего несколько раз. А потом пришло известие о смерти Марко Капуто, такой бессмысленной и нелепой. С Капуто они никогда не были приятелями, но при редких встречах Марко был неизменно вежлив, приветлив и удивлял Джерри своим профессионализмом, столь редким в нынешнюю эпоху господства посредственности.
Похороны, по мнению Джерри, отнюдь не воздали усопшему по заслугам. Они были скромными и малолюдными (из Чикаго, правда, прибыли несколько членов семьи Капуто, но нетрудно было заметить, что их интересует исключительно завещание, и они не считают нужным даже изображать скорбь). Тодд, разумеется, не явился, хотя и прислал Максин в качестве своей представительницы. Джерри воспользовался возможностью разузнать, как долго, по мнению Максин, будут продолжаться поиски. Предпринимает ли полиция хоть какие-то шаги, чтобы схватить эту женщину и предать ее суду, или бедному Тодду придется отсиживаться дома до бесконечности? Максин ответила, что она не в курсе дела и к тому же впредь не собирается заниматься делами Тодда — это, дескать, пустая трата времени и сил.
Разговор с Максин, жалкая, равнодушная похоронная процессия, гроб и размышления о его скрытом от глаз содержимом — все это привело Джерри в настроение еще более мрачное, чем то, в котором он пребывал постоянно. Но даже в тот день, когда ему казалось, что надежда и порядочность навсегда оставили этот мир, он не счел возможным использовать наконец свои таблетки и обрести вожделенный покой.
«Ради всего святого, почему я так цепляюсь за жизнь?» — спрашивал он себя и не находил ответа. Однако Брамс чувствовал: что-то его удерживает. Он словно слышал голос, твердивший: «Подожди, подожди еще немного».
— Нельзя расходиться по домам, пока примадонна не допоет свою арию, — говаривал один его приятель, оперный певец.
И в глубине сознания Джерри догадывался, что ему еще предстоит услышать арию примадонны.
Поэтому он продолжал тянуть свою лямку, хотя жизнь уже давно была ему в тягость; он ждал, когда то, что его удерживает, сделается явным.
Ночью 31 марта это, наконец, произошло. Джерри привиделся сон, до того яркий и отчетливый, что он проснулся. Обстоятельство само по себе странное, ибо, укладываясь в постель, он неизменно запивал снотворное изрядной порцией скотча и в результате спал как убитый.
Но этой ночью он пробудился, сохраняя ясное воспоминание о только что увиденном сне.
Брамсу снилось, будто он сидит в туалете, страдая от мучительного запора (который досаждал ему и наяву как побочное действие болеутоляющих, прописанных докторами). И вот, уставившись в пол, Джерри замечает, что тот выложен вовсе не кафельными плитками, как в реальности, а деревянными панелями, причем трещины между этими панелями достаточно велики и сквозь них видно, что происходит в квартире этажом ниже. Нет, не в квартире — согласно причудливой логике сна, в щели видно, что происходит в другом доме. И даже не в доме — Джерри видит «дворец мечты» Кати Люпи. Стоило Брамсу осознать это, как панели раздвинулись еще шире, и он проскользнул между ними и полетел вниз, медленно, словно был не тяжелее птичьего перышка.
Сомнений не было: он очутился в каньоне Холодных Сердец, в доме Кати. Торопливо подтянув штаны, Джерри осмотрелся по сторонам.
«Дворец мечты» пребывал в состоянии прискорбного запустения. Окна были разбиты, и птицы носились по комнатам, беззастенчиво гадя на изумительную мебель. По кухне в поисках добычи бродил койот. А в саду на деревьях сидели несколько десятков полосатых мартышек, оглушительно трещавших и визжавших. Впрочем, тому, кто, подобно Джерри в его лучшие дни, был частым посетителем дома, все это не казалось таким уж странным. Он действительно видел в саду мартышек, убежавших из Катиного зверинца. В течение какого-то времени казалось, что здешний климат прекрасно им подходит и они даже смогут размножаться, однако через пару лет какой-то неведомый вирус уничтожил всех мартышек до единой.
И все же нынешнее состояние дома было таким плачевным, что Джерри захотелось немедленно отсюда убраться. Однако он понимал, что это невозможно. Прежде всего, он обязан был засвидетельствовать свое почтение хозяйке. Решив не ждать, пока она соизволит появиться, Брамс отправился на поиски. Почему-то он был уверен, что их встреча поможет ему вырваться из власти тягостного сновидения.
Джерри стал подниматься вверх по лестнице. По ступенькам в неимоверном множестве ползали мухи, настолько вялые, что не желали взлетать в воздух, и ему приходилось давить их голыми ступнями.
Дверь в хозяйскую опочивальню была распахнута настежь. После секундного колебания Джерри вошел. Прежде ему довелось побывать в этой комнате всего лишь раз. Даже согласно его воспоминаниям, она была просторна, но сейчас, во сне, показалась ему поистине огромной. Шторы были задернуты, и солнечный свет, проникая между ними, приобретал причудливый лиловый оттенок.
Посреди комнаты возвышалась громадная, но на удивление простая, грубо сработанная кровать. И на этой кровати сидела Катя — единственная женщина, которую Джерри любил на протяжении всей своей жизни, за исключением, разумеется, собственной матери. Она была обнажена, или, выражаясь точнее, обходилась без одежды. Большую часть ее тела покрывали крупные улитки, те самые слизкие создания со скорлупой на спине, которых проклинает любой садовник. Они ползали по ее коже, по лицу, по ее грудям и животу, бедрам и ногам. На волосах у Кати блестели их серебристые следы, и несколько десятков улиток устроились на ее голове подобно короне. Катины ноги были широко раздвинуты, и улитки не оставили своим вниманием ее промежность. Как это нередко бывает во сне, Джерри видел все с пугающей достоверностью. Он видел, как слизкие серо-зеленые тела улиток высовываются из раковин, видел, как шевелятся чуткие рожки, когда улиткам случается столкнуться с препятствием — с соском, с ухом, с суставом пальца; как, удостоверившись, что опасности нет, они продолжают свой путь. Не произнося ни слова, Катя опустила глаза и очень осторожно сняла со своей груди одну из улиток. Потом она расставила ноги еще шире, так что теперь Джерри мог разглядеть самые интимные уголки ее тела. Он вовсе не являлся знатоком по части женских прелестей, однако даже он мог оценить по достоинству нежные изгибы ее вагины, которой позавидовала бы любая молодая девушка. Раздвинув руками складки атласной плоти, Катя поместила туда улитку.
Джерри, словно зачарованный, наблюдал, как крошечное животное, выставив рожки, принялось обследовать новую среду обитания.
С губ Кати сорвался тяжкий вздох. Веки ее утомленно опустились, но внезапно она вновь распахнула глаза. Теперь взгляд, полный страсти, был устремлен прямо на Джерри.
— Вот и ты, Джерри.
В голосе ее звучала музыка, которую он помнил с детства, музыка сладкая и пронзительная. Много лет он тщетно пытался расслышать эту музыку в голосе каждой женщины, с которой его сводила судьба.
Позднее он узнал, что звезды немого кино, как правило, обладали неблагозвучными голосами, помешавшими им сделать карьеру в звуковом кинематографе. Но Катя являла собой счастливое исключение из этого правила. Она обладала едва заметным акцентом (который лишь добавлял в ее речь пикантности). Несмотря на этот легчайший иностранный налет, она выговаривала каждое слово с неизменным изяществом.
— Мне нужна помощь, — произнесла она. — Войди в дом Джерри, прошу тебя. Я здесь одна. Совершенно одна.
— А что случилось с Тоддом? — спросил он.
— Он ушел. Ушел от меня.
— Я не могу в это поверить.
— Но это правда. Он ушел. Ты что, намерен выбирать между мною и Тоддом?
— Нет, разумеется нет.
— Тодд оказался очередной пустой раковиной, Джерри. Внутри этой раковины не было жемчужины. И теперь я совсем одна. Для меня это хуже смерти.
Даже во сне его разум встрепенулся при этих словах. Джерри уже собирался спросить, откуда ей известно, что такое смерть, но потом передумал. Возможно, этой женщине открыты все тайны бытия. Ведь ее жизнь не ограничена какими-либо рамками. Джерри никогда не понимал, каким законам подчиняется ее существование в каньоне, однако он не сомневался, что это место скрывает множество жутких тайн.
— Что ты хочешь от меня? — спросил он.
— Вернись в каньон, — последовал ответ.
На этом сон оборвался; по крайней мере, проснувшись, Джерри ничего более не мог припомнить. Стоявшая в воображении картина — тело, покрытое улитками, кишащие слизняками половые органы — внушала ему отвращение. Он не мог решить, наслала ли это видение Катя, прибегнув к своим чарам, или он сам вызвал его из глубин собственного подсознания. Так или иначе, сон сыграл важную роль. Теперь Джерри не сомневался, что Катя в беде.
Весь следующий день Джерри занимался привычными делами: сходил в супермаркет, вернулся, приготовил себе цыпленка, съел его, поболтал с Луи, соседом снизу, о том, что дом необходимо покрасить и что следует безотлагательно сказать об этом управляющему. Но что бы он ни делал, мысли его возвращались к удивительному сну. Сильнее всего его занимал вопрос: был ли этот сон вещим? Наконец, не удержавшись, он спросил у Луи:
— Вы верите снам?
Луи, толстый добродушный малый, был весьма озадачен.
— Смотря каким снам, — не сразу ответил он. — Приведите пример.
— Ну, вам никогда не случалось видеть сны, которые вам о чем-то говорили? Предостерегали вас или, наоборот, звали куда-то?
— Случалось, еще как случалось.
— И что это были за сны?
— Например, однажды мне приснилась мать — она просила меня порвать с одним парнем. Может, вы его тоже знали. Его звали Ронни.
— Ронни? Да, конечно, я его помню.
— Тот еще был сукин сын, доложу я вам. Избивал меня чуть не каждый вечер. Нажрется текилы и распускает руки.
— Да, ну так что же там было, во сне?
— Я же вам сказал: ко мне явилась мать и попросила его бросить. Так и сказала: бросай, мол, этого ублюдка, сынок, иначе он тебя прикончит.
— И как вы поступили?
— Последовал мамочкиному совету. Расстался Ронни. Он мне все равно порядком осточертел. И сон всего лишь подтвердил мои чувства.
— А Ронни принял это как должное?
— Как бы не так. Он просто взбесился, и дело кончилось дракой. Вот, посмотрите, это украшение у меня с тех пор.
Луи засучил рукав и обнажил шрам длиной примерно в шесть дюймов, бледневший на его кофейной коже.
— Мне здорово досталось.
— Это он вас поранил?
— Мы дрались, я же вам говорю. И я упал на стол, уставленный стаканами. Пришлось наложить шестнадцать швов. К тому времени, как я вышел из больницы, этот чертов ублюдок успел смыться. Представляете, он прихватил с собой всю мою обувь. А у нас даже размеры были разные.
— Значит, вы верите в сны?
— Пожалуй, да. А почему вы спрашиваете?
— Просто так. Мне надо кое-что решить.
— Ну, если вы желаете знать мое мнение, то я вот что скажу. Иногда сны бывают очень полезными. А иногда они яйца выеденного не стоят. Так что сон сну рознь. Порой они откровенно врут. Моя бедная мамочка, кстати, приснилась мне еще один раз. Тогда она была очень больна и лежала в клинике. А во сне она заявила, что поправляется, и мне нет необходимости тратить деньги и мчаться к ней на восток. Что у нее все хорошо. А на следующий день мне сообщили о ее смерти. Вот так-то.
Погруженный в размышления о собственном сне и о словах Луи, Джерри вернулся в свою квартиру. Постепенно он понял, отчего ему так трудно принять решение. Он боялся, что, стоит ему вернуться в каньон Холодных Сердец (вернуться к Кате, чью жестокую натуру он знал слишком хорошо), ему придет конец. Он видел так много фильмов, в которых герой погибал где-то в середине истории, более не нужный для развития основного сюжета. Разве это не про него? Разве он не провел свою жизнь на обочине Катиной жизни, яркой и насыщенной? Он так и не сумел стать важным действующим лицом в драме, которую разыгрывала Катя. И если события в каньоне Холодных Сердец стремительно катятся к развязке — а судя по всему, именно так оно и есть, — то какова вероятность, что он, Джерри, уцелеет к тому моменту, когда в аппарат вставят последнюю катушку ленты? Скажем прямо, ничтожна. Или вообще равняется нулю.
Но, с другой стороны, если конец неизбежен, стоит ли пытаться его предотвратить? Стоит ли запирать себя в этой маленькой квартирке, смотреть телевизор и готовить себе обеды из полуфабрикатов, тогда как в двадцати минутах езды от его дома разыгрывается захватывающая драма, участником которой он некогда был? Не обернется ли подобная попытка продлить свои дни пустой тратой времени, которого осталось так немного?
Черт побери, он знает, что делать. Послушный зову, услышанному во сне, он вернется в каньон Холодных Сердец.
Приняв решение, Джерри начал готовиться к предстоящей встрече с леди Катей. Перебрав весь свой гардероб в поисках чего-нибудь поэлегантнее (как-то она сказала, что предпочитает элегантных мужчин), он остановился на светлом льняном костюме, итальянских ботинках и шелковом галстуке, некогда купленном в Барселоне, — этот галстук был единственным ярким пятном в выдержанном в приглушенных тонах ансамбле. Покончив с выбором одежды, Джерри принял душ, тщательно побрился, а потом принял душ еще раз, так как, бреясь, немного вспотел.
Когда он закончил одеваться, перевалило далеко за полдень. Скоро в каньоне Холодных Сердец наступит время коктейлей. И сегодня Кате не придется пить в одиночестве.
Глава 2
Примерно в то же время, когда Джерри Брамс пробудился ото сна, в котором ему привиделась покрытая улитками Катя — то есть где-то за полчаса до рассвета, — Тодд и его спутница проскользнули («тихо-тихо», как без конца повторяла Тэмми) в маленький отель, где миссис Лоупер остановилась за несколько дней до этого. Хотя в последнее время женщине довелось увидеть много такого, о чем она раньше и понятия не имела, данное приключение было самым поразительным. Кто бы мог подумать, что она будет на цыпочках пробираться по коридору двухзвездочного отеля в компании одного из самых знаменитых актеров в мире и сердито шипеть, когда под его каблуком скрипнет половица?
— В комнате ужасный беспорядок, — предупредила она, открывая дверь. — Меня не назовешь слишком аккуратной…
— Мне на это наплевать, — процедил Тодд бесцветным от усталости голосом. — Все, что я хочу, — это помочиться и завалиться спать.
С этими словами он направился прямиком в ванную, где, не потрудившись даже закрыть дверь, расстегнул штаны и пустил мощную, как у лошади, струю. Сторонний наблюдатель мог бы решить, что эти двое женаты много лет и давно перестали обращать внимание на приличия. Приказав себе не смотреть в сторону Тодда, Тэмми все же не смогла удержаться. В конце концов, что в этом плохого? Член его был, пожалуй, вдвое больше, чем у Арни. Стряхнув последние капли и забрызгав унитаз (в точности как Арни), Тодд подошел к раковине и принялся умываться, вяло плеская водой себе в лицо.
— Мне все кажется… — крикнул он, не прерывая своего занятия… — Вы меня слышите?
— Слышу.
— Мне все кажется, я сплю и вот-вот должен проснуться.
Тодд закрыл кран и появился в дверях ванной с полотенцем в руках. Осторожными, мягкими движениями он вытер свое подпорченное шрамами лицо.
— А потом я спрашиваю себя: если это сон, то когда же он начался? Когда я впервые встретил Катю? Или когда впервые попал в каньон Холодных Сердец? Или когда я проснулся после этой проклятой операции и все пошло наперекосяк?
Закончив вытираться, Тодд бросил полотенце на пол в ванной — еще одна привычка, роднившая его с Арни. Привычка, доводившая до бешенства Тэмми, которой приходилось ходить за мужем по пятам и поднимать все, что тот небрежно швырял, — полотенца в ванной, носки, грязное белье в спальне. А еще он никогда не убирал продукты в холодильник, оставляя их на съедение мухам. И почему только у мужчин столько скверных привычек? Неужели им трудно класть вещи на свое место?
Тодд продолжал рассуждать о том, когда же начался его сон. Наконец он решил — с того момента, как доктор Берроуз поместил его в свою клинику.
— Вы это серьезно? — спросила Тэмми.
— Абсолютно серьезно. Все это, — Тодд сделал широкий жест, указывая на комнату и Тэмми, — всего лишь видения. Так сказать, глюки.
— И я в том числе?
— Конечно.
— Тодд, не смешите меня, — возразила Тэмми, которой было вовсе не до смеха. — Вы не спите. И я тоже. Все происходит наяву. Мы действительно здесь, в этой комнате.
— Хорошо, я не возражаю, — кивнул Тодд, озираясь по сторонам. — Я согласен с тем, что сейчас мы бодрствуем. Но, Тэмми, если эта комната существует наяву, значит, весь этот бред, который мы видели в доме Кати, — тоже явь. А в это я никак не могу поверить. — Тодд принялся расхаживать по комнате взад-вперед. — Вы видели, что происходило там, за дверью?
— Я не все успела рассмотреть. Но я видела человека, который убил Зеффера…
— И призраков. Живых мертвецов. Вы же видели призраков, не отпирайтесь.
— Я и не отпираюсь. Да, я их видела.
— И вы думаете, все это происходило наяву.
— А как же иначе?
— Я же вам сказал, это всего лишь сон. Глюки.
— Мне кажется, я способна отличить явь от галлюцинаций.
— А вы когда-нибудь пробовали ЛСД? Настоящий, хороший ЛСД? Или волшебные грибочки?
— Нет.
— Значит, вы не знаете, что они способны вытворять. Поверьте, после этого зелья перед вами открывается совершенно иной мир. Тот, кто не испытал этого сам, все равно не поймет. Вы попадаете в другую реальность.
— Не понимаю, что это за другая реальность.
— Так выражается агент, который снабжает меня этими снадобьями. Его, кстати, зовут Джером Банни. Настоящий философ, скажу я вам. И дело тут не только в наркотиках. Он иначе воспринимает мир. Так вот, он говорит, люди просто пришли к соглашению о том, что считать реальным, а что — нет. Для простоты и удобства.
— И все же я не совсем понимаю…
— У меня от усталости язык заплетается. Конечно, будь здесь Джером, он объяснил бы лучше.
— Наверное. Но, знаете, я не думала, что вы принимаете наркотики. Совсем недавно я читала ваше интервью в «Пипл». Вы там говорите о своих друзьях-наркоманах. О том, что их судьбы приводят вас в содрогание.
— Я что, и имена называл?
— Да. Например, Роберт Дауни-младший. Вы сказали, что, если б не наркотики, он стал бы великим актером.
— Ну, я же не Роберт. Он-то, бедняга, поджаривал свои мозги каждую ночь. А я свою норму знаю. Несколько таблеток… — Тодд осекся и бросил на Тэмми взгляд, полный досады. — А вообще-то я не понимаю, почему должен оправдываться перед вами.
— Разве я сказала, что вы должны передо мной оправдываться?
— Пристали ко мне с этим дурацким интервью…
— Я просто повторила то, что вы сами сказали.
— Ладно, все это ерунда. Забудем беднягу Роберта. У него своя жизнь, у меня своя. Давайте лучше подумаем, когда это все началось.
— Вы имеете в виду…
— Дураку ясно, нам с вами снится один и тот же сон. Этот проклятый каньон Холодных Сердец не существует. Не может существовать. Он не что иное, как игра воображения. Скажите сами, разве то, что мы видели, может быть реальным?
— Не знаю, — пожала плечами Тэмми. — Но что бы вы ни говорили о снах или о том, что реальность — это лишь выдумка, я видела собственными глазами: каньон этот существует, и дом тоже. Он там, наверху, в горах. И эта женщина — тоже далеко не игра воображения. К сожалению. Она реальна, и сейчас она как раз замышляет свой следующий шаг.
— Вы заявляете об этом так уверенно.
Пока Тэмми говорила, Тодд сокрушенно разглядывал свое отражение в зеркале.
— Потому что у меня нет никаких сомнений на этот счет. Эта женщина никогда вас не отпустит, Тодд. Она найдет способ вас вернуть.
— Поглядите на меня, — попросил Тодд. — Как по-вашему, меня можно узнать?
— По-моему, вы выглядите прекрасно.
— Как бы не так. Страшнее атомной войны. А все эта свинья Берроуз, будь он трижды проклят. — Тодд медленно поднял руки и провел по лицу. — Нет, это все же сон, — вновь завел он прежнюю песню. — Наяву я никогда не бываю таким страшилищем.
— А я бываю, — заверила Тэмми, уставившись на собственное отражение, растерянное и усталое. — Я всегда примерно так и выгляжу. — Ущипнув себя, она удовлетворенно добавила: — Я не сплю. И я самая что ни на есть реальная.
— Да? — слабо откликнулся Тодд.
— Конечно. Я помню, кто я такая. Помню, откуда я, как я сюда попала. Я даже помню, где работает мой муж.
— Муж?
— Да, муж. А почему вы так удивились? Не думали, что у женщины моих габаритов может быть муж? Однако я замужем. Зовут моего благоверного Арни, и он работает в аэропорту Сакраменто. Вы ведь впервые о нем слышите, правда? Я имею в виду своего дражайшего супруга.
— Впервые.
— Значит, он не может вам сниться.
— Не может.
— Правильно. Потому что это моя жизнь. Мои проблемы.
— Какие проблемы?
— Мой муж — это сплошные проблемы. Во-первых, он слишком много пьет, во-вторых, не любит меня, и в-третьих, у него роман с одной девицей из конторы «Федекс».
— Каков мерзавец. Но, полагаю, в постели он творит чудеса?
— Вытворял бы, если б я ему позволила.
— А вы не позволяете?
— В последний раз, когда он попробовал выкинуть очередной фокус, я сломала ему ребро. Он был пьян, как обычно. Но я не сочла это обстоятельство смягчающим.
— Зачем же вы с ним живете?
— Вы и правда хотите это знать?
— Правда.
— Судя по голосу, вы не кривите душой.
— И не думаю. Я сгораю от любопытства.
— Ладно, я скажу вам, но сначала вы должны мне кое-что пообещать.
— Что?
— Сначала пообещайте.
— Черт с вами. Даю слово скаута, я выполню все, что вы захотите. Так почему вы не уходите от мужа?
— Потому что нет ничего хуже одиночества. Особенно для женщины. Года два назад, узнав об очередном романе Арни, я попробовала уйти, но через месяц вернулась. Потому что чуть с ума не сошла от одиночества. Заставила его попросить прощения. Сказать, что он никогда больше не будет мне изменять. Но прекрасно знала: все это ложь. Мужчины — это похотливые павианы, и ничего тут не поделаешь. Такими уж их Господь сотворил.
— А что касается женщин, то они…
— В большинстве своем суки, — с готовностью подхватила Тэмми. — И я не исключение. Но дело в том, что быть суками нас вынуждает эта сучья жизнь.
— И Катю тоже?
— Странно, что вы так давно о ней не вспоминали, — усмехнулась Тэмми. — Хорошо, я кое-что о ней расскажу. Тогда вы поймете, что она — всем сукам сука. Помните человека, которого она швырнула в комнату? — Тодд молча кивнул. — Его звали Зеффер. И это он сделал из нее кинозвезду. Вы сами видели, как она его отблагодарила.
— Уверяю вас, она бывает совсем другой.
— Только не надо рассказывать о том, как она трогательно любит собак.
— Подождите… — перебил Пикетт, отмахиваясь рукой от ее циничного замечания. — Я пытаюсь вам объяснить, а вы меня не слушаете.
— И слушать не желаю про добрую, нежную Катю.
— Но почему?
— Потому что она сука. Сука с ледяным сердцем. Этот проклятый каньон назван в ее честь. Вы разве об это не догадывались? Ладно, как бы то ни было, никто из нас никогда туда не вернется. Или у вас другие намерения?
Тодд не ответил. Он уставился на висевшую над кроватью блеклую фотографию, на которой красовалась огромная надпись на холмах — «Голливуд».
— Интересно, никому не приходило в голову совершить самоубийство, бросившись с одной из этих букв? — задумчиво изрек он.
— Приходило. Именно так покончила с собой одна актриса-неудачница. Ее звали Пэг Эндвистл. Тодд, вы слышали, о чем я спросила?
— О чем?
— Я спросила, каковы ваши намерения? Надеюсь, вы не жаждете вновь встретиться с Катей? Или, стоит мне отвернуться, вы попытаетесь проскользнуть в ее дом?
— А какая вам разница, хочу я с ней встретиться или нет? — ответил Тодд вопросом на вопрос Его уверенность в том, что он видит сон, судя по всему, в последние несколько минут значительно поколебалась. — Ведь мы с вами все равно никогда больше не увидимся.
«Бесспорно, он прав», — вздохнула про себя Тэмми. Сегодня ей единственный раз за всю жизнь выпал случай насладиться обществом Тодда Пикетта. Случай, который никогда больше не повторится. Тэмми прекрасно это понимала, и все же слова, произнесенные вслух, задели ее за живое.
— Я просто беспокоюсь о вас, Тодд. И желаю вам добра, — пробормотала она с запинкой.
— Если это так, подвиньтесь, — заявил он. — И дайте мне возможность завалиться в постель и хорошенько выспаться. Никаких других желаний у меня сейчас нет.
Тэмми молча поднялась с кровати.
— Вы что, не будете ложиться? — удивился он.
— Здесь только одна кровать.
— Вижу, не слепой. Кровать широкая, места обоим хватит. Ложитесь, не дурите. Завтра, на свежую голову, продолжим нашу интересную беседу.
Тодд сбросил ботинки и улегся, устроив жалкие тонкие подушки так, чтобы Тэмми было куда приклонить голову.
— Давайте укладывайтесь побыстрее, — скомандовал он. — Не бойтесь, я не кусаюсь.
— Знаете, вот это мне действительно кажется невероятным.
— Вы о чем — о Кате, о доме, о супруге дьявола или…
— Нет. О том, что мне предстоит спать с вами в одной постели.
— Приставать не буду. Слово скаута.
— В этом я не сомневаюсь…
— Но выспаться нам обоим необходимо.
— Хорошо. Я сейчас лягу. Но все равно это невероятно. Знаете ведь вы были человеком, которого я боготворила. Моим кумиром. Моим идолом.
— Вы сделали особое ударение на слове «были», — обиженно заметил Тодд, открывая один глаз.
— Не надо придираться к словам.
— Я не придираюсь. Но я понятливый, — усмехнулся Тодд. — Со мной случилось нечто подобное, когда я встретил Пола Ньюмена так сказать, во плоти. Я всегда считал его крутейшим из крутых. Эти голубые глаза, холодные, как лед, и легкость, с которой он… — Тодд говорил все тише, явно засыпая. — И я думал… когда стану знаменитым…
Голос его прервался.
— Тодд? — окликнула Тэмми.
Пикетт чуть приоткрыл глаза и взглянул на нее сквозь ресницы.
— О чем это я?
— Ни о чем, — пробормотала Тэмми, присаживаясь на краешек постели. — Спите.
— Нет, я только что нес какую-то чушь. О чем? — настаивал он.
— Вы рассказывали о том, что хотели походить на Пола Ньюмена.
— Да-да, Я часами кривлялся перед зеркалом, стараясь его скопировать. Понимаете, он делал все без всякого напряжения. Трудно было поверить, что он играет. Это выглядело так… естественно.
Пока он говорил, Тэмми сняла туфли (ноги у нее ныли от усталости, к тому же оказалось, что они грязные, но у Тэмми не было сил отправиться в душ) и осторожно улеглась рядом с Тоддом. Он, похоже, не обратил на это ни малейшего внимания и продолжал свой рассказ. Однако с каждой секундой язык его заплетался все сильнее, и слова становились все более бессвязными.
— А потом я встретил его… и он был… такой маленький… такой обыкновенный…
Дойдя наконец до развязки, Пикетт тихонько захрапел.
Тэмми, приподнявшись на локте, не сводила с него глаз. Несколько дней назад она и мечтать не смела, что окажется в одной постели с Тоддом Пикеттом. При одной мысли об этом сердце ее наверняка выскочило бы из груди. И все же она здесь, лежит с ним бок о бок — и ничего, ровным счетом ничего не ощущает, лишь легкое раздражение по поводу того, что он развалился слишком вольготно, предоставив ей тесниться на краешке кровати. Впрочем, выбора у нее не оставалось. Если ей не нравится делить ложе с Мистером Покорителем Сердец, она может устроиться на полу.
Тэмми опустила тяжелые веки.
Она так устала, что через мгновение уже спала. И не видела никаких снов.
Глава 3
Пока два столь несхожих друг с другом искателя приключений спали в полумраке номера 131 отеля «Уилшир Плаза» и сон их был слишком крепок, слишком глубок и слишком подобен смерти, чтобы назвать его сладким, город ангелов пробудился и принялся за свои ежедневные дела. В этом городе делали деньги. В этом городе снимали фильмы. В обшарпанных мотелях стряпали тоскливое порно, в Калвер-Сити и Бербанке лепили занудные зрелища, бюджет которых мог бы вывести из кризиса небольшую страну; что касается малобюджетных картин о жизни проституток, сутенеров и безработных киношников — их выпекали везде и всюду, где находились свободный павильон и несколько готовых на все актеров. Некоторым из этих фильмов предстояло стяжать славу; даже для порнухи существовал теперь свой фестиваль, и победительница в номинации «Лучшая сосалка» имела возможность подняться на сцену и, краснея и смущаясь, в трогательных выражениях поблагодарить своего агента, мамочку и Господа Бога.
Однако в этом городе разыгрывались отнюдь не только кинодрамы, приправленные изрядной долей секса или же псевдонаучной фантастики. Здесь работала величайшая в мире фабрика грез, поэтому каждый день автобусы и самолеты доставляли сюда новые партии юных мечтательниц и мечтателей, решивших попытать счастья. И каждый день повзрослевшие мечтатели, прослонявшиеся на задворках фабрики грез месяцы, а иногда и годы, с горечью понимали, что прихотливую славу они привлекают не больше, чем завзятого гурмана — суши недельной давности. Им не суждено быть обласканными этой разборчивой дамой, не суждено стать такими, как Мерил Стрип, Тодд Пикетт или Джим Кэрри. Впрочем, не исключено, что слава смилуется и изольет на них свою благосклонность, но подобное произойдет лишь в следующей жизни, а может, и несколько жизней спустя. Однако это обстоятельство служило пасынкам славы слабым утешением, и они не слишком горели желанием уехать домой и забыть об актерской карьере. Куда лучше было купить пистолет (именно так поступил этим утром некто Райан Тайлер, в действительности Норман Майлс), вернуться в свою однокомнатную квартирку и вышибить себе мозги. Помянутому самоубийце посчастливилось сыграть эпизодическую роль (и даже произнести несколько слов) в одном из фильмов сериала «Смертельное оружие»; Норман не замедлил сообщить всем жителям городка Стокгольм в штате Огайо, откуда он пожаловал в Голливуд, что начало великой карьере положено. Увы, при монтаже его эпизод вырезали, и по каким-то неведомым причинам пронзительный взгляд режиссера уже более не останавливался на незадачливом искателе счастья. В течение шести лет, миновавших после съемки незабвенного эпизода, Райану Тайлеру так и не удалось вновь попасть в волшебные лучи прожекторов. Пуля оказалась милосерднее упорно молчавшего телефона. Однако смерть несостоявшейся кинозвезды не стала громкой новостью.
Самоубийство, совершенное неким Родом Макклаудом, наделало куда больше шума, но лишь благодаря тому, что бедолага бросился с моста и вследствие этого происшествия возникла огромная автомобильная пробка. Покойный Макклауд некогда сподобился получить «Оскара»; четырнадцать лет назад он вместе с четырьмя другими продюсерами был удостоен вожделенной статуэтки. Так как награждаемых оказалось слишком много, Макклауд не успел прорваться к микрофону и вознести хвалу своей мамочке и Господу Богу; прежде чем его более шустрый коллега закончил рассыпаться в благодарностях, оркестр грянул бодрый мотивчик, служивший сигналом к уходу со сцены.
Около полудня стало известно еще об одном самоубийце. На этот раз счеты с жизнью свел человек, который в отличие от шестидесятилетнего Макклауда находился в самом начале жизненного пути. Два года назад Джастин Тау был назван самым преуспевающим продюсером в номинации до двадцати пяти лет (ему в ту пору исполнилось двадцать два); величайший из голливудских воротил, почти что божество, взял его под свое крыло и объявил достойным преемником. Этим утром Джастин Тау повесился в гараже своего брата. Во избежание кривотолков он оставил предсмертное письмо, выдержанное в четком и ясном стиле, которому его учил бывший босс. Там он сообщал, что не в силах преодолеть губительное пристрастие к героину, из-за которого он ощущает себя неполноценным человеком. Далее он раскаивался в собственных жестоких словах и бессердечных поступках. Он причинил немало обид людям, которых любил, признавал Тау, но виной всему были наркотики — именно они разрушили его жизнь, с которой он ныне расставался без всяких сожалений. На самоубийце были костюм стоимостью десять тысяч долларов, сшитый на заказ в Милане, и безумно дорогие итальянские ботинки. Решив умереть не так, как жил, то есть достойно и аккуратно, он не забыл надеть подгузник для взрослых.
Новость о самоубийстве Джастина распространилась с быстротой молнии, и несколько преуспевающих кинодеятелей в тот день остались дома, вспоминая о наркотическом кайфе, которому они предавались в обществе покойного, и размышляя, не пришло ли им время обратиться в клинику анонимного лечения наркомании. Но вскоре телефонные звонки вновь призвали их к жизни, и заботы суетного дня заглушили печальные мысли. Пара щепоток кокаина помогла им окончательно позабыть беднягу Джастина и приняться за дела. У них будет время погоревать о нем позднее, на похоронах.
Кстати, говоря о похоронах: в этот день урна с прахом некоей Дженнифер Скарцеллы, уроженки Чикаго, была погружена в самолет, направлявшийся в вышеупомянутый город. Девица скончалась девять месяцев назад, но тело ее лишь недавно обнаружили, опознали, кремировали и теперь отсылали на родину, где ей предстояло обрести последнее пристанище. Дженнифер уехала из дома семь лет назад, не потрудившись сообщить родителям о своих планах. Впрочем, о честолюбивых намерениях своей дочери отец и мать могли догадаться без труда — с малых лет девочка грезила карьерой кинозвезды. В ходе разбирательства выяснилось, что Дженнифер застрелил любовник, рассерженный ее отказом принять участие в фильме категории X. Теперь парень находился под следствием, а девушка возвращалась домой — не изменив своим заветным мечтам, но поплатившись за них жизнью.
День продолжался, и тени медленно удлинялись, по мере того как солнце, достигнув высшей точки, начало путь к закату.
Вскоре после четырех на киностудии «Уорнер Бразерз» произошло неприятное происшествие: во время съемок вспыхнули декорации, и вскоре весь павильон сгорел до основания, а два близлежащих павильона получили серьезные повреждения. Обошлось без человеческих жертв, однако в совете директоров студии царило уныние. Никто не сомневался, что страховка покроет все расходы по восстановлению павильонов, но сгорели декорации картины «Обратная сторона справедливости», которую планировали непременно выпустить к Рождеству. Учитывая, что, согласно жесткому расписанию, съемки следовало закончить через месяц, гибель павильона существенно усложняла ситуацию. В свое время немало «творческих споров» вызвал сценарий картины, в написании которого участвовали аж четырнадцать тружеников пера. Обращение в Гильдию сценаристов за разрешением конфликта, возможно, несколько сократило бы количество претендентов на гонорар, однако ничто не могло уменьшить убытки, неминуемые в том случае, если фильм не поспеет к намеченной дате — а все шло именно к тому. Оба исполнительных продюсера уже получили телефонные выговоры от своих боссов в Нью-Йорке; им вменялись в вину затянувшиеся сценарные дебаты, замедлившие производство картины, которая, будь продюсеры посноровистее, ныне была бы уже благополучно закончена. А теперь от того павильона, где в течение двух ближайших дней предстояло отснять главные сцены, осталась лишь груда углей. В самом ближайшем будущем маячил призрак финансовой катастрофы, и некоторые деятели понимали, что вынуждены будут добровольно подать заявление об уходе — в противном случае им предстояла не слишком приятная процедура расследования, в ходе которой всплыли бы многие невыгодные для них обстоятельства. Прежде всего, им придется ответить на вопрос: почему так долго нельзя было прийти к согласию по поводу девяноста страниц сценария об отважном герое в пятнистой униформе, вступившем в сражение с некими фантастическими злодеями? Неужели за четыре с половиной миллиона долларов нельзя было найти подходящего писаку? Замечания типа «мы же снимаем настоящий фильм, а не какой-нибудь долбаный „Гражданин Кейн“» в тот день были в большом ходу; особенно часто об этом твердили люди, которые видеть не видели пресловутого «Кейна».
К пяти, когда сплошная полоса машин потянулась за город, количество неприятных происшествий увеличилось, однако среди них не было ни одного значительного. Все шло своим чередом. Сценарии спешно дописывались, чтобы продюсеры успели прочитать их за уик-энд; писатели надеялись, что их творения инициируют наконец чей-то творческий порыв; актеры планировали свидания и вечеринки, а секретари печатали уведомления об увольнении.
И все это время Тодд и женщина, некогда творившая из него кумира, спали бок о бок в полумраке номера 131.
Глава 4
Тэмми проснулась первой. Она стряхнула с себя остатки сна, в котором ей привиделась комната — точно такая же, как та, где она лежала, с одним лишь исключением: по каким-то непонятным причинам вся мебель, даже кровать, была сдвинута в дальний угол, и Тэмми пришлось устроиться на матрасе, брошенном прямо на пол. Так что, когда она открыла глаза, почти ничего не изменилось. Она по-прежнему находилась в самом заурядном номере самого заурядного отеля, и лишь одно обстоятельство можно было счесть чрезвычайным: рядом с ней мирно посапывал Тодд Пикетт. Во сне он разметался, заняв три четверти кровати, и зарылся головой в подушку. Но, судя по выражению лица — этого бедного, так пострадавшего от недавней операции лица, — кошмары его не мучили.
Были времена, когда Тэмми отдала бы жизнь, лишь бы ей представился случай склониться над спящим Тоддом и разбудить его поцелуем. Но потом она разуверилась в волшебных сказках. К ней чудесные истории неизменно поворачивались своей мрачной стороной, так что у нее пропала всякая охота принимать в них участие, и она уже не мечтала о возможности поцеловать принца. Уж пусть лучше эти принцы просыпаются от собственного звучного храпа.
Тэмми взглянула на дешевые электронные часы, стоявшие на столике у кровати. Они показывали пять часов двадцать одну минуту. Неужели день почти прошел? И они проспали почти одиннадцать часов? И Тодд до сих пор еще не проснулся?
Впрочем, в последнем обстоятельстве не было ничего удивительного. За годы, проведенные вместе с Арни, Тэмми убедилась, что мужчины обожают поспать. Что до ее супруга, то для него сон являлся наиглавнейшим удовольствием. Он предпочитал его еде, выпивке и, уж конечно, сексу.
Оставив Пикетта предаваться излюбленному мужскому занятию, Тэмми отправилась в крошечную ванную и включила свет. «Господи, какое жуткое зрелище», — вздохнула она, взглянув на себя в зеркало. И как только Тодд согласился дать такому страшилищу местечко возле себя!
Тэмми принялась энергично приводить себя в порядок. Первым делом она вычистила зубы, затем сделала воду погорячее — она любила принимать очень горячий душ, даже если чувствовала себя совершенно чистой — и вошла под обжигающие струи. Вот это было здорово! Мыло распространяло противный цветочный запах, и дешевый шампунь совершенно не подходил для ее типа волос, но Тэмми все равно ощущала себя счастливой. Впервые за последние несколько дней она отмылась дочиста, смыла всю налипшую гадость — грязь, темноту, призраков, монстров. К тому времени, когда она, насладившись душем сполна, отдернула пластиковую занавеску, ванную застилал такой густой пар, что Тэмми почти ничего не видела. Однако ей удалось различить, что в дверях стоит Тодд и смотрит на нее. Схватив полотенце, она без особого успеха попыталась прикрыть свое крупное обнаженное тело.
— Доброе утро, — изрек Тодд.
— Добрый день, — откликнулась Тэмми.
— Разве сейчас день?
— Скорее даже вечер. Почти половина шестого. Там, у кровати, есть часы. Идите взгляните сами. И закройте, пожалуйста, за собой дверь.
— Хорошо, но сначала мне надо отлить. Уж вы извините. Но я не могу терпеть.
— Подождите секунду, я сейчас выйду.
— Зачем спешить? Просто отвернитесь, — невозмутимо посоветовал он, расстегивая брюки.
Тэмми поспешно задернула занавеску и принялась вытираться, во второй раз за последние двенадцать часов слушая, как Тодд с шумом опорожняет мочевой пузырь. Казалось, он будет мочиться бесконечно. Когда он закончил, Тэмми уже успела вытереться.
— Все, порядок, — с явным облегчением сообщил он. — Интересно, в этой дыре подают еду в номера?
— Подают.
— Вы хотите перекусить?
«Сейчас не время строить из себя небесное создание», — решила Тэмми.
— Умираю с голоду, — призналась она.
— Что вам заказать?
— Просто что-нибудь поесть. Не надо никаких изысков.
— Надеюсь, если я закажу еду, это не навлечет на нас новых опасностей.
Тэмми подождала, пока раздастся щелчок захлопнувшейся двери, и принялась вытирать самые укромные уголки своего тела. До нее доносился голос Тодда, заказывавшего еду по телефону. Можно было подумать, что в комнате работает телевизор, по которому идет фильм с участием Тодда Пикетта.
Тэмми подошла к запотевшему зеркалу, протерла его ладонью и принялась мрачно изучать собственное отражение. Конечно, теперь ее лицо сияло чистотой, но это было единственной переменой к лучшему. Женщина слегка приоткрыла дверь.
— Мне нужна чистая одежда.
Тодд сидел на постели. Он уже положил телефонную трубкy, включил телевизор и смотрел какое-то ток-шоу.
— Так идите сюда и оденьтесь, — сказал он, не отрывая глаз от экрана. — Я не смотрю.
Ей ничего не оставалось, как последовать его совету; отбросив влажное полотенце, она начала рыться в скудном содержимом своего чемодана, надеясь отыскать что-нибудь приемлемое.
— Я заказал сэндвичи, — сообщил Тодд. — Ничего лучше у них все равно нет. И кофе.
Натянув белье, Тэмми взглянула на экран телевизора. Как раз в этот момент женщина в ярко-красной блузке, которая была ей мала размера на два, громогласно жаловалась ведущему на свою дочь. Паршивке едва исполнилось двенадцать, а она «каждый вечер смывается из дому, размалеванная и разряженная, словно дешевая шлюха».
— Обожаю подобное дерьмо, — довольно усмехнулся Тодд.
— Люди любят делиться своими проблемами, — пожала плечами Тэмми.
— И уж конечно, они писаются от счастья, что попали на экран. Пятнадцать минут на них глазеют миллионы.
— Вы тоже любите, когда на вас глазеют миллионы, разве нет?
— В моем распоряжении больше, чем пятнадцать минут.
— Я не хотела вас обидеть. Мне правда интересно, нравится ли вам быть в центре внимания.
— Конечно нравится. Покажите мне человека, который бы это не любил. Когда официант в ресторане впервые узнает тебя или кто-то за соседним столиком посылает тебе бутылку шампанского, чувствуешь себя на седьмом небе… Словно во всем мире ты — самая важная персона…
Тодд осекся. Теперь на экране блистала дочь, детская мордашка которой и в самом деле была отмечена явной печатью порока. Она сообщила, что одевалась и будет одеваться так, как ей хочется. И в конце концов, у кого она научилась наряжаться и краситься, как дешевая шлюха? С этими словами она простерла указующий перст в сторону своей мамаши. Та попыталась принять вид оскорбленной добродетели, однако ее прическа, макияж и наряд обрекли эти попытки на поражение. Тодд расхохотался и вернулся к прерванному разговору.
— Сначала ты готов кричать всем и каждому: «Взгляните на меня, я звезда». Но это быстро приедается. И вскоре только и мечтаешь о том, чтобы тебя не замечали и оставили в покое.
— В самом деле?
— В самом деле. Вот если бы известность, словно телевизор, можно было включать и выключать, когда тебе этого хочется. О черт, глядите, что вытворяют эти идиотки! Вот это класс!
Юная особа с наружностью шлюхи вскочила со своего стула и набросилась на мамашу с кулаками. К счастью, охранник был начеку — он подбежал к девчонке и схватил ее. Однако же она так разъярилась, что успела опрокинуть свою родительницу вместе со стулом; мужчина, сдерживавший маленькую фурию, тоже не удержался на ногах, и в результате все трое образовали на полу студии настоящую кучу малу. Тодд продолжал разглагольствовать, взирая на потасовку с нескрываемым удовольствием.
— Бывают дни, когда ты собой вполне доволен, и в такие дни ты вовсе не прочь, чтобы тебя узнавали. Тебе хочется, чтобы все вокруг твердили: «Я так люблю ваши фильмы, я смотрю их все по многу раз». А бывает, тебе хочется побыть самим собой, а все эти любопытные взгляды, будь они неладны, лишают тебя всякой возможности расслабиться. Превращают твою жизнь в дешевое представление. — Тодд указал на экран телевизора — Посмотрите только на этих дурех. Интересно, что они будут говорить своим знакомым, которые увидят этот паршивый балаган?
Несколько секунд Тодд размышлял над этим животрепещущим вопросом, а потом объявил:
— Я-то точно знаю, что они скажут. Они будут с гордостью спрашивать всех и каждого: «А вы видели меня по телеку?» Только это им и важно. Никому и в голову не приходит спросить: «Видели, как я была хороша или как я блистала умом». Их рожи показывали по телевизору — и это главное.
Некоторое время он наблюдал за выходками разошедшихся скандалисток, покачивая головой. Потом обернулся к Тэмми и произнес:
— Я все чаще думаю: может, мне пора покончить с кино? Или кино пора покончить со мной. Может, мне настало время купить ранчо в Монтане и заняться разведением лошадей?
— Правда? — Тэмми наконец оделась и опустилась на неубранную постель рядом с Тоддом: — Вы хотите уйти на покой?
Он рассмеялся.
— А что в этом смешного?
— Скажете тоже, на покой. В тридцать четыре года.
— Я думала, вам тридцать два. В вашей биографии говорится…
— Я скинул себе два года.
— Вот как…
— Но все равно для ухода на покой, как вы выразились, я слишком молод. Тридцать четыре года — еще не старость.
— Это просто щенячий возраст, — торопливо кивнула женщина.
— Просто иногда мне хочется послать весь этот цирк ко всем чертям, — вздохнул Тодд и выключил телевизор. В комнате неожиданно воцарилась тишина.
Через несколько долгих мгновений Тэмми произнесла:
— Так мы с вами будем обсуждать вчерашнее или нет?
Тодд уставился в погасший экран телевизора. Выражения его лица Тэмми не видела, но не сомневалась: сейчас взгляд так же пуст, как и экран.
— Я говорю о каньоне, Тодд, — вновь заговорила она. — Разве нам не надо обсудить то, что произошло в каньоне?
— Да, — проронил он. — Думаю, мы должны это обсудить.
— Вчера вы утверждали, что все происшедшее кажется вам сном.
— Вчера я валился с ног от усталости.
— А сегодня?
— А сегодня, на свежую голову, я понимаю, что каньон и все, что там было, — это реальность. Вчера я нес ерунду.
Он по-прежнему сидел, отвернувшись от Тэмми, словно не хотел, чтобы она видела его смущение; похоже, он чего-то стыдился.
— Вы видели больше, чем я, — продолжала Тэмми. — И, полагаю, вы лучше понимаете, что там творится. Вы ведь наверняка говорили с…
— Да. Я говорил с Катей.
— И что она вам сказала?
— Она сказала, что эту комнату в подвале ей подарили.
— Ей подарил ее Зеффер. Это я знаю.
— Так зачем вы пристаете с вопросами? Судя по всему, вы знаете не меньше моего.
— А Максин?
— Что Максин?
— Ведь это она выбирала для вас дом…
— Да. Она показывала мне фотографии.
— Может, ей тоже что-то известно?
— Максин? — Тодд встал, подошел к столу, взял пачку сигарет, закурил и жадно затянулся. — Максин запихнула меня в этот проклятый дом, а потом заявила, что больше не желает возиться со мной и с моими делами, — процедил он.
В дверь постучали.
— Примите заказ, — раздался голос.
Тэмми распахнула дверь, и в комнату проковылял пожилой коридорный с подносом. Он взглянул на них так гордо, словно раздобыть сэндвичи и кофе ему стоило неимоверных трудов.
— Я просил побольше майонеза, — заметил Тодд.
— Он здесь, сэр, — ответил коридорный и указал на маленький молочник.
— Прекрасно, спасибо, — кивнула головой Тэмми.
Тодд сунул руку в карман джинсов и извлек несколько смятых банкнот. Выбрав двадцатидолларовую, Пикетт, к немалой радости престарелого коридорного, вручил ему купюру.
— Очень вам признателен, — пробормотал тот и исчез в дверях с неожиданным проворством, как видно опасаясь, что этот странный тип в грязных джинсах раскается в своей щедрости.
Тодд и Тэмми набросились на еду.
— Знаете что? — буркнул Тодд с набитым ртом.
— Что?
— Я думаю, мне стоит увидеться с Максин. Поговорить с ней с глазу на глаз. Выведать все, что она знает. Вдруг все то, что мы видели, было подстроено…
— Так позвоните ей прямо сейчас!
— По телефону она не скажет правды.
— Вам лучше знать. Значит, уже были случаи, когда она вводила вас в заблуждение?
— Многократно.
— А где она живет?
— Вообще-то у нее три дома. В Эспене, в Хэмпстоне и в Малибу.
— Ах, она бедняжка, — насмешливо протянула Тэмми, вгрызаясь в кусочек жесткого, как резина, бекона. — Видно, стеснена в средствах. Всего только три дома. Неужели ей хватает?
— Давайте ешьте, а потом мы отправимся к ней.
— Вдвоем?
— Вдвоем. Если нас будет двое, она не сможет рассмеяться мне в лицо и заявить, что у меня крыша поехала. Ведь вы видели все то же самое, что и я.
— И кое-что такое, чего вы не видели.
— Так или иначе, мы заставим ее ответить на наши вопросы.
— А вы правда хотите, чтобы я поехала с вами?
— Я же сказал, так будет лучше, — кивнул Тодд. — Допивайте кофе и поедем.
Глава 5
Катя не стала даром тратить время, оплакивая уход Тодда. Что проку предаваться печали? За долгие годы она пролила немало слез из-за мужчин, которые ее предали. Таким образом она имела возможность убедиться на опыте, что слезами горю не поможешь.
К тому же, вполне возможно, Тодд еще не потерян для нее навсегда; он лишь уехал на несколько часов, вот и все. И вскоре он вернется, робкий, несчастный и виноватый, и будет на коленях умолять ее о прощении. В конце концов, разве она не подарила ему поцелуй? Разве она не занималась с ним любовью в Стране дьявола? Воспоминания об этом не отпустят его никогда.
Разумеется, Тодд попытается забыть ее. Но со сколькими бы женщинами он ни переспал — с сотней или с тысячей, — это не поможет. Рано или поздно он униженно приползет к ней, надеясь получить то, что способна дать только она, Катя Люпи. И как бы ни пыталась эта толстая, неуклюжая шлюха удержать Тодда, все ее усилия будут напрасны. Мужчины, подобные ему, не имеют ничего общего с жирными бабищами. Они воспринимают мир совсем иначе. А таких, как эта толстуха, они обычно в упор не видят. Так что у этой коровы нет никаких шансов. Тодд привык услаждать свой взор красотой, и присутствие такого страшилища непременно начнет его раздражать. После нескольких часов, проведенных в блистательном обществе уродливой толстухи, Тодд сочтет за благо смыться.
Лишь одно обстоятельство тревожило Катю: каньон так искусно спрятан от посторонних глаз, что Тодд не сумеет проникнуть сюда без ее помощи.
Этот город и раньше — еще в те годы, когда Катя жила здесь, — мог любого сбить с толку и обречь на бессмысленные плутания. А сейчас совладать с городом намного труднее — особенно человеку, который, подобно бедняге Тодду, пребывает в расстроенных чувствах. О, она прекрасно понимала, как горько тому, кто совсем недавно был окружен всеобщим обожанием, неожиданно обнаружить, что вчерашние поклонники сходят с ума по новым кумирам. Мир переворачивается с ног на голову, все теряет смысл. Ты начинаешь судорожно озираться в поисках опоры, чего-то прочного и надежного, не способного на предательство. Но в подобном отчаянном настроении так просто совершить ошибку, выбрать не тот путь, довериться не тому человеку. И теперь нелепая случайность могла отнять у нее Тодда.
Чем больше Катя размышляла над уделом несчастного Пикетта тем отчетливее понимала: ей необходимо самой отправиться к нему на помощь.
Мысль о том, чтобы покинуть каньон, наполнила ее смешанным чувством страха и радостного ожидания.
Она вновь увидит мир! Огромный безбрежный мир!
Три четвери века миновало с тех пор, как она безвылазно поселилась здесь, в этом ущелье. Конечно, она отнюдь не томилась в неведении и благодаря рассказам людей, которые являлись сюда после своей кончины, представляла, какие изменения произошли за это время за пределами каньона. Тем не менее, грядущая встреча с миром, куда она собиралась отправиться на поиски сбежавшего возлюбленного, пугала ее.
Однако выбора у Кати не было. Если ей не удастся вернуть Тодда, все ее надежды пойдут прахом. Поэтому, несмотря на все свои опасения, она должна поступить так, как решила. Возможно, на обратном пути, когда они вновь будут вместе, Катя найдет в себе силы посетить места, которые любила в юности, и своими глазами увидеть, как время изменило их. А может, подобная экскурсия не пойдет ей на пользу. Она и так расстраивается всякий раз, когда, выглянув из окна, видит башни из стекла и металла на месте прежних апельсиновых рощ, бедных селений и пыльных дорог. И конечно, если она увидит, что некогда любимые заветные утолки подверглись осквернению, это обернется для нее настоящим ударом. Хотя Катя и гордилась собственным бесстрашием, на самом деле прожитые годы сделали ее душу более уязвимой.
Одно бесспорно: предстоящий выход в мир станет испытанием ее могущества, а она, Катя Люпи, не привыкла уклоняться от испытаний.
Оказавшись за пределами своего каньона, где магическая власть дарует ей превосходство, она вступит в опасную игру. Катя не знала наверняка, однако предполагала: если ей придется долгое время пребывать вне каньона Холодных Сердец, вдали от дома и всего того, что в нем скрывается, ее истинный возраст может вступить в свои права. Ведь, хотя внешне она сохраняет свежесть и блеск юности, возраст ее близится к Мафусаилову. Удастся ли ей вернуться в свой каньон прежде, чем привлекательная оболочка даст трещину и старая карга, до поры скрываемая чарами Страны дьявола, предстанет на всеобщее обозрение?
Мысль об этом приводила Катю в ужас. Но если она найдет Тодда, то, как говорится, игра стоит свеч. Если все закончится благополучно, они вернутся в каньон и для них начнется новый Золотой век. Не имеющий ничего общего с прежним Золотым веком, изобилующим дурацкими губительными излишествами. Теперь чувства их станут глубже, и Страна дьявола будет уже не перекрестком, где бьющая ключом юность встречается с потрепанными призраками, а тайной, окруженной благоговением.
Несмотря на то, что Катя с особой гордостью показывала Тодду совершаемые в каньоне оргии и побуждала его принять в них участие, беззаботное жизнелюбие, присущее двадцатилетним, давно покинуло ее. Пикетт, конечно, с готовностью исполнял роль сластолюбца, однако Катя не сомневалась: подобные зрелища лишь утомляют его своим безвкусием. Теперь они будут вести себя именно так, как полагается обладателям истинного чуда, — они будут обращаться со своим достоянием бережно и уважительно. Вместе, рука об руку, они изведают мир, созданный Лилит. Кате никогда не хватало смелости исследовать неведомую страну с тщанием, которого та была достойна. Но теперь они познают все дороги Страны дьявола, все ее священные рощи. Конечно, долгие годы Катя видела здесь много такого, что распаляло ее женское естество (например, женщин, в экстазе отдающихся кентаврам); доведись ей увидеть нечто подобное вновь, она не стала бы отворачиваться с презрительной гримасой на лице. Однако этот мир способен был порождать и другие видения — возвышающие дух, а не разжигающие похоть; эти-то видения она и жаждала разделить с Тоддом.
В этом мире было достаточно прекрасного и изумительного; здесь десятилетия пролетали незаметно. Хотя солнце над Страной дьявола всегда находилось в одной и той же точке, существовало немало очевидных свидетельств тому, что земля здесь по-прежнему повиновалась некоему древнему ритму.
Например, среди болот имелось искусственное озеро шириной примерно в полмили; судя по всему, в течение многих лет там водились угри редкого вида — серебристо-голубые, с огромными золотистыми глазами. Каждый из них был длиной не более мизинца, но их было так много, что, когда они начинали метать икру, вода в озере буквально выходила из берегов. В те дни, когда из икринок появлялись мальки, Чаша Бытия, как Катя называла это озеро, превращалась в настоящий пиршественный стол для всякого рода птиц, которые расхаживали по блестящим рыбьим спинам и наедались так, что едва могли взлететь, после чего усаживались на ветви ближайших деревьев, переваривая обильную трапезу. На следующий день (если в Стране дьявола вообще существовали дни) Чаша Бытия пустовала, и дохлые мальки, не успевшие ее покинуть, становились добычей диких собак и ворон.
Катя хотела, чтобы Тодд увидел это впечатляющее зрелище собственными глазами; хотела вместе с ним войти в шевелящуюся массу мальков и всей кожей ощутить их скользкие прикосновения.
А потом они могли бы отправиться туда, где жило некое чудесное создание, изрекавшее загадки и пророчества. Дважды это существо вовлекало Катю в разговор, смысл которого так и остался для нее темным, ибо у нее не хватало знаний для толкования странной поэзии его слов. Диковинный пророк обладал телом огромной птицы и человеческой головой. Вокруг дерева, на ветвях которого он восседал, во множестве лежали сверкающие драгоценности, принесенные ему в дар. Год назад Катя явилась сюда и возложила к подножию дерева украшения, в которых снималась в «Нефертити».
— Твой подарок — настоящие драгоценности? — осведомилось таинственное создание, чье имя, кстати, было Иакаксис.
— Нет, — призналась Катя. — Я — актриса. И все эти безделушки — фальшивка. Они были сделаны для фильма.
— Тогда преврати их в настоящие, — приказал Иакаксис, приоткрыв клюв и показав кончик длинного серого языка. — Сыграй сцену, в которой ты носила эти украшения.
— Это немая сцена, — сказала Катя.
— Это хорошо, — заявил Иакаксис. — Ибо к старости я стал плохо слышать.
Катя сбросила с себя почти всю одежду и нацепила драгоценности. А потом она сыграла сцену, в которой Нефертити обнаруживает, что ее возлюбленный убит по приказу завистливой царицы, и, охваченная отчаянием, кончает жизнь самоубийством.
Человек-птица заливался слезами, наблюдая за ее игрой.
— Я рада, что сумела тебя тронуть, — сказала Катя, закончив сцену.
— Я принимаю твой дар, — изрекло странное создание. — И я дам тебе ответ.
— Но ты еще не слышал моего вопроса.
Иакаксис вновь щелкнул клювом и по-птичьи нахохлился.
— Твой вопрос мне известен. Ты хочешь знать, будет ли в твоей жизни любовь, за которую можно умереть. Я прав?
— Да, — кивнула головой Катя.
Возможно, она и спросила бы о чем-то другом, однако пророк терпеть не мог, когда его поправляли.
— Существуют два множества, — сообщил он. — Одно внутри тебя. Другое вне. Если любовь его сильна, он даст имя одному из этих легионов, и тогда ты вкусишь блаженство с другим.
Разумеется, Кате отчаянно хотелось проникнуть в смысл этого загадочного изречения, однако аудиенция была закончена — Иакаксис дал ей это понять, подняв свои черные крылья, украшенные локонами человеческих волос, каждый из которых был перевязан выцветшей лентой. Размах крыльев диковинного существа составлял не менее двадцати футов, и тут нашлось место тысячам локонов. Иакаксис не произнес более ни слова; его печальное лицо исчезло за крыльями, тени ветвей сгустились, и он словно растворился в них.
Возможно, Катя наберется смелости и они вместе с Тоддом посетят пророка и зададут ему еще один вопрос. На этот раз спрашивать будет Тодд. А потом, после того как они услышат ответ Иакаксиса и увидят множество других чудес Страны дьявола, Катя отведет Тодда на корабль, на котором ей уже доводилось бывать. Судя по изысканности и красоте отделки, корабль этот предназначался для короля.
Он напоролся на рифы неподалеку от берега, и долгие годы лежал там среди волн, одинокий, брошенный всеми. По непонятным причинам грабители не тревожили это величественное судно — возможно, они боялись мести короля. Так что корабль пребывал в целости и сохранности, за исключением пробоины, которую он получил, налетев днищем на подводные скалы, да того неизбежного вреда, что причинили ему дождь и ветер. Внутреннее же убранство корабля по-прежнему поражало роскошью. На шикарных резных кроватях красовались меховые покрывала, вино в бутылях сохраняло свой восхитительный вкус, дрова в камине ждали, когда их коснется огонь. Катя часто воображала, как придет на корабль с возлюбленным и займется с ним любовью на одном из мягких и пушистых меховых покрывал. Они будут укачивать друг друга в объятиях, и, если им повезет, поднимется ветер. Он засвистит среди снастей, наполнит алые паруса, и любовникам покажется, будто они совершают кругосветное путешествие.
Но, конечно же, было бы слишком наивно, восхищаясь красотами Страны дьявола, забыть, что она таит в себе много пугающего и ужасного. В лесу водятся жуткие звери, меж скал скрываются коварные ущелья и глухие черные озера — создания угрюмого, злобного воображения. Здесь чудовища совокупляются с женщинами, а порою похоть их услаждают мужчины и даже дети. Однако, не раз становясь свидетельницей подобных оргии, Катя не могла отрицать, что они возбуждают чувственность. Некоторые из них были не лишены мрачной торжественности, другие являли собой буйство необузданной жестокости, где тот, кто господствовал над ситуацией, мог потешить самые темные стороны своей души.
Катя понимала, что ей довелось увидеть лишь малую часть здешних диковин и ее ожидает множество открытий. Они с Тоддом смогут путешествовать по собственной стране чудес всякий раз, когда у них возникнет такое желание. Им предстоит исследовать этот таинственный мир дюйм за дюймом. Но если они устанут и захотят отдохнуть — достаточно только выйти за дверь и плотно закрыть ее за собой. После этого они, подобно всякой другой влюбленной парочке, могут отправиться в постель и мирно уснуть, нежно прижавшись друг к другу.
Но прежде всего Катя должна была разыскать Тодда, а для этою ей требовался шофер и помощник. На эту должность идеально подходил один-единственный человек — Джерри Брамс. Поэтому она и послала ему зовущий сон. В преданности Джерри можно было не сомневаться; Катя знала, он явится без промедления. Надо лишь немного подождать, и он будет здесь, готовый выполнить любой ее приказ. А сейчас он наверняка уже в пути.
Оделась Катя быстро. Гардероб буквально ломился от нарядов, созданных знаменитейшими дизайнерами Голливуда, однако для предстоящей вылазки все они были слишком экстравагантны. Поэтому она остановила свой выбор на традиционном черном платье безукоризненного фасона. Прическу она сделала самую простую и ограничилась минимумом косметики.
Теперь она была готова отправиться в путь, но от Джерри по-прежнему не было ни слуху ни духу. Подумав, что тот неправильно ее понял и счел, что она будет ждать его в большом доме, Катя решила прогуляться в рассеянном свете сгущавшихся сумерек и посмотреть, не появился ли Брамс. Если его до сих пор нет, она подождет его у главных ворот — так они не разминутся.
Этот путь она проделывала бессчетное множество раз; несмотря на то что садовая тропинка изобиловала поворотами, Катя могла бы пройти по ней с закрытыми глазами.
Ночь выдалась далеко не такая ясная, как та, когда они гуляли здесь с Тоддом; северный край неба затянули тучи, и в воздухе висела тяжелая духота. Катя с детства помнила такие ночи, когда все вокруг, казалось, замирает в предчувствии грозы, сотрясающей небо и землю. Однако в Лос-Анджелесе подобные бури были редкостью. Самые впечатляющие грозы, которые она здесь видела, являлись делом рук осветителей и мастеров по спецэффектам.
Катя знала, что за ней наблюдают. Стоило ей выйти на воздух, как призраки и их отродья-гибриды устремляли на нее свои взоры. Они даже проделали в стенах дома специальные отверстия, чтобы не пропустить ни единого движения хозяйки. На нее смотрели, когда она была в туалете, на нее смотрели, когда она читала, мечтала или спала.
Несколько раз Катя пыталась положить этому конец и пресечь назойливое любопытство; но стоило Зефферу заделать отверстия, как те появлялись вновь, и в конце концов Катя уступила, сочтя борьбу бессмысленной. Если призракам так нравится наблюдать, как она спит, — пусть любуются. До того, как в ее жизни появился Тодд, ей даже нравилось знать, что есть существа, чье внимание она поглощает полностью, хотя мотивы столь жадного любопытства все же оставались неясными.
Стоит ли говорить, что в близости подобных почитателей таилась определенная опасность. Катя не сомневалась, что некоторые из них с удовольствием полюбовались бы, как она умирает, ибо именно она, по мнению призраков, обрекла их на жалкое посмертное существование в каньоне Холодных Сердец. Сама же Катя считала, что ее вины тут нет. Если бы ее гости не вожделели столь жадно изведать все наслаждения Страны дьявола, то не впали бы в зависимость от пленительной комнаты. Но пока призраки держались от хозяйки дома на почтительном расстоянии (а иначе и быть не могло, ибо она контролировала все их желания), Катя воздерживалась от наказаний. Катя дошла до заросшей лужайки и остановилась, чтобы посмотреть на дом. На четырех или пяти балконах висели колокольчики, делавшие фасад еще красивее. Прислушиваясь к их мелодичному перезвону, она различила какой-то шум, доносившийся из зарослей на дальнем конце лужайки.
Катя обернулась. В тусклом сумеречном свете она сумела различить движение среди цветущих ветвей. Значит, кто-то из этих назойливых созданий последовал за ней.
Несколько секунд, пока ветки не перестали шевелиться, хозяйка наблюдала за кустами. В том, что на прогулке ее украдкой сопровождали невидимые спутники, не было ничего удивительного, однако на этот раз все было как-то иначе. Или это она сама изменилась? Сегодня вечером она впервые за много лет ощущала себя живой; любовь заставляла ее сердце биться быстрее и делала душу более ранимой и чуткой.
Все это ее отнюдь не радовало. Меньше всею ей хотелось дать призракам повод вообразить, будто они способны ее напугать, будто они обладают над ней хоть какой-то властью. Возможно, любовь сделала ее поступь легче и грациознее, но она по-прежнему оставалась королевой каньона Холодных Сердец. И если здешние обитатели этого не понимают, ей придется прибегнуть к суровым мерам.
Пока она приглядывалась, не пошевелятся ли вновь ветви, последние отблески заката погасли, и в вечерней мгле засветилось несколько ярких пятен — свет испускали ее соглядатаи. Несмотря на то, что у Кати было время привыкнуть к подобному зрелищу, оно по-прежнему приводило ее в некоторое замешательство; странно было сознавать, что она окружена огромным количеством мертвецов.
«Довольно», — сказала она себе и, резко повернувшись, направилась к лестнице, ведущей в дом.
Она слышала, как трава на лужайке зашуршала под множеством торопливых ног. Призраки пустились за ней вслед.
Катя ускорила шаг и, лишь оказавшись на лестнице, позволила себе остановиться.
За спиной ее раздался слабый, невнятный голос — казалось, у говорившего выпали все зубы, а язык покрыт язвами.
— Пусти нас.
После этого последовало молчание. Затем еще один голос произнес:
— Мы хотим войти в дом, только и всего.
— Мы не причиним никакого вреда, — добавил третий.
— Пожалуйста, пусти нас.
Катя поняла, что ошиблась относительно количества призраков. Их было не десять, как ей показалось, а в два, а то и в три раза больше. Несмотря на то, что их языки и глотки успели сгнить и разложиться, все они пытались произнести одни и те же слова:
— Пусти нас. Пусти нас. Пусти нас.
Прежде она не обратила бы на их мольбы ни малейшего внимания, повернулась бы к ним спиной и двинулась вверх по лестнице. Но что-то изменилось в ней. Роковая красавица, способная разбить любое сердце, злобная стерва, привыкшая потакать лишь собственным желаниям и прихотям, надменная гордячка, глухая к чужим просьбам, осталась в прошлом. Если Катя действительно вернется сюда с Тоддом, они не смогут наслаждаться безоблачной жизнью, которую она рисовала в мечтах, пока эти беспокойные души томятся у дверей. Конечно, то, что под каждой из дверей и над каждым окном, вплоть до самого маленького, было вмонтировано по пять железных икон, делало дом неприступным для мертвецов; однако обитателям дома придется жить в состоянии постоянной осады. А это не слишком-то способствует счастливому медовому месяцу.
Катя вскинула руку, призывая призраков к молчанию.
— Послушайте, — сказала она. Нестройный хор зазвучал тише.
— Я оставлю этот дом на несколько часов, — сообщила Катя. Голос ее поначалу дрожал, но постепенно обрел уверенность. — Но когда я вернусь, многое изменится. Я не хочу, чтобы вы страдали. Этому надо положить конец.
И она повернулась, намереваясь оставить за собой последнее слово. Но кое-кто из внимавших ей желал услышать более конкретные обещания.
— А что именно ты изменишь? — раздалось ей вслед.
— Это ты, Роман? — спросила Катя, оборачиваясь и вглядываясь в темноту.
Однако у говорившего не было времени представиться. На Катю обрушился целый шквал вопросов. Кто-то спрашивал, куда она собирается уехать, кого-то интересовало, долго ли им придется ждать ее возращения.
— Послушайте, послушайте, — возвысила она голос, пытаясь перекричать поднявшийся гам. — Я все понимаю. Понимаю, что вы хотите войти в дом. Но вы наверняка не знаете, какие последствия вас ожидают.
— Мы готовы ко всему. Нам больше нечего бояться, — заявил один из призраков, и слова его были встречены одобрительным ропотом.
— Значит, вы хотите попасть туда, во что бы то ни стало? — качнула головой Катя. — Я все хорошенько обдумаю. И по возращении…
— А что, если ты никогда не вернешься?
— Вы должны мне доверять. Я вернусь.
— Доверять тебе? Скажешь тоже, — насмешливо бросил один из призраков. Глянув в ту сторону, откуда раздавался голос, Катя увидела грубо размалеванное лицо, искаженное горькой гримасой. — Ты нас все время обманываешь. Почему же, черт побери, мы должны тебе доверять?
— Теда, сейчас мне некогда объяснять, — сказала Катя.
— И все-таки, лапочка, удели нам немного своего драгоценного времени. Мы хотим услышать ответы на наши вопросы. Слишком долго мы ждали, пока нам позволят вернуться в комнату…
— Да, вы ждали долго. И значит, можете подождать еще несколько часов, — отрезала Катя и, не дав своей оппонентке возможности ответить, резко повернулась и начала подниматься вверх по ступенькам.
В какой-то момент — всего один томительный момент, когда она была уже наверху, — Кате показалось, что она переоценила покорность призраков и они, утратив остатки терпения, следуют за ней. Но нет, все они остались внизу. Даже Теда Бара. Возможно, кто-то схватил ее за руку, удержав от опрометчивого поступка.
Катя открыла заднюю дверь и переступила через порог. В последние несколько десятилетий сборища призраков, постоянно околачивавшиеся у стен дома, служили серьезной проверкой могуществу икон, которые Зеффер привез из Румынии и собственноручно закрепил у каждого дверного или оконного проема. Комплект из пяти икон, как объяснил ей Зеффер, назывался «Железное заклятие». Он обладал магической силой, отгонявшей всякого, кто не имел права находиться в этих стенах. Кате ни разу не довелось увидеть, что происходит, когда какой-нибудь из призраков приближается к порогу. До нее доносились лишь отчаянные визги, а взглянув на тех, кто подстрекал несчастную жертву, хозяйка успевала только различить исказивший их лица безысходный страх. Что до самого нарушителя, он становился ничем — от него оставалось лишь легкое облачко, словно призрак превращался в пар. А через несколько мгновений и это облачко бесследно исчезало. И лишь гримасы ужаса, застывшие на лицах свидетелей, напоминали о произошедшем.
Катя не имела ни малейшего представления о том, как действует «Железное заклятие». Между тем Зеффер выложил целое состояние монахам обнищавшего ордена за то, что они открыли ему тайну. Не менее щедро заплатил он и за создание огромного количества икон, достаточного для охраны всех дверей и окон. Впрочем, «Железное заклятие» стоило вложенных в него денег — оно ни разу не подвело. Подобно своей матери, Катя могла похвастаться тем, что «содержит дом в чистоте».
Впрочем, представления о моральной чистоте у матушки Лупеску были весьма своеобразными. Она отнюдь не считала зазорным за сходную плату торговать своей двенадцатилетней дочерью. Но тот, кто, лаская крошечные груди малолетней любовницы или же извергая свой заряд, всуе упоминал имя Божье, не мог рассчитывать на снисхождение — матушка Лупеску без промедления вышвыривала его из дома.
Неудивительно, что, став взрослой, девочка выработала собственные правила поддержания чистоты в доме. Вкратце все эти правила сводились к одной нерушимой заповеди: не позволяй мертвецам переступать порог.
Необходимо провести ограничительную черту, иначе ад ворвется в твою жизнь. В этом мамаша Лупеску и ее дочь были полностью согласны.
Катя налила себе стакан холодного молока, чтобы успокоить желудок, который давал о себе знать всякий раз, когда по тем или иным причинам она утрачивала душевное равновесие. Потом женщина неторопливо прошлась по дому. Подходя к передней двери, она услышала шум мотора. Катя распахнула дверь и, сделав несколько шагов по дорожке, оказалась в свете фар.
— Это ты, Джерри?
Дверца машины открылась.
— Да, это я, — раздался знакомый голос. — Ты меня ждала?
— Ждала.
— Что ж, тем лучше.
Открыв калитку, она ступила на узкий тротуар. Джерри уже успел выбраться из машины. Он явно был поражен, впервые увидав, как Катя покидает свои владения, и тщетно пытался скрыть удивление.
— Мы что, куда-то едем? — осведомился он нарочито равнодушным тоном.
— Надеюсь, что едем, — откликнулась Катя с той же деланной беззаботностью. Но, как и Брамсу, ей не удалось скрыть своих истинных чувств. Тревога таилась в ее глазах.
И в то же время в Катином взгляде пряталось нечто иное, куда более удивительное. Посмотрев ей в глаза, Джерри различил в них нежность и даже чистоту. Она походила на юную девушку, которая собирается на выпускной бал, полная сознания своей едва распустившейся прелести.
«Поразительно!» — подумал Джерри. Он столько всего знал о Кате, о сотворенных ею злодеяниях, о бедах, которым она стала причиной… Как же ей удалось извлечь этот нежный, трепетный, невинный взгляд из глубин своей памяти? Как ей удалось добиться, чтобы взор этот казался таким естественным и убедительным? Да, это было необычное зрелище.
— Куда отвезти вас сегодня, мэм? — спросил Джерри.
— Я сама в точности не знаю. Видишь ли, нам надо кое-кого разыскать.
— Вот как? И кого же? Может, я сам догадаюсь?
— Догадаться нетрудно, — улыбнулась Катя.
— Не волнуйся, никуда он от нас не денется, твой ненаглядный Тодд.
— Ведь это ты привел его сюда в первый раз, Джерри. Ты нас познакомил. И я благодарна тебе за это. Думаю, он тоже благодарен. То, что я пережила, было замечательно. Я ведь уже не думала, что сумею влюбиться вновь. Да еще и в актера, — с грустной усмешкой добавила она. — Но выяснилось, что я ошиблась.
— К счастью для тебя.
— О да, Джерри. С ним было так чудесно. Он потрясающий. Он самый лучший.
— Правда?
— Да. Для меня. Самый лучший для меня.
— Я так понимаю, ты хочешь поехать к нему?
— Да.
— Но не знаешь, где он сейчас?
— Ты прав.
— Ну, эту загадку разгадать нетрудно. Уверен, он у Максин. Она сегодня устраивает шикарную вечеринку. Может, мне стоит позвонить ей и спросить, там ли предмет твоих вожделений? А заодно предупредить, что я приведу к ней необычную гостью.
— Нет, я думаю, лучше не поднимать лишнего шума — если это возможно, конечно.
— Как скажешь. Твои желания для меня — закон. Давай обойдемся без всякой кутерьмы. Все, что я хочу, — это найти его.
В это мгновение иллюзия, так поразившая Джерри, исчезла бесследно — перед ним была не робкая девочка, а страстная женщина, одержимая желанием вернуть утраченную любовь. Вернуть сейчас, немедленно, не откладывая исполнение желания до лучшей поры. Этой женщине приходилось спешить: у нее не осталось времени на промедление и ошибки.
— Едем? — спросила она.
— Едем, — откликнулся Брамс.
Катя подошла к машине и принялась неумело дергать за ручку дверцы.
— Позволь мне. — Джерри проворно обогнул машину и галантно распахнул перед Катей дверь.
— Спасибо, Джерри. Как это мило с твоей стороны. Меня всегда умиляла твоя старомодная любезность, — улыбнулась Катя и элегантным движением скользнула на сиденье.
Брамс захлопнул дверцу и уселся на водительское место. Он с удивлением заметил, что Катю бьет дрожь; тонкие пальцы ее слегка тряслись.
— Все будет хорошо, — успокоительно молвил он.
— Ты так думаешь? — спросила женщина, и неуверенная улыбка скользнула по ее безукоризненно изогнутым губам.
— Я уверен. Все будет просто превосходно.
— Он не такой, как все, Джерри. Мне никто не нужен, кроме него. И если он меня оставит…
— Он никогда этого не сделает, — убежденно заметил Джерри. — Он ведь не полный идиот. У Тодда хватает недостатков, но назвать его идиотом — вопиющая несправедливость.
— Найди его. Ты сделаешь это?
— Да, мэм.
— Тогда я начну жизнь заново.
